-
© Сараскина Л. И., 2011© Издательство АО «Молодая гвардия»,
художественное оформление, 2011ISBN 978-5-235-03458-7
УДК 821.161.1.0(092)ББК 83.3(2Рос=Рус)6-8
С 20
Автор выражает благодарность сотрудникамСанкт-Петербургского,
Московского и Старорусского музеев
Ф. М. Достоевского за высокопрофессиональную помощь и дружескую
поддержку на всех этапах работы над этой книгой.
При оформлении переплета использованы произведенияА. Н. БЕНУА и
И. С. ГЛАЗУНОВА
-
Достоевский — всадник в пустыне, с одним колчаном стрел. И
капает кровь, куда попадает его стрела...
Достоевский живет в нас.Его музыка никогда не умрет.
В. В. Розанов. Опавшие листья
-
Предисловие
ВСЁ СБЫЛОСЬ ПО ДОСТОЕВСКОМУ...
«Охранная грамота». — «Архискверный» Достоевский. —Под знаком
преодоления. — Полезность гения. —
Право на биографию. — Ключи к личности
В разгар Гражданской войны на юге России, 5 мая 1919 года,в
портовом городе Скадовске появился на свет уникальный
до-кумент.
«УДОСТОВЕРЕНИЕ № 626. Предъявитель сего, ЕкатеринаПетровна
Достоевская, согласно предъявленных ею докумен-тов... является
женой Феодора Феодоровича Достоевского —сына знаменитого русского
писателя Феодора Михайловича,старого Революционера, арестованного в
1849 году при цареНиколае Павловиче за “злоумышленное” выступление
противгосударственно-исторического строя вместе с другими
рево-люционерами и был приговорен к смертной казни через
рас-стреляние. Уже на эшафоте, когда подали команду стрелять
—приговор был смягчен. Феодор Михайлович Достоевский по-лучил 4
года каторги. А в 1881 году 28 января он умер и унес ссобою живого
защитника обездоленных, но оставив нам своинеоцененные труды для
дальнейшего перевоспитания челове-чества. Глубоко уважая память
товарища Ф. М. Достоевского,просим не стеснять его прямых
родственников, внуков, от-прысков борца за свободу
человечества»1.
Хотя «охранная грамота», выданная председателем Скадов-ского
революционного комитета родным Ф. М. Достоевского,скоро утратила
свою силу (в августе 1919 года город заняливойска генерала
Деникина, задержавшиеся здесь на полгода),она стала примером самой
короткой и самой романтическойбиографии великого русского писателя.
Новая власть вскореотнимет у Достоевского звание защитника
обездоленных ивоспитателя человечества, приписанное ему
ревкомовцем,чутко уловившим, какие именно смысловые нюансы
придадутказенной бумаге спасительные функции.
6
-
Ревкомовец — его звали Михаил Андриец — не мог знать,что пятью
годами раньше, в письме Инессе Арманд вождьпролетарской революции
В. И. Ленин высказался о том жепредмете совсем в ином ключе.
«Прочел сейчас, my dear friend,новый роман Винниченко («Заветы
отцов». — Л. С.), что тыприслала. Вот ахинея и глупость! Соединить
вместе побольшевсяких “ужасов”, собрать воедино и “порок”, и
“сифилис”, иромантическое злодейство с вымогательством денег за
тайну...Все это с истериками, вывертами, с претензиями...
Архисквер-ное подражание архискверному Достоевскому... Муть,
ерунда,досадно, что тратил время на чтение»2.
О том, что у Ленина-читателя отношения с Достоевским-писателем
категорически не складывались, хорошо знало ок-ружение вождя,
оставшегося равнодушным к каторжно-ссыльной истории русского
классика. «Беспощадно осуждалВладимир Ильич реакционные тенденции
творчества Досто-евского»3, — сдержанно скажет через три
десятилетия послесмерти Ленина В. Бонч-Бруевич. Подробности
«осуждения»станут известны из книги политэмигранта Н.
Валентинова(Вольского), которому о вкусах Ильича рассказал видный
боль-шевик В. В. Воровский: «Достоевского [Ленин]
сознательноигнорировал... “На эту дрянь у меня нет свободного
време-ни”... Прочитав “Записки из Мертвого дома” и “Преступлениеи
наказание”, он “Бесы” и “Братьев Карамазовых” читать непожелал.
“Содержание сих обоих пахучих произведений, —заявил он, — мне
известно, для меня этого предостаточно...“Братьев Карамазовых”
начал было читать и бросил: от сцен вмонастыре стошнило... Что же
касается “Бесов” — это явнореакционная гадость, подобная “Панургову
стаду” Крестов-ского, терять на нее время у меня абсолютно никакой
охотынет. Перелистал книгу и швырнул в сторону. Такая литературамне
не нужна, — что она мне может дать?”»4.
Мрачная тень этих оценок многие десятилетия маячилаперед теми,
кому по казенной надобности либо по долгу служ-бы приходилось
писать о Достоевском. Тон задавали, помимоприватных ленинских
откровений, и публичные заявленияМ. Горького, в разгар первой
русской революции указавшегона двух главных врагов России: Толстого
и Достоевского: «Я незанимаюсь критикой произведений этих великих
художников,я только открываю мещан. Я не знаю более злых врагов
жизни,чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и
хотятоправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое
кстраданиям мира... Это — преступная работа»5.
Правда, в 1905 году, печатаясь в легальной большевистскойгазете
«Новая жизнь» и имея сильных оппонентов в буржуаз-
7
-
ной прессе, Горький вынужден был соблюдать баланс: предви-дя
неизбежную реакцию политических противников, а можетбыть, и
действительно именно так думая, он сделал сильныйтактический ход:
«Толстой и Достоевский — два величайшихгения, силою своих талантов
они потрясли весь мир, они обра-тили на Россию изумленное внимание
всей Европы, и обавстали, как равные, в великие ряды людей, чьи
имена — Шек-спир, Данте, Сервантес, Руссо и Гёте. Но однажды они
оказа-ли плохую услугу своей темной, несчастной стране»6.
Однако чем более крепла краснофлаговая линия, тем боль-ше
оговорок по адресу Достоевского появлялось в речах Горь-кого и тем
непримиримее они становились. В 1913-м автор«Братьев Карамазовых»
аттестовался все еще как гений, но ужекак «злой гений наш»7. А 17
августа 1934 года в докладе на Пер-вом Всесоюзном съезде советских
писателей ожесточенное«но» Горького прозвучало угрожающе:
«Достоевскому припи-сывается роль искателя истины. Если он искал —
он нашел еев зверином, животном начале человека и нашел не для
того,чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать... Гениальность
Досто-евского неоспорима, по силе изобразительности его
талантравен, может быть, только Шекспиру. Но как личность,
как“судью мира и людей” его очень легко представить в роли
сред-невекового инквизитора»8.
Фантазия Горького немедленно получила развитие — натой же
трибуне, спустя три дня, литературовед В. Б. Шклов-ский с
энтузиазмом заявил: «Спор о гуманизме кончается наэтой трибуне, и
мы остаемся, мы стали — единственными гу-манистами мира,
пролетарскими гуманистами»9. В Колонномзале Дома союзов, где
проходил съезд, запахло судебнымисанкциями: «Мы должны чувствовать,
что если бы сюда при-шел Федор Михайлович, то мы могли бы его
судить как на-следники человечества, как люди, которые судят
изменника,как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира.Ф. М.
Достоевского нельзя понять вне революции и нельзяпонять иначе как
изменника»10.
Подходы к Достоевскому, ориентированные на беспощад-ность
Ленина, непримиримость Горького и слаженный хор«пролетарских
гуманистов», вскоре дали первый результат.В том же 1934 году
издательство «Academia» выпустило очеред-ной (третий) том писем
Достоевского с предисловием, испол-ненным негодования и возмущения.
«Идеология фашизма,концентрирующая ныне на всю сумму наличных
аргументовпротив коммунизма, бесконечно ограниченнее и беднее
того,что несколько десятилетий тому назад сказал уже на эти
темыДостоевский»11.
8
-
Игнорировать факт существования Достоевского в литера-туре было
невозможно: «Academia» считала его крупнейшиммировым художником XIX
века. Но изучать и знать его, пола-гала марксистская критика,
следовало только под знаком пре-одоления — как сильнейшего («гигант
среди лилипутов мыс-ли»12) идейного противника. «Никак нельзя нам
учиться уДостоевского. Нельзя сочувствовать его переживаниям,
нель-зя подражать его манере... Для нового человека,
рожденногореволюцией и способствующего ее победе, пожалуй, почти
не-прилично не знать такого великана, как Достоевский, но былобы
совсем стыдно и, так сказать, общественно негигиеничноподпасть под
его влияние»13, — писал А. В. Луначарский в1931-м. Нарком
просвещения, один из теоретиков пролетар-ской культуры, рисовал
социальную биографию Достоевскогокак симбиоз честолюбивого, жадного
до славы больного ме-щанина (автора) и циника-мещанина (героя),
работавшего зу-бами, когтями и каблуками, чтобы пробиться к
сладкому пи-рогу. «И в самом Достоевском жил мещанин такого
типа:конквистадор и садист»14. Этот «полураздавленный
мещанин-разночинец, стремившийся к моральному истреблению
рево-люции», вдохновлялся, по Луначарскому, Смердяковым и
об-служивал контрреволюцию, «вещь для пролетариата не
тольковредную, но и позорную»15. Показательно, что десятью
годамираньше, в 1921-м, Луначарский, не помышляя еще о
политиче-ской гигиене, радовался, что «Россия идет вперед
мучительным,но славным путем, и позади ее, благословляя ее на этот
путь,стоят фигуры ее великих пророков, и среди них, может быть,
са-мая обаятельная и прекрасная фигура Федора Достоевского»16.
Можно утверждать: от полного запрета в советскую
эпохуДостоевского спас его несравненный, бездонно глубокий ге-ний,
а также иллюзия деятелей пролетарской культуры, чтогде-то в глубине
души Достоевский, мечтавший о земном раеи мировой гармонии,
увлекавшийся социалистическими уто-пиями, пострадавший от царизма
(«самодержавие искалечилописателя, но он остался великаном»), — в
большей степенисоюзник, чем противник советского строя. Критикам
новойформации было лестно сражаться с мировым гигантом, обви-нять
его в непонимании исторических процессов, уличать вотсталости,
ловить на противоречиях. По логике победившегопролетариата,
Достоевский-идеолог потерпел колоссальноепоражение, ибо, предвидя
революцию и предчувствуя ее неиз-бежность, клеветал на нее,
изображал карикатурными краска-ми, долго и тщетно против нее
боролся.
Но на фоне великой победы (тогда она виделась необрати-мой)
можно было оставить в резерве культуры Достоевского-
9
-
художника — для назидания. «Достоевский по стилю и духублизок
популярнейшим писателям начала ХХ века, и в произ-ведениях
Горького, Андреева, Арцыбашева, Сологуба продол-жается разработка
тех же мотивов, что и в произведениях клас-сика Достоевского. Можно
сказать, что вся современнаяхудожественная литература идет по
стопам Достоевского, каклитература классическая шла по стопам
Пушкина. Достоев-ский — все еще современный писатель; современность
еще неизжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого
пи-сателя. Говорить о Достоевском для нас все еще значит гово-рить
о самых больных и глубоких вопросах нашей текущейжизни»17, — писал
В. Ф. Переверзев. Марксистский критик,обвиненный в меньшевистском
ревизионизме и отсидевший18 лет в лагерях, Переверзев задолго до
своего первого ареста в1938 году сумел внедрить в общественное
сознание мысль осугубой полезности Достоевского делу революции:
ведь всёсбылось по Достоевскому, ведь этот «мещанин» раскусил
самуюсердцевину красного перца революции, ведь он, как никтодругой,
предвидел все ее изъяны и постыдные тайны, всю еежестокость и
безнравственность. «Он знал о революции боль-ше, чем радикальнейшие
из радикалов, и то, что он знал о ней,было мучительно и жутко,
раскалывало надвое и терзало про-тиворечиями его душу»18.
От Достоевского нельзя было отмахнуться насмешкой,анекдотом,
издевкой. Но можно было попытаться приручитьгения, заставить
работать на новую культуру. Имело смыслприслушаться к нему.
Предполагалось, что у него есть чему по-учиться: трезво, без
сентиментального идеализма, смотреть намощные революционные волны;
не бояться головокруженияот революционной качки; сохранять ясность
мысли и спокой-ную уверенность при революционной грозе; правильно
реаги-ровать на перегибы революции, не пьянея от ее размаха и
невпадая в панику от ее неизбежных срывов. «Знакомя нас с са-мыми
интимными уголками психологии мелкобуржуазнойреволюционности,
Достоевский воспитывает в нас чувствоосторожной недоверчивости к
этой лукавой силе и приучаетнас быть готовыми к самым резким
поворотам в ходе пережи-ваемой революции»19. (Здесь уместно
вспомнить, как еще в1880-м трактовал пресловутую пользу от чтения
ДостоевскогоК. Н. Леонтьев: «Мнения Ф. М. Достоевского очень важны,
нетолько потому, что он писатель даровитый, но еще более пото-му,
что он писатель весьма влиятельный и даже весьма полезный.Его
искренность, его порывистый пафос, полный доброты, це-ломудрия и
честности, его частые напоминания о христианст-ве — все это может в
высшей степени благотворно действовать
10
-
(и действует) на читателей, особенно на молодых русских
чи-тателей. Мы не можем, конечно, счесть, скольких юношей исколько
молодых женщин он отклонил от сухой политическойзлобы нигилизма и
настроил их ум и сердце совсем иначе; новерно, что таких очень
много!»20)
Соблазнительная идея о полезности гения открывала бога-тейшие —
много шире дозволенных рамок и классовых услов-ностей — возможности
для изучения творческого наследияДостоевского. Шанс приспособить
опасного классика для со-циалистической культуры продержался вплоть
до 1990-х годови стал идейным фундаментом Полного академического
собра-ния сочинений в тридцати томах (1972—1990),
уникальногоиздания, непревзойденного по качеству
филологическойподготовки и по сей день. В редакционном предисловии
отме-чались важнейшие черты наследия Достоевского, которые
яв-ляются «достоянием передовых, демократических и
социали-стических сил», несмотря на свойственные ему как человеку
иписателю «многочисленные, исторически обусловленныеошибки и
заблуждения»21. Среди этих черт — гуманизм, остроечувство
справедливости, вера в русский народ, который «сво-им братским
примером поможет другим народам в общем дви-жении человечества к
свободе и счастью»22. «Эти предвиденияДостоевского претворила в
жизнь Великая Октябрьская со-циалистическая революция»23, —
утверждали редакторы изда-ния. Даже если эта фраза была сплошь
ритуальной, обойтисьбез нее для такого рискованного предприятия,
как полныйДостоевский, в ту пору все еще не представлялось
возможным.Советская пропаганда всегда рекомендовала обращаться
кДостоевскому как к умелому оппоненту капиталистическогостроя,
борцу с официальной религией, критику радикальноголиберализма и
утопического мелкобуржуазного социализма.Считалось, что знать
Достоевского необходимо, особенно длятех, кто занят борьбой на
идеологическом фронте. Достоев-скому вменяли обязательства, которых
сам он на себя никогдабы не взял.
...А марксистская критика 1930-х, понимая, что однимтолько
творчеством никак не обойтись, предложила даже и ра-курс, в котором
следовало рассматривать личность писателя,его жизнь и судьбу. «Все
его повести и романы — одна огнен-ная река его собственных
переживаний. Это — сплошное при-знание сокровенного своей души. Это
— страстное стремле-ние признаться в своей внутренней правде...
Достоевскийтесно связан со всеми своими героями. Его кровь течет в
ихжилах. Его сердце бьется во всех создаваемых им образах.
До-стоевский рождает свои образы в муках, с учащенно бьющим-
11
-
ся сердцем и с тяжело прерывающимся дыханием. Он идет
напреступление вместе со своими героями. Он живет с ними
ти-танически кипучей жизнью. Он кается вместе с ними. Он с ни-ми, в
мыслях своих, потрясает небо и землю. И из-за этой не-обходимости
самому переживать страшно конкретно всеновые и новые авантюры он
нас потрясает так, как никто»24.
Так «архискверный» Достоевский получил в Стране Сове-тов право
на биографию.
* * *
Первый биограф Достоевского, профессор Санкт-Петер-бургского
университета Орест Федорович Миллер, приступив-ший к сбору
материалов для жизнеописания сразу же послесмерти писателя,
жаловался на равнодушие и неотзывчивостьлиц, близко знавших
покойного, хранивших его письма, но неторопившихся их обнародовать.
«Смелости не хватает назватьнастоящим жизнеописанием то, чтоS может
образоваться отприведения в порядок имеющегося теперь материала.
Слиш-ком много еще ощущается различных пробелов, пополнить ко-торые
зависит от доброй воли тех, кто, должно быть, считаетписьма
Достоевского или же свои воспоминания о нем своеючастною
собственностью... Хотя жизнеописание Достоевскогоеще невозможно в
своем настоящем смысле, — удерживатьпод спудом накопившийся уже
материал было бы, в свою оче-редь, со стороны собирателей
присвоением себе обществен-ной собственности. Пусть только публика
смотрит на то, чтоSпредставляется ей на этих страницах, как на свод
материа-лов — не более»25.
И в самом деле, прижизненная критика — и
революцион-но-демократическая, и умеренно-консервативная, и
религи-озно-философская — биографией Достоевского не занима-лась,
как не занимался ею вообще почти никто до революции.Интерпретаторы
творчества писателя были поглощены остроймировоззренческой борьбой.
Вокруг имени классика сталки-вались личности, группы, направления,
партии. Идеологи са-мых разных течений русской и европейской мысли
готовы бы-ли видеть в нем своего предтечу — или своего
непримиримоговрага. В течение четырех предреволюционных
десятилетийревдемовская критика упрекала Достоевского в злобной
илживой клевете на прогрессивные общественные движения.Радикальные
публицисты (П. Н. Ткачев, Н. К. Михайлов-ский, П. Л. Лавров, Г. И.
Успенский) настойчиво подчеркива-ли: Достоевский нарушил правду
жизни, выдав часть за целое.Мы, революционеры, не такие, какими
изобразил нас Досто-
12
-
евский. Не мы являемся прототипами бесов, выведенных в
егороманах. Те, которых имел в виду Достоевский, не имеют с на-ми
ничего общего. Для критики этого типа Достоевский, по ут-верждению
Н. А. Бердяева, «был совершенно недоступен, унее не было ключа к
раскрытию тайн его творчества»26. Не бы-ло у них поползновений и к
раскрытию тайн его личности.
Однако и мыслителей иного духовного склада, считавшихсебя
учениками Достоевского, интересовал не столько писа-тель в его
человеческом измерении, сколько то, обрел ли учи-тель истину или
остался накануне истины — о Христе и Анти-христе, о русском народе
и его судьбе. «На чью сторону стал быДостоевский, на сторону
революции или реакции? Неужели итеперь не почувствовал бы дыхания
уст Божиих в этой буресвободы? Неужели и теперь не отрекся бы от
своей великойлжи для своей великой истины?»27 — такая мысль
занимала в1906 году Д. С. Мережковского, сильно полевевшего в
разгарпервой русской революции. Автор монументальной книги«Толстой
и Достоевский» отрекался от того, чем дорожил со-здатель
«Карамазовых»: «Если бы он увидел то, что мы сейчасвидим, — понял
ли бы, что православие, самодержавие, на-родность, как он их
разумел, не три твердыни, а три провала внеизбежных путях России к
будущему? Она пошла туда, кудаон звал, к тому, что он считал
истиной. И вот плоды этой исти-ны. Россия уже не “колеблется”, а
падает в бездну»28.
Крупнейшие русские философы — К. Н. Леонтьев, В. В. Роза-нов, Н.
А. Бердяев, Вл. С. Соловьев, С. Н. Булгаков, Вяч. И. Ива-нов, Д. С.
Мережковский, Л. И. Шестов, С. Л. Франк и другиепредставители
русского культурного ренессанса из тех, ктосчитал Достоевского
«ушедшим вождем и богатырем духа»29, —сформулировали центральные
темы независимого и непод-цензурного спора о Достоевском, но
никогда не занималисьпроблемами биографии писателя, которого в
своем кругу ин-тимно называли «Федор Михайлович». Он интересовал их
нестолько в полноте жизни, сколько в полноте мысли — как про-рок
нового христианства, как глашатай русской мессианскойидеи, как
гениально прозорливый современник, во многомугадавший пути и судьбы
России. Показательно, что Вл. Со-ловьев, связанный с Достоевским
близким знакомством, пи-сал: «В трех речах о Достоевском я не
занимаюсь ни его личнойжизнью, ни литературной критикой его
произведений. Я имеюв виду только один вопрос: чему служил
Достоевский, какаяидея вдохновляла всю его деятельность?»30
Спустя тридцать лет после кончины писателя один из са-мых зорких
его истолкователей В. В. Розанов вспоминал, какеще студентом
услышал скорбную весть о смерти кумира.
13
-
«“Достоевский умер”, — и значит, живого я никогда не могуего
увидать? и не услышу, какой у него голос! А это так важно:голос
решает о человеке все... Не глаза, эти “лукавые глаза”, да-же не
губы и сложение рта, где рассказана только биография,но голос, то
есть врожденное от отца с матерью, и, следова-тельно, из вечности
времен, из глубины звезд...»31 Однако речьв статье все равно шла об
истинности тона: «Он говорил, каккричит сердцевина моей
души»32.
Личность Достоевского, писал годом раньше русский фи-лософ В. Ф.
Эрн, высится над всеми его творениями, «остает-ся неисчерпанной,
хранящей по-прежнему тайну, которую немогут вместить никакие слова
и намекнуть на которую можеттолько слово поэта или художника...»33.
«Мало знать, — ут-верждал Эрн, — что написали и что сказали Гоголь,
Достоев-ский или Соловьев, нужно знать, что6 они пережили и как
онижили. Порывы чувства, инстинктивные движения воли, выра-ставшие
из несказанной глубины их молчания, нужны не дляпростого
психологического истолкования их личности (таксказать, для полноты
биографии), а для углубления в “логичес-кий” состав их идей»34.
Неразрывность личности и слова Досто-евского понималась русской
философской мыслью, для кото-рой персонализм имел не случайный, а
сущностный характер.
* * *
Так случилось, что «Материалы для жизнеописания Досто-евского»
О. Ф. Миллера, включавшие устные рассказы, запис-ки и воспоминания
лиц, близко знавших писателя, стали ос-новой для всех последующих
биографий Достоевского инадолго сохраняли значение первоисточников.
Предостерегаябудущих биографов от ложных шагов, Миллер сделал
специ-альную оговорку: «Романами Достоевского, как источникомдля
его биографии, можно пользоваться только с
величайшейосторожностью»35. Ложных (порой заведомо ложных,
нарочи-тых и измышленных) шагов будет сделано в
многочисленныхжизнеописаниях Достоевского за минувшие десятилетия
не-мало — соблазна отыскать в жизни писателя те самые скелеты,что
прятались в шкафах его героев, избежали немногие.
Впрочем, выдающийся пражский филолог А. Л. Бем, трудыкоторого
составили эпоху в изучении Достоевского, придер-живался совсем
иного подхода к биографии писателя. Лич-ность этого гения, полагал
ученый, можно постичь только че-рез его произведения, в которых
течет глубинный ток жизни.«Перед биографом Достоевского становится
трудная задача,которая по силам лишь человеку с большой
психологической
14
-
интуицией, — воссоздать духовный облик Достоевского на
ос-новании отражения его индивидуальности в объективных дан-ных его
творчества. Не объяснение творчества через познаниежизни, а
воссоздание жизни через раскрытие творчества — вотпуть к познанию
тайны личности Достоевского»36.
Бем писал о чувстве неудовлетворенности, которое возни-кает у
всякого, кто изучает источники биографии Достоевско-го, и
заставляет разыскивать то скрытое в его жизни, что необ-ходимо
найти и расшифровать. То главное, что могло бы датьключ к личности
писателя, остается неуловимым. «Как-то такслучилось, что величайший
из русских писателей даже ко днюстолетия своего рождения остался
без биографии. Ведь всё то,что мы знаем о жизни Достоевского, так
мало прибавляет к то-му, что мы знали о нем тогда, когда ничего,
кроме произведе-ний его, не читали... Не расширение знания выносим
мы отзнакомства с его жизнью, а чувство непостижимой загадки.Точно
вокруг Достоевского составился какой-то заговор, кото-рый имел
целью скрыть от нас именно то, что бросило бы лучсвета в темное
царство внутреннего мира писателя»37.
Загадка имела для Бема внешние объяснения: чрезмернаязамкнутость
Достоевского, который не любил много говоритьо себе и привлекать к
себе внимание; ложная скромность егоближайших друзей, которые,
оставляя записки и воспомина-ния, многое скрыли от глаз читателя;
органическое непонима-ние даже самыми близкими людьми тех «глубин
сатанинских»,которые были ведомы душе Достоевского. Бем прямо
укорялвдову писателя А. Г. Достоевскую в сознательном
сокрытиичрезвычайно важных моментов жизни ее великого мужа из
бо-язни замутнить его образ, бросить тень на его личность.
«Чув-ство ложное, потому что не праздное любопытство к интим-ным
сторонам жизни писателя влекло к его изучению, анепреодолимая
потребность понять его во всей его сложностии противоречивости. Мы
давно знали, что наследие Достоев-ского хранит много для нас
неожиданного, но наследие этотщательно охранялось женою писателя,
ныне покойной, Ан-ной Григорьевной. Кое-что начинает проникать в
печать; так,воспоминания дочери писателя, Любови Достоевской,
вводятряд очень любопытных фактов, до сих пор вовсе не
извест-ных... Но все же и сейчас (Бем писал это в 1923 году. — Л.
С.)Достоевский “писатель без биографии”»38.
...Много воды утекло с тех пор: все, что было найдено
иобнародовано, открыто и предано гласности, написано и на-печатано,
дает твердое основание считать, что тезис «Достоев-ский — писатель
без биографии» уже совершенно устарел.Сборники документов,
хронологии и летописи, энциклопе-
15
-
дии, монографические труды, новейшие штудии о предках ипотомках
писателя, сведения о людях, окружавших его в мес-тах постоянных и
временных пребываний, а также фотографи-ческие описания этих мест и
даже беллетристические сочине-ния, использующие интерес к великому
имени, сталистроительным материалом для грандиозного здания под
на-званием «Жизнь и судьба Достоевского».
Можно, конечно, говорить о белых пятнах, о непрояснен-ных
обстоятельствах, об утерянных рукописях и пропавшихписьмах,
которые, будь они найдены, пролили бы новый свет...Но даже самая
полная фактическая картина, даже самая по-дробная хронология, где
расписаны каждый день и час, всеравно оставили бы место для
вопросов и размышлений, издав-на волновавших воображение каждого,
кто прикасался к До-стоевскому.
Так, Мережковского тревожил «смущающий» вопрос —было ли в
реальной жизни писателя все то страшное и жесто-кое, что заполнило
его романы? И в чем причина неодолимойпотребности
Достоевского-художника исследовать самыеопасные и преступные бездны
человеческого сердца? «Мог лион все это узнать только по внешнему
опыту, только из наблю-дений за другими людьми? Есть ли это
любопытство только ху-дожника? Конечно, ему самому не надо было
убивать старуху,чтобы испытать ощущение Раскольникова. Конечно, тут
мно-гое должно поставить на счет ясновидения гения; многое — новсё
ли?»39
«Нет ли органического порока в самой жизни Достоевского,который
навсегда замыкает путь к его личности через изучениеего биографии?
— настойчиво вопрошал Бем. — Мы подхо-дим к ответу на “смущающий”
вопрос. Да, написанное Досто-евским есть отражение его подлинного
опыта, но этот опытдалеко не всегда находит себе выражение вовне, в
фактах егожизни. Он жил внутри себя и внутри проделывал свой
жизнен-ный путь. Здесь были свои вершины моральных достижений,но
здесь же были и неизведанные глубины человеческих про-валов,
“седьмое хрустальное небо” и бездна греха содомского.Конечно,
подземные потоки иногда бурно прорывались нару-жу, но эти прорывы
Достоевский тщательно скрывал, и следыих можно отыскать лишь в его
произведениях... Жизнь, и свя-тая и преступная, шла внутри и
создавала свой странный фан-тастический мир»40.
Что заставляло Достоевского искать в окружающем миресамое
трудное, бедственное, беспросветное? Являлось ли еготворчество той
освобождающей, исцеляющей силой, котораяспасала художника, давала
выход его внутренним напряжени-
16
-
ям и духовным надрывам — или, напротив, творческая фанта-зия
будила дремлющие силы судьбы, провоцировала их и совсей яростью
обрушивала на художника? Было ли внешнее бы-тие писателя отделено
непроницаемой стеной от романнойдействительности, той самой, где
царил «реализм в высшемсмысле»? Или граница между ними была зыбкой,
мерцающей,подвижной, неуловимо менявшейся? Где истоки его
невероят-ной искренности, его потрясающей жизненности,
переступа-ющей порой «за черту» искусства?
Не раз было отмечено, что Достоевский дробит свое
«я»,отождествляя разные стороны своей личности и своей психи-ки с
разными же персонажами (и даже отдает свое имя и своиизлюбленные
идеи персонажам заведомо негативным). Воз-можно ли собрать воедино
все части «я» Достоевского? Или этазаманчивая задача невыполнима в
принципе, посколькусобранные вместе «я» не составят цельный образ,
а создадутнечто карикатурное, измышленное, далекое от всякой
реаль-ности? Почему Достоевский наградил своей «священной
бо-лезнью»* столь различных героев: злого старика-чернокнижни-ка,
разбойника и душегубца Мурина; влюбленного мечтателяОрдынова;
тринадцатилетнюю сиротку Нелли, не смирившую-ся с обидчиками
покойной матери; князя-Христа Льва Мыш-кина; нигилиста Алексея
Кириллова; «изверга»-лакея ПавлаСмердякова? «Как знать, — писал об
этом феномене Мереж-ковский, — не касаемся ли мы здесь самого
глубокого перво-начального и неразгаданного в существе
Достоевского, в еготелесном и духовном составе? Не сходятся ли в
этом узле всенити клубка?»41
Достоевский обладал мощнейшим интеллектом, которыйбыл всецело
направлен на «вечные вопросы» бытия. Централь-ный среди них —
вопрос о существовании Бога. В письмеА. Н. Майкову, рассказывая о
замысле романа «Житие велико-
17
* Достоевский так описал болезнь князя Мышкина: «В
эпилептичес-ком состоянии его была одна степень почти пред самым
припадком (еслитолько припадок приходил наяву), когда вдруг, среди
грусти, душевногомрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся
его мозг, и с не-обыкновенным порывом напрягались разом все
жизненные силы его.Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось
в эти мгновения,продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись
необыкновеннымсветом; все волнения, все сомнения его, все
беспокойства как бы умиро-творялись разом, разрешались в какое-то
высшее спокойствие, полноеясной, гармоничной радости и надежды,
полное разума и окончательнойпричины...» Эти мгновения,
припоминаемые уже в здоровом состоянии,оказывались «в высшей
степени гармонией, красотой», давали «неслы-ханное и негаданное
дотоле чувство полноты, меры, примирения и встре-воженного
молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни».
-
го грешника», Достоевский писал: «Главный вопрос,
которыйпроведется во всех частях, — тот самый, которым я
мучилсясознательно и бессознательно всю мою жизнь, — существова-ние
Божие. Герой, в продолжении жизни, то атеист, то верую-щий, то
фанатик и сектатор, то опять атеист». «Меня Бог всюжизнь мучил», —
признается в «Бесах» и Кириллов.
Что означает это «мучение» для автора,
биографическогоДостоевского, и что — для нигилиста-самоубийцы?
Почемустоль различно каждый из них распорядился своим «мучени-ем»?
Было ли это мучительное вопрошание творческим стиму-лом искать
ответ снова и снова или «мучению» суждено былооставаться вечным
риторическим тупиком?
Даже этих вопросов (перечень их далеко не полон) доста-точно,
чтобы оправдать попытку заново дотронуться до вели-кой жизни.
Приведу несколько соображений, на которые хочуопереться как на
принципы.
«Для меня, — писал Мережковский, когда еще не было нилетописей,
ни энциклопедий, ни биографических исследо-ваний, посвященных
Достоевскому, — чтоS бы ни узнал я дур-ного, преступного, даже
постыдного — если вообще что-либоподобное было — о жизни, о
действиях Достоевского, образего не омрачится, и окружающий его
ореол святости не потуск-неет, ибо я чувствую, что горевший в нем
огонь все победил ивсе очистил. И сам он чувствовал силу этого
очищающего ог-ня. Им он жил и от него умирал»42.
С. Н. Булгаков, один из тех русских мыслителей, комуогонь
Достоевского помог понять прежде всего себя самого,размышлял о
причудливой изломанности души писателя, о пе-чати особенно глубокой
тайны, которой запечатлена его инди-видуальность. Стремясь
разгадать эту тайну, познать стихиюдуши Достоевского (подобно тому
как Достоевский пыталсяразгадать тайну Пушкина), Булгаков говорил о
внутреннем окекаждого, кто что-то чувствует в Достоевском, думает о
нем, ве-рит в него. Понять тайну личности Достоевского — значит
ду-ховно познать ее, и это познание есть интимный
внутреннийдуховный акт. Для того, кто однажды заметил
Достоевского,он «становится спутником на всю жизнь, мучением,
загадкой,утешением. Середины здесь быть не может. Заметив
Достоев-ского, нельзя уже от него оторваться... И в этом смысле
отно-шение к Достоевскому более, чем многое другое, характеризу-ет
собственную индивидуальность человека, определяет его,так сказать,
калибр»43.
Гипотеза Булгакова о внутреннем оке, о сугубо личном ха-рактере
общения с Достоевским зовет каждого, кто однаждызаметил
Достоевского, прикоснуться к этой огненной стихии.
18
-
Воспользуюсь этим зовом и я — биография Достоевского по-прежнему
актуальна и как научная проблема, и как художест-венное задание, и
как историческое исследование.
Отношение к Достоевскому в России всегда было лакму-сом —
сверхсильным реактивом на политические кислоты иидеологические
щелочи. Нынешнее время располагает ду-мать, что рухнувшие оковы
духовной несвободы придадут но-вый импульс постижению великих
творений Достоевского,его жизни и судьбы. Однако у всякого времени
— свои оковы.Теперь от Достоевского тоже ожидается польза —
учительствои духовное руководство. Предполагается, что он возьмет
за ру-ку своего читателя и поведет его к некоему конечному
пункту,ибо этот пункт и есть истинная цель читателя
Достоевского.Писатель же, честно отработав маршрут, может вернуться
к ис-ходной точке за новой порцией идущих к финишу — ибо до-шедшие,
поблагодарив проводника, более не испытывают внем нужды. В
Достоевском снова хотят видеть лишь средст-во — мощное, безотказное
— для достижения результата, ко-торый находится за пределами мысли
и слова писателя.
Но Достоевский не есть средство. Достоевский есть цель.В. В.
Розанов приводил главный аргумент «от Достоевского»:на путях
достижения даже и высших целей нельзя превращатьчеловека в
средство. «Человеческое существо, до сих пор веч-ное средство,
бросается уже не единицами, но массами, целы-ми народами во имя
какой-то общей далекой цели, котораяеще не показалась ничему
живому, о которой мы можем толь-ко гадать. И где конец этому, когда
появится человек как цель,которому принесено столько жертв, — это
остается никому неизвестным»44.
Только воспринятый как цель, Достоевский открывает своюсуть
тому, кто думает, читает, пишет о нем. Воспринятый в сво-ей
собственной величайшей ценности, самоценности, а не какновомодная
инструкция по применению, Достоевский указы-вает пути идущим, ибо
он, «великий зачинатель и предопреде-литель нашей культурной
сложности»45, — из тех художниковпрошлого, кто выполняет работу
сегодняшнего и завтрашнегодня истории.
-
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РОДОСЛОВНАЯ ДЕТСТВА
Глава первая
«ИЗ ВЕЧНОСТИ ВРЕМЕН, ИЗ ГЛУБИНЫ ЗВЕЗД...»
Биографы-первопроходцы. — Князь Андрей Курбский. —Земянин Федор
Достоевский. — Данила Ртищев и его потомки. —
Село Достоево. — Герб Радван. — Историческая память писателя. —
Родословные пустоты
Первый Федор Достоевский (по отчеству Иванович), оста-вивший
след в исторических бумагах, был обнаружен вдовойФедора Михайловича
Достоевского А. Г. Достоевской. Та частьее личного архива, которая
интересует нас в первую очередь, —записные тетради с выписками и
деловыми заметками, — не-простыми путями* поступила в 1921 году из
Областного отде-ла по делам музеев и охране памятников искусства и
старины вбудущий Рукописный отдел Института русской
литературыАкадемии наук СССР (Пушкинский Дом)1, где вскоре с
нейпознакомился литературовед Л. П. Гроссман. Первопроходцужанра
(он работал над рукописями Достоевского в москов-ском Историческом
музее еще весной 1917 года2) предстоялоубедиться, что Ф. М.
обладает «самой замечательной биогра-фией, вероятно, во всей
мировой литературе»3. В 1928-м Гросс-ман составил сборник — «первую
попытку дать прагматичес-кую биографию Достоевского на основе
сводки мемуарных иэпистолярных свидетельств о нем с привлечением
различных,
20
* По свидетельству внука Ф. М. и А. Г. Достоевских А. Ф.
Достоевско-го, этот архив после 1914 года был сдан вдовой писателя
на склад ломбар-да в Петрограде. О его местонахождении Пушкинскому
Дому сообщил вконце 1920 года бывший секретарь Ученой
археологической и археогра-фической комиссии известный знаток
древностей Н. Г. Пиотровский,служивший в то время хранителем музея
С. Д. Шереметева в Петрограде.
-
часто неизданных официальных документов»4. В 1935-м
необ-ходимейшие биографические сведения о предках Достоевско-го
вошли в состав фундаментальной «Биографии в датах и
до-кументах»5.
Книга, откуда А. Г. Достоевская сделала выписки, по-види-мому,
не принадлежала писателю, а была кем-то показана еговдове, ибо
содержала два упоминания единственной в своемроде фамилии6. Первое:
«Допрос княгини Курбской о том, ку-да девала она документы,
похищенные ею у князя Курбского,1578, января 10 дня. Княгиня
Курбская говорит, что бумаги пе-реданы ею прокуратору нашему пану
Федору Достоевскому сусловием, что он возвратит ей собственноручно
и не отдаст, ес-ли будут к нему посланы от ее мужа или от нее
самой»7. Второе:«Дело об убиении слуги князя Курбского,
московитянина Ива-на Ивановича Келемета. Князь Курбский просит чрез
уполно-моченного приятеля своего пана Федора Достоевского,
земя-нина его королевской милости повета пинского»8.
Итак, у князя Андрея Курбского, потомка смоленско-яро-славской
линии Рюриковичей, в ту пору, когда он, опасаясьцарской опалы, уже
сбежал в Литву, писал дерзкие письмаИвану Грозному и пытался
объяснить превращение доброгоцаря-батюшки в кровожадного тирана,
имелся некий помощ-ник по юридической части, пан Федор Достоевский,
земянин(то есть землевладелец) Пинского повета. Это была
ниточка,ухватившись за которую, можно было надеяться размотать
веськлубок.
Параллельно с Гроссманом над изучением «самой замеча-тельной
биографии» работали в 1920-е годы члены Русскогоевгенического
общества генеалог С. В. Любимов, озаботив-шийся происхождением рода
Достоевских и собравший сведе-ния о большинстве его
представителей9, и архивист Н. П. Чул-ков (младшие современники
запомнят его как чудесногостаричка, великого знатока
государственных и семейных ар-хивов XVIII и XIX веков, лучшего
специалиста по историирусского быта, служебных и родственных
связей). В статье«Род Достоевского» (неопубликованной и
растворившейся всоставе примечаний к «Воспоминаниям» А. М.
Достоевского,младшего брата писателя, а также в прочих справках и
выпис-ках) поставлена исходная дата возникновения фамилии —6
октября 1506 года. Спустя пятьсот лет, в октябре 2006-го, этудату
будут вспоминать и славить.
«Родоначальником Достоевских является Данило (Дани-лей) Иванович
Иртищ (Ртищевич, Иртищевич, Артищевич),боярин Пинского князя Федора
Ивановича Ярославича... 6 ок-тября 1506 года князь Пинский...
пожаловал своему боярину
21
-
Даниле Ивановичу Иртищевичу несколько имений, в томчисле
“Достоев”, расположенный к северо-востоку от Пинска,между реками
Пиной и Яцольдой, на границе бывшего Коб-ринского уезда. Данило
Иванович имел двух сыновей Ивана иСемена Даниловичей, земян
пинских. Семен встречается ещесо старым фамильным прозвищем
Артищевич, а Иван — уже сновым, по имению, Д о с т о е в с к и
й»10. Заметим, что ФедорИванович Достоевский, уполномоченный
приятель князя Курб-ского, приходился боярину Даниле Ивановичу
родным вну-ком по мужской линии. Из этой ветви рода вышел и сам
пи-сатель.
Село Достоево и сегодня существует в Белоруссии, в Брест-ской
области. Его название, скорее всего, связано с древне-славянским
словом «достой», то есть «достойный», сохранив-шимся в чешском и
словацком языках. Притяжательнаяформа названия позволяет
предположить, что оно образованоот имени или прозвища основателя
села.
В 1933 году в Москве был опубликован капитальный труд«Хроника
рода Достоевского. 1506—1933»11. Этому собраниюматериалов о жизни,
быте и особенностях характера родичейДостоевского, начиная с живших
еще в XVI веке отдаленныхпредков и кончая внуками и правнуками,
суждено было статьклассикой жанра. Автор труда М. В. Волоцкой,
генетик и ант-рополог, член Русского евгенического общества,
работал надхарактерологическим анализом личности Достоевского и
напервых порах решал лишь генетико-биологические задачи,однако
увлекся и расширил рамки своего исследования, такчто в его книгу
вошли ценнейшие документы, показывающиероль наследственных факторов
в формировании человеческойличности.
Двадцатые и тридцатые годы прошлого века стали време-нем
новейших «родословных разведок» и сделали эпоху в изу-чении
биографии Достоевского.
...И все же откуда в Литве взялись великорусские Иртищи-Ртищевы,
выходцы из государства Московского? Историчес-кие источники
упоминают некоего знатного татарина по име-ни Аслан Челеби-мурза, в
1389 году выехавшего из ЗолотойОрды с тридцатью сотоварищами,
крещенного в православиевеликим князем Московским Дмитрием Донским
под именемПрокопий, женившегося на дочери княжеского стольника
Зо-тика Житова Марии и получившего «в кормление» город Кре-менецк.
«У сего Прокопия был сын Лев по прозванию Ши-рокий Рот, коего
потомки Ртищевы Российскому Престолуслужили Стольниками и в иных
чинах, и жалованы были отГосударей поместьями»12. Луна,
шестиугольная звезда и два
22
-
вооруженных татарина со щитами, изображенные на гербеРтищевых,
недвусмысленно указывают на корни рода; и мынаблюдаем, как потомок
татарского мурзы, ставший право-славным русским боярином и
награжденный землями от пин-ского князя (отец которого, Иван
Васильевич, в 1456 году вкняжение Василия Темного бежал из Московии
в Литву), даетжизнь «литовцам» Достоевским.
На том, что Ф. М. Достоевский имел литовское,
вернее,«норманно-литовское» происхождение и был
«истиннымшляхтичем», горячо настаивала в своей книге об отце его
дочьЛ. Ф. Достоевская. Написанная по-французски и изданная
внемецком переводе в Мюнхене (1920) книга с большими со-кращениями
была переведена на русский с немецкого в 1922году13, вызвав как
ценнейший первоисточник огромный инте-рес специалистов — и законное
негодование, ибо Любовь Фе-доровна настойчиво пыталась убедить
читателей, что отец еебыл ни в коем случае не русским, но
европейцем. «Эта мысль,не имеющая в основе ни тени убедительности,
приняла в рабо-те Л. Ф. Достоевской формы и размеры, которые без
всякогопреувеличения надо назвать маниакальными»14.
Дочь писателя мало знала о московских и питерских ро-дословных
розысках и, по-видимому, ничего не слыхала о та-тарине Аслане
Челеби, о Ртищевых из Московии и их русскихпотомках. Не подозревала
она и о грамоте («привилее»), упо-минаемой в исторических
источниках XVI века, по которой6 октября 1506 года пинский князь
Федор Ярославич (потомокгероя Куликовской битвы Владимира
Андреевича Храброго) иего супруга Олена пожаловали приближенному к
ним бояри-ну Даниле Иртищеву (Иртищу) грамоту на «вечное и
непоруш-ное» владение «дворищами» в Достоеве, Полкотичах и
другихселах, вместе с землями пашными, лесными и луговыми
угодь-ями, реками.
В селе Достоеве, родовом гнезде Достоевских, расположен-ном на
территории нынешней Белоруссии, в 16 километрах отИванова,
районного центра Брестской области, насчитывает-ся сегодня около
сотни дворов, имеется школа имениФ. М. Достоевского, возле которой
установлен бронзовый па-мятник писателю; в школе открыт
краеведческий музей. А вXVI веке Достоево относилось к Поречской
волости Пинскогоуезда и входило в Великое княжество Литовское.
«Когда-то этобыла самая дикая часть Литвы, почти сплошь покрытая
непро-ходимыми лесами; вокруг Пинска на необозримом простран-стве
простирались болота», — писала Л. Ф. о крае, которыйзнала только по
книгам. Но и те, кто знал Полесье не пона-слышке, говорили о нем
как о загадочном, затерянном мире в
23
-
самом центре Европы. Усадьба Достоевских не сохранилась,не
осталось даже стен, но с помощью старых инвентарныхописаний можно
представить, каким был этот просторный де-ревянный фольварк:
панский двор окружали ров и забор, в до-ме было пять жилых комнат,
столовая, сенцы и каплица (ча-совня), рядом кухня и амбары. В
усадьбе имелись два плодовыхсада и огород, в хозяйственной части —
мельница, пивоварня,гумно, скотный двор, строения для прислуги и
эконома. Тер-риторию усадьбы окружала деревянная ограда с
несколькимивъездами, один из них венчала двухэтажная деревянная
башняс высокой шатровой крышей. Неподалеку от въездной
башнинаходилась деревянная Ильинская церковь, завершавшая
ар-хитектурный ансамбль усадьбы.
Сын первого владельца села Достоева Данилы ИвановичаРтищева,
Иван Данилович, взял себе фамилию Иртищ-До-стоевский, а уже его
сыновья — Федор и Стефан Ивановичистали писаться просто
Достоевскими. Так возник род типич-ной для Полесья средней служилой
шляхты, владевшей фоль-варками, занимавшей разные государственные
должности иимевшей свой герб. «Достоевские были шляхтичами и
при-надлежали к “Гербу Радвана”, что означало, что они
былизнатными, шли на войну под знаменем своего покровителяРадвана и
имели право носить его герб», — писала ЛюбовьФедоровна.
Польская шляхта, связанная между собой соседством илиродством,
во время войн выступала под одним знаменем илихоругвью. В лексикон
шляхтичей вошло понятие «гербовоеродство», когда семьи, не
состоявшие в кровных связях, объ-единялись под одним гербовым
знаменем. К гербу Радван, по-мимо Достоевских, принадлежало еще 150
шляхетских фами-лий. Геральдические справочники дают детальное
описаниегерба — в красном поле золотая церковная хоругвь с
тремяконцами, над ней, по середине ее верхнего края,
помещаетсязолотой кавалерский крест или конец стрелы, над верхом с
ко-роной пять страусиных перьев. Легенда относит возникнове-ние
герба к войнам XI века, которые польский король Боле-слав II Смелый
(1042—1081) вел с «Роксоляне» (Русью).«Начальник воинства, дабы
тщательным радением безопаствовоинству промыслить», послал на
разведку некоего воина поимени Радван, который, чтобы приободрить
войско, «побежалв село ближнее, похватил хоруговь из церкви,
прибежал на не-приятелей, познали ратные люди своего водителя,
восприялисердце, и помышляющу неприятелю, что новое войско с но-вым
знаменем воинским пришло, разбили, да победу двоеждывосприяли.
Возвратився в обоз Радван со многими пленники с
24
-
знамены, с добычью и с победою во свидетельство вечные сла-вы,
хоруговь церковную с крестом и половиною стрелы от Бо-леслава
короля в клеймо и герб шляхетства себе и наследникомсвоим
сподобился и улучил»15.
Фамилия Достоевских, как писал Андрей Михайлович,«принадлежит к
числу очень древних дворянских фамилий, покрайней мере в
родословной книге кн. Долгорукова дворян-ская фамилия эта отнесена
к существовавшим ранее 1600 годалитовским фамилиям; однофамильцев
же у нас не имелось ине имеется». В Пинском крае шляхтичи
Достоевские продер-жались около двух веков и занимали посты
поветовых маршал-ков (местных дворянских предводителей), послов в
сейме, го-родских судей, земских судовых урядников, членов
Главноготрибунала Великого княжества Литовского. Одни переходилив
латинскую веру, священствовали и монашествовали и дажедостигали
епископского сана, другие были деятельными уни-атами и громили
православные приходы, третьи же защищалиправославие и боролись
против ополячивания края.
Достоевские торговали и воевали, прикупали земли и про-давали
из-за долгов наследственные имения, попадали в ту-рецкий плен и
возвращались домой, участвовали в избраниипольских королей,
обладали буйным и непокорным нравом,ссорились и мирились с
соседями, не всегда ладили с законом.Во второй половине XVII века
род навсегда покидает свои се-мейные гнезда, перебирается на
Украину, находит пристанищев Подолии и на Волыни — и частота
упоминаний фамилии висторических документах резко падает. «Когда
мои предки по-кинули темные леса и топкие болота Литвы, их, должно
быть,ослепили свет, цветы, греческая поэзия Украины; душа их,
со-гретая южным солнцем, изливалась стихами», — писала Лю-бовь
Федоровна; но наверняка для миграции на юг имелись идругие
причины.
Современные исследователи, при всех успехах новейшихнаучных
разысканий, всё же констатируют: данные, добытыекропотливыми
архивными трудами, поколебав или вовсе отме-нив старые
представления, породили множество новых вопро-сов. «Каким-то почти
мистическим образом, будто компенси-руя разгадку некоторых своих
тайн и загадок, тема родословияпородила уже новые сюжеты»16.
По-прежнему нет ответов насамые насущные вопросы, а те ответы, что
есть, не обходятсябез осторожных оговорок, порой превращающих ответ
в во-прос; многие пункты родословия по-прежнему остаютсясферой
предположений, допущений, гаданий, а то и фантазий.«Родословная
героя темна, обрывочна, неполна», а родослов-ные разведки видятся
как блуждания в «генеалогических по-
25
-
темках»17. Справедливо и другое: «Сколь бы тщательно ни
вы-черчивать генеалогические таблицы, они не прояснят ни тай-ну
личности, ни тайну творчества»18.
Сам Достоевский, по-видимому, мало интересовался
своейродословной. Мы не встретим в его письмах и сочинениях
низаметок о выходце из Золотой Орды, ни сведений о роде Рти-щевых.
В «Дневнике писателя на 1877 год» есть упоминание окнязе А. М.
Курбском, «русском эмигранте 16-го столетия», нововсе не в связи с
его «уполномоченным приятелем», тезкойписателя, а в связи с
«Песней» Лермонтова про купца Калаш-никова. В родительском доме
тема рода б