Трансформация Востока в п

Трансформация Востока в период колониализма.Колониальный капитал и традиционный ВостокСильное экономическое, а затем и политическое давление колониальных держав, включая и прямые военные захваты, сыграли решающую роль в судьбах Востока. Практически каждая из стран Азии и Африки (в той или иной мере это коснулось и всего остального неевропейского мира) оказалась втянута в мировой рынок и уже хотя бы в силу этого подверглась заметной внутренней трансформации, суть которой сводилась к ее вестернизации. В ходе этого процесса изменялось многое, включая характер производства, его объем, связанные с ним привычные трудовые навыки, образ жизни значительной части населения, особенно городского, а также веками считавшиеся незыблемыми духовные ценности, в том числе отношение человека к обществу, природе, миру в целом, к жизни. Но как все это изменялось? Как традиционная структура, в силу необходимости приспосабливавшаяся к новым условиям существования, реагировала навынужденные перемены, сочеталась с теми чуждыми ей структурными элементами, которые были связаны с европейской традицией и без которых колониальный капитал в странах Востока, да и сами эти страны в изменившейся ситуации более не могли эффективно функционировать? Для ответа на эти вопросы нужно выявить и проанализировать параметры и элементы обеих сопоставляемых структур, обоих типов общества, западного и традиционного восточного, а также обратить внимание на связывающие эти структурыи общества элементы, на типовые связи и их иерархию.

Традиционный Восток и европейский Запад: структурный анализПроцесс генезиса, а затем и эволюция человеческого общества и государства, как отмечалось в первом томе учебника, начались в глубокой древности и были связаны с первым периодом существования сапиентных людей. Разум человека постоянно искал ответа на вызовы природы и находил варианты, лучшие из которых приживались, тогда как остальные быстро отмирали. Если подытожить исследования современных антропологов, то, насколько можно судить, наиболее ранней формой существования общества были локальные группы бродячих охотников и собирателей, знакомые с родом и диктовавшимися им системами родства. Брачно-семейный контакт междунекоторыми родами, обычно двумя, реже чуть большим их количеством,был обязательным, а внутри своего рода строго запрещен. Подобные табуированные запреты создавали возможность появления семейных пар, а пары с детьми или незамужние молодые люди могли включаться

в ту либо иную локальную группу, возглавлявшуюся обычно выборным ее предводителем, чаще всего из лучших охотников. Так начинался процесс социогенеза, который вел к превращению первобытного стада в наиболее раннюю модификацию человеческого общества. Напомним, общество той эпохи принято считать эгалитарным.С переходом человечества от стадии присвоения пищи к стадии ее производства (неолитическая революция) облик социума изменился. Насмену локальной группе пришли семейно-клановые коллективы, основойкоторых были разросшиеся семьи. От локальной группы семья с ее отцом-патриархом, его женой или женами, их сыновьями с женами и детьми, незамужними дочерьми (выбор жены и мужа по-прежнему строгоопределялся тотемно-табуированными правилами и запретами) отличалась отсутствием выборности и равенства. Главным стало правоотца-патриарха распоряжаться коллективным достоянием семейно-клановой группы, что само собой разумелось и никем не оспаривалось. С этого берет начало изученный эконом-антропологами институт редистрибуции. В процессе конкуренции патриархов за выборную должность общинного старейшины использовались щедрые раздачи с обязательным для всей общины потреблением угощения и подарков. Главами общин становились наиболее рачительные и щедрые из патриархов, кто, обретая власть, использовал ее для общего блага, но по личному разумению (действовал тот же принцип редистрибуции).Процесс политогенеза начинался с трибализации общинного социума, разросшегося в ходе естественного расширения за счет дочерних общин в процессе благоприятного существования данной общинной деревни (те, кто оказывался в неблагоприятных условиях, обычно раньше или позже исчезали). Те общины, что давали наиболее адекватный ответ на вызов природы, превращались в структурированные племена во главе с вождем (без вождя племени не бывает, только разросшаяся многообщинная общность). В благоприятных условиях речных долин на базе одной или нескольких разросшихся общностей либо структурированных племен появлялась редкая возможность создания очага урбанистической цивилизации. Возникала сеть городов-государств с храмовыми комплексами (в Старом Свете подобных центров было два, шумерский в Двуречье и египетский в долине Нила). Во главе таких урбанистических центров оказывались сакральные правители, обычно сочетавшие на первых порах функции руководителя и жреца-первосвященника.Это и был процесс формирования вначале первобытно-восточных, затемполупервобытно-восточных и, наконец, государственных (традиционных) восточных структур. Все они были поименованы мною структурами власти-собственности, потому что власть в них была

основой и первичным фактором, тогда как собственность, постепенно возникавшая после формирования урбанистических центров, оказывалась функцией правителей и аппарата власти, занимавшихся, теперь уже в больших коллективах, все той же редистрибуцией.Анализ восточной структуры власти-собственности показывает, что в условиях опирающейся на многотысячелетнюю традицию практики редистрибуции продукта и труда коллектива нет и не может быть места независимой от власти частной собственности. А когда собственность появлялась - без этого, как и без рынка, сколько-нибудь развитое государство существовать просто не могло, - власть, опираясь на традицию и сочувствие ненавидящей богатых собственников основной массы подданных, сознательно оскопляла ее, делая с помощью строго контроля и произвола чиновников невозможнымпревращение доходов в капитал, приносящий гарантированные законом проценты. Вот почему в восточной структуре не было, да и не могло быть своей независимой от власти и тем более патронируемой ею частной, т.е. буржуазной, собственности. Как не было и не могло быть ни прав, ни свобод, которые позволили бы подданным правителя выйти из под его власти.Можно было сменить одного правителя на другого, и такое случалось,но заменить его какой-либо формой народовластия или связать всевластие правителя приоритетом независимого от него закона и темболее суда в обществе восточного типа было невозможно.Господство централизованной редистибуции закрепляло в таком обществе норму, согласно которой власть имела право на достояние любого подданного, стоящего вне правящих верхов, как бедного, с которого нечего взять, так и богатого, с которого можно получить многое. Отсюда неизбежность коррупции в подобного рода обществах. При этом никто не воспринимал произвольное взимание с собственникачасти его дохода как нарушение нормы. Напротив, это и было нормой.Другое дело, когда власть почему-либо слабела, а чиновники на местах соответственно становились более наглыми. Общее ухудшение положения страны и народа в таких ситуациях могло вести к мятежам,в огне которых страдали и богачи-собственники, и лихоимцы-чиновники. Учитывая это, стоит принять во внимание причину покорности собственников, которые были заинтересованы в сохранениикрепкой власти и строгого порядка и никогда не мечтали о бунте, а наоборот, боялись его более всего, соглашаясь на любую степень коррупционного чиновничества.Как легко заметить, стремление к консервативной стабильности становилось общим и для правящих верхов, и для всех подданных, включая собственников, которые всегда боялись неведомых перемен, способных привести лишь к худшему (а именно так и случалось, будь

то неурожай, голод, эпидемия, мятежи своих или истребительное нашествие чужих, особенно кочевников). Но смирение и жесткие ограничения, тяга к устойчивому, привычному прошлому никогда и нигде не способствовали ускорению эволюции, которая, как и тенденция к постоянной модернизации, была свойственна лишь европейскому Западу, лишенному тяги к стабильности и всегда склонному искать пути к позитивным переменам. И если завершить анализ, то окажется, что перед нами на Востоке то, что выше не разименовалось мировой деревней.Важно отметить, что на Востоке было немало богатых городов с развитыми ремеслом и торговлей, и такие города нередко процветали.Но характерно, что в условиях абсолютного господства принципа мировой деревни со всеми ее привычными аксессуарами ничего похожего на мировой город вплоть до эпохи колониализма просто не могло возникнуть. Все, что было характерно для структуры власти-собственности и о чем вкратце только что упоминалось, не совмещалось с функциями буржуазного, хотя бы даже прото- или предбуржуазного города. Восточные города до западноевропейской колонизации были именно восточными со всеми вытекающими из этого особенностями.Совершенно иначе выглядел антично-буржуазный европейский Запад, возникший в результате социополитической мутации, которую следует считать адекватным ответом на очередной вызов природы. Для древнегреческого полиса характерно принципиальное отличие от всеготого, о чем только что шла речь. Здесь не было ни заметной роли семейно-клановых общин, ни традиций редистрибуции, ни зависимости общества от власти, ни преследования частных собственников, ни стремления к консервативной стабильности. Все было совершенно иначе. Все, имевшее отношение к античности, олицетворяло собой противоположный мировой деревне мировой город.Полис потому и был более городом, чем деревней, что не имел ни власти с правом уходящей в глубокое прошлое безоговорочной и всемипризнававшейся редистрибуции, ни неопровержимого господства никем не избираемой администрации над бесправными подданными. Это было нечто совсем другое, прямо противоположное обществу восточного типа, в котором задавала тон традиция полупервобытной общины-деревни. Производительное хозяйство античного общества, связанное с торговлей и мореплаванием, ориентировалось на рынок, было товарным и находилось в руках частных собственников, коллектив которых как раз и составлял гражданскую общину полиса. Она состояла из равноправных, но в имущественном плане неодинаковых граждан, тогда как остальная (как правило, меньшая) часть населения общины-полиса принадлежала к неполноправным, включая и

рабов. На базе традиций такого общинного самоуправления в полисах складывалась политическая организация, государство, считавшееся органом власти коллектива, делом всего общества (res publica).Причастность к избранной гражданами власти никому не давала ни материальных выгод, ни привилегий. Скорее, напротив, это была обременительная, хотя и престижная обязанность. Демократическая процедура выборов обеспечивала регулярную сменяемость стоявших у власти, а правовые гарантии способствовали гражданской защищенности члена общины от любых посягательств. И хотя античный мир знал не только демократию, но и олигархию, даже тиранию, элементы античной структуры с древности оказались теми несущими конструкциями, на которые опирался каркас общества. Понятия и представления о правах, свободах, гарантиях, демократических процедурах, о достоинстве гражданина и прерогативах собственника формировали нормы жизни, мировоззрение и всю духовную культуру.Общество западного типа безусловно доминировало над государством, а государство было его слугой. Конечно, на практике бывало по-разному, особенно в период Римской империи. Однако такие императоры, как Нерон или Калигула, жили недолго и, как правило, плохо кончали, а либерально-демократическая норма античности послених худо-бедно, но восстанавливалась. Отсюда следует важный вывод:главное, чтобы общество само стремилось к этой норме, ставшей для него привычной.Можно спорить на тему о том, были ли в Греции до реформ Солона структуры, в чем-то близкие к восточной, как, например, крито-микенская культура. Но несомненно, что эти предшественники находились гораздо ближе к типичной для ранних восточных обществ структуре, нежели к античности. Иными словами, античная Греция складывалась на фундаменте, подготовленном ранними политическими структурами восточного типа.Но в предантичном мире Эллады произошли драматические изменения, связанные не только и даже не столько с катаклизмами, приведшими кгибели критского очага цивилизации, но и с нашествием варваров-дорийцев, уничтоживших Микены и все остальные центры ахейской Греции. Это нашествие - из числа тех, что свершали ничего не щадившие кочевники, - сравняло с землей все то, что было создано ранее. И в стране наступила пора так называемых темных веков, после чего и выросло новое качество, та самая полисная Греция, о которой идет речь. Потому, собственно, и встал вопрос о мутации.Для полисной Греции, как и для ее наследников, будь то эллинизм, республиканский или императорский Рим, было характерно все то, чего не было и не могло появиться на респектабельном Востоке. Этот

Восток, пусть и спорадически подвергавшийся нашествиям и разрушениям, но чаще безмятежно и не торопясь процветавший, был вещью в себе. Восток с его впечатляющими различными религиозно-цивилизационными особенностями величественно стоял почти на одном месте, и в этом была его сила. Но если он и не спал стоя, то, во всяком случае, был как бы в забытьи, что и хранило его безмятежность. Античность же изначально была самой активностью, как то свойственно буржуазии, протокапитализму. Она была, как легко заметить, противоположной традиционному Востоку. Однако это не значит, что у восточной структуры власти-собственности и у антично-буржуазной либерально-демократической рыночно-частнособственнической структуры вовсе не было ничего общего. Напротив, общность исходного фундамента - даже при условии радикальных изменений, которые имели характер социополитической мутации и вызвали к жизни феномен античности, - означает существование какого-то минимума общих исходных элементов структуры. Попытаемся вычленить их.- Прежде всего это производительное хозяйство на базе достижений неолитической революции и ранней металлургии, знакомое с избыточным продуктом и, как следствие, с разделением труда, обменом общественно полезной и необходимой для общества деятельностью, с восходящими к реципрокным связям первобытности принципами обязательного взаимообмена продуктами, товарами и услугами в натуральной либо товарно-денежной форме.- Моделью организации социума являлась община с традиционными свойственными ей элементами самоуправления и надобщинная политическая организация с тенденцией к превращению ее в более илименее развитое государство, как централизованное, так и децентрализованное, начиная с города-государства или полиса.- Оба типа социума были знакомы с неравноправием различных категорий населения, вплоть до бесправия чужаков-рабов, и, следовательно, с эксплуатацией чужого подневольного труда, хотя степень и формы неравноправия и тем более эксплуатации во многом зависели именно от типа социума.- Для каждой из структур была характерна определенная система общественных отношений, соответствующая уровню, образу и принципамжизни коллектива, как-то регулирующая жизнедеятельность общества иконтролирующая различные стороны его жизни, включая брачно-семейные отношения, хотя формы регулирования и тем более характер контроля очень различались, от бесцеремонных в одном случае, до патронажно-предупредительных в другом.> Имелась также система жестко фиксированных нормативных

установок, санкционированная религией и ставившая своей целью легитимировать всю систему связей и статус каждого слоя населения.Как видим, общих, сущностных по своей сути элементов не так уж мало. Указанное обстоятельство во многом объясняет привычку, в частности, распространенную в отечественной историографии, да и нетолько в ней, не придавать большого значения различиям между Востоком и Западом и связанное с этим нередко встречающееся стремление втискивать восточные общества и их историю в жесткие рамки европейского стандарта. Поэтому важно подчеркнуть, что при всей своей значимости эти общие элементы явственно отступают на второй план, как только речь заходит о различиях.С одной стороны - бесконтрольная власть, произвол правителя и бесправие, поголовное рабство подданных, с другой - правовое государство с характерным для него гражданским обществом и закон ссоответствующими правами и свободами. Словом, традиционный Восток и полисный Запад весьма различны. Именно эта разница и развела человечество на два основных типа общества, восточный и западный. Однако их возникновение не привело к резкому конфликту между обществами восточного и западного типов. Ведь в отличие от прежнихбиологических мутаций социополитическая мутация не привела к появлению безусловных преимуществ, которые в мире всего живого (доHomo Sapiens) помогали выжить одним и предполагали гибель потомковдругих, менее удачливых и хуже приспособленных. Ситуация складывалась таким образом потому, что животные инстинкты выживания, восходившие к эпохе первобытной дикости, в наделенной высшим разумом античности были начисто утрачены и замещены гуманными принципами развитой этики, теми самыми, что много позже старательно возрождались гуманистами западноевропейского Ренессанса.Известно, что обеим структурам и обществам разного типа пришлось сосуществовать, причем довольно долго. Как это следует воспринимать с позиций теории исторического процесса? Разум означает мудрость, которая вынуждена брать на себя, чаще в лице немногих высокоумных, ответственность за поведение всех. Практически это означало, что античность, а после нее западноевропейская городская предбуржуазия и буржуазия индустриального и постиндустриального времени, за редкими исключениями, сознательно не шли по пути обречения на гибель отстававших в развитии. Это последнее было естественной нормой в мире, руководствующемся инстинктами, в том числе и в мире людей допоявления развитых цивилизаций.o Античность как мутация оказалась своего рода перевалом на трудном пути гуманистического преобразования человечества, для

которого наивысшей социальной и духовной ценностью начал становиться, пусть не сразу и даже не всегда, тем более не автоматически (не забудем о рабстве, войнах, геноциде!), человек. Она была важной отправной точкой на этом нелегком пути.Как известно, структура античного типа подверглась существенной деформации после падения Рима. Германская в основе своей Европа варварского первобытно-протофеодального типа структурно, как и весь Восток, откуда пришли варвары, была чужда ей. Но гуманистически ориентированная христианизация и появление самоуправляющихся городов способствовали усвоению цивилизационногонаследия античности. Однако процесс шел медленно, и лишь с начала II тыс., причем во многом благодаря развитию городской жизни и появлению городских республик (Венеция, Флоренция, Генуя и др., затем североевропейская Ганза), он стал ускоряться. В городах (а мировой город - это новация античности) со свойственным им принципом выборного самоуправления, который функционировал на основе античной модели, ибо никакой другой в этой части мира просто не существовало, античная либерально-демократическая рыночно-частнособственническая структура возрождалась. Она со всеми необходимыми для ее существования правами и гарантиями частного собственника, с покровительством транзитной торговле и мореплаванию и многими иными бесценными для нее преимуществами стала выходить на передний план. Ее наследие начало усваиваться быстрыми темпами, которые еще более возросли в эпоху Возрождения ив последующие столетия, когда на смену раннему феодализму пришли централизованные авторитарные государства. Феодальная система власти в них под давлением предбуржуазии стала разлагаться, хотя процесс дефеодализации занял несколько столетий. В Западной Европе, особенно с эпохи Ренессанса, Реформации и Великих географических открытий, наступило время поднимающего голову третьего сословия, т.е. буржуазии.o Капитализм в интересующем нас плане структурного анализа - наследник, детище именно и прежде всего античности, проявивший свои потенции в условиях преодоления чуждого ей восточного по происхождению феодализма.Именно капитализм не только возродил основные элементы античной структуры (господство частного собственника, ведущего ориентированное на рынок товарное хозяйство; защищающие собственника-гражданина права, свободы и гарантии; конституционноегосударство с демократическими процедурами и нормами; свобода мысли, развитие наук, искусств и т.п.), но и, опираясь на них, достиг небывалых темпов развития буквально во всех сферах экономики, что к эпохе индустриального колониализма создало ему

выгодные позиции, особенно по сравнению с Востоком, куда и была устремлена его экспансия.Восток структурно противоположен антично-капиталистической Европе,о чем было уже немало сказано. Альтернативой частной собственностиздесь была власть-собственность, альтернативой гражданской общины-полиса и демократии, прав и свобод - всесильное государство с административным аппаратом власти и приниженность, поголовное рабство подданных, не имевших представления о свободах и гарантияхчастноправового характера. Традиционный Восток жил по нормам санкционированного религией обычного права, а общества восточного типа, как правило, были объединены в рамках социальных корпораций,которые растворяли в себе все индивидуально-личностное. На определенном этапе развития на Востоке возникали и частная собственность, и товарно-денежные отношения, и эксплуатация зависимых. Все это, однако, существовало как бы на другом уровне, вне сферы взаимоотношений между государством и его подданными, вносившими ренту-налог в казну. Кроме того, государство, как правило, бывало недовольно, если частный сектор чрезмерно развивался. Для подавления частного собственника использовались, причем весьма успешно, рычаги власти, что превращало частнособственнические отношения не просто во вторичный, но в подконтрольный власти и всецело зависимый от нее сектор народного хозяйства.Однако было бы неверно недооценивать роль и место, жизненно важнуюфункцию сектора частной экономики на Востоке. Его традиционная структура как гигантская саморегулирующаяся система отнюдь не случайно всегда сохраняла этот сектор, хотя и держала его под контролем. Здесь нет противоречия, ведь с точки зрения самосохранения структуры частный сектор нельзя было выпустить из-под контроля, ибо стихия частнособственнического предпринимательства грозила не просто немалыми экономическими и социальными потрясениями. Она была в состоянии подорвать структурные основы и тем поставить под сомнение стабильность, дажесамо существование социума и государства. Речь не о создании другой структуры, скажем, капиталистической, а именно об ослаблении существующей, о ее крушении, о гибели соответствующего государства, об уходе с исторической арены соответствующего социума, а то и вообще данного народа. В то же время с точки зрения устойчивости и стабильности сложного развитого социума и государства частнопредпринимательская активность, этот второй и в отличие от первого, государственного, необычайно активный, тесно связанный с рынком и товарно-денежными отношениями сектор хозяйства, всегда был жизненно важным, просто необходимым. Он

представлял собой почти тот же своего рода антично-капиталистический механизм, но в искаженном виде, в миниатюре. Безправ и свобод, без демократии и конституции, без гарантий и даже вусловиях жесткого контроля и повседневного надзора власти частный сектор в условиях традиционного Востока делал примерно то, что с несравненно большим успехом осуществлялось в античной и капиталистической Европе. В меру своих скромных сил он способствовал более или менее нормальному функционированию экономически развитого большого социополитического организма, наполнял его сильно разветвленные кровеносные сосуды, всю систему кровообращения свежей, не вполне еще застоявшейся кровью.Конечно, чрезмерная активность этого сектора могла привести к кризису и гибели традиционной структуры, к своего рода апоплексическому удару. Примеры тому в немалом количестве даются самой историей, и об этом уже шла речь, особенно в связи с династийными циклами в Китае. Однако и чрезмерное ослабление рыночного сектора, а тем более насильственная его ликвидация чреваты не менее серьезными кризисами и последствиями, что опять-таки показывала история на примере того же Китая, правда, в несколько иные времена и при других обстоятельствах, но тем не менее в структурно аналогичной ситуации. Имеются в виду социополитические эксперименты Мао, попытавшегося было в годы "большого скачка" отменить товарно-денежные отношения.Все изложенное означает, что, помимо некоторой вполне естественнойобщности фундамента, было и еще нечто общее в структуре Востока и Запада - частный сектор в экономике. Но если на традиционном Востоке этот сектор исполнял функции, аналогичные тем, которые он осуществлял в Европе со времен античности и до капитализма, то может возникнуть законный вопрос, в чем же разница? Она есть, и более чем принципиальная. Эта разница заключена не только в структуре, хотя в ней несходство кардинальное, но и в характере и иерархии типовых связей, соединяющих между собой различные элементы и тем придающих структуре тот или иной облик.- В антично-капиталистической Европе господствующими являются рыночно-частнособственнические связи, которые соединяют основные элементы данной структуры (собственников и производителей, свободных и в чем-то зависимых от них, общество и государство), при наличии соответствующих прав, свобод и гарантий как фундаментаэтих связей. Есть, конечно, и иные связи - семейные, клановые, сословные, властные, причем временами, особенно на первом этапе феодализма в Европе, они порой даже выходили на передний план. Но в целом для антично-буржуазной структуры всегда была характерна именно такая иерархия связей: на первом плане рыночные,

опосредованные частной собственностью, на втором все остальные.- Совершенно другая иерархия связей на традиционном Востоке. Связирыночные, опосредованные не только и даже не столько частной собственностью в ее привычной для Европы форме (недаром Маркс считал отсутствие таковой ключом к восточному небу), сколько многочисленными иными нормами привычных взаимоотношений, на Востоке в любом случае вторичны и второстепенны, несмотря на их жизненную важность для структуры в целом. На первом месте в иерархии типовых связей здесь те, что опосредованы государством, властью-собственностью и просто властью, господством аппарата администрации, т.е. системой централизованной редистрибуции. Речь идет о традиционных типовых связях между социальными низами (производителями) и правящими верхами, независимо от их конкретныхформ, вплоть до таких, которые имеют облик варно-кастовых.Второй важный тип связей, характерный для традиционного Востока, -это связи корпоративные. Их сила вполне ощутима на протяжении всейистории Востока, вплоть до наших дней. Сущность таких связей, необходимых для выживания, в первую очередь сводится к вертикальным патронажно-клиентным контактам в рамках небольших групп в условиях произвола власти и отсутствия прав, свобод и гарантий. Данный тип связей тесно переплетается как с официальным (государственным, административным), так и с опосредованным частнособственническими отношениями типом связей.Таким образом, на традиционном Востоке можно зафиксировать определенную иерархию переплетающихся типовых связей:o официальные государственные связи;o корпоративные патронажно-клиентные связи, тесно переплетенные с официальными;o рыночные связи (тоже, к слову, далеко не свободные, как на Западе, но, напротив, опутанные связями двух других типов).При всей кажущейся усложненности общая схема здесь предельно проста, как и в Европе. Только там она ясна и сравнительно чиста, стройна, ибо рыночные связи лишь в очень незначительной степени сплетаются и тем более обусловливаются чем-то привходящим, будь тосвязи других типов (семейно-клановые, сословные, властные, патронажно-клиентные) или вообще любые формализованные и неформальные контакты. Решения диктуются обычно или, во всяком случае, прежде всего жестким законом прибыли, перед которым любые иные расчеты, связи, контакты, интересы и т.п. отходят на задний план, а то и исключаются вовсе. Что же касается традиционного Востока, то именно рынок и прибыль здесь не то чтобы мало ценятся,

но в любом случае иерархически подчинены всем прочим более важным ценностям и веками складывавшимся типовым связям, от властных официально-административных, командных, до патронажно-клиентных, семейно-клановых, формализованных и неформальных. Едва ли не все типы связей на Востоке предпочтительнее, нежели товарный рынок и прибыль, как бы отстраненные от людей, от общества, от привычек, интересов и традиций коллектива. Словом, здесь господствует иная, чем на Западе, система общепризнанных ценностей.Дело, таким образом, не только в отношении к частной собственностии тем более к прибыли, которая, как известно, является признаком прежде всего развитого капитализма. Вопрос следует поставить шире и провести грань между ориентацией на материальную выгоду западного индивида-собственника в одной структуре и жесткими корпоративными связями, коллективизмом, свойственными другой. И речь отнюдь не просто о предпочтениях либо склонностях. Имеется в виду закон жизни. Либо он на стороне собственника, либо на сторонеколлектива, завершающей и высшей формой организации которого является всемогущее государство.Закон, о котором идет речь, - это не только и даже не столько некие материальные условия бытия, формы организации хозяйства или соответствующие им законодательные нормы, права, свободы и гарантии. Это нечто гораздо большее. Это весь стиль жизни, санкционированный веками складывавшейся нормативной практикой, за спиной которой стоит, помимо всего прочего, тот самый религиозноцивилизационный фундамент, которому выше было уделено специальное внимание. Это именно тот порядок, который гарантирует незыблемость и стабильность данной структуры, того или иного традиционного государства и общества. Поколебать такой порядок крайне рискованно, ибо это грозит структуре кризисом и крушением, не говоря уже о том, что внутри самих традиционных структур практически нет сил, которые были бы столь мощны и опирались на достаточно надежную опору, для того чтобы изнутри взломать традицию. Для взлома необходимо было вмешательство извне.Леонид Сергеевич Васильев - История Востока. Том 2 - Страница 53

В колониальную эпоху на Востоке начались социальные перемены. При этом речь идет не только о преобразованиях, которые проводили колонизаторы, но и о реформах в странах, сохранивших свою государственность и стремившихся дать более или менее адекватный

ответ на вызов истории, ставившей под сомнение суверенитет и жизнеспособность народов Востока. Вообще колониализм как явление, ранее рассматривавшееся в нашей литературе крайне односторонне и вцелом лишь негативно, нуждается в более внимательном и всестороннем анализе. В частности, именно колониализм, насильственным путем ломая архаичные социальные структуры Востока или же решающим образом способствуя их подрыву, объективно расчищал место для нового общества и новых отношений, для модернизации традиционных структур, создания новой экономики, культурного и политического прогресса.Другое дело, что часто колониальные «просветители» останавливалисьна полпути, предпочитая сохранить многое из старого наследия и отживших свое порядков, превращая колонии в полумодернизованные прибежища традиционализма, наилучшим образом приспособленные к нуждам метрополий. Тем не менее даже при такой схеме на Востоке возникали современные предприятия, работавшие на новейшей технике,появились предприниматели и квалифицированные служащие, наемные работники и европейски образованные интеллигенты. Однако все это было потом, когда Запад уже подчинил себе Восток и, добившись от него всего, что хотел, решил «обустроиться» здесь надолго. Начало же колониальной эпохи было темным и страшным периодом в истории Востока, когда арабы, африканцы, индийцы, малайцы столкнулись с европейцами не как с гуманными «цивилизаторами», а как с жестокимиагрессорами, безжалостными захватчиками, беспощадными эксплуататорами и рабовладельцами.Именно таковыми были первые колонизаторы — португальцы и испанцы. Феодальные монархии Иберийского полуострова, повинуясь инерции реконкисты и охватившему эти страны в XV-XVII вв. католическому рвению, доходившему до массового фанатизма, устремились на поиск новых земель и торговых путей, подталкиваемые к тому воинствующим дворянством, могущественной церковью и банкирами Фландрии, финансировавшими заморские экспедиции с целью избавиться в торговле с Востоком от посредничества арабов и Венеции. Первые экспедиции португальцев вообще напоминали крестовые походы и были связаны не столько с торговлей (обычно сводившейся к работорговле), сколько с захватом опорных пунктов на афро-азиатском побережье, строительством крепостей и факторий, церквей и тюрем, попытками распространения христианства в промежутках между грабительскими налетами в поисках золота, пряностей и прочихраритетов для тогдашней Европы.

Неудивительно, что португальский колониализм больше напоминал пиратство и разбой, а общение португальцев с азиатами и

африканцами сводилось к ограблению, порабощению, пыткам и кострам инквизиции, наконец — к массовому уничтожению тех, кто пытался протестовать, как это было с мусульманами Малакки, Момбасы и некоторых других мест. В этих условиях говорить о каком-либо серьезном влиянии Португалии на социальные процессы в захваченных районах почти не приходится, тем более что португальское присутствие в этих районах осуществлялось в состоянии перманентнойколониальной, религиозной и торговой войны. Лишь в отдельных областях Индии и Индонезии это присутствие способствовало росту товарно-денежных отношений, подъему торговли и ремесел. В основномже хозяйство многих стран от востока Африки до Молуккских острововбыло подорвано грабительской политикой португальцев. Как правило, в районах их экспансии усиливались феодальные и военно-деспотические порядки, широко процветала работорговля (в страну ежегодно ввозилось до 10 тыс. рабов), росло напряжение как между португальцами и местными жителями, так и внутри самого местного населения, часть которого принимала христианство, участвовала в качестве наемников в военных действиях, вместе с португальцами разоряла местные храмы, мечети, пагоды.К середине XVII в. Португалия, утратив свое положение ведущей колониальной державы, отступила почти повсюду. С этого времени можно говорить о какой-то хотя бы относительной «модернизации» португальского колониализма, о хотя бы попытках экономического и социального развития колоний, о внедрении там начатков промышленности и о воспитании образованной элиты, впоследствии прозванной «асимилядуш» (ассимилированные). Эти люди, среди которых было немало португальцев по рождению (португальцы часто смешивались в колониях с теми, кто принял христианство), стали людьми португальской культуры и опорой португальского влияния. Однако впоследствии именно из них формировались и кадры местных патриотов, так как даже смягчившийся после XVII в. колониальный гнет в португальских колониях оставался достаточно тяжелым, расправы с непокорными беспрецедентно жестокими, а откровенное рабство и работорговля липхь на стыке XIX XX вв. уступили место наемному труду и «контрактации» рабочей силы, которая на деле быларазновидностью замаскированного рабства.Столь же беспощаден и бесчеловечен был и колониализм Испании, несколько отставший по времени от португальского и многому у него научившийся, в том числе — в ходе конкуренции с ним. Завоевания испанцев были более обширны, особенно — в Америке и на Филиппинах.Они также делали упор вначале, как и португальцы, на христианизацию коренного населения и поиски золота, пряностей. В их методах также преобладали методы грубого насилия, военного

подавления, пытки, казни, физическое уничтожение тех, кто отвергалиспанское господство.Главным владением Испании на Востоке стали Филиппины, которые в основном имели для Мадрида военно-стратегическое значение, так какздесь испанцы почти не нашли ни золота, ни пряностей. Экономическиэксплуатировать Филиппины вообще было довольно трудно, ибо путь, например, из Севильи в Манилу и обратно в XVI в. занимал первое время около 4 лет. Обособленность островов и малочисленность испанцев на них заставляли колонизаторов искать опору в местной верхушке. Постепенно, начиная с XVII в., стала формироваться прослойка помещиков. Они, а также монастыри, стали основой землевладельцев (асендеро). Широкое применение получили издольщинаи долговая кабала, но юридическая свободакрестьянина и наличие обширных пустующих земель способствовали развитию мелкого крестьянского землевладения, не скованного ни личной зависимостью, ни общинными связями, весьма непрочными. В тоже время со второй половины XVII в. усилилось влияние церкви. Вся территория страны была поделена между пятью монашескими орденами, а монахи-испанцы нередко были единственными представителями и духовной, и светской власти, одновременно выполняя функции приходских священников.С начала XVII в. ведущая роль в колониальных завоеваниях переходитк Голландии. Если в испано-португальской системе главную роль играл феодально-бюрократический аппарат, то голландцы впервые учредили колониальную систему торгового капитала. Голландская Ост-Индская компания, возникшая в 1602 г., получила не только право монопольной торговли и мореходства практически во всем афро-азиатском мире, но и право содержать свои войска, объявлять войну,заключать мир, чеканить монету, строить крепости и фактории. Эта компания действовала эффективнее португальцев и вскоре вытеснила их из главных зон — Индонезии, Цейлона, Тайваня, ряда островов Индийского и Тихого океанов. Имея в XVII в. на Востоке кораблей в 70 раз больше, чем Англия, голландцы в союзе с англичанами изгоняли отовсюду испанцев и португальцев. Однако вскоре острая конкуренция между союзниками привела к изгнанию и самих англичан более сильными тогда голландцами практически из всей Юго-ВосточнойАзии. Голландцы, действуя иногда экономическим методами (в частности, скупая у населения пряности и другие ценные для Европы товары по ценам более высоким, чем предлагали испанцы и португальцы), не чурались и грубого насилия. Они закрывали доступ в свои колонии всем неголландцам, ревностно охраняли свою монополию на скупку местных товаров, организовывали экономически эффективное в условиях Юго-Восточной Азии плантационное хозяйство,

основанное на рабском и полурабском труде, а в дальнейшем — на контрактации рабочих-мигрантов, в основном из Китая и Индии. Тогдаже к колониальным структурам в Юго-Восточной Азии стали подключаться инонациональные торговцы, в основном арабы, индийцы икитайцы.Ост-Индская компания голландцев не вмешивалась в социальные порядки покоренных ею народов, оставляя властьи доходы местным феодалам и племенным вождям при условии выполнения ими всех ее распоряжений, особенно — принудительных поставок пряностей, золота и олова, а также — уважения ими торговой монополии компании. Со многими князьями заключались договоры, т.е. формально они сохраняли суверенитет. Но в соответствии с этими же договорами они вынуждены были делать все, что захочет компания, вплоть до насаждения новых агрикультур. В частности, на Яве феодалы в XVIII в. заставляли крестьян сокращатьпосевы продовольственных культур и разводить кофейные деревья. Урожай кофе, естественно, забирала компания. Накопление капиталов за счет эксплуатации колоний, однако, вскоре пошло во вред Голландии, способствуя развитию ростовщичества, но не промышленности. Поэтому вскоре Голландия была оттеснена Англией. Но она сумела сохранить часть колоний, так как Англия столкнулась с соперничеством Франции.Методы голландского колониализма широко использовали англичане и французы. Англия, начавшая колониальную экспансию одновременно с Голландией, на первых порах ей уступала и по мощи военно-морского флота в Азии, и по размерам капиталов созданной в 1600г. британской Ост-Индской компании (30 тыс. фунтов стерлингов против 540 тыс. у ее голландского аналога). В XVI в. морская экспансия Англии вообще ограничивалась пиратскими экспедициями, грабившими испанские и португальские суда, перевозившие в Европу золото, серебро и прочие ценности из Америки. Все это совершалось при поддержке и по прямому подстрекательству королевского двора и лондонской знати, так нее как налеты на побережье испанских колоний и работорговля. Первые британские колонии, захваченные на севере Америки, и были прежде всего базами фактически государственного пиратства.Со второй половины XVII в. Англия, постепенно наращивая военное могущество на море и на суше, сумела к началу XIX в. отобрать у Голландии почти все ее колонии в Азии и проникнуть в главную из них — Индонезию. С XVII в. развернулось и англо-французское противостояние в Индии и Америке, в основном, закончившееся в пользу Англии. Параллельно англичане начали завоевание Малайи и Бирмы. Но британские (как и голландские) завоевания шли медленно,

так как сопротивлениеим было гораздо сильнее, чем португальцам и испанцам, ввиду захвата ими обширных территорий и подчинения целых народов. Политика насильственной христианизации, торговой монополии, налогового грабежа и административного подчинения не только оскорбляла религиозные чувства и национальное достоинство жителей Востока, но также задевала их экономические и политические интересы. Поэтому англичане, учитывая опыт всех своих предшественников и конкурентов по колониальному грабежу, выработали концепцию «косвенного управления» колониями.Она заключалась в стремлении установить как можно более тесный контакт с верхушкой завоеванной или фактически подчиненной страны,всячески ее обласкать и подкупить, максимально приблизив в политическом и культурном отношении, но при этом — не вмешиваться,по возможности, во внутренние дела данной страны, создав у ее народа иллюзию сохранения своей самостоятельности и самобытности. Расчет заключался в том, что местная верхушка, полностью ориентируясь на Лондон, сама найдет наилучшие способы и пути реализации британских интересов и при этом, опираясь на традиции страны, сумеет умело замаскировать суть своего прислужничества колонизаторам.Слабым пунктом концепции была относительная узость социальной опоры политики Англии. Чем сильнее были традиционные элиты (феодалы, родо-племенные вожди и т.п.), чем прочнее оказывались ихпозиции в стране и чем дольше англичане привлекали их на свою сторону, тем успешнее осуществлялась концепция «косвенного управления». Однако далеко не всегда и всюду так было. Позиции и авторитет традиционных элит, как правило, подрывались уже самим фактом присутствия колонизаторов. «Невмешательство» последних во внутренние дела колонии тоже имело свои пределы: очень часто этот принцип нарушался. Кроме того, традиционные эксплуататоры, соглашаясь на сотрудничество с англичанами во имя, как правило, каких-то своих корыстных интересов, далеко не всегда находили оптимальные способы реализации про-британской политики и тем болеемаскировки ее направленности. Поэтому британскую колониальную империю, самую мощную и разноликую в мире, включавшую в себя все типы колониальной зависимости — от переселенческих (в Америке, Австралии, Новой Зеландии) до классических колоний иполуколоний — постоянно сотрясали восстания, мятежи, движения протеста. Причем нередко их возглавляли выходцы из тех самых традиционных элит, которых англичане старались привлечь на свою сторону. И дело было не в том, что их лишали прерогатив, власти и привилегий (это было крайне редко), а в нежелании играть роль

марионеток, приказчиков чужеземцев, предателей своего народа, его культуры, религии и традиций.Более того, в условиях относительно мирного функционирования британского (да и всякого иного) колониализма происходило убыстрение социальных процессов, в частности таких, как разложениенатурально-патриархального уклада и, следовательно, патриархальной(соседской, кровно-родственной) общины, выделение из нее новых элементов, способствовавших распаду всей системы традиционных связей и отношений (за исключением этнических и конфессиональных).Интересы построения колониальной экономики давали толчок строительству дорог, каналов, ирригационных сооружений, новых поселков, развитию внутренней и внешней торговли, а также сети финансово-кредитных учреждений. Все это требовало подготовки квалифицированных (по колониальным стандартам) рабочих и служащих,а также способствовало рождению местного предпринимательства. Наиболее образованные представители этого слоя жадно впитывали в себя не только экономические знания и соответствующую философию Запада, но и его политическую культуру, в частности понятия о гражданских правах и свободах, о самоценности человека, о «вестминстерской модели» демократии и т.п.В зависимости от положения той или иной страны в колониальной системе, уровня социально-экономического развития и методов эксплуатации освободительная борьба народов Востока приобретала тот или иной характер. Очень важным стимулом к освобождению явилось достижение независимости переселенческими колониями — североамериканскими, создавшими в конце XVIII в. Соединенные ШтатыАмерики (США), и южноамериканскими, также основавшими ряд суверенных государств после 1820 г. Их пример, а также противоречия между колониальными державами, оспаривавшими колонии друг у друга, возникавшие периодически трения между колонизаторамии теми, на кого они пытались опираться, изменения экономической конъюнктуры, стихийныебедствия и довольно частые просчеты в колониальной политике, обычно связанные с незнанием или недооценкой силы местных традиций, постоянно питали силы национального, социального и духовного протеста в странах, попавших в колониальную зависимость.В ряде случаев это привело к массовым восстаниям и антиколониальным выступлениям, таким как восстание Дипонегоро на Яве в 1825-1830 гг. против голландского гнета, движение эмира Абд аль-Кадира в Алжире в 1832-1847 гг. против французов, национальноевосстание («восстание сипаев») 1857-1859 гг. в Индии. Эти и многиедругие движения были выражением феодального этапа национально-освободительной борьбы народов.

Феодальным этот этап назван не только по социальной принадлежностируководителей восстаний, но и по методам борьбы и организации повстанцев, по их идеологии и убеждениям, носившим прежде всего религиозный характер. От Алжира до Индонезии ими использовался лозунг «джихада» (священной войны против неверных). Мусульманские духовные авторитеты издавали фетвы (постановления) об обязанности каждого правоверного сражаться с колонизаторами, приход которых превращает «страну ислама» (дар уль-ислам) в «страну войны» (дар уль-харб). Варианты феодального мировоззрения и феодального характера антиколониальных выступлений наблюдались иногда и в других странах Востока. Иначе и не могло быть, так как социальный строй стран Востока XVI-XIX вв. при всем их разнообразии и многоукладно-сти (социоэкономической, социокультурной, этнополитичес-кой и т.п.) представлял собой всюду вариации восточной формы раннего или развитого феодализма со значительным удельным весом патриархально-общинных, рабовладельческих и переходных между ними структур.Конечно, в ходе борьбы к ее руководству часто выдвигались простые незнатные люди, а формы организации войска и вооружение менялись, совершенствовались, выходили за рамки феодальных традиций и представлений. Однако в целом участие феодалов в борьбе и использование в ней феодального наследия как бы вливали свежую струю патриотизма и героизма в это наследие, временно даже закрепляя позиции феодализма в обществе, а элементы капитализма (вернее предкапитализма) в лице торгового капитала, наемного труда, перехода от ростовщического к банковскому проценту либо подавляли, либо оттесняли на второй план. Пестрый, разноплеменной и многоэтничный состав населения предопределял отсутствие у него единого национального сознания, отсюда вытекало и стремление сплачиваться по клановым, земляческим, племенным, религиозным критериям, а также в соответствии с традиционной верностью тому или иному феодалу, вождю, предводителю, вероучителю. Только крах движений, руководимых феодалами, и переход большинства из них на сторону колонизаторов изменял положение.Но это вовсе не означало, что феодализм в колониях стал постепенноизживаться и исчезать. Метрополии, конечно, объективно внедряли капитализм, вводя в массовом масштабе наемный труд, поощряя предпринимательство, создавая промышленные предприятия и применяя новейшую технику. Однако они внимательно следили, чтобы экономическое развитие колоний шло лишь в русле их интересов и чтобы новые социальные слои, буржуазия и интеллигенция, не слишкомусиливались. В качестве надёжного противовеса этим силам колонизаторы всячески поддерживали проверенных ими «в деле»

феодалов и выпестованную в колониальной школе бюрократию. Поэтому и в двадцатый век колониальный Восток, насчитывавший кое-где уже довольно длительный срок существования национального частного предпринимательства и интенсивного экономического обмена с метрополиями, вступал в основном в переходном состоянии, уже не феодальном, но еще далеко не капиталистическом. Более того, разныевиды капитализма, не освоив большей части социального пространстваВостока, лишь увеличили многоукладность и пестроту восточного общества, его дробность и неинтегрированность.Определенной спецификой обладал французский колониализм. Хотя его начало относится к XVI в., достижения феодально-абсолютистской Франции были, в основном, утрачены к концу XVIII в. Новый подъем колониальная экспансия Франции пережила в эпоху наполеоновских войн, начиная с захвата Бонапартом Египта в 1798 г. и последующей попытки захватить Палестину. В дальнейшем Франция захватила Алжир и другие страны Магриба, проникла на Ближний Восток, подчинила себе значительную часть Африки, страны Индокитая, многие острова вИндийском океане. Французская колониальная империя по размерам уступала только британской.Вместе с тем в управлении этой империи были свои особенности. Французы придерживались концепции «прямого управления»в колониях, предпочитая разрушать местные порядки и навязывать свою власть непосредственно,неприбегая, как англичане, к сотрудничеству с местными элитами. Более того, в отличие от англичан, предпочитавших сохранять по возможности традиционный социальный строй в колониях, французы делали ставку на максимальную модернизацию этого строя и на ассимиляцию местных жителей, которым предоставлялась «честь стать французами», но лишь по языку и культуре, без получения соответствующих прав.Концепция «прямого управления» была довольно быстро «исправлена», так как ни разрушить полностью традиционное общество, ни превратить население колоний во «французов» было невозможно. Болеетого, в ряде колоний, например, в Алжире, французские власти постарались приспособить к своим нуждам местные феодальные и общинные институты, религиозные братства, сотрудничали с местной элитой, раздавая ей чины, ордена, разные привилегии. Но все же результатом применения концепции «прямого управления» было более быстрое преобразование социальных структур в колониях Франции и массовое распространение там образования на французском языке. Фактически был воспитан значительный слой людей, полуассимилированных французским влиянием, хорошо знакомых с языком и культурой Франции. Это позволило колониальным властям

использовать данный факт в своей политике и пропаганде, делая упор(особенно после 1870 года) на «цивилизаторскую миссию» Франции в колониях и на ее приверженность «идеалам свободы, равенства и братства», рожденным Великой французской революцией 1789 г. На очень значительную часть интеллигенции колоний, окончившей французские школы и университеты, подобная пропаганда действовала всегда эффективно. Но это было типично скорее для второй половины XIXв. Что же касается предшествовавших двух- полутора столетий, тотогда ставка делалась, в основном, на силу, как и у прочих колонизаторов. Более того, известно, что Наполеон Бонапарт, придя к власти, восстановил рабство во французских колониях, отмененное якобинцами.Практика иных государств Запада, обратившихся к колониализму в XIXв. (Бельгии, Италии, Германии, США) ничегонового, в основном, не привнесла. Англия и Франция так и остались наиболее крупными в мире колониальными державами, своего рода законодателями и учителями колониализма. Причем их практика и политика, а иногда откровенное давление и вмешательство, прямо влияли на государства Востока, формально избегавшие колониального порабощения. Так, в частности, совместный нажим США, Англии, Франции, России и Голландии в середине XIX в. придал новый стимул шедшим в Японии с XVII в. процессам развития товарно-денежных отношений, росту городов, уже в XVIII в. вобравших в себя до 15% населения, усилению купечества и ростовщичества в условиях самоизоляции страны, заимствованию западной техники (прежде всего военной) и расширению хозяйственно-предпринимательской деятельности феодалов (особенно низшего самурайства).«Открытие» страны под нажимом держав резко увеличило внешнеторговый оборот и производство товаров для мирового рынка, чему способствовали островной характер Японии и налаживание ею связей, в сущности, со всеми ведущими торговыми государствами мира. Вместе с тем всю страну охватило возмущение изжившим себя режимом сёгуната. Против него и за «изгнание варваров», т.е. иностранцев, объединились непрерывно восстававшие крестьяне и городская беднота, обнищавшее самурайство (чье благосостояние зависело от богатства государства) и не выдерживавшее конкуренции с «варварами» купечество. Все это сделало возможным «реставрацию Мэйдзи» (т.е. «эру просвещения» императора Муцухито в 1868-1912 гг.). По сути, это была настоящая революция, хотя и весьма протяженная во времени, когда примерно в течение 5 лет после свержения сёгуната и восстановления власти императора были ликвидированы оковы средневековья в стране: княжества, цехи и гильдии ремесленников и торговцев, привилегии сословий. Важно

было, что среди аристократии и самурайства очень многие лица были связаны с предпринимательской деятельностью и заинтересованы в ликвидации всех барьеров на ее пути. Свобода торговли, передвижения, эмиграции, свобода выращивания без регламентации любой сельскохозяйственной культуры, новая система просвещения, которая привела за 16 лет к массовой грамотности населения, создали базу нового общества Японии, во многом обусловив ее отличие от других стран Востока.В кратчайшие сроки в стране появились железные дороги и телеграф, современные флот и промышленность, оптимальная структура низшей, средней и высшей школы, обеспечивавшая страну вполне подготовленными кадрами для экономики, науки и войны. Последнее обстоятельство оказалось немаловажным, так как купля-продажа землии распад общины способствовали обезземеливанию крестьянства и созданию большой армии незанятого населения как в деревне, так и вгороде. Ограниченность внутреннего рынка, сохранение помещичьей собственности, в том числе — «новых помещиков» из ростовщиков и разбогатевших крестьян, сужала возможности трудиться для большинства «лишних» людей. В этих условиях введение в 1873 г. всеобщей воинской повинности и начало в 1874 г. сугубо агрессивнойполитики против Тайваня, Кореи и Китая, были для Японии прежде всего средством ослабления внутренней социальной напряженности, связанной с издержками преобразований эпохи «Мэйдзи». Одновременновнешняя экспансия выбила почву из-под либерального движения, начинавшего раздражать правящие круги, дворянство и крупный капитал, а также — стимулировала промышленное, техническое и военное развитие в интересах этих кругов.Практически Япония, с ее не утратившим военно-феодального характера «новым» империализмом, была как бы принята в «клуб» колониальных держав и стала активно участвовать в дальнейшем переделе мира на Дальнем Востоке. Но это был тогда единственный пример «европеизации» (пусть неполной) и «обуржуазивания» (тоже нево всем) азиатской страны. Японии как бы исторически «повезло» с ее давними традициями торгово-денежных отношений и хозяйственной инициативности правящего класса в связи с островным положением и более чем двухвековой изоляцией, а также — с наличием глубоких противоречий между западными державами, не сумевшими осуществить вотношении Японии коллективный колониализм. Судьба других стран Востока сложилась иначе.Например, Иран, формально оставшись независимым, на деле стал объектом англо-французской, а затем англо-русской борьбы. Наплыв британских товаров в конце XVIII в. и в течение всего XIX в. разорил ремесло и мануфактуры Ирана, оставив без работы десятки

тысяч мастеров. Страна становилась, в основном, рынком сбыта для иностранных товаров, а всоциальной жизни ее городов (как и в соседних странах) большую роль стал играть «базар», т.е. купечество и мелкие торговцы, в меньшей степени — ремесленники, их помощники и подмастерья. Но «базар» был скорее барометром настроений большинства горожан. Решающая же роль принадлежала шаху и его бесчисленной родне, духовенству и феодалам, среди которых наиболее непредсказуемыми были вожди тюркских племен на севере и курдских — на западе Ирана.Благодаря процветавшей в стране коррупции многие из этих вождей, как и другие феодалы и чиновники, легко подкупались англичанами, настраивавшими с их помощью местных шиитов то против России, то против суннитов-османов, то против афганцев, кавказцев и других неиранцев. При этом даже робкие попытки модернизации государственного аппарата и финансов страны, предпринятые умеренным реформатором Мирзой Таги-ханом в 1848-1851 гг., были сорваны англичанами, которые стремились законсервировать страну в отсталом состоянии, свободно маневрируя ее бессильной и продажной верхушкой.Османская империя всегда была сильнее Ирана тем не менее и она ещераньше стала попадать в зависимость от Запада, предоставив в XVII-XVIII вв. т.н. капитуляции, т.е. привилегии купцам Европы, которыеплатили на таможне пошлину не более 5-3% и имели гарантию жизни и имущества. Никаких гарантий не имели местные купцы, платившие пошлину 10-12%. В дальнейшем европейские державы распространяли эти привилегии на своих агентов-посредников, обычно из местных христиан (армян, греков, славян). А по капитуляции 1740 г. Францияполучила право покровительствовать не только своим купцам, но и миссионерам. Франция, Англия и другие европейские державы наводнили империю своими товарами и резко усилили свое влияние. Вначале XIXв. это привело к 10-20-кратному сокращению числа ткацких и иных мастерских. Развивалось лишь производство для нужд армии, а предпринимательством, в первую очередь, занимались те, кому покровительствовал Запад. В 1839 г. предоставлением «неприкосновенности жизни, чести и имущества» подданным империи была начата «танзи-мат-и хайрие» (благодетельная реформа). Но эта «эпоха тан-зимата» во многом сохранила основы уже отжившего социального строя и правовое неравенство жителей страны.Второй период «танзимата» (1856-1870 гг.) еще больше обеспечивал интересы иностранного капитала и союзной с ним инонациональной компрадорской буржуазии. Были расширены возможности для частного предпринимательства и частной собственности вообще, но учрежденныйгосударственный банк целиком контролировался англичанами и

французами, с его помощью установившими полный контроль над финансами, внешней и внутренней торговлей. Неуклонно возраставший внешний долг империи, в обеспечение которого кредиторам постепеннопередавалась значительная часть доходов государства, еще больше увеличил ее зависимость от Запада. Совершенно особый случай взаимодействия народов Востока и Европы представляла собой политика Российской империи. Наряду с сохранением неравенства и различий между народом-завоевателем и покоренными этносами, а также политическим и религиозным гнетом (в частности, принудительным до 1685 г. крещением нехристиан), имело место и сближение между русскими и многочисленными, как их называли, «инородцами» Поволжья, Сибири, южных степей. В 1773 г. было покончено с дискриминацией ислама и других неправославных конфессий. В 1783-1784 гг. часть мусульманской знати получила права российского дворянства. В городах империи, в том числе — с немусульманским большинством, строились мечети, медресе, библиотеки для мусульман. Уровень грамотности среди них в Поволжьепревышал среднероссийский (20,4% в 1897 г.). Присоединение Кавказаи Средней Азии в 1817-1881 гг. к России привело к уничтожению (хотя бы юридическому) рабства, прекращению феодальных усобиц, преодолению отсталости и эпидемий, модернизации образования и культуры, строительству современных предприятий, дорог, больниц. Поскольку русские селились вместе с другими народами, последние втягивались в экономическую и социокультурную жизнь России, происходило повышение их уровня благосостояния. Широкое распространение русского языка и культуры было следствием умножения контактов, взаимопознания и взаимопонимания в ходе дальнейшего сближения, обмена опытом, взаимодействия и сотрудничества как на высшем уровне (представители мусульманской знати служили при царском дворе, в гвардии и армии), так и в социальных низах, где нередки были случаи смешения и взаимной ассимиляции.Разумеется, не стоит идеализировать весь процесс в целом. В частности, до ЗОО тыс. мусульман Крыма покинули родину в 1783г., не желая жить под властью России. После Крымской войны 1853-1856 гг. за ними последовали еще 200 тыс. человек. Поселившись в Турции, они именовали там себя вплоть до конца XX в. «крымскими турками». Еще более масштабным (1,5-3 млн. человек) было переселение мусульман Кавказа на Балканы, в Турцию и арабские страны после Кавказской войны 1817-1864 гг.Конечно, все это происходило на фоне засилья царской бюрократии, великодержавного централизаторства, частого неуважения интересов, прав и самобытности нерусских народов, в частности мусульман

Кавказа и Средней Азии. Поэтому в среде мусульманской интеллигенции Российской империи XIX в. и начала XX в. шла борьба между сторонниками сближения с Россией и отторжения от нее; между традиционалистами («кадимистами») и обновленцами («джадидами»), причем среди тех и других были как противники, так и последователипророссийской ориентации. Дело осложнялось также воздействием на мусульманскую среду общероссийских социальных процессов, зарождением мусульманской буржуазии и мусульманского пролетариата,включением различных групп мусульман в общественные движения России — либеральное, рабочее, народническое. Интеграция мусульманв жизнь России доминировала над тенденциями к сепаратизму.