obwestvo_neravnih

Куценко О.Д. Общество неравных.

Куценко О.Д. Суспільство нерівних. Класовий аналіз нерівностей в сучасному суспільстві:Спроби західної соціології. - Харків: Вид.центр Харк.ун-ту, 2000 - 316 C

Cодержание

1 Введение ....................................................................................................................28 2 РАЗДЕЛ 1. ДИСКУРС СОЦИАЛЬНЫХ НЕРАВЕНСТВ И КЛАССОВ .......................40

2.1 Постановка проблемы классовых неравенств в социальной мысли ..............41 2.2 Классовый анализ неравенств: наследие базисных концептов ......................53 2.3 Современная социальная трансформация и проблемы классового анализа.67

2.3.1 Оппозиция или синтез структуры..................................................................69 2.3.2 Эмпирические проявления “отклоняющегося” значения класса ...............74

3 РАЗДЕЛ II НЕРАВЕНСТВА В ОТНОШЕНИЯ ВЛАСТИ: ЭЛИТЫ, ПОЛИТИЧЕСКИЙ КЛАСС, ДЕМО-ЭЛИТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА ....................................................................87

3.1 Господство элит укрепляется?............................................................................88 3.2 “Взрыв участия” как противовес господству элит: социальная практика и теории ............................................................................................................................97 3.3 Интеграция и дифференциация в функционировании элитных сетей ..........105 3.4 Институциональные механизмы защиты властных иерархий ........................113

4 РАЗДЕЛ III. СОБСТВЕННОСТЬ, ЗАНЯТОСТЬ И ПРОФЕССИЯ КАК ФАКТОРЫ НЕРАВЕНСТВА: .............................................................................................................122

4.1 Достижения и познавательные границы функциональных градационных схем неравенств...................................................................................................................123 4.2 Сохранение классового конфликта? ................................................................133 4.3 Рыночная и трудовая ситуации как факторы класса (специфика классовой схемы Дж. Голдторпа) ................................................................................................152

5 РАЗДЕЛ IV РОСТ “НОВОГО КЛАССА”: ВЛИЯНИЕ ФАКТОРА ОБРАЗОВАНИЯ НА СОЦИАЛЬНОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ......................................................................................161

5.1 . Постановка проблемы “нового класса”...........................................................163 5.2 “Новый класс” – возвращение интеллигенции?...............................................167 5.3 Теоретическое определение и эмпирические поиски «служебного класса».180

6 РАЗДЕЛ V АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ПОИСКИ – НОВЫЕ НЕРАВЕНСТВА? ...............188 6.1 Способы потребления: перекомпозиция классовых неравенств ...................190 6.2 Фактор социального исключения и феномен «андеркласса».........................197 6.3 Формирование стилей жизни в борьбе за социальные позиции (версия П. Бурдье) ........................................................................................................................201

7 РАЗДЕЛ VI. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ КЛАССОВОГО АНАЛИЗА ТРАНСФОРМИРУЮЩЕГОСЯ ПОСТСОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА ..............................213 8 БИБЛИОГРАФИЯ .....................................................................................................226

27

1 Введение

«Действующие силы истории не являются национальными, но проистекают из более общих причин. Взятые в своем частном национальном проявлении, они не могут быть правильно поняты, и поэтому их должно рассматривать только в масштабах всего общества… …Общество в своей жизни сталкивается с серией задач, которое оно и решает наиболее приемлемым для себя образом. Каждая такая проблема – это вызов истории. Посредством этих испытаний члены общества все больше и больше дифференцируются. Каждый раз одни проигрывают, другие успешно находят решение, но вскоре некоторые из решений оказываются несовершенными в новых условиях, тогда как другие проявляют жизнеспособность даже в изменившихся обстоятельствах…В этом процессе невозможно понять индивидуальное поведение в условиях единичного испытания, но необходимо сопоставить его с поведением других в условиях последовательности вызовов как последовательности событий в жизни общества, взятого в целом».

(А.Тойнби. «Постижение истории»1)

Современную трансформацию украинского общества можно представить,

следуя за А. Тойнби, как ответ на новые вызовы истории, которые с настойчивостью стали проявляться к концу ХХ столетия не только в индустриальном обществе советского типа, но во всем индустриализированном социальном мире. Данные вызовы непосредственно затронули сферу эффективности общественных отношений, обозначили «пределы роста» существующих форм общества, отразили накопившиеся противоречия между культурой и существующими структурами, между частными и коллективными интересами, стремлением к свободе и ее ограничениями, стремлениями к универсализации и актуализации индивидуальных различий. Интерпретируя и переинтерпретируя обостряющиеся проблемы современности, отыскивая и предлагая ответы на новую волну вызовов, мир стал интенсивно меняться. Будучи рожденной в продвинутом «эпицентре» индустриального мира, волна новых «вызовов и ответов» постепенно накрыла все общества, подпадающие под рамку «индустриальных». Набирая силу в развитых плюралистических индустриальных обществах, которые имели возможность понижать «гребень» волны благодаря реактуализации и лабилизации множественных сосуществующих общественных форм, данная волна со всей мощью обрушилась на альтернативные индустриальные общества монистического типа, не обладавшие структурно-функциональной гибкостью. В этом процессе были «смяты» (но не уничтожены) существовавшие ранее и казавшиеся очень прочными структуры, благодаря чему в значительной мере была освобождена стихийная энергия общества. Эта энергия, аккумулированная во множественных интересах, потребностях, способностях действовать, свойственных отдельным индивидам, стала структурировать новые формы своего воплощения, пытаясь разрешить проблемы прошлого и настоящего современной истории, пропущенные и понятые сквозь призму индивидуального и коллективного опыта.

Изменения, накопившиеся за десять лет трансформационного процесса в украинском обществе, проявили ряд доминантных, хотя и внутренне неустойчивых, тенденций. Произошло быстрое раскрытие множественных социальных позиций в пространстве общества, способных стать основой, используя терминологию Ф. фон 1 Тойнби А.Дж. Постижение истории. - М.: Прогресс, 1991.- С. 25-26.

28

Хайека2, множественного расширенного порядка. Данные социальные позиции, находясь в состоянии формирования, все еще являются неконсистентными, неустойчивыми, подвижными. Вместе с тем, они становятся основой проявления различных, в том числе и новых социальных практик как адаптивных и инновационных реакций на изменяющиеся социальные возможности. Такие практики, будучи ограниченными структурными и культурными ресурсами индивидов и групп, не только воспроизводят, но и активно изменяют структурные и культурные основания общества, становятся фактором накопления его новых социальных сил.

В этом процессе обнаружилась противоречивая тенденция быстрого вхождения постсоветского украинского общества в канал государственно-капиталистического развития. Такое вхождение стало следствием элитно произведенных (как целенаправленных действий) структурных изменений, институциональных сдвигов в обществе. Были ли альтернативы такой модели первичных изменений? Возможно, и нет, поскольку общество советского типа не имело альтернативных правящему классу номенклатуры сильных социальных акторов, способных существенно влиять на процессы изменений в обществе. Разрушительно/реформистская деятельность элитных групп открыла каналы для трансформационного процесса, способствовала преодолению обществом пределов ранее существовавших общественных форм, поиску новых форм общественных отношений как ответов на вызовы современности. В таком развитии проявилось несколько существенных эффектов3: * противоречивая тенденция завершающего формирования индустриального типа социальных отношений, «достраивание» их рыночного аспекта и соответствующего аспекта социальной структуры и культуры, которое происходит в условиях адинамизированной государственной собственности и разрушенного промышленного производства; * быстрый рост социальной неоднородности общества: «достраивание» факторов системы неравенства, характерных для плюралистического индустриального общества, которое сочетается с воспроизводством и трансформацией традиционных неравенств, расширением новых неравенств гражданского и социокультурного происхождения; * противоречивые изменения в социальных ценностях: а) их определенная «модернизация» (или «вестернизация»?), связанная с развитием аспектов индивидуализма, рациональности и предпринимательской инициативы; б) расширение систем альтернативных ценностей (постматериалистических, общностных, субкультурных); а также расширение (в) аспектов традиционализации, архаизации общества и (г) проявлений его социальной аномии; * формирование множественного подвижного пространства ценностных групп и групп интересов, конкурирующих и солидаризирующихся по поводу передела благ, ресурсов и социальных возможностей. Как отмечает С.А. Макеев, это означает определенный «разогрев» социальной структуры, в которой все стало «объектом конкуренции, перераспределения и присвоения»4;

* репозиционирование социального пространства. Связано, по крайней мере, с четырьмя противоречивыми тенденциями: а) понижением типичных для советской

2 Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма.- Пер. с англ.- М.: Изд-во «Новости», 1992.- 304 с. 3 Ранее частично проанализированы автором в работе: Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации / Е.А.Якуба, О.Д.Куценко, Л.М.Хижняк, М.А.Безносов, И.А.Евдокимова.- Харьков: Основа, 1997.- С. 83-120, 174-191. 4 Социальные идентификации и идентичности / С.А.Макеев, С.Н.Оксамитная, Е.В.Швачко.- Киев: Ин-т социологии НАН Украины, 1996.- С. 66.

29

формы общества социальных разделений при сохранении значимости структурных позиций власти; б) формированием типичных для индустриального общества, но новых для альтернативной советской рамки индустриализма социальных позиций работодателей, собственников, мелкой буржуазии (предпринимателей), андеркласса; в) проявлением крайне противоречивой тенденции развития социальных позиций, связанных с ресурсами высокого образования, профессионализма, гражданства; г) изменением форм и механизмов социальной мобильности.

Наряду с этим, институциональные сдвиги способствовали воспроизводству отдельных аспектов логики прошлого развития, а также стимулировали тенденции-эффекты ситуации социального доминирования элит. Это: - воспроизводимый, несмотря на развитие институтов демократии, раскол общества между носителями власти и остальными его членами; - быстрый рост и укрепление на почве номенклатурной приватизации бизнес-слоев и пост-номенклатурных элит, соединяющих ресурсы власти и собственности; - углубляющаяся социальная поляризация общества, формирование выраженных осей социального отчуждения и социо-экономической эксплуатации; - быстрое развитие корпоративно-коррумпированных форм общественных отношений.

Формирующаяся ныне, по определению Д. Лэйна, хаотическая форма государственного капитализма5 является крайне неустойчивой и в этом смысле – переходной формой общественного развития. Это, можно сказать, - первые, еще неуверенные, неотрефлексированные «ответы» постсоветского общества, в которых оно демонстрирует свои способности, внутренние противоречия и потенции саморазвития. Сможет ли отечественное общество успешно «ответить» на вызовы современности – в значительной мере зависит от уровня социальной саморефлексии и самореференции, способности общества понять и описать самое себя, свои интересы, возможности и цели.

В поиске новых форм идентичности и каналов развития реформистски направленная деятельность различных акторов переплетается с естественными, стихийными процессами упорядочивания, которые возникают в социальной практике людей. В процессе самодетерминации происходит переструктурирование социального пространства, утверждение новых социальных различий, поиск новых солидарностей и на этой основе - накопление новых социальных акторов и практик. Понимание направленности данных процессов связано с пониманием социальных акторов, которые в своей деятельности воспроизводят и создают неравные социальные возможности и собственными действиями способны существенно влиять на движение пространства социальных отношений. Такие действия воспроизводят структурно-культурные реальности, производят их изменения и вместе с тем сами изменяются в этом процессе. Данный процесс Э. Гидденс описывает концептом «структурации», М. Арчер – концептом «двойного морфогенезиса», П. Бурдье анализирует в рамках парадигмы конструктивного постструктурализма6. И такой теоретический подход, с нашей точки зрения, представляется наиболее продуктивным в анализе современных социальных процессов, позволяет поднять их рефлексию на более высокий уровень социологического обобщения. В частности, помогает преодолеть рамки поисков 5 Lane D. Transformation of State Socialism: from Communism to Chaotic Capitalism? // Sociology. BSA. 1999, May. Vol. 33, No.2.- P. 447-450. 6 Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. Polity Press, 1984.- 402 p.; Archer M. Realist Social Theory: The Morphogenetic Approach. Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1995; Бурдье П. Начала.- М.: Изд-во “Socio-Logos”, 1994.

30

социальных акторов постсоветского трансформационного процесса исключительно средой функционирующих элит.

В отличие от функционирующих элит, действия множественных других социальных акторов чаще всего не подразумевают сознательное влияние на ход исторического процесса, не являются ценностными, а являются тем, что И. Кант называл «бесконечными ценностями», или «бесцельными целями». Однако типизированные, солидарные выборы действующих индивидов и общностей в ситуациях повседневности оказываются решающими для социальной стабильности и процессов изменений. Тем более, решающий характер для направленности общественных процессов приобретают солидарные выборы больших групп людей, оказавшихся в подобных ситуациях существенно неравных социальных возможностей, различным образом описывающих общество и своим выбором способных повлиять на характер его движения. Социальные возможности и практики таких групп концентрируют социальные силы, определяют основные социальные расколы и векторы движения общества. Именно в логике таких рассуждений и возникает исследовательский интерес к концепту класса и возможностям классового анализа для лучшего понимания тех «ответов», которые трансформирующееся украинское общество способно предложить на «вызовы» поздней современности.

Данная работа была задумана в середине 90-х годов с несколько иной целью – показать, как меняется социально-классовое пространство современной Украины, как изменяются форма, содержание, социальная сила классовых образований. Однако в процессе работы над проблемой обнаружилась явная нехватка теоретической базы анализа. Выявленные в 90-е годы сдвиги в социальном положении и сознании традиционного рабочего класса, гетерогенезация бывшей советской интеллигенции, укрепляющаяся власть бизнеса и административной элиты, проявление новых социальных образований мелких предпринимателей и безработных, социальная активизация пенсионеров и женщин – в совокупности никак не укладывались в известные автору теоретические схемы7. В данных социальных сдвигах просматривались множественные, разнородные тенденции. На этой основе возник вопрос о мере уникальности этих тенденций для украинского либо, более широко, постсоветского общества по сравнению с иным трансформирующимся миром продвинутого индустриализма. А отсюда последовали и вопросы о необходимости расширения теоретического знания, перспективах применения известных теоретических схем к анализу социального реструктурирования общества.

Работа в библиотеках университета штата Нью-Йорк (г. Олбани, США), Кэмбриджского университета (Великобритания), Варшавского филиала Центрально-Европейского университета, участие в конференциях, проводимых Международной социологической ассоциацией, привели автора к глубокому убеждению в необходимости подробного специального изучения, теоретического осмысления богатого опыта западной социологии в исследованиях социальной динамики и процессов структурирования общества.

Как справедливо отмечает В.А.Ядов, «теоретическая социология, разрабатываемая в определенной национальной культуре, не может не испытывать

7 Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации / Е.А.Якуба, О.Д.Куценко, Л.М.Хижняк, М.А.Безносов, И.А.Евдокимова.- Харьков: Основа, 1997.- 228 с; Куценко О.Д. Социально-классовое пространство украинского общества: новые тенденции на фоне старых неравенств // Харьковские социологические чтения-97. Научно-метод.обеспечение преподавания социологических дисциплин. Часть П.- Харьков: «Основа», 1997.- С. 123-130.

31

воздействия национальной традиции»8, добавим, - специфического «духа» познания, сложившегося в конкретных исторических, социально-политических и социокультурных условиях общества. В силу таких условий отечественная социология длительное время вынуждена была, по сути, конструировать свой путь развития, искусственно отгораживая себя от достижений современной западной социологии. Этот путь базировался на приверженности единственной теоретической парадигме марксизма-ленинизма и эмпирической базе, ограниченной реальностью одного типа общества. В то же самое время в мировой социологии получили яркое развитие различные теоретические концепции, позволяющие увидеть быстро усложняющийся социальный мир под разными углами зрения. На их основе были предложены и эмпирически отработаны многочисленные схемы стратификационного, классового анализа современных обществ. Потребность более активного вхождения отечественной социологии в мировой поток социологических поисков и открытий, безусловно, предполагает расширение ее теоретического и эмпирического социологического «кругозора» и на этой основе формирование новой стартовой площадки для наблюдения, понимания и описания процессов движения общества.

Несмотря на высокую популярность тематики классовой структуры, строгая теория для изучения и объяснения классов и неравенств в советском обществознании, по сути, отсутствовала. Приверженность марксизму вместе с тем допускала затенение в исследованиях советской реальности важнейших концептов неравенства, отчуждения и эксплуатации, связанных с пониманием специфики классовых действий, социальной силы действующих акторов. Несмотря на достаточно широкое социологическое изучение социальных страт и мобильности в советском обществе под именем социальных слоев и перемещений9, вместе с тем официальное непринятие стратификационных концепций не позволяло адекватно описывать существующие в обществе неравенства.

Развивая свой специфический путь в познании социальной реальности, советские социологи внесли заметный вклад в изучение отдельных аспектов стратификационной структуры, и, прежде всего, социально-профессиональных групп, их статусных характеристик, образа жизни, активности и мобильности10, а

8 Социология в России / Под ред. В.А.Ядова. – 2-е изд. – М.:Изд-во Института социологии РАН, 1998. – С. 9. 9 Социология в России / Под ред. В.А.Ядова. – 2-е изд. – М.:Изд-во Института социологии РАН, 1998. – С. 11. 10 См.: Социология в СССР / Под ред. Г.В.Осипова. – М.: Мысль, 1965. – Т. I, П; Подмарков В.Г. Человек в мире профессий // Вопросы философии. 1972, № 8; Руткевич М.Н., Филиппов Ф.Р. Социальные перемещения. – М.: Мысль, 1970; Арутюнян Ю.В. Социальная структура сельского населения СССР. М.,1971; Шкаратан О.И., Рукавишников В.О. Социальные слои в классовой структуре социалистического общества // Социологические исследования. 1977, №2; Социально-классовая структура развитого социалистического общества.- Харьков: «Вища школа», изд-во при ХГУ, 1975.- С. 216-231; Черноволенко В.Ф., Оссовский В.Л., Паниотто В.И. Престиж профессий и проблемы социально-профессиональной ориентации молодежи.- Киев, 1979; Аитов Н.А. Советский рабочий. – М.: Политиздат, 1981; Рабочий и инженер. Социальные факторы эффективности труда/ Под ред. О.И.Шкаратана.- М., 1985.- 271 с.; Гордон Л.А., Назимова А.К. Социально-профессиональная структура современного советского общества: типология и статистика // Рабочий класс и современный мир. 1983, №2, 3; Гордон Л.А., Назимова А.К. Рабочий класс СССР: тенденции и перспективы социально-экономического развития. М.: «Наука», 1985.- 221 с.; и др.

32

также в развитие соответствующей методологической базы, часто совмещающей теоретические подходы марксизма и структурного функционализма. Чтобы не повторяться, сошлемся на статьи В.А.Ядова, Г.Батыгина, З.Голенковой, Е.Игитханяна, представленные в коллективной монографии «Социология в России»11, а также работу В.В. Радаева и О.И. Шкаратана «Социальная стратификация»12, в которых авторы прекрасно проанализировали вклад многих замечательных советских социологов в развитие социологического знания и методов познания стратификационной структуры советского общества. Думается, что настало время всерьез переосмыслить достижения отечественных социологов советского периода в области описания реалий общества советского типа. Их методологические находки и полученная эмпирическая база являются серьезным основанием для более глубокого понимания, по выражению Э. Гидденса, «того прошлого, которое задержалось в настоящем».

Объективно возникшее «замыкание» отечественной социологии на «единственно возможной теории» и фрагментированном эмпирическом изучении только «собственной» реальности при отсутствии широких эмпирических межстрановых сравнений понижало возможности понимания советского общества, его внутренних социальных сил и движений. Это стало и серьезным фактором, затрудняющим рефлексию социальных явлений и процессов в постсоветских обществах. Вместе с тем, от характера определения социоструктурных особенностей общества советского типа существенно зависит специфика понимания нынешних социальных изменений. Было ли советское общество принципиально бесклассовым с этакратической слоевой структурой13, либо это было общество «нового класса», номенклатуры14, симбиотического верхнего класса, имеющего эксплуататорскую сущность15, либо – общество нескольких классов, различных статусных групп, имеющих разную социально-профессиональную природу16, либо – классово-слоевое общество с характерными отношениями эксплуатации17, либо

11 Социология в России / Под ред. В.А.Ядова. – 2-е изд. – М.:Изд-во Института социологии РАН, 1998. – С. 7-13, 23-44, 104-129. 12 Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация: Учеб. пособие.- М.: Аспект Пресс, 1996.- С. 239-265. 13 Nowak St. Changes of Social Structure in Social Consciousness // The Polish Sociological Bulletin. 1964, № 2, p. 43.; Teckenberg W. The Stability of Occupational Structures, Social Mobility, and Interest Formation: The USSR as an Estatist Society in Comparison with Class Societies // International Journal of Sociology. N.Y., 1989. Vol. 19, №2; Pадаев В.В., Шкаратан О.И. Власть и собственность // Социологические исследования. 1991, № 1. - С. 50-61; Pадаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация: Учеб. пособие.- М.: Аспект Пресс, 1996.- С. 265-282. 14 Джилас М. Лицо тоталитаризма.-М., 1992; Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза.- М., 1991; Konrad J., Zeleni I. The Intellectuals on the Road to Class Power: A Sociological Study of the Role of the Intelligentsia in Socialism. N.Y., 1979. 15 Гольденберг И.А. Классовая сущность «симбиоза» // Социологические исследования. 1991, № 1.- С. 39-49. 16 Комаров М.С. Социальная стратификация и социальная структура // Социологические исследования. 1992, № 7, с. 62-72; Кочетов А. Истоки «новой» социальной структуры // Свободная мысль. 1993, № 9, с. 66-73. 17 Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. Очерки теории. Раздел 3. Новосибирск, 1991; Заславская Т.И. Трансформация российского общества как предмет мониторинга // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1993, № 2, с. 3-4.

33

сословное общество распорядительно-корпоративного происхождения18, другое? А, следовательно, какого типа социально-компенсаторные реакции могут возникать в обществе как ответ на «вызовы», связанные с потребностью преодолеть пределы существовавшего пути развития? То или иное определение прошлого «тянет» за собой и специфическое понимание настоящего.

Особенности ответов непосредственно отражают концептуальные расхождения в видении социальных акторов, классов и процессов структурирования общества. Такие расхождения, будучи теоретически обоснованными, обогащают описание и понимание существующей реальности, позволяют увидеть ее под разными углами зрения.

С конца 80-х годов отечественные социологи внесли значительный вклад в эмпирическое изучение и концептуализацию процессов структурных изменений в посткоммунистических обществах советского типа. Однако, в то время как российские социологи проявили высокую активность в данном направлении анализа, в украинской социологии эта проблема пока не вызвала столь широкого научного внимания.

Среди украинских социологов следует, прежде всего, выделить работы С.А. Макеева, С.Н. Оксамитной, В.И. Паниотто, В.Е. Хмелько, В.Ф.Черноволенко, Е.А. Якубы. Несомненно интересны работы С.А. Макеева, в которых автор осмысливает возможности структурной перспективы анализа постсоветского общества, подчеркивает и анализирует роль идентификационных практик в постсоветском социальном структурировании19. Значительным вкладом в осмысление тенденций межпоколенной, классовой, профессиональной, образовательной мобильности в постсоветском украинском обществе стала работа авторского коллектива Института социологии НАН Украины20. В.Ф. Черноволенко исследует сдвиги в социально-статусной иерархии, которые произошли под влиянием рыночных изменений в обществе21. В опубликованной совместно с западными коллегами работе22 В.И. Паниотто и В.Е. Хмелько анализируют социо-структурные изменения в Украине и Польше, проявления социальных классов, при этом апробируют теоретическую классовую схему Э. Райта, а также международную стандартную шкалу классификации профессий. Исследователи подчеркивают эффективность использованной концептуализации социального класса в изучении изменяющегося общества, значение фактора условий труда, профессиональной самостоятельности

18 Стариков Е. Новые элементы социальной структуры // Коммунист. 1990, № 5. 19 Социальные идентификации и идентичности / С.А.Макеев, С.Н.Оксамитная, Е.В.Швачко.- Киев: Ин-т социологии НАН Украины, 1996.- 185 с.; Макеєв С. Структурна перспектива в сучасній соціології // Соціологія: теорія, методи, маркетинг. 1998, № 1-2.- С. 27-35; Макеев С.А. Социальная мобильность и идентичности в структурной перспективе//Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства. Збірник наукових праць. - Харків, 1999.- С. 9-14. 20 Подвижность структуры. Современные процессы социальной мобильности / Макеев С.А., Прибыткова И.М., Симончук Е.В. , Оксамитная С. и др. – К.: Институт социологии НАН Украины, 1999. 21 Чорноволенко В. Особливості соціально-статусного розшарування за умов становлення ринкової економіки // Політичний портрет України. Бюлетень дослідно-навчального центру “Демократичні ініціативи”. 1996, № 16.- С. 3-23. 22 Кон М., Хмелько В., Заборовський В., Паніотто В. та інші. Соціальна структура і особистість за умов радикальних соціальних змін: порівняльний аналіз Польщі й України // Соціологія: теорія, методи, маркетинг. 1998, № 1-2.- С. 121-137; № 3.- С. 56-74.

34

в процессах социальной стратификации. В работе, подготовленной авторским коллективом кафедры социологии Харьковского национального университета в 1997 году23, также предпринимается попытка концептуализации социального класса, проводится анализ изменений социально классового пространства на примере крупного города Украины. Е.А. Якуба подчеркивает необходимость изучения процессов социального созревания классов, групп в процессе трансформации общества.

Близость основных тенденций трансформационного процесса в постсоветской Украине и России обусловливает повышенное внимание к аналитическим результатам российских социологов. Как отмечает З. Голенкова, в российской постсоветской социологии «утверждается преимущественно стратификационная парадигма изучения социального расслоения, согласно которой общество предстает в категориях многомерного иерархически организованного социального пространства, где социальные группы и слои различаются по степени обладания собственностью, властью, доходами, социальным статусом»24.

На фоне потока стратификационных исследований безусловный интерес вызывают работы Т.И. Заславской, в которых автор стремится не только изучить социальное расслоение, но и выявить основные социальные механизмы, социальных акторов трансформационного процесса, их реформаторский потенциал. Авторская теоретическая модель близка позициям структурного функционализма, вместе с тем, в отдельных аспектах сочетается с идеями марксизма, конструктивного постструктурализма (прежде всего, в использовании категории потенциала как первичной в определении структурных позиций социальных групп), в последние годы активно дополняется деятельностным подходом к анализу25. Гносеологически перспективным представляется введение автором понятия «трансформационная структура общества» как специфического среза социальной структуры, отражающего расстановку сил, заинтересованных и борющихся за разные траектории общественного развития26. В.Л. Иноземцев, анализируя постсоветскую трансформацию, рассматривает данный процесс в контексте смены типов социального неравенства, перехода от индустриального «общества эксплуатации» к постиндустриальному «обществу отчуждения»27. Оригинален теоретический подход О.И. Шкаратана, сочетающий, по сути, марксизм со структурным функционализмом и, частично, с неовеберианством. Такой подход

23 Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации / Е.А.Якуба, О.Д.Куценко, Л.М.Хижняк, М.А.Безносов, И.А.Евдокимова.- Харьков: Основа, 1997.- 230 с. 24 Социология в России / Под ред. В.А.Ядова. – 2-е изд. – М.:Изд-во Института социологии РАН, 1998. – С. 120. 25 Заславская Т.И. Социальная структура современного российского общества // Общественные науки и современность.- 1997.- №2.- С.5-23; Социальная траектория реформируемой России: Исследования Новосибирской экономико-социальной школы / Отв. ред. Т.И.Заславская, З.И.Калугина.- Новосибирск: Наука. Сиб.предприятие РАН, 1999.- С. 149-167; Заславская Т.И. Социально-трансформационная структура России // Общество и экономика, 1999, № 3-4.- С. 17-27. 26 Заславская Т.И. О некоторых методологических вопросах исследования современного российского общества // Куда идет Россия?.. Кризис институциональных систем: Век, десятилетие, год / Под общ. Ред. Т.И.Заславской.- М.: Логос, 1999.- С. 143. 27 Иноземцев В.Л. Социальное неравенство как проблема становления постэкономического общества // Полис. 1999, № 5.- С. 17-30.

35

позволяет автору выделить структурирующую роль факторов собственности, власти и рынка в формировании реальных социальных групп, способных стать классами в постсоветском российском обществе. Однако для автора проблематичным остается определение «реальности» рассматриваемых групп. Заметный вклад в анализ теоретических подходов к изучению социальной стратификации, накопленных в мировой социологии, и в развитие соответствующих исследований в российском обществе вносит В.И. Ильин. Автор концептуализирует понятие класса как позиции в рыночном производстве28. Использование коллективом российского Института социологии многомерной функциональной модели анализа29 позволяет авторам выделить социальные позиции, на которых происходит формирование новой классово-слоевой структуры постсоветского российского общества, обозначить факторы социальных перемещений. Интересны попытки адаптировать теоретическую классовую схему Дж. Голдторпа для анализа процессов структурирования постсоветского белорусского общества30. Авторы – Г.Н. Соколова и С.В. Сивуха – аргументируют близость голдторповской теоретической модели и модели, разрабатываемой Т.И. Заславской, ставят проблему теоретического обоснования измерения стратификационного процесса.

Многообразные теоретические обобщения, эмпирический материал, накопленный за годы бурных социальных изменений в постсоветских обществах, дают серьезную надежду на успешное выполнение отечественной социологией функции социальной рефлексии. Вместе с тем, анализ имеющихся работ позволяет утверждать, что до сих пор отсутствуют убедительные теории социального структурирования трансформирующегося общества, в научном анализе доминирует логика эмпиризма. Сохраняющиеся традиции «собственного пути» развития по отношению, прежде всего, к западной социологии препятствуют «вливанию» отечественной мысли в мировой социологический поток, тормозят ее обогащение достижениями мировой социологии.

В то же время, в современной западной социологии процессы структурирования социальных различий, классообразования изучаются в мельчайших подробностях; их значимые аспекты концептуализированы в логически стройных теориях, которые получают систематическое развитие и проверку в эмпирических исследованиях. По поводу их адекватности условиям современного общества продолжаются бесконечные споры. В западной социологии, как и в отечественной, также очень остро стоит проблема понимания, концептуализации структурно-культурных изменений как следствий трансформации общества поздней современности. С социальными изменениями обществ меняются позиции «наблюдателей», видимые свойства социального пространства и его горизонты, меняются и акценты социологической рефлексии. К сожалению, до отечественной социологии это знание доходит в фрагментированном виде. Профессиональные источники, которыми оперируют отечественные социологи, нередко запаздывают,

28 Ильин В. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ. 1917-1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар: Сыктывкарский ун-т, институт социологии РАН, 1996.- 349 с. 29 Трансформация социальной структуры и стратификация российского общества / Отв. ред. З.Т. Голенкова / Институт социологии РАН.- М.: Изд-во Института социологии РАН, 1998.- 481 с. 30 Соколова Г.Н., Сивуха С.В. Социально-экономические группы в трансформационном процессе: проблемы измерения социальной стратификации // Социология. Научно-теоретический журнал. 1998, Март, № 1. Минск: БГУ.- С. 21-28.

36

искажают либо неправомерно суживают социологические поиски с точки зрения современных достижений.

Данная работа автором задумана как попытка систематизировать и осмыслить вклад современной западной социологии в понимание процессов структурирования и изменения классовых неравенств в обществах поздней современности как неравенств, способных производить социальные расколы общества, структурировать и вызывать к взаимодействию мощные социальные силы, определять векторы движения общества. Все это подчиняется одной задаче – объяснению того, как изменяются классы, какую они играют роль в процессе современной трансформации и как их можно изучать.

Композиция работы отражает неразделенность изменяющейся социальной реальности и знания о ней. Представляется, что такое осмысление позволит создать почву для сравнения альтернативных социальных ситуаций трансформирующихся индустриальных обществ, увидеть общие и особенные социальные эффекты последовательности «вызовов» индустриальному миру конца ХХ столетия, приблизиться к пониманию логики движения общества через понимание его саморефлексии. И, наконец, сверхзадачу работы автор видит в развитии логики теоретического анализа процесса классообразования в трансформирующемся постсоветском обществе.

Данная работа состоит из пяти разделов и заключения. В каждом из разделов представлен анализ сложных полей социально-классовых неравенств и соответствующих им теоретизирований. В первом разделе определяется дискурс социальных неравенств, базисные концепты классового анализа как социально-философский и социологический «ответы» на вызовы эпохи Современности; обозначается проблема «отклоняющегося значения класса» в эпоху поздней современности. Второй раздел посвящен рассмотрению властного поля социальных неравенств, изменяющихся в нем структурных расколов; выделяется демо-элитная перспектива структурных изменений. Факторы собственности, занятости и профессии как детерминанты классовой стратификации развитого индустриального общества становятся предметом анализа третьего раздела работы. Автор рассматривает развитие, перспективы и познавательные ограничения конкурирующих теоретических схем исследования неравенств, базирующихся в социально-профессиональном поле занятости: функциональной, неомарксистской и неовеберианской. В четвертом разделе исследуются социальные и познавательные проблемы, связанные с ростом стратифицирующей силы фактора образования в современном обществе, на этой основе - расширением и внутренней динамикой новых классовых образований. Пятый раздел представляет собой попытку «выхода» за рамки социально-профессиональных и властных полей классовых неравенств, анализ альтернативных традиционному рассмотрению теоретических конструктов и описываемых ими аспектов реальности. В заключительном разделе предлагается набросок логики классового анализа трансформационного процесса в постсоветской Украине на теоретических позициях структурно-деятельностного подхода с использованием методологического принципа дополнительности.

В работе автор использует комплекс пересекающихся по смыслу и неоднозначных в интерпретации понятий, характеризующих состояние исторической эпохи, в контексте которой проводится анализ исследовательского предмета. До сих пор такие понятия, как «современность» и «постсовременность», «индустриализм» и «постиндустриализм», «фордизм» и «постфордизм» вызывают широкие дискуссии и определяют поля несогласия, возникающие в научных коммуникациях. Мы не ставим своей задачей анализ дискуссий и выделение существующих точек зрения. Однако считаем необходимым, опираясь на известные теоретизирования ведущих

37

исследователей, уточнить смыслы ключевых понятий названного ряда, активно используемых автором в данной работе.

Так, понятия «современность» («модернизм»), «поздняя современность» и «постсовременность» («постмодернизм») используются автором для отражения, прежде всего, социокультурных особенностей конкретной эпохи. Термин «современность» («модернизм») обозначает такую социокультурную эпоху в развитии обществ европейского типа, которая возникла с XVII-XVIII веков (в отдельных странах – позже) и, согласно определениям З. Баумана, Э. Гидденса31 и др., утверждала в качестве высших ценностей социальный порядок, универсальность, однородность, монотонность и прозрачность. Утверждение данных ценностей осуществлялось через рационализацию и институционализацию жизни общества.

Понятие «поздняя (или – «высокая») современность» автор заимствует у Э. Гидденса32 и обозначает им текущий период в развитии «современных» обществ, для которого характерны радикализация и глобализация основных черт современности, а также рост индивидуализации социальных практик и обостренное восприятие рисков.

Эпоха «постсовременности» («постмодернизма») зарождается в ХХ веке на основе тех эффектов, которые были произведены в ходе истории современности, как освобождение от «ложного сознания» современности33 и акцентирование процессуальности социальной реальности. Ее основанием утверждаются ценности, альтернативные модернизму, а именно, как отмечает З.Бауман: «институционализированный плюрализм, разнообразие, случайность и амбивалентность»34. Постсовременность – эпоха, находящаяся в состоянии развертывания, принципиальной незавершенности ее качеств, по-видимому, преодолевающая рамки европейской культуры по пути мультикультурализма.

Понятийный ряд «индустриализм», «продвинутый индустриализм» и «постиндустриализм» характеризует, прежде всего, особенности конкретной социально-экономической системы. Под «индустриализмом», вслед за Р. Ароном, У. Ростоу и др., мы понимаем специфическую эпоху социально-экономического развития обществ, в которой доминируют промышленное производство и технологии, институционализировано разделение труда, рационализирована организация общественных отношений.

Для «продвинутого индустриализма» как стадии в социально-экономическом развитии современных обществ, которая сформировалась во второй половине ХХ века в ряде западных индустриальных стран, характерно полное раскрытие особенностей и противоречий индустриальной эпохи.

Понятие «постиндустриализма» используется в интерпретации Д.Бэлла35. Обозначает формирующуюся в недрах индустриализма в эпоху поздней современности социально-экономическую систему, основанную на обслуживающей экономике, интеллектуальных технологиях, ценности знания, гибкой социально-экономической организации, интенсивных и широких коммуникациях.

31 Бауман З. Социологическая теория постмодерна // Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А.Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. – С. 255-256; Giddens A. Modernity and Self-Identity. – Stanford Univer.Press. – P. 1-2. 32 Giddens A. Modernity and Self-Identity.–Stanford Univer.Press.–P.10-34, 243. 33 Бауман З. Социологическая теория постмодерна // Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А.Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. – С.256 34 Там же, с. 255. 35 Белл Д. Прихід постіндустріального суспільства // Сучасна зарубіжна соціальна філософія. Хрестоматія. – К.: “Либідь”, 1996. – С. 230-238.

38

Понятийный ряд «фордизм» / «постфордизм» используется для конкретизации индустриальной и постиндустриальной социально-экономических стадий развития с точки зрения специфических для них социально-технологических, организационных отношений занятости. Данные понятия будут уточнены в разделе 1.3. настоящей работы.

И, наконец, еще одна группа понятий, с помощью которых автор обозначает целостные социально-экономические системы, сложившиеся в эпоху современности, индустриализма. Понятие «капитализма» в социальных науках интерпретировано достаточно определенно; используется для описания конкретной социально-экономической системы эпохи индустриализма, основанной на рыночном хозяйствовании, доминировании частной собственности и господствующих социальных позициях класса собственников на средства производства. Оппозицию данному понятию составляет понятие «коммунизма». Мы считаем, что для обозначения социально-экономической системы, сложившейся в индустриальных обществах советского типа, в большей мере подходит понятие «государственного капитализма», которое отражает доминацию государственных форм собственности, централизованной социально-экономической организации, господство класса номенклатуры. В работе мы используем также понятие «посткоммунистического общества» в традиционном для западной советологии смысле – для обозначения той социально-экономической системы, которая возникает как отрицание системы советского типа, в которой господствовала не-частная собственность и была подавлена рыночная экономика.

И в заключение хотелось бы отметить, что данная работа стала возможной, прежде всего, благодаря неоценимой поддержке научного руководителя Е.А.Якубы, коллектива социологического факультета Харьковского национального университета, Международного бюро исследований и обменов Информационного Агенства США (IREX), Международного фонда “Відродження”, гостеприимству Ньюмэн колледжа Кэмбриджского университета, за что автор всем глубоко признателен. И особая благодарность - всей моей семье, чьим вниманием я злоупотребляла и чью любовь и поддержку постоянно ощущала.

39

2 РАЗДЕЛ 1. ДИСКУРС СОЦИАЛЬНЫХ НЕРАВЕНСТВ И КЛАССОВ

“И все-таки хожу я со своими мыслями поверх голов их;

и пожелай я идти путем своих заблуждений, то и тогда оказался бы я выше.

Ибо люди не равны: так гласит справедливость. И то, чего я желаю, они не смеют желать!”

(Ф. Ницше Так говорил Заратустра36)

Неравенства являются постоянной чертой человеческого общества. Во всем многообразии неравенств в обществе мы должны различать неравенства природных возможностей и социальных позиций, также неравенства, образующие и не образующие иерархический порядок. Их комбинация дает четыре основных типа неравенств: индивидуальные - а) природные различия индивидуальных черт, характеров, интересов; б) природные различия уровня способностей, талантов, силы; социальные - в) социальные различия примерно равных по рангу социальных позиций; г) стратификационные различия, определяющие (отражающие) социальную силу акторов, их жизненные шансы и возможности продвижения по социальной иерархии.

В данной работе нас будут интересовать социальные неравенства стратификационного типа, а именно – выраженные, устойчивые в конкретном обществе и в конкретный период времени социальные неравенства между большими группами людей, отражающиеся в их сознании, культуре и действиях, образующие существенные социальные расколы в обществе, на почве которых формируются основные макросоциальные акторы. Такие социальные неравенства мы будем называть классовыми. В процессе взаимодействия социальных акторов складываются специфические социальные отношения по поводу классовых неравенств, определяющие меру приложения социальных сил и пространство действий последних. Будучи институционализированными, они определяют устойчивую систему распределения неравенств в конкретном обществе. Формируясь как институциональная черта общества, социально-классовые неравенства, с одной стороны, становятся важным инструментом для поддержания сложившегося социального порядка, с другой стороны, играют роль катализатора социальных сил и фактора социальных трансформаций.

Через механизмы политики господствующих в конкретном обществе групп (в сферах экономики, религии, права, нравственности, духовной жизни) на протяжении длительной истории человеческих обществ естественная сущность неравенств вытеснялась их превращенными формами. Последние все шире реализовывались и воспроизводились в формах освященных и институционализированных социальных неравенств, поддерживаемых всей мощью государственных машин, и воспринимались как естественные. Снятие священной пелены с неравенств стало возможным лишь по мере социального созревания человеческих обществ. С периода Нового времени, эпохи Просвещения, ознаменовавшейся “взрывом” самосознания европейской культуры, дискурс неравенства становится одним из центральных и определяется естественно научным подходом к изучению его природы. А проблема социального равенства выступает определяющим мотивом

36 Ницше Ф. Так говорил Заратустра / Пер. с нем. - М.: Интербук, 1990.- С. 111.

40

современной культуры. Политика государств, социальных классов и общественных движений эпохи современности была направлена на утверждение собственного понимания социальных неравенств и механизмов их сохранения либо преодоления.

Саморазвитие обществ в период поздней современности привело к проявлению множественных новых черт, позволяющих определять период как скачок к иному качественному состоянию общества – состоянию постсовременности. В ходе данных изменений существенно меняется дискурс социально-классовых неравенств, что получает непосредственное отражение в новом теоретическом переосмыслении данного феномена.

Как изменяются социально-классовые неравенства в обществе? Каковы причины этих изменений с точки зрения основополагающих теоретических подходов? Как изменяется теоретизирование по поводу сущности и адекватности классовых объяснений неравенств в обществе поздней современности? Эти вопросы будут ключевыми в представленном разделе.

2.1 Постановка проблемы классовых неравенств в социальной мысли Все развитые общества характеризуются неравным распределением

материальных и символических благ, вознаграждений и возможностей как в отношении отдельных индивидов, так и между группами внутри общества. Неравенство выступает констатацией специфического человеческого существования. Это является причиной того, что в любом сложном обществе существуют те или иные структуры социальных неравенств, что порождает усилия по поиску их объяснения и оправдания.

Обобщающим термином, описывающим устойчивые иерархические структуры социальных неравенств, является термин “социальная стратификация”. Известный Пенгвиновский социологический словарь дает такое определение данному термину: “социальные различия становятся социальной стратификацией, когда группы людей выстраиваются иерархически вдоль некоторой шкалы неравенств, которые могут выражаться в различии доходов, состояний, власти, престижа, возраста, этнической принадлежности или посредством какой-либо другой характеристики”37. В доиндустриальных обществах неравенства и стратификация представлялись в значительной мере чем-то естественным38. Такие представления были связаны с космологическим либо теоцентрическим мироощущением, а справедливость материального и социального неравенства рассматривалась как производная природного либо надприродного порядка.

Так, для Гомера социальный порядок представлялся сакральным, поскольку в нем заключалось необходимое условие человеческой жизни. Античные мыслители в своих выводах опирались на необычайно богатый и специфический социальный опыт греков. К условиям этой эпохи относится факт утверждения не только имущественного, но и политического неравенства. Гражданскими правами в древнегреческом полисе обладала лишь часть населения, другая же часть – малоземельные крестьяне (метеки или осевшие в полисе иностранцы) и рабы – таких прав не имела. По имеющимся оценкам, к началу Пелопонесской войны в Афинах насчитывалось 315 тысяч жителей, из них 172 тысячи граждан, 28 тысяч

37 Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б.С. Социологический словарь / Пер. с англ. Под ред. С.А.Ерофеева – Казань: Изд-во Казан. Ун-та, 1997. - С. 322. 38 Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества: генезис и пути развития.– Киев, 1989.–С.178-260.

41

малоземельных крестьян и 115 тысяч рабов39; то есть, данное общество было расколото примерно на две равные части по линии гражданских, политических прав, влияния. При этом и между гражданами существовали значительные различия. В частности, как отмечает исследователь социально-философского наследия Аристотеля Дж. Риттер40, как правило, торговцы, ремесленники и поденщики передавали право политической инициативы знати; женщины же вообще не имели никаких политических прав. Однако данный тип отношений в ту эпоху не ставится под сомнение. Именно в древнем греческом мире, благодаря законодательному закреплению за отдельными лицами права контроля над разнообразными средствами производства и способов наследия этого контроля, появляется такой важнейший элемент социальной жизни, как свобода индивидов и групп в преследовании своих особых целей в зависимости от имеющихся у них гражданских прав, различных знаний и навыков41.

По Аристотелю, естественный социальный импульс человека, ведущий к общежитию, порождает общества42. Каждая ступень социальности возникает из связи потребности (“природы”) с аргументом рациональности (“логосом”). Однако уже элементарная форма человеческого общежития – дом как семейное и хозяйственное сообщество – представляет собой не гомогенное, а дифференцированное образование, сотканное из различных социальных отношений. Необходимым условием образования даже элементарной формы общежития, по Аристотелю, является отношение господина и раба, имеющее своим источником общую выгоду. Таким образом, в русле его логики, рабство существует “от природы”, отношение “раб – господин” - такой же необходимый элемент структуры общества, как “жена – муж” в семье. Полноправным субъектом общества, согласно Аристотелю, становится мужчина как свободный гражданин, хозяин дома и глава семьи, господин своих рабов и наделенный властью над детьми отец. Платон исходит из допущения природного различия способностей: видит источники существования трех классов в государстве (ремесленники, воины, стражи) в трех началах человеческой души – вожделение, пыл и рассудительность43. Соединение всех трех качеств, а также мудрость, как считает Платон, определяют слой мудрецов и их особенное положение в обществе. Соответствие этих моментов, которое достигается правильным воспитанием, обеспечивает справедливость социального порядка. Кроме того, Платон приходит к очень важному для дальнейшего развития социальной мысли выводу о том, что естественность неравенства объясняется также необходимостью разделения труда в процессе совместной жизни людей44. Он утверждает, что успех жизнедеятельности связан с организацией процесса труда и разделением людей по выполняемым трудовым функциям. Каждой фундаментальной потребности человека соответствует определенное умение, искусство. Элементарные потребности в пище, жилье и одежде, к примеру, вызывают необходимость в появлении таких занятий как

39 Цит. по: Хёффе О. Политика. Право. Справедливость. Основоположения критической философии права и государства / Пер. с нем. - М.: Изд-во “Гнозис”, ред.-изд.группа “Логос”, 1994. - С. 142. 40 Ritter J. The Archive of Social Philosophy. - Cambridge Univer. Press, 1960. - Р. 191. 41 Подробный анализ дает В. Бузескул в работе “История афинской демократии”, СПб, 1909. 42 Аристотель. Политика. Кн. 7-8 // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т.4. - М., 1984. - С. 376-510. 43 Платон. Государство // Платон. Собр. соч.: В 4 т. / Общ. Ред. А.Ф.Лосева, В.Ф.Асмуса и А.А.Тахо-Годи. - М., 1993-1994. 44 Там же.

42

земледельчество, ткаческое и обувное дело. Эти различия, считает Платон, не предполагают отношений господства и подчинения, но рождают глубокую экономическую дифференциацию, прежде всего в доходах и социальных значениях деятельности. При этом, в философской системе Платона положение слуг, рабов принимается как данное, положение женщин и детей вообще не обсуждается.

Идея естественной справедливости социального неравенства оказывается господствующей во всей истории доиндустриального общества как основное оправдание существующих порядков. В условиях феодальной Европы развиваются религиозные и моральные оправдания стратификации. Изменяется социальный фон формирования и проявления неравенств. С IХ века Европа представляла собой преимущественно сельские общества, в которых индивидуальные условия жизнедеятельности определялись, прежде всего, отношением к земле. Данные отношения были жестко контролируемы небольшой группой землевладельцев (в которую входила и церковь) и освящались господствующей церковью. А в общественном разделении доминировали неравенства между землевладельцами и зависимыми крестьянами. В основе морального и экономического оправдания лежало отношение к земле как фундаменту общественного благополучия и порядка. Основой повсеместно существовавшего мелкого производства (ремесла, свободного земледелия) была частная собственность работников на средства труда. Земля, сельскохозяйственные орудия, мастерские, ремесленные инструменты были средствами труда отдельных людей, рассчитанными на их личное употребление и, как правило, принадлежали самому производителю. Таким образом, материальные неравенства закреплялись наследственно, существенно зависели от происхождения, пола и возраста человека и охранялись родовыми, сословными и религиозными институтами обществ.

В течение 17 – 19 веков традиционные европейские общества были трансформированы развивающимися капиталистическими производственными отношениями, что позже было обозначено как пришествие современности. Капиталистическое производство укрупнило разрозненные мелкие производства, превратило средства производства, применяемые отдельными людьми, в мощные общественные средства производства, в основу использования которых была положена совместная деятельность массы людей, сложная кооперация. Произошел полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в руках нового класса капиталистов, и производителями, лишенными всего, кроме своей рабочей силы45. Неравенства, определяемые различными видами социальной опеки – религиозной, сословной, родовой, - стали вытесняться неравенствами экономическими и определять специфические социальные расколы общества.

Проходившие политические, экономические и социальные изменения сопровождались развивающейся критикой традиционной системы верований, которые в течение более двух тысячелетий оправдывали и охраняли социальные неравенства. С 17 – 18 веков господствовавшая ранее точка зрения о природном неравенстве людей терпит серьезное поражение перед лицом интенсивно развивающейся идеи естественного состояния и естественного равенства. Это означает, что иерархия общества приобретает статус гносеологической проблемы. Если люди равны от природы, следовательно, социальные неравенства не могут быть естественными, а значит, они являются предметом изменений. Следовательно,

45 Данные процессы блестяще проанализированы К.Марксом в 4 отделе 1 тома “Капитала”. См.: Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. - М., 1960. Т.23. - С. 333-515; Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке. Р.III // Маркс К., Энгельс Ф.Соч.- М.,1960.Т.19.-С.211-224.

43

может быть и возможность устранения этих неравенств. Данная логика рассуждений привела к созданию и принятию во Франции Декларации прав человека и гражданина (1789 г.) с ключевой идеей о том, что все люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Социальные различия, следовательно, могут быть основанными только на общей выгоде. В терминах интеллектуальной истории это означало, что вопрос о природе неравенств был перефразирован в новой, социологической манере, ранее лишь намеченной в трудах предшественников. Действительно, если каждый индивид обладает естественным правом, почему же некоторые индивиды доминируют над другими, откуда возникают социальные неравенства? Данный вопрос становится центральным в социально-философской мысли. И на него возможны только социологические ответы46.

Такие ответы, прежде всего, были даны в рамках концепции “общественного договора”. Т. Гоббс выдвинул провокационный тезис о первичном естественном состоянии человека как состоянии войны, которое каждый индивид стремится преодолеть; преодоление осуществляется посредством взаимного и равного ограничения свободы, и это служит основанием вторичного естественного состояния47. Суть первичного естественного состояния – в социально неограниченных желаниях. В начале 14-й главы “Левиафана” Т. Гоббс говорит о свободе всякого человека использовать собственные силы по своему усмотрению и, следовательно, делать все, что, по его мнению, является для этого наиболее подходящим. Допущение неограниченной свободы воли не означает, что человек имеет неограниченную власть или стремится к таковой. Оно означает только, что человеку ничто не мешает выбрать определенное желание в качестве цели своего действия. Это – утверждение фундаментального равенства людей, причем, равенства возможностей выражения физических и духовных сил человека, которое должно быть поддержано общественным договором. Это же - и форма нового, морального оправдания неравенства, которая становится легитимной в новую эпоху.

Однако уже первое социологическое объяснение природы неравенств, вскоре, сталкивается с существенным разочарованием, из которого позже рождается новый успешный виток теоретизирования. Наиболее ярко это демонстрирует подход Ж.-Ж. Руссо. Руссо начинает с предположения о природном равенстве людей. В духе своего времени он, затем, переносит это допущение на историю и реконструирует до-социальное первобытное, то есть – “естественное”, положение, в котором все были равны, не было рангов и статусов. Он доказывает, что неравенство пришло в результате ухода людей от природного положения, то есть, как вид своеобразного “первобытного греха”, который он связывает с появлением частной собственности. Таким образом, он различает два вида неравенств: естественное (врожденные способности, здоровье и др., всем отпущенные природой в разной степени), и моральное, или политическое, существующее по соглашению людей и распространяющееся на привилегии, богатство, власть48. Не утверждая, что всеобщее равенство может быть достигнуто, Ж.-Ж. Руссо аргументирует, что демократия, направленная на “общее благо”, утверждающая политические права, могла бы обеспечить сильную защиту морального равенства людей. Эта идея

46 С этой точки зрения вполне обоснованно В. Зомбарт и другие исследователи увидели начала социологии в работах тех авторов – французских философов, английских экономистов, германских мыслителей эпохи Просвещения, - которые впервые попытались дать социологический ответ на вопрос о природе неравенств. См. Зомбарт В. Современный капитализм. 2-е изд. Т. 1. - Л., 1924. 47 Гоббс Т. Левиафан // Избр. произв. В 2-х т. - М., 1964. Т.2, гл. 13-16. 48 Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права // Руссо Ж.Ж. Трактаты. - М., 1969. - С. 159-161.

44

квинтэссенцией будет выражена в словах Декларации независимости, написанных Т. Джефферсоном: “Все люди созданы равными… Они наделены создателем определенными неотъемлемыми правами, среди которых – право на Жизнь, право на Свободу и на стремление к достижению Счастья”. Эта идея равенства людей перед Богом – то есть их равенства как личностей – важна именно потому, что люди не одинаковы. И неодинаковые системы ценностей, разные возможности, вкусы приводят к тому, что люди будут хотеть жить совершенно по-разному. Таким образом, утверждение политических прав способно снять проблему социальных неравенств, обеспечив естественное равенство людей как личностей, равенство их социальных возможностей, и реализовать естественные индивидуальные неравенства людей. Данные идеи стали основой либеральных представлений о природе социального неравенства как одни из наиболее влиятельных в эпоху современности. Как отмечает Л. Ионин, в последующем ХІХ веке “открытие социального неравенства и требование равенства были осмыслены как часть грандиозного духовного переворота того времени, положившего начало новой культурной эпохе – эпохе модерна”49.

Однако, не все современники Ж.-Ж. Руссо, даже те, кто разделял его предположения, признавали данные им объяснения процесса неравенств. Так, А. Фергюсон поддержал идею Ж.-Ж. Руссо о природном равенстве людей и собственности как важном факторе в разрушении этого природного порядка. Однако он обратил внимание на тот факт, что человек научился состязаться за богатство и “восхищаться разделениями”50, и, таким образом, дифференциация по доходу и престижу для него стала не как “проклятие”, а как шаг к цивилизации “гражданского общества”.

Для многих мыслителей конца 18 – 19 веков объяснение неравенства в терминах частной собственности было политически привлекательным. Общество без частной собственности, а, значит, без социальных неравенств, стало, наконец, постижимым. Логика принятия такой идеи приводила к формулированию в качестве высшей цели политического действия устранение частной собственности. На осуществление этих идей были направлены две великие революции: одна – движимая мечтой Ж.-Ж. Руссо о возвращении к природному равенству людей; другая, гораздо позже, – мечтой К. Маркса о коммунистическом обществе51, - и обе идеи были “провалены” историческими экспериментами. Последовавшие c конца 18 века вслед за экономическими политические изменения, которые формально закрепили индивидуальную свободу, гражданские права, существенно не отразились на положении тех, кто вынужден был продавать единственное, что имел – труд и способность к труду. Политическое равенство продолжало сосуществовать с резкими материальными неравенствами, что повлекло значительные интеллектуальные разочарования в идеях Ж.-Ж. Руссо и других теоретиков “общественного договора”. Ведущие неравенства начинают все больше ассоциироваться с господствующей mily:Arial;mso-ansi-language:EN-US'>c конца 18 века вслед за экономическими политические изменения, которые формально закрепили индивидуальную свободу, гражданские права, существенно

49 Ионин Л.Г. Социология культуры: Учебное пособие. 2-е изд. - М.: Издат. корпорация “Логос”, 1998. - С. 235. 50 Ferguson A. An Essay of the History of Civil Society. Vol. 2. - London, 1783.- Р. 2-3. 51 Как известно, привлекательность данных идей не прошла проверку историческим экспериментом. В странах, где частная собственность была формально устранена либо существенно ограничена (страны “социалистического блока”, киббуцы в Израиле и др.), вступали в силу факторы власти, престижа, создававшие заметный иерархический порядок.

45

не отразились на положении тех, кто вынужден был продавать единственное, что имел – труд и способность к труду. Политическое равенство продолжало сосуществовать с резкими материальными неравенствами, что повлекло значительные интеллектуальные разочарования в идеях Ж.-Ж. Руссо и других теоретиков “общественного договора”. Ведущие неравенства начинают все больше ассоциироваться с господствующей системой производства, распределения и обмена как не-политические неравенства. Безземельные трудящиеся, возникшие в результате экономических и политических изменений, образовывали новый класс - пролетариат, - выступающий следствием развития индустриализма, накапливающий социальную силу, способную трансформировать капиталистическое общество. Поскольку естественные, как и религиозные оправдания переставали быть убедительными, эту идеологическую нишу начали активно заполнять иные теоретические объяснения существующего социального порядка.

Блестящее развитие понимания сущности неравенств в капиталистическом обществе было дано 150 лет назад К.Марксом и Ф.Энгельсом в работе “Манифест Коммунистической партии”52, написанию которой предшествовало глубокое изучение положения рабочего класса, в частности, в Англии53, где капитализм к середине ХIХ века приобрел классические черты. Всесторонний анализ промышленного и сельскохозяйственного пролетариата привел авторов к выводу о том, что рост капиталистических средств производства, вместо того, чтобы вести к повышению уровня жизни рабочих, вызывает двойственный процесс: пролетаризацию и пауперизацию. С развитием крупных промышленных предприятий рабочий класс “впервые действительно стал устойчивым классом населения”. Однако таким классом, как считают авторы, для которого общество не предлагает никаких механизмов для улучшения его социального положения. И только самостоятельное движение рабочего класса способно изменить его социальное, интеллектуальное и моральное состояние. Разделение общества на экономические классы становится неизбежным следствием развития производства, а собственность рассматривается как конституирующая характеристика современных множественных неравенств. К.Маркс, хотя и в меньшей мере, чем А. Фергюсон и некоторые политэкономы конца 18 века, наряду с собственностью увидел также и другой фактор неравенства, а именно – разделение труда. Собственность, согласно К. Марксу, формирует наиболее сильный социальный раскол в обществе. В то время как множественность неравенств выводится им не столько из отношения собственности, сколько из социального закона разделения труда. В 1870-е годы Ф. Энгельс в “Анти-Дюринге”54, а также других работах развивает теорию классового образования на основе фактора разделения труда. Показателен фрагмент работы Ф. Энгельса, в котором он отмечает следующее: “рядом с этим огромным большинством, исключительно занятым подневольным трудом, образуется класс, освобожденный от непосредственно производительного труда и ведающий такими общими делами общества, как управление трудом, государственные дела, правосудие, науки, искусства и т.д. Следовательно, в основе деления на классы лежит закон разделения труда. Это, однако, отнюдь… не мешало господствующему классу, захватившему власть, упрочивать свое положение за счет трудящихся классов и

52 Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии. // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. Изд. 2-е.-М.,1955.-Т.4. 53 Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // Маркс К., Энгельс Ф.Соч.Изд.2-е.-М.,1955.-Т.2.-С.231-517. 54 Энгельс Ф. Анти-Дюринг

46

превращать руководство обществом в усиленную эксплуатацию масс”55. Данный вывод основан на представлении об общественных классах, которое становится фундаментальным для понимания движения современных обществ. Это не означает, что классы возникли исключительно в период индустриализма. Это означает лишь то, что дискурс класса становится одним из ключевых концептов, с помощью которого мы можем понимать современность. А конкретно-историческое объяснение классовых неравенств выступает, наряду с либеральным подходом, одним из наиболее влиятельных в социально-философской мысли, а также социально-политической практике.

Итак, выработанные в эпоху зарождающегося и классического капитализма два ключевых объяснения природы неравенств – либеральное и марксистское - предложили противоречивые выводы. Согласно либеральным взглядам, развитие капиталистического общества, совершенствование политической демократии должно вести к понижению социальных неравенств. Согласно марксизму, развитие капитализма усиливает экономические неравенства как определяющие социальный раскол общества, ведет к углублению пропасти между экономическими классами. А вопрос о том – является ли неравенство необходимой чертой современного общества - рождает долгие дебаты между либерализмом и марксизмом, к которым позже подключаются функционалисты и представители иных подходов.

Серьезный вклад в обсуждение и развитие проблемы происхождения социальных неравенств внесли Э. Дюркгейм56 и Г. Зиммель57. Особое внимание привлекает их дискуссия об отношении между разделением труда и социальной интеграцией. В этой дискуссии рождается идея пересмотра происхождения неравенств не просто как существенных различий, а, прежде всего, различий, имеющих стратификационную природу58. Главным вопросом становится вопрос о том, основано ли разделение труда на природной дифференциации людей (между мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми и т.п.), или оно может быть объяснено исключительно социальными факторами. Возникает вопрос о том, является ли разделение труда универсальным феноменом, или его действие имеет исторический, а, значит, возможно, преходящий характер. Э. Дюркгейм показывает59 такие негативные последствия разделения труда, проявляющиеся с развитием индустриального капитализма, как бедность, социальные напряжения и др. Однако

55 Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке. Р.III // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е.-М., 1961.-Т.19.- С.225-226. Как отмечает Р. Дарендорф в лекции “Природа и типы социального неравенства”, последовавшие дискуссии по поводу роли фактора разделения труда в формировании классовых неравенств ассоциировались не с именами К. Маркса и Ф. Энгельса, а с именем Густава Шмоллера и его работами “Факты разделения труда” (1889 г.) и “Природа разделения труда и образование классов” (1899 г.). См.: Darendorf R. The Nature and Types of Social Inequality // Social Inequality. Ed.by A.Beteilee. Penquin Books,1972.-Р.25. 56 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991. 57 Зиммель Г. Социальная дифференциация. – М.: Изд-ние М. и С. Сабашниковых, 1909; Зиммель Г. Экскурс по проблеме: как возможно общество? // Вопросы социологии. 1993, №3. – С. 23-25; Левин Д. Некоторые ключевые проблемы в работах Зиммеля // Социологический журнал. 1994, №2. – С.98-101. 58 Дискуссия прекрасно проанализирована Р. Дарендорфом. См.: Darendorf R. The Nature and Types of Social Inequality // Social Inequality. Ed.by A.Beteilee. Penquin Books,1972.-Р.26. 59 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. - М., 1991. - С. 347.

47

он полагает, что “нормальные” формы разделения труда могли бы привести к развитию “органической солидарности” как солидарности через взаимозависимость в сложном индустриальном обществе. Приводимые аргументы не доказывали, но и не опровергали неизбежность и универсальность неравенств – и этим заметно отличались от собственно либерального и марксистского направлений мысли. Они обращали внимание на возможность организационно-функционального регулирования социальных неравенств, основанных на разделении труда.

Идеи Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля вполне согласуются с развитой Г. Шмоллером теорией образования классов. Ее ключевым тезисом стал тезис о том, что “дифференциация по социальному рангу и собственности, престижу и доходу является лишь вторичным следствием социальной дифференциации… Классовое образование основано на факте дифференциации профессий”60. Это положение станет базисным для современных функциональных и классовых схем анализа природы социальных неравенств.

С публикации Т. Парсонсом работы “Аналитический подход к теории социальной стратификации”61 (1940) развернулись функциональные дебаты по поводу природы неравенств. В 1945 году в ставшей классической статье “Некоторые принципы стратификации” К. Дэвис и У. Мур обосновывали, что неравные социальные и экономические вознаграждения являются результатом “бессознательного” развития общества, посредством чего общества снабжают талантливых индивидов мотивацией для социально значимых действий и гарантируют для себя эффективное выполнение важных социальных ролей62. Таким образом, наибольшие вознаграждения идут к тем позициям, которые требуют наибольшей подготовленности и являются ключевыми для функционирования социальной системы.

В дискурс социального неравенства, таким образом, вводился критерий “социальной важности” позиций, ролей, выполняемых индивидами. Данное сугубо рациональное объяснение неравенств заключало в себе значительную долю волюнтаризма через допущение субъективной оценки важности позиций и игнорирование моментов легитимации. Оставалось неясным – кто определяет меру важности и в чьих интересах? А, следовательно, рациональным с чьей точки зрения является существующее неравенство.

Если Ж.-Ж. Руссо, К. Маркс, Г. Шмоллер показывали неравенства как исторический феномен, К. Дэвис и У. Мур заняли противоположную точку зрения, рассматривая неравенства как функциональную необходимость для всех сложных человеческих обществ. Однако, в отношении Г. Шмоллера, это не было противоречием его идеям, а развитием его же логики: каждое общество имеет различные социальные, то есть, профессиональные, позиции; неравенство является необходимым, так как без него дифференцированные в обществе профессиональные позиции не могут быть адекватно заполнены.

60 Schmoller G. Das wesen der Arbeitsteilung und die soziabe Klassenbeildung // Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung, und Volkswirtschaft. Vol. 14, 1890. - Р. 29. 61 Парсонс Т. Аналитический подход к теории социальной стратификации // Социальная стратификация / Отв.ред. С.А.Белановский. Вып. 1. – М., 1992. – С. 114-137. 62 Davis. K, Moore W.. Some Principles of Stratification // American Sociological Review, 1945; Дэвис К., Мур У. Некоторые принципы стратификации // Социальная стратификация / Отв.ред. С.А.Белановский. Вып. 1. – М., 1992. – С.160-177; Дэвис К. Функционалистское обоснование стратификации // Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А.Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. – С.107-117.

48

Пожалуй, главный вывод, который был получен в результате социологической дискуссии с функционалистами, состоял в том, что социальное неравенство имеет множество функций и дисфункций, которые непосредственным образом отражаются на состоянии общества.

Этот вывод получает несколько неожиданное развитие в теории социальных классов Р. Дарендорфа63. Он опирается на две фундаментальные идеи: идею Т. Парсонса о необходимости дифференцированного социального порядка как следствие эволюции социальной системы, и идею Э. Дюркгейма о том, что каждое общество является “моральной общностью”. Из этого синтеза возникает идея социального контроля как института принудительных социальных норм, поддержанных соответствующими санкциями. Логика, основанная на данной идее, приводит Р. Дарендорфа к выводу о том, что неравенство происходит из существующих в человеческом обществе норм поведения, которые закрепляются санкциями. Таким образом, согласно автору, нормы закона и морали представляются необходимым и достаточным условием существования социального неравенства64. Р. Дарендорф отмечает, что этот тезис также справедлив и для обществ, в которых равенство утверждено как конституционный принцип. То есть, как только поведение людей начинает измеряться в терминах норм, следом возникает иерархический порядок социальных статусов, неравенств и классов65. Таким образом, влияние данного фактора зависит, прежде всего, от ответов на вопросы: откуда берутся нормы, регулирующие социальный порядок, и – при каких условиях эти нормы изменяются в конкретных обществах. В отличие от предшественников, Р. Дарендорф исключает как человеческую природу, так и исторически неоднозначную концепцию частной собственности из рассмотрения источников социальных неравенств. И делает вывод о том, что неравенства проистекают из конкретных черт человеческого общества, связанных с дифференциацией социальных позиций, разделением труда. Развивающаяся дифференциация и упорядочивание социальных позиций, их стратификация по шкале престижа и дохода являются результатом исключительно санкционирования социального поведения в терминах нормативных ожиданий. А значит, как полагает автор, власть и властные структуры логически предшествуют структурам социальной стратификации66. Данный подход открыл перспективы теоретизированиям в направлениях как меритократических идей регулирования социальных неравенств, так и идей влияния на действия властей с целью изменения нормативной практики.

Некоторые идеи данного подхода в отношении неравенств были использованы теоретиками современного либерализма и получили яркое развитие в работах Ф.А. Хайека, М. Фридмана, Дж. Роулса и др. Авторы, прежде всего – Ф. Хайек и М. Фридман, предлагают рассматривать неравенство как естественную цену, которая должна быть заплачена за динамичный экономический рост, характерный для капитализма67. Из этого положения следует вывод о том, что основные неравенства в современном обществе проходят по линиям власти, авторитарно распределяющей материальные награды, а также жизненным шансам, которые определяются рынком,

63 Darendorf R. The Nature and Types of Social Inequality // Social Inequality. Ed. By A. Beteilee. Penquin Books, 1972. - Р. 30-37. 64 Там же, с. 34. 65 Там же, с. 36. 66 Там же, с.36. 67 Хайек Ф.А. Дорога к рабству // Фридман и Хайек о свободе. Репринт. изд-ие. - Минск: “Полифакт-референдум”, 1990. – С. 101-119; Marshall, G. The Concise Oxford Dictionary of Sociology. - Oxford Univer. Press, 1996. - Р.246-247, 290-291.

49

статусной позицией и доступом к политическому влиянию. Как полагает Ф.А. Хайек, неравенство, дифференциация проявляют свои позитивные функции особенно ярко при капитализме, “в условиях расширенного порядка”68. Неравенство реализует свободу отличаться от других, “иметь свои собственные цели в пределах своего собственного домена”. Синергетическое сотрудничество дифференцированных индивидов вводит в игру особые таланты. Согласно автору, подобное разнообразие является необходимым условием общественного порядка, поскольку пробуждает новые силы и тем самым ведет к “расширенному порядку”, экономическому росту. Таким образом, заключает Ф.Хайек, развитие многообразия является важной составной частью культурной эволюции, “и ценность индивида для других в значительной степени обусловлена его непохожестью на них”69. Данная мысль развита крупнейшим современным философом либерализма Дж. Роулсом70 и получила специфическое преломление в концепции “когерентного дискурса справедливости”. Сложность современного мира, его стремление к множественному порядку требуют, как считает автор, дополнения принципа поддержания естественного социального и экономического неравенства принципом равенства как доступа к основным правам и обязанностям71.

Логика данных рассуждений очерчивает дискурс “справедливого неравенства” как естественного продукта индивидуальных различий и сотрудничества, необходимой целесообразности экономического роста и социального благополучия, необходимого фактора саморазвития общественного порядка. Естественное неравенство дополняется формальным равенством: либо как равенством перед законом, либо равенством возможностей, либо – равенством конечных результатов. При этом, если две первые интерпретации равенства не противоречат либеральной идее свободы, то последнее понимание равенства не совместимо со свободой, поскольку связано с расширением и усилением централизованной государственной власти и возникновением навязанных государством ограничений личной свободы. Равенство конечных результатов может быть достигнуто либо в форме эгалитаризма, либо в форме “справедливой доли для всех”. Однако кто будет решать, что “справедливо”, а что нет? Кто будет нести убытки в результате возможных последствий принятого решения? Тот, кто его принимал, либо кто-то другой? А это уже означает насильственное ограничение свободного выбора других. Так, в самой сущности идеи “равенства конечных результатов” заложена основа не-равенства и не-свободы, и по данному основанию такая интерпретация формального равенства отторгается либеральной мыслью. Таким образом, природное равенство людей требует введения противовеса естественному неравенству способностей в формах равенства перед законом и равенства возможностей. На развитие механизмов данных типов равенства направлены усилия современных продвинутых индустриальных государств, результаты политики которых (как один из факторов) существенно трансформируют отношения неравенств.

В понимании современных неравенств значительный интерес представляет концепция “гражданства” Т.Г. Маршалл, которая выделяется в относительно самостоятельное аналитическое направление и становится все более актуальной на

68 Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма/Пер. с англ.-М.: Изд-во “Новости”, 1992.- 304с. 69 Там же, с. 138-140. 70 Роулс Дж. Теория справедливости // Вопросы философии. 1994, №10; Rawls J. A Theory of Justice. - Oxford Univer. Press, 1972; Rawls J. Political Liberalism. - N.Y.: Columbia Univer. Press, 1993. 71 Роулс Дж. Теория справедливости // Вопросы философии. - 1994, №10. – С.43-45.

50

рубеже тысячелетий. В работе “Класс, гражданство и социальное развитие” (1953 г.) автор доказывает, что расширение гражданских прав стало значительным вызовом современному капиталистическому обществу и произвело в нем существенные изменения. Такие права, как гражданские, политические, социальные, модифицировали ожидания всех групп и, таким образом, изменили природу системы неравенств. Фактор гражданства, с точки зрения автора, “гуманизировал и легитимизировал капитализм”72, что повлекло за собой понижение значимости классовых, экономических неравенств.

Вместе с тем, современные общества стали более сложными, достигли более сильных структурных возможностей, более неожиданных изменений, более высоких взаимозависимостей. Полицентричность, поликонтекстуальность стали характерными чертами общества поздней современности. Такая ситуация объективно усиливает социальные различия, структурирует несовместимые друг с другом системы различений. На фоне относительного понижения экономических неравенств, которые продолжают играть определяющую роль в индустриализированных обществах73, развиваются, актуализируются неравенства другого типа. В своей совокупности они становятся предметом все более пристального внимания современного общества, которое стимулируется расширением социальной саморефлексии, индивидуализацией сознания и жизненных практик. Данные социологических исследований последних десятилетий, проводимых в различных странах индустриального мира, отражают обостренное восприятие социальных неравенств общественным сознанием. Так, в частности, согласно результатам международного социологического проекта Delphi (1997 г.) по изучению тенденций социальной стратификации и неравенств, распределение наиболее серьезных проблем, с которыми мир столкнется в ближайшие десять лет, согласно мнению экспертов по социальным наукам, выглядит следующим образом (см. рис. 1.1.1). При этом ожидается, что наиболее серьезный рост неравенства произойдет между индивидами (по доходам, уровням потребления товаров и обслуживания, культурным ресурсам) и между регионами, бедными и богатыми странами, центром и периферией.

Рис. 1.1.1 Основные проблемы, с которыми мир

столкнется в ближайшие десять лет (в %)74

72 Marshall T.H. Class, Citizenship and Social Development. - N.Y.: Doubleday, 1953. 73 Такой вывод делают различные авторитетные исследовательские группы, в частности: Marshall G. Repositioning Class. Social Inequality in Industrial Societies. - London: SAGE Publications Ltd, 1997.- Р.1; Abercrombie N., Warde A., etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th Ed. - Polity Press, 1994. - Р. 118-119; др. 74 Delphi Study on Social Stratification and Inequality. 1997, June-September.

51

Вся история человеческого общества – это история его постепенного

усложнения. В эпоху современности, и особенно в ХХ веке, произошло значительное ускорение темпов усложнения. Повышение степени сложности сопровождается ростом индивидуальной и социальной саморефлексии, плюрализацией индивидуальных и общностных практик. Общество становится таким комплексным, что многие его граждане просто не в состоянии полноценно в нем участвовать. На этой почве рождаются новые неравенства. Рост саморефлексии вызывает пристальное внимание к любым формам возможных неравенств, которые еще в недавнем прошлом не были актуализированы либо не проявлялись. Неравенства проходят через линии культуры и стилей жизни, аскриптивные признаки гендера и этничности, восприятия и позиций риска75, лучшей / худшей приспособленности людей к быстро меняющемуся обществу, линии включения / исключения из него.

Н. Луман полагает, что наихудшим из возможных сценариев развития современного общества станет принятие социальной системой нового типа социальной дифференциации - «метакода включения / исключения». Как отмечает автор, «это значило бы, что некоторые люди будут личностями, а другие – только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра; что некоторые будут освобождены как личности, а некоторые – как физические тела, что забота и пренебрежение окажутся по разные стороны границы,… что завершатся две формы интеграции: негативная интеграция исключения и позитивная интеграция включения»76. Э. Гидденс в работе “Третий путь: обновление социал-демократии” (1998 г.) данному типу неравенств придает социально-политическое значение и на этой основе переосмысливает некоторые традиционные для индустриального 75 Явление разделения современного общества по степени “рисковости” социальных позиций первым проанализировал У. Бек. См.: Beck U. Risk Society. Towards a New Modernity.-London: SAGE Publications, 1992.-Р.35-46. 76 Луман Н. Глобализация мирового сообщества: как следует системно понимать современное общество // Социология на пороге ХХI века: Основные направления исследований / Под ред. С.И.Григорьева, Ж.Коэнен-Хуттера. – М.: РУСАКИ, 1999. – С. 141.

52

общества социальные разделения. Он, в частности, приходит к выводу о том, что изменяющийся социальный контекст позволяет переопределить понимание “равенства” как “включение”, а “неравенство” как “социальное исключение”77. “Включение”, по Э. Гидденсу, отражает самый широкий смысл понятия гражданства, или самый широкий спектр прав и обязанностей, которые все члены общества могли бы реально использовать в своей повседневной жизни. Это – попытка превзойти формальное равенство как либеральной, так и социальной демократической мысли и практики.

В этих попытках вновь рождается понятие гражданина как не только полноправного члена общества, но, прежде всего, свободного участника, деятеля, актора социальных процессов, обладающего стремлением и реальными шансами самореализации и участия в делах общества. Эти идеи получают сегодня отражение в формирующейся новой политической культуре78 и доктрине новой политики “третьего пути”79, которая берется на вооружение правительствами Б. Клинтона (США), Т. Блэра (Великобритания), Г.Шрёдера (Германия). Новая политика отражает реальность расширения постматериальных ценностей и переосмысление на этой почве социальных неравенств. Ее лейтмотив может быть выражен словами Тони Блэра: “Классовая война закончилась, теперь начинается борьба за равные шансы в доступе к знанию и возможностям образования… В грядущем веке конкуренция между обществами-нациями будет не по экономическим показателям, а по показателям знания, образованности, интеллекта”80. Современное расширение горизонтов общества и позиций наблюдения рождают многочисленные вопросы о перспективах развития существенных для общества неравенств, перспективах социологических методологий их описания и понимания.

Таким образом, в эпоху современности проблема социальных неравенств была поставлена. Ее дискурс акцентирован, прежде всего, на социально-классовых и статусных неравенствах, введен в пространство морального и идеологического оправдания в категориях справедливости / несправедливости, равенства личностей / равенства возможностей / равенства результатов, и, наконец, социального гражданства, социального включения / исключения. Классовый анализ неравенств сформировался как наиболее влиятельный в исследованиях динамики современного общества, важнейшими чертами которого являются быстрое усложнение и изменение. В условиях накопления нового социального контекста возникает гносеологическая потребность подвести некоторый итог методологии и результатам анализа классовых неравенств, оценить перспективы классовых “расколов” обществ “поздней современности” и методологий их изучения.

2.2 Классовый анализ неравенств: наследие базисных концептов Несмотря на многообразие неравенств в современных обществах, высокую

подвижность социального пространства, несмотря на обилие теоретических подходов, концепт “класса” остается наиболее организующим и гносеологически продуктивных в понимании стратификационных процессов, внутренней динамики современного общества. Данный концепт имеет многообразные измерения, но, так или иначе, как отмечают Д.Эванс и С. Миллс, это – аналитическая конструкция для

77 Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1998. – Р.102. 78 Clark T.N., Hoffman-Martinot (Eds.) The New Political Culture. - Boulder, Colorado: Westview Press, 1997. 79 Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1998. 80 Blair’s vision for the next 100 years // The Daily Telegraph. September, 29, 1999. - Р.4.

53

описания родового феномена современного общества81, отражающая широкие контуры социальных неравенств. Аналитическая категория “социального класса” представляется достаточной абстракцией, которая способна обеспечить возможность сравнения совершенно различных ситуаций. Кроме того, данная категория является гибкой, а ее использование позволяет утверждать, что в каждом конкретном случае социальные иерархии являются более-менее устойчивыми, более-менее выраженными и более-менее осознаваемыми.

Представлениям о классе в современном обществе мы обязаны, прежде всего, работам Карла Маркса и Макса Вебера, которые сформулировали ведущие дискурсы в понимании этого явления. К. Марксу и М. Веберу удалось открыть и описать основные смысловые характеристики явления класса, которые постоянно переоткрываются и переинтерпретируются современными исследователями. Поэтому обращение к данному наследию представляется важным шагом в понимании явления классовых неравенств.

Идеи К. Маркса имели удивительную судьбу. Как отмечает Э. Гидденс, несмотря на то, что многие исследователи отвергали политические взгляды Маркса, они все же находились под сильным влиянием его философско-экономических и социальных трудов, в частности, связанных с проблемами социальных классов82. Кроме того, обращение к Марксу важно для отечественной социологии и с точки зрения снятия налета идеологии “реального социализма”, существенно упростившего и опустошившего богатое содержание данной концепции.

Несмотря на то, что К. Маркс не дал систематического изложения концепции класса, многие его работы связаны с рассмотрением данного социального явления и в совокупности определяют достаточно четкий концепт. Наиболее полно теория класса намечена в работах (совместно с Ф. Энгельсом) “Немецкая идеология”, “Манифест коммунистической партии” и последней главе Ш тома “Капитала”83 (рукопись, подготовленная к публикации уже после его смерти). Социальные классы определяются сквозь призму общественных отношений, как сложные образования, которые обладают двойной характеристикой. Во-первых, это такие социальные образования, которые предполагают отношения эксплуатации, наличие антагонизма между угнетенными и угнетающими. Во-вторых, в своем движении проявляют стремление к поляризации на два основных социальных блока. В основе этих сущностных различий лежат отношения собственности на средства производства и определяемые ими отношения отчуждения и социально-экономической эксплуатации. К. Маркс, анализируя глубокие социальные расколы в обществах разного типа, открывает детерминирующую роль факторов отчуждения и эксплуатации84 в формировании неравенств, классовых позиций, определяющих возможность специфических социальных действий, возможность проявления реальных классов.

81 Evans G., Mills C. Identifying Class Structure. Social Class and the Structure of Job Characteristics // Newsletter ISA RC28, November 1996. - Р.9-10. 82 Гидденс Э. Стратификация и классовая структура // Социологические исследования. 1992, № 9. - С. 115-116. 83 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. Т. 3. - С. 18-26, 44-49, 53-54, 62-78; Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. М., 1956. Т.4.- С. 425; Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.Ш, книга Ш, гл. 52 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. Т. 25, ч. П. - С. 457-458. 84 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Соч. Т. 3. - С. 32-34; Маркс К. Святое семейство // Соч.Т. 3.-С. 39; и др.

54

В соответствии с данными социо-экономическими, по своей природе, критериями К. Маркс выделяет три больших, внутренне неоднородных класса современного ему капиталистического общества: наемные рабочие (чья собственность – только рабочая сила, а доход – заработная плата), капиталисты как собственники капитала (доход в форме прибыли) и земельные собственники (чей доход определяется земельной рентой). К. Маркс не отрицает наличия множества промежуточных слоев, создаваемых разделением общественного труда. Среди промежуточных классовых образований он называет группы чиновников и людей умственного труда, квази-классовые образования крестьян, ремесленников и лавочников, классовые фрагменты люмпен-пролетариата и др85. Однако Маркс убежден, что по мере развития капитализма, действия неумолимой центрифуги законов капиталистической концентрации средств производства и классовой борьбы, промежуточные классовые образования постоянно разводятся по полюсам. Таким образом, проявляется тенденция кристаллизации общественных отношений в рамках классов наемных рабочих и капиталистов, расположенных по разные стороны порогов отчуждения и эксплуатации. И только данным двум полярным классам, согласно автору, открыта идея и возможность создания нового социального порядка, поскольку промежуточные классы не обладают ни инициативой, ни историческим динамизмом.

Таким образом, К. Маркс использует понятие “класс” не столько как средство описания экономических позиций различных социальных групп, сколько рассматривает классы как реальные социальные силы, концентрирующие оппозиционные общественные отношения, действующие и способные изменять общество86. Используя современную социологическую терминологию, социальные классы по Марксу – это реальные агенты социальных изменений, социальные акторы, своими интересами и действиями определяющие векторы трансформации современного общества.

Развивая представление о классе, К. Маркс вводит следующие, дополнительные характеристики данного явления. Так, характеризуя французское крестьянство 19 века, автор отмечает, что «поскольку миллионы семей живут в экономических условиях, отличающих и враждебно противопоставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни, интересам и образованию других классов, - они образуют класс»87. Таким образом, по Марксу, общность интересов, образа жизни также могут быть важными факторами классообразования. Позже М. Вебер усилит данные характеристики и выделит понятие стиля жизни в качестве важного признака класса.

В работах “Немецкая идеология”, «Нищета философии» К. Маркс раскрывает еще одно важное измерение класса, имеющее субъективную природу и отражающее структурно-культурную определенность данного социального образования, - “классовое сознание”. Согласно К. Марксу, закон капиталистического накопления ведет к усилению эксплуатации и дальнейшему обнищанию трудящихся масс. Поляризация социального положения формирует оппозицию в социальных отношениях, в восприятии социального мира. Через осознание данной оппозиции формируется классовое самосознание88, которое становится критерием классовой

85 См. к примеру: Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. - С. 46, 76-78; Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.Ш, книга Ш, гл. 52 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25, ч. П. - С. 457-458. 86 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. - Т. 3. - С. 32-33, 54, 77-78. 87 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. - Т. 8. - С. 208. 88 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. - Т. 3. - С. 24-25, 30-31, 36-54.

55

зрелости группы. Анализируя динамику рабочего класса в Англии, К. Маркс подчеркивает объективную возможность объединения людей, занимающих сходную социальную позицию, возможность преодоления межличностной внутригрупповой конкуренции в системе производственных отношений. Представляется примечательным следующее суждение автора: «Экономические условия превратили сначала массу народонаселения в рабочих. Господство капитала создало для этой массы одинаковое положение и общие интересы. Таким образом, эта масса является уже классом по отношению к капиталу, но еще не для себя самой.В борьбе… эта масса сплачивается, она конституируется как как для себя. Защищаемые ею интересы становятся классовыми интересами»89. В анализе этих процессов К. Маркс использует логику Г. Гегеля об уничтожении противоположности между “Я” и миром через его постижение90 и показывает, как пролетариат, буржуазия превращаются из класса “в себе” (категория, означающая отсутствие классового самосознания) в класс “для себя”. Класс “для себя” определяет зрелый социальный класс, обладающий собственным мировоззрением и готовый вести борьбу за свои интересы.

Таким образом, по К.Марксу, «класс в себе» и «класс для себя» - суть разные социальные образования; и если первый в большей мере отражает статусные характеристики группы как одного из объектов социальной структуры, то второй является групповым субъектом, актором, осознавшим свои интересы и готовым их отстаивать, прежде всего, политическими средствами. Однако, что постоянно подчеркивает К. Маркс, класс соотносится не с мировоззрением людей, а исключительно с объективными условиями их экономического положения, именно из которых произрастает специфический характер общественных отношений. На рисунке 1.2.1 представлена интерпретация Марксовой логики анализа процесса классообразования.

В советской марксистской теории становится особенно популярным определение класса, данное на марксистских позициях В.И. Лениным в работе “Великий почин”. Классами обозначаются большие группы людей, выделяемые «по их месту в исторически конкретной системе общественного производства, по их отношению… к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это

Рисунок 1.2.1. Процесс классообразования в логике К. Маркса

Собст-вен-ность на

средст-ва

произ-водства

Отчуждение Экс-плуа-тация

Общ-ность образа жизни и клас-сового инте- реса

Классо-вое

созна-ние

Соци-альное дейст-вие

Классовая позиция - Класс «в себе» - Класс «для себя»

89 Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. - Т.4. - С. 183. 90 Гегель Ф. Философия права /Соч.-Т.YII.-М.-Л.: Соцэкгиз,1934.-С. 33.

56

такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства”91. Данное определение фиксирует возможные различия в системе занятости, возможный социальный раскол в производственных отношениях собственности и распределения продуктов, возможную социальную эксплуатацию. Вместе с тем, данная интерпретация утрачивает деятельностную природу класса, по сути, сохраняя лишь смысл «класса в себе», или «классовой позиции» как объективного места в системе общественных отношений. Кроме того, переинтерпретируется и понятие классовой позиции, из него исчезает такая важнейшая смысловая характеристика, как социальное отчуждение, уходит на «задний план» показатель эксплуатации. Данные характеристики не отрицаются, однако становятся необязательными. На этой основе развивается объективистски ориентированная, функционально-механистическая трактовка класса, получившая доминантное развитие в советской социологии и, по сути, сохраняющаяся до настоящего времени. Таким образом, создается методологическая возможность подмены содержания понятия «класс» содержанием явления статусной группы.

Такое определение было положено советскими идеологами для обоснования тезиса о достижении полной социальной однородности при социализме. Предполагалось, что эта тенденция роста однородности охватывает всю систему социально-классовых отношений в условиях социалистического общества. Однако в работах социологов показывалась более сложная реальность. О.И. Шкаратан, В.Н. Шубкин, Ю.В. Арутюнян, Ф.Р.Филиппов, М.Н.Руткевич, Л.А.Гордон, Т.И. Заславская, Р.В. Рывкина и другие авторы доказывали многомерность социальной стратификации, рост значения профессиональных, образовательных и иных иерархий в индустриальном обществе советского типа92. Так, Ю.В. Арутюнян еще в начале 70-х годов аргументировал, что в современном обществе социально-профессиональная группа является первичной основой социальной структуры93. Т.И. Заславская подробно анализировала стратификационную силу факторов отношения к средствам производства, роли в общественной организации труда, в том числе сложности труда, доли получаемого общественного богатства в приложении к советскому типу общественных отношений. Причем, проявляющиеся социальные образования рассматривались с точки зрения их социальной (как позже было обозначено автором – “трансформационной”) силы94.

91 Ленин В.И. Великий почин // Полн. собр. соч. Т.39. - С.15. 92 Шкаратан О.И. Проблемы социальной структуры рабочего класса СССР. - М., 1970. - С. 48-153; Арутюнян Ю.В. Социальная структура сельского населения СССР. - М., 1971; Рабочий и инженер. Социальные факторы эффективности труда / Под ред О.И. Шкаратана. - М.: “Мысль”, 1985. - С. 270; Буткевич М.Н., Филиппов Ф.Р. Социальные перемещения. – М.:Мысль, 1970; Руткевич М.Н. Диалектика и социология. – М.: Мысль, 1980; Заславская Т. О стратегии социального управления перестройкой // Иного не дано / Под общ. ред. Ю.Н.Афанасьева.-М.:“Прогресс”, 1988.-С.13-17; Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни.-Новосибирск:“Наука”,1991.-С. 407-419. Вклад советских социологов в изучение процессов социального расслоения проанализирован в работах: Социология в России / Под ред.В.А.Ядова. - М.:Изд-во Института социологии РАН, 1998. – С.104-129; Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. - М.: “Аспект Пресс”, 1996. - С. 265-286. 93 Арутюнян Ю.В. Социальная структура сельского населения СССР. - М., 1971. - С. 99. 94 Заславская Т.И. О социальных функциях миграции сельского населения в город // Урбанизация и рабочий класс в условиях научно-технической революции. - М., 1970.

57

Анализируя среду занятости, советские социологи вместе с тем не рассматривали возможность проявления классов «в себе» в данном типе общества, не изучалась стратифицирующая сила властных отношений, проявившиеся резкие политическо-экономические неравенства. Определенным теоретическим компромиссом между необходимостью и допустимостью, диктуемыми реальностью советского типа, стала работа польского социолога В. Весоловского, увидевшая свет в конце 70-х годов. Автор, развивая Марксову теорию классового господства в ее трех аспектах – экономической, политической и идеологической доминации, обнаруживает феномен декомпозиции классовой структуры обществ советского типа, связанный с несоответствиями в атрибутах социальной позиции (характера труда, уровней дохода, образования, престижа)95. Несколько позже В.П.Черноволенко, критически оценивая состояние теории социальной структуры в советской социологии, подчеркивает необходимость преодоления ограничения признакового пространства социальных групп функциональными характеристиками. По его мнению, структурам подобного рода должны быть присущи собственные цели и задачи, внутренняя организация, система ценностей и норм, групповое самосознание и солидарность96. Это – серьезная попытка ухода от выхолощенного методологического шаблона в понимании класса и возвращения богатого Марксового содержания в интерпретации данного явления.

Таким образом, исследования показывали, что в обществах советского типа, пытавшихся преодолеть проблему неравенств путем жесткого государственного регулирования социальных процессов, фактически шел процесс генерирования новых форм неравенств, а их политическое игнорирование вело к менее эффективному экономическому росту, низкому уровню социального благосостояния и последующему коллапсу системы под тяжестью социального недовольства. Резкие формы социального неравенства между небольшим привилегированным классом политической элиты, партийных и государственных чиновников и широчайшими массами населения публично замалчивались, как бы уходили в тень. Но, несмотря на это, в обществах советского типа укоренялись многочисленные формы неравенства, основанные на власти, обширных привилегиях, корпоративных, перераспределительных, клиентельных отношениях97. В период

- С.103; Заславская Т. О стратегии социального управления перестройкой // Иного не дано / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: “Прогресс”, 1988. - С. 15 - 34. В более поздних работах Т.И. Заславская выходит за рамки марксистской традиции, разрабатывает более широкий спектр стратификационных критериев современного общества. См.: Заславская Т. Социально-экономическая структура российского общества // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. № 6 - М.: ВЦИОМ, 1995. - С. 7-13; Заславская Т.И. Социальная структура современного Российского общества // Общественные науки и современность. 1997, № 2; и др. 95 Wesolowski W. Classes, strata and power. - London: Routledge and Kegan Paul, 1979. - Р. 18-19, 115; Весоловский В. Классы, слои и власть. - М.: “Прогресс”, 1981. 96 Черноволенко В.П. Про подолання спрощених уявлень про соціальну структуру радянського суспільства // Філософська думка. – 1988, № 1. 97 Заславская Т. О стратегии социального управления перестройкой // Иного не дано / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: “Прогресс”, 1988. - С. 13-17; Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. - Новосибирск: “Наука”, 1991. - С. 407-419; Радаев В., Шкаратан О. Власть и собственность // Социологические исследования. 1991, № 1. - С. 50-61; Wesolowski W. Classes, strata and power. - London: Routledge and Kegan Paul, 1979. - 159 р. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. - М.: “Аспект Пресс”, 1996. - С. 265-286.

58

постсоциалистической трансформации стала происходить активная легализация данных неравенств, а возможности фактически неконтролируемой перекомбинации, присвоения и быстрого наращивания капиталов определенными группами привели к расширению и углублению социальных расколов в постсоветских обществах.

С конца 60-х годов в социологии Британии, Франции, Америки и других странах стал наблюдаться рост популярности марксистской классовой теории в применении к западному обществу благодаря работам Р. Дарендорфа, Е. Томпсона, Дж. Роемера, Э. Райта, И. Валлерштайна и других авторов. Показателен центральный вывод, который делает Э. Райт, изучая на позициях неомарксизма классовые отношения в современном обществе: “не удается обобщить современные изменения адекватно Марксовой классовой схеме, однако удается существенно развить саму схему через ее трансформацию”98. В третьем разделе настоящей работы будут подробно проанализированы аналитические подходы к изучению классов обществ поздней современности в неомарксистской парадигме. Введенное К. Марксом в социологический оборот понимание класса дало возможность последующим поколениям исследователей анализировать процессы динамики современного общества с позиций производственных отношений, внутренних противоречий и источников социальной активности. Особую популярность в западной социологии приобрела типология классовых систем, предложенная Э. Райтом. Автор использует неомарксистскую концепцию эксплуатации, развитую Дж. Роемером99, и строит типологию на основе следующих критериев: • неравно распределенные важнейшие социальные блага; • механизм эксплуатации; • ведущие классы и классовые контрпозиции; • центральная задача трансформации общества.

Типология представлена в таблице 1.2.1. Таблица 1.2.1

Типология классовых систем100

Тип клас-совой систе-мы

Неравно распре-деленные принцип. блага

Механизм эксплуа-тации

Веду-щие

классы

Веду-щие

контр-позиции

Цент-ральная задача транс-формации

1. Феода-лизм

Рабочая сила Принуди-тельное отчужде-ние прибав. труда

Поме-щики и крепо-стные

Буржу-азия Индиви-дуальное освобож-дение

2. Капита-лизм

Средства производ-

ства (эконом. ценности)

Рыночный обмен рабочей силы и

товаров

Капи-талист и рабо-чие

Менед-жеры Обобщест-вление средств производ-

ства

98 Wright E.O. Politics and Society. - Published by “New School of Social Science Research”, 1980. - Р. 328-333. 99 См. раздел 3.2 настоящей работы. 100 Wright, E.O. A General Framework for the Analysis of Class Structure // Social Stratification in Sociological Perspective. Ed.by D.Grusky.-Stanford Univ.Western Press.1994.-Р.105-07.

59

3. Эта-тизм (гос.–бюрокр. социа-лизм)

Органи-зация (полит.

ценности)

Плановое присвое-ние и распреде-ление прибав. продукта, основан-ное на

иерархии

Упра-вляю-щие, бюро-кратия и управ-ляемые

Интел-лиген- ция /

специалисты

Демокра-тизация организа-ционного контроля

4. Социа-лизм

(“прод-винут. Индуст-риа-лизм”)

Умения, Квалифи-кация,

Образова-ние

Договор-ное перераспределениеприбав. продукта

от рабочих к специали-стам

Специалисты и рабо-чие

? Реальное (сущест-венное) равенство

Типология Э. Райта дает возможность непротиворечиво обобщить сущностное разнообразие классовых систем предсовременного и современного обществ с точки зрения их исторической динамики.

Классовая концепция М. Вебера вполне может быть рассмотрена как продолжающая логику анализа К. Маркса, но на другом уровне обобщения, в котором уже существенную роль играют индивидуальные различения. М.Вебер также рассматривает классы с точки зрения их экономического положения и возможности социально направленных действий.Однако в своих работах (прежде всего таких, как “Очерки по социологии”, “Теория социальной и экономической организации”, “Экономика и общество”, “История хозяйства”101) он существенно модифицирует подход К. Маркса, формируя самостоятельную точку зрения на проблему классов. Для М. Вебера “классы” не являются общностями, они только предоставляют возможность для совместных действий. Предметом его анализа становятся социальные образования, имеющие экономические различия в соответствии с их рыночными позициями, то есть, вводится элемент конкурентности в рассмотрение классовых отношений. Основаниями рыночной позиции, по М. Веберу, являются не только капитал, контроль за средствами производства (или его отсутствие), но и квалификация и профессиональное образование. Высокие рыночные позиции могут занимать те, кто обладает редкой и ценимой на рынке квалификацией, и вследствие этого имеет высокие заработки. Данные экономические различия, согласно автору, порождают неравенства в жизненных шансах как возможностях обладать частью экономического и культурного капитала, предоставляемого обществом. Жизненные шансы, определяемые различными рыночными позициями, оцениваются людьми, становятся основанием их социального положения.

С целью концептуализации логики формирования классовой позиции М. Вебер вводит понятие статуса, адаптируя представления о средневековых сословиях к условиям современного общества102. Социальный статус, предполагающий меру социального уважения, престижа, рассматривается им как важное основание

101 Weber M. Essays in Sociology. - New York: Oxford Univer. Press, 1946. - Р. 180-195; Weber M. Economy and Society. Vol.1.- Berkeley: Univer. of California Press, 1968. - Р. 43-46, 341-342, 344; Вебер М. История хозяйства. Очерк всеобщей социальной и экономической истории. - Птг, 1923; Вебер М. Основные понятия стратификации // Социологические исследования. 1994, № 5. - С.147-156; Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А. Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. - С.85 – 106. 102 Вебер М. История хозяйства. Очерк всеобщей социальной и экономической истории. - Птг, 1923. - С. 199.

60

стратификации классов. Через стилизацию жизни данное основание укрепляется, но тем самым производится и новый тип социальных различий, важным компонентом которого являются индивидуализированные практики. Специфический стиль жизни ожидается от всех тех, кто стремится принадлежать к определенному статусу. Чем более привилегирован социальный статус, считал М. Вебер, тем более выраженной является специфика стиля жизни103. Открытие М. Вебером феномена стилизации жизни как важного фактора укрепления статуса, классовой позиции сыграло важную роль в последующих изучениях культурных оснований стратификационных неравенств, дало возможность более глубоко показать специфику классов и их внутреннее сегментирование.

Наконец, М. Вебер вводит еще одно, довольно дискуссионное, основание – партийной принадлежности как аспекта власти, важный политико-организационный ресурс, который может быть использован в классовых действиях. Это понятие будет активно реинтерпретироваться последователями Веберовского подхода. В рамках неовеберианского направления основание “партийной принадлежности” развивается в показателях власти, влияния, политического и гражданского присоединения и участия, идейных предпочтений. Понимание процесса формирования класса через «партийное присоединение» по содержанию сближается с представлениями К. Маркса о формировании «классового сознания» и «класса в себе» как реального класса, способного бороться за свои интересы. Однако, в отличие от Марксовых идей, Веберовское понятие “партийное присоединение” не определяется исключительно классовой принадлежностью; в его основе могут лежать религиозные, языковые, националистические идеи и др. Другими словами, те идейные (ценностные) присоединения, которые отражают и определяют социальные оппозиции в обществе, также могут быть выражены в классовых действиях, стать основанием классовой стратификации.

Исходя из указанных характеристик, М. Вебер различает следующие основные четыре классовых позиции в современном ему обществе, которые могут проявлять себя как класс: • собственники; • интеллектуалы, администраторы, менеджеры; • традиционная мелкая буржуазия, мелкие бизнесмены и предприниматели; • рабочий класс. Каждая из классовых позиций является неоднородной, имеет сложную внутреннюю структуру, определяемую различиями статусов и квалификации104. При этом собственность, капитал выступают лишь одним из оснований для описания классов. Согласно Веберу, мы можем говорить о “классе”, точнее - классовой позиции, в следующей ситуации: 1) при описании совокупности людей, имеющих общий специфический причинный

компонент их жизненных шансов, 2) данный компонент представлен исключительно экономическими интересами

обладания ресурсами и возможностями для получения дохода, 3) и сам выступает либо товаром, либо условием рынков труда105.

Это – описание “классовой ситуации” как типичного для совокупности людей шанса в приобретении товара, жизненных условий и личностного жизненного опыта, который детерминирован величиной и видом власти (или 103 Weber M. Essays in Sociology. - New York: Oxford Univer. Press, 1946. - Р.190-192. Вебер М. Основные понятия стратификации // Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А. Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. - С. 96 – 98. 104 Weber M. Essays in Sociology. - New York: Oxford Univer. Press, 1946. - Р.190-192. 105 Там же, с. 190-192.

61

отсутствием таковой) использовать товары или умения ради получения дохода в условиях данного экономического порядка. В таком понимании “классовая ситуация” определяется “рыночной ситуацией”, а термин “класс” отражает любую группу людей, которая основана на подобной ситуации и проявляется в специфическом действии106. Вместе с тем, по М. Веберу, не любое совместное действие является выражением класса. Согласно автору, класс проявляется только в совместных действиях, направленных на социетальную систему. Такие “социетальные действия” отражают специфику классовой ситуации, потребность укрепления или изменения жизненных шансов, ориентированы на рационально мотивированную регуляцию интересов. (На рисунке № 1.2.2 представлена интерпретация веберовской схемы процесса классообразования). Наличие общей классовой ситуации, как полагает М. Вебер, не определяет необходимость, неизбежность социетальных действий. Классовая ситуация может быть ограничена лишь такими ее эффектами, как исключительно простые реакции по типу “массовых действий”, либо “общностными действиями”, ориентированными на чувство совместности, испытуемое акторами. Возможность перерастания массовых действий членов класса в общностные, либо социетальные связана с общими культурными и, особенно, интеллектуальными условиями, а также выраженностью контрастов, прозрачности связей между причинами и следствиями классовой ситуации. Совместные действия членов класса становятся “классовыми” (“социетальными”) действиями тогда, когда контраст жизненных шансов не только воспринят как факт, но и осознан как результат данного распределения собственности либо структуры конкретного экономического порядка107. Только в такой ситуации представители класса могут выступать против существующей структуры неравенств в форме рационального общего действия.

Рисунок 1.2.2. Процесс классообразования в логике М.Вебера

Рыноч-ная позиция

Жизнен-ные

шансы

Ста-тус

Стиль жизни

К л а с с о в а я с и т у а ц и я Политическое присоединение

К л а с с как

Социетальные действия

Фактор наследования

субъект соц. действия

Веберовский подход к пониманию класса подчеркнул структурно-

деятельностную природу данного феномена, определил его исследовательские контуры на многие годы вперед, был ярко развит в работах последующих авторов (в частности, Ф. Паркина, Дж. Локвуда, Дж. Голдторпа и других).

Среди названных авторов лишь Фрэнсис Паркин, пожалуй, не вышел за рамки очерченного классиком дискурса класса, при этом сумел развить такой важный 106 Там же, с. 180-184. 107 Weber M. Essays in Sociology. - New York: Oxford Univer. Press, 1946. - Р. 185-189.

62

аспект производства классов, как коллективные действия. В концепте класса М. Вебер отразил взаимосвязь социальных и индивидуальных оснований процесса классообразования; Ф. Паркину удалось подчеркнуть значение и диалектику этих источников. Анализируя современные процессы классообразования, Ф. Паркин пришел к выводу о доминантном влиянии на формирование класса факторов индивидуализма и коллективизма, выделил их как специфические архетипы108. Коллективизм, или коллективные действия – это, согласно Ф. Паркину, один из архетипов классовой специфики. Проявление потребности в коллективных действиях активно стимулирует процесс классообразования. Данная потребность, как считает автор, возникает из базисной осознаваемой потребности улучшения жизненных шансов конкретной группы через монополизацию ключевых ресурсов (образовательных, квалификационных, языковых, религиозных и др.). Такое коллективное действие, по Ф. Паркину, принимает форму “классового ограждения” (особенно в политических характеристиках) от других социальных групп – претендентов на ресурсы и вознаграждения. Классовое ограждение способно реализовываться в двух основных формах: “социального исключения” и “социальной узурпации”. Идеальные коллективные действия, которые основаны на расовых, этнических, религиозных и других ограждениях, способны стать основой подчинения иных групп общностного (в Веберовском смысле) характера. Такие коллективные действия и указанные группы, считает Ф. Паркин, приобретают форму “социального исключения”, а тотально заключенный в них негативный статус является инструментом для сохранения и защиты привилегированных позиций первичной социальной группы – класса109. Современными известными примерами таких групп социального исключения могут быть группы национальных, религиозных меньшинств, собранных в гетто, группы черных в условиях апартеида, “врагов народа” в сталинских лагерях и другие, каждые из которых могут быть представлены как продукты социального ограждения определенных классов. Коллективные действия класса, которые ведут к солидаризации с вышестоящими социальными группами, обладающими властью, и таким образом пытаются влиять на использование власти для улучшения собственных жизненных шансов, приобретают форму “социальной узурпации” в отношении иных групп, претендующих на использование подобных ресурсов и вознаграждений110. В реальной жизни, полагает Ф. Паркин, классы обычно используют сочетание форм коллективных действий узурпации и исключения для достижения собственных интересов. Из этого следует очень важный для анализа процессов классообразования вывод о том, что именно коллективные, солидарные действия приводят к проявлению социальной общности как класса.

Полярный архетип классовой специфики связан с социальным ограждением, основанном на индивидуализме. Данный фактор способен, как считает Ф. Паркин, стимулировать рост производных социальных групп. Отличительной особенностью таких групп является интенсивная социальная фрагментация и частичная проявляемость111. Автор в качестве примера “производной социальной группы” приводит “класс интеллектуалов”, где группа является фактически замещенной дискретными сегментированными статусами, которые никогда не достигают точки

108 Parkin F. Marxism and Class Theory: A Bourgeois Critique. - New York: Columbia Univer. Press, 1979. - Р.11-113. 109 Там же, с.19-23. 110 Там же, с.23-24. 111 Parkin F. Marxism and Class Theory: A Bourgeois Critique.- New York: Columbia Univer. Press, 1979.- Р.24-30.

63

схождения, вместе с тем проявляют себя в специфических солидарных действиях. Эта точка зрения о фрагментированности “класса интеллектуалов” отражает реальное состояние группы в обществе, однако противоречит выводам других авторов112 о сильной тенденции интегрирования данного класса в последние десятилетия на основе общности рабочей и трудовой ситуации, преодолевающей противоречия индивидуализма. Данное эмпирико-теоретическое противоречие, на наш взгляд, является относительным, обусловленным процессами идеальной типизации и не понижает значение теории классового (группового) ограждения Ф. Паркина. Главным эффектом архетипа индивидуализма является эмерджентная природа класса, его постоянное переутверждение в противоречивых тенденциях фрагментации и коллективизации социальных действий. Факторы индивидуализма и коллективизма взаимодополняют и определяют друг друга через производство стратификационных систем, которые располагаются в различных точках социального пространства между этими двумя экстремами. В упрощенной форме это можно представить следующим образом (см. рисунок 1.2.3). На рисунке комбинация обоих факторов социального ограждения представлена в трех главных формах проявления классовой позиции (общностные группы, социальные классы, сегментированные статусные группы). Произведенный класс может быть расположен в направлении одного из полюсов сообразно относительному весу двух названных факторов. В проявлении классовых позиций, согласно Ф.Паркину, могут быть несколько социально опасных следствий.

Рисунок 1.2.3. Стратификационные механизмы и структуры по Ф. Паркину

Коллективное Индивидуальное ограждение ограждение Общностные Социальные классы Сегментированные группы статусные группы Так, с его точки зрения, следствием доминанты общностных условий, коллективного ограждения может стать деградация личности, личностного достоинства, замещение индивидуальности стереотипом “членства в группе”. А следствием политики социального исключения является усиление потребности подчиненной группы создавать альтернативную моральную идентичность. Социально опасным следствием доминанты индивидуального ограждения является атомизация общества, утрата мобилизационного потенциала коллективных действий113.

Схема классового ограждения Ф. Паркина, на наш взгляд, позволяет объяснить некоторые явления, связанные с классовыми несоответствиями, а также типичные коллективные действия групповых акторов в их борьбе за утверждение собственных позиций в социальном пространстве. Данный подход может быть полезен в рассмотрении процессов классового реструктурирования постсоциалистических обществ.

112 Savage M., Barlow J., Dickens A. аnd Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture: Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge,1992.-Р.146–148. Данное явление будет рассмотрено в разделе 4 настоящей работы. 113 Parkin F. Marxism and Class Theory: A Bourgeois Critique.- New York: Columbia Univer. Press, 1979.- Р. 96– 101.

64

Следствием нарастания сложности индустриальных обществ, усиления плюрализации социального пространства в ХХ веке стали изменения, которые обнаруживаются в системах социальных неравенств. Развитие современных классовых систем продемонстрировало возможность различных вариантов комбинации классовых ресурсов, механизмов классообразования (один из вариантов интерпретации представлен в таблице 1.2.1), высокую внутреннюю динамику проявлений класса. Отражением присходящих изменений, теоретической реакцией на плюрализацию эмпирических реалий стала тема “отклоняющегося значения класса”114 в текущем веке. Развитый на основе подходов К. Маркса и М. Вебера концепт “класса” приобрел множество значений, наиболее общими из которых являются следующие: 1) “класс” как обобщенное описание структуры экономических и политических неравенств; 2) как обобщенный термин для идентификации социального положения и престижа, по сути, тождественный с понятием статуса; 3) для описания иерархически расположенных в обществе групп, выделяемых по разным признакам; 4) для идентификации реальных / потенциальных социальных сил, или социальных акторов, способных существенно влиять на динамику общества. Таким образом, данное понятие в современной социологии стало активно использоваться для описания широких вариаций неравенств в современных обществах: от структуры материальных неравенств, неравенств социального положения и престижа до неравенств в политической силе, ценностном выборе и стилях жизни. Известные американские социологи К. Сваластога115, О.Данкен116, Д. Граски117 разработали близкие типологии существующих в современных обществах оснований классовых стратификаций. Их анализ и обобщение позволяют выделить следующие системы ценностей, способные образовывать основания для формирования классовых позиций в современном обществе: 1. Экономическое основание, факторы собственности и эксплуатации. Определяет

классы эксплуатирующих и эксплуататоров, собственников и не-собственников на землю, предприятия, профессиональную практику, бизнес, ликвидное имущество, человеческие ресурсы и рабочую силу.

2. Организационно-политическое основание. Позволяет выделить классы, обладающие и не обладающие властью в обществе, социальных общностях и организациях, партиях, также по фактору политического лидерства.

3. Основание занятости. Выделяет классы по участию в разделении общественного труда, характеру занятости.

4. Культурно-символическое основание. Расщепляет классы по практикам потребления, “хорошим манерам”, жизненному стилю, престижу, репутации, этнической и религиозной «чистоте».

5. Социальное основание. Обосновывает выделение классов по доступу к высокостатусным социальным сетям, “социальным галстукам”, ассоциациям и клубам, членству в общественных объединениях.

114 Crompton R. Class and Stratification. An Introduction to Current Debates. - Polity Press, 1993. - Р. 8 –14. 115 Svalastoga K. Social Differentiation. - New York: D.McKay Co.,1965. - Р.70. 116 Duncan O. Social Stratification and Mobility: Problems in the Measurement of Trend // Indicators of Social Change. Ed. by Eleanor B.Sheldon. - New York: Russel Sage Foundation,1968. - Р.686-690. 117 Grusky D. The Contours of Social Stratification // Social Stratification in Sociological Perspective. Ed. by D.Grusky. - Stanford University.Western Press.1994. - Р. 3-38.

65

6. Гражданское основание. Обосновывает классы по гражданским, политическим, социальным, экономическим правам.

7. Личностное основание, “человеческий капитал”. Разделяет классы по умениям, специальным знаниям, опыту и навыкам работы, формальному образованию, знанию.

Данные основания позволяют анализировать классы как реально существующие большие социальные общности, обладающие теми или иными приоритетами в распределении общественных ценностей. А конкретные социологические подходы отражают те или иные эффекты реального местоположения классов в системе ценностей и ресурсов, которые они способны либо стремятся контролировать.

В приведенной классификации теоретических оснований класса много упрощений. Вместе с тем, она обращает внимание на то существенно новое, что проявляется в обществах поздней современности – множественность оснований неравенства и стратификации, уход от однозначных, “жестких” пониманий класса. Данная ситуация порождает также и множественные проблемы в современном классовом анализе, прежде всего – проблемы интерпретации, которые будут рассмотрены в последующих разделах.

Итак, концепт класса в базисных социологических теориях был представлен как сложный социальный феномен, отражающий существенные социальные неравенства в обществе, связанные с обладанием разным доступом к социально значимым ресурсам, проявляющий себя в социетальных действиях по отстаиванию собственных интересов. Термин “класс” является наиболее общим понятием, описывающим структуры макро-неравенств в современном обществе. Классово основанные социальные образования были динамичным источником, социальными силами, агентами многих социальных изменений и трансформаций, характеризующих современную эпоху.

Теоретический анализ классовых неравенств, концептуализация явления «класс», предпринятые К. Марксом и М. Вебером, опирались на эмпирические реалии одного из периодов и форм развития современного общества - индустриального капиталистического общества ХIХ века, а также начала ХХ в. Несмотря на то, что их теоретическое наследие определило две конкурирующие социологические традиции, основания данных концепций, с нашей точки зрения, не являются противоречивыми. Данные основания могут быть рассмотрены как дополнительные принципы в рамках целостного структурно-деятельностного подхода. Общим в данных концепциях является, прежде всего, то, что авторы рассматривают класс как возможность сознательных солидарных действий большой группы людей, которые занимают подобные социальные позиции в пространстве неравно распределенных ресурсов общества. Такие действия становятся отражением потребности изменить или укрепить свою классовую позицию. Акцент на возможные коллективные, более широко - солидарные действия, направленные на общественную систему, на изменение/укрепление жизненных шансов, подчеркивает то главное, что отличает класс от статусной и любой иной группы. Именно, прежде всего, на этой основе возможен определенный синтез идей К. Маркса и М. Вебера в понимании класса.

Оба автора подчеркивают важность экономических факторов в формировании классовых позиций и специфического видения общества. Но если К. Маркс заглядывает, как бы, вглубь проявления фактора, определяя его через собственность на средства производства и возникающие на этой основе отношения отчуждения и эксплуатации; то М. Вебер обозначает широкое поле проявления фактора, которое обнаруживается в конкурентности рыночных ситуаций и выходит

66

за пределы узкого понимания экономизма. Именно данный фактор, с точки зрения авторов, прежде всего, определяет социальные оппозиции (которые, по М. Веберу, закрепляются в статусах и жизненных стилях) и социальную силу акторов.

Концепция К. Маркса подчеркивает феномен класса как продукт специфических производственных отношений, социальных отношений отчуждения и эксплуатации; тем самым, фиксирует внимание на наиболее крупных макросоциальных расколах общества. Концепция М. Вебера позволяет увидеть множественные проявления существенных социальных неравенств в обществе через специфические стили жизни и жизненные шансы, типичные для социальных акторов и отражающие их как социальные, так и индивидуализированные начала. Именно с этих точек зрения данные теории могут быть рассмотрены как взаимодополняющие принципы анализа видимого целостного аспекта реальности, связанного с процессом классообразования.

2.3 Современная социальная трансформация и проблемы классового анализа

К концу ХХ века в классовом анализе современных обществ проявился комплекс серьезных проблем, который оказался сконцентрированным в двух аспектах: аспекте существенных социальных изменений обществ поздней современности и отражающем их аспекте современных дебатов в социологической теории. Различные социологические исследования зафиксировали падение объективной идентификации с социальным классом, размещенным в системе производственных отношений, и изменение субъективной классовой идентификации. В таблице 1.3.1 представлены результаты сравнительного международного исследования по проекту Delphi Study за 1997 год, отражающие средние значения уровней объективной и субъективной классовой идентификации в западных индустриальных обществах. Как видно из данных таблицы уровень общей социально-классовой идентификации в современных индустриальных странах является, в среднем, относительно невысоким (примерно 11%), концентрируется в структурах занятого (в том числе временно неработающего) населения, усиливается с ростом статусных позиций.

Эти и другие подобные эмпирические факты в качестве важнейшего гносеологического вопроса современного социологического познания поставили вопрос о том, в какой мере корректно использование концепта “класс” в анализе процессов социальных изменений современных обществ и проявляющихся социальных неравенств. У. Бек, а следом и другие теоретики постмодернизма, заявили, что теории классового анализа, отражавшие эмпирическую реальность “современного” общества, перестают играть полезную роль в понимании ныне существующих обществ118. В журнале международной социологической ассоциации “International Sociology” были опубликованы наиболее важные подходы в дебатах по классовому анализу, сфокусированные на проблеме валидности класса.

Таблица 1.3.1 Выбор классовой идентификации “объективными” и “субъективными”

классовыми группами119 (%) Идентифи-кация

по первому выбору

Идентифи-кация по второму выбору

Общая соц.-класовая иденти-фикация

118 Beck U. Risk Society. Towards a New Modernity. - SAGE Publications, 1992 (1986). - Р. 9 -102. 119 Delphi Study on Social Stratification and Inequalities, 1997.

67

В целом по массиву опрошенных по национ. выборкам

4,4

6,4

10,8

I.Представители “объективных” классов (по занятости):

• неработающие

3,7

5,5

9,2

• безработные

7,2

8,8

16,0 • рабочие ручного труда

5,1

6,7

11,8 • служащие, технические

работники, т.п.

5,3

8,2

14,1 • бизнесмены и менеджеры

4,0

7,2

11,2

II.Представители “субъективных” классов (по самоидентификации): • рабочий класс

5,8

5,0

10,0 • средний и низший средний

классы

4,3

6,7

11,0 • высший и высший средний

классы

6,2

10,8

17,0

В рамках дебатов американские социологи Н. Кларк и С. Липсет сделали провокационное заявление о том, что “класс является старомодным концептом, хотя порой он и соответствует более ранним историческим периодам”. Они предположили, что классовый анализ может быть уместным лишь в исторической перспективе, так как социальная иерархия является убывающей, а экономическая и семейная иерархии становятся ныне значительно менее детерминированными, чем пару поколений тому назад120. Авторы доказывают, что достижение материальных стандартов жизни ослабляет иерархию и коллективизм, и в то же время повышает индивидуализм. Подобным образом, экономический рост ведет к ослаблению классовых отношений. Семейные и межличностные отношения стали в обществе поздней современности более равными, гендерные роли стали более гибкими, повысилась толерантность по отношению к поведению “других”. Таким образом, семья потеряла свое влияние на определение образовательной и профессиональной стратификации, а социальная мобильность существенно выросла. Кроме того, классовое основание политического поведения стало существенно менее выраженным, чем ранее. Продолжая это направление в дискуссии, Я. Пакульски и М. Уотерс в рамках теории постмодернизации аргументируют тезис о “смерти класса” как падении значения классовых отношений и идентичностей перед лицом социальной фрагментации, индивидуализации и консьюмеризма121.

В реплике на статью Н. Кларка и С. Липсета другие американские исследователи - М. Хоут, К. Брук и Дж. Манза - доказывают, что классы остаются

120 Clark T., Lipset S.. Are Social Classes Dying? // International Sociology. 1991, №6. - P. 397-410, 397. 121 Pakulski J., Waters M. The Death of Class. - London: Sage Publications, 1996. - P. 173.

68

релевантными постиндустриальным обществам122. Они утверждают, что социальная иерархия и классовые отношения представляют собой два различных социологических концепта, которые были смешаны Т. Кларком и С. Липсетом. Классовая позиция продолжает так же хорошо определять экономические роли на трудовом рынке, как и материальные интересы, и жизненные шансы. Британский социолог Х. Брэдли, комментируя книгу Я. Пакульски и М. Уотерса, подчеркивает провокационный и раздражающий характер сделанного ими заявления, поскольку многочисленные эмпирические данные убеждают в адекватности классового концепта многим аспектам социальных неравенств и политических идентичностей123.

Представляется, что нет большого смысла далее цитировать данные дебаты; более важно показать, в какой мере и каким образом уместен классовый анализ в контексте изменяющейся социальной реальности. В настоящем разделе будут рассмотрены проблемы классового анализа в плане теоретических дебатов, а также в плане фактуальной реальности.

2.3.1 Оппозиция или синтез структуры и действия в классовом анализе?

Современная история социологических теорий социальной стратификации и классового анализа стала специфическим “зеркалом”, в котором процессы изменений в социально-классовом пространстве обретают некоторую относительную завершенность через формы осмысления. А саму историю можно представить как текущую историю всех тех дебатов относительно контуров класса в обществе продвинутого индустриализма, которые волнообразно усиливаются по мере накопления фактического знания о происходящих изменениях в социальном пространстве. Причем, эти дебаты, так или иначе связанные с идентификацией изменяющихся классов, рассматриваются их участниками как “неизбежная прелюдия к выработке политической стратегии”124, стратегии по регулированию социальных отношений и неравенств.

С конца 60-х годов в социологической теории происходит существенное изменение тональности и содержания дебатов относительно класса. В более ранний послевоенный период обсуждение класса не выходило за логические рамки позитивизма, функционализма и концепции “индустриального общества”, что позже позволило Э. Гидденсу определить данный исследовательский период как период “ортодоксального консенсуса”125. И хотя “ортодоксальный консенсус” имел и своих критиков, прежде всего в лице конфликтных теорий, данная критика также по существу не выходила за рамки позитивизма. Классы рассматривались как имеющие объективное существование, которое может быть эмпирически измерено через соответствующую социальную позицию, классовое происхождение связывалось с семейным статусом, а профессиональная структура обычно выступала основной рамкой, в которой классы могут быть размещены. Классы, по сути, представлялись как сумма нуклеарных семейных ситуаций, подобных между собой и отличающихся от других классово типичных семейных ситуаций. К примеру, в эмпирических

122 Hout M., Brooks С., Manza J. The Persistence of Classes in Post-Industrial Societies // International Sociology. 1993, № 8. - P.259-277. 123 Bradley H. Jan Pakulski and Malcolm Waters, “The Death of Class”. Book Reviews. // Sociology. The Journal of BSA. 1999. Vol. 33, № 1. - Р. 164-165. 124 Parkin F. Marxism and Class Theory: A Bourgeois Critique. - New York: Columbia University Press. 1979. - Р.16. 125 Social Class and the Divixion of Labour. Ed. By A. Giddens, G. Mackenzie. - Cambridge Univer. Press: Cambridge, 1982.

69

операциональных дефинициях классового концепта предлагалось использовать показатель дохода семьи, точнее “дохода главы домохозяйства”126. Смысл данного показателя заключал в себе типично мужскую гендерную нагрузку. Это означало, что трудовое участие женщин фактически не регистрировалось в классовом анализе, либо представлялось как в среднем отсутствующим. С другой стороны, как отмечает У. Бек, те исследователи, которые рассматривали доходы женщин и мужчин отдельно, вынуждены были рисовать образ расколотой социальной структуры, которая никогда не может быть снова собрана в единый образ127. Были разработаны многочисленные индексы, шкалы профессионального престижа, на основании которых систематизировались представления о классах. Однако, в силу слабой аргументированности природы классовых индексов, существенных различий в требованиях к их использованию, профессиональные шкалы стали лишь дополнительным источником критики классового анализа. Вместе с тем, уже в рамках ортодоксального консенсуса в ведущих теориях класса и стратификации была разработана идея К. Маркса различать “класс в себе” и “класс для себя”, т.е. класс, который существует как историческая объективная реальность, представляющая собой элемент структуры, и класс, осознавший свою идентичность и способность действовать, главным признаком которого является социальное действие. На гносеологические следствия разработки данной идеи впервые всерьез обратили внимание Р. Бендикс и С. Липсет в работе “Класс, статус и власть”128, вышедшей в свет в 1959 году. Особое влияние в этот период в западной социологии получает работа Р. Дарендорфа “Класс и классовый конфликт”, в которой автор подверг резкой критике сложившуюся ситуацию в отношении понимания класса и, отталкиваясь от работ К. Маркса и М. Вебера, представил классовую структуру как “позиции в ассоциациях (в т.ч. и профессиональных), координированные властью и определяющие себя характеристиками участия либо исключения из участия во власти”129. “Классы, - по Р. Дарендорфу, - являются основанными на различиях в легитимной власти, ассоциированной с определенными позициями, т.е. на структуре социальных ролей в отношении к их властным ожиданиям. Это следует из того, что индивиды становятся членами класса, выполняя некоторую социальную роль”130. Таким образом, Р. Дарендорф перевел обсуждение класса в пространство социальных действий, власти и конфликта.

В этот же период широкий резонанс приобретает исследование Д. Локвудом классового сознания рабочих-клерков. В книге “Рабочий в черном пальто” (1958 г.) Д. Локвуд представляет ставшую позже влиятельной теорию “классовой позиции”, основанную на синтезе некоторых идей К. Маркса и М. Вебера с преобладанием веберовской методологии. Автор описывает класс как социально-экономическую группу, определяемую классовой позицией. Последняя включает три компонента:

126 Blau P.M., Duncan O.D. Measuring the Status of Occupations // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. by D.B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р. 204-208. 127 Beck U. The Reinvention of Politics: Towards a Theory of Reflexive Modernization // Beck U.,.Giddens A,, Lash Sc. Reflexive Modernization. Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. - Stanford: Stanford Univer. Press, 1994. - P. 13-14. 128 Class, Status and Power / Ed. By R.Bendix, S.M. Lipset. 2nd edn. - London: Routledge, 1967. 129 Dahrendorf R. Class and Class Conflict in the Industrial Society. - London: Routledge, 1959. - P. 151. 130 Там же, с.149.

70

• фактор рыночной ситуации - экономическая позиция, определяемая источниками и размерами дохода, степенью устойчивости и безопасности работы, возможностью восходящей профессиональной мобильности;

• фактор трудовой ситуации – комплекс социальных отношений, в которые индивид вовлекается через собственную позицию в разделении труда;

• фактор статусной ситуации – позиция индивида в иерархии престижа в обществе. Комбинация, единство данных компонентов, по Д. Локвуду, становится фактором формирования классового сознания131. Вопрос о классовом сознании и действии - центральная проблема его работы, а фокус классового анализа смещается от структуры к действию. (Со второй половины 70-х годов концепты трудовой и рыночной ситуаций станут ключевыми элементами в теоретической классовой схеме Дж. Голдторпа – одной из наиболее влиятельных в социологии последних десятилетий).

Обобщая ситуацию, сложившуюся в классовом анализе, Р. Бендикс и С. Липсет напишут: “Общая теория класса состоит из двух аналитически самостоятельных элементов: теории классовой формации и теории классового действия, или классового конфликта”132. Если первый “элемент” отражает в большей мере статику социальной стратификации с точки зрения места расположения классов и групп, то второй “элемент” описывает и объясняет динамику процессов структурации и классообразования.

Позже, идея класса как выражение социального действия становится лейтмотивом критики позитивизма в рамках теории структурации Э. Гидденса и, более широко, теорий социального действия. Класс перестает рассматриваться только как элемент структуры. Как неомарксистские, так и неовеберианские теоретики подчеркивают, что класс неотделим от классового сознания. Э. Гидденс утверждает, что ни структура, ни действие не имеют преимущества в выражении класса. Э. Гидденс развивает целостную концепцию структурации, которая становится одной из ключевых в современной социологии133. В работе “Классовая структура продвинутого общества” (1973 г.) автор представляет концепт “структурации” как способ, которым экономические отношения трансформируются в не-экономическую социальную структуру, становятся социальным классом134. Э. Гидденс идентифицирует два типа структурации. Первый – промежуточная структурация – описывает связи между отдельными рыночными возможностями (такими, как собственность на средства производства, обладание образовательной и технической квалификацией, обладание рабочей силой) и отождествляемыми с ними социальными группами. Промежуточная структурация является определяющей в расширении социальной мобильности. Второй тип – непосредственная структурация - обращает внимание на факторы, которые придают форму отдельным классовым образованиям, включающим отношения распределения и влияния на рабочем месте, в организации, а также влияние “распределительного группирования” в различного рода социальных общностях. Э. Гидденс подчеркивает взаимообусловленность структуры и действия, возможность производства и воспроизводства отношений между акторами через регулярные социальные

131 Lockwood D. The Blackcoated Worker.- London: Allen and Unwin, 1989. 2nd edn. - P. 15-16. 132 Class, Status and Power / Ed. By R.Bendix, S.M. Lipset. 2nd edn. - London: Routledge. 1967. - P. 153. 133 Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. - Polity Press, 1984. - Р. 281-354. 134 Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: UNWIN HYMAN, 1980. - P.355.

71

практики135. Автор обращает внимание, что при этом чувство общностной идентичности совсем не обязательно предполагает «ценностное сознание», а может быть заявлено через формы практического и дискурсивного сознания136. Данный тезис существенно расширяет рамки, поставленные К. Марксом в анализе «классового сознания». Более того, Э. Гидденс аргументировал, что структурация является непосредственным результатом осознания классом самого себя, но не является результатом исключительно классового сознания как определенной оппозиции другим социальным классам137.

Таким образом, классовые отношения, в отличие от утверждений функционализма, были представлены скорее деятельностно структурированными, чем просто существующими как объективная данность. Предпринятая Э. Гидденсом идентификация социального класса объединила структуру и действие.

Представители феноменологической социологии в макросоциологических обобщениях идут далее и производят теоретический сдвиг от идеи объективной реальности к идее реальности как социальной конструкции. Ключевой является мысль, высказанная П. Бергером и Т. Лукманом о том, что общества обладают собственными историями, “в процессе которых возникают специфические идентичности; но эти истории, однако, творятся людьми, наделенными специфическими идентичностями”138. Особые исторические социальные структуры порождают типы идентичности, от которых зависят ориентация и поведение в повседневной жизни; практика повседневной жизни, в свою очередь, создает или подтверждает структурные идентичности. В таком ракурсе класс выступает как социальная конструкция и как субъект социального конструирования, отражающие реальность истории и повседневной жизни.

На фоне и в рамках данных дебатов получает развитие так называемый “реалистический” подход к классовому анализу, который пытается уйти от проблемы структуры и переводит эмпирический фокус на процессы классообразования с точки зрения факторной многомерности и случайности. Однако, несмотря на очевидную исследовательскую эффективность данного подхода, такие наиболее влиятельные его авторы, как Д. Голдторп и Э. Райт, столкнулись с трудностями эмпирического анализа классовых образований и причинных классовых отношений139. Вместе с тем, “реалистический” подход оказался наиболее гибким из предложенных в последние десятилетия теоретических конструктов. А на его основе были развернуты масштабные социологические исследования классовой структуры современных обществ, позволившие получить богатый эмпирический материал и проанализировать ряд новых явлений в изменяющихся классовых отношениях.

Таким образом, в рамках классового анализа в социологии в 70-е годы происходит расхождение между теми, кто акцентирует исследования на изучении объективных проявлений классовой структуры, и теми, кто предпочитает анализировать сознание, действие, а структуру рассматривает как аспект данного феномена. Анализ расхождения исследовательских подходов позволил Р. Кромптон сделать вывод о том, что данный процесс получил отражение и в различии методов

135 Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. – Polity Press, 1984. – P. 25. 136 Там же, с. 165. 137 Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: UNWIN HYMAN, 1980. - P.355. 138 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М.: “Медиум”, “Academia-Центр”, 1995. - С. 279-280. 139 Данные подходы анализируются в разделах 2.1 и 3.3 настоящей работы.

72

эмпирических исследований140. По оценкам Р. Кромптон, исследователи, ориентированные на изучение классовой структуры (как марксистского, так и немарксистского направлений), стремились работать с большими базами данных, к которым могут быть применены техники статистического анализа. Напротив, те, кто рассматривал структуру и действие в единстве, предпочитали методы исторического анализа и технику глубинного интервью и “сase-study”.

Дебаты, развернувшиеся с 60-х годов в отношении концепта класса и классового анализа, не ограничились рассмотренным выше расхождением между объективно-структуралистским и деятельностно-субъектным направлениями. Параллельно с дискуссией в рамках данного расхождения с конца 60-х годов усиливается интерес не только к структуралистской, но и исторической, гуманистической марксистской перспективе. Огромное влияние получает работа Э. Томпсона “Становление английского рабочего класса”, впервые опубликованная в 1963 году. Э. Томпсон выступает с резкой критикой детерминистских версий Марксовой модели “экономического базиса” и “идеологической надстройки”, экономического детерминизма, принижающего роль человеческой активности, способности человека быть проводником социальных изменений. Э. Томпсон, вслед за К. Марксом, определяет класс как исторический феномен, возникающий в производственных отношениях. Автор утверждает, что класс - это не “вещь”, а “отношение”, он не может быть идентифицирован вне классового сознания. “Классовый опыт, - продолжает Э. Томпсон, - …детерминирован производственными отношениями, в которых люди рождаются, либо непроизвольно в них вовлекаются. Классовое сознание – это путь, по которому данный опыт превращается в культурные термины: воплощается в традициях, ценностных системах, идеях и институциональных формах”141. Работа Э. Томпсона оказала определяющее влияние на развитие третьего – исторического, культурного - направления в дебатах по классовому анализу. В рамках данного подхода динамическое взаимодействие между человеческой деятельностью и социальной структурой представляется не как абстрактная проблема, а как эмпирический вопрос всемирной истории. Отношения социального неравенства предлагается изучать в социальном контексте биографическим методом. Возникшие вслед за Э. Томпсоном социологические работы по началу были в основном фокусированы на изучении рабочего класса. Позже, благодаря усилиям П. Бурдье и ряда других авторов, интерес был перенесен на интенсивное изучение жизненных стилей как факторов борьбы за социальные позиции, “новых средних классов”, отношений между классовой структурой и культурным капиталом.

Таким образом, с 60-х годов происходят существенные расхождения в рамках ранее более-менее целостного теоретического дискурса класса. Расхождения определяются тремя основными теоретическими потоками: дискуссией между: * классом как объективным явлением, структурой в системе профессий и занятости, * классом как выражением классового сознания и действия, определяемого комплексом ситуаций, и * классом как социальным отношением, проявляющимся в специфической культуре и действии.

Данные теоретические расхождения были ответом на реально происходящие существенные изменения в социальном пространстве, накопление эмпирически

140 Crompton R. Class and Stratification.An Introduction to Current Debates. - Cambridge: Policy Press, 1996. - P.12. 141 Thompson E.P. Making of the English Working Class. - Penguin: Harmondsworth, Middlesex, 1968.- P. 9-10.

73

фиксируемых феноменов “отклоняющегося” значения класса в период поздней современности.

2.3.2 Эмпирические проявления “отклоняющегося” значения класса Социологические исследования периода конца 60– 90-х годов фиксируют высокий динамизм процессов изменений и накопление социально структурных проявлений нового типа, которые проходили волнами: первая - в 60-е годы и вторая – со второй половины 70-х годов по настоящее время. Уже в 1963 году исследование K. Мэйер показало тенденцию схождения систем стратификации развитых индустриальных обществ в направлении более открытых структур и доминирования средних слоев142. Этот вывод стал дополнительным аргументом проведения последовавших многочисленных сравнительных исследований, которые подробно анализировали динамику различных факторов стратификации и классового структурирования.

Происхождение и семья как факторы класса В 60-е годы под общим влиянием духа демократизации общественной жизни,

гуманизации социальных и политических приоритетов произошли существенные изменения в институте брачно-семейных отношений, который всегда выступал определяющим в аскриптивном процессе формирования классовой идентичности. Обнаружилось, что данные изменения носят противоречивый характер. С одной стороны, проявился активный процесс перехода от “тотального” или “фактического” устройства брака (по критерию подобного социального происхождения и статуса партнеров) к относительно высокой свободе брачного выбора, еще не отрицающего предпочтений “приписываемого статуса”, но уже позволяющего смешение статусов. Данный поворот стимулировал постепенную потерю “галстуков” семьи и увеличение смешанных браков по таким аскриптивным позициям, как религиозное присоединение, этничность, местные особенности143. В результате проявилась тенденция замены классовой идентификации более обобщенными идентификациями “стиля жизни”, отражающими уровень дохода, доступ к потребительским, в том числе определенным социокультурным благам.

Наряду с этим, примечательным явлением с конца 60-х становится и новое усиление классовой функции фактора происхождения и семьи как для индивида, так и для западного индустриального общества в целом. Британские социологи Н. Аберкромби и А. Уорд, анализируя эмпирические данные по Великобритании, приходят к выводу о том, что отношения между членами нуклеарной семьи и “другими” остаются классово дифференцированными. А классовые различия особенно ярко проявляются в моделях дружбы144. Как отмечает Т. Парсонс, “родство – это важнейшее остаточное основание диффузной солидарности и индивидуальной безопасности. Данное основание тесно коррелирует с другими остаточными основаниями, включающими историческую солидарность по этническому и религиозному признакам, отношениям между членами семьи и более

142 Мayer K.B., Buckley W. Class and Society. - New York: Random House. 1970; Лапина Н.Ю. Динамика социального развития в современной Франции (социокультурные аспекты). Научно-аналит.обзор. - М.: ИНИОН РАН, 1993. - С. 30-32. 143 Parsons T. Equality and Inequality in Modern Society, or Social Stratification Revisited // Social Stratification: Research and Theory for 1970s. Ed.by E.O.Laumann. - Indianopolis: The Bobbs-Merrill Company, 1979. - Р. 22-40. 144 Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th ed. - Polity Press, 1994. - Р. 303-310.

74

широкими родственными группами, комплексу различных отношений соседства и территориальной принадлежности”. Таким образом, продолжает Т. Парсонс, классовый статус в изменившемся обществе должен включать весь комплекс членов в диффузно солидарных коллективах, совокупность которых и представляет собой плюралистическое общество145. Такое понимание класса становится достаточно “размытым”, а в отношении структуры социальных неравенств акцентируется внимание на ее увеличивающейся подвижности и гибкости.

Фактор собственности и контроля Проявились принципиальные изменения и в отношении стратифицирующего

влияния фактора собственности. Само понятие собственности стало гораздо более дифференцированным, включив в себя и право контроля. Все более стала проявляться противоречивая тенденция концентрации собственности в руках немногочисленного корпоративного менеджмента146. Это стало возможным на основе усиления центробежных свойств собственности, способной приносить прибыль, выразившейся в тенденции ее разделения. Концентрация собственности происходит на основе ее “рассеивания” и концентрации власти. Это становится возможным благодаря росту корпоративной экономики147. Бизнес превращается в собственность не столько отдельных предпринимателей и членов их семьи, сколько основных держателей акций. А собственность наиболее значительных секторов промышленности концентрируется в руках крупных финансовых институтов конгломеративного типа. Растет не только конкуренция, но взаимосвязь и кооперация между корпорациями. Данные механизмы институционализируют новую социальную позицию, в терминологии Дж. Скотта, “закрытого директората”148. Данная позиция, несмотря на расхождение капиталистических интересов, создает основу для кооперации активности представителей этой группы.

Изменилось и влияние собственности на социальные слои общества, не вовлеченные в крупный бизнес. Первое изменение касается необъятного социального пространства, в котором доход семьи стал определяться в большей мере источником профессиональной деятельности ее членов, чем собственностью. Такое изменение устранило основания возможной дихотомизации общества по признаку собственности и стимулировало стратификационное влияние профессиональной шкалы. А профессиональная система запестрела активно расширяющимися качественно различными типами. Важнейшим новым элементом стало “вливание” в профессиональную систему множества новых специальностей, требующих высокой компетенции. Это явление утвердило ранее не существовавшие устойчивые связи между классовой, профессиональной системами и образованием, особенно высшим. Профессия в большей мере, чем собственность,

145 Parsons T. Equality and Inequality in Modern Society, or Social Stratification Revisited // Social Stratification: Research and Theory for 1970s. Ed.by E.O.Laumann. - Indianopolis: The Bobbs-Merrill Company, 1979. - Р. 53-55. 146 Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th ed. - Polity Press, 1994. - Р. 23-35. 147 Л. Ханна приводит следующие данные о состоянии корпоративной экономики в 70-х годах в Великобритании: “100 корпораций, которые сегодня занимают доминантные позиции, дают примерно половину валового промышленного продукта, в то время, как в начале века 100 крупнейших предприятий производили 15% валового продукта” (Hannah L. The Rise of the Corporate Economy. - London: Methuen, 1983. - Р.1). 148 Scott J. Corporations, Classes and Capitalism. 2-th Ed. - London: Hutchinson, 1985. - Р. 39-83.

75

стала выступать в роли фокуса статуса семьи и социальной идентификации человека.

Второе изменение было связано с относительным размежеванием права владеть доходом, полученным от собственности, и контролем над средствами производства. Контроль получателей дивидендов над предприятием, которое они инвестировали, оказался не большим, чем у покупателей над теми, у кого они покупают товар. Интенсивный процесс дифференциации сломал ранее характерный для индустриальных обществ так называемый “двойной синтез” (Т. Парсонс) - совместную детерминацию классового статуса экономическими и политическими факторами (когда обладание экономическими ресурсами давало исключительный контроль в политическом смысле)149. Не только существенно возросла подвижность и самостоятельность экономических и политических ресурсов, но, как отмечал Т. Парсонс, открылись возможности для развития иных факторов класса, в отличие от трех классических - родственной солидарности, собственности и политической власти.

Правовые возможности индивидуального социального равенства привели к быстрому расширению образования. Это породило дуалистичность роли образования: социальные классы стали функцией системы образовательных возможностей, но наряду с этим массовое образование превратилось в важнейшего конструктора равенства в современном обществе. Так или иначе, расширение образовательных возможностей существенно стимулировало социальную мобильность и значение фактора достижений в процессе классообразования.

Существенную роль в классовой идентификации стали играть подчеркнуто независимые солидарности религиозных и этнических меньшинств, гендерные солидарности, а также, так называемые, “микроприписывания”150 - солидарности в общностях, общественных объединениях, группах единомышленников и т.п. В целом, социально-классовая структура существенно сдвинулась в сторону от приписываемых к достигнутым статусам, от жесткости и определенности к диффузности и плюралистичности. А всевозможные “диффузные солидарности”151, социальные общности становятся одним из конституирующих факторов структуры современных обществ.

Именно данные изменения заставили социологов к началу 70-х годов сделать акцент на субъективно-деятельностных и культурных измерениях класса. Кроме того, вслед за Т. Парсонсом, Г. Ленски получает дальнейшее распространение объективистская дефиниция социального класса как такого агрегата индивидов и групп, которые в своих собственных представлениях и в представлениях “других” занимают подобные позиции в иерархическом измерении дифференцированной социетальной системы. Данные позиции Т. Парсонсом определяются как “классовый статус”152. Г.Ленски подчеркивает многомерность феномена класса, акцентирует внимание на стратифицирующих факторах власти, привилегий и престижа в

149 Parsons T. Equality and Inequality in Modern Society, or Social Stratification Revisited // Social Stratification: Research and Theory for 1970s. Ed.by E.O.Laumann. - Indianopolis: The Bobbs-Merrill Company, 1979. - Р.21. 150 Mayhew L. Ascription in Modern Society // Sociological Inquiry. 1968, Spring. - Р. 105-120. 151 Parsons T. Equality and Inequality in Modern Society, or Social Stratification Revisited // Social Stratification: Research and Theory for 1970s. Ed.by E.O.Laumann. - Indianopolis: The Bobbs-Merrill Company, 1979. - Р.53-55. 152 Там же, с. 46.

76

современных обществах153. Вместе с тем, данные подходы, развивая понимание объективной и многомерной природы класса, абстрагируются от его деятельностных проявлений, тем самым не позволяя увидеть социальную силу класса как субъекта динамики общества.

В середине 70-х годов изменения в социальной структуре современных обществ обретают новую интенсивность и буквально эпохальный характер. Данные изменения отражают продолжающийся слом старой массовой производственной индустрии и рост нового производства, основанного на компьютерных технологиях, гибкой специализации, необходимости быстрого приспособления индивидов к этим “новым временам”. Стали быстро уходить в прошлое долговременная занятость в массовой индустрии (особенно в тяжелой и добывающей промышленности) и массовая бюрократия, на которых покоилась индустриально-классовая система. Это повлекло за собой изменения в характере влияния фактора занятости на процессы классового разделения.

Фактор занятости и разделения труда Социологические исследования, проведенные в конце 70-х - начале 90-х годов,

зафиксировали существенные изменения в разделяемых социальных установках по поводу работы: ценность “работы” как “постоянной занятости” стала гораздо менее значительной154. Люди стали меньше проводить свое время на оплачиваемой постоянной работе, также возросла численность людей, которые в своих средствах к существованию стали меньше зависеть от оплачиваемых форм занятости. Данные изменения проявились как частичные результаты следующих двух факторов. Во-первых, ограничения доступности постоянных форм полной занятости под воздействием технических изменений и экономической нестабильности. Во-вторых, экспансии “государства благосостояния” и системы государственного обеспечения, особенно в сферах образования, здоровья и благосостояния. Данные факторы понизили зависимость благополучия людей от результатов продажи их собственного труда. Таким образом, наметилась сильная тенденция уменьшения значимости постоянных форм наемного труда как источника социально-классовой идентичности (см. таблицу 1.3.1). И все же, несмотря на изменение роли занятости, работы, данные факторы, как отмечают исследователи, продолжают сохранять свое определяющее влияние на материальное благосостояние большинства населения обществ “продвинутого индустриализма”155. Наряду с технологическими инновациями значительную роль сыграла интенсификация глобального разделения труда (к примеру, с середины 70-х годов Юго-Восточная Азия становится мировым центром кораблестроительной индустрии, а с 80-х - центром швейной промышленности массового характера). Ведущими акторами данного процесса стали мультинациональные, транснациональные корпорации (ТНК), обеспечивающие значительный объем занятости в мире156. Так называемое новое международное разделение труда позволяет ТНК использовать различные уровни оплаты труда в интересах прибыли (см. таблицу 1.3.2).

153 Lenski G.E. Power and Privilege. A Theory of Social Stratification. – London: The University of North Carolina Press, 1984 (1966). – P. 74-77. 154 Hodge R. W. The Measurement of Occupational Status // Social Science Research. 1981, № 10, December. - Р. 396-415; Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. - Polity Press, 1993. - Р. 8-13. 155 Muller W., Shavit Y. Qualification and Occupations: a Comparative Study of School to Work Transition in 13 Countries // Newsletter ISA RC28. November, 1996. -.Р.15. 156 Sklair L. Sociology of the Global System. 2-th Ed. - Baltimore, Maryland: The Hopkins University Press, 1995. - Р.106-109; Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. - Polity Press, 1993. - Р. 18-23.

77

Трудозатратные операции перемещаются в менее развитые страны, где возможен более низкий уровень оплаты труда. В экономически развитых странах высвобождается пространство занятости для иных форм деятельности; данные страны превращаются в мировые центры финансирования, исследований и развития. Фрагментация рабочего класса, коллапс тяжелой промышленности на Западе был существенно ускорен влиянием мирового экономического спада, который последовал за нефтяным кризисом 70-х годов.

Таблица 1.3.2 Международные различия в размере заработной платы за конкретную

работу по выборочным странам, 1988 г.157

Страна Почасовая оплата (в фунтах стерлингов)

Социальные издержки

(%)

Общий размер зар. платы

за час (фунты стерлингов)

Швейцария США Зап.

Герман. Англия Испания Греция Гон Конг

Португалия Египет Гаити

Морокко Шри Ланка

3,38 2,82 2,75 1,90 1,50 1,21 0,83 0,68 0,48 0,30 0,30 0,19

40 33 70 27 42 85 29 25 52 32 10

25,8

4,74 3,75 4,68 2,41 2,14 2,24 1,07 0,84 0,73 0,39 0,33 0,24

Начавшаяся вслед за этим экономическая реконструкция на фоне массивной

безработицы с изменившейся внутренней структурой способствовала, в конце концов, увеличению наемных рабочих мест, однако, прежде всего, в обслуживающей экономике финансового и торгового секторов, а к концу 80-х – в многообразной сфере социального обслуживания. Сфера обслуживания в государственном, коммерческом, коммунальном секторах, в домохозяйствах стала главным источником занятости158. Данные изменения повсеместно привели к резкому отклонению в численности так называемого традиционного рабочего класса, сконцентрированного в сферах ручного труда в отраслях тяжелой индустрии. Демонстрацию данных изменений можно проследить на примерах Франции и Британии, которые считают “образцом” классово разделенного капиталистического общества (см. таблицу 1.3.3). Сложность рассматриваемой ситуации в литературе отразилась в ставшей расхожей фразе “прощай рабочий класс”, “прощай” - не в смысле его ухода с социальной арены, а в смысле существенного ослабления его социальной роли159.

157 Phizacklea A. Unpacking the Fashion Industry. - London: Routledge, 1990. - Р. 60. 158 Epsing-Andersen G., Assimakopoulou Z., van Kersbergen K.. Trends in Contemporary Class Structuration: A Six-nation Comparision // Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies / Ed. by Costa Esping-Andersen. - ISA: SAGE Studies in Intern. Sociology 45.1993.-P.32-55. 159 Gorz A. Farewell to the Working Class: An Essay on Post-Industrial Socialism. - London: Pluto Press, 1982. - Р.8-15.

78

Анализируя современные социальные изменения, французский социолог А. Горц приходит к радикальному выводу о том, что рабочий класс превращается в “не-класс не-рабочих”, поскольку сегодня он лишен как власти, так и каких-либо перспектив ее завоевания160. Вместе с тем, точнее, по-видимому, говорить о расхождении в рабочем классе, в пространстве которого возникает “новый рабочий класс”, включающий мастеров, технических и вспомогательных работников, наиболее квалифицированных рабочих в отраслях, связанных с новейшими технологиями. Он сосуществует с традиционным сектором класса, численность которого заметно понизилась. Еще на рубеже 50-60-х годов было замечено, что рабочий класс по своим установкам и взглядам все больше приближается к среднему классу (особенно в отношении повышения ценности домашнего быта и понижения ценности работы)161. В 1969 году группа социологов Наффилдского колледжа Оксфорда эмпирически проверила тезис об “обуржуазивании” рабочего класса и пришла к выводу о его неадекватности.

Таблица 1.3.3 Динамика основных профессиональных групп занятого населения во

Франции* и Великобритании (1951 – 1981 гг.)162 (усредненный % к общей численности занятого населения в

соответствующей стране в данный период)

1951-54 г. 1961-68 г. 1980-81 г. Проф. группы Фран-ция

Брита-ния

Фран-ция

Брита-ния

Фран-ция

Британия

1.Работодате-ли, собствен.

12,0

5,0

9,6

4,7

8,1

~1,0

2.Служащие 2.1.Менеджер профессионал

2.2. Квалиф. служащие, техники, управляющие 2.3.Мелкие служащие

2,9

5,8

10,8

7,4

7,3

16,1

5,1

10,4

15,0

8,4

8,9

18,6

8,4

14,4

16,8

18,5

14,7

19,1 3. Рабочие 60,5 64,2 50,9 59,3 43,9 47,7 *В приведенных данных по Франции не учитывается численность самозанятого населения, именно поэтому общая сумма по соответствующим столбцам меньше 100. Исследователи обнаружили реальные различия между рабочим и средним классами. Но, наряду с этим, были открыты и принципиально новые черты рабочих, а именно: дальнейшая дифференциация наемных работников на фоне усиливающихся консервативных настроений, реальное повышение их уровня жизни

Любопытно, что когда тезис “прощай рабочий класс” стал популярным, в Британии в 1984-1985 гг. разразился наиболее продолжительный и острый конфликт в истории британских промышленных отношений. Забастовка шахтеров, продолжавшаяся 12 месяцев, сопровождалась интенсивной солидаризацией рабочих. 160 Там же. 161 Zweig F. The Worker in a Affluent Society. - London: Heinermann, 1961. 162 Holmes G.M., Fawcett P.D. The Contemporary French Economy. - London: MacMILLAN, 1983. - Р. 177; British Social Trends since 1990 / Ed. by A.H. Halsey. - London: MacMILLAN, 1988. - Р. 164.

79

и сконцентрированность на ценностях домашнего благополучия и потребления163. В исследовании была использована предложенная ранее Д. Локвудом модель “традиционного рабочего класса”. Будучи наполненной эмпирическим содержанием, она позволила авторам построить и сравнить идеальные характеристики “традиционного” и “нового” рабочего класса, которые заметно отличаются (см. таблицу 1.3.4). Исследования, проведенные позже, в 80-х годах, под руководством Дж. Голдторпа, подтвердили происшедшие расхождения внутри “рабочего класса” по показателям рыночной и трудовой ситуации, моделям потребления, классовой идентичности и солидарности среди рабочих164. Исследования Г. Маршалл показывают, что 63% британцев считают, что существует классовый конфликт в обществе, который проявляется, прежде всего, между работниками, занятыми в промышленности и в других сферах деятельности165. В целом, полученные разными исследовательскими группами данные позволяют утверждать о происшедшей фрагментации рабочего класса.

Рост фактора образования Наряду с рассмотренными процессами происходит быстрое увеличение количества работников нефизического труда, профессионалов, специалистов (см. таблицу 1.3.3), которые идентифицируются со средними слоями общества и вносят существенный раскол в данную группу. Д. Белл, анализируя этот феномен, приходит к выводу о формировании и

Таблица 1.3.4 Характеристика идеальных типов “традиционного” и “нового” рабочего

класса166

Показатели “Традиционный” рабочий класс

“Новый” рабочий класс

Образ общества Вовлеченность в труд. процесс Взаимодействие с товарищами по работе Вовлеченность в общности 5. Классовая идентификация 6. Мотивы

“Мы” / “они”: оппозицион. взгляд, сконцентрирован на властных неравенст. Высокая Высокое Обширная: активная социальная жизнь Выраженная Классовая солидарность

“Монетарная” модель: классовые отличия в терминах дохода и обладания. Низкая Низкое Ограниченная: стремление проводить свободное время дома Слабая Инструментальные

163 Goldthorpe J.H., Lockwood D., Bechhofer F. and Platt J. The Affluent Worker in the Class Structure. - Cambridge University Press, 1969. 164 Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. - Polity Press, 1993. - Р. 150-155. 165 Marshall G.,Rose D.,Newby H., Vogler C. Social Class in Modern Britain.-London: UNWIN HYMAN, 1988.-Р. 151. 166 Адаптировано по: Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. - Polity Press, 1993. - Р. 149.

80

голосования

быстром расширении класса профессионалов, “класса знания”167. Это явление продолжают изучать Э. Гидденс, Э. Гоулднер, П. Дракер, Дж. Голдторп и другие. Основной вывод, к которому приходят исследователи168, отражает эпохальность социальных изменений и заключается в том, что человеческий и политический капиталы начинают активно замещать экономический капитал и становятся важнейшими стратификационными силами в обществе продвинутого индустриализма. Данные процессы выдвигают на передний план арены социальных взаимодействий “новый класс” интеллигенции, интеллектуалов, менеджеров, который продуцирует не только престиж высокого профессионализма, но и “культуру критического дискурса”. Э. Гоулднер, реализуя свой исследовательский проект169, приходит к выводу об усилении социальной власти профессионалов, ученых, либеральной интеллигенции. Последнее стало возможным благодаря увеличению степени экономической безопасности в западных обществах и привилегий для высокообразованных слоев.

С середины 70-х годов в США, Канаде, Великобритании, Франции, ФРГ и ряде других стран было отмечено существенное понижение жесткости связи между электоральным, политическим поведением и принадлежностью к “объективному” (по занятости) классу170. Такие факторы. Как повышение уровня образования и социальной мобильности, стали более влиятельными в определении социальных и политических установок. Более того, они частично стали замещать классообразующее влияние факторов домовладения, занятости в государственном и частном секторах. Кроме того, рост новых социальных движений, связанных с решением проблем окружающей среды, мирного сосуществования, прав исторически ущемленных социальных групп (женщин, различного рода меньшинств) и др., существенно трансформировал политическую сцену. Поддержка новых движений проходит через (вне) классовые границы и ослабляет классово основанные политические действия171. Данные тенденции в целом усилили проблематичность вопроса о классовом действии и расширили понимание социальных сил в позднем ХХ веке.

Плюрализация и усиление влияния элит Процессы глобализации, изменения и усложнения социальных структур,

повышения подвижности обществ привели к заметному усилению значимости

167 Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. - BasicBooks: HarperCollins Publishers, 1973. 168 Giddens A. The Class Structure of Advanced Societies. - BasicBooks: HarperCollins, 1973; Gouldner A. W. The Future of Intellectuals and the Rise of the New Class. - New-York: Continuum Publishing Service, 1979; Drucker P. F. Post-Capitalist Society. - Oxford: Linacre House, Jordan Hill, 1993. - P. 199. 169 Gouldner A. W. The Future of Intellectuals and the Rise of the New Class // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective. Ed. by David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р.726. 170 См., например: Франция глазами французских социологов. –М.: Наука, 1990. - С. 128-129; Franklin M. The Decline of Class Voting in Britain. - Oxford University Press, 1985; Social change and the middle classes / Ed. by Tim Butler and Mike Savage. - London: UCL Press., 1995. - Р. 15-292. 171 См., например: Гинцберг Л.И. Массовые демократические движения в ФРГ и партия “зеленых”. - М.: Наука, 1988. - С. 16-18; Social Movements and Social Classes. The Future of Collective Action / Ed. by L. Maheu. - SAGE Publications, 1995.

81

фактора власти, элитных групп в социальном процессе, качества принимаемых ими управленческих решений. Данное усиление оказалось также и результатом возросшей возможности манипулировать сознанием внеэлитных групп с помощью новейших средств массовой коммуникации. Наряду с этим, как отмечается в ряде специальных исследований, в условиях расширения нового интеллектуального климата и социальной практики, роста фактора профессионализма в социальной жизни активно стал проявляться феномен плюрализации элит (мультиэлитности), изменение способов легитимации их авторитета172. Элиты стали агрегировать множественные социокультурные социетальные сегменты, а их важнейшим качеством стало умение вести переговоры, формировать коалиции, достигать согласия173. Мультиэлитность вытесняет феномен политического класса, характерный для прошлого состояния современного общества. Научное знание, научные технологии, умение внедрять их в решения становятся важнейшим свойством множественных элит. Это существенно отличает их от размывающегося “политического класса” с его традиционной ориентацией на искусство политики, основанное на “мудрости”, а не специальном знании174. В условиях плюрализации жизненных стилей элиты перестали выполнять роль непререкаемых авторитетов, экспертов175. Границы элитных групп стали более открытыми, интенсифицировались не только процессы межэлитного обмена, но и селекция представителей элиты из высшего среднего класса, прежде всего - профессионалов и менеджеров176. А селекционные механизмы пополнились ситом высокого образования и квалификации.

Однако, несмотря на данные изменения, уровень самоидентификации представителей высшего класса по сравнению с другими социальными классами заметно повысился (см. таблицу 1.3.1). Более того, в процессе углубления корпоративистских отношений, глобализации деятельности транснациональных корпораций происходит формирование специфических элитных групп, носящих

172 Bauman Z. Legislators and Interpreters. On Modernity, Postmodernity, and Intellectuals. - London: Polity Press, 1987. - P. 269-298; Shils E.A. The political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by David B. Grusky.- Westview Press, 1994.- Р.184-190; Political Elites and Social Change / Ed. by Moshe M.Czudnowski. - Northen Illinois Univer. Press, 1983.- P. 255; Political Elites in Anglo-American Democracy / Ed. by Moshe M.Czudnowski. - Chicago: Northen Illinois Univer.Press, 1987. - Р. 44-64. 173 Лейпхарт А. Со-общественная демократия. Со-общественное конструирование // Политические исследования. 1992, № 3,4; Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология / Пер. с англ.- М.: Соц.-полит. журн., 1994. - С. 134-145. 174 Shils E.A. The political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by David B. Grusky .- Westview Press, 1994.- Р. 184-186. 175 Habermas and Modernity / Ed. by R.Bernstein.- Oxford, 1985. - Р. 192. 176 Lenski G.E. Power and Privilege. A Theory of Social Stratification. – London: The University of North Carolina Press, 1984.– P. 74-77, 142-188; Shils E.A. The political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by David B. Grusky.- Westview Press, 1994.- Р.188-189.

82

межнациональный, глобализированный характер177. Их проявление трансформирует систему социальных неравенств в мире.

Индивидуализация и феминизация социального пространства В результате происшедших изменений в сфере экономики - прежде всего в

производственной и распределительной сферах - модифицировалась доминантная ось социального разделения общества. Главный фон – сохраняющаяся тенденция выравнивания «пиков» социально-экономического положения различных групп общества178. При этом, как убедительно аргументировали, в частности, Дж. Бреннер179 и Г. Эспин-Андерсен180, основное социальное разделение в обществе позднего индустриализма проявляется между теми, кто приобретает возможности удовлетворять свои потребности через рынок, и теми, кто всецело зависит от государственного дохода, в том числе и помощи (прежде всего, пролетариат сферы обслуживания и аутсайдеры). Источники и характер потребления и детерминируемые ими жизненные стили, различные “миры выразительных возможностей”181 становятся определяющим основанием для социальной стратификации современного общества. Это индивидуализирует социальное пространство, усиливает структурную гибкость и неопределенность.

Новым моментом, проявившимся в послевоенный период, стала феминизация социальной структуры, особенно структуры работы. Такая ситуация позволила одному из крупнейших исследователей социальной стратификации Г. Ленски ввести термин «гендерно основанная классовая система»182.

В переопределении социального разделения труда в позднем ХХ веке женщины сыграли важнейшую роль. Уже с 50-х годов занятость женщин в промышленности индустриализированных стран стала очень высокой. Вместе с тем, она обычно концентрировалась в секторах текстильной, кожеобрабатывающей и пищевой индустрии и соседствовала с огромными скрытыми трудовыми резервами среди женщин. После промышленного кризиса 70-х годов началась активная женская экспансия в быстро развивающиеся сферы обслуживания. А в сфере социального обслуживания тенденция феминизации стала лидирующей. Причем, феминизация проявилась во всех социальных позициях занятости, в том числе и в элитных уровнях. Несмотря на данную тенденцию, как отмечает Г. Эспин-Андерсен, процесс феминизации остается дуалистичным: женщины в своем социальном положении продолжают концентрироваться в пролетаризированной части занятого населения. Однако, наряду с этим, и высшие страты стали открытыми для женщин183. Масштабные эмпирические исследования социальных неравенств показывают большую дистанцию, которая существует в жизненных шансах, моделях

177 Sklair L. Sociology of the Global System. 2-th Ed. - Baltimore: The Hopkins University Press, 1995. - Р.59-187; Scott J. Poverty and Wealth. Citizenship, deprivation and privilege.- London, New York: LONGMAN, 1994.–Р.114-144. 178 Лапина Н.Ю. Динамика социального развития в современной Франции (социокультурные аспекты). Научно-аналит.обзор. - М.: ИНИОН РАН, 1993. - С. 44-45. 179 Brenner J. Work Relations and the Formation of Class Consciousness // The Debate on Classes / Ed. by Erik O. Wright. - London: Verso. 1989. - Р.184-190 . 180 Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies / Ed. by Costa Esping-Andersen. - ISA: SAGE Studies in International Sociology 45. 1993. - Р. 53. 181 Ионин Л.Г. Социология культуры.-М.:Логос,1996.-С.181. 182 Lenski G.E. Power and Privilege. A Theory of Social Stratification. – London: The University of North Carolina Press, 1984.– P.XVI, 402-405. 183 Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies / Ed. by Costa Esping-Andersen. - ISA: SAGE Studies in International Sociology 45. 1993. - Р. 42-45, 53.

83

социальной мобильности, классовых практиках между мужчинами и женщинами. Данные различия, в частности, ярко демонстрируются в результатах исследования, проведенного под руководством Г. Маршалл в 1988 на примере британского общества с использованием классовой схемы Дж. Голдторпа (см. таблицу 1.3.5).

Тема гендерных неравенств становится предметом специальных изучений в 70-90-х годах. А получаемые результаты позволяют некоторым авторам утверждать, что гендерные неравенства вытесняют актуальность классовых неравенств. Вместе с тем, думается, что актуализация гендерных неравенств стала результатом, прежде всего, повышения жизненных стандартов и жизненных шансов в индустриальных обществах, а также заметного роста социального самосознания и индивидуализации жизненных практик. Последнее стимулировало повышенное внимание к любым формам проявляющихся неравенств, тем более к тем, которые заметно дифференцируют социальный мир.

Классовая идентификация сохраняется Рассмотренные процессы в целом стимулировали эмерджентный характер

классовой идентификации, привнесли в нее игровые мотивы, выразились в высокой степени подвижности структурных позиций в современном обществе. Вместе с тем, результаты социологических исследований последних двадцати лет доказывают, что, несмотря на происшедшие существенные социальные изменения, в индустриальных западных странах классовая идентификация остается высокой. К данному выводу исследователи приходят разными путями.

Таблица 1.3.5 Рыночная и трудовая ситуации, характерные для работающих женщин и

мужчин, представляющих различные социальные классы Британии (классовая схема Д.Голдторпа) (данные по респондентам, имеющим полную занятость)184

Соц. класс*

Пол Зар. плата (в фун-тах)

Шансы карьеры (% в

группе)

Автоном-ность (ср. в

шкале, где 0 –отсут., 6-полная

Приня-тие

решений (шкала

0-6)

Контроль задругими

(шкала 0-6)

I М Ж

14,130 9,357

80 77

5,1 4,7

3,7 2,2

4,5 3,0

II М Ж

11,017 7,011

75 72

4,4 3,8

2,4 1,5

3,1 2,5

III М Ж

7,238 4,859

60 43

3,5 2,7

0,7 0,4

0,4 0,4

Y М Ж

8,567 3,611

72 56

3,0 3,5

1,6 1,3

3,3 2,8

YI М Ж

7,024 4,395

36 35

1,9 1,7

0,4 0,3

0,2 0,1

YII М Ж

6,604 4,558

26 11

1,9 1,4

0,2 0,0

0,2 0,0

*Класс IY в таблице исключен, поскольку рыночная и трудовая ситуации мелких собственников, предпринимателей является принципиально отличной от других классов (см. раздел 3.3 настоящей работы). 184 Marshall G.,Rose D.,Newby H.,Vogler C. Social Class in Modern Britain.-London: UNWIN HYMAN, 1988. - Р. 78.

84

Так, изучение классовой структуры в Британии, проведенное социологической группой Эссекского университета в конце 80-х (опрошено 1770 респондентов трудоспособного возраста по национальной выборке), показало, что 60% респондентов мыслят себя принадлежащими к определенному социальному классу, и более 90% смогли разместить себя в конкретной классовой категории185. Показатели классовой самоидентификации показывают важность категории социального класса в жизненном мире современных людей.

Более убедительные доказательства неадекватности тезиса “смерти класса” можно получить из изучения связей между “объективным” классом и классовой самоидентификацией. В частности, Р. Ходж и Д. Трейман еще в конце 60-х годов показали, что кристаллизация классового сознания внутри каждой “объективной” классовой группы фиксируется через усиление ассоциации между “объективной” и “субъективной” классовыми позициями186. В рамках Международной программы Социального обследования (International Social Survey Programme – ISSP) в 1987 году на массиве семи индустриальных стран был изучен вопрос о том, насколько значительна связь между классовой позицией и классовой идентичностью. Анализ эмпирических данных (см. таблицу 1.3.6) приводит к выводу о том, что ассоциации между классовой идентичностью и “объективным” классом являются сильными во всех обследованных странах. Как видно из приведенных данных, значения коэффициента корреляции показателей “объективного” и “субъективного” классов остаются высокими во всех индустриально развитых странах, по которым приведены данные. Определенное исключение составляют лишь США, где классовое разделение выражено не очень четко (коэффициент корреляции 0,30), что объясняется, прежде всего, национальной спецификой. Другими словами, если воспользоваться логикой Р. Ходжа и Д. Треймана, кристаллизация классового сознания в индустриальных странах по приведенным данным является высокой. А это значит, что классы продолжают быть ведущими акторами социальных процессов в современных обществах.

Таблица 1.3.6 Ассоциация между объективной и субъективной классовой позицией (% назвавших себя представителем “рабочего класса” в каждой “объективной” классовой категории)187

Авст-

ралия Брита-ния

Авст-рия

ФРГ США Швейцария Нидерланды

Высоко-квалифицир сециалисты

17

16

1

1

26

3

1

Специалис-ты рутин-ного труда

43

52

21

12

48

37

17

Мелкие буржуа 49 34 34 10 53 17 10 Мелкие служащие 65 64 54 49 64 59 39 Рабочий класс 79 76 73 68 66 65 58 Коэф. корреляц. 0,41 0,47 0,51 0,55 0,30 0,37 0,51

Таким образом, тезис об “упадке класса” может быть переинтерпретирован как

отражающий качественные изменения содержания социальных классов и их

185 Там же, с. 143. 186 Hodge R.W., Treiman D.W. Class identification in the United States //American Journal of Sociology. 1968, № 73.-Р.535-47. 187 Evans G. Class Conflict and Inequality // International Social Attitudes: the 10-th BSA report / Ed. by R. Jowell, - L.Brook, etc. SCPR, 1993. – Р.126.

85

расстановки в обществах поздней современности, связанные с понижением значения традиционных классов и ростом влияния новых классовых измерений.

В такой изменившейся социальной ситуации возникают новые факторы классообразования, среди которых важная роль принадлежит культуре, способам социального включения в общество. Предлагая некоторые правила игры для конкретных статусов, предлагая саму возможность выбора игры в статусы по определенным правилам, предлагая множественные возможности самореализации актуализированной в современном обществе личности, культура тем самым формирует новую ось структурирования социального пространства. В таких условиях, как отмечает Л.Г. Ионин, «неравенство перестает быть ценностно негативным понятием и начинает пониматься как непохожесть, плюрализация жизненных стилей»188 в условиях расширившихся социальных возможностей и безопасности для всех членов общества. Культура, реализуемая в жизненных стилях, моделях потребления и проведения свободного времени, предоставляет существенный шанс в достижении жизненного успеха, приобретения чувства “своего места”.

Сказанное выше приводит к фундаментальному, парадоксальному по своей сути выводу о том, что индивидуализм и равенство становятся важнейшими принципами стратификации обществ поздней современности. Политическая реализация данных принципов в конкретных странах делает более заметными различия между классовыми сегментами и между странами. Тенденция увеличивающегося неравенства между гражданами различных стран переопределяет понятие социально-классовой стратификации, используя идеи И. Валлерстайна189, в миро-социально-классовую стратификацию. Отсюда следует, что важнейшим измерением социально-классовых различий становится показатель гражданства190, от которого зависят показатели благополучия, лежащие в основе индивидуальной возможности выбора жизненных стратегий и достижения успеха.

Из обсуждаемых подходов и явлений вытекает несколько ключевых утверждений относительно анализа классового неравенства. Современные классово-стратификационные системы качественно изменяются. Их подвижность сопровождается усилением многомерности, проявлением и актуализацией иных факторов классообразования. Влияние аскриптивных факторов класса (происхождения, этничности, пола), в целом, сохраняется. Однако наиболее высокая классообразующая сила связана с факторами власти и контроля, занятости и профессии, образования и культуры, социальной включенности в общество.

В данном разделе были подняты две дискуссионные темы современной

социологии, связанные с гносеологической релевантностью концепта “класс” качественным изменениям современного общества: характер изменений в социально-классовых пространствах обществ позднего индустриализма и состояние социологической рефлексии по поводу данных изменений. Наблюдения не позволяют сделать окончательные выводы по поводу обсуждаемых тем, поскольку так или иначе они отражают незавершенность наблюдаемой реальности и

188 Ионин Л.Г. Социология культуры.-М.:Логос,1996.-С.245. 189 Wallerstein I. The inter-state structure of the modern world-system // Smith S., Booth K., Zalewski M., eds. International theory: positivism and beyond. - Cambridge: Cambridge. Univ. Press, 1996. - Р. 87-107. 190 Meyer J. W. The Evolution of Modern Stratification Systems // Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by D.Grusky. - Boulder: Westview Press. 1994. - Р. 734-735.

86

формирующийся новый дискурс “класса”. Вместе с тем, можно сделать некоторые выводы по поводу тенденций в осмыслении реальности.

Во-первых, социологическая теория и исследования последних лет показывают, что концепт класса остается адекватным обществу поздней современности и продолжает отражать наиболее существенные социальные неравенства, приобретающие новые очертания.

Во-вторых, новые социальные явления требуют от социологов серьезного пересмотра своих теоретических конструктов. Стало очевидным, что целостные макросоциологические концепции социального класса, прежде всего марксистская и веберианская, недостаточны для описания спектра новых социальных феноменов, которые проявились в индустриальном обществе последних десятилетий. С одной стороны, их гносеологический потенциал может быть расширен на пути синтеза непротиворечивых концептуальных аспектов. Наряду с этим, необходимо развитие новых подходов, способных описать фрагментацию неравенств, проявившиеся новые факторы социального разделения.

В-третьих, функциональные подходы к объяснению социальных неравенств не способны отразить процессы классообразования. Понять – как класс образуется, как он себя проявляет, как происходит идентификация с классом – можно на пути использования структурно-деятельностных, социокультурных подходов, познавательные возможности которых еще ждут своего раскрытия.

В-четвертых, отклонения от равенства, независимо от того, насколько они малы и в каких формах проявляются, будут оставаться и в обозримом будущем предметом социологического интереса и дискуссий по поводу концепта “класса”.

Анализ социологических публикаций последних лет показывает, что сoвременные социологи являются особенно чувствительными к неравенствам и демонстрируют особый интерес в обнаружении тех “глубинных структур” социальной дифференциации, которые предположительно скрыты от обыденного взгляда. А богатая традиция теорий социального неравенства, стратификации и класса позволяет на своей основе развить концепты, с помощью которых возможно анализировать быстрые социальные изменения обществ последних десятилетий.

3 РАЗДЕЛ II НЕРАВЕНСТВА В ОТНОШЕНИЯ ВЛАСТИ: ЭЛИТЫ, ПОЛИТИЧЕСКИЙ КЛАСС, ДЕМО-ЭЛИТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА

“Старейшина спросил мудреца:

Знаете ли вы о трех людских досадах?… О зависти к высоким титулам. О неприязни государя к занимающим большую должность. О досаде на тех,

кто получает большое жалованье. Чем выше мой титул, - сказал мудрец,

- тем скромней мои желания. Чем больше должность –тем смиренней мое сердце. Чем обильней жалованье –тем щедрей мои раздачи.

Можно ли этим отвратить эти три досады?..” (Из книг мудрецов191)

191 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая.-М.,1987.-С. 154.

87

Наиболее крупные макросоциальные неравенства концентрируются в отношениях господства, власти, контроля и подчинения. Под “властью” в широком значении этого слова мы понимаем, вслед за М. Вебером, возможность для субъекта осуществлять свою волю в достижении целей в рамках определенных социальных отношений, не считаясь с оказываемым сопротивлением192. Известный британский политолог К. Боулдинг выделяет “три лика” власти193, через которые данный феномен в наиболее полной мере проявляет свою специфику: • “власть как производство решений”: данный “лик” власти отражает сознательные

действия, которые в некоторых направлениях влияют на содержание принимаемых решений. Классическое определение дано Робертом Далом194;

• “власть как определение повестки дня”: отражает способность устанавливать и контролировать политических деятелей, ставить частные предложения, решения на первое место в повестке дня законодателей (авторы П. Бахрач и М. Барац, 1962 г.); • “власть как ментальный контроль”: способность влиять на образ мыслей, потребности, желания через идеологическую обработку или психический контроль (автор С. Лукс, 1974 г.). Рассматривая современные изменения неравенств в отношениях власти, мы будем исходить из широкого понимания данного феномена в совокупности его “трех ликов”.

Властные отношения играли роль стратифицирующих и классообразующих факторов на протяжении всей истории человеческого общества. Особую стратифицирующую силу власти подчеркивали, вслед за М.Вебером, Г. Моска, В. Парето, П.Сорокиным, - Р. Дарендорф, Г. Ленски195 и многие другие современные социологи. Обладающие властью в ее широком значении, тем самым обладают и способностью управлять обществом, воздействовать на поведение его членов, их требования и протесты. Несмотря на то, что демократические изменения в эпоху современности были направлены, прежде всего, на преодоление данного социального раскола (в формах его устранения, смягчения, либо изменения соотношения субъектов), фактор власти в его широком понимании и в настоящее время сохраняет свое высокое, а порой и определяющее значение в формировании и поддержании социальных неравенств. В разделе будут проанализированы современные теоретические перспективы в изучении класса, концентрирующего господство, власть, контроль, а также изменения, которые произошли в функционировании властных неравенств в эпоху поздней современности.

3.1 Господство элит укрепляется? Период после 2-ой мировой войны для западных обществ прошел под знаком

роста демократии во всех сферах общественной жизни, формирования социального государства (с его последующей критикой), плюрализации власти, собственности, культуры, социальных акторов, развития социального диалога и, в целом, социальной трансформации (обозначаемой разными терминами: от постиндустриализации, постфордизма до “высокой современности” и постмодернизации). Однако повышение роли государства, государственной инициативы в период экономического роста должно было стимулировать развитие 192 Вебер М. Избранные произведения /Пер. с нем. - М.: Прогресс. 1990. - С. 540. 193 Boulding K. Three Faces of Power. - Newbury Park, CA: Sage, 1989. 194 Dahl R.A. Who Governs? Democracy and Power in an American City. - Yale Univer. Press, 1989. - P. 11 195 Dahrendorf R. Class and Class Conflict in the Industrial Society. - London: Routledge, 1959; Lenski G.E. Power and Privilege. A Theory of Social Stratification. – London: The University of North Carolina Press, 1984.

88

классового сознания правящих групп. Данный контекст не мог не повлиять на интерес к исследованию властвующего класса, элит как с точки зрения их возможного структурно-функционального изменения, рекрутирования и циркулирования в условиях роста демократии и открытости обществ, так и возможного культурно-содержательного изменения как продукта и агента трансформации.

На рубеже 80-90-х годов интерес к изучению элит был резко усилен начавшимися процессами бурных революционных изменений в странах Восточной Европы. Предполагалось, что в условиях подавленного авторитаризмом прошлых времен гражданского общества именно новые элиты способны выполнить роль основных агентов трансформации и субъектов реформирования общества, произвести необходимый институциональный сдвиг в развитии обществ. Поэтому важнейшей научной задачей стала задача идентификации “новой элиты” и социальных перспектив ее функционирования. Решение данных задач способствовало пересмотру элитных теорий и стимулировало интерес к дальнейшему развитию концепта элиты применительно к изменяющейся социальной реальности. Изучение элит, масс/элитных неравенств представляет собой множественный универсум. Многих социологов, социальных философов, политологов притягивает изучение власти, лидерства и властвования, а интеллектуалы нередко бывают в какой-то мере зачарованными источниками власти и харизмы. Написаны тома с попытками выделить власть, влияние и лидерство из социального контекста. Указанные феномены различают в терминах их источников, требуемых ресурсов, особенностей и размаха их проявления, а также типа взаимодействия с окружением, субъектом которого они являются, либо в котором нуждаются. Как отмечает известный исследователь элит М. Чудновски, “с динамической точки зрения можно считать, что властители конкурируют тем или другим способом за позиции влияния, в то время как для конкуренции за позиции лидерства необходимо иметь особые способности”196. Влияние обычно определяется позиционно, власть определяется также и через репутационную характеристику. Все это в совокупности обусловливает возможность использования термина “элита” как обобщающего концепта, включающего власть, влияние и лидерство, функции которых, в целом, подобны197. Сам термин “элита” утвердился в социальных науках после публикации известных работ Г. Моска198 и В. Парето199. А начало активному изучению элит было положено работами Г. Лассуэлла200, после выхода которых наибольшее распространение получило понимание элиты201 как конкретной небольшой части общества, занимающей высшие ступени в социально-властной иерархии, обладающей наибольшей властью, богатством, престижем.

196 Political Elites and Social Change / Ed. by Moshe M. Czudnowski. - Northen Illinois Univer. Press, 1983. - Р. 243. 197 Относительное социологическое благополучие в понимании явлений элиты, власти и влияния было достигнуто в 50-70 годы. (См.: Putnam P.D. The Comparative Study of political Elites.- Englewood Cliffs., N.J.: Prentice-Hall, 1976). 198 Mosca, G. The Ruling Class.-New York: McGraw-Hill, 1939. 199 Pareto V. The Rise and Fall of the Elites: an application of theoretical Sociology. - Totowa: Bedminstar Press, 1968. 200 Lasswell H.D. World Politics and Personal Insecurity.- New York: McGraw-Hill, 1935; Lasswell H.D. Politics: Who Gets What, When, and How. - New York: McGraw-Hill, 1936; см также по: Сартори Дж. Вертикальная демократия // Полис. 1993, № 2. - С. 82. 201 см.: Сартори Дж. Вертикальная демократия //Полис.1993,№ 2.-С.82.

89

В изучении данного класса макро-социальных неравенств концепт элиты используется неоднозначно. Широкое употребление получили такие оттенки концепта, как “правящая”, “властвующая”, “управляющая”, “политическая” элита и близкие к ним концепты “правящий”, “господствующий”, “политический” класс в их соотношении с “высшим” классом. При этом, не вдаваясь в долгие дискуссии, вполне можно присоединиться к мысли известного исследователя элит А. Зукермана, высказанной еще в 70-е годы, о том, что “различными названиями пользуются для обозначения одного и того же концепта, и различные концепты обозначаются одним и тем же названием”202. Однако такая множественность подходов и аспектов все же требует некоторых уточнений. При этом мы не ставим своей задачей подробную классификацию и анализ различных подходов: данная работа проделана в целом ряде специальных исследований, ее результаты представлены в социологических и политологических словарях и учебниках203. В рамках настоящего исследования нас интересует, прежде всего, изменение концепта под влиянием социальной трансформации современных обществ204, а, следовательно, изменения в акцентах масс / элитных неравенств.

Названные изменения вписываются в русло постоянно возобновляющейся борьбы между элитаристским и элитным подходами к рассмотрению данного типа неравенств. Главное различие между подходами заключается в понимании ценностно-функциональных особенностей элиты. Если для элитаристов выделение элиты в системе социальных связей основано на вере в естественное неравенство людей в силу различий в талантах и способностях, а также на оправдании данной группы, то элитисты представляют элиту как результат специфического контекста власти в обществе, свидетельство несправедливости нынешних обществ. В первом случае утверждается неизбежность социального раскола общества на элиту и массы, поскольку таланты “привить” нельзя. Во втором случае обращается внимание на контекстуальность масс / элитных неравенств, их зависимость от политического режима, развитости гражданских структур и соответствующей политической культуры, механизмов селекции и рекрутирования элиты. Преодоление раскола видится на пути партисипативной демократии. В логике своих рассуждений указанное направление сближается с “анти-элитизмом”, который представлен не столько концептуально, сколько в политической практике новых общественных движений и гражданских инициатив.

Нередко история употребления конкретных понятий оправдывает появление смысловых квазиформ, отражающих семантическую инверсию понятия в процессе изменения социокультурного контекста. Такое оправдание вполне корректно и в отношении смысловых инверсий понятия элиты. Слово “элита” отражает латинскую коннотацию eligere, подразумевающую отбор, выбор с разборчивостью. Таким

202 Zuckerman A. The Concept “Political Elite”: Lessons from Mosca and Pareto //Journal of Politics. 1977. Vol. 39. - Р. 327. 203 См., например: Ашин Г.К. Современные теории элит: критический очерк. - М.: Междунар. Отношения, 1985. -256 с.; Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан: Очерки полит. социологии капитализма. - М.: Мысль, 1985. - С. 117-173; Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация: Учеб. пособие. - М.: Аспект Пресс, 1996. - С. 175-183; Сартори Дж. Вертикальная демократия // Полис. 1993, № 2. - С.80-89; Бодуен Ж. Вступ до політології / Пер. з фр. - Київ: “Основи”, 1995. - С. 118-132; The Sociology of Elites / Ed. by John Scott. - Edward Elgar Publisher, 1990. Vol. 1-3; Field G.L., Higley J. Elitizm. - London: Routledge and Kegan Paul, 1980. - P.130; др. 204 Отдельные аспекты изменения концепта прослеживаются в статье: Танчер В., Кучеренко О. Iдеi елiтiзму в контекстi демократичноi трансформацii суспiльства // Соцiологiя: теорiя, методи, маркетинг. 1998, № 3. - С. 5-16.

90

образом, изначально в понимание элиты закладывался критерий индивидуальных способностей, мастерства, талантов, высокой профессиональной компетентности. В этом же нормативно-оценочном, элитарном, аристократическом смысле употреблял данное понятие и В. Парето, включая в состав элиты лишь тех, кто достиг высшего эшелона в профессиональной иерархии в силу своих способностей, и благодаря этому получил возможность выполнять руководящие функции в обществе. Различия между массами и элитой являются фундаментальными и определяют, по В. Парето, социальную гетерогенность общества205. Квинтэссенцией аристократизма в понимании элит можно считать работу Х. Ортеги-и-Гассета “Восстание масс” (1930 г.)206. В элите автор видит личностей особого достоинства, носителей высокой культуры, которых всегда меньшинство, но без которых человеческое общество потеряет свою сущность. Доведенная до логического завершения, данная идея абсолютизирует культурные и меритократические факторы стратификации, их определяющее значение по отношению к иным параметрам классового деления общества.

Однако данная смысловая нагрузка нередко вступала в противоречие с реалиями процессов распределения власти в обществе, с реалиями, в которых не всегда находилось место высокой культуре и компетентности. Элиты, как и любые другие группы, обнаруживают себя через восприятие окружающими их специфических черт в ситуации конфликтности самого процесса восприятия. Символическое восприятие нередко неспособно отделять символы от сущностей, субстратов реальности. Высокие социальные позиции и специфический стиль жизни затушевывают культурно-деятельностные характеристики представителей группы. В результате, мнимая компетентность нередко выдается за реальную, а сущностное качество элиты подменяется ее квазиформой, которая институционализируется и легитимизируется. При этом в процессе функционирования элит оказывается не столь важным само качество компетентности, талантов тех, кто занимает высшие позиции в социальной иерархии, сколько отождествление занимающих высшие позиции с данным качеством в восприятии окружающих. Именно такое символическое восприятие обнаруживает элиту и легитимизирует ее правящую роль в социальной системе. При этом подчеркивает символическую природу масс / элитных неравенств и уступает место иному, элитному, властно-функциональному подходу в интерпретации явления.

Родоначальником данной интерпретации считают Гаэтано Моска. Именно он своей работой “Правящий класс”207 (1896 г.) ввел в научный оборот понятие правящего, политического класса, подчеркнув функциональность данной группы и абсолютизировав политические механизмы взаимодействия этого класса с другими группами общества. Правящий класс объединяет немногих по численности индивидов, обладающих, по Г. Моска, “политическим сознанием”: способностью выработать “формулу правления” - идею, с помощью которой правящее меньшинство оправдывает свою власть и убеждает политически инертную массу в ее легитимности. По мнению Г. Моска, правящий, или политический класс не был ни простой совокупностью всех индивидов, участвующих в политической жизни, ни совокупностью всех тех слоев населения, чьи представители участвуют в политике. Политический класс подобен коллективу, члены которого объединены политическим

205 См. по: Арон Р. Этапы развития социологической мысли / Пер. с фр. – М., 1992. - С. 451. 206 Ортега-и-Гассет. Восстание масс//Вопросы философии.-1989,№ 3-4. 207 Mosca, G. The Ruling Class. - New York: McGraw-Hill, 1939. См. также по: Арон Р. Этапы развития социологической мысли / Пер. с фр. – М.: Изд. Группа “Прогресс”-“Политика”, 1992. - С. 455.

91

призванием. И, несмотря на то, что политический класс разделен на соперничающие группы, вместе с тем он солидарен, его члены умеют идти на компромисс. Основой солидарности является политическое сознание, общее для каждого члена класса208. Г. Моска, как позже и Й. Шумпетер209, полагали, что не врожденные таланты, а политический опыт является лучшим учителем искусства политики. Накопленный опыт поколений, концентрированный в потоках традиций, представленных в соответствующих институтах (школах, колледжах, университетах), выступает тем источником знания, который обеспечивает успешность правящего класса.

Элитарное и элитаристское направления в объяснении стратификации имели общее основание: представление о расколе общества на правящую элиту и массу, фактически не имеющую отношения к власти. По данному основанию их нередко объединяют в общую рамку элитистского направления.

Своеобразным пиком элитистской волны стала работа Райта Миллса “Властвующая элита” (1956 г.). Автор проанализировал современное ему институциональное распределение власти в США и пришел к выводу о существовании вполне определенной малочисленной группы, которая обладает властью, господствует внутри правящих институтов современного общества и характеризуется тремя важнейшими чертами: единством, однородностью формирования и аристократизмом210. Данная группа, согласно Р. Миллсу, противостоит массе, фактически не обладающей механизмами влияния на власть, и манипулирует массой в собственных интересах. У Р. Миллса отсутствует четкое определение понятия властвующей элиты. Однако использование им данного понятия вполне определенно предполагает, что речь идет о категории лиц, принимающих решения, которые оказывают существенное влияние на функционирование и развитие общественного организма211. Это, прежде всего, те, кто возглавляет команду ведущих иерархий в организации общества: важнейшие политические, экономические и военные институты и организации, в которых сосредоточены средства, обеспечивающие власть, богатство и известность. Вспоминая К. Маркса, Райт Миллс показывает, что самым “властвующим” элементом внутри единой элиты являются владельцы крупнейших корпораций и военные, которые согласовывают свои решения с политическими сегментами данной группы212. Представители целостного организма властвующей элиты, как показывает Р. Миллс, тесно взаимодействуют и взаимозаменяемы. Преимущественно все они связаны одинаковым социальным происхождением (из высших слоев общества) и возможностью получить лучшее образование. Группа заинтересована в сохранении своей идентичности, в силу чего стремится самообновляться исходя из внутренних ресурсов. Ее функционирование ведет к усилению влияния корпораций в структуре властных отношений, росту олигархии и перспективе дальнейшего углубления социальной пропасти в макроструктуре общества.

208 Mosca G. The Ruling Class.-New York:McGraw-Hill, 1939. 209 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и деморатия / Пер. с англ.- М.: “Экономика”, 1995. - С. 372-379. 210 Миллс Р. Властвующая элита. - М., 1959; Mills W. C. The Power Elite // Theodoulou S.Z, and.Cahn M.A. Public Policy. The Essential Readings.- New Jersey: Prentice Hall, 1995. - Р. 71-74. 211 Mills W. C. The Power Elite // Theodoulou S.Z, and.Cahn M.A. Public Policy. The Essential Readings.- New Jersey: Prentice Hall, 1995. - Р. 73, 77-78. 212 Там же, с. 81.

92

В 60-е годы данная линия получила яркое развитие в работах Р. Милибанда (1969 г.), серии работ У. Домхоффа (1967, 1970, 1976 годы), а в конце 70-х – в работах П. Бирнбаума (1978 г.), Дж. Скотта (1985, 1994 г.) и других.

На рубеже 60-70-х годов разворачивается полемика между Р. Милибандом и Н. Пулантцасом, в ходе которой Р. Милибанд отстаивает значение эмпирического анализа правящих классов и осуждает подход Н. Пулантцаса за “структурный сверхдетерминизм”213. Вслед за К. Марксом, Ральф Милибанд утверждает, что государство и социальные неравенства могут быть поняты в терминах инструментального использования власти людьми, занимающими важнейшие позиции в обществе. “Правящий класс капиталистического общества, - отмечает автор, - …держит вожжи экономической власти и использует государство как собственный инструмент для доминирования в обществе”214. Анализируя современное капиталистическое общество, Р. Милибанд выделяет два основных класса: тех, кто владеет и контролирует, и тех, кто работает. Между этими двумя полярными классами он находит два промежуточных элемента “среднего класса”: один состоит из профессионалов, другой – из бизнесменов и фермеров средних и малых предприятий, а также массы государственных служащих. Те, кто владеет и контролирует средства производства, а через них – все важнейшие институты общества, составляют единый правящий класс, который связан многочисленными семейными, религиозными, образовательными и культурными узами215. Данный аналитический подход развивает У. Домхофф на примере американского общества. Автор проводит эмпирический анализ социальных институтов высшего класса, используя при этом методы случайного, репутационного и позиционного анализа216. С помощью анализа случаев выделяется группа людей, проходящая по спискам биографий и регистраций в различных престижных школах и клубах. Репутационный анализ основан на экспертных субъективных оценках важности, влияния известных людей. Позиционный анализ идентифицирует влиятельных людей на основании их позиции в корпорациях, банках, фондах и т.п.

С помощью данной исследовательской процедуры У. Домхофф не только идентифицировал высший класс, но также продемонстрировал, что высший класс является сплоченным правящим классом или властвующей элитой, подтвердив тем самым идеи Р. Миллса и Р. Милибанда. У. Домхофф доказывает, что необходимо говорить не только о властвующей элите, но более широко – о правящем классе как высшем социальном классе, владеющем основной частью национального богатства и получающем непропорционально большую долю национального дохода. Кроме собственников богатств, автор включает в состав правящего класса высокопоставленных администраторов крупнейших корпораций. Эта элита контролирует общественное мнение страны посредством контроля над фондами, ассоциациями, университетами и средствами массовой информации. Базой правящего класса, по мнению У. Домхоффа, является корпоративная экономика и питаемые нею учреждения217.

213 Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б.С. Социологический словарь / Пер. с англ. - Казань: Изд-во Казан. Ун-та, 1997. - С. 170-171. 214 Miliband R. The State in Capitalist Society: An Analysis of the Western System of Power. – N.Y.: Basic Books, 1969.-Р.5. 215 Там же, с. 5-7. 216 Domhoff G. W. The Higher Circles: The Governing Class in America. - New York: Vintage Books, 1970. - Р. 4-109. 217 Там же, с. 105-107.

93

В выводе о том, что правящий класс проявляет себя через властвующую элиту как “группу лидеров” правящего класса218, У. Домхофф вполне солидарен с Г. Моска. Однако основу сплоченности правящего класса автору удалось увидеть не столько в особом политическом сознании, сколько в поведенческих характеристиках и стилях жизни через изучение таких групповых образований, как модели проведения свободного времени, посещение частных школ, пересекающееся членство в клубах, совмещенное директорство в важнейших благотворительных, образовательных и культурных организациях. Данные сети связей совпадают, по данным автора, с директорством в корпорациях.

Использование У. Домхоффом метода изучения случаев вызвало активную критику его работ за “волюнтаризм” и “персонализм”, необъективность получаемых результатов219. Однако то, что в 70-е годы звучало как упрек в адрес исследовательской методологии автора, сегодня представляется как несомненное достоинство, позволившее приоткрыть завесу над внутрикорпоративными связями и жизненными стилями правящего класса. По сути, У. Домхофф предложил гибкую модель многомерного анализа наиболее сложного с точки зрения доступности для наблюдателя социально-классового образования. Однако этот взгляд носит, скорее, статистический характер, поскольку не позволяет рассмотреть динамику, диалектику отношений между членами класса и остальным обществом.

Французский исследователь Пьер Бирнбаум развил идеи властвующей элиты на примере французского общества 70-х годов220. Используя биографический метод, он проанализировал момент “слияния” политической, административной и экономической элит в целостный “руководящий класс”. Также как и американские авторы, П. Бирнбаум утверждает, что для руководящего класса характерна высокая горизонтальная мобильность и практическое отсутствие вертикальных перемещений221. Он считает мифом утверждение о “заслугократии”, согласно которому представители средних слоев общества могут интегрироваться в правящую элиту. Господствующее положение передается фактически по наследству. Роль селекционного барьера играет, прежде всего, институт образования, привилегированные средние и высшие учебные заведения222. А стиль жизни выступает важным механизмом, “отгораживающим” группу от других. В отличие от работ У. Домхоффа, Пьер Бирнбаум прослеживает также внутреннюю динамику элиты, отмечает повышенную стабильность административной верхушки, постоянное стремление политической элиты к слиянию с административной частью “руководящего класса”. Данные выводы особенно показательны, поскольку сделаны на эмпирическом материале французского общества, погрузившегося в 70-е годы в пучину коренных изменений, определивших приход в 1981 году к власти социалистов во главе с Ф. Миттераном, но не изменивших, как отмечают исследователи223, качество властвующей элиты.

218 Там же, с. 94-109. 219 Chilcote R. H. Theories of Comparative Politics. The Search for a Paradigm Reconsidered. Second ed. - Westview Press, 1994. - Р.301. 220 См. по: Бодуен Ж. Вступ до полiтологii / Пер. з фр. - Киiв: “Основи”, 1995. - С. 124-127. 221 Там же. 222 Анализ данного механизма представлен также в работе: Айвазова С.Г. Франция глазами французских социологов. - М.: “Наука”, 1990. – С.19-20. 223 Данные выводы получили подтверждение в более поздних исследованиях, в частности в опубликованной в 1991 году работе Мишель Пэнсон и Моник Пэнсон-Шарло. См.: Пэнсон М., Пэнсон-Шарло М. Практика исследования аристократии и

94

Развивавшееся элитистское направление в объяснении стратификации базировалось на постулате о расколе общества на правящую элиту и массу, фактически не имеющую отношения к власти. Значение данного вывода стало усиливаться и приобретать глобальные масштабы со второй половины ХХ века224, когда произошла трансформация капитализма в интегрированную глобальную экономику, основанную на транснациональных корпорациях (ТНК). ТНК во главе с их лидерами становятся основными агентами изменений современной экономики. Авторитетный американский журнал “Fortune” идентифицировал глобализацию экономико-политических связей как первую из спонтанно происходящих ныне четырех революций в бизнесе; другими тремя являются компьютеры, гибкий менеджмент и информационная экономика225. Глобализация не только торговли, но и производства через ТНК отделила процессы проектирования, производства и маркетинга товаров и услуг от национальных экономик. Доходы наиболее крупных ТНК оказались значительно выше, чем доходы отдельных стран. Так, в докладе Мирового Банка “The World Development Report” за 1999 год отмечается, что валовой национальный продукт 56 из 132 стран мира по главным таблицам оценивается менее чем в 10 млрд. долларов США226. В то же время, как показывает “Fortune” в статье “500 мировых промышленных корпораций” (октябрь 1999 г.), 139 ТНК по ежегодным продажам имеют прибыль более чем в 10 млрд. долларов США. Такие хорошо известные компании, как “Форд мотор”, “Дженерал Моторс”, “Эксон”, “IBM” и многие другие, в своем распоряжении имеют больше экономической власти, чем большинство современных стран227 (см. также таблицу 2.1.1). Примерно 40000 фирм, имеющих более 250000 зарубежных филиалов, по сути, управляют мировой экономикой228. Их деятельность, распространенная по всему миру, во многом осуществляется вне контроля со стороны какого-либо государства. Взаимодействия ТНК интегрируют экономическую деятельность в мировом масштабе, конструируют транснациональную практику. Транснациональная практика привела к масштабным эффектам, которые к концу ХХ века могут быть поняты в терминах глобальной системы. Как отмечает один из крупнейших исследователей данного феномена Леслай Склер, указанный термин не является синонимом глобальной капиталистической системы, однако, капитализм здесь оказывается ведущей силой229. Такие институты, как Мировой Банк, Международный Валютный Фонд и многие другие, определенно представляя интересы ТНК, подчеркнуто проводят курс поддержания глобального капитализма. Последнее выражается в постоянных усилиях по осуществлению направленных действий по отношению к тем, кто не может сопротивляться возможностям быстро получить богатство или снизить свои потери даже за счет реальной угрозы

крупной буржуазии: социальная дистанция и специфические условия полуформализованного интервью//Константы.Т.1,№2,1994.-С.23-36. 224 М.А. Рахман определяет период позднего ХХ века как “конвергенцию национальных систем в элитную доминацию над массами… и увеличивающуюся коммуникацию между противоположными культурами”. См.: Rahman M.A. The Theory and Practice of Participatory action research // The Challenge of Social Change. / Ed. by O.F. Borda. – SAGE, 1985. - Р. 107-132. 225 Stewart T. Welcome to the Revolution // Fortune. 13 December.-Р. 32-7. 226 World Development Report 1999/2000. - Р. 230-231. 227 Fortune Magazine. 1999, October. 228 UNCTAD. World Investment Report – Preliminary. - New York: United Nations, 1995: xx. 229 Sklair L. Sociology of the Global System. - Baltimore, Johns Hopkins Univer. Press , 1995. - Р.59.

95

разрушения собственной социальной системы230. Тем самым, правящая элита ТНК реализует усилия по контролю над глобальным капиталом и материальными ресурсами.

Как отмечается в целом ряде исследований (работы Р. Робертсона, Л. Склера, Д. Сингера, Ч. Кегли и других), саморазвитие транснациональной практики, первично представленной ее экономическим аспектом и ТНК как ведущими агентами изменений, привело к формированию ее политических и культурных аспектов. Данные факты позволили Л. Склеру и его последователям сделать вывод о формировании транснационального капиталистического класса231, который становится ведущим агентом глобальных политических

Таблица 2.1.1 Власть государств и корпораций (1998 г.)

по объему валового внутреннего продукта (ВВП) или корпоративным продажам (ОП),

в млрд. долларов США232

№ п/п

Выборка по странам: объем ВВП

Выборка крупнейших корпораций:

объем ОП

1. Польша 150,8 “Дженерал моторс” 161,3 2. Португалия 106,4 “Форд Мотор” 144,4 3. Израиль 95,2 “Exxon” 100,7 4. Египет 79,2 “Дженерал

Электрик” 100,5

5. Пакистан 63,2 IBM 81,7 6. Чехия 51,8 “Citigroup” 76,4 7. Венгрия 45,6 “Филип Моррис” 57,8 8. Украина 42,7 “Боинг“ 56,2 9. Румыния 31,3 “AT&T” 53,6 10. Казахстан 20,6 “Мобил” 47,7 11. Болгария 10,1 “Hewlett-Packard” 47,1 12. Грузия 5,1 “Sears Roebuck” 41,3 13.

Страны с наименьшим доходом (по классиф. Все-мирн. Банка)

493,5 Пять высших корпораций

646,1

изменений и глобально пытается контролировать власть, распределение капитала и труда. Это – не традиционный капиталистический класс в Марксовом понимании. Это – международная управленческая буржуазия, которую Л. Склер233, вслед за Д. Бекером и Р. Скляром234, определил как “социально всеобъемлющую категорию”, включающую исполнительный аппарат ТНК и их местных представителей, 230 Brown L.R. The New World Order // Brown L.R., Flavin С., etc. State of the World 1991.- New York: Norton, 1991-P.3-20. 231 Sklair L. Sociology of the Global System. - Baltimore, Johns Hopkins Univer. Press , 1995. - Р. 59-73. 232 Использованы данные, приведенные в работах: World Development Report 1999/2000. - New York, Oxford: Oxford University Press, 1999. - Р.230-231; Fortune Magazine1999, October. 233 Там же, с.71-72. 234 Becker D., Sklar R..Why postimperialism? // Becker D., Frieden J., Schatz S., Sklar R. Postimperialism: International capitalism and development in the late twentieth century. - Boulder, CO: Lynne Rienner, 1987. Ch.1.

96

глобализированную государственную бюрократию, приближенных к ТНК политиков и профессионалов, элиту идеологии и политики массового потребления (масс-медиа и иных посредников). Данный концепт отражает определяющее влияние глобализированного экономико-политического класса на принятие решений, имеющих широкое мировое значение, а также высокую мировую динамику данной элитной группы и ее способность проникать в любые части регионов и стран.

Исследования обществ “третьего мира”, а также постсоциалистических стран установили наличие компрадорских групп, чьи интересы подпадают под интересы ТНК, и которые зачастую обосновывают свое сотрудничество с последними пользой для собственного общества235. Компрадорские группы обеспечивают контроль ТНК над значимыми для общества ресурсами и сферами публичной деятельности, по-видимому, способствуют утверждению массовой культуры потребления и с помощью данных механизмов – расширению влияния глобализированной правящей элиты.

Институты культуры (идеологии) потребления, активно расширяющиеся через транснациональные масс-медиа и телекоммуникации, навязывающие определенные стили жизни, становятся первичными агентами культурной транснациональной практики, интегрируют глобальную систему и расширяют, укрепляют влияние ТНК. Они пропагандируют интегрированную культуру и идеологию стратегий потребления через манипулирование существующими потребностями потребления и создание новых потребностей. В процессе их расширения происходят столкновения различных культур, глобального и локального уровней, и на этой почве – наиболее сильные в современном мире конфликты и напряжения236.

Таким образом, современный транснациональный капиталистический класс, глобализированная экономико-политическая элита пытается контролировать власть, капитал, материальные ресурсы и производство идей в мире, действуя через национальные политические элиты. Данная тенденция и социальный механизм обусловливают укрепление отличительного сознания элит и элитной доминации как “правых”, так и “левых” вариантов в различных современных национальных обществах.

3.2 “Взрыв участия” как противовес господству элит: социальная практика и теории Расширяющееся влияние глобализированной элиты вызвало встречную волну

социального противодействия в двух важнейших формах: резкого усиления политики национального протекционизма, регионализма и роста новых социальных движений. В контексте данной работы нас интересует, прежде всего, вторая форма, проявление которой способствовало пересмотру концептуальных оснований в рассмотрении неравенств в отношениях власти.

Уже к началу 60-х годов западные общества все в большей степени начинают продуцировать феномены, не укладывающиеся в рамки элитистских направлений теоретизирования. Центральным социальным феноменом становится “взрыв участия”, быстро расширяющееся доверие к партисипативной демократии. 235 Sklair L. Sociology of the Global System. - Baltimore, Johns Hopkins Univer. Press , 1995. - Р. 74-78. 236 Данные явления проанализированы, в частности, в работах: Beyer P. Globalizing Systems, Global Cultural Models and Religion(s) // International Sociology. Vol.3, # 1, March, 1998. – Р.81-84; Robertson, R., Khondker H.H. Discourses of Globalization // International Sociology. Vol.3, # 1, March, 1998. - P. 25-40; Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Политические исследования. 1994, № 1. - С. 33-48.

97

Начинают активно проявляться под разными ярлыками так называемые “новые социальные движения”: студенческие объединения, движения за права человека, феминистские, экологические, движения за мир и другие, - а с конца 60-х – самодеятельные организации гражданских инициатив и, позже, - альтернативные движения. Они занимают нишу между индивидом, семьей и политическими институтами, лидерами, элитой как в локальных, национальных, так и международных отношениях. Своей деятельностью в политической сфере они бросают вызов функционирующим элитам разного уровня влияния. Основным механизмом вызова выступают культура и идеология, противоположные массовому потребительству и капиталистическому накоплению.

Несмотря на то, что явление социальных движений прослеживается с раннего Х1Х века, новые движения проявляют качественно иную природу. Ранние социальные движения были по преимуществу трудовые, отражавшие рост рабочего класса и его классового сознания, а также национальные и религиозные (особенно ярко проявили себя католические движения в Европе за легализацию политических прав и другие). В первой половине ХХ века дали о себе знать также фашистские и право-авторитарные движения, которые были не только результатом действий политических партий, но и массовых настроений. Что нового принесли, так называемые, “новые социальные движения” в позднем ХХ веке?

В противоположность ранним движениям, которые были преимущественно движениями угнетенных и притесненных в правах, новые движения стали притягивать молодежь, более образованные и благополучные в материальном отношении слои. В 60-е годы получают яркое выражение движения студенческой молодежи и радикальной интеллигенции Запада “новых левых”, в равной мере критикующих дегуманизирующую природу бюрократических правительств как капитализма, так и государственного социализма советского типа237. На данной социальной основе и идеологической волне развиваются постматериальные ориентации (по иерархии А. Маслоу), сконцентрированные в большей мере на проблемах качества жизни, чем на повышении социального статуса. Общность разделяемых постматериальных ценностей интегрирует новые социальные движения и, тем самым, заметно отличает их от традиционных движений, которые между собой имели мало общего и редко объединяли свои усилия. Р. Инглехарт, анализируя происходящие в обществах продвинутого индустриализма культурные сдвиги, в его определении - “безмолвную революцию”, выделяет фундаментальное отличие ценностных приоритетов “постматериалистов” от ценностей, доминировавших в индустриальном обществе многие десятилетия. Это – все более интенсивное смещение от акцентов на проблемах экономического роста в сторону неэкономических проблем качества жизни238. Новые движения предлагают и новые формы политической активности: они не столько ставят цель борьбы за власть, сколько ограничиваются конкретным влиянием на власть. Особые акценты делаются на проблемах децентрализации власти и участия в выработке решений.

237 Scruton R. A Dictionary of Political Thought. The Macmillan Press, 1996. - Р. 376-377; The New Political Culture / Ed. by T. N. Clark and V. Hoffmann-Martinot. - Boulder, Colorado: Westview Press, 1997; Липсет С.М. Третьего пути не существует. Перспективы левых движений // Полис. 1991, № 6. - С. 25-34. 238 Inglehart R. The silent revolution in Europe: Intergenerational change in post-industrial societies // American Political Science Review. 1971, Vol. 65, № 4. - Р. 991-1017; Inglehart R. Cultural Shift in Advanced Industrial Society. - Princeton University Press, 1990. - 484 p.; Inglehart R. The Trend Toward Post-Materialist Values Continues // Citizen Politics in Post-Industrial Societies / Ed. by M. Rempel and T.N. Clark. - Boulder, Colorado: Westview Press, 1997. - Р. 57-66.

98

Изменяющийся деятельностно-культурный социальный контекст повлек за собой и изменения в механизмах властных отношений, активности элит и формулирования политики. Если ранее политическое участие было, по сути, направленной элитами мобилизацией массовой поддержки через утверждение таких организационных форм, как политические партии, трудовые союзы, религиозные институты и т.п. То формирующийся новый стиль в политике, властных отношениях отводит важную роль внеэлитным группам, ориентированным на конкретную проблему, в подготовке и обеспечении решений239.

В этом отношении определенный экономико-политический успех во многих странах достигли не только новые социальные движения, но также и трудовые движения. Именно под их влиянием начало развиваться социальное партнерство и экономическая демократия, элементы самоуправления на предприятиях240, были достигнуты относительно высокие стандарты жизни. Многими исследователями также признается факт улучшения положения женщин и наиболее бедных групп населения целого ряда стран западной демократии, что стало результатом активности новых социальных движений241. Наиболее же значительного успеха новые социальные движения достигли в сфере защиты и улучшения окружающей среды. Из всех новых социальных движений движения “Зеленых” и “экологистов” бросили наиболее значительный вызов глобализированной экономико-политической элите. Пристальное внимание данных движений к проблемам потребления невозобновляемых природных ресурсов, их использования в сферах производства и торговли стали серьезной угрозой притязаниям глобализированной экономики.

После 1982 года, когда западногерманская партия Зеленых выступила как политическая сила, ряд европейских экологических движений и партий “зеленых” также сделали акцент на борьбу за власть. Результатом стали выборы 1989 года в странах Евросоюза, в которых партии Зеленых получили примерно 15% мест - более чем Либеральная партия Британии или Коммунистическая партия Франции. Они несли с собой в государственные институты новые стили политической деятельности, “разрывали” устоявшиеся партии и программы, стимулировали рост волны новых лидеров на местных уровнях власти242. Параллельно с этим процессом обострялся конфликт с традиционной элитой, поддерживающей зависимость от клиентельного патронажа (примером могут служить события в Южной Италии в конце 80-х годов).

Реальная угроза могуществу глобализированной экономико-политической элиты в свою очередь вызвала волну политического противодействия новым

239 Inglehart R. Cultural Shift in Advanced Industrial Society. - Princeton University Press, 1990. - Р. 4-6; The New Political Culture / Ed. by T. N. Clark and V. Hoffman-Martinot. - Boulder: Westview Press, 1997. 240 Последний аспект данного процесса непосредственно проявился и в странах социалистического блока; его изучение в СССР к концу 60-х годов получило яркое отражение в работе: Роль общественности в управлении производством. Опыт конкретно-социологического исследования / Общ. ред. Ю.Ф.Бухалова, Е.А.Якубы. - Харьков: Изд-во Харьковского университета, 1968. - 239 с. 241 См., к примеру, данные по: Отчет по человеческому развитию 1994 (Программа Развития ООН). - Нью-Йорк, Оксфорд: Оксфорд Университи Пресс, 1994. - С. 188-190. 242 Явление рассмотрено в работе Т.Кларка и Р. Инглехарта. См.: Clark T.N., Inglehart R. Changing Dynamics of Support for the Welfare State and Other Policies in Post-Industrial Societies // The New Political Culture / Ed. By Terry N. Clark and Vincent Hoffmann-Martinot.- Boulder, Colorado: Westview Press, 1997.

99

социальным движениям. Наиболее ярко это прослеживается на примере экологических движений, рассмотренном сквозь призму гипотезы Л. Скляра243. Анализируя взаимодействие ТНК и глобальных экологических движений, автор выдвинул предположение о том, что транснациональный капиталистический класс помог создать глобальную экологическую элиту, более-менее инкорпорированную в сеть глобального капитализма и становящуюся все более дистанцированной от антикапиталистической общности-движения зеленых. По мнению многих радикальных экологистов244, в 1992 году в период проведения, так называемого, “Саммита Земли” – конференции ООН по окружающей среде и развитию - произошел, фактически, корпоративный “захват” конференции, возглавляемый ТНК, Бизнес-Советом по Устойчивому Развитию под активным лидерством Стефана Шмидхейни и при поддержке генерального секретаря конференции Маурика Стронга. Ценности “зеленых” оказались диаметрально противоположными идеям сторонников “устойчивого развития”, возглавляемых реформаторами ТНК.

В последние два десятилетия активно проявилось также движение “консьюмеризма” – критических потребителей, - непосредственно связанное с политикой “зеленых”. Движение направлено на повышение прав и влияния покупателей в отношениях с продавцами и производителями; можно сказать, что уже сформировало свою культуру-идеологию245, связанную с производством и потреблением экологически чистой продукции и производством, не разрушающем биосферу. Данное движение также бросило вызов могуществу глобализированной политико-экономической элиты.

Появление нового поколения социальных движений, практикующих новые формы активности, существенно изменило взгляды на природу и значение движений как таковых, социальные неравенства и общество в целом. Опыт тоталитаризма в период между двумя мировыми войнами стимулировал развитие негативного видения социальных движений в рамках теорий массового общества (Э. Фромм246, Х. Арендт247 и др.), как отражающих “бегство от свободы”, попытку отчужденных индивидов обеспечить безопасность и идентичность через приобщение к авторитету, лидеру, организации. В противоположность этому, новые социальные движения обычно интерпретируются как коллективно действующие рациональные акторы, использующие доступный им объем, прежде всего, культурных ресурсов в инструментальных целях248, и своей активностью плюрализирующие пространство властных отношений.

243 Sklair L. Sociology of the Global System.- Baltimore, Johns Hopkins Univer. Press , 1995. - Р. 82-83. 244 См., к примеру: Bruno K. The corporate capture of the Earth Summit // Multinational Monitor. July-August, 1992.-Р. 15-19. 245 Sklair L. Sociology of the Global System. - Baltimore, Johns Hopkins Univer. Press , 1995. - Р. 87-94. Подобные движения потребителей с конца 80-х годов формировались в СССР и продолжают ныне функционировать в ряде Новых независимых государств, в т.ч. и Украине. О специфике интересов и активности Конфедерации общества потребителей см.: Байтенева А. Движение потребителей (КонфОП) // Полис. 1992, № 5-6. - С. 210- 213. 246 Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990. 247 Арендт Х. Массы и тоталитаризм // Вопросы социологии. Том 1, № 2, 1992. - С. 24-34. 248 Touraine A. Sociel Movements and Social Change // The Challenge of Social Change / Ed. by O.F. Borda. - SAGE: ISA, 1985. - Р. 77-92; Heywood A. Politics. - The Macmillan Press, 1997. - Р. 266.

100

Новые социальные движения не только предложили новые центры власти (преимущественно на микро- и мезо- уровнях), но и стимулировали диффузию власти, развитие ее гибких децентрализованных форм. Данная ситуация некоторыми авторами была связана с ростом гражданской культуры послевоенных обществ западной демократии249, общими процессами демократизации, позже – с ростом “гражданства” и “новой политической культуры”250, основанной на постматериальных ценностях. Новая ситуация вызвала неудовлетворение элитистскими моделями объяснения макроструктурных неравенств изменяющегося общества, результатом чего стали длительные дебаты между элитистами и плюралистами, волнообразно усиливающиеся и периодически изменяющие акценты на гребне теоретических предпочтений.

Серьезным основанием для развития иного, плюралистического, взгляда на

властную структуру современного общества стали идеи типов социального характера, “автономной личности” и “вето групп” Д. Рисмена251. Автор представляет властную иерархию общества как достаточно аморфную, как результат баланса действий множественных групп интересов, способных блокировать политические решения в случае угрозы их интересам. В таком представлении власть становится продуктом ситуации, а не социальной позиции. Властвующая элита как устойчивое образование сформироваться не может. Социальные макро-неравенства представляются как подвижные неравенства интересов.

Первым ярким откликом на изменившуюся ситуацию стала работа Роберта Дала “Кто правит? Демократия и власть в американском крупном городе” (1961 г.)252, в которой автор исследовал плюрализм как новую практику западной политической системы на примере местных властных структур города Нью-Хевен штата Коннектикут. Анализируя практику распределения власти на историческом массиве, Р. Дал приходит к выводу о происшедшем изменении иерархии власти от абсолютной олигархии, когда власть была сконцентрирована в руках “патрициев” города, к полиархии с дисперсным распределением политических ресурсов253. Для олигархического состояния общества, по мнению автора, было характерно кумулятивное накопление социальных неравенств: когда обладание лучшими ресурсами в одной сфере (например, богатством) обеспечивало обладание и более значимыми ресурсами в иных иерархиях – социальным положением, легитимностью, контролем над институтами религии и образования, знанием и др. В современном состоянии общества, полагает Р.Дал, неравенства становятся дисперсными. Ранее правящие элиты комбинировали высокое социальное положение, образование и богатство с ключевыми позициями в религии, экономике, сфере государственной жизни. С ростом влияния так называемых “экс-плебеев” (по Р. Далу тех лидеров, которые являются выходцами из низших слоев общества) происходит фрагментация политических ресурсов. Новым важным ресурсом власти становится популярность,

249 Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис. 1992, № 4. 250 Jacobs B.D. Fractured Cities. Capitalism, community and empowerment in Britain and America. - London, New York: Routledge, 1992. - Р.31, 64-67; Clark T.N., Inglehart R. Changing Dynamics of Support for the Welfare State and Other Policies in Post-Industrial Societies //The New Political Culture /Ed. By Terry N. Clark and Vincent Hoffmann-Martinot.- Boulder, Colorado: Westview Press, 1997. 251 Reisman D. The Lonely Crowd. - New York, 1953. 252 Dahl R. A. Who Governs? Democracy and Power in an American City. - Yale Univer. Press, 1989. - P. 355. 253 Там же, с. 85-86.

101

практически не связанная с богатством и социальным положением. Автор делает вывод о том, что для современного общества характерна множественность элит, представляющих различные интересы экономических, управленческих, профсоюзных и иных групп, имеющих доступ к различным комбинациям политически значимых ресурсов и способных мобилизовать все свои “резервы” для достижения цели. Каждая действующая в сфере властных отношений группа выделяет собственную элиту – политических лидеров. Р. Дал делает вывод о том, что сохраняющаяся элита “патрициев” немногочисленна, а ее влияние ограничивается преимущественно сферой экономики. Влияние же наименее обеспеченных групп достигается через голосование, поддержку ими в ходе выборов конкретных политических лидеров, формирование общественного мнения254. Таким образом, популярность лидера становится решающим фактором, обеспечивающим возможность политического маневрирования во взаимодействиях с лидерами других групп. Политические решения на местном уровне выступают как результат согласования и компромисса позиций множественных элит, представляющих различные группы интересов. На этом пути, по мнению Р. Дала, в современном обществе преодолевается пропасть между массами и элитой, а макросоциальные неравенства по признаку власти утрачивают полярность и приобретают дисперсный характер.

Плюралистические идеи Д. Ризмена и Р. Дала получили развитие в рамках трех концептуальных подходов. Один из них рассматривает властную структуру неравенств как взаимоотношения между различными типами конфликтов по поводу "“властного пирога". Другой подход развился на основе игровой теории, в рамках которой формировались упрощенные модели распределения власти через акцентирование одного определенного конфликта. Третья, доминантная тенденция, использовала парадигму функционального равновесия: призыв к политике классовых и групповых лидеров искать новое равновесие и осуществлять политику в целях установления мира среди конфликтующих интересов255. Несмотря на различия конфликтных плюралистических подходов, исследователи, работающие в их рамках, пришли к общему выводу о значительном расхождении интересов групп, которые имеют равную силу в политике. А, следовательно, неизбежности серьезных межгрупповых конфликтов и неравенств по поводу разрешения конфликтов.

Подход конфликтного плюрализма к властным неравенствам ориентирован, прежде всего, на общества с высокой степенью представленности групповых интересов. Вместе с тем, даже в таких плюралистических обществах, как, к примеру, США, только около половины населения вовлечено в добровольные ассоциации, при этом большинство ассоциаций находится на периферии политики256. Уже сам по себе этот факт свидетельствует о потенциальном серьезном неравенстве в отношениях власти, существующем между различными социальными общностями – группами, и неспособности плюралистической модели охватить все значимое разнообразие отношений.

В 70-80-х годах развилась своеобразная ветвь плюралистического подхода, делающая акцент на социальных движениях. Развитие данного подхода сопровождал дискурс социальной демократии и демократического социализма, отражающий реальность тех западных стран, в которых к власти пришли социалистические партии (прежде всего, Франция, Италия, Испания, Португалия и

254 Dahl R. A. Who Governs? Democracy and Power in an American City. - Yale Univer. Press, 1989. - Р. 85-86. 255 Данные подходы рассмотрены в работе: Chilcote R.H. Theories of comparative politics. The search for a paradigm reconsidered. - Westview Press, 1994. - Р. 290-292. 256 Heywood A. Politics.-Macmillan Press LTD, 1997.-Р.260-61.

102

Греция с середины - конца 70-х годов). Дискурс выявил две фундаментальные позиции: предпочтение теории новых социальных движений с применением либо исключением Марксовой классовой теории, либо предпочтение концепции бюрократизированной техноструктуры, согласно которой власть никому не принадлежит. В рамках первого подхода наибольшее влияние получила концепция социального действия А. Турэна, где социальное движение рассматривается как главная сила в развитии обществ, бросающая вызов доминирующей культуре и мнениям. А. Турэн выделяет три основных типа конфликтных действий: “коллективное поведение”, направленное на реконструирование, адаптацию “слабых элементов социальной системы”; “борьба” как самая широкая категория факторов изменения или политических сил; “социальные движения” как конфликтные действия, направленные на трансформацию отношений социальной доминации и опирающиеся на культурные ресурсы (производства, знания, этических правил)257. В логике А. Турэна, действия классов, которые проявляются как социальные движения, не только реформаторски влияют на доминантную власть, но и способны ее трансформировать. Автор выделяет специфические типы социальных движений, присущие различным типам обществ: движения за гражданские свободы и политические права, характерные для “купеческих обществ”; движения в индустриальных обществах (как капиталистических, так и государственно-социалистических), направленные на распределение материальных продуктов и экономическую справедливость; новые социальные движения в пост-индустриальных обществах, ставящие целью самоуправление и утверждение идентичности258. Данный подход переводит проблему властных неравенств в пространственно-временные отношения конфликтных культур и действий за утверждение культурных доминаций.

На основе теорий социального действия Э. Лаклау и Ч. Мауффи очертили неомарксистскую плюралистическую модель неравенств в отношениях власти259. Данная модель отражает вовлечение в политическую практику множественных интересов различных слоев, групп и социальных движений. Авторы показывают, что некоторые социальные движения (к примеру, эко-социалистические) могут образовать собственные социальные и идеологические элементы и независимо развиться в класс260. Описываемая плюралистическая ситуация стала стимулом для активного формирования, так называемой, “новой политики”, позже – “новой политики третьего пути”261, которая поддерживает более эгалитарный и демократический мир и ориентирована не столько на индустриальные, сколько на постматериальные ценности, ценности равных возможностей, рассмотренные сквозь призму механизмов образования и гражданства.

Концептуальным выражением данной практики становится развитие версий демократического элитизма, комбинирующих некоторые идеи элитизма и плюрализма. В 1978 году У. Доммхофф, использующий властно-структурную методологию элитизма, приходит к выводу о том, что доказанность плюралистического характера распределения власти в обществах поздней

257 Touraine A. Social Movements and Social Change // The Challenge of Social Change / Ed. by O.F. Borda.- SAGE: ISA, 1985. - Р. 77-78. 258 Touraine A. Return of the Actor. - Minneapolis: University of Minnesota press, 1988. - Р. 63-64. 259 Laclau E., Mouffe С. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics.- London: Verso, 1985. 260 Там же, с. 46-78. 261 Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1998.

103

современности не противоречит выводу о существовании правящего класса.262 Однако правящий класс перестал быть абсолютно господствующим. Эти изменения ярко выражены в фразе Э. Шилза, утверждающего, что “мы не живем больше в век политического класса”263; другими словами, концепция “политического класса”, берущая начало от Г. Моска, более не приложима к условиям современного демократического общества. Однако это отнюдь не означает исчерпанности гносеологического потенциала элитизма; это означает, что элитные модели, представляющие элиту, политический класс как замкнутую, господствующую в единственном лице группу, перестали адекватно отражать современный мир властных неравенств. Это не означает, что элита, политический класс исчезли в современном демократическом мире; это означает, что властные позиции данной группы перестали быть абсолютными. Элита, политический класс стали более мобильными, изменились механизмы их рекрутирования и селекции, более открытый и интенсивный характер стали носить взаимоотношения с неэлитными группами. В ситуации поздней современности элита перестала быть безусловным авторитетом для общественного мнения, ее авторитет стал сегментированным, поддерживаемым конкретными “адресными группами”.

Повышение субъектно-деятельностного, политического потенциала неэлитных групп в обществах поздней современности делает необходимым рассмотрение властных неравенств не сквозь биполярную призму масс / элитных отношений, но через множественные призмы отношений элиты и вне-элитных групп, стремящихся к влиянию и способных влиять на аспекты процесса принятия решений на межнациональном, национальных и локальных уровнях, способных трансформировать общества. Плюрализация, как черта эпохи поздней современности, определила и определяется гибкостью властной иерархии, изменениями в формах ее легитимации.

Изменившееся положение политического класса и элит: от доминантных и олигархических к более открытым и подвижным позициям, от функций господства к функциям регулирования и управления, - отражается концепциями демократического элитизма и неоэлитизма264. В отличие от ранних элитистских теорий они не рассматривают элиты как группы, концентрирующие власть. В отличие же от плюралистических теорий – не отдают приоритет группам интересов и партиям в публичном распределении власти. Одна из наиболее ярких представителей данного направления Ева Этциони-Хэлеви в своем анализе определяет элиту, как “включающую не только бастионы истэблишмента, но также тех, кто пытается изменить их”, т.е. лидеров и активистов социально-протестных

262 См. по: Chilcote R. H. Theories of comparative politics. The search for a paradigm reconsidered.-Westview Press,1994.- Р. 299. 263 Shils E. The Political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Does Who Governs Matter? / Ed. By Czudnowsky.- Northen Illinois Univer. Press, 1981. - Р. 27. 264 См.: Ашин Г.К. Современные теории элиты: критический очерк. - М.: Междунар.отношения, 1985. - 256 с.; Дай Т.Р., Зиглер Л.Х. Демократия для элиты: введение в американскую политику / Пер.с англ.- М.: Юрид. лит.,1984. - 320 с.; Сахаров Н.А. Современная монополистическая элита США. - М.: Междунар.отношения, 1991. - 166 с.; Элдерсфельд С.Д. Политические элиты в современных обществах: эмпирические исследования и демократическая теория. - М.: ИНИОН, 1992. - 20 с.; Бунин И.М. Государство и господствующий класс в современной Франции: Науч.-аналит.обзор. - М.: ИНИОН АН СССР, 1980. - 35 с.; Etzioni-Halevy E. The Elite Connection. Problems and Potential of Western Democracy.-Cambridge:Polity Press,1993.

104

движений265. Сущность взаимодействия элит и внеэлитных групп видится в так называемой “демо-элитной перспективе”, в основе которой – механизм не просто плюрализма элит, но их относительной независимости от правительства в смысле контроля ресурсов и идеологической нейтральности. Идеологическая нейтральность обеспечивает возможность достижения согласия с различными группами интересов, развитию отношений социального партнерства. Мерой же успешности функционирования элиты, правящего класса становится не степень их политического господства, а политическая эффективность266 как результативность выполнения тех функций и ожиданий, которые возлагают на них адресные группы интересов. Политическая эффективность становится основой легитимности властных неравенств в современном демократическом обществе и проблемой, которую длительное время не удается решить практически ни одному из современных обществ.

3.3 Интеграция и дифференциация в функционировании элитных сетей После некоторого относительного падения интереса к изучению элит в 70-е

годы, с середины 80-х исследователи стали писать о “ренессансе” интереса к элитам267, за которым стоят объективные причины – глобализация и интенсификация транснациональных практик, межэлитных взаимодействий, усиление роли элит в политическом процессе и, более широко, в процессе социальной трансформации, усиление возможностей манипулировать сознанием внеэлитных групп с помощью новейших средств массовой коммуникации. Наиболее популярным становится расширенное понимание элит, основанное на идеях демократического элитизма268. Под элитами понимаются те, кто удерживает стратегические позиции в крупных влиятельных организациях и движениях, направленно и регулярно влияет на процесс политических решений269. В состав элиты, таким образом, включаются две основные категории лидеров: • те, кто получает возможность влияния через конкуренцию в политических

выборах (собственно “политическая” элита), • и те, кто обладает способностью влиять, не участвуя в выборах, в силу контроля

над неполитическими ресурсами, а именно экономическими, административными, военными, религиозными, культурными и социальными. Однако данные ресурсы, будучи использованными в процессе влияния на принятие политических решений, также приобретают политический смысл. Влияние данных групп не ограничено ни формальным процессом подготовки и

принятия решений, ни официальными позициями в структурах политической власти. Источники влияния первой группы коренятся, прежде всего, в электоральной 265 Etzioni-Halevy E. The Elite Connection. Problems and Potential of Western Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1993. - Р. 3. 266 Field G.L., Higley J. Elitizm. - London: Routledge and Kegan Paul, 1980.-Р. 17-18. 267 Ашин Г. Исследования элит в изменяющемся мире // На путях политической трансформации (политические партии и политические элиты постсоветского периода. Вып. 8. Часть П. - М.: Московский Обществнный Научный Фонд, 1997. - С. 6; Etzioni-Halevy E. The Knowledge Elite and the Failure of Prophecy. - London: George Allen and UNWIN, 1985.-136p. 268 См. раздел 2.2 настоящей работы. 269 Political Elites in Anglo-American Democracies. Changes in Stable Regimes / Ed. By Harold D.Clark, Moshe M. Czudnowski. - Northen Illinois Univer. Press, 1987. - Р. 11; Higley J., Pakulski J., Wesolowski W. Postcommunist Elites and Democracy in Eastern Europe.- MACMILLAN Press LTD, 1998. - Р. 2-3.

105

поддержке и способности мобилизовать активность адресных групп; влияние представителей второй группы основано на их социетальных позициях, активности и интересах. Влияние первой группы более формально и кратковременно, влияние же второй группы отличается более высоким постоянством и продолжительностью.

Ценности и умения, цели и технологии, используемые элитами в процессе выполнения своих функций, в значительной мере определяют содержательный аспект глобального и национального трансформационных процессов, социальных, культурных и политических изменений. Способность элиты, правящего класса образовывать множественные связи, обеспечивающие устойчивость их положения и влияния, отражается концептом элитных сетей. Идея сети используется для описания системы личных, групповых и институциональных отношений, в которые включается каждый член элитной группы и которые определяют их взаимозависимость270. Элитные сети имеют как горизонтальное, так и вертикальное измерения, которые хорошо отражаются, соответственно, понятиями “люди своего круга” и “нужные люди”. Эти измерения делают возможной, структурируют, организуют практику элитных сетей, которая, в свою очередь, проникает и придает форму системе межэлитных отношений. Функционирование элитных сетей проявляется в процессах рекрутирования и циркуляции, интеграции и дифференциации элит через взаимодействия, контакты представителей элит между собой и с “другими”. Проблемы рекрутирования с точки зрения демо-элитной перспективы рассматриваются на основании изменяющейся социальной структуры, как эффект формальной и неформальной селекции и социализации, мотивации и рисков. Другое поле интересов – циркуляция элит - акцентирует внимание на проблемах преемственности и интегрированности элитных групп. При этом социологический подход к изучению элит фокусируется на экономических, социальных, политико-управленческих и социо-культурных факторах (ресурсах, капиталах), которые придают форму процессу и результатам рекрутирования и циркуляции, обеспечивают формирование и интегрированность элитных сетей и тем самым определяют характер внеэлитно / элитных взаимодействий271. Важнейшим экономическим фактором является собственность, обладание экономическим капиталом. Социальные межэлитные сети и популярность обеспечивают приобретение, умножение социального капитала. Политико-управленческий фактор определяют властно-управленческие позиции в структурах законодательной и исполнительной власти, политических организациях, лидерство во влиятельных группах интересов. Социо-культурный капитал связывается с престижным

270 Marshall G. Oxford Concise Dictionary of Sociology. - Oxford Univer. Press, 1996. - Р. 353-354; Eldersveld S.J. Political Elites in Modern Societies. Empirical Research and Democratic Theory. - University of Michigan Press, Ann Arbor, 1989; Steen A. Between Past and Future: Elites, Democracy and the State in Post-Communist Countries. A Comparison of Estonia, Latvia and Lithuania. - Ashgate Publishing LTD, 1997. - Р. 112-195. 271 В качестве примеров масштабных исследований в данных направлениях могут быть названы следующие работы: Does who governs matter? Elite Circulation in Contemporary Societies / Ed. by M.M.Czudnowski. - Northen Illinois Univer. Press, 1981; Political Elites and Social Change / Ed. by Moshe M. Czudnowski. - Northen Illinois Univer. Press, 1983; Political Elites in Anglo-American Democracy. - Northen Illinois Univer. Press, 1987; Higley J. Elite Integration in Stable Democracies // European Sociological Review, 1991, № 7. - P. 35-53; Etzioni-Halevy E. The Elite Connection. Problems and Potential of Western Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1993; Windolf P. Elite Networks in Germany and Britain // Sociology. BSA. Vol. 32, № 2, May 1998. - Р. 321-351; др.

106

образованием, профессионализмом в ответственных сферах деятельности, лидерством в социальных движениях.

Процесс рекрутирования выступает сложнейшим и неоднозначным процессом многофакторного продвижения по каналам и сетям связей в верхние этажи властной иерархии. Один из интересных исследователей процесса, представитель современной Чикагской школы социологии и политики Богдан Гарасимив предлагает обобщенную модель рекрутирования элиты в современном обществе272 (см. рисунок 2.3.1.).

Рисунок 2.3.1. Модель рекрутирования политического класса и элиты

П р о ц е с с р е к р у т и р о в а н и я ш а г и:

начальный “вербов-ка”

отбор Продви-жение

с о с т а в:

Уровни “Толка- ющие” фак-торы “имею-щие

право” “активис-ты”

“полит. элита”

“властвующая элита”

“Вытя-гиваю-щие” фак-торы

1.Индивиду-альный

Моти-вация, амбиции

Покро-вит. (связи, дружба.)

2.Соци-еталь-ный

Проф. роль, статусы

Полит.-управл. роль

3.Ин-ститу- циона-льный

Орг. при- соеди-нение

Струк-тура полит. возмо-жностей

С точки зрения автора, данная модель приложима как к западным обществам,

так и обществам советского и, добавим, постсоветского типов. Ее безусловным достоинством является многофакторность и системность конструкции. Особенность подхода связана с акцентами на социальные сети и политические ресурсы. Каждое общество предлагает свою структуру политических возможностей, формы организационного присоединения, свои критерии отбора профессиональных ролей и статусов. Однако совокупность “толкающих” и “вытягивающих” факторов рекрутирования и логика продвижения по элитным сетям представляются универсальными для современных обществ.

Важнейшими механизмами в обеспечении функциональной эффективности элиты в современных обществах с высокой мобилизацией социальной активности являются как интеграция, солидарность, консенсус элиты, так и ее дифференциация. Те авторы, которые работают в рамках “транзитологии”, либо “консоциальной демократии”, подчеркивают значение интеграции, демократического консенсуса и разделения власти между элитами на основе “социального пакта”273.

272 Harasymiw B. Mosca and Moscow: Elite Recruitment in the Soviet Union //Does who governs matter? Elite Circulation in Contemporary Societies./ Ed. by M.M.Czudnowski. –North. Illinois Univer.Press, 1981.-Р. 265-292,267. 273 Ф. Шмиттер рассматривает социальный пакт как решающий фактор успешного перехода от авторитаризма к демократии. Для А. Лейпхарта социальный пакт –

107

Исследователи, развивающие полиархическую либо демо-элитную перспективу, существенный фактор демократического развития видят в политическом компромиссе, являющемся результатом элитной дифференциации и плюрализации274. В течение современной истории элиты стран Западной демократии стали дифференцированными, на фоне общего понижения степени их интегрированности развились иные формы их солидаризации. Согласно классификации Дж. Хигли, межэлитные отношения в современных индустриальных обществах проявляются в трех основных структурных типах:

* идеологически объединенная элита (“идеократический тип”). Возникает в ситуации национального кризиса, когда идеология или национальные интересы интегрируют действия элит, что отражается в гомогенизации их установок. Данный тип объединяет слабую элитную дифференциацию в сочетании с сильной интеграцией, способствует развитию тоталитарных режимов; * консенсуально объединенная элита. Образуется в результате нормальной политической конкуренции через механизмы политических торгов и соглашений между элитными группами, которые проходят в рамках принятых правил игры, формализованных в конституции и электоральных законах. Отличается широкой дифференциацией и сильной интеграцией элит, обеспечивает стабильную демократию;

* фрагментированные элиты, сочетающие широкую дифференциацию и слабую интеграцию. Являются продуктом индивидуально-харизматической легитимации элиты, для которой не характерны общие цели или принятые процедуры. Способствуют развитию нестабильных демократий; * разделенные элиты со слабой дифференциацией и интеграцией. Способствуют развитию авторитарных режимов275. А. Лейпхарт рассматривает также и специфический консоциальный тип элитной интеграции, который базируется на социальном пакте, фрагментированной социальной структуре общества и отражает интеграцию / кооперацию элиты с конкретным социальным фрагментом276.

В рассмотренных типах интегрированность, солидарность элиты не означает отсутствие внутренней конкуренции. Данные эмпирических исследований показывают, что проблемные конфликты, политические различия и разногласия среди элит большинства западных политических систем являются более значительными, чем конфликты внутри населения в целом (в частности, в США и Великобритании)277. Нередко конкурирующие элиты, пытаясь отделиться от своих

важнейшее условие эффективности демократического режима в условиях социально фрагментированного общества. См.: O’Donnel G., Schmitter P.C. Transitions from Authoritarian Rule. Prospects for Democracy.- Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986; Лейпхарт А. Многосоставные общества и демократические режимы // Полис. 1992, № 1-2. – С. 217-225. 274 Etzioni-Halevy E. The Elite Connection: Problems and Potential in Western Democracy. - Boston: Basil Blackwell, 1993. 275 Higley J. The Elite Variable in Democratic Transitions and Breakdowns // American Sociological Review. 1989. Vol. 54. - Р. 17-32. 276 Лейпхарт А. Многосоставные общества и демократические режимы // Полис. 1992, № 1-2. - С. 217-225.; Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. – М.: Аспект Пресс, 1997. – 287 с. 277 Medding P.Y. Patterns of Elite Consensus and Elite Competition: A Model and Case Study // Political Elites in Anglo-American Democracy / Ed. by H. Clark and M. M. Czudnowski.- Northen Illinois Univer. Press, 1987.- Р. 14.

108

политических соперников, присваивают себе ярлыки-символы278 в целях мобилизации поддержки в электоральной конкуренции.

И все же, конкуренция между элитами не является тотальной, а проходит, в целом, внутри рамки согласия. Некоторые аспекты солидарности – такие, как социальное согласие (“пакт”) по целям политической системы, правилам и процедурам взаимодействия, - являются аксиоматическими, поскольку служат основополагающей предпосылкой правящего класса функционировать эффективно. За этими более общими формами консенсуса скрываются механизмы, обеспечивающие более высокую степень интеграции и согласия. Это – различные механизмы осознания, сознательного принятия идеи важности консенсуса по главным вопросам и проблемам политики. Глубинный элитный консенсус характеризуется идеологическим и политическим согласием между элитами, которое является более высоким, чем между не-элитными группами. При этом первичным конституирующим элементом консенсуса является согласие не вовлекать массы в обсуждение, не мобилизовывать внеэлитные группы для участия в разрешении проблем и конфликтов. Потребность достижения соглашения между членами группы для элиты более важна, чем достижение консенсуса с массами. В этом проявляется стремление элитных групп к классовому самоутверждению, по Ф. Паркину279, “социальному ограждению” себя от других.

Элитный консенсус является вполне совместимым с механизмами регулярных выборов. Последние лишь отражают изменения во внутреннем балансе сил среди элит. Однако все та же необходимость ограничения влияния масс требует от элит жесткого контроля над процессами выборов. Данная потребность служит еще одним важным элементом в конституировании согласия элит. А достижение элитами консенсуса по указанным основаниям может выступать индикатором их институциональной силы и классовой зрелости. На протяжении долгого времени глубокая интегрированность элиты в национальных масштабах обеспечивалась с помощью двух важнейших механизмов: отбора по признаку наследования, формировавшего чувство избранности, общности происхождения, и канала образования, утверждавшего чувство “галстука”, избранности по особого рода компетентности. Университеты, высшие школы в различных обществах реализовывали функцию формирования и консолидации элиты и суб-элитных групп. Гёттинген в Германии 18-19 веков стал первым университетом в Европе, осуществившим модель формирования национальной элиты. Постепенно институт образования становится главным каналом вертикальной мобильности в современных обществах. Именно вовлечение данного канала рекрутирования элиты позволяет отдельным авторам280, вслед за В. Парето, делать акцент на качестве компетентности элиты, ее особых достоинствах, обеспечиваемых лучшим по сравнению с другими образованием.

Современная элита, политический класс в значительной мере утратили наследуемый характер своих социальных позиций, а происхождение перестало быть отличительной чертой самосознания класса, определяющей поведение и лояльность его членов. Данной “утрате” с 50-х и, особенно, 60-х годов ХХ века

278 Прекрасными примерами восприятия украинскими элитами данных форм “огораживания” в конкурентном взаимодействии могут служить ярлыки “народных демократов”, “команды молодости нашей” и др. 279 См. раздел 1.2. настоящей работы. 280 См.: Сартори Дж. Вертикальная демократия // Полис. 1993, № 2. - С. 89; Гудков Л. Кризис высшего образования в России: конец советской модели // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. - Москва: Аспект-пресс ЛТД. 1998, № 4 (36). - С. 34.

109

способствовала, помимо других факторов социальной трансформации, демократизация высшего образования, его доступность для широких слоев населения. Заметное влияние в повышении вертикальной мобильности по каналу индивидуальных способностей и образования сыграли системы предоставления стипендий фондами и государством, а также системы кредитования. Как отмечается в специальных исследованиях механизмов формирования элит281, только Великобритания и Франция к настоящему времени в полной мере сохранили в своих институтах образования функции формирования и интеграции элиты, политического класса. Такие знаменитые университеты и школы, как Истон, Гарроу, Оксфорд, в меньшей мере – Кембридж, продолжают играть роль рекрутирования элиты и формирования солидарности политического класса в Британии. Во Франции подобную функцию выполняют немногочисленные знаменитые высшие школы, типа Лицея ЛеГранда, Школы государственного управления и др. Здесь социальное происхождение, статус и богатство являются определяющими в формировании состава студентов. Ни университеты США, ни Германии в настоящее время не имеют функции, подобной Оксфорду в Британии. Роль университетов в США является лишь в частностях подобной. Как отмечает Э. Шилз, знаменитый Гарвардский университет никогда не занимал положения в национальной политической жизни США, сравнимого с Оксфордом или Французскими высшими школами282. Такие тенденции проявлялись в отдельные периоды современной истории, в частности, в период правления Теодора Рузвельта и Франклина Рузвельта, Джона Кеннеди. Так, созданная при Кеннеди Школа государственных дел частично взяла на себя функцию способствовать формированию национального политического класса. Основными же каналами конституирования политического класса в США остаются национальные и местные социально-политические институты двух ведущих партий. Некоторые исследователи видят в этом одну из причин неустойчивости политической элиты США.

Однако манипуляция социальными контактами, использование социальных сетей продолжает оставаться важнейшим механизмом рекрутирования элиты. Так, в США, как и в иных западных странах, существует сеть относительно замкнутых элитных школ, через которые привилегированные члены общества передают свои преимущества своим же детям283. В отдельных штатах США некоторые государственные университеты взяли на себя частичную функцию формирования элиты штата через создание элитной сети: средняя школа - колледж – высшая профессиональная школа (чаще всего – бизнес-школы) при университете, нацеливающая на конкретное место работы, нахождение наставника, написание и публикацию книги или участие в художественной выставке и т.п., деловые обсуждения рисков капитала или банковской поддержки, предлагающая членство в особенных социальных клубах и др. Подобные сети созданы, к примеру, в

281 Shils E. The Political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Does Who Governs Matter? / Ed. By Czudnowsky.- Northen Illinois Univer. Press, 1981. - Р. 29-30; Political Involvement and Socialisation in Great Britain // Political Elites in Anglo-American Democracies / Ed. By H.D.Clark and Moshe Czudnowski.- Northen Illinois Univer. Press, 1987.-Р.109-146. 282 Shils E. The Political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Does Who Governs Matter? / Ed. By Czudnowsky.- Northen Illinois Univer. Press, 1981.- Р. 29-30. 283 Persell C.H., Cookson P.W. Chartering and Bartering: Elite Education and Social Reproduction // Contemporary Issues in Society / Ed. By Lena H. F., Helmreich W.B., McCord W.- McGraw-Hill, Inc.,1992.-Р. 384-385.

110

Принстоне, Гарварде, университете штата Висконсин, Йельском университете284 и ряде других. Публично их функционирование представляется на основе принципов знания и открытой конкуренции. Однако, как показывают специальные исследования285, данные сети усложняют процессы воспроизводства привилегированных групп, осуществляют некоторые структурные замещения тщательно отобранными новыми членами. При этом обеспечивается значительное воспроизводство, реконструирование с некоторым обновлением классовых сетей, привилегий и возможностей. Вводя небольшое количество “новых элементов”, правящие группы повышают свои шансы, сохраняют собственную репродукцию и легитимность структуры социальных неравенств. Таким образом, элитные сети, одним из важнейших аспектов которых является механизм образования, выполняют роль специфического социального института интеграции и стабилизации современных элитных групп. Кроме того, они выполняют также функции защиты и обеспечения особых возможностей как на экономическом, так и на политическом и культурном рынках. Частота и природа контактов между представителями элитных групп определяет степень их социальной солидарности, прочность элитных сетей. Социальные формы, лежащие в основе элитных сетей, могут быть совершенно разными: брачные связи, дружеские отношения, принадлежность к выпускникам престижных учебных заведений, клубов, патронаж и др. Если интеграция элитных групп получает широкое распространение, это означает и высокую степень моральной, идеологической солидарности членов группы. Низкая степень интегрированности демонстрирует высокую конфликтность элиты. Комбинируя аспекты рекрутирования и интеграции элитных групп, Э. Гидденс предложил следующую типологию элитных образований (см. рисунок 2.3.2). В формулировании данной типологии Э. Гидденс делает допущение, что для властвующей элиты всегда характерен солидарный тип отношений. В его типологии абстрактную элиту составляют лидеры влиятельных групп, приходящие в структуру элиты через открытые каналы рекрутирования.

Рисунок 2.3.2 Типы элитных связей (по Э. Гидденсу)286 Рекрутирование: открытое закрытое

высокая Солидарная элита

Однородная элита

Интег-рация:

низкая Абстрактная элита

Учрежденная элита

Такие более широкие образования, как правящие классы, образуются прежде всего с помощью закрытых каналов и представляют варианты однородной либо формально учрежденной элиты287. Здесь Э. Гидденс, по сути, следует за рассуждениями известной работы К. Прюита и А. Стоуна, в которой авторы утверждают, что “члены элиты походят на семью. Семья не всегда бывает согласованной, однако представляет собой целостную единицу. Очень часто между

284 Там же, с. 373-388. 285 См., в частности: Collins R. The Credential Society. - New York: Academic Press, 1979. 286 Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: UNWIN HYMAN, 1980. - Р. 120. 287 Там же, с.122-123.

111

членами семьи бывают ссоры, вражда и соперничество, происходящие от различий в темпераментах и амбициях. Но их сцепленность преодолевает такие различия”288. Действительно, способность элиты эффективно контролировать общественные процессы существенно зависит от ее “сцепленности”, способности достигать согласия. В случае утраты межэлитного согласия элиты становятся фрагментированными. Такая ситуация благоприятствует жестокой политической борьбе, серьезным кризисам, иным проявлениям политической нестабильности. Согласие элиты может достигаться как идеологическим путем, так и путем сознательного объединения, договора, установления “правил игры”.

Способность достичь согласия, интегрированности в сочетании с дифференцированностью, свидетельствует о зрелости данного социального образования, прочности его социальных позиций. По-видимому, сама логика процесса функционирования элиты подвержена центростремительной тенденции к “сцеплению”, образованию элитной сети с дальнейшей ее моноцентрической кристаллизацией в виде элитных ядер289. Однако современные общества выработали внеэлитные механизмы социального, политического влияния и рекрутирования, препятствующие абсолютному действию данной логики, по-сути, логики “железного закона олигархии”, открытого Р. Михельсом. Более того, межэлитная конкуренция стала необходимым условием290 и жизненной практикой существования современной демократии.

Представляется, что типология Э. Гидденса полезна с точки зрения выделения связей между факторами рекрутирования и интеграции в структурировании элиты и может быть использована для “узнавания” образов реально функционирующих элит. Вместе с тем результаты эмпирических исследований, в частности, на примере Британской и Германской элит, показывают несоответствие данной формально-логической схемы многообразию форм выражения элитных образований. В недавно опубликованных результатах эмпирического исследования П. Виндолф доказывает зависимость степени интегрированности национальной элиты от уровня концентрации собственности, а также вариабельность в проявлении солидарности властвующих элит. Так, высоко фрагментированная институциональная структура собственности в Британии стала фактором функционирования конкурентных “социальных кругов” элит - групп, концентрирующихся вокруг множественных “ядерных” элит. Наоборот, высоко концентрированная собственность в Германии повлияла на образование всеобъемлющей, целостной, хотя и достаточно диффузной, элитной сети с широким, по сути, моноядерным компонентом291.

Кроме того, как было показано выше, социальные изменения в западных обществах последних десятилетий привнесли новое в механизмы рекрутирования элиты, связанное с каналами альтернативных социальных, а также профсоюзных

288 Prewitt K., Stone A. The Ruling Elites: Elite Theory, Power and American Democracy. - New York: Harper and Row, 1973. - Р. 156. 289 В частности, Дж.Хигли и Г. Мур в результате сравнительного изучения элитных сетей в США и Австралии развивают вывод о существовании в каждой стране “плотного взаимосвязанного центрального круга элиты”, сильной централизации межэлитных взаимодействий вокруг “ядерных” групп. См.: Higley J., Moore G.. Elite Integration in the United States and Australia // American Political Science Review. № 75. – Р. 581-97, 595. 290 Данная закономерность обоснована Й. Шумпетером. См.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия / Пер. с англ. - М.: “Экономика”, 1995. - С. 354-386. 291 Windolf P. Elite Networks in Germany and Britain // Sociology, Vol. 32, № 2, May 1998. - Р. 321-351.

112

движений и левых партий. Данные каналы, наряду с каналом образования, также способствовали продвижению в функционирующие элиты представителей средних и низших средних слоев общества, не обладающих необходимыми экономическими или образовательными преимуществами. Вместе с тем, как отмечают Г. Алмонд и Б. Поуэлл292, даже левые партии стремятся выдвигать в собственную политическую элиту прежде всего наиболее образованных профессионалов, а не представителей рабочего класса. И именно у профессионалов появляются реальные шансы попасть в нижние уровни сети национальной элиты. В то же время, ядро правящей элиты остается существенно более закрытым.

Попадающие через механизмы выборов в нижние эшелоны правящей элиты представители низших слоев общества – лидеры левых, альтернативных социальных движений и партий – получают дополнительные шансы интегрироваться в политический класс. Важнейшим каналом интеграции правящего класса, элит выступают органы представительной власти, интенсивно социализирующие новых членов по канонам политической игры и отношений, сложившихся в высших иерархиях власти. Э. Шилз замечает, что “Сенат США и Палата общин в Британии стали “лучшими клубами в мире”, со своей атмосферой и правилами, со своей собственной отличительной культурой, через которую новые члены приобщаются к искусству политики. Этот “клуб” способен генерировать и поддерживать умения, знания, солидарность и самоуверенность, необходимые для того, чтобы удержаться на гребне проблем, как собственных, так и выдвигаемых электоратом”293. Данный канал обеспечивает расширенное воспроизводство элиты через “поглощение” новых политических лидеров и новую спираль воспроизводства внеэлитно / элитных отношений. При этом можно согласиться с Е. Этциони-Хэлеви в том, что в практике современных западных демократий реализуется “демо-элитная” перспектива, обеспеченная подвижностью каналов рекрутирования и частичным обновлением правящих групп. Элита функционирует как множественная интегрированная сеть, согласованная в отношении, по крайней мере, правил и процедур политической системы, связывающая всех тех, кто так или иначе получил возможность влиять на процесс принятия важных решений, имеющая моно-, либо полиядерную структуру и стремящаяся к дальнейшей самоинтеграции. Чем более элита централизована и монолитна, тем более вероятно возникновение оппозиционных, альтернативных социальных сил, усиление их давления на власть.

3.4 Институциональные механизмы защиты властных иерархий

Характер властных неравенств определяющим образом зависит от

качественных особенностей функционирующей элиты, внеэлитных групп и отношений между ними. Институционализация данных отношений выступает важным механизмом поддержания социальной дистанции между элитными и внеэлитными группами в конкретном обществе. Во всем многообразии властных отношений, проявляемых в современных демократических обществах, можно выделить три основных типа по характеру связей и степени социальной дистанции между элитными и вне-элитными группами. Это – множественные формы сильной, средней и слабой социальной иерархии в отношениях власти. Каждая из данных 292 Almond G.A., Powell B.G., Mundt R.J. Comparative Politics. A Theoretical Framework. - HarperCollins College Publishers, 1996. - Р. 77. 293 Shils E. The Political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism and Social Democracy // Does Who Governs Matter? / Ed. By Czudnowsky. - Northen Illinois Univer. Press, 1981. - Р. 30.

113

иерархий отражает национальную, в том числе историческую, специфику функционирования политического режима и гражданского общества, является продуктом интегрированности либо социальной фрагментированности как функционирующих элит, так и общества в целом. Реализуемая демо-элитная перспектива в современных демократических обществах, как было показано ранее, отнюдь не приводит к преодолению властных расколов, а означает, прежде всего, развитие и институционализацию разнообразных форм коммуникации между элитами и внеэлитными группами, не характерных для предыдущих периодов функционирования обществ. Именно поэтому в современных обществах продолжают развиваться именно вариации средних и сильных типов властной иерархии, а слабые иерархии все также остаются скорее идеальными типами, чем распространенными социальными реальностями.

Тип слабой иерархии базируется на значительных проявлениях плюрализации власти, масштабном и интенсивном влиянии добровольных гражданских и политических объединений, движений и инициатив, а также подвижности, фрагментированности, полицентричности и слабой согласованности элит. Этот тип иерархии может быть воплощен лишь в непродолжительные периоды кризиса политической системы, когда ни одно из существующих протоэлитных образований не заявило о своих преобладающих ресурсах влияния. В такой ситуации позиции власти (которые временно не насыщены содержанием) не играют существенной социально дифференцирующей роли, точнее, жестко не стратифицируют общество. Как социальная модель данный тип отличается крайней неустойчивостью и стремится к усилению властных иерархий в любых формах.

Сильная иерархия связана с жестким разрывом между элитными и вне-элитными группами; для нее характерна глубокая интегрированность элит, которые могут функционировать в рамках как моноядерных, так и полиядерных сетей. Данная иерархия склонна порождать протестные отношения в форме выраженной массовой и групповой оппозиции. Наиболее ярко такая иерархия воплощается в элитном корпоративизме. Как отмечают многие исследователи294[1], данная форма отношений получила доминирующее развитие в индустриальных странах, а в последние десятилетия наблюдается ее активное расширение.

Корпоративизм в широком смысле означает проникновение организованных групп интересов в систему государственной власти, при этом отдельные группы получают привилегированные позиции влияния на формулирование и исполнение государственной политики295[2]. Для корпоративных отношений, как отмечает С. Перегудов, характерно то, что группы влияния практически не связаны никакими ответными обязательствами перед государством296[3]. Власть и основные социальные ресурсы концентрируются в руках небольших по численности групп,

294[1] См., к примеру: Heywood A. Politics. - MACMILLAN Press LTD, 1997. - Р. 257-258; Order and Conflict in Contemporary Capitalism / Ed. by J. H. Goldthorpe. - Oxford: Clarendon Press, 1984; Scott J. Corporations, Classes and Capitalism. 2-th ed. - Hutchinson, 1985. - 319 p.; Sklair L. Sociology of the Global System. - Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1995. - Р. 49-57; Schmitter Ph., Grote J. The Corporatist Sysyphus: Past, Present and Future. - San Domenico: European Univer. Institutes, 1997. - P.37; Перегудов С.П. Ренессанс корпоративизма? // Куда идет Россия?.. Трансформация социальной сферы и социальная политика / Под ред. Т.И.Заславской.- М.: Изд-во “Дело”, 1998. - С. 130-139. 295[2] Heywood A. Politics.-MACMILLAN Press LTD,1997.-Р.257. 296[3] Перегудов С.П. Ренессанс корпоративизма? // Куда идет Россия?.. Трансформация социальной сферы и социальная политика / Под ред. Т.И.Заславской.- М.: Изд-во “Дело”, 1998. - С. 131.

114

которые стремятся повысить степень своей закрытости. Основой взаимодействия корпоративных групп являются патримониальные отношения, осуществляемые посредством патронажа и клиентельных связей, которые формируются внутри элиты и субэлитных групп. Патримониальными центрами могут выступать собственники крупнейших корпораций (в современных обществах нередко – ТНК), элиты правящих партий и др. Современная социально-политическая история и теория дают примеры корпоративизма различных видов: авторитарного, бюрократического, олигархического и социетального (либерального, или нео-корпоративизма), - каждый из которых предложил специфику элитных сетей и отношений с внеэлитными группами.

Авторитарный корпоративизм, ассоциируемый обычно с фашистской Италией, позже - Германией, стал эффективным механизмом укрепления власти господствующей политической элиты. Для него была характерна организация тотального государственного политического контроля над экономикой и трудовыми силами на основе политического запугивания бизнеса, промышленности и разрушения независимых трудовых и других общественных объединений. Авторитарный корпоративизм был реализован путем разделения экономики на специфические объединения (“синдикаты”) работодателей, профессионалов и рабочих, возглавляемые представителями правящей партии либо лояльными к ней лидерами. Причем в каждой отрасли промышленности было разрешено функционирование только одного синдиката, а корпорации объединяли синдикаты конкретных отраслей297[4]. Такая социальная организация определяла преимущественную концентрацию интересов работающих на социально-экономических проблемах корпорации. Таким образом, система корпораций способствовала кристаллизации власти, фактически полной зависимости бизнес-структур и всех работающих от правящей политической элиты. Практика и теория авторитарного корпоративизма на долгие годы определила широкое использование ярлыка корпоративизма в негативном смысле. Именно как отрицание данного смысла современные исследователи предпочитают использование термина нео-корпоративизм для описания неавторитарных корпоративных практик298[5].

Широкое развитие в современных обществах получила практика бюрократического корпоративизма. Его специфика заключается в том, что группы интересов представляют собой часть государственной машины, а взаимодействие и достижение согласия строится на основе административных связей299[6]. Власть сосредоточивается в административной вертикали. Группы, не имеющие отношения к администрированию, лишены и реальной возможности влиять на власть. При этом вполне могут соблюдаться демократические процедуры выборов, однако они не способствуют преодолению разрыва между элитой, корпоративными группами и внеэлитной массой. Великолепные образцы системы бюрократического корпоративизма были развиты, с одной стороны, во Франции до начала 80-х годов и

297[4] Maier Ch.S. Preconditions for Corporatism // Order and Conflict in Contemporary Capitalism / Ed. by J.H. Goldthorpe. - Oxford: Clarendon Press, 1984. - Р. 44-46; Scruton R. A Dictionary of Political Thought. 2-th ed. - MACMILLAN Press LTD, 1996. - Р. 111-112. 298[5] Lehmbruch G. Concertation and the Structure of Corporatist Networks // Order and Conflict in Contemporary Capitalism / Ed. by J. H. Goldthorpe. -Oxford: Clarendon Press,1984.-Р. 61. 299[6] Ярким примером бюрократического корпоративизма может служить СССР брежневского периода. Явление проанализировано С. Перегудовым. См.: Перегудов С.П. Организованные интересы и российское государство: смена парадигм // Полис.-1994, № 2.-С. 76-87; № 5, с.64-74.

115

Японии, с другой стороны, в обществах советского типа. Блестящий анализ последнего был впервые сделан в работах М. Джиласа300[7] и, позже, М. Восленского301[8]. Специфика советского бюрократического корпоративизма проанализирована в работах С. Перегудова302[9].

Когда устремления элиты нацелены на получение материальных благ через каналы политической ренты, государство становится пленником олигархических сил, экономико-политических кланов, формируются отношения олигархического корпоративизма303[10]. Симбиоз правительства и бизнеса перекрывает доступ к влиянию на процесс принятия решений иным социальным группам. Если при этом экономическая олигархия сосредоточивает подавляющую массу ресурсов собственности, а административно-политическая элита – властные полномочия, то в погоне за политической рентой такая система отношений ведет к расцвету коррупции. Это не означает, что коррупция возможна только в условиях олигархического корпоративизма. Однако коррупция становится неизбежным органическим элементом олигархического корпоративизма, в условиях которого она пронизывает систему социальных отношений, превращается в важнейший ресурс влияния304[11]. С помощью данного ресурса возможно проведение временных интересов, в том числе и внеэлитных групп, однако, результаты не будут отличаться стабильностью.

Важнейшее место в сфере отношений между группами интересов и государством в современных западных странах (в частности, Великобритании, Австрии, Дании, Норвегии, Швеции, Нидерландах305[12] и других) занимает либеральный, или социетальный корпоративизм, начало развития которому было положено в Х1Х веке, а первые серьезные государственные эксперименты пришлись на межвоенный период текущего столетия. Данный вид корпоративизма связан с институциональными гарантиями доступа организованных интересов к формулированию политики, механизмы которого существенного зависят от степени интеграции групп306[13]. Его основой выступают отношения согласования интересов, возможные при условии высокой внутриорганизационной координации и высокой степени монополии представления интересов конкретных секторов общественной, экономической деятельности. Носителями данных отношений становятся лидеры влиятельных общественных объединений, управленческая элита социальных институтов и структур государственной власти. Нередко бизнес структуры и

300[7] Djilas M. The New Class. - New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1957; Джилас М. Лицо тоталитаризма. - М., 1992. 301[8] Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза.- М.:МП “Октябрь”, 1991. - 623 с. 302[9] Перегудов С.П. Политическое представительство интересов: опыт Запада и проблемы России // Полис. 1993, № 4. - С. 115-124. Полис. 1994, № 2. - С. 76-87. 303[10] Heywood A. Politics. - MACMILLAN Press LTD, 1997. - Р. 257-264; Перегудов С.П. Ренессанс корпоративизма? // Куда идет Россия?.. Трансформация социальной сферы и социальная политика / Под ред. Т.И.Заславской. - М.: Изд-во “Дело”, 1998. - С. 132. 304[11] Porta D.D., Meny Y. (Eds.) Democracy and Corruption in Europe. - London, Washington: Pinter, 1997. - Р. 2-5, 167-169. 305[12] Lehmbruch G. Concertation and the Structure of Corporatist Networks // Order and Conflict in Contemporary Capitalism / Ed. by J. H. Goldthorpe. - Oxford: Clarendon Press, 1984. - Р.60-79; Перегудов С.П. Ренессанс корпоративизма? // Куда идет Россия?.. Трансформация социальной сферы и социальная политика / Под ред. Т.И.Заславской. - М.: Изд-во “Дело”, 1998. - С. 133. 306[13] Heywood A. Politics. -MACMILLAN, 1997.-Р.257.

116

политические, общественные лидеры выступают в качестве важнейших субъектов либо посредников отношений. Их особая роль в процессе согласования интересов, отсутствие непосредственной подотчетности членам группы приводит к проявлению новой властной иерархии – иерархии лидеров доминантных групп (“пиковых ассоциаций”), которая встраивается в традиционную элитную структуру. Однако эта иерархия по существу является функциональной и смягчает властные неравенства, приближаясь по своим качественным характеристикам к структурам отношений социального согласия.

Типичным проявлением отношений либерального корпоративизма стала трипартистская система, основанная на институциональных консультациях и представительстве интересов бизнеса, профсоюзов и государства, нацеленная на достижение согласия между основными социальными партнерами307[14]. Наиболее успешное ее развитие достигнуто, в частности, в таких странах, как Швеция, Австрия, Германия, Австралия и других. Данные отношения имеют национальную специфику, которая проявляется в конфигурации взаимозависимости основных партнеров и хорошо прослеживается по эмпирическим данным, полученным в рамках международного проекта по изучению социальных установок308[15]. В опросе, проведенном в 1990 году в десяти демократических странах, изучалось восприятие населением власти, правительства и политики. Данные, представленные на рисунке 2.4.1, позволяют заметить национальную специфику властных отношений. Так, если для Австралии влияние профсоюзов является преобладающим в корпоративной зависимости, то в Британии традиционно доминирует влияние правительства, а в Италии – бизнес структур. США, по сравнению с другими странами, выглядят нацией с фрагментированными институтами влияния.

Распространение трипартистской формы привело к тому, что типичным исследовательским методом для измерения уровня развития корпоративистских отношений в современных странах стал метод ранжирования показателей степени централизации и монополии репрезентации интересов труда и бизнес-организаций309[16]. Вместе с тем, исследования последних полутора десятилетий показывают значительное снижение влияния профсоюзов в кооперативном взаимодействии310[17]. Рисунок 2.4.1 Концентрация власти на уровнях профсоюзов, бизнеса и правительства

(% респондентов, отметивших высокую степень власти данных институтов)311[18]

307[14] См.: Перегудов С.П. Политическое представительство интересов: опыт Запада и проблемы России // Полис. 1993, № 4. - С. 115-124; Jacobs B.D. Fractured Cities. Capitalism, community and empowerment in Britain and America. - London, New York: Routledge, 1992. - Р. 194-215. 308[15] Johnston M. Disengaging from democracy // International Social Attitudes: the 10th BSA report. 1993. - Р. 1-22. 309[16] Lehmbruch G. Concertation and the Structure of Corporatist Networks // Order and Conflict in Contemporary Capitalism. / Ed. by J. H. Goldthorpe.- Oxford: Clarendon Press, 1984. - Р. 65. 310[17] Johnston M. Disengaging from democracy // International Social Attitudes: the 10th BSA report, 1993. - Р. 6-8. 311[18] Использованы данные, приведенные в работе: Johnston M. Disengaging from democracy // International Social Attitudes: the 10th BSA report. 1993. - Р. 2-4.

117

Наряду с этим, все более существенную роль в функциональном представлении интересов в современных индустриально развитых обществах играют группы экологистов, “потребителей”, поселенческих общин и другие. Данные изменения требуют расширения методов социологического изучения отношений современного корпоративизма. В отличие от олигархического корпоративизма, сращиванию интересов групп влияния и государственно-административных элит препятствуют факторы конкуренции и относительной автономии институциональных структур, относительная открытость структур, профессионализм участников, а также институционализация механизмов переговоров. Так же, как и в иных формах корпоративизма, большое значение имеют неформальные связи между элитами и субэлитами – участниками переговорного процесса. Однако, в отличие от иных форм, либеральный корпоративизм активно использует не только механизмы лоббирования интересов, но и механизмы консультаций. Его нововведением также стало взятое из арсенала социальных движений привлечение к участию в лоббировании институциональных интересов заинтересованных в процветании соответствующих социальных институтов “низовых” участников (персонала предприятий, акционеров и т.п.). Таким образом, либеральный (социетальный) корпоративизм не устраняет разрыва между корпоративными элитами и внеэлитными группами, однако, существенно смягчает возможную конфликтность в их отношениях, обеспечивает возможность достижения социального согласия.

Яркими формами средней иерархии являются разновидности клиентелизма, отношений социального согласия и популистского лидерства. Все они представляют собой разного рода смеси плюрализма и элитизма в структуре властных неравенств.

Явление клиентелизма исследовано в многочисленных работах312[19]. Обычно оно рассматривается как один из базисных факторов вертикальной стратификации, характерный для всех типов обществ. К. Эйзенштадт и Л. Ронигер показали несомненную распространенность клиентелизма во всех типах современных обществ и, особенно, в странах “третьего мира”313[20]. Основой клиентелизма

312[19] Подробно проанализировано в работе: Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология /Пер. с англ. - М.: Соц.-полит.журн., 1994. - С. 123-132; Eisenstadt Cf. S, Roniger L.. Patrons, Clients and Friends. - Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1984; Афанасьв М.Н. Клиентела в России вчера и сегодня // Полис. 1994, № 1. - С. 121-126. 313[20] Eisenstadt Cf. S., Roniger L. Patrons, Clients and Friends. - Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1984.

118

является асимметрия в отношениях между “покровителем-патроном”, обладающим различного рода престижем и влиянием, и “клиентом”, находящимся в личной зависимости от покровителя. Суть клиентельных отношений исторически формировалась в культуре средневековой Европы, и ныне выражается в создании сети “своих людей”, находящихся в тесной личной взаимосвязи, в отношениях взаимной поддержки и обмена услугами между партнерами, обладающими неравными социальными возможностями. Патрон не обязательно является самым богатым, либо занимающим наиболее высокие позиции в административной иерархии. Главный фактор патронажа – обладание широкими выгодными социальными связями. Взаимность обмена услугами между покровителем и клиентом носит характер договорных обязательств, даже если договор лишь подразумевается. Как отмечают М. Доган и Д. Пеласси314[21], патроны являются важным действующим лицом большинства современных политических процессов, обладают правом выражения интересов, распределения ресурсов и т.д. Они становятся важнейшими социальными акторами, чья политическая игра основана на чувствах связанности и наградах за участие. Развитие клиентельных отношений может приводить к формированию родственных отношений между патронами и их ближним социальным окружением, которые становятся “ядрами” плотных клиентельных сетей – кланов.

Клиентельные отношения могут пронизывать олигархическую и бюрократическую корпорации. Однако при сильной централизации власти разрушаются стимулы оказания “покровительства” клиенту. Поэтому клиентелизм развивается, прежде всего, на почве соперничества элитных групп. При сильном соперничестве различных групп интересов, элитных и субэлитных групп, клиентельные отношения способны препятствовать централизации элиты, ее корпоративному сращиванию с политической властью. Дж. Поуэлл отмечает следующую связь между клиентелизмом и определенным этапом государственного развития: “Два очень важных процесса способствуют установлению клиентелизма: формирование централизованного государства и расширение рыночных отношений”315[22]. В таком контексте огромная роль отводится социальным посредникам: покровитель обеспечивает установление связей между клиентами и представителями административно-политической элиты. Клиентельные отношения и структуры неравенств могут устанавливаться в противовес формальным структурам распределения власти, приобретать теневые институциональные формы. Благодаря этому они способны проявлять гибкость и устойчивость связей. Однако с развитием гражданских связей и социального сознания, активности общественных движений и организаций почва для клиентельной структуры неравенств становится зыбкой.

Иное социальное проявление имеют неравенства и отношения социального согласия (“cosociatio”). Их основой является глубокая культурная сегментация населения на различного типа социальные общности (этнические, религиозные, языковые, идеологические и другие), институционализация процессов их взаимодействия, а также проникновение государственного регулирования в различные сегменты общества. Данные социо-культурные общности выделяют своих лидеров и выстраивают свою политическую и социальную иерархию – своеобразную социальную “колонну”316[23]. Между общностями и государственной

314[21] Доган М.,ПелассиД. Сравнительная политическая социология /Пер. англ.-М.: Соц.-полит.журн.,1994. – С.125. 315[22] Powell J.D. Peasant Society and Clientelist Politics. Political Development and Social Change/ Ed. By Jason L. Finkle and Richard Gable.-New York: Wiley, 1971. – Р.525. 316[23] Лейпхарт А. Многосоставные общества и демократические режимы // Полис.1992, № 1-2.–С. 217-225.

119

властью развиваются множественные отношения: как прямые, так и опосредованные выборами. Элиты и внеэлитные группы в рамках каждой из таких социальных “колонн” связаны между собой на основе общей субкультуры. Данные социальные “колонны” для других являются фактически непроницаемыми. Подобный тип отношений был исследован А. Лейпхартом на примере Нидерландов, где автор выделил 4 социетальных “колонны”, элиты которых занимают стратегические позиции в обществе317[24]. Как отмечают М. Доган и Д. Пеласси318[25], подобная же концентрация наблюдается и в Австрии, Бельгии, Швейцарии, Канаде и других странах. Каждая из социальных “колонн” способна четко выражать и реализовывать свои интересы в случае, если существует определенное равновесие между различными субкультурами и относительная автономия субкультур. Отношения между сегментированными элитами институционализируются механизмом переговоров. В спорных ситуациях интересы разных социо-культурных общностей агрегируются путем достижения согласия между элитами. Возможность согласия обеспечивается пропорциональной системой представительства интересов общностей в различных институтах власти. Таким образом, структура социального согласия характеризуется ослаблением вертикальных неравенств и усилением проявлений горизонтальных расслоений. Ее главным социальным результатом становится возможность достижения демо-элитного консенсуса.

Наконец, тип структурных отношений “популистского лидерства” в условиях демократического режима находится на грани средней и слабой иерархий власти. Данную разновидность отношений описал Р. Дал в своей знаменитой работе319[26]. По оценкам некоторых исследователей320[27], с 80-х годов в США, Британии и ряде западных европейских стран на локальных уровнях власти стало активно развиваться неравенство по типу популистского лидерства. Его влияние связывают с усилением новых форм молодежной активности в среде социальных меньшинств, особенно расовых, этнических групп и мигрантов, которое последовало за молодежными “бунтами” 60-70-х годов. В отличие от предыдущего периода молодежная активность стала приобретать формы настойчивого, даже воинственного влияния на местную власть. Данное влияние осуществляется через лидеров, выделяемых конкретной социо-культурной молодежной общностью, которые выполняют функции социальных посредников. Несмотря на воинственность в выражении требований, лидеры активно поддерживаются “собственными” общностями в установлении кооперативных связей с политико - административной региональной элитой. Кооперирование взаимодействий способствует вовлечению популистских лидеров в круги элитно-субэлитных групп. Им приходится постоянно балансировать между интересами своей социальной общности и местной элиты, между общностью как источником ресурсов влияния и приобретенными ими новыми социальными возможностями. Однако, органичность интересов лидеров и

317[24] Лейпхарт А. Многосоставные общества и демократические режимы // Полис.1992, № 1-2. –С. 217-225; Лейпхарт А. Со-общественная демократия. Со-общественное конструирование // Полис.1992, № 3-4. 318[25] Доган М.,ПелассиД. Сравнительная политическая социология /Пер. англ.-М.: Соц.-полит.журн., 1994. – С. 137-141. 319[26] Dahl R. A. Who Governs? Democracy and Power in an American City.-Yale Univer. Press, 1989.- Р. 355. 320[27] Brian J. D. Fractured Cities. Capitalism, community and empowerment in Britain and America.-London, New York: Routledge, 1992. – Р. 185-191; Clark T. N., Inglehart R.. The New Political Culture: Changing Dynamics of Support for the Welfare State and Other Policies in Post-Industrial Societies // The New Political Culture/ Ed. by T. N. Clark and V. Hoffmann-Martinot -Boulder, Colorado: Westview Press, 1997, P. IV.

120

соответствующих социо-культурных общностей предохраняет структуру отношений от сильных властных разрывов. Существование данной формы отношений значительно зависит от качеств лидера, его личностной автономии, активности и преданности интересам общности. Данный тип властных неравенств является крайне неустойчивым и в своем развитии тяготеет либо к формам клиентелы, социального согласия, либерального корпоративизма, либо к постепенному разрушению основы “популистского” неравенства.

По всем значимым характеристикам отношения социального согласия, либеральный корпоративизм и отношения “политического лидерства” являются реализацией множественного универсума демо-элитных отношений неравенства.

Рассмотренный в данном разделе материал позволяет утверждать то, что концепты элиты, политического класса претерпели определенные изменения под влиянием процессов социальной трансформации в обществах поздней современности. Была утрачена абсолютность властных позиций описываемых ими групп, в том числе замкнутость каналов их рекрутирования и отношений с внеэлитными группами. Изменился состав элитных групп с точки зрения понижения фактора социального наследования, повышения образованности и профессионализма, а также фактора популизма. Происходит активная сегментация ранее моноэлитной группы в масштабах нации, формирование множественных “ядер” централизации элит. Данные процессы в различных странах с демократическим режимом проходят неравномерно, однако, так или иначе, вписываются в тенденцию плюрализации элит.

Несмотря на формирование социального государства, политику социального партнерства, в обществах поздней современности продолжает сохраняться раскол между элитами и внеэлитными группами. Вместе с тем данный раскол обрел новые, неоднозначные черты. Неоднозначность развития властных неравенств выражается в следующих противоречивых тенденциях: 1) росте могущества транснациональных элит, транснационального правящего класса, привносящего качественно новые черты в структуру властных отношений в современном мире, усиливающего властный разрыв и включающего в состав внеэлитных групп также множественную группу наций-государств; 2) усилении власти национальных элит через концентрацию ресурсов массового информационного влияния, развитие подвижных социальных сетей, гибкую институционализацию властных неравенств; 3) усилении давления новых социальных движений, гражданских организаций и инициатив на структуры власти. Инкорпорация лидеров движений в элитные сети; 4) понижении влияния моделей олигархического и росте либерального корпоративизма, усилении демо-элитных перспектив в отношениях властных неравенств. Демо-элитные перспективы не означают замещение правящего класса, элит множественными группами интересов. Данные перспективы реализуются в усилении элитно-внеэлитных взаимодействий (коммуникаций), повышении открытости циркулирования элит, их подвижности, возможности достижения определенной меры согласия в рамках демо-элитных сегментов (“социальных колонн”, выдвигающих собственную элиту).

Указанные изменения делают необходимым рассматривать современные неравенства в отношениях власти сквозь множественные призмы взаимодействий элит и внеэлитных групп, стремящихся к влиянию и способных влиять в обществах поздней современности.

121

4 РАЗДЕЛ III. СОБСТВЕННОСТЬ, ЗАНЯТОСТЬ И ПРОФЕССИЯ КАК ФАКТОРЫ НЕРАВЕНСТВА:

Взгляд сквозь призму теоретических схем классовых отношений

“Non omnia possumus omnes” -

“Не все мы можем всё” (Lucilius)

“E tenui casa saepe vir magnus exit” – “И из бедного дома часто выходит великий человек”

(Seneca)

Концепт класса вошел в социологическую теорию, прежде всего, как описывающий неравенства в производственных отношениях собственности321[1]. Согласно марксистскому подходу, данные неравенства в антагонистических обществах являются ключевыми, а их глубина определяет силу социальных конфликтов. Социальные изменения, связанные с развитием современных обществ, привели к необходимости пересмотра теоретических положений и некоторых следствий как марксистского, так и веберовского концептов класса. Пересмотр фокусируется на двух основных вопросах: изменились ли параметры классовых отношений, и существует ли классовый конфликт в обществах поздней современности.

При этом представители различных теоретических направлений еще с конца 50-х годов делают общее заключение о том, что занятость и профессия превратились в ключевые факторы класса, через которые классы себя проявляют в современных индустриальных обществах. Этот вывод подтверждается и исследованиями последних лет. Согласно данным Международного проекта (1997 г.) по изучению тенденций социальной стратификации и неравенств в современном мире в течение последнего десятилетия произошел заметный рост личностной самоидентификации с теми, кто обладает подобной профессией или работой322[2]. Авторитетные современные социологи подтверждают вывод о том, что “во многих странах фрагментация занятости в различных категориях стала центральным компонентом классовой структуры”323[3], а профессиональная позиция выступает “центральной детерминантой неравенств в доходе, жизненном стиле и классовых отношениях”324[4]. Рассмотрение данных вопросов затрагивает фундаментальный социологический спор между функциональным и конфликтным подходами о функциональном согласии vs противоречивости как сущностных свойствах социального мира, которые определяют и разные подходы к измерению явлений класса. В данном разделе будет проведен анализ теоретических подходов к измерению класса, классовых отношений, размещенных в системе занятости, показаны реальные проблемы, с которыми сталкиваются современные социологи, работающие в этом направлении.

321[1] См. 1 раздел данной работы. 322[2] Delphi Study on Social Stratification and Inequalities, 1997. 323[3] Parjis Р. Una revolucion en la teoria de las clases // Zona Abierta. Madrid, 1992. Vol. 59-60. - Р. 214-218. 324[4] Abercrombie N., Warde A., etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th Ed. - Polity Press, 1994. - Р. 120.

122

4.1 Достижения и познавательные границы функциональных градационных схем неравенств Одним из аспектов соперничества между функциональным и конфликтным

подходами стали представления о классе. Функциональный подход подчеркивал объективность явления класса, определяемого структурой профессий и занятости; конфликтный - акцентировал внимание на классовом сознании325[5]. Такое соперничество в 60-е годы отразило реальность социальных изменений в обществах продвинутого индустриализма, которые и подтолкнули социологов к активному пересмотру и развитию своих теоретических конструктов.

Функциональный подход, господствовавший с 50-х до начала 70-х годов в изучении проблем неравенства и стратификации, утверждал представление о стабильности социальной стратификации и росте согласия между классами в современном индустриальном обществе326[6]. Основными методами измерения класса, которые использовались данным направлением, были методы репутационного и градационного анализа, то есть построения шкал профессионального престижа или статуса. В основе метода лежало Веберовское представление о статусе, а также о том, что индивиды в современном обществе вполне могут быть классифицированы на основании факторов профессии, образования, религии или этничности. Ключевым тезисом стало утверждение профессиональной позиции как наилучшего индикатора в описании класса. П. Блау и О. Данкен отмечали, что “иерархия престижа и иерархия экономических классов имеют общее основание в профессиональной структуре, также как и иерархия политической власти и влияния… Профессиональная структура также связывает экономику и семью, через которую экономика приобретает человеческие ресурсы как результат экономического эффекта семейного статуса и семьи как таковой”327[7]. Стартовая точка этой исследовательской методологии была задана работой П. Сорокина “Социальная мобильность” (1927 г.), в которой автор дал пример многофакторного анализа класса и процессов стратификации328[8]. Вместе с тем, систематические исследования начинаются лишь в последующие десятилетия. Данные исследования реализуют следующий комплекс идей: • · о необходимой специализации функций как главном источнике социальных

неравенств, • · представление о профессиональной позиции как лучшем и достаточном

критерии классовых неравенств,

325[5] См. раздел 1.2 данной работы. 326[6] Дэвис К., Мур У. Некоторые принципы стратификации // Социальная стратификация/ Отв. Ред. С.А. Белановский. Вып. 1.- М., 1992. - С. 160-177; Дэвис К. Функциональное обоснование стратификации // Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А.Макеева. –К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. – С. 107-117; Парсонс Т. Аналитический подход к теории социальной стратификации // Социальная стратификация/ Отв. Ред. С.А. Белановский. Вып. 1.- М., 1992. - С.114-137; Warner W.L. Social Class in America // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky.- Westview Press, 1994. - Р. 190-196. 327[7] Blau P.M., Duncan O.D. Measuring the Status of Occupations (the first publishing in 1967) // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р. 205. 328[8] Сорокин П. Социальная стратификация и мобильность // Человек. Цивилизация. Общество. - М., 1992, с. 297-373.

123

• · о роли престижа и уважения, прав и привилегий в институционализации неравенств,

• · о позитивной функциональности и неизбежности системы стратификации, • · предстваления о стабильности социальной стратификации и росте

согласия между классами в современном индустриальном обществе. На основе эмпирических исследований строятся обобщенные индексы профессий (или престижа, статуса), которые предполагают различение, градацию профессий и статусов как “лучших” или “худших” в соответствии с доходом и престижем, характерными для их представителей. Наиболее яркими вариациями данного направления стали работы Л. Уорнера, Э.М. Эдвардса, Р.У. Ходжа и П. Росси, П. Блау и О.Д. Данкен, Г. Ленски329[9] и других.

В формировании методологии построения индексов особую роль сыграли работы Ллойда Уорнера и Элба М. Эдвардса. Именно они заложили традиции построения “субъектиных” и “объективных” индексов класса, и, соответственно, рассмотрение двух аспектов проявления класса – самоидентификацию класса («субъективные классы») и “объектиных” оценок профессионального статуса.

Л. Уорнер в серии работ, опубликованных в книге “Город янки”, провел эмпирическое изучение социальной стратификации в американском городе на основе разработанных им “субъективных” критериев социальной стратификации - “социальных оценок” (социального престижа с точки зрения образования, места жительства, дохода и происхождения). На основании получаемых в ходе опросов социальных оценок им была предпринята попытка сформировать стандартный индекс статусных характеристик330[10]. Вместе с тем, “субъективные” основания данного индекса вызывали серьезные сомнения в его надежности.

В отличие от Л. Уорнера, Э.М. Эдвардс предложил “объективную” социоэкономическую модель классификации профессий, которая базировалась на статистических данных переписи населения331[11]. Шкала Э.М. Эдвардса показывала типичные отличия в уровнях образования и дохода различных категорий работников. Позже на ее основе были разработаны сложные индексы уровней образования и дохода представителей разных профессий, которые активно использовались в переписях населения США, Канады, Великобритании и других стран с конца 40-х годов. Подход демонстрировал функциональную и статусную определенность, целесообразность и непротиворечивость каждого социальных классов – категорий занятых.

Публикация работы британского социолога Д. Гласса (1954 г.)332[12], использовавшего исследовательскую методологию Э. Эдвардса, стимулировала учреждение специального исследовательского комитета по социальной стратификации и мобильности в рамках Международной социологической

329[9] Edwards A. M. Comparative Occupation Statistics for the United States, 1870 to 1940. - Washington: Government Printing Office, 1943; Hodge R.W., Siegel P.M., and Rossi P.H. Occupational Prestige in the United States, 1925-63 // American Journal of Sociology. 1964, № 70. - Р.286-302; Blau P.M., Duncan O.D. Measuring the Status of Occupations // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р. 204-208; Lenski G.E. Power and Privilege: a Theory of Social Stratification. - New York: McGraw-Hill, 1966. 330[10] Warner W.L. Social Class in America // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky.- Westview Press, 1994. - Р. 190-196. 331[11] Edwards A. M. Comparative Occupation Statistics for the United States, 1870 to 1940. - Washington: Government Printing Office, 1943. 332[12] Glass D.V. (Ed.) Social Mobility in Britain. - London: Routledge, 1954.

124

ассоциации. Коллективные усилия данного комитета были направлены на развитие данного направления.

Заметным вкладом в развитие подхода стала работа группы социологов во главе с Р. Ходжем. Исследователи предложили измерять профессиональные неравенства через рейтинги социального положения и престижа конкретных профессий333[13]. Высокая степень стабильности и надежности данных рейтингов позволяла их использовать для измерения социальных дистанций между классами профессий. Вместе с тем данный способ измерения демонстрировал и существенные исследовательские ограничения: способность охватить лишь относительно небольшое количество названий профессий, а также определенный субъективизм в составлении списков профессий. Измерение социальных дистанций и престижа позволяло исследователям выйти на проблемы функциональных изменений в социальном пространстве, которые, однако, не были сопряжены с изучением причин и социальных следствий данных изменений.

П. Блау и О. Данкен во второй половине 60-х годов предприняли попытку преодолеть ограничения первых двух подходов на основе синтеза их основополагающих положений, а также идее интегрального социо-экономического индекса профессионального статуса (SEI шкалы)334[14]. При построении данного индекса рейтинг престижа рассчитывался на основании данных статистики переписи населения о процентном распределении работающих мужчин по уровню образования и дохода. В основе составления списка профессий лежали критерии доступности и широкой распространенности конкретных профессий в обществе. На основании этих данных рассчитывалась множественная регрессия процентного распределения “очень высокого” и “высокого” рейтингов престижа по образованию и доходу. Коэффициент множественной корреляции профессий как единиц наблюдения на уровне 0,91 свидетельствовал о том, что использование только двух показателей – уровней образования и дохода – является вполне достаточным для измерения рейтинга профессий и характеристики социального положения соответствующих классов.

Авторами была построена двузначная ранговая шкала от 0 до 96, на которой разместились 446 специализированных названий профессий (к примеру, инженеры-химики получили ранг в шкале престижа 90-96, авиационные и промышленные инженеры – ранг 85-89, а инженеры-электрики – 80-84; профессора и преподаватели вузов заняли ранг 80-84, в то время как учителя – только 70-74). Из них 176 названий представляли собой подгруппы класса промышленных рабочих. Главным достижением данной работы стало открытие того, что распределение профессий в большей - меньшей степени совпадает с соответствующим распределением уровней дохода, образования, расходов на потребление, измеренных способностей, политических ориентаций, места жительства; а также то, что границы между такими социальными классами являются прозрачными.

Вместе с тем, данный вывод потребовал уточнения в отношении индустриальных обществ советского типа, где престиж профессий существенно стратифицировал общества, однако при этом слабо соотносился с доходом. Польский социолог В. Весоловский в 60-70-х годах сделал вывод о том, что престиж, характер труда, уровни дохода и образования в социалистических обществах не соответствуют между собой, что является частичным результатом государственной

333[13] Hodge R.W., Siegel P.M., Rossi P.H. Occupational Prestige in the United States, 1925-63 // American Journal of Sociology. 1964, №70. - Р.286-302. 334[14] Blau P.M., Duncan O.D. Measuring the Status of Occupations (the first publishing in 1967) // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р. 204-208.

125

политики уравниловки335[15]. Таким образом, в исследованиях неравенств престижа профессий показатель дохода может играть лишь подчиненное значение.

Исследование П. Блау и О. Данкен стало хорошей теоретической основой для проведения сравнительных межстрановых изучений проблемы и получило развитие в работах многих социологов. Особый вклад был сделан одним из ведущих современных социологов социальной стратификации Дональдом Дж.Трейманом. На основании анализа многочисленных эмпирических исследований, проведенных в 55 странах до середины 70-х годов с использованием указанного метода, Д. Трейман пришел к важному выводу о том, что “образованные и необразованные, богатые и бедные, городские и сельские, старые и молодые, все [респонденты], в среднем, имеют подобное восприятие иерархии престижа”336[16]. Этот вывод позволил в последующих социологических исследованиях использовать выборку, значительно меньшую по объему и включающую различные влиятельные в конкретном обществе субкультурные группы. Кроме того, Д. Трейман аргументировал вывод о подобности иерархий престижа профессий в различных странах, который ранее (скорее как предположение) был сделан А. Инкельсом и П. Росси337[17].

С 70-х годов начинается настоящий социологический бум в сравнительном изучении социальных статусов и классов по шкале профессионального престижа338[18]. Одним из важнейших результатов становится разработка стандартных международных шкал престижа профессий (ISСO)339[19], которые позволяют довольно надежно измерять престиж профессий в сравнительных исследованиях.

Нельзя не заметить того, что в подобных исследованиях понятия класса и статусной группы, по сути, совпадают. Класс описывается через статусные характеристики, которые позволяют показать “класс” как объективную структурную позицию, однако не позволяют определить его роль в системе социальных отношений. Кроме того, остаются проблематичными вопросы о том, как много классов в обществе и каковы между ними отношения и границы.

Получаемые таким методом эмпирические данные свидетельствовали о кросс-национальной подобности профессиональных рядов для индустриальных стран: высокий престиж одинаково связывался с профессиями, требующими либо высокого уровня мастерства, профессиональной подготовки, либо определяющих власть над

335[15] Wesolowski W. Classes, strata and power. - London: Routledge and Kegan Paul, 1979. - Р. 115. 336[16] Treiman D. J. Occupational Prestige in Comparative Perspective// Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky.-Westview Press,1994.- Р. 210. 337[17] Inkels A., Rossi P. National comparisions of occupational prestige//American Journal of Sociology.1956, № 61-Р.329-339. 338[18] Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J., Ultee W.C. Comparative International Stratification Research: Three Generations and Beyond//Annual Review of Sociology.1991, № 17.- Р. 277-302. 339[19] Treiman D. J. Occupational Prestige in Comparative Perspective// Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. - Westview Press, 1994 (1977). - Р. 210; Ganzeboom H.B.G., Graaf P.M., Treiman D.J., Leeuw J. A Standard International Socio-Economic Index of Occupational Status // Social Science Research. 1992, № 21. - Р. 1-56. Последняя вариация шкалы содержится в работе: Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J. International Comparable Measures of Occupational Status // Social Science Research. 1996, № 25. – Р. 201-239.

126

другими людьми, либо контроль над капиталом340[20]. Это интерпретировалось как демонстрация стабильности, классового консенсуса, тезиса об индустриальном обществе. Кроме того, подтверждалась базисная идея функционализма о том, что источник межпрофессиональных неравенств в отношении специальных знаний, власти, контроля над капиталом кроется в необходимой специализации функций, связанной с выполнением профессиональных ролей, а социальный престиж выступает их “моральной оценкой”.

К концу 70-х продуктивность данного направления измерения классов, популярного с 40-х годов, понизилась, а функционализм стал активно вытесняться конфликтным направлением. Смена влияния вытекала из реальности предшествующей и текущей социальной истории. Поэтому, для того, чтобы понять происшедшую смену теоретических парадигм, необходимо обратиться к событиям данной реальности, которые повлекли за собой акцентирование иных ее аспектов.

Известно, что возникновение социологии в 19 веке в западном

индустриализированном мире было культурной, познавательной реакцией на быстро растущую реальность фундаментальных социальных изменений: эрозию традиционных социальных отношений, рост миграции из сельских районов в промышленные города, взрыв численности свободных, но бедных и не имеющих собственных средств производства и жилья рабочих и т.п. На этой основе стали активно развиваться конфликты между рабочими и собственниками, рабочими и управляющими, рабочими и средним классом, бедными и богатыми, которые в ряде стран привели к революциям и войнам. В таком неустойчивом и тревожном мире правящие элиты индустриализированных западных государств искали различные методы по управлению социальными конфликтами, предотвращению революции рабочего класса. Данные поиски и их результаты были реализованы в двух вариациях государственной политики: социал-демократической модели “государства благосостояния”341[21] и либерально-консервативной модели “государства благосостояния” или “экономической эффективности”. Эти модели действительно привели к существенной модернизации классовых отношений в странах западной демократии. Более того, как отмечает одна из ведущих исследователей государства благосостояния и современных социально-классовых изменений Г. Эспин-Андерсен, фактор государства благосостояния превратился в “активную силу, упорядочивающую социальные отношения”342[22].

340[20] Treiman Donald J. Occupational Prestige in Comparative Perspective // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. Westview Press, 1994, p. 208-209. 341[21] Термин впервые введен Уильямом А. Темплом в 1941 г. для обозначения государства, которое обеспечивает существенное удовлетворение потребностей больных, бедных, пожилых, инвалидов и т.п. специальными законодательными и административными действиями. Движение политики в данном направлении началось с законов социального обеспечения, подписанных Бисмарком в 80-90 годах 19 века в Германии, которые позже послужили моделью для ряда иных Европейских государств. В развитии “государства всеобщего благоденствия” была реализована также другая модель, которая законодательно закрепила идеи британского политика сэра Уильяма Г. Бевериджа. (См.: Ганслi Т. Соцiальна полiтика та соцiальне забезпечення за ринковоi економiки / Пер. з англ. – Киiв: Основи, 1995. - С. 40-48; Scruton R. A Dictionary of Political Thought. Second edition. - The Nacmillan Press, 1996. - Р. 585 и др.) 342[22] Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. - Cambridge, 1990. - Р. 23.

127

Функциональное направление в классовом анализе отразило мировоззрение, сложившееся с конца 40-х – начала 50-х годов под влиянием реальных эффектов политики “государства благосостояния”: ее социал-демократической модели, реализованной в странах Северной Европы, Германии и Австрии, и либерально-консервативной модели, осуществляемой в США, Великобритании, Канаде, Австралии и Новой Зеландии343[23].

Принципиальной характеристикой данных вариаций политики стало использование государства для перераспределения материальных ресурсов и жизненных возможностей с целью понижения социального неравенства при условии, что подобная политика совместима с политикой экономического роста. Принятый в Англии в 1942 году доклад сэра Бэвериджа определил позитивную свободу как свободу от нищеты, безработицы, болезней и невежества и признал, что такая свобода может быть обеспечена только коллективными действиями в рамках государства344[24]. Доклад заложил основу политики государства благосостояния. Данная политика опиралась на идеи и практику фордизма как системы массового производства стандартизированных товаров и экономическую теорию Д.М. Кейнса345[25], обосновавшего необходимость активного вмешательства государства в экономическую жизнь общества, политику полной занятости, корпоративных форм правления, увеличения уровня государственной поддержки социальной сферы, в том числе образования и здравоохранения.

Результатом политики “государства всеобщего благосостояния” стало формирование корпоративных классовых отношений, “социального контракта” между соответствующими правительствами, профсоюзами и организациями работодателей, “взрыв участия” в делах государства и промышленных организаций, и проявление примерно с 60-х годов так называемого “социального государства”346[26]. Классическим примером нео-корпоративистского стиля промышленных отношений, основанного на централизованном и высоко институционализированном трипартизме, является Швеция.

Другая разновидность политики – политика “экономической эффективности” – опирается, прежде всего, на идеи экономического либерализма А. Смита и Д. Рикардо и является, по сравнению с предыдущим типом, более консервативной, ориентированной, прежде всего, на свободный рынок и в меньшей мере на корпоративизм в правительстве и промышленных отношениях. Однако либеральный политический режим также позволяет проводить активную политику перераспределения. А анализ прошедших в течение последних десятилетий изменений позволил некоторым исследователям сделать вывод о том, что политика “экономической эффективности” в таких странах, как США и Великобритания, превратилась в один из важнейших механизмов демократической классовой

343[23] Необходимо заметить, что данные модели в конкретные периоды времени в разных странах находились под более-менее заметным влиянием иных идеологических подходов, поэтому говорить о моделях в “чистом” виде для отдельных стран можно лишь очень условно. 344[24] Политические идеологии: Введение в тему (По материалам книги Э. Хейвуда) // Партии и партийные системы современной Европы. Проблемно-темат. Сборник / Отв. ред. В.П. Любин. - М.: ИНИОН РАН, 1994. - С. 103. 345[25] Кейнс Д.М. Общая теория занятости, процента и денег. - М., 1978. 346[26] Основы политической науки. Учебное пособие / Под ред. В.П.Пугачева. Часть 1. - М.:О-во “Знание” России, 1993. - С. 220-223.

128

борьбы347[27], то есть, способствовала переводу классовых отношений в сферу публичных политических дебатов.

Популярность политики “социального контракта” и “перераспределения” была усилена в период экономического кризиса в 70-е годы. Однако данная политика не привела к экономической стабилизации: инфляция и норма безработицы продолжали расти на фоне застоя и сокращения производства348[28] (этот феномен получил название “стагфляция”). События так называемой “зимы недовольства” 1979 г. стали кульминацией данной логики развития. В то время как в частной сфере промышленности, которая не участвовала в корпоративистском курсе, зарплата рабочих резко возросла под влиянием инфляции, на государственных предприятиях зарплата рабочих резко упала как следствие “социального контракта”. Последнее толкнуло рабочих государственных предприятий ряда Западных Европейских стран на длительную забастовку, что, в свою очередь, стало толчком к победе консерваторов на последующих выборах на рубеже 70-80-х годов и резкой смене государственной политики.

В США, Великобритании и некоторых других европейских странах вмешательство государства в экономику было ограничено контролем над денежным запасом, резко ограничено влияние профсоюзов на государственную власть. Реализуя идеи теории неолиберализма, правительства консерваторов обратились вновь к “рыночным силам” в регулировании экономики. Это повлекло приватизацию ряда государственных монополий (прежде всего, газовых, угольных, телефонных и др.), а также сферы социального обеспечения, введение отдельных рыночных принципов в деятельность предприятий сферы образования и здравоохранения, стимулирование мелкого и среднего предпринимательства349[29]. Государственная поддержка мелкого и среднего бизнеса способствовала заметному рассасыванию длительной безработицы, стимулировала развитие средних слоев и понижение социальной поляризации общества350[30]. Вместе с тем, необходимо отметить, что уже к концу 80-х годов эта политика (прежде всего, ассоциируемая с именами Р. Рейгана и М. Тэтчер) привела к новому этапу стремительного свертывания массового промышленного производства и резкому падению занятости в данной сфере.

Упадок занятости в массовом производстве в Западной экономике непосредственно повлек за собой упадок всех тех профессий, которые содержательно наполняли категорию “рабочий класс”. Вместе с тем, можно вполне согласиться с мыслью Ю.А. Васильчука, исследовавшего данную проблему на примере ситуации 70-х годов351[31], о том, что на падении самоидентификации с рабочим классом сказывалась не столько двойственность социального положения работников наемного труда, сколько отождествление в обыденном сознании понятия

347[27] Lipset S.M., Rokkan S., eds. Party Systems and Voter Alignments: Cross-National Perspectives.- New York: Free Press, 1967. 348[28] Долан Э.Дж., Линдсей Д. Макроэкономика / Пер. с англ. – С-Пб, 1994. - С. 355-363. 349[29] См.: Современный капитализм: социально-политические проблемы и противоречия НТР / Н.Д. Гаузнер, Ю.А. Васильчук, Н.П. Иванов. – М.: Наука, 1989. - С. 148-165; Куценко О., Хижняк Л. Поиск устойчивых связей. Государственная политика, предпринимательство, общественное мнение//Бизнес-информ. 1995, № 47-48.-С.4. 350[30] Congressional Record. 1989, July 16. - P.S. 9543. 351[31] Современный капитализм: социально-политические проблемы и противоречия НТР / Н.Д. Гаузнер, Ю.А. Васильчук, Н.П. Иванов. – М.: Наука, 1989. - С. 36.

129

“рабочий класс” с его традиционными отрядами, занятыми преимущественно физическим трудом.

В системе производства и трудовых организаций данные изменения были обозначены как движение от фордизма к постфордизму, ключевой характеристикой которого является гибкость (технологий, организации, отношений)352[32]. Гибкий рабочий процесс требует “мультипрофессиональных” работников, обладающих разнообразными знаниями и умениями, большей автономией деятельности. Ярким примером здесь может быть феномен “третьей Италии”, привлекший внимание растущей концентрацией небольших фирм в текстильном, швейном, гончарном деле и инженерном секторе. Данные фирмы основаны на использовании новейших технологий и ремесленного труда, что позволяет им производить небольшие количества специализированной продукции в соответствии с быстро меняющимися на мировых рынках вкусами353[33]. Функциональная гибкость производственной организации и отношений отразилась на снижении доли полностью занятых работников. Фирмы, организующие гибкий трудовой процесс, предлагают постоянную работу только тем, кто может быть полностью занят в течение 40 часов в неделю, в том числе кто способен выполнять различные виды работы в организации. Такая политика дополняется “количественной гибкостью” численности персонала, предполагающей рост предложений неполной занятости. Усиление гибкости в способе производства сопровождается обострением социального конфликта между занятыми в традиционных отраслях производства, носителями традиционных массовых рабочих профессий и активно формирующимися новыми наемными работниками, менеджерами и профессионалами, связанными с передовыми технологиями, широким специальным знанием и уникальными профессиями.

Данный конфликт получает свое обозначение как конфликт между формирующейся постфордистской системой и фордизмом. В основе конфликта лежит профессионализация как современная стратегия занятости. Как отмечают Н. Пэрри и Дж. Пэрри, профессионализм становится “ стратегией занятости, которая преимущественно направлена на достижение восходящей коллективной социальной мобильности и, будучи достигнутой, связана с поддержкой более высоких вознаграждений и статуса”354[34]. Данная стратегия находит отражение в системе социетальных отношений в формировании нового доминантного идеального типа работника – профессионала, отличающегося высоким образованием и квалификацией, автономией трудового процесса, иным характером трудовых отношений с работодателем (клиентом). Основные черты “постфордистского” идеального типа в сравнении с чертами традиционного работника “фордистского” типа (другими словами, представителей “рабочего класса” и широких слоев традиционных «белых воротничков») исследованы многочисленными авторами; их обобщение представлено в таблице № 3.1.1. Противоречивость черт данных типов работников отразилась на росте социального напряжения между их представителями, а также между институциональными структурами, выражающими их интересы.

352[32] Kiely R. Globalization, Post-Fordism and the Contemporary Context of Development // International Sociology. 1998. Vol. 13, №1. - Р. 97-100; Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies / Ed. By Costa Esping-Andersen. - ISA: SAGE Studies in International Sociology 45. 1993. - Р. 21; Abercrombie N. , Warde A. with etc. Contemporary British Society. 2-th Ed. - Polity Press, 1994. - Р. 56-61. 353[33] Scott J. New Industrial Spaces. - London: Pion, 1988. 354[34] Parry N., Parry J. The Rise of the Medical Profession. - London: Croom Helm, 1976. - Р. 79.

130

Таблица № 3.1.1 Основные идеальные черты “фордистского” и “постфордистского” типов работника

Параметры сравнения

“Фордистская” модель работника (представитель “рабочего класса”)

“Постфордистская” модель(“профессионал”)

1. 1. Система вознагра-ждения

Зарплата, выплачиваемая работодателем работнику за наемный труд

Гонорар, выплачиваемый клиентом в обмен на услугу самозанятого профессионала

2. 2. Подготов-каи

набор

Спец. рекомендации и дипломы для работы не требуются

Требуется специальный диплом и практическая подготовка

3. 3. Содержа-ние работы

Рутинный, фрагментированный труд, нетребующий знач. умственныхзатрат

Спец. теоретические знания, комбинация концептуализации и исполнения работы

4. 4. Отноше-ния влияния на работе

Субординация в иерархии власти, отсутствие функций контроля

Саморегуляция и самоконтроль работы

5. 5. Профес.органи-зации

Профсоюзы, регулирую-щие отношения с работодателями

Профессион. ассоциации, регулируют членство и стандарты работы

6. 6. Социаль-ный статус

Низкий Высокий

Таким образом, западный мир явно демонстрировал свою социальную

нестабильность, новые формы социальной конфликтности. На почве данной реальности уже к концу 70-х годов в западной социологии назрела потребность преодолеть теоретические ограничения функционализма в анализе классовых отношений. Ответом стали несколько плотно пересекающихся потоков социологических исследований классовых неравенств на основе шкал профессионального престижа.

Один из потоков является, по сути, прямым продолжением развитых ранее градационных схем и учитывает акцентуализацию многомерности классовых образований, осуществленную в работах П. Сорокина и Г. Ленски. Вместе с тем, в этом потоке проявилось и принципиально новое в процедуре измерения. Стимулом методологических изменений послужил вывод, сделанный в результате анализа эмпирических данных, о существенной дискретности и неконсистентности социальных классов, а значит – неадекватности линейных моделей социальной иерархии. На этой основе социологи стали активно развивать многомерные лог-линейные модели стратификации. Г. Гэнзбум, Д. Трейман, П. ДеГрааф предприняли успешную попытку усовершенствовать шкалу социо-экономических индексов через устранение влияния на нее фактора престижа профессий. Разработанная новая международная шкала социо-экономических индексов (ISEI)355[35] была апробирована на большом эмпирическом массиве – 31 комплексе данных, охватывающих 16 стран в различные годы с 1968 до 1982 гг., - и доказала свою 355[35] Ganzeboom H.B.G., Graaf P.M., Treiman D.J., Leeuw J. A Standard International Socio-Economic Index of Occupational Status // Social Science Research. 1992, № 21. - Р. 1-56; Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J. International Comparable Measures of Occupational Status // Social Science Research. 1996, № 25. – Р. 201-239.

131

надежность. Лог-линейные модели были институционализированы в крупном проекте по сравнительному анализу социальной мобильности в индустриальных странах (CASMIN project), осуществленному под руководством Дж. Голдторпа и У. Мюллера356[36]. Важнейшим результатом стала разработанная обобщенная система широких классовых категорий и утверждение многомерных стандартов измерения. Вновь была подтверждена важность факторов наследования и социального размещения в проявлении классов. Это был реальный выход в перспективное направление исследования классов, которое ныне успешно развивается Дж. Голдторпом и его сторонниками. А данные классовые категории используются как стандарты классификации профессиональных классов в сравнительных исследованиях357[37]. Примерно с середины 80-х годов методологической инновацией стало включение в социологические опросы детализированных моделей личностных историй образования и профессиональной карьеры (“событийные модели”)358[38]. Данный метод качественного анализа позволил заметно расширить представления о факторах класса, стратификации и мобильности.

Другие исследовательские потоки были сформированы теми социологами, которые подчеркнули значимость и сохранение конфликта в общественных отношениях, которые были не удовлетворены описательными измерениями профессиональных неравенств, скрывающими конфликтную природу изменяющихся обществ. А бурное изменение самой социальной реальности, характера и форм социально-классовых отношений вызвало потребность усовершенствовать, развить социологические подходы к измерению класса в данном направлении. В его рамках в западной социологии с конца 70 – начала 80-х годов реализуются две основные программы классового анализа - Джона Голдторпа и Эриха Олина Райта.

В основе обеих программ лежит вывод функционалистов о том, что все неравенства и основные социальные процессы в современном обществе, которые, так или иначе, идентифицируются отдельными классовыми теориями, систематически воспроизводятся внутри структуры занятости и профессий. С точки зрения авторов, в современном обществе профессия стала ведущим фактором собственности, основным “капиталом”359[39], который служит своеобразным ярлыком, маскирующим эффекты всех вторичных форм собственности, “капитала”. Последние, хотя и образуют специфические категории (включая гендер, возраст, место жительства, этничность, социальное положение, культуру и др.), вместе с тем не привносят определенность в проявление класса, а являются лишь дополнительными показателями в анализе особенностей конкретного класса. Таким образом, процессы образования и созревания социальных классов рассматриваются внутри изменяющихся трудовых отношений и проявляющихся групп занятости. В отличие от градационных (“рейтинговых”), статусных или “общностных” функциональных схем, авторы данных подходов предприняли попытку

356[36] Goldthorpe J.H., Muller W. Social Mobility and Class Formation in Industrial Nations: Proposal for a Comparative Research Project. - Oxford / Mannheim, 1982. 357[37] Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J., Ultee W.C. Comparative International Stratification Research: Three Generations and Beyond // Annual Review of Sociology. 1991, № 17. - Р. 287. 358[38] Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J., Ultee W.C. Comparative International Stratification Research: Three Generations and Beyond // Annual Review of Sociology. 1991, № 17. - Р. 291-292. 359[39] Термин принадлежит П. Бурдье, который также разделяет идею о приоритете профессии, занятости в системе социальных ресурсов, определяющих социальный класс. См.: Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. - London / New York: Routledge, 1986. - Р. 103.

132

теоретически осмыслить структуру действующих классовых отношений в современных обществах.

4.2 Сохранение классового конфликта? (Неомарксистские перспективы анализа)

Анализ классовых отношений и неравенств в рамках неомарксистского направления приобрел особо острый характер. Источником такой ситуации является, прежде всего, специфика обсуждения класса, предложенная К. Марксом в конце третьего тома “Капитала”360[1], которая и породила различные конкурирующие интерпретации. Модель капиталистического общества с непреодолимым конфликтом между двумя полярными классами - капиталистами и наемными рабочими - была сконструирована автором как идеальный тип с целью “схватить” развивающиеся в то время тенденции капитализма, происходящую кристаллизацию общественных отношений в рамках данных классов. Когда же К. Маркс проводит конкретный анализ существующей капиталистической системы, он признает, что реальная классовая структура гораздо сложнее и состоит из остаточных классов (землевладельцев и т.п.), классовых образований (администраторы, мелкая буржуазия, крестьяне и др.) и классовых фрагментов (люмпен-пролетариат и др.), каждый из которых имеет собственную внутреннюю структуру, основанную на разделении труда. Однако К. Маркс ожидал, что социальное развитие капиталистического общества усилит поляризацию неравенств. То есть, с созреванием капитализма эти “осложнения” – промежуточные, срединные классовые образования - исчезнут, поскольку действующие силы классовой борьбы разведут их по полюсам. Действительно, как еще в 1959 году заметил Р. Дарендорф361[2], старый средний класс ремесленников и лавочников постепенно пришел в упадок, был пролетаризован. Однако на смену ему в освобожденном социальном пространстве распространился новый средний класс менеджеров, профессионалов и служащих. Рост среднего класса и повышение уровня жизни рабочих стали серьезными факторами для сомнения в адекватности Марксовой классовой схемы анализа362[3]. Вокруг данных изменений и сконцентрировались неомарксистские теоретизирования последних десятилетий, которые в целом можно вписать в двухполюсное пространство дебатов.

Один теоретический полюс определяется дихотомией позиций либо сведения к минимуму смысла данных изменений, либо пересмотра “карты” классовой структуры с целью размещения в ней новых средних классов. При этом как принципиальная рассматривается тенденция пролетаризации нижних слоев нового среднего класса. Предполагается, что под воздействием фактора рационализации капиталистических средств производства рабочий класс может постепенно вновь расширить свои относительные размеры и, следовательно, приобрести свое былое могущество363[4].

360[1] Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. Ш, книга Ш, гл. 52 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. - М., 1956. Т. - С. 425. Данные особенности рассмотрены в разделе 1.2. настоящей работы. 361[2] Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р. 85-89. 362[3] Более подробно автором рассмотрено в работе: Kutsenko O. The concept of class as a basis for understanding of contradictions of the Capitalism: changes in 150 years // Le Manifeste Communiste: Quelle alternative au capitalisme? Rencontre internationale. Contribu-tions. 5-e dossier. - Paris: Mars, 1998. - P. 80-82. 363[4] Braverman H. Labour and Monopoly Capital. - New York and London: Monthly Review Press, 1974.

133

На другом полюсе дебатов были выдвинуты противоположные аргументы, доказывающие, что промежуточные слои общества не обладают свойствами рабочего класса, так как не являются эксплуатируемыми в классическом Марксовом понимании. Следовательно, современное общество демонстрирует тенденцию минимизации доли рабочего класса и не оправдывает надежды тех, кто рассматривает рабочий класс как политическую силу в период продвинутого индустриализма364[5].

В рамках первого потока дебатов была предложена концепция “нового рабочего класса”. Ее авторы – С. Малле, А. Горц, А. Турэн и другие – предположили, что в условиях технологической модернизации современного производства происходит не только усиленный количественный рост квалифицированных рабочих и “белых воротничков”, связанных с крупным автоматизированным производством и высокими технологиями, но и значительный рост социальной активности и классового сознания данной категории рабочих. С. Малле утверждает, что автоматизированное современное производство повышает ответственность и вовлеченность рабочих на предприятии, делает очевидной связь между благополучием фирмы и оплатой труда рабочих, их мастерством; все это поощряет работодателей привлекать рабочих к контролю за управлением процессом производства365[6]. C точки зрения автора, изменившаяся ситуация способствует преодолению современными рабочими узкого экономизма (ориентированного на зарплату) их предшественников и стимулирует развитие требований коллективной профессиональной автономии и контроля за управлением. Данные требования становятся центральными в современной борьбе между трудом и капиталом, почвой для новых конфликтов и нового революционного движения. Таким образом, по мысли данных авторов, “новый рабочий класс” является “продвинутым ядром” рабочего класса, способным принять историческую революционную роль “пролетариата”, сообразно ожиданиям Маркса. Эта группа впитывает в себя категории технических специалистов и профессионалов, высокообразованные слои рабочих и является отражением качественного обновления рабочего класса в эпоху поздней современности. Согласно авторам, такая тенденция также подтверждает тезис К. Маркса о классовой поляризации и росте социальной конфликтности.

Вместе с тем, уже в 70-е годы данная концепция была подвергнута серьезной критике, фактически дискредитирована на основании данных эмпирических исследований. Последние показали, что классовое сознание квалифицированных производственных работников ненамного превышает соответствующие характеристики полуквалифицированных рабочих; данная группа не отличается социальной активностью и радикализмом366[7]. Позже А. Горц заявит, что “постиндустриальная революция вызывает такие изменения в мире работы, которые качественно меняют положение занятых, исчезает основа рабочего класса”367[8].

Отвержение концепта “нового рабочего класса” все же не стало фактором “свертывания” перспектив марксистской методологии. Марксовый анализ класса,

364[5] Parkin F. Marxism and Class Theory: A Bourgeois Critique. - New York: Columbia University Press, 1979; Poulantzas N. Classes in Contemporary Capitalism. - London: Verso, 1974. 365[6] См. по: The Concise Oxford Dictionary of Sociology / Ed. By Gordon Marshall. - Oxford, New York: Oxford Univer. Press, 1996. - Р. 356. 366[7] Mann M. Consciousness and Action among the Western Working Class. - The MACMILLAN Press, 1973. - Р. 24-33, 55-67; Gallie D. In Search of the New Working Class, 1978. 367[8] Gorz A. Farewell to the Working Class. An Essay on Post-Industrial Socialism. - London: Pluto Press, 1982. - Р. 152.

134

взятый в широком контексте общественных отношений, содержит значительный гносеологический потенциал, который продолжает использоваться для глубокого анализа классовых отношений и неравенств в обществах поздней современности. Основаниями неомарксистской перспективы являются богатые в познавательном смысле концепты “отчуждения”, “эксплуатации”, “классового сознания”, “классовых отношений” и “классовой зрелости”. Отчуждение и эксплуатация, с одной стороны, и классовое сознание и классовая зрелость, с другой, – важнейшие признаки состояния класса. Данные факторы продолжают определять специфику классовых отношений, классовый конфликт между наемными работниками и собственниками капитала.

“Отчуждению”, как одному из центральных понятий в философской системе Г. Гегеля и в антропологической философии Л. Фейербаха, К. Маркс придает целостный социологический смысл, анализируя его в своих ранних работах368[9]. Как объективное социальное явление отчуждение, по К. Марксу, имеет место тогда, когда в результате опредмечивания своей сущности человек не узнает себя в своем продукте, противостоящем ему в качестве независимой и враждебной силы. Это – деформированный способ человеческого существования, демонстрирующий разрыв между реальным человеческим существованием и его видимостью. Отчуждение – это и субъективное состояние, связанное с чувством бессилия, невозможности воздействия на свою социальную среду. Отчуждение работника в современном обществе проявляется в четырех важнейших аспектах: • · отчуждение от продуктов своего труда, присвоение продуктов

собственниками капитала; • · отчуждение от процесса производства, деятельность становится результатом

принуждения, не приносящим внутреннего удовлетворения работнику; • · отчуждение работника от сущности родового человеческого бытия,

созидательного характера деятельности; • · социальное отчуждение, определяемое рыночными позициями в социальной

оценке, а не человеческими качествами. Согласно К. Марксу, развитие капиталистического характера отношений, основанного на эксплуатации, способно лишь углубить степень отчуждения и, тем самым, усилить остроту социального конфликта369[10]. Позже, аспекты явления отчуждения были глубоко проанализированы целым рядом блестящих социологов отнюдь не марксистского направления. Так, отчуждение, возникающее вследствие обезличивания, дегуманизации бюрократизированных социальных институтов, было изучено М. Вебером. Аспект нравственного отчуждения, морального упадка, социальной аномии проанализирован Э. Дюркгеймом, Р. Мертоном. Отчуждение творческого начала в процессе объективации форм культуры, ведущее к “трагедии культуры” – рассмотрено Г. Зиммелем. Критика отчуждения как черты современного капиталистического общества стала лейтмотивом философии – социологии “новых левых” (в частности, Г. Маркузе) в 60-е годы текущего столетия.

В этот же период американский исследователь М. Симан предложил шкалу установок для измерения отчуждения как психологического состояния личности. Он выделил 4 важнейших аспекта такого проявления отчуждения:

368[9] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. Т. 3. - С. 31-34, 46, 408-415; Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство, или критика критической критики // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.. Т. 2. - С. 39; Маркс К. Из ранних произведений.- М., 1956. – С.586-587; см. также по работе: Маркович А. Маркс об отчуждении // Вопросы философии. 1989, №9. – С. 41-42. 369[10] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. Т. 3. - С. 46, 408-415.

135

1) 1) “бессилие”, связанное с ощущением невозможности воздействия на свою социальную среду;

2) 2) “утрата смысла” как ощущение того, что достичь значимые цели законным путем невозможно;

3) 3) “изолированность”, связанная с чувством отстраненности от норм и ценностей общества;

4) 4) “самоотстраненность” как неспособность заняться деятельностью, которая могла бы приносить психологическое удовлетворение370[11].

Раскрытие отдельных аспектов отчуждения способствовало, с одной стороны, более глубокому пониманию данного явления, с другой стороны, постепенно привело и к некоторому упрощению того системного качественного смысла, который был вложен в данное понятие К. Марксом. В современном неомарксистском подходе это, в частности, нашло отражение в фактическом упущении концепта отчуждения в Марксовом смысле, его частичном замещении концептом эксплуатации.

Согласно К. Марксу, явление эксплуатации отражает, прежде всего, социальные отношения, которые могут возникать в процессе отчуждения работников от продуктов труда, при замещении живого труда овеществленным, что находит выражение в присвоении результатов труда рабочих собственниками капитала371[12]. Именно критерий эксплуатации обычно используется современными исследователями, работающими в рамках неомарксистского подхода, для идентификации рабочего класса (с точки зрения его объективного положения в системе общественных отношений) и изучения степени классового конфликта.

Концепт “эксплуатации” получил серьезное развитие применительно к современному обществу в трудах британского экономиста, социолога Дж. Роемера372[13]. Автор показывает, что в современной комплексной экономике с частной собственностью на средства производства и товарным рынком форма эксплуатации, связанная с присвоением прибавочного труда (продукта) может проявляться и вне рынка труда. Это возможно в случае существования рынка дипломов, квалификаций. Таким образом, согласно Дж. Роемеру, квалификационный рынок, распределяя производительную собственность, производит разделение классов, подобно рынку труда. Логика данных рассуждений приводит Дж. Роемера к выводу о том, что в современном капиталистическом обществе не столько собственность, сколько контроль за трудовым процессом и присвоением прибавочной стоимости выступает как теоретическая база капиталистической эксплуатации. Данный тезис стал результатом пересмотра положения К. Маркса о капиталистическом присвоении исключительно через трудовой процесс. Однако, несмотря на то, что Дж. Роемер доказывает принципиальную равнозначность факторов трудового рынка и рынка дипломов в производстве эксплуатации, он признает, что наемный труд исторически был первым методом капиталистического присвоения, что и было проанализировано К. Марксом.

Проведенный анализ позволил Дж. Роемеру переформулировать концепт капиталистической эксплуатации как обладание избыточной долей производительных благ. И на этой основе показать различные идеальные типы

370[11] Seeman M. On the Meaning of Alienation // American Sociological Review. Vol. 24, 1959. - Р. 783-791. 371[12] Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1, гл. 4, 5, 23, 24 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. - М., 1960. Т. 23. - С. 185, 196-197, 634-635, 655-662, 725-728, 770-773. 372[13] Roemer J.E. A General Theory of Exploitation and Class. - Cambridge: Mass., Harvard Univer. Press, 1982.

136

эксплуатации, в том числе и “социалистической”373[14]. “Социалистическая эксплуатация”, по мнению автора, основана на неравном распределении умений и квалификации. Это существенно отличает данный тип от типа “статусной эксплуатации”, который является результатом неравного доступа к официальным позициям в организациях. Данные выводы были обобщены Э. Райтом и представлены им в типологии классовых систем (см. раздел 1.2 настоящей работы).

Специфика механизмов эксплуатации высшими классами низших в советском типе общества была выделена Т. Заславской и Р. Рывкиной в работе “Социология экономической жизни” (1991 г.). С точки зрения авторов скрытая эксплуатация в данном обществе была возможна через изъятие прибавочного и части необходимого продукта (через механизмы низких цен и высоких налогов), расхождение меры труда и меры потребления работников, необоснованную неравномерность распределения социально-бытовой инфраструктуры, территориальные различия в присвоении дифференцированной ренты 1 и специфическую форму “теневой экономики”. Данные механизмы эксплуатации, по мнению Т.И. Заславской, стратифицировали советское общество на крупные структурные элементы374[15], формировали в нем специфические отношения эксплуатации.

Другими концептами, используемыми неомарксистским социологическим направлением в качестве критериев классовой идентификации, являются классовое сознание, самосознание и зрелость класса. Они отражают реальность бытия класса, понимаемого как саморазвитие. Из них наиболее проблематичным является концепт классового самосознания. Содержание данного концепта непосредственным образом связано с различением К. Марксом понятий “класса в себе” и “класса для себя”, о чем было сказано в разделе 1.2 настоящей работы. По К. Марксу, классовое самосознание угнетенных, эксплуатируемых классов всегда революционно, направлено на изменение социальных отношений. Вместе с тем, оно может быть и не развитым, и тогда приобретает форму “ложного сознания”375[16] – как неспособности осознать природу своего социального положения и интересов. Эта идея получила интересное развитие в 70-е годы в концепции советского социального психолога Г.Г. Дилигенского о трех последовательно становящихся уровнях психологической общности социальных макрогрупп, в том числе – классов. Третий, высший, уровень социального созревания, согласно автору, отличается такими важнейшими характеристиками, как совершенная система скрытой групповой солидарности, которая связана с «готовностью к совместным действиям во имя

373[14] Данное название автор использует в определении идеального типа эксплуатации, который не связан с обществами “реального социализма”. Для последних же в большей мере характерен тип “статусной эксплуатации”. 374[15] Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. Очерки теории. - Новосибирск: “Наука”, 1991. - С. 407-419; Заславская Т.И. Трансформация российского общества как предмет мониторинга // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1993, № 2. - С. 3-4. 375[16] Термин “ложное сознание” постоянно подвергается критике на основании того, что сознание всегда есть отражение группой своего положения в обществе и восприятия самой себя; именно поэтому оно не может быть “истинным” или “ложным”. Вместе с тем, думается, что данное определение несет в себе специфический смысл, который был схвачен К. Манхеймом и представлен в понимании идеологи как формы “ложного сознания”, а именно в понимании социальных и психологических корней явления. См.: Манхейм К. Идеология и утопия. Часть 1. / Специализированная информация по академической программе “Человек, наука, общество: комплексные исследования”. - М.: ИНИОН РАН, 1992. - С. 101-138.

137

групповых целей и интересов»376[17]. Данная концепция, к сожалению, не получила широкого применения в практике исследований советских социологов.

В 80-е годы Джоном Элстером была предпринята попытка ввести теорию рационального выбора в марксистский анализ377[18], в ходе которой он аргументировал следующие утверждения. Классовое сознание является способностью классовых организаций преследовать свои классовые цели путем контролируемой борьбы в отдельных сферах общественных отношений, и, следовательно, данное явление есть атрибут скорее организаций, чем отдельных представителей класса. Это означает, что классовое самосознание отражает способность класса действовать как коллективный актор, мобилизовывать своих членов на инициируемые центральной классовой организацией действия, отстаивающие в большей мере общеклассовые, чем частичные (к примеру, тред-юнионистские) интересы. Таким образом, как это ни парадоксально, с тех пор, как классовые цели стали связанными с централизованными трудовыми организациями, классовое самосознание стало несовместимым с воинственными и спонтанными массовыми действиями в промышленной сфере. Эта идея вполне перекликается с мыслью М. Вебера о социетальном типе совместных действий, через которые класс реализует свою “классовую ситуацию” и проявляет себя.

В современной социологии данного направления в анализе классовых отношений все же чаще употребляется более широкий и менее проблематичный концепт “классового сознания”, отражающий субъективное определение и интерпретацию социального класса в общественном сознании. Интересное развитие данный концепт получил в работе М. Манна. Автор выделил в классовом сознании четыре взаимосвязанных аспекта, последовательно отражающих уровни зрелости класса и выступающих критериями его измерения. Это: 1) 1) классовая идентичность, связанная с классовым самоопределением членов

класса, 2) 2) классовая оппозиция, определяющая классовых противников через

противоположность классовых интересов, 3) 3) классовая тотальность, отражающая представление членов класса о

всеобщности как для общества, так и для каждого из них указанных ситуаций оппозиции и идентичности,

4) 4) социальная альтернатива, связанная с формированием идеи желаемого общественного устройства, при котором преодолевается “угнетенное положение” класса378[19].

Совокупность данных аспектов, по М. Манну, определяет классовое сознание в единстве и движении его чувственных и рациональных компонентов. Как видим, данный концепт оставляет в стороне проблему классового действия, которое лишь подразумевается, однако может и не осуществляться. Таким образом. М. Манн фиксирует, как бы, «предвысшую» ступень становления классового сознания. И в этом смысле данная концепция может быть рассмотрена как частный случай концепции становления классового сознания, класса-действия, разработанной Г.Г. Дилигенским.

В определении классового сознания кроется и основная гносеологически-эмпирическая сложность в изучении данного явления. Нетрудно заметить, что 2-4

376[17] Дилигенский Г.Г. Некоторые методологические проблемы исследования психологии больших социальных групп // Методологические проблемы социальной психологии.– М.,1975.–С.199. 377[18] Elster J. Marxism, Functionalism and Game Theory // Theory and Society. 1982. 378[19] Mann M. Consciousness and Action in the Western Working Class. - London: Macmillan Press, 1973. - Р. 24-33.

138

компоненты в концепции М. Манна характеризуют, по сути, классовую идеологию. Если следовать идеям А. Грамши379[20] и К. Манхейма380[21], данные компоненты сознания на уровне обычных представителей класса способны проявляться лишь в фрагментированном виде в той мере, в какой они отражают повседневный жизненный опыт класса и соответствуют его повседневному знанию. Социологическое измерение онтологически фрагментированного классового сознания не обеспечивает достижения искомой цели – выделение особенностей класса и специфики классовых отношений. Этим можно оправдать определенную примитивизацию, распространенную в современных социологических исследованиях нео-марксистского (и более широко) направления, в которых понятие классового сознания чаще всего отождествляется с понятием “классовой идентификации”381[22]. Измерение же последнего обычно осуществляется через признаки: * “ярлыков” класса, используемых в публичном дискурсе, * социального пространства, с которым данные ярлыки непосредственно идентифицируются, * факторов, детерминирующих идентификацию с конкретными классами, * политических ориентаций и социального поведения, подразумевающих определенную классовую идентичность.

В последние два десятилетия были предприняты попытки синтезировать подходы в рамках неомарксистского направления. Наиболее глубоким и популярным является подход, развиваемый с 1976 года британским социологом Эриком Олином Райтом382[23]. Он последовал за Н. Пуланцасом и другими авторами, которые утверждали, что классовые отношения в марксистском понимании сохранили свое центральное значение. Однако Э. Райт сделал серьезную попытку объяснить “новые явления”, прежде всего, рост средних классов, через признание необходимости многомерного измерения класса. Его проект разрабатывается в диалоге с другими марксистскими теоретиками и в свете выводов эмпирических исследований, обобщающих международный научный проект по сравнительному изучению классовой структуры и классового сознания, в котором Э. Райт был координатором. Автору и его коллегам удалось внести существенный вклад в развитие Марксовой классовой схемы через ее заметную трансформацию, выявить существенные аспекты изменяющихся в обществах позднего индустриализма классовых отношений. Вместе с тем симптоматично, что в более поздних работах (1985, 1989, 1997 гг.) Э. Райт развил свою классовую схему, построил ее вокруг ресурсов контроля и эксплуатации (собственности, ресурсов организации и специальных знаний / умений) и, тем самым, по-сути, непосредственно сблизился с Веберовской схемой. Логика данного анализа и его выводы могут представлять серьезный интерес для изучения трансформации социально-классовой структуры и отношений в обществах, движущихся по пути развития рыночных отношений, частного

379[20] Грамши А. Искусство и политика: В 2-х т. Т.1./ Пер. с итал. – М.: Искусство, 1991. - С. 44-61. 380[21] Манхейм К. Идеология и утопия. Часть 1. / Специализированная информация по академической программе “Человек, наука, общество: комплексные исследования”. - М.: ИНИОН РАН, 1992. - С.66-78. 381[22] Class awarness // Marshall G. Oxford Concise Dictionary of Sociology. - Oxford university Press, 1996. - Р.56. 382[23] Wright E. Class, Crisis, and the State. - London: New Left Books, 1978; Wright E. Classes. - London: Verso, 1985; Wright E., et al. The Debate on Classes. - London: Verso, 1989; Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997.

139

производства и присвоения. Опыт применения данной схемы продемонстрирован в украинско-польском исследовании социальной стратификации383[24].

Э. Райт исходит из посылки о том, что “классы определяются только в терминах их отношений к другим классам”384[25]. Классовый анализ, проведенный автором, базируется на пяти взаимосвязанных концептах, комплекс которых не является оригинальным, однако автором своеобразно интерпретируется. Это концепты: • · “размещения (позиции) класса”, определяемого социальными отношениями

производства (собственности и владения). Размещение, местоположение класса – это всегда спецификация в данных отношениях, связывающая индивидов общим комплексом механизмов, которые направляют их выборы и действия385[26];

• · “классовой структуры” как всеобщей организации классовых отношений в обществе. Понятие агрегирует все отношения, возникающие на микро-уровне классовых размещений;

• · “классового образования”, которое обозначает либо процесс (образования класса), либо результат (классовое образование). В любом случае отражает образование коллективно организованных социальных сил (акторов) внутри классовой структуры, преследующих классовые интересы386[27]. Если классовая структура определяется антагонистическими социальными отношениями, то классовые образования - продукт отношений кооперации внутри классовой структуры. Важнейшим показателем выступает уровень солидарности, определяющий сильный либо слабый, целостный либо фрагментированный, революционный, контрреволюционный либо реформистский тип классового образования;

• · “классовой практики” и “классовой борьбы”. Классовая практика отражает целенаправленную деятельность членов класса по использованию имеющихся возможностей с целью реализации некоторых классовых интересов. Коллективно организованные формы антагонистических классовых практик описываются концептом классовой борьбы. Классовая структура может накладывать ограничения на классовую борьбу, определяя интересы и возможности акторов, но реальная борьба зависит, прежде всего, от коллективных организаций, которые доступны соревнующимся акторам387[28];

• · “классового сознания”, которое отражает понимание акторами своих классовых интересов Данный термин, с точки зрения Э. Райта, отражает не сознание класса в буквальном смысле, а типичное распределение индивидуальных сознаний внутри классовых образований, то есть характеризует центральную тенденцию, определяющую индивидуальные выборы и действия тех, кто находится в совместной классовой позиции388[29].

Основной задачей классового анализа Э. Райт видит не просто понимание классовой структуры и ее эффектов, но понимание взаимосвязей между всеми пятью основными аспектами (концептами) классовых отношений и их следствий для

383[24] Мелвін К., Хмелько В., Паніотто В., ін. Соціальна структура і особистість за умов радикальних змін // Соціологія: теорія, методи, маркетинг, 1998, № 1-2. - С. 120-137; №3, с. 56-74. 384[25] Wright E. Classes. London: Verso, 1985. - Р. 34, 59. 385[26] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 376-377. 386[27] Там же, с. 379-380. 387[28] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 381-382, 399-400. 388[29] Wright E. Classes. - London: Verso, 1985. - Р. 243-251; Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 3-4, 382.

140

других сторон социальной жизни. То есть, акцент, в отличие от функционального направления и его репутационно - градационных схем, переводится со статики статусов на динамику отношений. Кроме того, Э. Райт, критикуя градационные схемы, подчеркивает глубокое различие между понятиями “класс” и “профессия”, которые последними используются фактически как тождественные. Если “профессия” отражает позиции, определяемые внутри технических отношений производства, то “класс” определяет собственно социальные отношения производства389[30]. Таким образом, профессиональные агрегаты никак не могут производить социальные классы, а стратегическое направление исследований должно быть связано с определением путей, по которым классовые отношения оказываются встроенными в формы специфических видов занятости. Э. Райт, также как и К. Маркс, полагает, что в современной классовой структуре общества проявляются два основных класса: рабочих (наемных работников) и капиталистов (обладающих средствами производства). Интересы капиталистического класса противоположны таким понятиям, как универсальный гарантированный базисный доход или устойчиво низкая норма безработицы. В то же время, данные понятия отражают коренные интересы рабочих, и более широко – универсальные интересы человека. В этом смысле может быть понята классическая идея марксизма о том, что рабочий класс является “универсальным классом”, чьи специфические материальные интересы тождественны интересам человечества как такового. Или, согласно теории справедливости Дж. Роулса390[31], материальные интересы рабочих корреспондируются с принципом максимизации благополучия наиболее лишенных в обществе людей. Такие фундаментально противоположные интересы между рабочими и капиталистами генерируются отношениями эксплуатации в современном обществе. Э. Райт, вслед за К. Марксом и Дж. Роемером, придерживается точки зрения о том, что “эксплуатация” - это ключевой концепт для понимания природы интересов, произведенных внутри классовых отношений. Используя, по сути, концепт Дж. Роемера, Э. Райт наполняет его конкретным содержанием, позволяющим операционализировать в целях эмпирического изучения. Под эксплуатацией автор понимает специфический тип антагонистической взаимозависимости материальных интересов акторов внутри экономических отношений, либо то, что определяет несправедливость таких отношений391[32]. Классовая эксплуатация раскрывается тремя принципиальными критериями (см. рисунок 3.2.1): (а) материальное благополучие одной группы непосредственно зависит от материальных лишений других, что утверждает антагонизм материальных отношений; (б) причинное отношение, обозначенное в пункте (а), влечет за собой асимметричное исключение эксплуатируемых из сферы доступа к необходимым производственным ресурсам (обычно это исключение основано на силе формального права собственности). Данный аспект утверждает положение о том, что антагонизм скрыт в социальной организации производства. При этом ударение на “асимметричность” выводит рыночную конкуренцию из области факторов возможной эксплуатации;

Рисунок 3.2.1

389[30] Wright E. Class, Crisis, and the State.- London:New Left Books,1978.-Р. 177. 390[31] См. раздел 1.1 данной работы. 391[32] Wright E. A General Framework for the Analysis of Class Structure // Politics and Society. Vol. 13, 1984. - P.383-422; Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 10.

141

Теоретическая схема классовой эксплуатации по Э. Райту

(а) Дифференцированное материальное благополучие

(в) Дифференцированный (б) Дифференцированное доступ к производственным присвоение плодов ресурсам труда (в) причинный механизм, который транслирует названное исключение (б) в дифференцированное благополучие (а) влечет за собой присвоение плодов труда эксплуатируемых теми, кто контролирует соответствующие производственные ресурсы. Это условие определяет специфический механизм генерирования взаимозависимых антагонистических материальных интересов. Из него следует, что благополучие эксплуатирующих зависит не столько от лишений, которые испытывают эксплуатируемые, сколько от трудовых усилий последних.

Анализ причин эксплуатации приводит Э. Райта к выводу о роли четырех типов ресурсов, неравенство в обладании и контроле над которыми детерминирует различные типы эксплуатации. Это - ресурсы трудовых сил (феодальная эксплуатация), ресурсы капитала (капиталистическая эксплуатация), организационные ресурсы (государственная эксплуатация), ресурсы умений и квалификации (социалистическая эксплуатация). Однако в реально существующих современных обществах обычно мы имеем дело с частичными и смешанными формами эксплуатации.

Если следовать логике Э. Райта, то можно сделать вывод о том, что существенное различие между эксплуатацией и угнетением вне эксплуатации заключается в объективной потребности эксплуатирующего в эксплуатации, поскольку его благополучие зависит от трудовых усилий эксплуатируемых. Объяснение того, как отношения труд - капитал генерируют эксплуатацию, хорошо известно из работ К. Маркса. Рабочие, не имеющие собственности и стремящиеся обеспечить себя средствами к существованию, вынуждены вступать в отношения обмена с собственниками средств производства, продавая свою способность к труду. При этом рабочие соглашаются определенным образом работать в течение конкретного времени в обмен на зарплату, которую они используют для приобретения средств к существованию. В силу властного положения капиталиста в отношениях с рабочими, он способен заставить работника производить больше, чем требуется для обеспечения средств его существования. В результате рабочий производит прибавочную стоимость, которая присваивается капиталистом в форме прибыли. Прибыль, как количество общественного продукта, которое остается после вычитания стоимости всех затраченных ресурсов, является формой присвоения продуктов труда рабочих. Описание такого отношения, как эксплуатация, вскрывает основу существующего конфликта между капиталистами и рабочими в отношениях занятости.

Таким образом, в социологическом классовом анализе важнейшей проблемой является распознавание антагонизма материальных интересов, которые связаны в классовые отношения посредством присвоения трудовых усилий, основаны на собственности на средства производства и детерминируют отношения эксплуатации.

Фактор собственности, по Э. Райту, в современном капиталистическом обществе определяет существование трех базисных классов:

142

1) 1) капиталистов (эксплуатирующих), которые владеют средствами производства и наемными работниками;

2) 2) рабочих (эксплуатируемых), которые не владеют средствами производства и продают свою рабочую силу капиталистам;

3) 3) мелкой буржуазии (не эксплуатирующие, не эксплуатируемые), которые владеют и используют средства производства без применения наемных рабочих392[33].

В данном базисном классовом разделении привлекает внимание взгляд Э. Райта на мелкую буржуазию (предпринимателей) как реальную классовую позицию в обществе с рыночными отношениями, однако существующую вне капиталистических средств производства.

Фиксация названных классов позволяет, однако, лишь сравнить данный тип обществ с обществами некапиталистическими, вместе с тем, не дает возможность увидеть вариации внутри структуры классовых отношений в самом капиталистическом типе общества, особенности жизненных практик, классового сознания и конфликта между представителями классов. Кроме того, данный концепт класса игнорирует отношения, которые существуют за пределами сущностной поляризации капиталистов и рабочих: прежде всего, проблемы размещения “среднего класса” - людей, которые не обладают собственностью на средства производства, вынуждены продавать свою способность к труду, но при этом не выглядят частью “рабочего класса”, - а также всех тех индивидов, чьи трудовые усилия не оплачиваются.

Решая данную проблему, Э. Райт вновь опирается на теоретические разработки Дж. Роемера и в более поздних работах вводит еще две оси измерения класса занятых: • · их отношение к власти, влиянию внутри производственного процесса, • · обладание умениями и квалификацией393[34]. При рассмотрении критерия власти, влияния автор учитывает то, что капиталисты не просто владеют средствами производства и наемной рабочей силой, но господствуют над работниками в рамках производственного процесса. Таким образом, менеджеры, управляющие разного уровня могут быть представлены как осуществляющие власть, делегированную капиталистами в процессе производства. Данный аспект порождает противоречивость их положения в системе классовых отношений: они одновременно могут быть рассмотрены как представители класса капиталистов, так и класса рабочих. В первом случае их близость обоснована осуществлением функции господства над рабочими; во втором случае – они так же являются контролируемыми и эксплуатируемыми капиталистами в процессе производства. Чем более высокое положение управленец занимает во властной иерархии, тем ближе его интересы к интересам собственников, и наоборот.

Кроме того, измерение власти как критерия дифференциации классовой позиции позволяет также сосредоточить внимание на отношениях между заработком и присвоением излишка. Стратегическая позиция управленцев в организации производства дает им возможность претендовать на существенную часть общественного дохода в форме относительно высокой заработной платы, которая превышает стоимость затраченных трудовых усилий (включая мастерство и квалификацию). В таком процессе присвоения задействованы специфические механизмы, которые, вслед за Э. Райтом, можно определить как “рента за лояльность”. В более ранних работах Э. Райт определял данный тип отношений как

392[33] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 17. 393[34] Там же, с. 19-23.

143

также отношения эксплуатации394[35]. Вместе с тем, данный тезис вызывает сомнения, поскольку управленцы вносят значительный вклад своей трудовой, организационной активностью в процесс производства общественного дохода и фактические размеры данного вклада нередко трудно оценить. Кроме того, в интересах самого производственного процесса является мотивировать управленцев эффективно и ответственно использовать власть, которой они наделены. Это определяет их привилегированное положение внутри классовых отношений.

Вторая ось измерения класса занятых – обладание специальными умениями и знаниями, определяющее специфический вид власти и, тем самым, различное положение внутри классовых отношений. Э. Райт фактически адаптирует определение Джона Роемера, который говорил об умениях как “неотчуждаемых” ресурсах, по сравнению с “отчуждаемой собственностью (внеличностными средствами производства)”395[36]. Такие очевидные различия в ресурсах способны формировать две альтернативные системы эксплуатации: одна основана на “капитале”, другая – на “квалификации”.

Влияние специальных умений и знаний на классовые отношения может также проявляться через ассоциации с различными видами символического капитала и жизненных стилей, что проанализировано П. Бурдье396[37]. Вместе с тем, можно вполне согласиться с Э. Райтом в том, что, несмотря на важность культурных коррелят класса в объяснении целого спектра социологических вопросов, они не конструируют рациональное основание для измерения расположения класса в системе общественных отношений и объяснения роли квалификации в данном измерении. Исключение может составлять ситуация, когда символический, культурный капитал играет роль в приобретении специальных умений и дипломов. В работе 1989 года Э. Райт отмечает, что местоположение специалистов, обладающих знаниями и дипломами, также как и управленцев, является двойственным, близким одновременно как капиталистическому, так и рабочему классу. Отсюда следует вывод о том, что “эксплуатация умений лучше может быть представлена как основа для страты внутри классов, чем для классового разделения как такового”397[38].

Данная неопределенность в размещении “нового среднего класса”, или по Э. Райту – “класса специалистов, экспертов”, вызвала наиболее серьезную критику концепции Э. Райта как “неадекватной существующей реальности”398[39]. Вместе с тем, уже в более поздних работах, отвечая на критику, автор утверждает относительно самостоятельное значение критериев власти и квалификации в размещении и образовании классов. Следуя логике Э. Райта, можно утверждать, что представители “нового среднего класса” - управленцы и специалисты – существенным образом отличаются от мелкой буржуазии (предпринимателей): если первые имеют непосредственное отношение как к эксплуатируемым, так и к эксплуатирующим, то вторые не связаны с эксплуатацией.

Таким образом, Э. Райт строит карту классовых размещений путем добавления к фундаментальному разделению отношений капиталистического присвоения позиций внутри властной иерархии и иерархии, связанной с обладанием дефицитными умениями и знаниями (см. рисунок 3.2.2). При этом автор утверждает,

394[35] Wright E. A General Framework for the Analysis of Class Structure // Politics and Society. Vol.13, 1984. - P. 399-402. 395[36] Roemer J.E. A General Theory of Exploitation and Class. - Cambridge: Harvard University Press, 1982. - Р.202, 212, 242, 285-286. 396[37] Бурдье П. Социология политики / Пер. с фр. – М.: Socio-Logos, 1993. - С. 33-158. 397[38] Wright E. O., et al. The Debate on Classes.-London:Verso,1989. - Р. 347. 398[39] См., к примеру: Weil R. Contradictory Class Definitions: Petty Bourgeoisie and the “Classes” of Erik Olin Wright // Critical Sociology. 1995. Vol. 21, № 3. - Р. 3-37.

144

что представленные в типологии ячейки не являются классами как таковыми. Нередко полярные позиции “капиталистов” и “рабочих” называют классами. Однако, с его точки зрения, более точно говорить о фундаментальных позициях, по которым группы занятых размещаются в структуре классовых отношений399[40].

Рисунок 3.2.2. Типология классовых отношений по Э. Райту400[41] Отношение к средствам производства:

Собственники Служащие

1 Капита-листы

4 Специа-листы менедже-ры

7 Полуквал. руководители

10 Неквал. Руково-дители

2 Мелкие работо-датели

5 Специа-листы суперви-зоры

8 Полуквал. супервизоры

11 Неквал. суперви-зоры

Количество

служащ

их

Отсутствуют Мало Много Мало Отсутству-ют 3

Мелкая буржуа-зия

6 Служащ. исполни-тели

9 Квалифиц рабочие

12 Неквал. рабочие

Исполнит. Ср .руковод. Менедж.

Отнош

ение

к влиянию

Отношение к дефицитным умениям Специалисты Полуквал. Неквалифиц.

По отношениям к средствам производства при капитализме определяются классовые позиции групп: • · крупных капиталистов, • · мелких и средних работодателей, • · мелких буржуа (предпринимателей), самозанятых без участия наемных

работников. По измерению власти, влияния (как в отношении физического капитала, так и труда) выделяются противоречивые классовые позиции: • · крупных менеджеров, руководителей, которые вовлечены в принятие

организационных решений, • · рядовых руководителей, мастеров и бригадиров, которые имеют власть над

подчиненными, но не вовлечены в процесс принятия организационных решений; • · специалистов-технократов, обладающих контролем над физическим

капиталом. По измерению специальных умений, знаний: • · разделение между профессиями, требующими высокую академическую

квалификацию, и иными, которые требуют более низкий уровень специальной подготовки.

399[40] Wright E. Class Counts. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 24. 400[41] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 25.

145

Таким образом, если термин “классовое размещение” Э. Райта подобен термину “классовая позиция” Д. Локвуда, то содержательное наполнение терминов данными авторами совершенно различно. “Классовое размещение” по Э. Райту предполагает, прежде всего, (не-)возможность эксплуатации. Именно данный фактор, согласно автору, структурирует позиции классовых образований. Их иерархию можно отразить следующей схемой (см. рисунок 3.2.3):

Рисунок 3.2.3. Иерархия отношений между классовыми позициями в современном

капиталистическом обществе (в логике Э. Райта)

1. Капиталисты 2. Высший средний класс (менеджеры, специалисты)

3. Мелкая

Порог

4. Низший средний класс (супервизоры, квалифицированные служащие)

буржуа-зия эксплу-атации

5. Рабочий класс (неквалифицированные служащие, рабочие) Андеркласс

Аналогично Дж. Элстеру, Э. Райт также вносит игровые теоретические принципы в марксистский анализ классовых отношений, представив организацию производственных отношений как специфическую игру, в которой акторы имеют различные производственные ресурсы (прежде всего такие, как собственность, влияние и умения), что определяет их доходы и классовое положение. А явление эксплуатации рассматривается как результат частичной коалиции игроков, достигаемой через распределение различных ролей в организации производства.

Использование данной схемы создает существенную проблему размещения тех, кто не вовлечен в оплачиваемый трудовой процесс и в современных обществах составляет обычно более половины населения. Каждая из таких групп – дети, студенты, нетрудоспособные, безработные, находящиеся на социальном иждивении, домохозяйки, пенсионеры и др. – представляет собой самостоятельную проблему.

Э. Райт находит интересное решение данной гносеологической проблемы, с которым трудно не согласиться. Автор вводит два взаимодополняющих измерения, имеющих внутренние альтернативы: 1) 1) наличие связи с классовой структурой через семейные отношения или

отсутствие таковой связи; 2) 2) “непосредственное” или “опосредованное” классовое положение. Непосредственное классовое положение определяется совокупностью важнейших ресурсов, которыми индивид непосредственно обладает, будучи включенным в систему производственных отношений. Опосредованное классовое положение вытекает из семейных связей401[42]. Часто люди являются носителями как направленного, так и опосредованного классового положения. Такая комбинация может как усиливать, так и ослаблять позиции. В таких ситуациях особой социологической проблемой становится анализ кросс-классовых семей, особенностей проявления у их представителей классового сознания.

401[42] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 26-27.

146

Особое решение имеет проблема размещения тех, кто определяется понятием андеркласса. Необходимо учитывать то, что данное понятие в современных дискуссиях употребляется в разных значениях. Чаще всего оно либо отождествляется с Марксовым понятием “люмпен пролетариат”, группой “социального исключения”, либо используется для описания группы бедных, условия жизни которых являются особенно отчаянными и у которых отсутствуют перспективы улучшений402[43]. Э. Райт, следуя своей классовой концепции, определяет андеркласс как такую “категорию социальных агентов, которые являются экономически угнетенными, но не подвергаются систематической эксплуатации в данной классовой системе”403[44]. Различные типы классовой структуры генерируют различные формы андеркласса. В неиндустриальных обществах, утверждает автор, стержневым ресурсом, который определяет андеркласс, является земля. В современных обществах таким основным ресурсом стала собственная рабочая сила. Такая рабочая сила, которая не обладает экономической ценностью, то есть, не является продуктивной и не может быть продана, становится фактором андеркласса. Обладатели такой рабочей силы, полагает Э. Райт, и не могут быть эксплуатируемыми. Отсюда, человеческое существование таких людей зависит от взгляда на логику общественных отношений: либо это логика максимизации благополучия наиболее лишенных людей (в стиле Дж. Роулса), либо логика “выживания сильнейших”.

Положение в структуре классовых отношений определяет возможность индивидов, объединенных в группы, проявить себя как класс. Эти проявления могут быть обнаружены как на микро-уровне – в отношениях между размещением класса, индивидуальными классовыми практиками и классовым сознанием404[45]; так и на макро-уровне – в отношениях между классовой структурой, классовой борьбой и классовой формацией. Классовое сознание и классовая борьба выступают тем фокусом, через который класс заявляет свою субъектность как коллективный актор. Именно их изучение и составляет важнейший этап в логике классового анализа Э. Райта. Однако если автору удалось существенно развить схему классовых размещений, то анализ классового сознания и борьбы намечен лишь в общих чертах.

Э. Райт полагает, что изучение классового сознания означает, по сути, изучение отдельных аспектов ментальной жизни индивидов. К таким важнейшим аспектам - измерениям классового сознания - относятся вера, восприятия и наблюдения, идеи и теории, предпочтения, которые отражают материальные интересы акторов. Содержание веры и результаты веры, проявленные в намерениях, выборах и практиках, определяют, по мнению автора, отличительные черты класса405[46]. Именно данные аспекты отражают классовые черты личностной субъектности и являются дискурсивно доступным элементом индивидуального классового самосознания. В своем международном проекте по сравнительному классовому анализу (Comparative Class Analysis Project) Э. Райт развивает и

402[43] The Concise Oxford Dictionary of Sociology / Ed. вy G. Marshall. - Oxford Univer. Press, 1996. - Р. 542-543. 403[44] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 27. 404[45] Под “отношениями” Э. Райт понимает любые систематически повторяющиеся модели взаимодействий между элементами. См.: Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. -Cambridge University Press, 1997. - Р. 374. 405[46] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 383-384.

147

эмпирически апробирует шкалу для измерения классового сознания406[47], которая имеет заметные отличия на различных этапах исследования (1985-1987-1997). Автор на эмпирическом материале убедительно показывает существенные отличия классового сознания классовых образований в различных странах.

Ярко контрасты идеологической поляризации классовых образований видны на примере трех стран – Швеции, США и Японии. Согласно данным Э. Райта, Швеция выглядит как наиболее поляризованное общество, а Япония - наименее. По сравнению со Швецией, в США коалиция рабочего класса является заметно менее антикапиталистической; вместе с тем, сущность капиталистической коалиции здесь подобна. В Японии коалиции как капиталистического, так и рабочего классов идеологически выглядят наименее полярными. Данные коалиции различаются и по составу классовых образований. В США и Японии, в отличие от Швеции, коалиция буржуазии существенно расширена за счет противоречивых классовых позиций, однако, по-разному для данных стран. Так, в Японии противоречивые классовые позиции интегрированы в капиталистический класс, прежде всего, через квалификацию и дипломы, а не столько через власть. Обратное справедливо для США: властная иерархия здесь играет более важную роль в процессе формирования буржуазного класса, чем в других двух странах. В целом, модель идеологических классовых образований в Японии мало сопоставима с моделями в других двух странах и не соответствует стандартам ожиданий марксизма. Случай Японии подчеркивает то, что социальные неравенства по признаку квалификации и умений имеют, возможно, более глубокие эффекты на классовое сознание, чем неравенства в управленческой иерархии, а их связь с капиталистической эксплуатацией является более тонкой.

В отличие от К. Маркса, Э. Райт использует термин “классовое сознание” в более обобщенном смысле – как такую форму сознания, которая связана с относительно “правильным” и последовательным пониманием индивидами своих классовых интересов. Данную логику автора можно развить в терминах уровней зрелости классового сознания: зрелое сознание отличается целостностью и 406[47] Последний вариант шкалы для массового опроса (см.: Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. - Cambridge University Press, 1997. - Р. 410-411, 451-456) автор фокусирует на 5 пунктах, с его точки зрения, имеющих наиболее направленное классовое выражение. Все пункты представляют собой вопросы, построенные по типу шкалы Лайкерта, в которых респондентов просят сказать совершенно согласны ли они, согласны, не согласны, либо совершенно не согласны с каждым из следующих утверждений: 1. 1. “Корпорации приносят выгоду собственникам за счет рабочих и потребителей. 2. 2. Закон должен запрещать администрации во время забастовки нанимать

рабочих на места бастующих. 3. 3. В этой стране многие люди получают доход намного меньший, чем они

заслуживают. 4. 4. Крупные корпорации в данном обществе сегодня имеют слишком много

власти. 5. 5. Работники-исполнители на своих рабочих местах могли бы работать более

эффективно, если бы не было начальников”. Ответу на каждый вопрос присваивается оценка от –2 (“определенная прокапиталистическая” позиция), -1 за “довольно прокапиталистическую” позицию, 0 за ответ “не знаю”, +1 - неуверенная антикапиталистическая позиция, +2 за определенную антикапиталистическую позицию. Затем шкалы по этим индивидуальным пунктам комбинируются и на этой основе конструируется простая добавочная шкала от –10 (крайняя прокапиталистическая оценка) до +10 (крайняя антикапиталистическая оценка). Если ответы респондентов представляют собой смешанные позиции по данным пунктам значимая оценка по весомым пунктам просчитывается и это значение затем умножается на 5. Такие результаты и представляют собой однородный ряд возможных оценок.

148

последовательностью отражения классового размещения, а также выражения и детерминации классовой практики. Вместе с тем классовая практика и местоположение класса накладывают определенные ограничения на сознание, а классовая практика способна трансформировать как местоположение класса, так и его сознание.

Размышления Э. Райта по поводу “классового сознания” сближаются с идеями “хабитуса” и “классовой позиции” П. Бурдье407[48], “классовой структурации” Э. Гидденса408[49], сформированности классов как “специфических социальных коллективов” Дж. Голдторпа409[50]. Это еще раз демонстрирует богатство социальной реальности и невозможность ее “размещения” в рамках какой-либо единственной парадигмы.

Вместе с тем, в основных чертах своей классовой схемы Э. Райт остается верным марксистской традиции и в последней опубликованной фундаментальной работе развивает концепцию трансформации классовых образований в классы410[51]. С его точки зрения, возможность возникновения и развития различных потенциальных классовых образований заключается в комбинации трех взаимосвязанных механизмов: • · эксплуатации, порождающей различные материальные интересы; • · жизненного опыта внутри определенной классовой структуры, на основе

которого возникает классовая идентичность; • · распределения классовых ресурсов, способствующего возникновению

привлекательности потенциальных социальных альянсов. В данной схеме автор, по сути, упускает из вида действие еще одного –

четвертого – механизма, к логике которого сам же и подводит в своем анализе. Это – механизм классового сознания, формирующий идеологическую классовую идентичность и способствующий проявлению класса в практике классовой борьбы (классовых действий). Действие указанных механизмов, по мнению автора, приводит к различным сценариям классовых образований, это: (а) возможные классовые образования: * классовая поляризация с промежуточным “буфером” среднего класса (по типу современной Швеции); * жесткая классовая идеологическая поляризация (по типу обществ классического капитализма 19 века, также России); *идеологически неполяризованные классовые образования с рабочим классом, инкорпорированным в идеологический блок среднего класса (по типу современных США); (б) мало- (не-)правдоподобные классовые образования: * с равным распределением классовых коалиций буржуазии, среднего и рабочего классов; * предполагающие всеобщую коалицию вокруг идеологии среднего класса; * фрагментированные образования со смешанными коалициями и их идеологическим проникновением в различные классовые позиции.

Данные сценарии вполне уместно приложить к анализу формирующегося социально-классового пространства постсоветского общества. Такое приложение позволит спрогнозировать тренды развития социально-классовых отношений и модель соответствующей социальной политики по их регулированию.

407[48] Бурдье П. Социология политики / Пер. с фр. - М.: Socio-Logos, 1993. - С. 42-52, 59-131. 408[49] Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: INWIN HYMAN, 1980 (1973). - P. 355. 409[50] Goldthorpe J. Women and Class Analysis: In Defence of the Conventional View // Sociology. 1983. Vol. 17. - Р. 465-488. 410[51] Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis.- Cambridge University Press, 1997. - Р. 397-399.

149

Концепция классовых отношений Э. Райта получает свое развитие и проверку в сравнительных социологических исследований последних лет. Особый вклад в изучение особенностей проявления класса, классового конфликта и сознания вносит группа социологов под руководством Дж. Келли и М.Д.Р.Эванс. Авторы пытаются примирить неомарксистский (представленный прежде всего работами Э. Райта) и градационный (традицию социо-экономических статусов П. Блау и О. Данкен) подходы, справедливо полагая, что каждый из них отражает существенные аспекты класса, которые могут быть объединены в целостность. Авторы видят возможность такого объединения через сопоставление «объективного класса», измеренного показателями уровня образования, власти и дохода, и “субъективного класса” как субъективной классовой идентификации411[52]. Нетрудно заметить, однако, что такое сопоставление, по сути, замещает неомарксистский подход неовеберианским и вносит целый ряд противоречий в процесс классового анализа.

Одним из важнейших марксистских тезисов является тезис о том, что с ростом индустриализации относительный размер заработной платы рабочего класса понижается и сохраняется на уровне, способном обеспечить лишь потребности выживания. Кроме того, трудовые отношения в современных крупных организациях должны приводить рабочих к пониманию их общей судьбы, положения в обществе и, под влиянием этих условий, к политически организованной борьбе с целью улучшения такого положения. Данные процессы, с точки зрения марксизма, неумолимо ведут к интенсификации конфликта между средним классом и рабочим классом, управляющими и рабочими, между зажиточными и бедными. Этот тезис постоянно подвергается критике со стороны как противников, так и сторонников марксистского подхода к анализу современного общества. В рамках международной программы социального обследования (International Social Survey Programme) Дж. Келли и М. Эванс поставили задачу проверить тезис относительно воздействия государства благосостояния в его либерально-консервативной и социал-демократической моделях на восприятие классового конфликта412[53]. Авторы проанализировали данные 18 репрезентативных массовых опросов, проведенных между 1987 и 1997 годами в 11 продвинутых индустриальных странах413[54], и пришли

411[52] Kelley J., Evans M.D.R. Class and Class Conflict in Six Western Nations // American Sociological Review. 1995, Vol. 60, April. - Р. 157-178. 412[53] В исследовательской методологии заложен определенный парадокс, поскольку в основу проекта по изучению социальных неравенств и классового конфликта была положена классовая схема Дж. Голдторпа, которую обычно определяют как неовеберианскую. Вместе с тем, сам Дж. Голдторп неоднократно подчеркивал отсутствие существенных различий в марксистском и веберианском подходах и отрицал определение своей схемы как неовеберианской (см. раздел 3.3 настоящей работы). Kelley J., Evans M.D.R. Class and Class Conflict in Six Western Nations // American Sociological Review.1995, Vol. 60, April. - Р. 161-162; Kelley J., Evans M.D.R. Does the Welfare State Reduce Class Conflict? Public Perceptions in 11 Nations/Paper presented through ISA, RC 28, May 1999.-P.26. 413[54] Респондентам предлагалось дать ответы на три вариации вопроса: “Во всех странах существуют различия или даже конфликты между разными социальными группами. По вашему мнению, в вашей стране как велик конфликт между бедными людьми и богатыми людьми” (вариации – “менеджерами и рабочими”, “рабочим классом и средним классом”). Восприятие конфликта авторы измеряют с помощью упорядоченной мульти-номинальной шкалы логической регрессии (“нет конфликта”, “небольшой конфликт”, “сильный конфликт”, “очень сильный конфликт”). См.: Kelley

150

к выводу об их несоответствии марксистским ожиданиям усиления конфликта. Сопоставление данных по разным странам позволяет утверждать то, что социальная политика “государства благосостояния” заметно понизила классовый конфликт в данных странах, хотя и не в огромных масштабах. Причем, в странах, реализовавших социал-демократическую модель, понижение конфликта особенно существенно. По данным авторов, в среднем социальный конфликт между бедными и богатыми понизился примерно на 20%, индустриальный конфликт между управляющими и рабочими – на 10%, классовый конфликт (между рабочим и средним классами) также понизился на 10%414[55].

Высокий уровень методологической и методической аргументированности полученных выводов все же не устраняет сомнений в адекватности данных количественных оценок реальной ситуации. Сложность процессов восприятия и интерпретации реальности вряд ли допускает крайне упрощенные схемы ее оценивания только с помощью выяснения поверхностных суждений респондентов без фиксации социально-классовых практик и спектра социально-классовых установок. Для решения указанной задачи хорошим образцом, с нашей точки зрения, может служить широко апробированная кумулятивная шкала социальных дистанций Богардуса, отличающаяся простотой и применяемая в практике исследований межэтнических отношений. Вместе с тем, данные Дж. Келли и М. Эванс позволяют сделать вывод о важности учета социально-классовых последствий выбора трансформирующимися странами Восточной Европы, в том числе и Украиной, модели социальной политики. И, по-видимому, в ближайшие десятилетия в данных обществах проявится заметное расхождение в социально-классовых отношениях как следствие разных политических выборов.

И все же, наряду с выводами Дж. Келли и М. Эванс, сохраняющаяся актуальность данной проблемы подтверждается результатами изучения общественного мнения о существовании в развитых индустриальных странах классовой борьбы. В таблице № 3.2.1 приведены результаты массовых опросов в западных индустриальных обществах, полученные службой Гэллапа в последние тридцать лет.

Таблица 3.2.1 Динамика ответов респондентов западных индустриальных стран на вопрос:

“Как Вы думаете, существует классовая борьба в Вашей стране или нет?” (в % к опрошенным)415[56] Дата опроса “Существует” “Не существует” “Не знаю” 1964, июль 48 39 13 1974, февраль 62 27 11 1984, март 74 20 6 1991, июль 79 16 4

Согласно приведенным данным, несмотря на существенные позитивные социальные изменения в данных странах за указанный период, массовое повышение уровня жизни, возможностей политического, гражданского участия, рост экономической демократии, массовое восприятие классовой полярности и конфликтности отношений остается не просто высоким, а, более того, заметно

J., Evans M.D.R. Does the Welfare State Reduce Class Conflict? Public Perceptions in 11 Nations / Paper presented through ISA, RC 28, May 1999. - P. 7-9. 414[55] Kelley J. , Evans M.D.R. Does the Welfare State Reduce Class Conflict? Public Perceptions in 11 Nations. /Paper presented through ISA, RC 28, May 1999. - Р. 15. 415[56] Gallup Political Index Report, 371, July, 1991.

151

выросло. Такая ситуация может служить подтверждением сохраняющегося значения класса и центрального марксистского тезиса о дальнейшей поляризации классовых отношений. В современном нам мире происходит развитие новых форм поляризации на основе отношений отчуждения: поляризация возможностей социального включения, доступа к культуре, автономии и самоконтроля деятельности, глобальных и локальных масштабов контроля и др. Новые формы отчуждения схватываются массовым сознанием, формируют специфическое видение мира, в котором конфликт и борьба за преодоление социального отчуждения продолжают играть значительную роль.

4.3 Рыночная и трудовая ситуации как факторы класса (специфика классовой схемы Дж. Голдторпа) Как ранее социология М. Вебера стала ответом на теоретический вызов

марксистской социальной теории, так и позже развитие веберовской теории социальной стратификации и классов шло явно или неявно в диалоге с теоретиками марксизма. М. Вебер утвердил взгляд на рыночную позицию как фактор неравенства жизненных шансов людей, определяющих их классовую ситуацию, а также класс, основанный на подобной ситуации416[1]. Однако теоретический акцент на множественных факторах класса сыграл двойственную роль в истории социологического анализа. С одной стороны, существенно обогатил представления о классе как сложном социальном феномене, имеющем объективно-субъективную, структурно-деятельностную природу; с другой стороны, на протяжении довольно долгих лет стимулировал эмпирические поиски комплексных индикаторов класса, которые сопровождались концептуально слабым эмпиризмом.

Серьезные шаги в теоретическом развитии веберовского подхода, в повышении к нему социологического интереса были предприняты Д. Локвудом в 50-60-е годы. Концептуальная рамка анализа классовой позиции, предложенная Д. Локвудом417[2], изначально была основана на теоретической “смеси”: взятые от М. Вебера концепты рыночной и статусной ситуаций, дополненные концептом трудовой ситуации, имеющим непосредственное отношение к Марксовому понятию производственных отношений. Позже Э. Гидденс развил данные позиции в целостную концепцию структурации. Он обратил внимание на фактор рыночных возможностей как важнейший, ведущий к созданию трех классов, основанных на собственности, квалификации и рабочей силе. Однако в этих различиях Э. Гидденс увидел лишь фундамент, на основе которого происходит формирование классов в процессе структурации418[3]. Данный процесс автор рассматривал как комплексный, в котором цепь ситуаций может влиять на классовое присоединение и действие, в том числе определять их. Такие цепи, по Э. Гидденсу, объединяют разные ситуации: от разделения труда и отношений влияния на рабочем месте – через формы разделений на группы – к долговременным тенденциям социальной мобильности. Это был поворот концептуальной рамки Д. Локвуда от описания классовой ситуации к целостному объяснению процесса классового образования.

Данная идея была подхвачена группой социологов Наффилдского колледжа Оксфорда под руководством Дж. Голдторпа419[4]. Ими была разработана программа

416[1] См. раздел 1.2 настоящей работы. 417[2] Lockwood D. The Blackcoated Worker. - London: George Allen and Unwin, 1958. 418[3] Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: UNWIN HYMAN, 1980.- P. 355. 419[4] Goldthorpe J., Hope K. The Social Grading of Occupations. - Oxford: Clarendon Press, 1974; Goldthorpe J., llewellyn C., Payne C. Social Mobility and Class Structure in Modern Britain. - Oxford: Clarendon Press, 1980; Erikson R., Goldthorpe J. H. The

152

классового анализа, которая отразила потребность исследовать условия, при которых “класс в себе” становится “классом для себя”, т.е. условия, при которых “индивиды, разделяющие подобные классовые позиции, приходят к определению своих интересов в классовых терминах и потребности действовать коллективно”420[5]. Обычно комментаторы программы Дж. Голдторпа описывают ее как развивающую веберианский подход к социальным неравенствам и структуре. Однако более точно говорить о том, что автор, продолжая линию Д. Локвуда, адаптирует классовые принципы социальной дифференциации как К. Маркса, так и М. Вебера, ищет рациональный синтез идей в приложении к обществам поздней современности. Сам же автор неоднократно утверждает, что оппозиция между Марксовой и Веберовской концепциями, распространенная в социологических учебниках, во многих отношениях является преувеличенной421[6]. Данная позиция проявляется не только в использовании, по сути, принципа дополнительности в построении концепции, но также и в том, что программа Дж. Голдторпа развивается в постоянном диалоге с концепцией и исследовательскими выводами Э. Райта. Общее и различное в данных программах позволяет рассматривать их как взаимодополняющие. Обе программы выбирают общее магистральное направление анализа:

классовая структура --- сознание --- отношение --- действие; и различные, но пересекающиеся познавательные пути.

Дж. Голдторп, так же, как и Э. Райт, полагает, что стартовая точка анализа лежит в идентификации классовой структуры, из которой производятся сознание и действие. Однако, в отличие от Э. Райта, считает, что классовые действия являются, скорее, случайным, а не закономерным результатом размещения класса в классовой структуре. Такой вывод становится итогом логики анализа, в основу которой положены не концепты отчуждения и эксплуатации, а Веберовский концепт рыночной ситуации и переинтерпретированный марксистский концепт производственных отношений или “трудовой ситуации”, которые представляются как источники класса.

Дж. Голдторп начинал свою активную исследовательскую деятельность совместно с Д. Локвудом и непосредственно воспринял развитые им концепты422[7]. Понятия рыночной и трудовой ситуаций были представлены как комплексные единицы анализа, отражающие и детерминирующие сложность подвижной системы социальных неравенств в их экономической определенности. В более поздних работах Дж. Голдторп и Р. Эриксон, следуя за Д. Локвудом, определяют “рыночную ситуацию” как экономическую позицию в узком смысле, которая проявляется через совокупность материальных вознаграждений и жизненных шансов. Рыночная ситуация описывается показателями источника и размера дохода, степени устойчивости служебного положения, рабочего места и возможности восходящей профессиональной мобильности. Понятием “трудовая ситуация” отражается комплекс социальных отношений, в которые человек вовлекается на работе через свою позицию в разделении труда. Трудовая ситуация детерминируется как степенью автономности, самоконтроля на рабочем месте, так и степенью

Constant Flux. A study of class mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992.- 428 p. 420[5] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 21. 421[6] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 35. 422[7] Goldthorpe J. H., Lockwood D., Bechhofer F., Platt J. The Affluent Worker in the Class Structure. - Cambridge: Cambridge University Press, 1969.

153

квалификации423[8]. Дж. Голдсорп отказывается от используемого Д. Локвудом концепта статусной ситуации в определении класса. Автор справедливо полагает, что статусная ситуация, как позиция в иерархии престижа, связана не с определением класса, а является эффектом классовой позиции.

Использование данных концептов обнаруживает несоответствия в мировоззренческих подходах, характерных для Э. Райта и Дж. Голдторпа. Использование Дж. Голдторпом в дефинициях слова “ситуация” подчеркивает подвижность, неоднозначность, вариабельность положения человека в обществе и в системе социально-экономических отношений. Это – акцент не на историческую неизбежность формирования класса и принадлежности к нему, а акцент на историческую случайность, за которой стоят индивидуальные выборы и социальные закономерности, совокупное взаимодействие которых способно рождать различные социальные результаты. Комбинации ситуаций определяют различные классовые позиции.

В работах 70-х – начала 80-х годов Дж. Голдторп с коллегами объявляли своей целью показать общность индивидов, разделяющих подобную рыночную и трудовую ситуации. Позже автор развивает идею о цели классовой схемы как попытке дифференцировать позиции внутри трудовых рынков и производственных единиц в терминах определяемых ими трудовых отношений424[9]. Следуя как за К. Марксом, так и за М. Вебером, автор рассматривает трудовые отношения как фактор, детерминирующий структуру классовых позиций внутри современного общества. Показатель занятости выступает у Дж. Голдторпа стартовой точкой построения классовой схемы. На этой основе автор определяет три базисных разделения классовой позиции: * работодатели – те, кто покупает труд других и, таким образом, приобретает некоторую власть и контроль над ними; * самозанятые работники, которые не покупают труд других и не продают свой труд другим; * служащие – те, кто продает свой труд работодателям и, таким образом, принимает с их стороны некоторую власть и контроль над собой425[10]. Статусные показатели занятых, а именно, собственность, контроль и влияние на рабочем месте, позволяют проводить дальнейший анализ социальной дифференциации. В последующем анализе разделений Дж. Голдторпу удается учесть существенные изменения, происшедшие к концу ХХ века в индустриальном мире.

Важнейшим результатом экономического реструктурирования последних десятилетий стала, во-первых, трансформация собственности в корпоративные формы: как частные, так и государственные. Это привело к организационной определенности работодателей: не индивиды, а организации главным образом выступили в роли работодателей. Во-вторых, произошел значительный рост служащих, профессионалов в численности занятого населения, который сопровождался существенной дифференциацией форм занятости и бюрократизацией трудовых отношений (см. иллюстрацию на примере Британского общества в таблице 3.3.1). Из первого явления вытекает любопытное следствие: превращение класса работодателей преимущественно в группу, состоящую из мелких работодателей, насчитывающих скорее десятки, чем сотни служащих.

Таблица 3.3.1

423[8] Там же, с.15. 424[9] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 35. 425[10] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies. Oxford: Clarendon Press, 1992, p. 37-40.

154

Изменение численности профессиональных групп в Британском обществе с 1951 по 1981 гг. (в %, 1951 г. – 100%)426[11]

1. Высококвалифицированные профессионалы 227,6 2. Профессионалы более низкой квалификации 258,4 3. Работодатели и собственники 80,9 4. Менеджеры и администраторы 212,5 5. Служащие, клерки 156,4 6. Супервизоры, мастера, инспекторы 181,7 7. Квалифицированные рабочие 79,6 8. Полуквалифицированные рабочие 86,2 9. Неквалифицированные рабочие 91,8

В целом 112,8

Вовлечение владельцев крупных предприятий в корпоративные отношения детерминировало их гораздо более интенсивное включение в управление по сравнению с мелкими работодателями-предпринимателями. Это сблизило крупных собственников с высокооплачиваемыми менеджерами. На этой основе Дж. Голдсорп увидел возможность конструирования нового классового элемента.

В условиях существенного роста численности профессионалов и служащих, а также дифференциации трудовых отношений рассмотрение всех служащих как занимающих подобную классовую позицию оказывается неадекватным. Дж. Голдторп приходит к выводу, что следствием отношений работодатель / служащий, основанных на гетерогенных принципах, является возникновение различных трудовых и рыночных ситуаций, среди которых значащие различия также могут быть определены в классовых терминах. Дж. Голдторп развивает идеи К. Реннера и Р. Дарендорфа427[12] о том, что основные различия определяются различиями в трудовых контрактах и условиях работы, типичных для организационных бюрократий, как частных, так и государственных. Современные трудовые отношения в бюрократических организациях предполагают долговременный и более диффузный обмен. Работники предоставляют свои услуги организации в обмен на компенсацию, в которую входят не только формы вознаграждения за работу, такие, как зарплата и различные иные доходы, но также и элементы перспективы (к примеру, прогрессивная шкала зарплаты, гарантированная занятость, служебный рост и др.). Анализ данной ситуации позволил Дж. Голдторпу сделать утверждение о том, что термин “служебные отношения” более точно, чем термин “трудовой контракт”, отражает реальный характер трудовых отношений в современных организациях, при которых служащие используют делегированную власть или специальные знания и умения в интересах организации-работодателя428[13]. В служебных отношениях важнейшую роль играет не только, или не столько легальная сфера власти и рациональности, сколько моральные обязательства.

“Служебные отношения”, таким образом, согласно Дж. Голдторпу, могут быть поняты как средства, с помощью которых организация-работодатель создает и поддерживает моральные обязательства; либо как функциональная альтернатива направленному контролю через организационные цели и ценности по отношению к 426[11] Routh G. Occupations of the People of Great Britain, 1801-1981. London: MACMILLAN, 1987, p. 37. 427[12] Dahrendorf R. Class and Class Conflict in the Industrial Society. - London: Routledge, 1959; Renner K. The Service Class. - London, 1978. 428[13] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 42.

155

тем служащим, кому организация доверяет значительную долю принятия решений429[14].

Именно отсюда возникает существенное неравенство между теми служащими, которые вовлечены в служебные отношения, и теми, трудовые отношения которых регулируются трудовым контрактом. Наиболее сильно данные различия проявляются между преимущественно получающими жалованье профессионалами: высокопоставленными специалистами, администраторами и менеджерами, - и в основном получающими зарплату рядовыми служащими. Дж. Голдторп полагает, что “служебные отношения”, как идеальный тип, конституируют основу нового класса в современном индустриальном обществе – “служебного класса”430[15]; в то время, как отношения трудового контракта, также как идеальный тип, являются основой “рабочего класса”431[16]. Таким образом, проведенный Дж. Голдторпом анализ происхождения классовых позиций позволяет ему сконструировать классовую схему, которая в наиболее развернутом варианте представлена в таблице № 3.3.2. Все выделяемые автором классы, по сути, группируются в три основных: 1) 1) служебный класс – профессионалы, менеджеры, администраторы; 2) 2) промежуточный класс – “белые воротнички”, мелкие собственники,

управленцы среднего и низшего уровней; 3) 3) рабочий класс – работники ручного труда, не имеющие отношения к

функциям власти, контроля. Дж. Голдторп подчеркивает, что данная схема отражает не иерархию престижа

или жизненных стилей, но структуру классовых отношений432[17]. Но именно эта позиция и явилась предметом наиболее сильной критики, поскольку природа отношений его схемы является проблематичной. Распределение

Таблица 3.3.2. Классовая схема Дж. Голдторпа433[18]

Полная версия Семи-классовая версия Пяти-классовая версия

I Высокодипломированые профессионалы, админ. и гос.чиновники, менеджеры в крупных учреждениях, крупные собственники II Дипломир. профессионалы, администраторы, государствен. служащие; менеджеры некрупных пром. предприятий

I+II Служебный класс: Профессионалы, администраторы, менеджеры, высокообразованные технические специалисты

I-III Служащие

429[14] Goldthorpe J. The service class revisited // Social class and the middle class / Ed. by I. Butler and M. Savage.- London: UCL Press, 1995. - Р. 314. 430[15] Данная зависимость хорошо просматривается на примере российской, советской социальной истории, в которой класс «интеллигенции» подобен Голдторпову “служебному классу”. Более того, российская культура и русский язык запечатлели данную смысловую нагрузку в словах и словосочетаниях типа: “служащий”, “быть на службе”, “служебный кодекс” и т.п. 431[16] Goldthorpe J., llewellyn C., Payne C. Social Mobility and Class Structure in Modern Britain. - Oxford: Clarendon Press, 1980. - Р. 23-39. 432[17] Goldthorpe J., llewellyn C., Payne C. Social Mobility and Class Structure in Modern Britain. - Oxford: Clarendon Press, 1980. - Р. 43. 433[18] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 38-39.

156

Ша Высокообразованные служащие рутинного труда (управление, коммерция) Шб Малообразованные служащие рутинного труда (продавцы, обслуж. персонал)

Ш Промежуточный класс: в администрировании и коммерции, рядовые служащие

IYa Мелкие собственники, ремесленники и т.п., имеющие работников IYб Мелкие собственники, ремесленники без работников

IYa+б Мелкая буржуазия: мелкие собственники и ремесленники, с и без работников

IYа+б Мелкая буржуазия

IYc Фермеры, мелкие “держатели”, самозанятые в первичном производстве

IYc Фермеры: Самозанятые работники в первич-ном производстве

IYc+YIIб Сельскохо-зяйственн. работники

Y Малообразованные техники, бригадиры YI Квалифицированные рабочие

Y+YI Квалифици-рованные рабочие: техники, бригадиры, квалифиц. рабочие

Y+YI Квалифици-рованные рабочие

YIIa Полу- и неквалифици- рованные рабочие (не в с/х)

YIIa Неквалиф. рабочие (не в с/х)

YIIб Сельскохозяйственные и другие рабочие в первичном производстве

YIIб Сельскохозяйствен-ные работники

YIIa Неквали-фициров. рабочие

профессий по отдельным классовым категориям активно оспаривается исследователями434[19].

Рыночная фрагментация общества создает неисчислимые разделения рыночных и трудовых ситуаций, за которыми трудно увидеть, где один класс начинается, а другой заканчивается. Вместе с тем, конструкцию классовой схемы надо рассматривать лишь как отправную точку стратегии классового анализа. Данная схема разделяет занятое население по отношению к рынку и производственным отношениям; именно внутри этой структуры отношений способны формироваться реальные классы.

Несомненной заслугой Дж. Голдторпа можно считать то, что он рассмотрел формирование класса как эволюционный процесс. В данном процессе выделяются две взаимосвязанные стадии. Первая связана с обретением классом “демографической идентичности”, когда класс становится определяемым в качестве общности через некоторую его социальную протяженность, консистентность. Вторая стадия - формирование социо-культурной идентичности, проявляющейся через общность жизненного стиля и моделей предпочтений. В таком определении класс обладает эмерджентными свойствами, поскольку идентификация с конкретной классовой позицией существенным образом зависит от моделей социальной мобильности, а присоединение индивидов к классу - с подвижными в современном обществе позициями индивидов в структуре трудовых отношений и рынка.

Классовая схема Дж. Голдторпа получила проверку и убедительные подтверждения в многочисленных социологических исследованиях последних лет. Среди них - крупный исследовательский проект по изучению классовой структуры современной Британии, реализованный в середине 80-х годов исследовательской

434[19] См., к примеру: Marshall G., Rose D., Newby H. аnd Vogler C. Social Class in Modern Britain. - London: UNWIN HYMAN, 1988. - Р. 22.

157

группой Эссекского университета с участием Г. Маршалл и Д. Роуз435[20]; изучение политического сознания и поведения различных социальных классов, проведенное группами Дж. Эванс436[21], С. Бринта437[22]; группа Э. Хэлси изучила возможности классов в получении образования438[23]. Наконец, в основу международного проекта по изучению социальных неравенств, реализуемого с 1987 г. в рамках Международной программы социального обследования (ISSP), также положена методология Дж. Голдторпа439[24]. Данные исследования позволили развить рассматриваемую стратегию классового анализа: выделить социальные и политические характеристики классов, определить степень их различия в жизненных шансах, моделях ассоциаций и поведения. Анализ результатов Международного проекта по изучению социальных неравенств (1987 г.) убеждает в существовании заметных различий в сознании классов, выделенных по методу Дж. Голдторпа. Особенно значимы различия в восприятии классами социальных неравенств в конкретном обществе, в ассоциативных моделях достижения жизненного успеха, установках на поддержку государственной политики перераспределения440[25]. Так, представители рабочего класса во всех обследованных индустриальных странах более остро воспринимают существующие в обществе социальные неравенства в доходах (см. таблицу № 3.3.3).

На фоне приведенных стран только США выделяются относительным консенсусом в восприятии разными классами данной проблемы. Аналогично, у представителей рабочего класса более выражена установка на поддержку государственной политики перераспределения доходов441[26]. Наименее однозначными для представителей различных классов являются результаты определения ассоциативных моделей достижения жизненного успеха442[27]. С одной стороны, рабочий класс более склонен видеть важнейший фактор достижения

435[20] Там же. 436[21] Heath A., Jowell R., Evans G., Field J., etc. Understanding Political Change: the British voter 1964-1987. - Oxford: Pergamon, 1991. 437[22] Brint S., Cunningham W.L., Lee R.S. The Politics of Professionals in Five Advanced Industrial Societies // Citizen Politics in Post-Industrial Societies / Ed. by M. Rempel and T.N. Clark.- Boulder, Co.: Westview Press, 1997.- Р. 113-142. 438[23]Halsey A.H., Heath A.F., Ridge J.M. Origins and Destinations: family, class and education in modern Britain. - Oxford: Clarendon Press, 1987. 439[24] International Social Attitudes: the 10th BSA report / Ed. by R. Jowell, L. Brook, etc. SCPR, 1993. - Р. 123-143. 440[25] Там же. 441[26] В исследовании установка была измерена через оценку респондентами по 5-бальной шкале следующих принципов перераспределения: 1) “гарантированные стандарты жизни для безработных”, 2) “более высокие затраты на выплату пособий для бедных”, 3) “гарантированная работа для каждого”, 4) “обеспечение базисного дохода для каждого”. См.: Evans G. Class Conflict and Inequality // International Social Attitudes: the 10th BSA report / Ed. by R. Jowell, L. Brook, etc. - SCPR, 1993. - Р. 128. 442[27] В данном исследовании ассоциативные модели достижения жизненного успеха измерялись с помощью двух показателей: 1) “доминирующая идеология” – респондентам предлагалось оценить по 5-бальной шкале важность предложенных тринадцати вариантов путей достижения успеха в жизни; 2) “самооценка жизненных шансов” – респондентов просили выразить согласие / несогласие (по 5-бальной шкале) со следующим утверждением: “В [стране] люди, подобные мне и моей семье, имеют хороший шанс достичь наших стандартов жизни”. См.: Evans G. Class Conflict and Inequality // International Social Attitudes: the 10th BSA report / Ed. by R. Jowell, L. Brook, etc. - SCPR, 1993. - Р. 129.

158

жизненного успеха в социальном происхождении, в то время как служебный класс выделяет, прежде всего, фактор личностных качеств.

Такие ассоциации отражают мировоззренческие структуры сознания классов, определяют реальный социо-культурный разрыв между ними и получают разрешение в возможных и действительных социальных конфликтах. С другой стороны, эмпирические данные свидетельствуют о доминирующей во всех классах обследованных в рамках данной программы обществ идеологии индивидуализма, которая усиливается в постфордистской ситуации и стирает заметные различия в моделях достижения жизненного успеха, подчеркивает индивидуально ориентированные факторы.

Таблица 3.3.3. Восприятие социального неравенства представителями разных классов

(% согласных в каждом классе с тем, что “неравенства в доходах слишком много”)443[28]

Социальные классы Бри-

тания США Авст-

рия Германия Нидерланды

1.Служебный класс 64 53 69 60 38 2.Промежуточный класс

73 54 88 72 64

3.Мелкая буржуазия 69 53 86 59 60 4.Квалифициров. рабочие

85 61 93 77 76

5.Неквалифицир. рабочие

81 59 88 83 83

В целом 74 56 87 72 64 Коэф.коррел. (Eta) 0,21 0,08 0,25 0,19 0,30

Итак, сравнение рассмотренных выше подходов к классовому анализу современных неравенств позволяет сделать следующие выводы относительно их теоретической обоснованности и эмпирической приложимости.

Схемы классового анализа, разработанные Э. Райтом и Дж. Голдторпом, существенно обогатили теоретико-методологическое обоснование исследований классовых неравенств, процесса классового образования в структурах занятости. Обе схемы в значительной мере отразили то новое, что проявилось в отношениях собственности и занятости в обществах поздней современности. Пожалуй, главное их достоинство заключается в том, что они внесли в эмпирические исследования классовых отношений довольно строгую и аргументированную логику анализа. Не менее важно также то, что данные теоретические схемы показали возможные направления синтеза конкурирующих социологических парадигм.

Схемы Э. Райта и Дж. Голдторпа сравнивать сложно, поскольку они существенно развивались, перерабатывались авторами на протяжении примерно двух десятилетий дискуссий. В этом процессе происходило и их сближение. Не случайно комментаторы оценивают их либо как противоположные, разделяющиеся в своих неомарксистских и неовеберианских основаниях, либо – как подобные, отличающиеся лишь исследовательскими стилями, а не конфликтующими

443[28] Использованы данные, приведенные в работе: Evans G. Class Conflict and Inequality // International Social Attitudes: the 10th BSA report. Ed. by R. Jowell, L. Brook, etc. - SCPR, 1993. - Р. 128.

159

принципами444[29]. Вместе с тем, определенные различия в данных подходах явно просматриваются. В целом, главные из них можно сгруппировать в следующих пунктах: 1) природа дифференциации классовых позиций; 2) отношения между классовыми позициями и политической борьбой (конфликтами); 3) основные измерения дифференциаций в отношениях занятости.

Э.Райт и Дж. Голдторп демонстрируют разные уровни рефлексии по поводу социальной реальности. В практическом анализе общества возникает потребность не только знать, что из себя представляют явления реальности, но и как построить их объяснение. Отсюда возникает взаимосвязанная цепочка уровней практического анализа: онтологический – методологический – уровень практической теории (теории измерения, надежности и т.п.). Э. Райт обстоятельно развивает онтологический уровень, аргументированно показывает, что обусловливает бытие классовых неравенств и их форм, бегло “проходит” по методологическому уровню и довольно основательно разрабатывает практический уровень измерения и анализа классовых отношений. Данная логика определяет целостность и теоретическую обоснованность его анализа, хотя при этом ощущается некоторый разрыв схемы и ее практической приложимости. Для Дж. Голдторпа более важной оказывается разработка методологического и практического уровней анализа. Данная логика делает его схему менее теоретически обоснованной, но более подчиненной решению практических задач измерения. Тем не менее, в своей эмпирической части обе схемы классового анализа сближаются.

К выводу о подобии эмпирических результатов приходят различные исследователи, использующие в своей социологической практике данные схемы. Пожалуй, наиболее аргументированное заключение о релевантности и эмпирической близости классовых схем Э. Райта и Дж. Голдторпа дала еще в конце 80-х годов британская исследовательская группа под руководством Г. Маршалл445[30]. В эмпирическом исследовании классовых неравенств в современной Британии авторы параллельно использовали две теоретические схемы, последовательно пропуская сквозь них цепочку проблем анализа. Сравнение подтвердило эмпирическую близость подходов. Однако авторы также пришли к выводу о меньшей эмпирической ценности схемы Э. Райта как в смысле конструирования классовых категорий, так и в смысле результатов анализа обобщенных конструктов. Г. Маршалл отмечает многочисленные проблемы в использовании данной схемы, а именно: трудности в измерении ресурсов умений, мастерства, большую численность “пролетариев”, которые на самом деле таковыми не являются, и другое446[31]. Наряду с этим, выводы авторов в отношении схемы Дж. Голдторпа звучат более оптимистично. Они заключают, что “концепция класса в терминах рыночной и трудовой ситуаций выглядит в целом убедительно”, хотя при этом и отмечают трудности в приложении классовых категорий схемы Дж. Голдторпа к анализу женской занятости447[32].

Любые теоретические схемы всегда накладывают некоторое ограничение на видимую, а значит и исследуемую реальность. В этом смысле классовые схемы Э. Райта и Дж. Голдторпа объединяет то, что обе они размещают классы только в структуре занятого населения. Отсюда возникает вопрос: остаются ли за пределами

444[29] См., к примеру: Abercrombie N., Urry J. Capital, Labour, and the Middle Classes. - London: Allen and Unwin, 1983. 445[30] Marshall G., Newby H., Rose D., Vogler C. Social Class in Modern Britain. - London: Hutchinson, 1988. – 314 р. 446[31] Там же, с.264-265. 447[32] Там же, с. 266.

160

социальных классов большие массы людей незанятого населения, либо их классовая идентификация происходит иным образом, не подпадающим под описание предложенными классовыми схемами? Общенациональные опросы, которые использовались для проверки релевантности данных схем (см. работы Э. Райта, Дж. Голдторпа, Г. Маршалл и других авторов) не представляются достаточно адекватными для решения задачи, поскольку через формализованные процедуры могут пройти незамеченными особенности проявления неравенств и классовых отношений. В последние годы активно стали развиваться процедуры глубинного интервью, библиографического метода, case-study, которые, возможно, дадут более мелкие “сита” для обнаружения широких классовых различий.

Любая теоретическая схема должна предполагать и некоторую степень социальной закрытости, устойчивости объекта рассмотрения. Поэтому валидность используемых классовых категорий существенным образом зависит, по крайней мере, от двух факторов: моделей социальной мобильности и определенной стабильности жизненных шансов в обществе448[33]. В пересечении данных факторов можно обнаружить критерии для оценки эмпирической релевантности классовых схем. Это критерии: • · определенной стабильности членов класса; • · определенной внутренней упорядоченности траекторий карьеры, с

вариантами профилей жизненных шансов. При этом разные траектории реализуют шансы представителей различных классов;

• · сформированности моделей, используя терминологию Ф. Паркина, “самоогораживания” конкретных классов.

Вместе с тем, такая ситуация определенной социальной закрытости, устойчивости характерна для фордистского типа индустриальных отношений. В постфордистской ситуации, проявляющейся в современных индустриально продвинутых обществах, отношения занятости приобретают иные характеристики. Гибкость и подвижность новой складывающейся системы индустриальных отношений ломает предсказуемость карьеры и жизненных шансов, формирует новый вид их структурации, делает прозрачными границы классов.

В проявляющейся новой системе занятости жизненные шансы определенно значительно более зависят от образования, ресурсов культурного и социального капиталов. Будут ли они определять новое классовое разделение? Этот вопрос остается открытым. Данные расхождения в системе, по сути, производственных отношений определяют дуализм социального пространства современных индустриально развитых обществ, на почве которого и возникают многочисленные теоретизирования по поводу релевантности рассматриваемых классовых схем и классового анализа как такового. Ответы на данные вопросы могут быть даны только эмпирическими исследованиями процессов классового образования и их последующим теоретическим осмыслением.

5 РАЗДЕЛ IV РОСТ “НОВОГО КЛАССА”: ВЛИЯНИЕ ФАКТОРА ОБРАЗОВАНИЯ НА СОЦИАЛЬНОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ

“Карьера должна быть открыта талантам”

448[33] Именно в связи с этим использование любых теоретических схем для анализа стратификации трансформирующегося общества не будет давать надежные результаты, будет постоянно требовать пересмотр схемы.

161

(из Дж. Роулса449[1], 1993 г.) “Талантливые должны служить обществу;

неталантливые должны обслуживать талантливых” (из спича Тони Блэра в определении политики “третьего пути”450[2], 1996 г.)

В обсуждении следствий длительной трансформация системы образования в

современном мире, которая проявляется в демократизации системы, расширении высшего образования и повышении его социальной значимости, выдвигаются противоречивые тезисы о влиянии данного процесса на неравенства и классовые отношения. Одни авторы доказывают451[3], что расширение образования заметно понижает влияние класса на определение индивидуальных жизненных шансов. Другие ожидают, что связь между природой класса и возможностями достижений в образовании станет более слабой, в то время как между образованием и позицией класса связь усилится; такое “посредничество” образования приведет к тому, что в результате природа и позиции класса почти не изменятся452[4]. Другими словами, во многих исследованиях рефреном проходит вопрос о перспективах движения “закрытого” классового общества к “меритократическому”.

В последние два-три десятилетия на проверку данных тезисов были направлены многочисленные эмпирические социологические исследования. Их результаты позволили авторам сделать подобные выводы о том, что фактор образования не проявил себя в качестве силы, понижающей влияние класса. Однако, несмотря на расширение доступности образования в индустриальных странах, люди с различным классовым происхождением имеют неравные шансы в получении образования, диплома и профессии453[5], а значит неравные шансы жизненного успеха. Таким образом, не отрицая роли талантов и способностей, неравенства в образовании в современном обществе могут быть определены в классовых терминах. Данные неравенства проявляются в формировании новой оси социально-классового разделения. Структуральным фокусом такого разделения становятся группы менеджеров, профессионалов, специалистов, научных работников. В условиях интенсивного расширения высшего образования, определенной ограниченности рабочих мест, повышения квалификационных требований возникает основательный базис для солидаризации высокообразованных людей. Их идентифицируют как потенциальных членов либо “нового класса”, либо “нового среднего класса”. Вместе с тем, вопрос о его реальности остается открытым. Проблема его возникновения и дебаты по этому поводу не являются характерными только для современной социальной мысли, а имеют длительную историю. Как отмечает один из историков социологии М. Манн,

449[1] Rawls J. Political Liberalism.-N.Y.:Columbia Univer. Press, 1993. - Р.14. 450[2] Blair’s vision for the next 100 years // The Daily Telegraph. 1999, September 29. - Р. 4. 451[3] Holton R.J., Turner B.S. Has class analysis a future? // Holton R.J., Turner B.S. Max Weber on Economics and Society. -London, 1989.-Р.160-196. 452[4] Blau P.M., Duncan O.D. Measuring the Status of Occupations (the first publishing in 1967) // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. - Grusky. Westview Press, 1994. - Р. 205. 453[5] Marshall G. Repositioning Class: Social Inequality in Industrial Societies. - SAGE Publications, 1997. - P. 57, 195; Blossfeld H.-P., Shavit Y. (Eds.) Persistent Inequality: Changing Educational Stratification in Thirteen Countries. -Boulder, CO: Westview Press, 1992; Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th ed. - Polity Press, 1994. - Р. 362-367.

162

«рост “срединных групп”, происшедший с середины 19 века, немедленно представил концептуальные проблемы для наблюдателей. Сформированное множественное понятие “средних классов”, подчеркивающее их гетерогенность,… современным историкам существенно не помогло… Социологи дали лучшие концепты – мелкой буржуазии с ее старыми, новыми и традиционными группами; целостного среднего класса, включающего старую, новую и “разлагающуюся” части; новой части правящего капиталистического класса; класса экспертов, - все они подчеркивают “противоречивое классовое расположение” группы…»454[6], добавим, использование ею ресурсов образования, квалификации и ее реальность в социальном разделении. Как отмечают Дж. Голдторп и Р. Эриксон, “индустриальные общества все больше проявляют себя как общества “среднего класса”… Здесь шансы восходящей мобильности устойчиво высокие. А “меритократическая” селекция становится доминантной”455[7].

Драматические изменения классовой структуры и неравенств в западных обществах после второй мировой войны актуализировали тему новых средних классов – их социальной и политической роли, идентификации и перспектив развития. Происходящий под воздействием научно-технической революции, государства благосостояния и расширяющегося обслуживающего сектора быстрый рост новых средних слоев конституирует одно из важнейших измерений современных обществ продвинутого индустриализма. Отражением роста и социального влияния данных слоев стали интенсивные дебаты по поводу “нового класса”, соотношения этого феномена с постиндустриальными тенденциями общественного развития.

В настоящем разделе будут рассмотрены те явления, которые связаны с ростом так называемого “нового класса”, усилением его влияния на социальные процессы, теоретико-методологические проблемы его изучения.

5.1 . Постановка проблемы “нового класса” Идея меритократического общества, в котором власть основана не на

собственности и богатстве, а на монополии знания, преследовала социальные науки с давних пор. А термин “новый класс” был введен в социальную мысль М. Бакуниным и использован им в работах “Кнуто-Германская империя и социальная революция” (1871 г.), “Государственность и анархия”456[8]. Бакунин, анализируя возможные социальные последствия марксистского сценария социализма, писал о том, что будущее некапиталистическое правительство не будет довольствоваться только политическим правлением, но будет управлять также экономически. А это требует необъятных знаний. Такая ситуация породит “господство научной интеллигенции. Это будет самый аристократичный, деспотичный, высокомерный и презренный из всех режимов. Это будет новый класс, новая иерархия настоящих и “так называемых” ученых и научных работников, и мир будет разделен на меньшинство правящих от имени знания и безмерное невежественное большинство”457[9]. С этого периода тема нового класса становится одной из

454[6] Mann M. The Sources of Social Power. Vol.1. - Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1993. - Р. 547. 455[7] Erikson R., Goldthorpe J. The Constant Flux: A study of Class Mobility in industrial societies.- Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 5-6. 456[8] Бакунин М. Государственность и анархия. // Полн.собр.соч. Т.2. - Спб.,1907. - С.27. 457[9] Цит. по: Szelenyi I. Post-Industrialism, Post-Communism and the New Class // Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by D.Grusky. - Boulder: Westview Press, 1994. - Р. 723.

163

центральных в дискуссиях по классовой структуре и неравенствам. И каждое последующее поколение социальных теоретиков обосновывает свое видение проявляющегося социального порядка переоткрытием либо новой интерпретацией данного класса: от технократических пророчеств Т. Веблена и Дж. Бёрнхейма до “нового маленького человека” в работе Р. Миллса “Белый воротничок: американские средние классы”458[10] и пост-индустриальным теориям Д. Белла и Э. Гоулднера. По словам одного из современных комментаторов Дж. Росса, “на тему новых средних классов могла бы быть написана целая история социологии. Либо в обманчивом виде “революции менеджеров”, “белых воротничков”, “нового рабочего класса”, либо “новой мелкой буржуазии”, проявление промежуточной страты в продвинутых промышленных обществах вновь открывалось более часто, чем колесо”459[11].

Одной из важных причин такой теоретической озабоченности новым средним классом можно считать то, что социальные теоретики сами являются представителями данного класса. И их интерес к группе мотивирован интересом саморефлексии. Кроме того, гетерогенная композиция нового класса представляет собой одну из труднейших проблем идентификации в системе социальных отношений. А его возрастающее влияние в современном обществе, ключевые социальные позиции, способность к самообновлению и самостоятельным социальным действиям, а также к образованию политических альянсов в силу промежуточного социального положения располагают новый средний класс в центре классового анализа и анализа современных неравенств.

Исследования нового среднего класса начались в первые десятилетия текущего века, когда с очевидностью не оправдались Марксовые ожидания углубления поляризации между капиталистами и рабочими, когда проявились необъятные новые средние слои занятых в управлении и сфере обслуживания. Исследованиями ряда молодых социологов было доказано, что новые средние классы являются принципиально новым социальным феноменом, возникшим в результате роста промышленной, коммерческой, профсоюзной и государственной бюрократии. Вехами в изучении новых средних классов стали работы Э. Ледерера “Проблемы современных оплачиваемых служащих: их теоретическая и статистическая основа” (1912 г.) и Э. Ледерера и Я. Маршака “Новый средний класс” (1926г.)460[12]. В последней работе авторы тщательно анализировали проблемы профессиональной, организационной, статусной, политической и личностной идентификации средних слоев Германского общества в то время, когда были уже слышны громовые раскаты фашизма. По этому комплексу причин подход авторов приобрел классический статус.

В этот период получает развитие взгляд на новый класс, в основе которого - попытка ответить на вопрос о том, как возможен тоталитаризм в современной массовой демократии, каковы социальные характеристики и психология тех многочисленных довольно образованных слоев, которые способны принять политический иррационализм. Первичными образцами такого подхода служат работы Э. Ледерера и Я. Маршака, о которых речь шла выше, и немецкого социолога Х. Спейера. В 1932 году Ханс Спейер пишет работу, в которой дает очень глубокий социологический анализ психологии и политических ориентаций нового

458[10] Mills W.C. The New Middle Class // The new middle classes. Life styles, status claims and political orientations. -New York: New York Univer. Press, 1995. - P. 189-214. 459[11] Ross G. Marxism and the New Middle Class // Theory and Society.-Dordrecht: Martinus Nijhoff Publ.,1978.Vol.5.- P.163. 460[12] Lederer, E., Marschak J. The New Middle Class // The New Middle Classes. Life-Styles, Status Claims and Political Orientations / Ed. by A.J.Vidich. - N.Y.: New York Univer. Press, 1995. - P. 55-86.

164

среднего класса Германии, социальных, статусных и экономических факторов, разделяющих “синие воротнички” и “белые воротнички”461[13]. Несмотря на то, что его работа посвящена новому среднему классу Германии периода роста власти фашизма, идеи Х. Спейера звучат очень уместно в современной дискуссии о новом классе. Х. Спейер был первым, кто обратил внимание на некоренные различия между социальными и психологическими диспозициями нового среднего класса и “синих воротничков” несмотря на предшествующий эффект пролетаризации (процесс, который начался в Германии в Веймарский период и продолжался до 1933 года, прихода Гитлера к власти). Он отметил сохранение социальной автономии и исторической концепции престижа, воспринятые новым средним классом. В частности, факторы автономии и престижа основаны на принятии новым средним классом статусной идеологии старых средних слоев. Новый класс сохранял такую идеологию даже после проведения модернизации офисной работы, развития неэгалитарных, иерархических, бюрократических отношений, и даже после усиления политической власти и престижа рабочего класса в Веймарской Германии. Х. Спейер анализирует притязания нового среднего класса на социальный престиж и сопутствующие ему статусные позиции, изучает сложность состава данного класса на большом количестве примеров соответствующих профессиональных групп. Он приходит к выводу, что новый средний класс – это не мелкие буржуа, а прежде всего специалисты различного рода, а также конторские служащие. Это такие группы, как администраторы разных уровней, бригадиры, технические специалисты и инженеры, клерки больших и малых торговых предприятий, машинистки, секретари, банковские служащие, инспекторы, социальные работники, государственные служащие, - каждые из которых занимают различный уровень в иерархии престижа.

Эта аналитическая часть работы Х. Спейера послужила моделью более поздним изучениям средних классов в Европе и Америке (в частности, для Р. Миллса). Особенно важными были выводы Х. Спейера о стремлении нового среднего класса реализовать свои статусные притязания через резкую оппозицию рабочему классу, его интернационализму, в форме утверждения всенародного национализма и идеи общности462[14]. Х. Спейер также обратил внимание на резкий конфликт между рабочим классом и “белыми воротничками” в сфере образования и культуры, основанный на превосходстве последних в образовании.

Представление о так называемых “белых воротничках” как формирующемся новом классе образованных людей, занятых не-физическим трудом, отражало реальные процессы интенсивного роста данной социальной группы. Однако уже с рубежа 50-60-х годов в ней начинают происходить заметные изменения. Так, по данным Великобритании (см. таблицу 4.1.1), численность группы клерков и служащих рутинного труда (“классических” представителей “белых воротничков”) с 1911 по 1951 годы увеличилась почти в три раза, составив примерно 8-9 часть занятого населения. При этом темпы прироста группы каждое десятилетие составляли 2% и более.

461[13] Speier H. Middle-Class Notions and Lower-Class Theory. The Foundations of Social Rank and Respect // The New Middle Classes / Ed. by A.J.Vidich. - N.Y.: New York Univer.Press, 1995. - P. 87-102, 144-150. 462[14] Несмотря на то, что развитие нового среднего класса в разных обществах проходило своими путями, данная тенденция укрепления своего социального престижа через национальную идею, идею национальной общностной консолидации проявлялась и проявляется в современной истории довольно часто. В том числе, яркие примеры предлагает история постсоциалистической трансформации обществ Восточной Европы.

165

Таблица 4.1.1 Динамика профессиональных групп средних слоев Британии, 1911-1981 гг. (в % к общей численности занятого населения)

Профессион. группы 1911 1921 1931 1951 1961 1971 1981

1.Менеджеры

3.4

3.6

3.7

5.5

5.4

9.8

13.7

2.Профессионалы высшейквалификации

1.0

1.0

1.1

1.9

3.0

3.8

4.8

3.Специалисты средней квалификации

3.1

3.5

3.5

4.7

6.0

7.7

10.6

4.Управленцы среднего звена

1.3

1.4

1.5

2.6

2.9

3.0

4.1

5.Клерки и т.п. служащие 4.5

6.5

6.7

10.4

12.7

14.2

14.5

6.Малообразован-ные служащие

5.4

5.1

6.5

5.7

5.9

5.7

4.6

Но уже в 60-е годы происходит замедление прироста группы “белых

воротничков” на фоне интенсивного роста иных групп среднего класса, а также относительное изменение их качественных характеристик. На этой почве возникает ряд теоретических спекуляций, среди которых – тезис об “обуржуазивании рабочего класса”, “пролетаризации низших слоев среднего класса” и другое. К концу 60-х годов утверждение о происходящем, якобы, обуржуазивании рабочего класса и его слиянии со средним классом был опровергнут эмпирическим исследованием социологической группой Наффилдского колледжа Оксфорда463[15]. Тезис о пролетаризации низших слоев среднего класса в 80-90-е годы был подвергнут эмпирической проверке группами Э. Райта464[16], Н. Аберкромби и А. Уорда465[17], Г. Маршалл466[18]. Авторы выдвинули аргументы, подтверждающие неоднозначность и противоречивость положения “белых воротничков” в современном индустриальном обществе. Было показано, что в данной группе усиливается социальный раскол между служащими-клерками и низшим обслуживающим персоналом (продавцы, регистраторы и т.п.), который проявляется, прежде всего, в рыночной, трудовой ситуациях и жизненных шансах. Как считает Н. Аберкромби, по комплексу показателей (кроме названных выше, также статусной ситуации и политическому поведению) действительно можно говорить о том, что группа низшего обслуживающего персонала пролетаризируется467[19]. На примере занятого населения США Э. Райт (1985 г.) показывает, что действительно растет пропорция пролетариата. В исследовании, опубликованном в 1997 г., Г.Маршалл анализирует процесс пролетаризации среднего класса Британии в четырех измерениях: пролетаризация классовой структуры в целом; индивидов внутри структуры; отдельных типов занятости; социального сознания индивидов и групп в обществе.

463[15] Goldthorpe J. H., Lockwood D., Bechhofer F., Platt J. The Affluent Worker in the Class Structure. - Cambridge, 1969. 464[16] Wright E. Classes. - London: Verso, 1985. 465[17] Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th ed. - Polity Press, 1994. - Р. 177-184. 466[18] Marshall G., Rose D., Newby H. And Vogler C. Social Class in Modern Britain. -London:UNWIN, 1988. - Р. 116-126. 467[19] Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th ed. - Polity Press, 1994. - Р. 183-184.

166

Результаты позволяют ему сделать однозначный вывод о том, что изменение классовой структуры “не отражает процесс так называемой пролетаризации”468[20].

Таким образом, несмотря на некоторое различие в исследовательских заключениях, их объединяет общий вывод о снижении социальной силы группы “белых воротничков”. Но наряду с этим процессом обнаруживаются параллельные процессы роста значимости и влияния других групп, расположенных в образованных слоях общества.

Анализируя процессы колоссального роста нового среднего класса в различных странах современного мира, Э. Гидденс отметит, что “нигде не проявилась тенденция взаимопроникновения, слияния среднего и рабочего классов, несмотря на уникальные истории развития нового класса в Германии, Франции. Англии, Японии, США в силу культурных, экономических, политических особенностей данных стран”469[21], что подтверждает вывод, сделанный гораздо раньше Х. Спейером.

Таким образом, современный мир демонстрирует происшедшую историческую смену радикальной биполярной структуры на множественный социальный порядок, в котором средний класс способен обновляться и играть если не ключевую, то очень важную роль. В последующей рефлексии по поводу проявления “нового класса” выделяются следующие теоретико-социологические этапы: 1) теории нового класса бюрократов, менеджеров; 2) теории класса знания, профессионалов, интеллигенции; 3) теории служебного класса, класса экспертов, нового высшего класса. Их совокупность и последовательная смена отражают не только теоретические предпочтения и исследовательские стили, но, прежде всего, реальные изменения индустриальных обществ конца ХХ века.

5.2 “Новый класс” – возвращение интеллигенции? С конца 30-х годов ХХ века в ряде социологических работ появились

утверждения о том, что новый класс бюрократии, технократов, менеджеров занял (либо занимает) доминантные, правящие позиции в структуре неравенств, власти как в странах западного индустриализма, так и в СССР. Данные работы были неоднородными в своих теоретических позициях: так, в одних работах представителями нового класса считалась исключительно сталинская бюрократия, в других – американские менеджеры; одни работы ограничивали проявление нового класса только рамками советского государства, другие полагали, что новый класс развивается в обеих социальных системах. Однако общей чертой было признание того факта, что классовая власть, основанная на индивидуальном владении капиталом, замещается иными структурными позициями, которые обеспечивают возможность экономического командования, контроля. Данный подход независимо развивался в работах А. Богданова470[1], Т. Веблена471[2], Э. Бёрла и Д. Минс472[3], Л. Троцкого (работа “Преданная революция”, 1936г.) и др.

Особое влияние в западной социологии того времени получили работы Л. Троцкого, в которых он определил классовый характер бюрократии, а советское

468[20] Marshall G. Repositioning Class: Social Inequality in Industrial Societies.- SAGE Publications, 1997. -P. 126. 469[21] Giddens, A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: UNWIN HYMAN, 1980. - P.355. 470[1] Богданов А. Эмпириомонизм. Т. 3. - М., 1906. - С. 85-142. 471[2] Veblen T. Engineers and the Price System. - N.Y., 1921. 472[3] Berle A.A., Means G.C. The Modern Corporation and Private Property. - Chicago, 1932.

167

общество - как общество, в котором доминирует бюрократический класс473[4]. В более поздний период данное направление получило яркое выражение в работе М. Джиласа “Новый класс” (1957 г.)474[5], в которой автор представил исследование социальной структуры Югославии 50-х годов и пришел к выводу о том, что в стране и, в целом, в обществах советского типа сформировался новый социальный класс, состоящий из представителей бюрократии и партийных функционеров, чья власть основана на коллективной собственности. Данный класс, в отличие от бюрократов – чиновников в экономике некоммунистических государств, не имеет над собой ни собственников, ни политического контроля. Новый класс обладает неформальным правом на прибыль и контроль над коллективной собственностью и тем самым утверждает свое полное господство в обществе.

Идеи “нового класса” в отношении советского общества к началу 80-х годов были развиты М. Восленским475[6]. Он аргументировал, что “новый класс” советского общества – номенклатура, управляющие – представляет собой, по сути, правящую касту, и сознательно скрывает факт своего существования, пытается скрыться в массе служащих, что делает данный класс едва обнаруживаемым. Однако его психологическая и практическая потребность очертить собственную границу, “отгородить” себя от других, разделить ответственность и распределить между собой риски помогает определить данный класс.

Идея о том, что в обществах советского типа классовая власть старой буржуазии и помещиков была заменена властью тех, кто контролировал средства производства, повлияла в целом на анализ и западных индустриальных обществ. В начале 40-х годов последователь Л. Троцкого Дж. Бёрнхейм сформулировал теорию “революции менеджеров”, в которой утверждал, что Русская революция заместила буржуазию как доминирующий класс менеджерами. Революция менеджеров – это общемировой исторический феномен, а управляющие, согласно автору, превращаются в основную революционную силу новой эпохи476[7]. Данный подход утвердился в довольно влиятельной социологической школе, лейтмотив которой – в идее технократической управленческой трансформации современного индустриализма.

Однако уже в 60-е годы “бюрократические теории” нового класса были потеснены теориями в русле неоконсервативной, а затем - радикальной философий, делающими акцент в содержании нового класса на высокообразованных слоях населения, а также на их специфической культуре. Данный пересмотр связан с ощущением качественных сдвигов в современном обществе, трансформацией личности, социальных связей, общественных возможностей, мировоззрения.

Неоконсервативный исследовательский поворот получает развитие, прежде, всего благодаря работам Дж. Гэлбрейта и Д. Белла в рамках концепций “нового индустриального” и “постиндустриального общества”, интерпретирующих всемирную историю сквозь призму технологии и знания.

473[4] На данные явления Троцкий обращает внимание в своих выступлениях уже в 1927-1930 годов. См.: Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Поправки и дополнения к литературе эпигонов. - М.: “Наука”, 1990. - С. 110-111, 154, 163; Роговин В.З. Троцкий о социальных отношениях в СССР // Социологические исследования. 1990, № 5. - . 23-40. 474[5] Djilas, M. The New Class. - New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1957; Джилас М. Новый класс - лицо тоталитаризма. - М., 1992. 475[6] Восленский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. - М., 1991. 476[7] Marshall G. Oxford Concise Dictionary of Sociology. - Oxford, New York: Oxford Univer.Press, 1996. - P. 302.

168

В работе “Грядущее постиндустриальное общество” (1964г.) Д. Белл утверждает веру в фундаментальную роль ученых в постиндустриальном обществе477[8]. Он полагает, что в современную эпоху научно-теоретическое знание становится главной силой экономического роста и социального прогресса и открывает дорогу новому социально прогрессивному “классу знания”. Новые формы знания определяют основу для классового господства интеллигенции, “добрых технократов”, укоренившихся в институциональной системе, а их социальное влияние, считает автор, открывает благоприятный путь для развития общества. Данный подход довольно успешно эксплуатирует изменяющуюся природу знания в обществе поздней современности. Новый тип знания (будь-то контркультура, теологическое знание или культурный капитал) укореняется, а его обладатели получают принципиально новый тип власти. Утверждающееся господство научно-технической интеллигенции, по Д. Беллу, постепенно переводит общество на новую антагонистическую стадию развития и увековечивает конфликты между носителями знания, технократами и всеми управляемыми в обществе. Таким образом, взгляд Д. Белла на роль нового класса в принципе не вышел за рамки распространенных неомарксистских идей о противоположности классовых интересов и классовых конфликтах. Автор, по сути, лишь акцентировал внимание на принципиально новом содержании класса, стремящегося в силу объективных факторов стать новой исторической элитой в условиях постиндустриального общества. Данные идеи быстро получают популярность, а бурные социальные процессы конца 60-х годов в Западном мире, в которых ведущую роль играли “новые средние слои”, интенсифицировали теоретизирования и эмпирический интерес к данной проблеме.

Особого внимания заслуживают подходы Э. Гоулнера к пониманию нового среднего класса, а также идеи “нового господствующего класса”, “социальных акторов” и движений А. Турэна. Они отличаются явным радикализмом. Объективной основой развития данных подходов стал глубокий кризис, разразившийся в общественных науках в 60-70 годы и последовавший пересмотр оснований науки в качестве ответа на вызовы современности. В обществах, философии и социальных науках происходит осознание того, что с появлением новых технологий и способов производства существенно увеличиваются возможности самодеятельности, социальной активности, расширяется диапазон возможностей и вариантов выбора. В такой ситуации “самопроизводящиеся общества”478[9] нуждаются не просто в образованном классе “белых воротничков”, но в новом интеллектуальном классе, классе гуманитарных, социальных ученых, специалистов, способных распознавать неоднозначные образы плюралистического универсума и освещать альтернативные формы в существующей реальности.

В совокупной среде “белых воротничков” и буржуазии Э. Гоулднер выделяет “новый класс интеллектуалов и интеллигенции”. В рамках концепции рефлексивной социологии в работе “Будущее интеллектуалов и рост нового класса” (1981 г.)479[10] автор утверждает, что новый класс проявился в текущем столетии во всех странах, ставших частью мирового социально-экономического порядка. Исследователь анализирует состав, классовые параметры и функциональное предназначение нового класса в обществах поздней современности.

477[8] Белл Д. Прихід постіндустріального суспільства // Сучасна зарубіжна соціальна філософія. Хрестоматія. -Київ: “Либідь”, 1996. - С. 194-250. 478[9] Touraine A. Sociology: from systems to actors / Lecture was presented at Session 2 of Symposium YI, ISA Congress in Montreal, 1998. – 10 р. 479[10] Gouldner A. W. The Future of Intellectuals and the Rise of the New Class // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - P. 711-722.

169

Оригинален подход Э. Гоулднера в определении структуры нового класса как “расколотой”, состоящей из “интеллектуалов” и “технической интеллигенции”. Данные группы находятся в конфликтных отношениях с представителями “старого” среднего и высшего классов - от бизнесменов до партийных лидеров, контролирующих общественную экономику. Э. Гоулднер утверждает, что новый класс представляет собой мировой исторический феномен, медленное развитие данного класса происходит во всех странах мира, независимо от их общественной системы и экономического уровня: как в странах позднего капитализма, так и в государствах авторитарного социализма480[11]. Этот процесс рассматривается как определенный критический эпизод уходящего состояния современного общества и того нового, что идет на смену существующей классовой системе.

Э. Гоулднер использует термин “интеллигенция” в определенном противопоставлении термину “интеллектуалы”. Для западной философии, социологии употребление понятия “интеллектуалы” является традиционным, в отличие от понятия “интеллигенция”. Под интеллектуалами обычно понимают не четко определяемую группу тех, кто способен философски, научно мыслить и излагать свои мысли481[12]. Или, более определенно, - индивидов, профессионально вовлеченных в создание, развитие и распространение теоретического знания, идей и символов482[13]. В Европе, начиная с эпохи Возрождения, социальная группа интеллектуалов была творцом высокой культуры, ее составляли философы и ученые-новаторы своего времени. Приглашение к читателям “внести вклад, какой они могут, в Великий Дизайн достижений Естественного Знания и совершенствования всех Философических Искусств и Наук”483[14], последовавшее от редактора первого тома “Philosophical Transactions” (1665 г.) Британского Королевского общества, отразило формирующийся дух новой эпохи - эпохи интеллектуалов и просвещения. В развертывании эпохи Просвещения блестящую роль сыграла группа интеллектуалов, которую объединил Д. Дидро для подготовки великой Французской Энциклопедии (1751-1775). Введенные ими новые идеи, новое знание изменили историю, завершили рождение современности. Социальная жизнь интеллектуалов отличалась двумя ведущими параметрами: их относительной независимостью от государства и уникальными позициями “образованных людей” в обществе массовой неграмотности.

Широкое использование данный термин впервые получает в конце 19 века во Франции. Им, как отмечают С. Липсет и Р. Добсон, обозначают, прежде всего, критически и радикально мыслящих литераторов, протестующих против условий действительности484[15]. Позже этот концепт уходит от своей политической коннотации и закрепляется за категорией профессионалов, вовлеченных в производство и распространение знаний, идей.

Однако с развитием демократии, массовым распространением образования в ХХ веке позиции “образованных людей” перестают быть уникальными. На фоне данных процессов в первой половине 20 века происходит постепенное падение популярности данного концепта. Серьезной попыткой смещения понятия

484[15] Lipset S., Dobson R.B. The intellectual as critic and rebel // Daedalus. Vol. 101, 1972. - Р. 137-198.

480[11] Там же, с. 711,713. 481[12] The Concise Oxford Dictionary of Sociology / Ed. by G. Marshall. - Oxford, New York: Oxford Univer. Press, 1996.- P. 251 482[13]Etzioni-Halevy E. The Knowledge Elite and the Failure of Prophecy.-London; George Allen and UNWIN, 1985.-Р. 9. 483[14] Royal Society of London. Philosophical Transactions I: 1665-66. - N.Y.: Johnson Reprint Company, 1963. - Р. 2.

170

«интеллектуалы» стало распространение влияния в 30-50-е годы концепта “белые воротнички”, отражающего реальность широко образованного общества.

Однако, как было показано выше, уже с конца 50-х годов обнаружились серьезные изменения в среде образованного среднего класса: быстрое увеличение группы не просто образованных, но высоко образованных людей, повышение квалификационных требований к специалистам на рабочих местах, рост влияния научно-технического знания и социальной рефлексии в обществе. На фоне таких социальных изменений вновь происходит теоретическая переориентация. Усилиями Дж. Гэлбрейта и Д. Белла интеллектуалы, “класс знания” вновь получают теоретическое подтверждение своей функциональной значимости.

Если данные авторы акцентировали внимание на растущем влиянии класса интеллектуалов, то Э. Гоулднер поставил задачу раскрыть качественную специфику “нового класса знания”, проявляющегося при переходе к постиндустриальному обществу в эпоху поздней современности. Э. Гоулднер полагает, что раскрытие специфики “нового класса” связано с постепенным преодолением противоречия между составляющими его группами интеллектуалов и интеллигенции, а точнее, с замещением категории интеллектуалов категорией интеллигенции. Данный тезис в современной западной социологии является довольно спорным. Вместе с тем, с учетом реальности отечественных процессов постсоветского социального структурирования и современной трансформации, в которых интеллигенция на первом этапе сыграла ключевую роль, тезис Э. Гоулднера представляет определенный интерес.

В какой мере используемый Э. Гоулднером концепт интеллигенции соответствует отечественному пониманию данного явления? Не вдаваясь в подробности интерпретации, отметим наиболее существенные на наш взгляд моменты. Как отмечают исследователи данного феномена И.И. Осинский, Л.Я. Смоляков и другие, слово «интеллигенция» имеет давнее происхождение. По мнению Л.Я.Смолякова, употребление данного понятия восходит к Аристотелю и Цицерону, которые вкладывали в него смыслы понимания себя и других, познания и саморефлексии485[16]. И.И.Осинский, анализирующий происхождение данного понятия, подчеркивает онтологичность смысла завершенности, «мировой души». Автор отмечает, что «завершенность отдельного нечто, поднятого до всеобщего значения – завершенности мира, и зафиксировано в понятии «интеллигенция»486[17]. Именно в таком смысле «интеллигентов» можно встретить в любой нации в любую эпоху.

Однако исторически употребление данного понятия в отношении конкретных социальных групп связано, по-видимому, с Францией, Германией, Россией и Польшей середины прошлого века. Обсуждению данного дискуссионного вопроса был специально посвящен “круглый стол”, проведенный под руководством А. Гелла на VIII Всемирном конгрессе социологии в Торонто в 1974 г. Участниками было отмечено, что в русской литературе термин был, по-видимому, впервые употреблен В. Белинским (1846 г.); в Польской литературе – К. Либельтом (1844 г.); в Германии публичное использование данного слова известно, по крайней мере, с 40-х годов 19

485[16] Смоляков Л.Я. Социалистическая интеллигенция. Социально-философский анализ. – Киев: Политиздат Украины, 1986. – С. 10 486[17] Осинский И.И. К истории разработки понятия «интеллигенция» // Вестник Бурятского университета. Серия 5. Вып. 1. – Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 1997. – с. 115.

171

века, - и употреблялось оно для обозначения группы людей, выделяющихся в обществе образованием и прогрессивными установками487[18].

Таким образом, можно предположить, что, по-видимому, изначально понятия “интеллигенция” и “интеллектуалы” имели общую смысловую нагрузку, но отражали некоторые культурные и социальные различия европейских обществ. Специфика русской традиции употребления данного понятия, судя по всему, отражала особенность социального происхождения данной реальной группы, ее расширение в конкретную историческую эпоху и специфические социальные функции, которые эта группа брала на себя. Социальной базой российской интеллигенции 19 века были деклассированные, но образованные элементы из разных слоев общества (российская “разночинная интеллигенция”); и, таким образом, первоначально данная группа занимала маргинальное положение между царской автократией и крестьянскими массами. Данную категорию выделяла, прежде всего, образованность. По В.Далю (1881 г.), интеллигенция – “разумная, образованная, умственно развитая часть жителей”488[19]. Социальная позиция, просвещенческая роль непосредственно роднят ее с западными “интеллектуалами”. Сущность интеллигенции как особой социальной группы в российской культуре окончательно проявилась лишь на рубеже веков. Такие философы, как П. Струве, Г. Федотов и другие, рассматривали русскую интеллигенцию, прежде всего, в категориях социально-культурных и социально-политических. Так, П. Струве489[20] подчеркивал, что интеллигенция – это не “публика”, ведущая светский образ жизни, это даже не “образованный класс”. От “образованного класса” интеллигенция отделяется как “нечто духовно особое”. В интеллигенции П. Струве видит, прежде всего, идейно-политическую силу исторического развития русского общества. Данная группа проявляет себя в определенных духовных позициях, отчуждении от авторитарного государства и враждебности к нему, в революционном радикализме. То, что может быть в значительной мере определено современным термином Э. Гоулднера “культура критического дискурса”.

Г.Федотов в статье “Трагедия интеллигенции” (1926 г.)490[21] акцентировал внимание на несколько иных аспектах русской интеллигенции. Прежде всего, фактически полемизируя с распространяющейся в то время советской интерпретацией данного социального явления и понятия, подчеркивал, что это – категория не профессиональная, не вообще “люди умственного труда”. Данное явление исторично, его суть – “критически мыслящие личности”: “Каждое поколение интеллигенции определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная – на десять лет – новую эру”491[22]. Анализируя особенности дореволюционной российской интеллигенции, Р. Пайпс подчеркивает коренную социальную роль данной группы – выступать от имени «немого большинства». Данная роль

487[18] The Intelligentsia and The Intellectuals. Theory, Method and Case Study / Ed. By A. Gella.-SAGE: ISA, 1976.-Р. 12. 488[19] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка.- М., 1955. Т. П. - С. 47. 489[20] Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Репринт. - М.: “Новое время” и журнал “Горизонт”, 1990. - С. 159-163, 172. 490[21] Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья.-М.:“Наука”,1990.-С.404-410. 491[22] Там же, с. 405.

172

особенно важна была в стране, где «общество» не имело выхода на политическую арену492[23].

Таким образом, можно полагать, что явление российской интеллигенции в значительной мере отразило изначальный смысл данного феномена, замеченный еще в эпоху Античности. Самосознание, высокие нравственные нормы, идеалы, в основе которых – теоретическое мировоззрение, способность чувствовать и выражать проблемы «других», которым подчиняется вся жизнь, социальная активность, – составляют основу феномена “интеллигенция”. И если понятие «интеллектуалы» в большей мере акцентирует внимание на качествах образованности, просвещенности, критического склада ума и действия, то понятие «интеллигенции», прежде всего, подчеркивает нравственно-духовную составляющую группы, укорененность ее сознания в общественных интересах, ее способность воспроизводить и созидать нравственно-духовный мир общества, быть его «духовным интегратором».

Позже, в советском обществоведении данное понятие в значительной мере утратило свою сущность и чаще использовалось именно для определения профессиональной социальной категории специалистов, занятых квалифицированным умственным трудом, или аморфного агломерата социальных групп под общим названием “трудовая” или “массовая” интеллигенция. Такое смысловое изменение, отчасти, стало отражением реальности уничтожения большой части классической российской интеллигенции в период сталинских репрессий и вынужденной эмиграции после 1917 года.

Вместе с тем, в мировую практику данное понятие вошло именно в смысле “русской интеллигенции”, ее специфики. В текущем столетии и в Западных странах “интеллигенцией” стали называть наиболее хорошо образованных, и при этом, гуманистически ориентированных представителей среднего класса493[24]. Как отмечается в Оксфордском кратком словаре по социологии, интеллигенцию отличают, прежде всего, осознание данной группой своего особого предназначения, социальной ответственности и наличие специфического этоса. Элементами этоса интеллигенции, согласно словарю, являются: национальная идея, совмещенная с ориентацией на западно-европейскую культуру, анти-индустриализм и акцент на культурных и гуманистических ценностях, критике государства, приверженность “хорошим манерам”494[25]. Данные групповые качества, по-видимому, исторически проявились как продукт определенной конфронтации традиционного общества современному в условиях запаздывающего индустриального развития Российской империи. Однако в настоящее время для раскрывающих свой внутренний потенциал постиндустриальных широкообразованных обществ названные выше социальные качества оказываются вновь актуализированными. Саморефлексию, социальную критичность, постматериальные, гуманистические, нравственно-духовные ценности активно проявляют представители нового среднего класса в западном мире, выражая их, в том числе, в форме новых социальных движений. Тем самым они противопоставляют себя классу капиталистических собственников и массовому образованному обществу эпохи поздней современности.

492[23] Цит. по: Осинский И.И. К истории разработки понятия «интеллигенция» // Вестник Бурятского университета. Серия 5. Вып. 1. – Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 1997. – с. 117. 493[24] The Intelligentsia and The Intellectuals. Theory, Method and Case Study / Ed. вy A.Gella.-SAGE: ISA, 1976. - Р. 23. 494[25] The Concise Oxford Dictionary of Sociology /Ed. by G. Marshall.-Oxford, N.Y.: Oxford Univer.Press, 1996.-P. 253.

173

Данные позиции, а также неогегельянские идеи об особой значимости знания для функционирования общества и его гуманистической реконструкции использует Э. Гоулднер в своем анализе “нового класса”. Вместе с тем, автор существенно изменяет смысловое содержание понятий «интеллигенция» и «интеллектуалы».

Автор выделяет два основных теоретических параметра для измерения «нового класса»: 1) 1) специфическую культуру дискурса, коммуникативное поведение, 2) 2) общую теорию капитала, в которой “человеческий капитал” нового класса или

“денежный капитал” старого капиталистического класса представляют собой частные случаи.

Указанные параметры, по Э. Гоулднеру, определяют два основных образа в проявлении нового класса: образ “культурной буржуазии” (“буржуазия” – в силу обладания специфическим видом капитала) и образ “общности специфического культурного дискурса”. Как возникает новый класс, и каким образом выстраиваются его отношения с капиталистическим классом? Логика рассуждений автора выглядит следующим образом. С точки зрения наличия в целом капитала, новый класс и старый капиталистический класс недифференцированы. Новый класс располагается среди классов, имеющих в своем распоряжении собственность, некоторый капитал. Класс интеллигенции и интеллектуалов представляет собой более образованную часть, по сравнению со старым капиталистическим классом, а образование, знание являются тем самым специфическим капиталом, который, как считает Э. Гоулднер, определяет новый класс в среде классов собственников. Более того, по его мнению, возникновение нового класса является следствием диалектического развития капиталистического класса. Цель капиталистического класса – получение, накопление прибыли – достигается в рамках высоко конкурентной структуры отношений. Конкуренция оказывает давление на процессы рационализации производства и администрирования, с целью повышения эффективности. Но рационализация существенно зависит от усилий нового класса интеллектуалов - интеллигенции и его специальных умений. Поэтому, полагает автор, старый капиталистический класс вынужден инвестировать класс интеллигенции и способствовать поддержке его социального статуса иными средствами. Поскольку капиталистический класс социально отделен от нового класса, наиболее эффективным способом поддержки становится развитие публичной (государственной) системы образования, “стоимость” которой является “социализированной”, т.е. потребительские свойства определяются воспроизводством класса интеллигенции. Однако, как далее отмечает Э. Гоулднер, в процессе воспроизводства нового класса происходит формирование такого его социального основания, как специализированное знание, или культурный капитал. Данный вид капитала переносится из системы образования и сопровождается акцентированием социального требования образованной личности во благо коллективного благополучия.

Этот процесс способствует развитию собственной идеологии нового класса – “идеологии профессионализма”,- что, в свою очередь, усиливает автономию нового класса от бизнеса и политических интересов495[26]. Э. Гоулднер рассматривает идеологию профессионализма как фазу в развитии коллективного сознания нового класса, как утверждение его технического, интеллектуального и морального превосходства над старым классом, а также как важнейший механизм постепенного

495[26] Gouldner A. W. The Future of Intellectuals and the Rise of the New Class // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective /Ed. by D.Grusky.-Westview Press, 1994. - P. 715.

174

замещения влияния старого класса. Таким образом, новый класс обретает свою социальную зрелость и выступает как альтернатива старому капиталистическому классу.

Основой привилегий и власти нового класса, согласно автору, становится индивидуальный контроль за специфической культурой, языком, техникой и соответствующими умениями. Именно в таком контексте Э. Гоулднер рассматривает новый класс как культурную буржуазию, которая присваивает преимущества, получаемые от исторически коллективно произведенного культурного капитала (см. рисунок 4.2.1).

Рисунок 4.2.1 Формирование нового класса “культурной буржуазии”

по Э. Гоулднеру класс капиталистов культурная буржуазия присвоение эконом. капитала присвоение культурного капитала экономический капитал культурный капитал рационализация финансирование коллективное производства образования производство культуры общества

Уточняя данную мысль, отметим, что специфическая культура нового класса сама по себе еще не является капиталом; она может стать капиталом, если культура производит поток прибыли, которая присваивается частным образом. Именно на этой почве формируется основной политический интерес нового класса: институционализация социальной справедливости, ориентированной на принцип распределения доходов по способностям.

Любопытна точка зрения Э. Гоулднера на культуру критического дискурса как специфический параметр, который обеспечивает возможность новому классу утвердить себя в качестве целостной социальной общности. Согласно автору, культура критического дискурса сконцентрирована на специфическом коммуникативном акте: оправдании. Для культуры дискурса не существует тем, которые нельзя было бы обсуждать, либо нельзя было бы представить их как проблемы; и, более того, процесс беседы, обсуждения полагается ценностью сам по себе496[27]. Такая культурная установка является глубинной структурой общностной идеологии, которую разделяет новый класс. Не считая подчеркнутое различие профессиональных сленгов (социолектов), интеллектуалы и интеллигенция являются “поверенными” культуры критического дискурса. Для данного типа культуры речи характерна относительно большая ситуативная свобода, большая контекстуальность, теоретичность, безличность (то есть, обоснованность утверждений безотносительно к социетальной позиции либо власти говорящего). Это - дискурс рефлексивный, самооценивающий, отражающий способность к более широким коммуникациям, а также выражающий негласный запрет на оправдание властью, социальным статусом в обществе. Таким образом, следуя логике Э. Гоулднера, новый класс рождает собственную идеологию, выраженную в культуре

496[27] Там же, с. 716.

175

критического дискурса, и собственные интересы, представленные в культурном капитале.

В своей теоретической интерпретации процесса классообразования Э. Гоулднер продвигается дальше, по сравнению с Э. Райтом и Дж. Голдторпом. У него структура и культура неразделимы. Именно их единство производит классовую позицию специфическое сознание классовое действие. Такая теоретическая логика создает методологическую почву для возможного объяснения тех новых явлений в мире социальных неравенств, которые “не укладываются” в традиционные классовые схемы и нередко в современной литературе обозначаются как “постмодернистский поворот от концепта класса”. Э. Гоулднер данную логику лишь намечает, но не развивает. В общесоциологическом плане она получает развитие, прежде всего, в работах Э. Гидденса, М. Арчер, П. Штомпки и других.

Новый класс Э.Гоулднер рассматривает как специфический зародыш будущего нового “универсального класса”, который приходит на смену универсальному в прошлом положению рабочего класса. Автор полагает, что в него войдет часть “рабочего” (наемного) класса (в широком его значении), которая переживет, “впишется” в процесс информатизации, кибернезации общества. Данный класс уже сейчас накапливает собственные внутренние противоречия, которые существенно отражаются на развитии общества. Фундаментальным является напряжение между интересами интеллигенции и интеллектуалов497[28]. Э. Гоулднер развивает специфическое понимание интеллигенции как, прежде всего, профессионалов и ученых в области техники, технологий. Их интеллектуальные интересы фундаментально техничны. Интересы же интеллектуалов, по Э. Гоулднеру, прежде всего, критичны: это – интересы освобождения, истолкования и в этом смысле они часто носят политический характер. Интеллектуалы нередко делают свой вклад в революционное лидерство, продвигают будущее в настоящем и прошлое в будущем. Интеллигенция, как пишет Э. Гоулднер, - “часто ничего более не желает, чем получения удовольствия от погружения в опиум разгадывания и приготовления технических загадок; их социальной миссией является беспрерывно революционизировать технологию и тем самым разрывать установленные социальные солидарности и культурные ценности, никогда не довольствуясь существующим статус кво”498[29]. Революционные интеллектуалы, по мнению Э. Гоулднера, являются посредниками древней моральности; интеллигенция же становится посредником новой аморальности. Кто же из них более революционен? Таким образом, Э.Гоулднер, по сути, перемещает традиционные смысловые нагрузки понятий «интеллектуалы» и «интеллигенция», однако это не мешает ему раскрыть глубинные качества расширяющего свое влияние в современном обществе класса.

Ключом к пониманию когнитивной жизни технической интеллигенции и ее отличия от интеллектуалов (в терминологии Гоулднера) может служить понятие

497[28] Gouldner A.W. The Future of Intellectuals and the Rise of the New Class // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed.by D.Grusky.-Westview Press, 1994. - P. 715. 498[29] Там же, р. 717. Данная мысль очень близка точке зрения Г.Федотова об историчности группы, ее ценностном самовыражении в рамках поколения. Интеллигенция представляется им как бесконечный поток критической мысли, в котором постоянно рождаются и участвуют всплески новых поколений. (Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. - М.: “Наука”, 1990. - С.404-410).

176

“нормальной науки” Т. Куна499[30]. “Нормальной наукой”, по Т. Куну, является та, представители которой сосредоточивают свои усилия на решении загадок парадигм, вокруг которых концентрируется “нормальная наука”. Техническая интеллигенция сосредоточивается на работе внутри парадигм их научной дисциплины, использует их внутреннее символическое пространство, расширяя свои принципы на новые поля знания. В противоположность этому, поля активности интеллектуалов обычно нуждаются в согласованно принятых парадигмах, могут иметь несколько соревнующихся парадигм, и, следовательно, в самом общем случае не “делают” “нормальную науку” с ее единственно доминирующей парадигмой.

Таким образом, согласно концепции Э. Гоулднера, новый класс интеллектуалов и интеллигенции, вырастающий на основе присвоения коллективно произведенного культурного капитала, представляет собой революционную силу общества поздней современности, является основным социальным актором нового трансформационного процесса. А ведущим трансформационным механизмом выступает их когнитивный потенциал и культура критического дискурса. Класс интеллектуалов и интеллигенции – это, в том числе, ядро новой иерархии, основанной на знании, культурном капитале, которое заключает в себе собственный парадокс: являясь “освободителями”, преодолевающими социальное отчуждение в обществе через мир культуры, социальной справедливости и специфического дискурса, представители данного класса в то же время формируют новую правящую элиту500[31]. При этом, понятию “элита” возвращается первоначальный смысл “избранного”, интеллектуального и нравственного “образца”. Таким образом, происходит гуманизация общества и преодолевается его масс / элитный разрыв.

Далеко не все современные социологи разделяют идею о сформированности класса интеллигенции и интеллектуалов в обществе позднего индустриализма. Так, в работе 1979 года И. Селени и Дж. Конрад501[32] аргументируют предположение о том, что, действительно, интеллектуалы движутся по пути к классовой власти, однако в западном обществе они еще не конституируют класс, так как внутренне они существенно дифференцированы и имеют разные жизненные шансы.

Пафос идей Э. Гоулднера получает критическое развитие в исследовании современных социальных движений как коллективных действий новых социальных акторов – “нового среднего класса” – “класса интеллигенции и интеллектуалов”. Методологической основой этого исследовательского потока обычно считаются работы А. Турэна502[33].

Оригинальный французский социолог А. Турэн явление нового класса анализирует сквозь контекст коллективных действий и социальных движений. Социальные движения, в его понимании, это такие коллективные действия, которые

499[30] Кун Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1975. - 288 с. 500[31] Эту точку зрения разделяет и известный исследователь современных элит Е. Этциони-Хэйлеви. Она утверждает, что интеллектуалов необходимо рассматривать не как средний класс, а как элиту, то есть “меньшинство, оказывающее существенное влияние на различные институциональные структуры общества или сферы активности” (Etzioni-Halevy E. The Knowledge Elite and the Failure of Prophecy. - London; George Allen and UNWIN, 1985. - Р. 15). 501[32] Konrad G., Szelenyi I. The Intellectuals on the Road to Class Power. - Brighton: Harvester, 1979. 502[33] Touraine A. The Voice and the Eye: An Analysis of Social Movements. - Cambridge Univer.ress,1981.-P.25-61; Touraine A. Return of the Actor. Social Theory in Postindustrial Society.-Minneapolis: Univer. Of Minnesota Press,1988. Реферат глав данной книги см.: А.Турэн. Социальные движения, революция, демократия // Свободная мысль.- 1991, № 14. - С. 32-43.

177

определяются не только позицией акторов в социальной системе и природой их притязаний, но также природой культурного контекста и притязаниями на контроль над главными культурными ресурсами503[34]. В такой интерпретации его взгляды в отношении “класса знания” вполне можно рассмотреть как своеобразное дополнение к подходу Э. Гоулднера. А. Турэн, также как и О. Тоффлер504[35], полагает, что в постиндустриальном обществе в условиях детерминации отношений господства знаниями и образованием исчезает экономическая основа социальной эксплуатации. Однако особенные позиции и способность технократов манипулировать другими социальными группами, навязывать свои стандарты культурных ориентаций порождает новые социальные неравенства. В условиях растущей концентрации власти, совмещения экономического господства, политической власти и культурной манипуляции, считает А. Турэн, недоминантные социальные группы вынуждены вести борьбу за свою самоидентификацию, становиться социальными акторами в отстаивании собственных культурных ориентаций505[36]. Объединение социальных групп в социальные движения происходит на основе их связи с культурными движениями и через усиление моральных оснований, а также стремление постичь и непосредственно утвердить социального субъекта. Их действия затрагивают, прежде всего, культурные ценности, а не формы экономической организации, разделения труда. По мнению А. Турэна, такие социокультурные действия определяют новый класс, а его авангардом являются университеты, образованные специалисты и студенты. Критериями обнаружения классовых акторов в конкретном историческом контексте выступают социальные движения по отстаиванию специфических культурных моделей и ориентаций506[37].

В последующих исследованиях конца 80-90-х годов целый ряд авторов ставит задачу проверить, в какой мере и можно ли вообще рассматривать новые социальные движения как индикаторы нового глубокого социального расхождения либо антагонизма в обществе поздней современности. Для проверки используются различные стратегии. Клаус Эдер обобщает их в следующих четырех основных типах507[38]. Первый тип, по его мнению, связан с использованием стратегии анализа социальной композиции активистов новых социальных движений. Тем самым авторы фактически определяют класс как состоящий из “активистов”. Либо – с изучением социальной композиции сторонников этих движений, то есть тех, кому идентичны цели движений. Другой тип стратегии определяется исследованиями интенсивности распространения протестной культуры среди активных представителей среднего класса. Тем самым выделяются радикально-культурные единицы среднего класса. Это – не изучение класса, но изучение, по сути, необходимых условий проявления класса. Третья стратегия, по К. Эдеру, опирается на стратификационные исследования классов в терминах разделяемых ценностей, то есть выделяются классы людей, по-разному оценивающие

503[34] Touraine A. Social Movements and Social Change // The Challenge of Social Change /Ed.вy O.Borda.-SAGE, 1985.-Р.78, 87. 504[35] Тоффлер О. Третя хвиля // Сучасна зарубіжна соціальна філософія. Хрестоматія. - Київ: “Либідь”, 1996. - С. 275-277, 298-302. 505[36] Турэн А. Социальные движения, революция, демократия // Свободная мысль. 1991, № 14. - С. 41. 506[37] Touraine A. The Voice and the Eye: An Analysis of Social Movements.- Cambridge Univer. Press, 1981.- Р. 31-32. 507[38] Eder K. Does Social Class Matter in the Study of Social Movements? A Theory of Middle-Class Radicalism // Social Movements and Social Classes. The Future of Collective Action / Ed. By L. Maheu. - SAGE: ISA, 1995. - Р. 29-31.

178

социальную реальность. Наконец, четвертый тип исследований связан с конструктивистской версией класса508[39] и предполагает изучение трех основных классовых элементов: действий, контекста и структурных результатов действий в культурно определенной ситуации. В результате, полученные разными исследователями выводы и аргументация заметно отличаются. Вместе с тем, как заключает Л. Мэхью – один из крупных специалистов в области теории и исследований современных социальных движений и изменений, - социальные движения могут быть рассмотрены в качестве необходимого, центрального показателя формирования “нового класса”, его классовой практики509[40].

Теории класса знания, интеллектуалов и интеллигенции возникли как реакция

на изменяющуюся социальную реальность Западного общества. Вместе с тем, как социальная сила данный класс наиболее ярко проявил себя в трансформациях обществ государственного социализма. Здесь же ярко обозначилась и сущностная особенность данного класса: идентификация интеллигенции с политической властью может возникнуть лишь как переходный феномен в условиях кризиса власти, правящего класса и общества в целом. Главную же свою функцию – постиндустриальной социальной трансформации общества и духовно-нравственного «генератора» – класс интеллектуалов и интеллигенции выполняет через культуру критического дискурса, социальной рефлексии, обостренность нравственно-духовного восприятия мира, высокий профессионализм, уникальные социальные умения и мобилизацию социальных движений.

В данном процессе возможна и постепенная трансформация структуры социальных неравенств. Либо с верхушечно-центрированной пирамиды в срединно-центрированное пространство множественного порядка разных культурных дискурсов; либо – в срединно-центрированное пространство с доминантным культурным дискурсом. Последнее возможно в случае установления “классом знания” идеологического контроля над культурными ресурсами общества. Однако последняя вариация вряд ли может быть долговременной, поскольку отрицается сущностной чертой класса интеллектуалов–интеллигенции: критичностью мысли, духовной «завершенностью», предполагающей постоянную рефлексию по поводу реальности.

Таким образом, согласно рассмотренному подходу рост нового класса связан с особенностями постиндустриального развития обществ, в ходе которого актуализируются духовные, культурные, профессиональные, творческие качества личности. Новый класс, аккумулирующий данные качества, постепенно накапливает свой социальный потенциал на основе факторов растущего социального значения гуманистических ценностей, образования и культурного капитала. В этом процессе он изменяет свое “лицо”: от первоначально немногочисленной группы “интеллектуалов” или “интеллигенции” девятнадцатого века, “белых воротничков” как массовой группы образованных работников не-физического труда, к классу “менеджеров” и, наконец, к классу “интеллектуалов и интеллигенции”. Новый класс встраивается в пространство высшего и среднего классов (прежде всего, его высших слоев); в нижней части своего положения теснит традиционный “беловоротничковый” средний класс (клерки, продавцы, мелкие буржуа и т.п.), в верхней части подвигает традиционный господствующий класс собственников – обладателей экономического и политического капитала. Данный класс несет с собой специфические идеологию, культуру и социальные конфликты, а своими

508[39] Подробнее будет рассмотрена в следующем разделе. 509[40] Maheu L. Social Movements and Social Classes. The Future of Collective Action. - SAGE: ISA, 1995. - Р. 10.

179

притязаниями и действиями трансформирует социальный мир в мир более гуманный, с множественными культурно и деятельностно центрированными параметрами.

5.3 Теоретическое определение и эмпирические поиски «служебного класса» Несмотря на различия в подходах к классовому анализу, в социологии

накапливаются эмпирические подтверждения специфических характеристик нового класса, его противоречивой природы. Наиболее важным вкладом в понимание данного явления стала концепция «служебного класса», сформулированная и развиваемая, прежде всего, Дж. Голдторпом, а также, с некоторыми вариациями, Дж. Урри, Н. Аберкромби, Г. Маршалл, Р. Кромптон и другими. Как отмечает сам Дж. Голдсорп, концепт «служебного класса» был взят им из работ 50-х годов австро-марксистского социолога Карла Реннера, представленных в англоязычной социологии благодаря усилиям Р. Дарендорфа510[1]. Вместе с тем, именно работы Дж. Голдторпа оказали огромное влияние на развитие и широкое распространение данного концепта в современной западной социологии.

Как уже было показано в разделе 3.3 настоящей работы, в самом общем смысле Дж. Голдторп под «служебным классом» понимает класс профессионалов, администраторов и менеджеров511[2], классовая позиция которых основана на служебном типе отношений занятости, а важнейшими характеристиками являются высококвалифицированный умственный труд, определенная степень власти в организации и доверие в служебных отношениях. Однако конфуз, который возникает при употреблении данного понятия и понятий «обслуживающий персонал», «работники сервиса», подтолкнул некоторых исследователей предложить иное понятие, отражающее сущность нового класса, а именно – “salariat”, с английского - те, кто получают жалованье по служебному договору. Данный термин в последние годы все больше приживается в англоязычной литературе как синоним «служебного класса».

Что отличает концепт «служебного класса» от концепта Э. Гоулднера? Во-первых, с методологической точки зрения концепт Дж. Голдторпа – это серьезный шаг в сторону возможной операционализации понятия. Термин «служебный класс», как состоящий из профессионалов, администраторов и менеджеров, имеет значительно большую эмпирическую определенность по сравнению с понятиями «интеллектуалы» и «интеллигенция», в которых в большей мере выражен оценочный, этико-философский компонент. Во-вторых, с содержательной точки зрения концепт «служебного класса», в отличие от «класса знания», объединяет в единое целое «профессионалов»512[3] (как фактический синоним группы «интеллектуалов и интеллигенции») и «управленцев» («класс бюрократии» – государственной и корпоративной). Несмотря на то, что данные группы обычно выполняют разные функции, вместе с тем, присущий их деятельности характер 510[1] Goldthorpe J.H. The service class revisited // Social change and the middle classes/ Ed. By T. Butler and M. Savage. -London: UCL Press, 1995. - Р. 313. 511[2] Erikson R., Goldthorpe J. H. The Constant Flux. A study of class mobility in industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. - Р. 162. 512[3] В русском языке в последние годы получило распространение сленговое слово «профи», очень удачно, с нашей точки зрения, схватывающее социальный смысл и статус рассматриваемого явления: «профи» как те, кто обладают высококлассной квалификацией, ценимой обществом специализацией, высоким авторитетом и автономией трудовой ситуации.

180

служебных отношений, в основе которых лежит доверие работодателя к служащему, объединяет их как членов одного класса. Именно на основе доверия работодатель (обычно корпоративная организация или государство) делегирует им (менеджерам и администраторам) власть и полагается на их (профессионалов) специализированный совет.

Эта ситуация рождает особую общую классовую позицию для профессионалов и управленцев. Опираясь на данные своих исследований, Дж. Голдторп показывает, что еще в начале 70-х годов данный класс, несмотря на свою многочисленность в западных обществах, не существовал как протяженный, демографически оформленный класс. И этот вывод идентичен выводу И. Селени и Дж. Конрада513[4]. Вместе с тем, уже исследования 80-х годов демонстрируют проявление растущей демографической и социо-культурной определенности класса. По данным Дж. Голдторпа, увеличивающаяся общность жизненных стилей представителей «служебного класса» в первую очередь является наследием фактора высшего образования514[5].

Не все выводы Дж. Голдторпа и его исследовательского коллектива в отношении проявляющихся характеристик «служебного класса» получают поддержку других ученых. Необходимо отметить особое напряжение исследовательских поисков, своеобразный «бум» открытий и изысканий в области социально-классового реструктурирования обществ позднего индустриализма. В такой ситуации нет ничего окончательно доказанного, все вновь и вновь подвергается сомнению, переинтерпретируется. Ярким отражением такой ситуации являются и исследовательские работы самого Дж. Голдторпа и его коллег, также Э. Райта, – что было ранее показано в данной работе. Поэтому сейчас мы можем только наметить некоторые тенденции поисков и их относительные результаты в отношении характеристик служебного класса, по-видимому, уже реально проявившегося, по крайней мере, в западных обществах.

Несколько иначе, с неомарксистских позиций, увидели служебный класс такие авторы, как Н. Аберкромби, Дж. Урри, А. Уорд и другие. Они также представляют служебный класс как целостное образование, состоящее из менеджеров и профессионалов515[6]. При этом авторы полагают, что данный класс уже развился как «класс в себе» на основе обладания причинной властью в организации, связанной с функциями контроля, концептуализации и воспроизводства. Именно такая власть, с их точки зрения, определяет степень его автономии от правящего класса. Из этого утверждения Дж. Урри делает радикальный вывод о том, что в силу своего положения новый класс несет разрушающее влияние на традиционные отношения между трудом и капиталом и глубинный дезорганизующий эффект на капиталистическое общество в целом. Служебный класс, по его мнению, продуцирует новые вкусы, предпочтения и культурные ценности, которые получают выражение в распространении постмодернистского стиля жизни. Правда, в 90-е годы Дж. Урри отказывается от сделанного им ранее вывода о служебном классе как носителе постмодернистской культуры516[7].

513[4] Konrad G., Szelenyi I. The Intellectuals on the Road to Class Power. - Brighton: Harvester, 1979. 514[5] Goldthorpe J.H. The service class revisited // Social change and the middle classes/ Ed. By T. Butler and M. Savage.-London: UCL Press, 1995. - Р. 316-337. 515[6] Abercrombie N., Warde A. with etc. Contemporary British Society. A New Introduction to Sociology. 2-th Ed. - Polity Press, 1994. - Р. 184-188. 516[7] См. по: Butler T. The debate over the middle classes // Social change and the middle classes / Ed. by T. Butler and M. Savage. - London: UCL Press, 1995. - Р. 30-31.

181

Заметно иное понимание особенностей служебного класса развивает М. Сэведж и его коллеги517[8]. Особенности вытекают, прежде всего, из иного теоретического «угла зрения» на новый класс. М. Сэведж с коллегами аргументируют, что членство в служебном классе основано на комбинации собственности на три вида ресурсов, которые могут передаваться по наследству: организационные, культурные и имущественные. На их основе авторы выделяют три взаимосвязанные группы в служебном классе: менеджеров, профессионалов и мелкую буржуазию. Владение организационными ресурсами обеспечивается позицией занятости в организациях и предлагаемыми ими возможностями карьеры. Культурные блага, как полагают авторы, отражают те элементы жизненного стиля, вкуса и образовательной квалификации, которые могут функционировать как своеобразные маркеры классовой принадлежности. При этом очень важно, считает М. Сэведж, что эти культурные ресурсы приобретаются в течение продолжительного периода образования. Если Дж. Голдсорп полагает, что имущественные блага, ресурсы собственности не важны для служебного класса, точнее, не определяют их сущностные характеристики518[9], то М. Сэведж придерживается иной точки зрения. Он считает, что имущественные блага становятся все более важными для служебного класса. Они приобретаются, как и культурные ресурсы, в процессе длительного образования и профессиональной карьеры, способны самовозрастать (в стоимостном выражении). Это позволяет передавать значительный объем имущественного богатства по наследству519[10]. Авторы утверждают, что культурные блага также легко могут быть сохранены и переданы по наследству через образование и культурное социализирующее влияние семьи и более широкого окружения. Однако передача культурных ресурсов значительно зависит от специфики национальной культуры и образовательной системы. Продолжая логику рассуждений авторов, можно предположить, что тенденция глобализации, универсализации культуры делает влияние культурных ресурсов более устойчивым в определении социальной позиции служебного класса.

Анализируя процессы социально-классового наследования, М. Сэведж с коллегами приходят к выводу о том, что в современном обществе понижается значение организационных благ, которые определяющим образом зависят от позиции в конкретной организации520[11]. Это связано, прежде всего, с пост-фордистскими изменениями структуры организаций, которые становятся более гибкими и менее иерархичными. В результате, безопасность организационных ресурсов, как заключают авторы, для менеджеров заметно снижается. Перед лицом этого факта служебный класс менеджеров пытается конвертировать свои организационные блага в более устойчивые ресурсы: в частности, дать детям лучшее образование, а значит, и возможность приобрести культурные блага. Анализируя результаты социологических исследований последних десятилетий по Британии, М. Сэведж показывает, что дети менеджеров чаще становятся

517[8] Savage M., Barlow J., Dickens A. and Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture: Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge, 1992. 518[9] Goldthorpe J.H. The service class revisited // Social change and the middle classes/ Ed. By T. Butler and M. Savage. -London: UCL Press, 1995. - Р. 314-316. 519[10] Savage M., Barlow J., Dickens A. and Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture: Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge, 1992. - Р. 146-148; Savage M., Butler T. Assets and the middle classes in contemporary Britain // Social change and the middle classes / Ed. by T. Butler and M. Savage.- London: UCL Press, 1995. - Р. 347-349. 520[11] Savage M., Barlow J., Dickens A. and Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture: Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge, 1992. - Р. 147-148.

182

профессионалами, чем менеджерами521[12]. Этот факт межпоколенческой мобильности в рамках служебного класса, если он повторится в последующих исследованиях, может привести к выводу о росте внутренней интеграции данного класса.

Вместе с тем, в отличие от Дж. Голдторпа, М. Сэведж делает вывод о том, что служебный класс, каким он проявляется сегодня, представляет собой внутренне разделенное классовое образование. Разделенность просматривается, прежде всего, через различные модели социального действия, характерные для менеджеров, мелкой буржуазии и профессионалов522[13]. Эта разделенность определяет, по сути, три классовых образования в пространстве служебного класса. В данном выводе М. Сэведж не оригинален, по-сути, следует за Э. Гоулднером. Вместе с тем. Думается, что предпринятое М. Сэведжем групп профессионалов, менеджеров с мелкой буржуазией в единый, хоть и внутренне разделенный, служебный класс не является достаточно обоснованным. При таком подходе исчезает первоначальный (Реннера – Голдторпа) смысл понятия и явления «служебный класс», как основанного на специфических служебных отношениях. Эта специфика растворяется в явлении, обозначаемом давно используемым понятием «средние классы». Не случайно, следуя собственной логике, в последних работах М. Сэведж возвращается к понятию «средние классы»523[14].

Понятие «служебный класс» в интерпретации К. Реннера – Дж. Голдторпа имеет глубокую смысловую нагрузку, отражающую новые явления, которые стали следствием постфордистских, постиндустриальных изменений в современном мире. Вместе с тем, тезис о единстве либо расколе служебного класса остается проблематичным. Более корректной представляется логика его проверки не через концепт обладания ресурсами и их передачи по наследству, а через имманентный «служебному классу» концепт рыночной, трудовой ситуаций и жизненных шансов, проявляющихся в специфической культуре, действиях и достижениях.

В последние годы в западной социологии было проведено немало эмпирических исследований, предлагающих материал для подтверждения либо опровержения вывода о внутреннем расколе служебного класса как класса профессионалов, администраторов и менеджеров.

Действительно, как показывает немецкий социолог У. Мюллер, менеджерам и администраторам, чья трудовая ситуация существенно детерминирована разделением власти внутри управленческой структуры организации-нанимателя, присущ высокий уровень лояльности к организации524[15]. В отличие от этого, для среды профессионалов характерны выраженные групповые требования высокого уровня автономии, прежде всего – в профессиональных нормах и оценке компетентности. Данные требования выражаются в специфических социальных действиях по активному формированию профессиональных общностей. Последние можно рассматривать как аналог «научных сообществ» Т. Куна, либо «общностей культурного дискурса» Э. Гоулднера. Как отмечает У. Мюллер, для среды

521[12] Там же, с. 148. 522[13] Savage M., Butler T. Assets and the middle classes in contemporary Britain // Social change and the middle classes / Ed. by T.Butler, M.Savage.-London:UCL Press,1995.-Р.33-34. 523[14] Savage M., Butler T. Assets and the middle classes in contemporary Britain // Social change and the middle classes / Ed. by T. Butler and M. Savage. - London: UCL Press, 1995. - Р. 275-292, 345-357. 524[15] Müller W. Class cleavages in party preferences in Germany – Old and new / Paper was presented at the ISA Rc28’ Conference on Social Inequality in Multi-Ethnic and Immigrant Societies. - Tel Aviv, May 1997. - Р. 17.

183

профессионалов, и особенно – интеллигенции, менее характерны ориентации, идентификация с организацией525[16]. А функциональная и культурная особенность профессионалов, по мнению автора, делает их более внимательными скорее к социальным, чем организационным проблемам. Рабочая ситуация данной группы связана с ориентацией на задачу, на их авторитет как специалистов, легитимность, гибкость и коллективную идентичность («профессиональных сообществ»).

Таким образом, данные У. Мюллера позволяют утверждать, что логика ситуации профессионалов является скорее постфордистской, постиндустриальной, и этим существенно отличается от логики групп менеджеров-администраторов.

Г. Эспин-Андерсен также подтверждает вывод о том, что автономия рабочей ситуации менеджеров-администраторов отражает, прежде всего, фордистскую логику разделения труда с ее жесткой стандартизацией, регулированием и ограничением свободы деятельности рамками конкретной позиции. Вместе с тем, она развивает данную мысль, отмечая, что с 80-х годов в рабочей ситуации менеджеров проявились тенденции постфордизма, связанные с усилением гибкости специализации и понижением жесткости регулирования. Однако, по ее заключению, эти тенденции еще не стали определяющими в сознании данной группы526[17]. Вместе с тем, материал Г. Эспин-Андерсен подтверждает вывод Дж. Голдторпа о том, что менеджеров и профессионалов объединяет характеристика служебного доверия.

Особое направление в проверке тезиса о «внутреннем расколе» служебного класса связано с исследованиями ценностного сознания групп менеджеров и профессионалов. Так, в серии специальных исследований Г. Крейси доказывает, что ценностные ориентации профессионалов, интеллигенции концентрируются в области защиты индивидуальной автономии. А их рабочая ситуация, вызывающая определенную идентификацию как «клиентов», стимулирует ориентацию на эгалитарное распределение ресурсов527[18]. Г. Крейси использует двумерную модель концептуализации политического ценностного пространства, предложенную ранее Г. Китчельтом528[19], для политической идентификации ценностного мира профессионалов, интеллигенции. Он определенно доказывает, что ценностный мир профессионалов в целом лежит в области «левого либерализма», то есть в предпочтении государственного вмешательства «невидимой руке рынка» и присоединении к либеральному идеалу общества (ассоциируемого с добровольным и равным участием всех граждан)529[20]. В противоположность этому, согласно выводам Г. Крейси и Г. Китчельта, ценностные ориентации менеджеров, администраторов более близки старому среднему классу и буржуазии. Представители данной группы сочетают предпочтения рыночных решений, свободного обмена и идеи авторитарности, патернализма, централизованной организации530[21], - то есть все то, что по Г. Китчельту определяет «правое авторитарное» ценностное поле.

525[16] Там же, р. 17. 526[17] Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies / Ed. by Gosta Esping-Andersen. - ISA: SAGE Studies in International Sociology 45. 1993. - P. 12-13. 527[18] Kriesi H.P. The transformation of cleavage politics. The 1997 Stein Rokkan lecture//European Journal of Political Research.1998,№33.-P.169. 528[19] Kitschelt, H. The transformation of European social democracy. - Cambridge Univer. Press, 1994.- P.12. 529[20] Kriesi H.P. The transformation of cleavage politics. The 1997 Stein Rokkan lecture//European Journal of Political Research.1998,№33.-P.169. 530[21] Там же, с.. 170.

184

В то же время, многочисленные социологические исследования, опирающиеся на разные теоретические подходы, доказывают также то, что профессионалы (интеллектуалы и интеллигенция) являются носителями постматериальных ценностей и конституируют мобилизационный потенциал новых социальных движений. Так, К.-Х. Штамм на примере Германии отмечает распространенность таких ценностей среди нового среднего класса (в его понимании это – «интеллигенция и интеллектуалы»), как ориентация на диалог, солидарность, гуманность, но не на власть, иерархию, статус и рациональность531[22]. То есть, в терминологии от Р. Инглехарта, интеллектуалы и интеллигенция разделяют постматериалисти-ческие взгляды, либо – взгляды социального либерализма, и поддерживают социал-демократические позиции в отношении экономической политики, государства благосостояния, а также ценности экополитики. В соответствии со своими политическими предпочтениями, заключает автор, они выражают благосклонность новым социальным движениям и партиям левых.

Данная связь подтверждается и со стороны исследователей новых социальных движений. Так, в частности, упоминавшийся Г. Крейси на примере Нидерландов доказывает, что новые социальные движения мобилизируются благодаря, в целом, высокообразованным гражданам, среди которых наиболее многочисленна и активна группа профессионалов социокультурной сферы532[23]. Аналогичные данные для движений «зеленых» в Германии приведены в работе Л.И. Гинцберга533[24]. Исследование К. Рутесом движения за ядерное разоружение и экологических движений в Британии также подтверждает мобилизационную роль высокообразованных членов нового среднего класса, сконцентрированную в среде интеллигенции534[25]. Рассматриваемая ситуация подтолкнула одного из известных исследователей социальных движений Клауса Эдера сделать радикальное заключение о том, что именно новый средний класс (в противоположность распространенному утверждению о «внеклассовой природе» новых социальных движений) является классовой основой новых социальных движений535[26].

Данные факты приводят к выводу о том, что именно высшее образование выступает базисным фактором нового классообразования и формирования специфической социо-культурной идентичности. Высшее образование культивирует особую тягу к теоретической обоснованности знания, зависимости от него, к выработке знания, что становится благодатной почвой для роста культуры критического дискурса. Данная основа объединяет высокообразованных профессионалов и администраторов. Высшее образование в индустриальных западных обществах стало одним из главных каналов распространения социального

531[22] Штамм К.-Х. Альтернативные коммуникации: продукция опыта новых социальных движений // Новые социальные движения и социокультурные эксперименты. Вып. 1 / Реф. сб.- М., 1989. 532[23] Kriesi, H.P. The transformation of cleavage politics. The 1997 Stein Rokkan lecture//European Journal of Political Research.1998,№33.-P.170. 533[24] Гинцберг Л.И. Массовые демократические движения в ФРГ и партия «зеленых». - М.: Наука, 1988. - С. 17-45. 534[25] Rootеs C. A new class? The higher educated and the new politics // Social movements and social classes / Ed. by L. Maheu. - London: Sage, 1995. - P.220-235. 535[26] Eder K. Does Social Class Matter in the Study of Social Movements? A Theory of Middle-class Radicalism // Social movements and social classes. The Future of Collective Action / Ed. by L. Maheu.-SAGE:ISA,1995.-Р.27.

185

и культурного либерализма, а через них – экономического эгалитаризма536[27]. На этой почве способна формироваться социально-культурная идентичность нового класса. Такая логика приводит также к выводу о реальной тенденции роста гомогенности нового класса и возможному преодолению социального раскола между его нынешними сегментами с ростом постиндустриального типа социальных отношений.

По-видимому, процесс образования нового класса необходимо рассматривать как встречный процесс структуро- и культуро-образования. С одной стороны, процесс формирования структурных позиций нового класса проявился давно – с расцветом индустриализма в текущем столетии; интенсификация данного процесса в отношении социального «среза» профессионалов произошла с 60-70-х годов. Можно вполне согласиться с К. Рутесом в том, что «рост позиций служебного класса был настолько быстрым и на такой относительно небольшой основе, что многие из них [позиций] неизбежно были заполнены в процессе восходящей социальной мобильности”537[28]. В такой ситуации запаздывание культурного определения класса является естественным, что стимулирует активный процесс поиска и созидания новой ценностно-культурной системы.

С другой стороны, накопление в обществе системы постматериальных ценностей, а на этой изменившейся ценностной почве – рост новых социальных движений, развитие протестной культуры вне доминирующих классовых отношений становятся, в свою очередь, конституирующими элементами проявляющегося нового среднего класса.

Сделанные выводы, однако, отнюдь не означают внеконфликтность тенденции роста гомогенности класса, а также бесконфликтность общества в новом социальном структурировании по оси образования. Современная реальность внутренне расколотого социального класса является гораздо более сложной и многомерной, чем это было показано с применением теоретических схем анализа. Так, в частности, остается нерешенным вопрос об отношениях нового класса и буржуазии, класса собственников. Дети последних имеют возможность получить лучшее образование, стать профессионалами, высококвалифицированными менеджерами; при этом происходит частичная конвертация ресурсов собственности в культурные блага с сохранением первых. На этой основе возможно реальное усиление позиций изменяющегося класса собственников и элиты (последнее было показано в разделе 2 данной работы) через приспособление (усвоение?) к новой системе ценностей. Возможно, теоретическое решение данной проблемы будет более удачным на основе классовой схемы Э. Райта, вписывающей позиции профессионалов, экспертов в систему капиталистических отношений.

Далее, в период развития государства благосостояния в западных странах существенно увеличилась в среде средних слоев численность государственных служащих, являющихся высококвалифицированными профессионалами и управленцами. Как показывают исследования Э. Хеаса и М. Сэведжа, вовлеченность данной группы в сферу обеспечения государственной политики накладывает непосредственный оттенок на их ценностные ориентации, в частности, усиливает

536[27] Отчасти данный вывод подтверждает К. Рутес. См.: Rootеs C. A new class? The higher educated and the new politics // Social movements and social classes / Ed. by L. Maheu. - London: Sage, 1995. - P. 171-191. 537[28] Rootеs C. A new class? The higher educated and the new politics // Social movements and social classes / Ed. by L. Maheu. - London: Sage, 1995. - P. 223.

186

предпочтения государственно-ориентированной политики538[29]. Последние в определенной мере противоречат ценностям экономического, социального либерализма, протестной культуре новых социальных движений.

Наконец, нельзя не согласиться с Г. Эспин-Андерсен в выводе о том, что в дальнейшем все большее количество позиций в сфере занятости будет определяться дипломами об образовании. В такой ситуации люди, имеющие высокую либо устаревшую квалификацию, будут блокированы конкуренцией в процессе восходящей мобильности539[30]. Данные явления могут способствовать новому значительному классовому разделению постиндустриального общества и формированию классовой закрытости. Однако строгость такого «фильтра» определяющим образом зависит от характера образовательной системы и соответствующей государственной политики. Если доступ к образованию будет широким, если будет развита система последующего образования и переподготовки, поляризующий эффект меритократии может быть уменьшен. В такой ситуации своевременен и уместен вопрос: «Кто правит?..»

В добавление к сказанному также необходимо отметить возможную тенденцию расхождения трендов классовой структурации разных обществ на основе действующих различных систем образования.

Итак, явление «нового класса», рожденное в конфликте между изжившим себя

традиционным обществом и современностью, проявившееся с развитием индустриализма, является присущим всей истории современного общества. С созреванием индустриальных отношений «новый класс» обретал собственную форму, содержание и зрелость. Гибкость, с которой «новый класс» реагировал на происходящие изменения в мире занятости и ценностей, обретая новые формы и содержание, подчеркивает его значительный социальный потенциал и реальные претензии на лидерство в новом классовом структурировании постиндустриального общества.

Новый класс эпохи позднего индустриализма представляет собой исторически формирующееся гетерогенное социальное образование. Данное образование проявляет себя как класс, обладающий специфическим положением и ролью в обществе, формирующимися специфической культурой и самосознанием, выражающий себя в конкретных формах социального действия. Его классовая позиция определяется пересечением осей: • · занятости (высококвалифицированный профессиональный труд), • · образования (наличие высшего образования, соответствующих дипломов о

квалификации), • · влияния (определенная автономия рабочей ситуации, социальный либо

технический контроль). Идентификация и «огораживание» класса происходят через контроль над культурным капиталом на основе формирования «галстуков» высшего образования, культуры критического дискурса и специфических служебных отношений доверия в рабочей ситуации. Утверждая себя через культуру критического дискурса, новый класс развивает специфическую постматериальную культуру, становится главной мобилизующей силой новых социальных движений и основным агентом «новой политики» (см. раздел 2 настоящей работы). Особую роль в данном классе играет

538[29] Heath A., Savage M. Political alignments within the middle classes, 1972-89 // Social change and the middle classes / Ed. by T.Butler, M. Savage. - London: UCL Press,1995.-Р.277. 539[30] Esping-Andersen G. (Ed.) Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies. - SAGE: ISA Studies in International Sociology. 1993. - P. 20.

187

интеллигенция, которая выступает основным «хранителем» и «генератором» духовно-нравственных оснований общества, созидает его духовный мир и инициирует гуманизацию общества. «Новый класс» выступает как главный социальный актор современной общественной трансформации, несет в общество (подобно интеллектуалам эпохи Просвещения) постматериальные, гуманистические идеи и ценности, идеологию профессионализма. Данный класс обладает социальной ответственностью, человеческим и культурным капиталом, которые позволяют ему принимать на себя функции влияния и определения политики.

Основными структурными элементами нового класса, по-видимому, являются: менеджеры, администраторы, высококвалифицированные профессионалы и, как особый слой, гуманитарная интеллигенция. Несмотря на общность классового основания, между менеджерами, администраторами, с одной стороны, и профессионалами, интеллигенцией, с другой стороны, существуют серьезные расхождения, проявляющиеся, прежде всего, в мире ценностей и социальных действиях. Наряду с этим, наблюдается и тенденция схождения данных социальных сегментов по мере расширения постфордистской системы индустриальных отношений и укрепления системы постматериальных ценностей.

Созревание нового класса утверждает новые социальные неравенства, в основе которых лежат, прежде всего, различия в духовном мире, образовании, в том числе его доступности, и определяемых ими жизненных шансов. Это не означает, что подобные различия отсутствовали в предыдущие периоды развития обществ. Это означает лишь то, что теперь данные различия постепенно становятся определяющими в системе социальной стратификации. Они плюрализируют и, в определенном смысле, индивидуализируют социальный мир, поскольку развитая саморефлексия, критический дискурс повышают значение «Я», возвышают позиции «наблюдателя» (в интерпретации З. Баумана) и «конструктора» социальных процессов.

Анализ роста «нового класса» и рефлексия данного процесса в западной социологии лишний раз подчеркивает неразумность позиции многих отечественных социологов, связанной с фактическим отказом от собственного социального наследия. Социокультурное наследие российской интеллигенции, сформированное в условиях общества запаздывающей современности, удивительным образом представляет важные черты постиндустриального нового класса. Человеческий и культурный капитал, социальное сознание и активность современной отечественной интеллигенции определяют ее «почвенность» (как антитеза концепту «беспочвенности интеллигенции»), которая проявляется в национальном и гражданском самоопределении, противоречивом критическом наследии исторического национального опыта и культуры в сочетании с культурой гуманизма, нравственности, постматериалистическими ценностями. Именно на данной основе эта группа может стать, либо становится реальной трансформационной силой общества, творцом нового социального опыта, вырастающего на почве собственной истории.

6 РАЗДЕЛ V АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ПОИСКИ – НОВЫЕ НЕРАВЕНСТВА?

«1500 год: «Я лучше тебя, так как мой отец

был полновластный король, а я – принц»; 2000 год: «Я лучше тебя, так как в 2010 году

я буду лучше приспособлен, чем ты» (Подпись к карикатуре на Web-странице Пола Треанора «Новые неравенства»)

188

Эмпирические исследования связей между социальными классами, основанными на профессиональных различиях, и мобильностью, культурными и политическими установками, моделями достижения жизненного успеха продемонстрировали, среди прочих результатов, заметные внутриклассовые расхождения в жизненных стилях и моделях потребления. Вместе с тем, в рамках классовых схем данные следствия, точнее – их влияние на процессы социальной дифференциации – не исследовались. Кроме того, классовые схемы акцентировали внимание на синхронных процессах в классообразовании: определенная социальная позиция – структура – социальные установки – определенные действия. Однако исторические процессы вряд ли можно вписать в рамки синхронных изменений. Действия случайных факторов, отклонения наметившихся тенденций, скачки в развитии с открытием новых путей и форм – все это привносит значительную меру энтропийности в социальный порядок, определяет множественность и вариабельность проявления социальной реальности. Использование классовых схем оставляет в стороне все те многочисленные «отклонения» от класса, которые обнаруживаются в пространстве социальных неравенств. Такие «отклонения» стали предметом специальных исследований с использованием альтернативных классовым схемам социологических подходов. Последние, пожалуй, объединяются в двух моментах: в ориентации на определяющее влияние форм культуры и довольно эклектичном теоретическом обосновании. В этом исследовательском поле наиболее ярко выделяются три довольно самостоятельных потока. Первый поток сосредоточен на исследованиях «расходящихся социальных секторов по потреблению». Его истоки коренятся в социологии города и, в принципе, не выходят за рамки известных классовых схем. Основные усилия авторы направляют на изучение моделей потребления различных групп занятого населения, а также социальных последствий современного развития гражданских прав. Внимание к таким социальным следствиям приводит исследователей к фокусированию интереса на проблемах андеркласса, гендерных, расовых и этнических неравенств. Второй поток связан с изучением классовых процессов и проявляющихся в них отношений между классом и культурой, жизненными стилями. Исследователи, работающие в рамках этого подхода, рассматривают профессию и занятость как результат конкуренции и борьбы, а не как заданные величины. Эмпирические исследования фокусируются на исследовании конфликтов, приводящих к классообразованию. В теоретической же основе подхода лежит представление о двойственной – структурно-деятельностной – природе социальной реальности, описываемой концептами «структурации» Э. Гидденса, «двойного морфогенеза» М. Арчер и другими подобными, а также ее социальном конструировании. Это социологическое направление концентрируется вокруг работ французского социолога П. Бурдье.

Наконец, третий поток связан с постмодернистским акцентом на эмерджентные свойства реальности и происходящую эрозию границ между отдельными сферами общества, прежде всего, между сферой занятости, проведения свободного времени и культуры. Авторы свое внимание фокусируют на следствиях данного процесса. Последние представляются как фундаментальные изменения в природе социальных идентификаций540[1]. Хотя данное направление активно расширяет свою популярность, вместе с тем оно наименее теоретически и эмпирически определено.

540[1] В частности, см.: Crook S., Pakulski J., Waters M. Postmodernization. Change in Advanced Society.-SAGE, 1992. - Р. 32-39, 118-125.

189

В предлагаемом разделе будут рассмотрены некоторые из аспектов названных подходов в изучении социальных неравенств как последствий класса либо постмодернистских изменений современного общества. Все эти подходы ждут последующего серьезного развития, а их отрывочное сочетание в данном разделе определяет эклектизм последнего как дань тому мозаичному аспекту реальности, которая высвечивается рассматриваемыми направлениями.

6.1 Способы потребления: перекомпозиция классовых неравенств Потребление является постоянной формой активности человека в его

повседневной жизни. С развитием человеческих обществ потребление стало не только необходимой функцией обеспечения жизни, но и определенных стандартов, качества жизни, а также важным механизмом участия в жизни конкретных социальных общностей. Источниками потребления становятся индивидуальные (семейные) доходы, формы общественного потребления, неоплачиваемые виды работ, природные ресурсы. Стандарты пищи, одежды, жилища, образования, проведения свободного времени, а также источники их приобретения становятся теми важными символами, с помощью которых социальные группы публично утверждают себя и «огораживают» свое членство. Именно поэтому потребление на протяжении истории человеческого общества использовалось также как символ власти и определенного социального положения. Данная связь в ее гротескном выражении высмеивалась в комедиях Ж.-Б. Мольера, А.С. Грибоедова и других авторов. Впервые в социологии была прекрасно проанализирована Т. Вебленом (1899г.)541[2]. Именно он инициировал изучение потребления как социального феномена и механизма, с помощью которого индивидуальные вкусы могут оказывать влияние на других. Т. Веблен выделил два главных способа, с помощью которых немногочисленный «праздный класс» через собственные вкусы распространяет свое влияние на общество в целом. Во-первых, через рафинированные и культивированные вкусы, которые ассоциируются с социальной удаленностью от мира занятости, работы, подневольного труда. Альтернативой этому выступает определение всего того, что имеет отношение к практическим материальным нуждам, как «дешевого», «безвкусного». Второй механизм, по Т. Веблену, связан с процессом подражания, с помощью которого группы пытаются копировать тех, кто расположен выше по социальной лестнице. Тем самым в обществе происходит расширение «демонстративного потребления» и стандартов высшего класса542[3]. М. Вебер обобщил данные явления понятием «жизненного стиля», общность которого характерна для конкретной классовой позиции или статусной группы543[4], и, тем самым, расширил исследовательскую рамку классового анализа.

В конце 40-х годов ХХ века Джеймс Дьюсенберри развивает концепцию потребительского поведения не как функцию абсолютного дохода (что утверждалось популярной экономической теорией Дж. Кейнса), а как «копирования соседей». С точки зрения автора, доход играет лишь относительную роль в детерминации индивидуальных потребительских предпочтений. Последние же находятся в прямой зависимости от потребительских предпочтений соседей, окружения, на которое индивид ориентирован и которым восхищается544[5]. Яркое развитие данная теоретическая линия получила в работах Мэри Дуглас, которая попыталась 541[2] Веблен Т. Теория праздного класса. - М.: Прогресс, 1984. 542[3] Там же, с. 24, 122-123. 543[4] См. раздел 1.2 настоящей работы. 544[5] См. по: Duesenberry J. //Human Development Report. 1998.-Р.39.

190

доказать, что потребление товаров является центральным посредником в утверждении личностной идентичности и социальных стандартов545[6]. Наконец, Колин Кэмпбэлл, продолжающий данную линию и предлагающий обзор развивающемуся направлению социологии потребления, в конце 90-х годов определяет потребление как «деятельность, которая передает информацию об идентичности потребителя всем тем, кто является ее свидетелем», или как деятельность, которая отражает «реальную озабоченность [индивида] передачей специфических значений или сообщений о своей идентичности (или «жизненном стиле») другим, тем, кто в настоящее время доминирует в определенной сфере»546[7]. Методологическое основание данного определения очевидно, связано с подчеркиванием индивидуальности, самовыражения и стилистики самосознания. Все, что потребляется, рассматривается, прежде всего, как индикатор индивидуальных вкусов и ощущений стиля потребителя / обладателя. Такой взгляд, безусловно, предполагает в качестве посредника рынок, обеспечивающий свободный выбор в соответствии со вкусами и стилем.

Несмотря на немалый теоретический интерес к проблеме неравенств в стилях жизни и потреблении, определяемых вкусами и «копированием», доходом и здоровьем, демонстративными факторами, эта тема становится предметом значительного социологического внимания лишь с 70-х годов. Ключевую роль в акцентировании внимания сыграли работы М. Кэстеллс, который в рамках социологического изучения города обратил внимание исследователей на проблему борьбы за «коллективное потребление». Такую борьбу автор представлял как направленную на расширение государственного обеспечения сферы коллективного обслуживания (домовладения, образования, здоровья и т.п.) и являющуюся «хронической» чертой жизни современного города. При этом М. Кэстеллс сомневался по поводу того, можно ли «разместить» эту борьбу в рамках классового анализа547[8].

Эмпирические исследования британского социолога Питера Соундерса помогли преодолеть указанные сомнения. В 80-е годы П. Соундерс формирует и развивает концепт «расхождения в потреблении» как издержки класса548[9]. Его работы послужили толчком к интенсивным эмпирическим исследованиям проблемы. Социальные следствия потребительского поведения П. Соундерс выводит из изменяющейся природы способов потребления. Автор выделяет три исторические фазы в развитии способов потребления в капиталистическом обществе, в его терминологии это – рыночные, социализированные и приватизированные способы549[10]. Он показывает, что в течение первой фазы (19 век) потребление было организовано преимущественно через рынок и роль государства сводилась лишь к ограниченному регулированию рынка в наиболее важных сферах (к примеру, законодательство в области здравоохранения). Под влиянием роста социальных проблем, вытекающих из низкого уровня доходов и стандартов потребления, роста организованности рабочего класса и требований социальных реформ с конца 19

545[6] Douglas M. Food and Social Order: Communities. - N.Y.: Russell Sage Foundation, 1984. 546[7] Campbell C. The Sociology of Consumption // Acknowledging Consumption. A Review of New Studies / Ed. by D. Miller. - London, N.Y.: Routledge, 1995. - Р. 111. 547[8] Castells M. The Urban Question. - London: Edward Arnold, 1975. 548[9] Saunders P. Social Theory and the Urban Question. - London: Unwin Hyman, 1987; Saunders P. A Nation of Home Owners. - London: Unwin Hyman, 1990.- 418 р.; и др. 549[10] Saunders P. Beyond Lousing Classes: the sociological significance of private property rights in means of consumption // International Journal of Urban and Regional Research. 1984, Vol. 8, № 2, - Р. 202-227.

191

века в капиталистических странах начинает развиваться вторая фаза, связанная с целенаправленным государственным обеспечением ключевых позиций потребления (здоровье, жилье, образование). П. Соундерс показывает, что новому социализированному способу потребления удается значительно преодолеть противоречие между низкими зарплатами и приличными стандартами потребления550[11]. Однако, это социальное достижение оказывается возможным только через расширение другого противоречия: между растущей стоимостью государственного обеспечения благосостояния и имеющимися государственными доходами. Как и многие критики политики «государства благосостояния», П. Соундерс утверждает, что это противоречие наиболее ярко проявилось в форме налогового кризиса соответствующих государств в течение 70-х годов. Именно в этот период и начинается смещение к третьей фазе, по П. Соундерсу, – приватизации потребления, или – «де-коллективизации потребления», которая ярко проявилась в политике кабинета М. Тэтчер в Британии, президента Р. Рейгана в США и др.

Предпринятая П. Соундерсом периодизация помогает описать социальную динамику с точки зрения исторического развития способов потребления, хотя их теоретическая интерпретация может быть и иной, в частности, основанной на идеях культурного развития, социальной солидарности, модернизации и постмодернизации, как продуктов развивающихся форм масс / элитных противоречий и др. Однако автору удалось увидеть изменяющиеся сущностные характеристики одной из важнейших сфер человеческой активности и вытекающие из них проблемы социального разделения. Это стало общей темой, которая связывает современные различные подходы, фокусирующие свой интерес на потреблении. Как отмечает Р. Кромптон, многих современных исследователей объединяет «признание того, что в продвинутых индустриальных обществах увеличение экономической производительности и возможности создания благосостояния, которые возникли после 2-ой мировой войны, относительно понизили значение производства и приобретения товаров для базисного материального потребления в жизни индивида и семьи в целом. Таким образом, с ростом стандартов жизни проблемы, относящиеся к потреблению [его качеству и содержанию], становятся более релевантными, чем проблемы производства; жизненные стили более, чем классы, играют особо важную роль в разделении всех видов социальных установок и поведения”551[12]. Вместе с тем, думается, что заключение, сделанное Р. Кромптон, можно принять лишь отчасти, поскольку известно, какую огромную роль сыграла (и играет) идеология и маркетинговая политика крупных корпораций в формировании престижных образов «индивидуального» и «рыночного потребления» в противоположность «коллективному потреблению» и «государственному обеспечению»552[13].

Действительно, повышенное внимание к потреблению как таковому в последние десятилетия стало естественным результатом бурного развития массового производства, торговли и институциональных форм общественной жизни. Рационализация производственно-коммерческой деятельности стимулировала появление «ауры» обезличенных, анонимных форм отношений организаций с

550[11] Там же, р. 210. 551[12] Crompton R. Class and Stratification. An Introduction to Current Debates. 2-th ed. - Polity Press, 1998. - Р. 140. 552[13] Данный аспект темы проанализирован в многочисленной политэкономической литературе. В частности, с важными аспектами проблемы можно познакомиться в работе: Miller D. (Ed.) Acknowledging Consumption. A Review of New Studies.- London, N.Y.: Routledge, 1995. - P. 329.

192

работниками и клиентами, производителей, поставщиков и потребителей. Это повлияло на понижение самоидентификации с теми, кто производит и распределяет товары и услуги, и, параллельно, усилило значение мира вторичных (по сравнению с производственными) отношений. Результатом стало общее повышение самоидентификации людей как «потребителей».

Современные исследования показывают, что в западных обществах продвинутого индустриализма с конца 70-х – 80-х годов происходит существенное социальное разделение в способах потребления между теми, кто удовлетворяет основные потребности преимущественно через частную сферу, рынок (частные домовладение, образование, транспорт, медицинские услуги и другое) и использующими для этих целей, прежде всего, государственную сферу553[14]. Это разделение отражается в существенном расхождении жизненных шансов соответствующих групп населения. Серьезные изменения в структуре и формах потребления актуализируют теоретические вопросы о взаимоотношении между потреблением и классами. П. Соундерс первым подробно анализирует эти процессы в рамках концепции «секторальных расхождений»554[15], которая ранее в основных чертах была сформулирована П. Данлеави555[16] в рамках социологии города. В основе концепции лежит утверждение о том, что рост государственного вмешательства в сферу обеспечения и финансирования потребления создает или усиливает секторальные расхождения, которые «прорезают» традиционные линии классовой дифференциации, тем самым существенно изменяя социальную структуру. В определении П. Данлеави, «секторы» представляют собой «линии вертикального разделения общества, то есть разделения общих интересов между классами в секторе; секторальные различия, - отмечает автор, - отражают меру конфликта интересов внутри класса»556[17]. П. Соундерс, анализируя эмпирические данные, приходит к выводу о том, что данные расхождения конституируются вокруг разделений, прежде всего, по преимущественному потреблению либо в сфере государственного, либо – частного обслуживания. П. Соундерс отмечает: «Подобно основному социальному разделению, выросшему из организации производства в капиталистическом обществе, между теми, кто владеет и контролирует средства производства, и кто их не имеет, из процесса потребления в этих обществах вырастает другое важное разделение между теми, кто удовлетворяет свои основные потребности через личную собственность..., и теми, кто использует коллективное обеспечение через государство»557[18]. Рост частных форм потребления и падение

553[14] Hamnett Ch. Consumotion and Class in Contemporary Britain // Restructuring Britain. The changing social structure. /Ed. by Ch. Hamnett, L. McDowell, Ph. Sarre.- SAGE and Open Univer.Publications, 1992. - P. 199-243; Dunleavy P. The growth of sectoral cleavages and the stabilization of ctate expenditures // Society and Space. 1986, Vol. 4. - Р. 129-144; Crompton R. Class and Stratification. An Introduction to Current Debates. 2-th ed. -Polity Press, 1998. - Р. 142-143; Saunders P. A Nation of Home Owners. - London: Unwin Hyman, 1990. - P. 14-19; др. 554[15] Saunders P. A Nation of Home Owners. - London: Unwin Hyman, 1990. - P. 211-227. 555[16] Dunleavy P. The urban basis of political alignment // British Journal of Political Science. 1979, Vol. 9. - Р. 409-443; Dunleavy P. The growth of sectoral cleavages and the stabilization of ctate expenditures // Society and Space. 1986, Vol. 4. - Р. 129-144. 556[17] Dunleavy P. The urban basis of political alignment // British Journal of Political Science.1979, Vol. 9. - Р. 419. 557[18] Saunders P. Beyond Lousing Classes: the sociological significance of private property rights in means of consumption // International Journal of Urban and Regional Research. 1984, Vol. 8, № 2, - Р. 208.

193

престижа коллективных форм, аргументирует автор, привели к значительным изменениям в культуре потребления и политических ориентациях. Те, кто меньше зависит от государства в средствах потребления, ориентируются на политические партии, которые подчеркивают важность индивидуального доверия и рыночных средств обеспечения. Это явление, по мнению автора, отражает процесс формирования нового класса «домовладельцев» – большой группы людей, классовая позиция которых вытекает из устойчивой специфической ситуации приватизированного потребления. С его точки зрения, расхождения в потребительских секторах отражают классовые различия в размерах и устойчивости доходов, определяющих возможный доступ к различным формам потребления. Но, кроме того, данные расхождения являются и продуктом увеличения социализированного потребления, а также активного идеологического воздействия масс-медиа. В результате формируются два потребительских сектора с противоположными интересами и находящиеся в разных социальных ситуациях. На этой основе с неизбежностью возникают социальные конфликты по поводу ключевых проблем общественного развития (системы налогообложения, политики перераспределения, бюджетных расходов, отсюда - проблемы политического голосования и т.п.). Вывод о том, что потребительские сектора в продвинутых индустриальных обществах объединяют представителей разных социальных классов, а последние могут быть рассечены секторами потребления, активно проверяется и подтверждается разными исследовательскими группами. В частности, В. Дюк и С. Эдгель, как и П. Соундерс, приходят к заключению о влиянии данного расхождения на социальное сознание, политическое поведение и о формировании класса «домовладельцев»558[19]. Эмпирические исследования отношений между видами и размером потребления и политическим голосованием действительно показывают устойчивую связь между этими явлениями (смотри, к примеру, данные по Британскому обществу по таблице 5.1.1).

558[19] Duke V., Edgell S. Attitudes to privatization: the influence of class, sector and partisanship // Quarterly Journal of Social Affairs. 1987, Vol.3. - Р. 253-284.

194

Таблица 5.1.1 Отношение между показателями собственности на предметы длительного потребления и политического голосования с контрольной переменной принадлежности к социальному классу (на примере Британского общества, 1989 г.)559[20]

Намерение голосовать за... (в %) Социальный класс / объем собсттвенности

Консер-ваторов

Лейбори-стов

Другие Всего Уровень значимо-сти

1. Служебный класс - Собственники - 86 пунктов - Собственники - 75 пунктов

48 22

18 33

34 44

63 37

0,03

2. Промежуто-чный класс - Собственники - 86 пунктов - Собственники - 75 пунктов

39 33

26 42

34 25

54 46

0,19

3. Рабочий класс - Собственники - 86 пунктов - Собственники - 75 пунктов

21 12

57 70

22 17

33 67

0,18

Вместе с тем, думается, что эту связь необходимо рассматривать как опосредованно символическую. Не само наличие в частной собственности домовладения, машины и т.п. выступает фактором политического голосования. Данные формы являются символами классовых ресурсов, социального положения, возможной классовой позиции и, соответственно, возможных социальных установок и действия. И как символы, они могут быть социологически измерены, на основании чего могут быть построены вероятностные прогнозы политического поведения классовых секторов. Большой резонанс получил вывод П. Соундерса о тенденции усиления поляризации современного индустриального общества и численном росте маргинализированного меньшинства, не имеющего собственности, - андеркласса. На примере Британского общества автор прогнозирует усиление социального раскола на ¾ населения тех, кто имеет собственность, соответствующие доходы и возможность качественно и разнообразно удовлетворять свои потребности через рынок и собственность, - и четверть населения тех, кто в удовлетворении потребностей ограничен возможностями «загнивающих» государств560[21] (см. таблицу 5.1.2). Именно в этой четверти населения сосредоточены и растут проблемы безработицы, бедности, разрушенных семей, криминала и моральной дезинтеграции. В логике анализа П. Соундерса «секторы потребления» выступают, по сути, альтернативой социальному классу, построенному на основании концепта занятости, а точнее, вырастают в эмпирическом контексте из классово-профессиональной структуры, а в теоретическом – из известных классовых схем.

559[20] Saunders P. A Nation of Home Owners. - London: Unwin Hyman, 1990. - Р. 227. 560[21] Там же, с. 314-371.

195

Этот вывод полностью подтверждается также работами К. Хэмнетта561[22], в которых автор исследует связь показателей образования, медицинского обслуживания, здоровья, домовладения, дохода и класса на примере Британского общества.

Таблица 5.1.2 Соотношение субъективной классовой идентификации с социальным

классом и показателем домовладения (на примере Британского общества)562[23], в %

Субъективная классовая идентификация Социальные классы Нет Рабочий

класс Средний класс

Дру-гое

Всего

1. Владеют собственностью (класс «домовла-дельцев»): 1.1. Служебный класс

36

26

22

16

24

1.2.Промежуто-чный класс

38 32 11 19 24

1.3. Рабочий класс 31 50 8 11 28 Всего 35 37 13 15 75 2. Не владеют собственностью (маргинальный класс арендаторов): 2.1. Служебный класс

-

-

-

-

-

2.2. Промежуточ-ный класс

29 29 6 36 7

2.3. Рабочий класс 33 40 10 17 18 Всего 32 37 9 22 25 Таким образом, согласно основному заключению, сделанному П. Соундерсом и исследователями, работающими в данном направлении, хотя «профессиональный» класс и не может объяснить все вариации моделей потребления на индивидуальном уровне, все же на социетальном уровне класс продолжает выступать первичным детерминантом последних. Рассмотренные исследования и выводы убеждают в том, что категория потребления, анализируемая через доминацию частного / государственного, коллективного, представляет значительный интерес в плане углубления знания о внутри- и межклассовых неравенствах и определяемом ими специфическом сознании и социальном поведении. Эта категория, как и концепт «класса домовладельцев» находятся на начальном этапе социологического теоретизирования. В современной социальной ситуации данные категории отнюдь не вытесняют категорию социальных классов, но позволяют фиксировать различия

561[22] Hamnett Ch. Consumption and class in contemporary Britain // Restructuring Britain. The changing class structure. /Ed. by Ch. Hamnett, L. McDowell, Ph. Sarre. - SAGE Publications, 1992. - Р. 224-225. 562[23] Там же, с 328.

196

на микроуровне классовых проявлений. А значит, могут быть, прежде всего, полезны в прогнозировании политического и экономического поведения групп. И, более того, анализ тенденций общественного развития позволяет предположить, что явление «групп потребителей» находится в процессе своего социального становления в направлении формирования классоподобных общностей со специфическим сознанием и поведением.

6.2 Фактор социального исключения и феномен «андеркласса» Исследовательской ветвью социологии города, урбанизированных социальных пространств и «расходящихся секторов в потреблении» стало изучение, так называемого, «андеркласса», - явления, отражающего социальную, в том числе гражданскую и культурную, поляризацию в современных индустриальных обществах. Как уже отмечалось в разделе 3.2 данной работы, существующие концепты андеркласса по разному описывают и понимают данное явление: от его идентификации с «люмпен-пролетариатом», группой «социального исключения» до отождествления с группами бедных, находящихся в критическом социальном положении. В определении П. Соундерса эта группа идентифицируется со всеми теми, кто занимает маргинальное положение в обществе, не владеет никакой собственностью и использует государственную (общественную) поддержку в удовлетворении своих важнейших потребностей563[1]. Многочисленность данной группы (по оценкам П. Соундерса – около четверти населения продвинутых индустриальных стран), ее особое положение в обществе, связанное либо с полной зависимостью от государства и других социальных поддержек, либо социальным исключением, а также отсутствие жизненных перспектив, специфические социальные практики, нередко расходящиеся с культурными стандартами общества – все это в последние годы привлекло особое внимание социологов. В исследовательскую и журналистскую практику термин «андеркласс» ввел Дж. Мирдал, чтобы, как он писал, показать, какие социальные следствия вызывает богатеющая американская экономика, создающая «непривилегированный класс безработных, неработающих и находящихся вне занятости, чье положение становится все более и более безнадежным, который находится в стороне от нации в целом, не разделяет ее жизнь, ее амбиции и достижения»564[2]. Дж. Мирдал описывал андеркласс как «жертву экономики». Однако в последствии данный концепт был развит, прежде всего, в расово-этническом преломлении. Первоначально особую популярность он получил в американской социологии как описывающий приход «опасного черного андеркласса»565[3]. Постепенно данный концепт трансформируется в концепт «культуры бедности» и приобретает выраженный поведенческий оттенок. Как отмечает Г. Генс, под андерклассом понимают бедных, относящихся преимущественно к непрестижным расовым и этническим группам, поведение которых является девиантным, криминальным566[4]. При этом предполагается, что длительная ситуация бедности формирует особый тип поведения и мышления, связанный с фаталистическим принятием индивидом, общностью факта своей бедности и неспособностью что-либо предпринять для ее преодоления. Исследователи, работающие в рамках данного подхода, выделили три основных фактора возникновения андеркласса:

563[1] Saunders P. A Nation of Home Owners. - London: Unwin Hyman, 1990. - Р. 314-371. 564[2] Myrdal G.Challenge to Affluence.-N.Y.:Pantheon,1963.-Р.10. 565[3] Gans H.J. From “Underclass” to “Undercaste”: Some Observations About the Future of the Post-Industrial Economy and its Major Victims // Urban Poverty and The Underclass / Ed.by E.Mingione.-Oxford,1996.- Р. 142. 566[4] Там же, р. 142.

197

1) 1) побуждающий эффект социальных пособий, которые предоставляет государство для поддержания минимальных стандартов жизни;

2) 2) сломанная традиционная мораль, замещенная антитрудовой контркультурой; 3) 3) индивидуальные генетические факторы567[5]. Данный подход, определившийся в рамках бихевиористской парадигмы, сумел акцентировать внимание исследователей и практиков на относительной новизне феномена, созданного беспрецедентным ростом системы государственного обеспечения и параллельными быстрыми изменениями в культуре и морали общества. Основные положения бихевиористской интерпретации феномена андеркласса можно свести к следующим утверждениям: - - андеркласс состоит, в основном, из зависящих от государственного

обеспечения одиноких матерей и мужчин, не желающих трудиться, представляющих, преимущественно, непрестижные расовые и этнические меньшинства;

- - ценностный мир представителей андеркласса конфликтует с доминантной системой ценностей общества;

- - андеркласс культурно гомогенен, ценностные ориентации и поведение его представителей подобны;

- - культурные черты андеркласса передаются последующим поколениям; - - низкая трудовая мотивация и низкие познавательные способности являются

важнейшим фактором членства в данном классе; - - между «респектабельным, моральным» рабочим классом и «внеморальным»

андерклассом существует выраженная дистанция. Акцент, который делает данная интерпретация на факторах биологического наследования и соответствующего оправдания расовых неравенств, использование дискредитированной идеи «циклов депривации», вызывает постоянную критику568[6]. На волне такой критики было сформировано иное направление, подчеркивающее значение структурных и культурных факторов, а именно, изменений в рынке труда и их недостатков в проявлении андеркласса. Представители неоструктуралистского направления интерпретации увидели основную причину возникновения рассматриваемого явления в катастрофически быстром сокращении рабочих мест в традиционных отраслях промышленности продвинутых индустриальных стран в 70-80-е годы569[7]. Э. Гидденс, перенесший концепт андеркласса на европейскую почву, отмечает, что если еще четверть века назад большинство работающего населения было сосредоточено на работах физического труда, преимущественно в традиционной промышленности, ... то сегодня менее 20% рабочих мест в наиболее экономически развитых странах находятся в традиционной промышленности, и эта пропорция продолжает

567[5] Herrnstein R.,Murray C.The Bell Curve.-N.Y.:Free Pr., 1994. 568[6] Данный аспект является постоянным предметом серьезной критики направления. См.: Buckingham A. Is there an underclass in Britain? // British Journal of Sociology. 1999, Vol. 50, №1. - Р. 50. Вместе с тем по поводу данного аспекта продолжают развиваться теоретизирования. Последнее крупное теоретическое исследование, направленное на биологическое оправдание расовых неравенств и феномена андеркласса, было опубликовано в США в 1994 году и стало предметом широкой научной дискуссии (см.: Herrnstein R.J., Murray Ch.A. The Bell Curve: Intelligence and Class Structure in American Life. - Free Press, 1994). 569[7] Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: Hutchin son, 1973. - с. 112; Gans H.J. From “Underclass” to “Undercaste”: Some Observations About the Future of the Post-Industrial Economy and its Major Victims // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Oxford: Blackwell Publishers, 1996. - Р. 145.

198

падать»570[8]. Работающий в рамках неоструктуралистского направления американский исследователь А. Зиманский убедительно показывает на примере общества США процесс формирования андеркласса571[9]. Первичным фактором данного процесса, по мнению автора, стал обвал социального положения людей, живущих в больших городах и занятых мало- либо неквалифицированным трудом, который последовал за быстрыми изменениями рынка рабочих мест в 70-е годы. Решающим фактором этого «обвала» стала миграционная политика крупных кампаний, направленная на активное привлечение на неквалифицированный труд дешевой рабочей силы из слаборазвитых в экономическом смысле стран. Формирование андеркласса получило свое завершение в процессе геттоизации отдельных районов крупных городов, в которых концентрировалась бедность. Как доказывает У. Уилсон, развивающий идеи А. Зиманского, трансформация районов города в «гетто» означала не столько появление новых источников социальных различий или большей девиации, сколько порождение ускоренного и умножающегося пути «различий», механизма социального исключения572[10]. В результате, длительная безработица и бедность, пространственная концентрация и социальное исключение стали благодатной почвой для формирования специфической культуры как приспособление к структурным позициям бедности и социального исключения. В итоге, андеркласс, по оценкам А. Зиманского, в 80-е годы составил 8% взрослого населения США573[11]. Таким образом, согласно неоструктуралистскому подходу, андеркласс является структурно и культурно определенным, а общность экономической и пространственной сегрегации обеспечивает гомогенность его членов. Недостаточность образования и квалификации, отсутствие либо низкий уровень профессионализма людей, живущих в больших городах, создают почву для попадания в андеркласс. Наряду с данными направлениями в понимании андеркласса разрабатываются также и критические подходы, которые объединяются в непринятии идеи существования явления. Так, британские социологи Д. Голай574[12], А. Хеас575[13], Г.Маршалл с коллегами576[14] на основании эмпирических исследований утверждают, что общность классовой ситуации, связанной с частичной, временной либо длительной безработицей, все же не конституирует гомогенный и отличительный социальный класс. Данная ситуация, по мнению указанных авторов, объединяет очень разные, не связанные между собой группы людей: от одиноких малообеспеченных матерей до длительно безработных, от молодежи, только что

570[8] Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. - Polity Press. 1998. - Р. 103-104. 571[9] Szymanski A. Class Structure: A Critical Perspective.-N.Y.,1983.-Р.94-96. 572[10] Wilson W.J. The Truly Disadvantaged: the inner city, the underclass, and public policy. - Chicago: Univ.of Chicago Press, 1987. - Р. 69. 573[11] Szymanski A. Class Structure: A Critical Perspective. - N.Y.: Praeger, 1983. - Р. 94. Примерно такой же объем андеркласс составляет и в Британском обществе. Так, по оценкам А. Бакингэма, он превышает 5% взрослого населения страны. (См.: Buckingham А. Is there an underclass in Britain? // British Journal of Sociology. 1999, Vol. 50 (1). - Р. 56-57). 574[12] Gallie D. Are the Unemployed an Underclass? Some Evidence from the Social Change in Economic Life Initiative // Sociology. BSA. 1994, № 28. - Р. 737-57. 575[13] Heath A. The Attitudes of the Underclass // Smith D. (Ed.) Understanding the Underclass. - London: Policy Study Institute, 1992. 576[14] Marshall G., Roberts S., and Burgoyne C. Social Class and the Underclass in Britain and the USA // British Journal of Sociology. 1996, № 47 (1). - Р. 22-44.

199

окончившей школу до людей, рано вышедших на пенсию. Более того, членство в так называемом андерклассе часто составляет лишь недолговременную часть жизненного цикла, и поэтому не может определять принцип внутри- и межпоколенческой стабильности членов класса. Согласно этим исследователям, гетерогенность и транзитный характер данных групп не могут детерминировать ни специфическую культуру и идентичность, ни политические действия. Тезис о существовании феномена андеркласса остается спорным. Между указанными социологическими направлениями развернуты активные дебаты, проводятся эмпирические исследования с целью подтвердить или опровергнуть положения об андерклассе. Вместе с тем, накопленная к настоящему времени западной социологией эмпирическая база все же позволяет утверждать о реальности специфической большой группы людей, существующей в урбанизированном социальном пространстве, практически не обладающей социально значимыми ресурсами, чья рыночная ситуация подобна, чье жизненное существование всецело зависит от государственной и другой социальной помощи и у которой фактически отсутствуют перспективы жизненных шансов. Специфичность данного социального положения хорошо описывается ставшим популярным концептом социальной изолированности (исключения), который был предложен американским социологом У. Уилсоном. Под социально изолированными он понимает группы, от которых отдаляются и рвут с ними контакты другие группы, более высокого социального статуса577[15]. Как отмечает Э. Гидденс, «исключение не обозначает градацию неравенства, но является механизмом, отдаляющим группы людей от главного социального потока»578[16]. Э. Гидденс указывает на две основные формы социального исключения, проявляющиеся в современном обществе. Первая форма расположена на вершине социальной иерархии и связана с «добровольным исключением», элитным самоогораживанием. Вторая экстремальная форма –«жертв структурации» - сосредоточена внизу иерархии, является результатом структурных и культурных изменений общества и, по мнению, Э. Гидденса, угрожает социальному пространству и солидарности579[17]. Какие социальные угрозы продуцирует рост данного явления? Согласно заключениям Г. Генса, Г. Хёссерманна580[18] и др., растущие гибкие формы занятости, а также политика привлечения дешевой рабочей силы мигрантов усиливают вероятность того, что люди, потерявшие либо не имевшие работу, так и не смогут найти полноценную работу на протяжении своей жизни. А это означает, что для них становятся недоступными многие социальные институты, регулирующие общественную жизнь и удовлетворение потребностей. В силу исключения из основных форм общественных отношений данная группа способна развивать неформальные экономические связи и нелегальные формы экономической деятельности581[19]. Как отмечают некоторые авторы582[20], отчаяние

577[15] Wilson W.J. The Truly Disadvantaged: the inner city, the underclass, and public policy.- Chicago: Univ.of Chicago Press, 1987. Chapter 6. 578[16] Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. - Polity Press. 1998. - Р. 104-105. 579[17] Там же, с.105. 580[18] Gans H.J. From “Underclass” to “Undercaste”: Some Observations About the Future of the Post-Industrial Economy and its Major Victims // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Oxford: Blackwell Publishers, 1996. - Р. 145-146; Haussermann H., Kazepov Y. Urban Poverty in Germany // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione.- Blackwell Publishers. - Р. 364-365. 581[19] Данные факты отмечаются в работах: Gans H.J. From “Underclass” to “Undercaste”: Some Observations About the Future of the Post-Industrial Economy and its

200

приводит их к алкоголю и наркотикам, либо они становятся жертвами собственных преступлений, на которые их толкает поиск средств к существованию. Таким образом, ситуация социальной и институциональной изоляции этих людей определяет не столько их наиболее низкое положение в классово-профессиональной и властной иерархиях, сколько ставит их за пределы социальных структур. Анализируя тенденции развития данной ситуации, Г. Генс делает радикальное предположение о том, что если данная тенденция продолжится, то не только все большее количество людей окажется исключенным из сферы труда, конкурентных, потребительских и иных отношений, но данная группа все в больших масштабах будет воспроизводить саму себя, свои специфические внутригрупповые отношения и стили жизни. А это, по мнению автора, может означать поворот от «андеркласса» к «андеркасте» с криминальным либо подобным ему стилем жизни583[21]. Неолиберальные теоретики подчеркивают влияние «государства благосостояния» не только на возникновение данной социальной группы, но и на ее движение к кастовости. Социальную опасность данного процесса отражают ставшие популярными в Западной печати журналистские ярлыки, такие, как «класс, простившийся с работой» (“workfare class”) или «обслуживающий андеркласс» (“servant underclass” - в противоположность «служебному классу»). Данные ярлыки подчеркивают социальное бессилие группы, неспособность преодолеть «ограждения», которые общество возвело между собой и ними. «Государство благосостояния» предлагает многочисленные социальные поддержки представителям андеркласса, при этом стимулирует развитие потребительской психологии, патерналистских установок и ухода от проблем повышения личностных жизненных шансов, вертикальной мобильности. Те же, кто сохраняет стремление преодолеть оторванность от динамики общества, обречен своим трудом только обслуживать других, не имея никаких шансов влиять через формы своей занятости на структуру и процессы в обществе. Вместе с тем, для полноценного ответа на вопрос о том, что же из себя представляет явление «андеркласса», эмпирических данных о мере гомогенности социальных установок и поведения представителей группы, специфики их внутри- и межпоколенческой мобильности явно недостаточно. Пока лишь можно с высокой степенью вероятности предполагать наличие в индустриально развитых урбанизированных пространствах протоклассового образования, находящегося на большой социальной дистанции и в конфликте с остальной частью общества и способного составить социальную базу радикальной, альтернативной, криминализированной социальной силы.

6.3 Формирование стилей жизни в борьбе за социальные позиции (версия П. Бурдье) Неомарксистские, неовеберианские и функциональные классовые схемы

позволили существенно развить макроструктурный анализ классовых отношений Major Victims // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Oxford: Blackwell Publishers, 1996. - Р. 146; Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy.-London,1998. - Р. 106. 582[20] См., к примеру: Morris L. Dangerous Classes: Neglected Aspects of the Underclass Debate // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Oxford: Blackwell Publishers, 1996. - Р. 160-175. 583[21] Gans H.J. From “Underclass” to “Undercaste”: Some Observations About the Future of the Post-Industrial Economy and its Major Victims // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Oxford: Blackwell Publish.,1996.-Р.151.

201

применительно к современному обществу. Однако, наряду с пониманием достижений, в социологическом сознании нарастает и явная неудовлетворенность теми существенными ограничениями, которые накладываются этими схемами на познание социальной реальности. Непосредственные эмпирические наблюдения демонстрируют широкий спектр различий влияния классовой принадлежности на индивидуальное поведение: потребительскую практику, жизненный стиль, религиозное присоединение, электоральное поведение, девиацию, здоровье и смертность, установки и ценности. С учетом таких индивидуализированных социальных практик, по замечанию П. ДиМаджио, “макроструктурные измерения социальных классов выглядят как своеобразные ударные группы, брошенные в военные действия с непонятыми и необъясненными разногласиями”584[1].

Кроме того, известные классовые схемы акцентируют внимание на процессах стратификации в рамках занятости, профессиональных неравенств. Тем самым, все богатство социальных отношений и практик ограничивается, по существу, экономическими отношениями. Как неомарксистская, так и неовеберианская традиции рассматривают культурные различия, в целом, как зависимые от экономических отношений (собственности, рыночной ситуации и т.п.). Вместе с тем, исследования меж- и внутрипоколенческой мобильности, моделей потребления, различий во вкусах, стилях жизни демонстрируют относительную самостоятельность и весомость иных факторов классового присоединения. Подобные факты стали факторами разрушения специфической доксы, своеобразных верований в принятую терминологию и теоретические конструкты. Данное разрушение отражает (-ся) происходящий культурно-методологический сдвиг от классических вариантов социальной науки.

Именно из ощущения несогласия между ментальными структурами, классовыми категориями как продуктами теоретических схем, прилагаемыми к миру, и структурами самого мира проистекает особо острое неудовлетворение существующими функциональными, неомарксистскими, неовеберианскими и подобными подходами к анализу неравенств, стратификации и классов. Такая ситуация стала почвой для роста интереса к гносеологическим перспективам феноменологии и, на ее основе, возможным альтернативным подходам к изучению неравенств.

В чем смысл феноменологии как методологического подхода и каковы его достоинства? Феноменология, вслед за Э. Гуссерлем585[2], рассматривается как метод уяснения смысловых полей сознания, усмотрения тех инвариантных характеристик, которые делают возможным восприятие объекта. Открытые И. Кантом антиномии чистого разума586[3] позволяют вполне логично описать мир как необходимый и случайный, конечный и бесконечный, прерывный и непрерывный, целостный и множественный, - мир, который проявляется через огромное разнообразие феноменов. Исходной позицией феноменологии является истолкование феномена (идеальной, смысловой сущности, объекта, события) не как

584[1] DiMaggio P. Social Stratification, Life-Style, and Social Cognition // Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective/Ed.by D.Grusky.- Boulder: Westview Press, 1994. - Р. 458. 585[2] Гуссерль Э. Идеи чистой феноменологии. - М., 1994; История современной зарубежной философии: компаративистский подход. / Марков Б.В. - СПб, 1997. - С. 62-70, 165-173. 586[3] Кант И. Критика чистого разума.Соч. в 6-ти т.Т.3.–М:«Мысль»,1964.

202

явления чего-то иного, а как того, что само себя обнаруживает, проявляет в нашем сознании и обладает непосредственной достоверностью, реальностью587[4].

В современной культуре проблема находится под особо пристальным вниманием. И любой исследователь озабочен, прежде всего, вопросом о том, существуют ли реально теоретические объекты. Существует ли реально постмодерность? Происходит ли реально социальная трансформация? Действительно ли концепты рабочего, служебного и т.п. классов отражают реальные структуры мира? С методологической позиции вопрос о том – реальны или нет данные объекты – не так уж важен. Любая теория, так или иначе, имеет дело с идеальными объектами. Однако данный вопрос приобретает важность тогда, когда объектам приписывается статус реальности в практических целях. Слишком поспешное приписывание приводит к ошибкам, политические ошибки способны вызвать негативные последствия для всего общества.

Феноменологический подход порывает с традицией понимания объектов познания через их образное представление, а истины - как совпадения или несовпадения образа и объекта. Образная теория навязывает нам допущение о существовании объекта до каких-либо исследований на этот счет. Феномены же – это то, что проявляется в человеческом опыте и является в человеческом сознании как обозначения жизненного мира. Феномены изначально обладают свойствами не только истинности, но и всеобщности и необходимости588[5], и лежат в основе построения всего остального знания. Через феномены человеческое сознание, избавленное от автономных интересов, способно осознавать и представлять жизненный мир, показывать, как он конструируется.

Ситуация общества последних десятилетий – один из таких феноменов, представление о котором складывается в двойственном процессе его осознания и конструирования. Для данного феномена находятся совершенно разные обозначения: от постфордизма, постиндустриализма до современности, поздней современности и постсовременности, - которые формируют специфический дискурс. Несогласованность и принципиальная неполнота формирующегося дискурса вместе с тем проявляет удивительную согласованность при рассмотрении эмпирических признаков текущих социальных изменений. При этом, как отмечает Л. Бовоне, «самые различные интерпретаторы данной ситуации сходятся в том, что могут понадобиться некоторые новые термины для отражения перемен в рамках современности»589[6]. Призывом и шагом к применению феноменологии к познанию социального мира стала широко известная работа П. Бергера и Н. Лукмана «Социальное конструирование реальности» (1966 г.). В данной работе авторы развили идею о существовании определенного диалектического процесса, в ходе которого смыслы, придаваемые индивидами своему миру, становятся институционализированными или превращаются в социальные структуры, и что структуры, в свою очередь, становятся частью систем смыслов. Смыслы,

587[4] Blackburn S. The Oxford Dictionary of Philosophy. - Oxford Univer.Press, 1994. - Р. 285. 588[5] История современной зарубежной философии: компаративистский подход. / Марков Б.В. - СПб, 1997. - С. 68- 69; Blackburn S. The Oxford Dictionary of Philosophy. - Oxford Univer.Press, 1994. - Р. 285. 589[6] Бовоне Л. Новые культурные посредники: научное исследование как исходный пункт кросс-культурного обмена // Социальное знание: формации и интерпретации / Материалы междунар. научной конф.: Ч.2. – Казань: Изд-во «Форт-Диалог», 1996. - С. 31.

203

используемые индивидами, ограничивают их действия, тем самым становясь факторами социального конструирования590[7].

Несмотря на декларируемую иную позицию, данная логика получила блестящее развитие в теории структурации Э.Гидденса591[8], в которой автор сфокусировал внимание на принципах, по которым происходит внутренняя дифференциация и артикуляция глубоких пространственно-временных образований. В формулировании принципов Э. Гидденс отталкивается от феноменов, которые себя обнаруживают в общественной жизни. Введение концепта «социальных практик» как единицы анализа позволило автору отразить дуальность структуры / действия и рефлексивный характер последнего. Социальные практики, как постоянный поток производства социального действия, сами производят структуры, правила и ресурсы, и , в то же время, производятся / воспроизводятся социальными акторами в их действиях. П. Штомпка, развивая данные идеи, рассматривает деятельностно-структурную реальность через внутренне присущее ей единство структур (обстоятельств действия) и агентов (действующих субъектов, их способностей), которое существует в разнообразных «смесях» деятельностных и структурных составляющих. Данное единство организует, конституирует социальные события. Таким образом, именно социальные события и практики выступают как реальные компоненты, из которых строится современное общество592[9], и рассматриваются как исходные единицы его анализа.

Широкие дискуссии о гносеологических перспективах такого типа социологической стратегии получили яркие «ответы»593[10] в рефлексивной социологической концепции П. Бурдье, в которой автор описывает логику социальных практик через их феномены. Пожалуй, именно данная концепция на сегодняшний день является наиболее строго «феноменологичной» и в этом смысле представляет собой наиболее целостный, альтернативный позитивизму социологический подход в понимании социального мира и процессов социальных разделений.

П. Бурдье, так же, как и К. Маркс и М. Вебер, Р. Дарендорф и Дж. Локвуд, Э. Райт и Дж. Голдторп, в качестве центрального ставит вопрос о том, как возможен класс. Однако, Э. Райт и Дж. Голдторп, несмотря на их утверждения о том, что они показывают процесс классообразования, все же остались на уровне изучения статистического распределения неравенств. Пьеру Бурдье удалось рассмотреть именно процесс образования классов594[11].

Концептуальное пространство, в котором П. Бурдье определяет возможные социальные классы, не является только производственным, экономическим, как это было утверждено К. Марксом и М. Вебером. Автор предлагает анализировать процесс классообразования в многомерном пространстве социальных отношений,

590[7] Бергер П., Лукман Н. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М.: Московский философский фонд, «Медиум», 1995. - С.323. 591[8] Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. - Polity Press, 1984. - P. 354. 592[9] Sztompka P. Society in Action: The Theory of Social Becoming. - Cambridge: Polity Press and Univer. оf Chicago Press, 1991. - Р. 273-274. 593[10] Именно так называется одна из последних (1992 г.) работ П. Бурдье. 594[11] См. работы: Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. - London / N.Y.: Routledge, 1986; Bourdieu P. What makes a social class? // Berkeley Journal of Sociology. 1987, № 22. - Р. 1-18; Бурдье П. Социология политки. - М.: Socio-Logos, 1993; Бурдье П. Начала. - М.: Socio-Logos, 1994; Бурдье П. Структуры, Habitus, Практики // Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. - Новосибирск, 1995. - С. 17-26.

204

которое определяется распределением капиталов в соответствии с логикой различий, значимых различений и детерминирует меры близости и дистанций включенных в него агентов.

Почему речь идет о социальном пространстве, а не о структуре? В отличие от социальной структуры, которая, в определении Э. Гидденса, представляет собой организованные регулярные социальные практики, правила и ресурсы595[12], понятие социального пространства отражает реальность не только устойчивых форм связей, но и тех реальных форм и связей, в проявлении которых существенную роль играют случайность, подвижность границ. Если социальную структуру можно обозначить как реальную субъектно-ресурсную конструкцию социального пространства, то социальное пространство, по П. Бурдье, - это пространство связей воображаемых и реальных, устойчивых и флуктурирующих, параллельно сосуществующих и накладывающихся, сходящихся и разбегающихся596[13]. Развивая логику П. Бурдье, можно утверждать, что, в отличие от определенности социальной структуры, социальное пространство представляет собой динамичное многомерное образование, бесконечно продуцирующее новые групповые солидарности и находящееся в постоянном поиске равновесных состояний. Переживая беспрерывные превращения, оно проявляет синергетические закономерности движения. А малейшие флуктуации в нем могут разрастись до макроскопических размеров597[14]. Обобщающими характеристиками социального пространства могут быть уровень его организации и проявляемая мера энтропии (неорганизованности). Сообразно данным характеристикам можно выделять социальные пространства деятельностно организованные либо хаотизированные, жестко либо подвижно организованные, рассеянные либо концентрированные. В деятельностно организованных пространствах, в отличие от хаотизированных, мы обнаруживаем множественных агентов социального действия и более-менее устойчивые социальные практики. В жестко организованных пространствах огромно значение фиксируемой иерархии, функциональной специфики распределения ресурсов и устойчивых дистанций между ними. Жесткие пространства практически полностью перекрываются их структурами, что гносеологически оправдывает достаточность структурного подхода к их изучению. В подвижных пространствах доминируют процессы социальной мобильности, реидентификации и трансформации. Поэтому их изучение возможно через изучение тех феноменов, которые проявляются в социальных практиках агентов социального действия.

Так же, как и социологи- позитивисты, П. Бурдье вводит понятие класса, однако определяет классовое разделение не через производственные или рыночные отношения, а через различие условий существования, вклады «капиталов», а также диспозиций, произведенных этими условиями598[15]. Существующее распределение капиталов в пространстве социальных отношений, близость к тем или иным комбинациям капиталов, согласно П. Бурдье, детерминирует сходные условия существования людей, сходные диспозиции и сходные социальные практики, связанные с борьбой за капиталы и определяемые ими социальные позиции. Автор идентифицирует четыре основные формы «капитала» - экономический, культурный, социальный и символический, - которые

595[12] Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. - Polity Press, 1984. - Р. 25-31. 596[13] Бурдье П. Социология политки. - М.: Socio-Logos, 1993. - С. 55-58. 597[14] П. Бурдье удалось удачно приложить к анализу социального мира идеи синергетики. См. развитие данного тезиса по работе: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. - М.: Прогресс, 1986. 598[15] Бурдье П. Социология политки.-М.:Socio-Logos,1993.-59.

205

совместно определяют агентов в их борьбе за позиции внутри социального пространства. Борьба за данные капиталы, по П. Бурдье, определяет и процесс социальной дифференциации. Последний, как раз, и проявляется в различиях моделей социальной (в том числе и профессиональной) деятельности и моделей потребления, между которыми существует непосредственная связь.

Как следствие этих различных вкладов «капиталов», структура социального пространства приобретает в значительной мере игровую природу и определяется в каждый данный момент структурой распределения «капитала» и «прибыли», специфических для конкретных полей данного пространства. Такое социальное пространство, различия в котором проявляются спонтанно, стремится функционировать символически как пространство жизненных стилей, или как ансамбль групп, характеризующихся различным стилем жизни599[16]. Автор утверждает, что индивиды с различными позициями в пространстве отличаются по всем проявлениям жизненных стилей в силу их понимания красивого и безобразного, и все аспекты жизненного опыта коррелируют с теми или иными социальными позициями. Такие сходные условия развивают у действующих индивидов подобные «хабитусы», глубоко укорененные, нередко недоступные рациональному осмыслению когнитивные и мотивационные системы600[17], или ценностные рамки видения мира и себя в мире. Хабитусы становятся не только продуктом условий, но и важнейшим, наряду с конкретными событиями, фактором действий индивидов в повседневной жизни, а также средством производства и воспроизводства окружающих условий, объективирования практик. Выделяя индивидуализированный аспект социального мира, П. Бурдье подчеркивает невозможность полного совпадения диспозиций, абсолютной одинаковости хабитусов в пространстве и времени, поскольку каждый индивид обладает своеобразием траектории и положения в классе601[18]. Это – разнообразие в рамках гомогенности, характеризующей социальные условия производства хабитуса и образования групповых и классовых общностей. Капиталы, свойственные социальной позиции, хабитусы и практики – это, по П. Бурдье, и есть те феномены, изучение которых позволяет выделять в реальном пространстве возможные социальные классы (см. рисунок 5.3.1).

Рисунок 5.3.1 Схема процесса социальной дифференциации в логике П. Бурдье

Поля капиталов: Стили- Прак- экономический Соц. Хаби- зован. тиче- пози- тусы соц. ские социальный ции прак- группы тики культурный символический борьба за капиталы

В социальном конструировании классов, как полагает П. Бурдье, огромную роль играет то, что Гоффман определял как “чувство своего места”, чувство позиции,

599[16] Бурдье П. Социология политки.- М.: Socio-Logos, 1993. - С. 60-71. 600[17] Бурдье П. Структуры, Habitus, Практики // Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. - Новосибирск, 1995. - С. 18. 601[18] Там же, с. 26.

206

занимаемой в социальном пространстве, чувство того, что можно и чего нельзя себе позволить. Данное чувство, по П. Бурдье, ближе к классовому бессознательному, чем к “сознанию класса” в марксистском смысле, и выражает “практическую материю социальной структуры в ее ансамбле ощущений позиции”602[19]. Такая логика рассуждений позволяет автору сформулировать понимание класса как совокупности агентов социального пространства, занимающих сходную позицию, которые, находясь в подобных условиях и подчиняясь подобным условностям, имеют все шансы для выработки сходной жизненной практики. Данные “классы” - лишь теоретические конструкции, либо “возможные” классы, знание о которых позволяет объяснить и предвидеть практики и свойства классифицируемых агентов пространства. Реальность таких “классов”, как считает П. Бурдье603[20], заключается лишь в том, что в случае необходимости мобилизации такой совокупности агентов они будут оказывать меньше сопротивления, чем какая-либо другая совокупность агентов.

Как следствие, эмпирические исследования социальной стратификации в такой перспективе преимущественно фокусированы на изучении выборов жизненных стилей. Высокие статусные позиции обычно связаны с наличием экономических и культурных капиталов, которые человек может использовать для включения в высокую культуру и достижения материального благополучия. Любой выбор жизненного стиля всегда мотивирован потребностью солидаризации с желаемой позицией, усиления субъективного статуса и дистанцирования от других. П. Бурдье предлагает двумерный способ измерения стратификации, полагая, что в выборе жизненных стилей доминирует либо стремление усилить социальную позицию через демонстративное различение (согласно Т. Веблену), потребление более качественных товаров, либо стремление провозгласить о своем статусе через участие в высокой культуре. Потребление выступает “различительным знаком” социальных классов604[21], и через стилизацию жизни такие спонтанные различения преднамеренно усиливаются. Стилизация жизни отражает стремление легитимизировать различия между агентами и их классами в социальном пространстве, навязать другим свое видение деления социального мира и свои позиции в нем. Социальная дифференциация жизненных стилей проявляется как в экономическом, так и в политическом, символическом и культурном полях, подчиненных в большей или меньшей степени в своем функционировании полю экономического производства. А изучение жизненных стилей предполагает, во-первых, многомерное изучение всех проявлений индивидуальных вкусов в пересекающихся полях социального пространства и, во-вторых, изучение направленного влияния факторов выбора жизненных стилей. В качестве таких факторов в современном обществе исследователи чаще всего рассматривают факторы культурного и материального капитала родителей, факторы образования, профессионального статуса и личного дохода605[22]. А неравенства интерпретируются как плюрализация и индивидуализация жизненных и культурных стилей.

Здесь есть определенное поверхностное сходство с исследовательскими стратегиями, описанными в предыдущих разделах данной работы. И Э. Райт, и Дж.

602[19] Бурдье П. Социология политки.-М.: Socio-Logos,1993.С.65. 603[20] Там же, с. 59-60. 604[21] Там же, с. 69. 605[22] Ganzeboom H.B., Kraaykamp G. Life-Stile Differentiation in Five Countries // Social Correlates and Social Consequences of Social Stratification. - Prague, 1989; Mohr J., DiMaggio P. The Intergenerational Transmission of Cultural Capital // Research in Social Stratification and Mobility. 1995, № 14. - Р. 167-199.

207

Голдторп также сначала выделяют факторы, производящие класс, а затем ищут их связь с установками и другими структурами сознания. Однако если данные авторы размещают классы внутри относительно конкретной профессиональной структуры, то П. Бурдье делает акцент на различной и социально конструируемой природе классов. Это приводит его к описанию классовых границ по аналогии с пламенем, «край которого находится в постоянном движении»606[23]. П. Бурдье не использует категории профессии и занятости для идентификации классов, хотя при этом отмечает, что профессия является «эффективным показателем» позиции в социальном пространстве, который обеспечивает информацией о природе и содержании работы, ее культурной и организационной специфике607[24]. Однако, по его мнению, классы, построенные на основе профессий, не будут представлять собой объективно существующие группы. Общность их социального расположения, сходство в условиях существования, в самом деле, может отражаться в подобных установках и практиках. Вместе с тем, П. Бурдье доказывает, что такая логика не отражает движения от возможного к реальному, от теоретического класса к практическому классу608[25]. Даже когда авторы классовых схем оперируют понятиями, по смыслу близкими к понятиям социальной позиции и хабитуса, они все же не описывают, по П. Бурдье, «практические классы», поскольку их принцип взгляда на социальный мир и социальные разделения абстрагируется от других реальных – общностных и локальных - принципов, разделяющих мир. Таким образом, предложенный П. Бурдье теоретический подход позволяет преодолеть ограниченность рассмотренных ранее классовых схем областью отношений занятости, и, так или иначе, охватить все многомерное пространство социальных отношений неравенства. Однако с методологической точки зрения остается неясным, как измерять силу культурного, символического, социального капиталов, реализуемую в борьбе за определенные социальные позиции. Благодаря работам П. Бурдье с 80-х годов развивается активный исследовательский интерес к изучению различных форм капитала и определяемых ими хабитусов и социальных практик. Исследователями реализуется методологическая установка П. Бурдье на важность различных форм капитала в конструировании социальных неравенств и на понижение значения экономического капитала, определяемого как аккумулированный человеческий труд. Особо активное внимание исследователей привлекает изучение проявлений социального и культурного капиталов.

Дискуссии по поводу социального капитала, его сущности и роли в определении социальных возможностей, показывают полезность концепта, по крайней мере, по двум причинам: • · данный концепт фокусирует внимание на позитивных следствиях социальных

коммуникаций, общения; • · показывает, как могут неэкономические ресурсы быть важным источником

социального влияния. Систематический анализ концепта был предложен П. Бурдье, развившем идеи

К. Поланьи. Специфика социального капитала определяется отношениями «рисипросити» (“reciprocity”), или взаимного обмена ожиданиями, которые поддерживаются существующими в конкретном обществе рынками и культурами. П. Бурдье определяет социальный капитал как «совокупность актуальных или

606[23] Bourdieu P. What makes a social class? // Berkeley Journal of Sociology. 1987, № 22. - Р. 18. 607[24] Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. - London / N.Y.: Routledge, 1986. - Р. 4. 608[25] Bourdieu P. What makes a social class? // Berkeley Journal of Sociology. 1987, № 22. - Р. 7.

208

потенциальных ресурсов, которые связаны с обладанием прочными сетями связей, более или менее институционализированными отношениями взаимного знакомства и признания»609[26]. Такое определение подчеркивает, что социальные сети не возникают сами по себе, а конструируются через привлечение специальных стратегий, ориентированных на институционализацию групповых отношений. Институционализация социальных связей позволяет их использовать как надежный источник получения иных социальных выгод.

Анализ явления социального капитала позволяет выделить три важнейших его структурных компонента: (1) социальное отношение как таковое, благодаря которому индивиды могут иметь доступ к ресурсам их партнеров в общении; (2) объем и качество доступных ресурсов партнера общения и (3) отношение «рисипросити», или взаимности обмена. Социальный капитал, в отличие от других форм, наиболее тесным образом связан с иными формами капитала, а само его существование предполагает обязательное присутствие иных значимых капиталов.

Реализация социального капитала обычно возможна через его конвертацию в другие значимые формы капитала. Так, используя социальные капиталы, акторы могут получать прямой доступ к экономическим ресурсам; могут увеличивать свой культурный капитал через контакты с экспертами, компетентными людьми, воплощающими культурный капитал; могут присоединяться к институтам, которые связаны с присуждением, распределением привилегий. С другой стороны, приобретение социального капитала требует, в свою очередь, вложения экономических, культурных, символических ресурсов. Хотя П. Бурдье и утверждает, что результаты обладания социальным и культурным капиталами сводимы к экономическому капиталу, вместе с тем, они не могут быть рассмотрены как его альтернативные формы. Социальные и культурные капиталы обладают собственной динамикой и характеризуются, по сравнению с экономическим капиталом, большей неопределенностью и меньшей прозрачностью.

В 90-е годы был проведен комплекс эмпирических исследований по изучению эффектов социального капитала. Работами американского социолога А. Портеса было показано, что социальный капитал имеет множественные источники своего формирования, важнейшие из которых могут быть объединены в следующие группы: 1) 1) «совершенные источники» - ценностные солидарности, - ограниченные солидарности; 2) 2) «инструментальные источники» - взаимный обмен, - принудительное доверие610[27]. Каждый из данных источников определяет возможное получение социальных выгод через присоединение к социальной структуре и социальным сетям.

Прекрасное применение концепт социального капитала получил в исследованиях специфических форм отношений в советском обществе, а именно явления «блата»611[28], в изучении механизмов функционирования неформальной экономики и соответствующих социальных структур612[29], в изучении процесса постсоциалистического классообразования в Польше под влиянием факторов

609[26] Bourdieu P. The forms of capital // Handbook of Theory and Research for the Sociology of Education / Ed. by J.G.Richardson. - N.Y.: Greenwood, 1985. - Р. 248. 610[27] Portes A. Social Capital: Its Origins and Applications in Modern Sociology // Annual Review of Sociology. 1998, № 24. - Р. 8-9. 611[28] Ledeneva A. Russia’s Economy of Favours. Blat, Networking and Informal Exchange. - Cambrige Univer. Press, 1998. - 235 p. 612[29] Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. – М.: Логос, 1999. – 576 с.

209

приватизации и демократизации613[30], в изучении формирования новой элиты в Прибалтийских государствах через механизмы использования социальных сетей и культурного капитала614[31], в изучении эрозии социального капитала в современном западном мире615[32] и многих других исследованиях. Специфика использования элитных сетей и клиентельных отношений в укреплении властной иерархии была показана во втором разделе настоящей работы.

Другой аспект исследовательского интереса связан с изучением проявлений культурного капитала и вкусов как определенных культурных ресурсов. Образцом методологии считаются также, по праву, работы П. Бурдье. В них автор применил свою концепцию к изучению классовых различий во вкусах, традициях питания на примере французского общества, и показал, как данные различия определяются различными классовыми хабитусами616[33]. Следуя за Э. Гоулднером, П. Бурдье анализирует основные различия, существующие внутри доминантного класса – между буржуазией и интеллектуалами. Данные различия концентрируются в различиях во вкусах: если интеллектуалы, согласно исследованиям автора, ориентированы на эстетический модернизм, то вкусы буржуазии тяготеют к барокко и яркости. П. Бурдье показывает и изменения, которые происходят в данных социальных средах в последние десятилетия. Так, молодежь из буржуазии стремится к высокому как экономическому, так и культурному капиталам. Этому способствуют образовательные стратегии, используемые родителями в отношении своих детей. Результатом этих изменений становится формирующийся класс новой буржуазии или, по П. Бурдье, «культурных посредников»617[34]. Этот класс становится инициатором этических, ценностных изменений. Его функционирование в большей мере зависит от производства потребностей и потребителей, чем от производства товаров. Как отмечает П. Бурдье, «новая логика экономики отвергает эстетическую этику производства и накопления, основанную на воздержании, трезвости, сберегании и расчете; она предпочитает гедонистическую мораль потребления, основанную на кредите, тратах и удовольствии»618[35].

Логика рассуждений П. Бурдье здесь четко следует за идеями постструктуралистской философии М. Фуко и приводит к анализу путей, по которым различные группы борются за позиции внутри изменяющегося социального пространства – пространства, которое они сами же и создают. Эта борьба воплощается в борьбе за легитимацию специфических дискурсов, отражающих хабитусы групп в их стремлении к «означиванию» мира, описанию различий. И в такой борьбе те, кто обладает большим знанием и средствами его легитимации, получает власть определять весь остальной мир. Так, согласно М. Фуко, реализуется инверсия знания от средства освобождения к новому средству порабощения619[36]. Продолжая эту логику, П. Бурдье показывает, как «культурные посредники», профессионалы, класс новой буржуазии, производя и легитимизируя

613[30] Kolankiewicz G. Social Capital and Social Change // British Journal of Sociology. 1996, № 47. - Р. 427-441. 614[31] Steen A. Between Past and Future: Elites, Democracy and the State in Post-Communist Countries. A Comparision of Estonia, Latvia and Lithuania. - Aldershot: Ashgate Publishing LTD, 1997. 615[32] Putnam R.D. Tuning In, Tuning Out: The Strange Disappearance of Social Capital in America // Political Science and Politics. 1995. Vol. 28, № 4. - Р. 664-683. 616[33] Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste.- London: Routledge and Kegan Paul, 1984. 617[34] Там же, с. 359-366. 618[35] Там же, с.310. 619[36] Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук.-СПб., 1994.

210

специфические дискурсы, ненавязчиво дисциплинируют массы в практиках их повседневной жизни. Автор отмечает, что «один из наиболее скрытых эффектов культурной деятельности, образовательных институций заключается в том, что, благодаря почти полной своей монополии, особенно в отношении самых обездоленных [в плане культуры], она лишает «обучаемых» понимания лишения, т.е. всего того, что она им не дает»620[37]. Такое качество культурной депривации, связанное с исключением ее осознания, способствует монополизации производства потребностей в культурной продукции, проявлению эффекта символического принуждения некоторого частного определения культуры и одновременно лишению всего того, что не входит в это определение. Данные факторы становятся основой роста нового господствующего класса - класса профессионалов, «культурных посредников».

Так же, как и П. Бурдье, британские социологи С. Лэш и Дж. Урри описывают роль «новой буржуазии», обладающей мощным культурным капиталом. По мнению исследователей, данная группа сформировалась как «производители знаков и символов», и смещает «производителей товаров организованного капитализма». Авторы показывают, каким образом «новая буржуазия» использует свой культурный капитал для утверждения новой системы классификаций и определений, которая реализует их амбиции621[38]. Одним из проявлений «новой буржуазии» можно считать, так называемую, «юппи-культуру» постмодернистского потребления. Данная культура, специфический стиль жизни стали развиваться с 80-х годов среди высокообразованных групп профессионалов с высокими доходами. Функциональная гомогенизация и высокие амбиции представителей группы стимулировали повышенную чувствительность в восприятии социальных дистанций в рамках группы. Поиск механизмов поддержки социальных дистанций привел к формированию «юппи»-субкультуры традиционализма: посещение классических университетов, классический стиль одежды, традиционные свадьбы, этикет, чтение латинской классики, посещение оперы и т.п. Вместе с тем, такие демонстративные формы потребления выглядят скорее как маргинальная активность «новых богатых», чем как манифестация глубинных культурных изменений.

Использование методологии П. Бурдье в эмпирических исследованиях позволило другим авторам углубить представление о различиях в жизненных стилях групп внутри среднего класса622[39]. М. Сэведж с коллегами на примере британского общества убедительно показывают, как культурная фрагментация социальных образований среднего класса, выраженная во вкусах, манерах, моделях проведения свободного времени, отражает их экономическую и духовную фрагментацию623[40]. Источник культурной неоднородности среднего класса данные авторы увидели в том, что группы профессионалов, менеджеров и буржуазии обладают разными ресурсами, используют разные пути их межпоколенческой передачи, в результате чего формируются различные социальные практики. В духе П. Бурдье они доказывают, что культурные и потребительские практики становятся центральными

620[37] Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схоластических делений // Socio-Logos’96.- M., 1996. - С. 13-14. 621[38] Lash S., Urry J. The End of Organized Capitalism. - Cambridge, 1987. 622[39] Wynn D. Leisure, lifstyle and the construction of social position // Leisure Studies. 1990, № 9. - Р. 21-34; Savage M., Barlow J., Dickens A., Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture: Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge, 1992. 623[40] Savage M., Barlow J., Dickens A., Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture: Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge, 1992, р. 108-128.

211

в создании и воспроизводстве трех социальных образований в служебном (по Дж. Голдторпу) классе.

Развивая данный подход, А. Уорд и М. Томлинсон, также на примере средних классов британского общества, анализируют связь между классом и жизненными стилями через использование индикатора предпочтения в питании как важном элементе потребительского поведения британского общества624[41]. Авторы изучают расходы семей, модели приобретения различных культурных практик, модели коммуникаций, а также различия рыночной и трудовой ситуаций. Результаты исследования позволяют им сделать вывод о том, что, в то время как рабочий класс сохраняет высокую степень гомогенности и культурной когерентности, довольно легко обнаруживаются его отличия от служащих «белых воротничков», средний класс выглядит фрагментированным. Фактором фрагментации, согласно А. Уорду и М. Томлинсону, являются стили жизни, определяющие сильную дистанцию между промежуточным и служебным (в терминологии Дж. Голдторпа) классами. В отличие от более ранних работ Дж. Голдторпа, данные авторы обнаруживают тенденцию усиления гетерогенности внутри группы менеджеров по показателям разделяемых вкусов. Такую тенденцию исследователи объясняют ограниченностью имеющегося у данной группы культурного капитала, а также сильными различиями в карьерных траекториях и содержании труда, которые скрываются под общим ярлыком.

Под влиянием аргументов П. Бурдье и исследователей, использовавших его методологию, Дж. Голдторп и Г. Маршалл в 90-е годы модернизируют свою исследовательскую программу625[42] и включают в нее задачу изучения связей между классовыми позициями по профессиям, культурным капиталом и социальными практиками.

Исследование А. Уорда и М. Томлинсона важно также и с точки зрения вывода, сделанного в отношении гипотезы о вытеснении традиционных классовых разделений социальными разделениями по стилям жизни и потребностям. По заключению авторов, эта гипотеза не подтвердилась, класс продолжает оставаться «наиболее сильным дифференцирующим фактором социального, в том числе потребительского поведения».626[43] Таким образом, исследовательский подход, основанный на различиях в обладании капиталами, выделяющий культуру как независимый показатель в конструировании и консолидации классовых позиций и хабитусов, помогает более тонко дифференцировать классы и классовые фрагменты, лучше объяснять различия внутри классов, в том числе и проблемные гендерные и этнические различия.

Главным достижением подхода П. Бурдье можно считать то, что он охватывает всю видимую область социального пространства, объединяет оси экономических, властных, социальных и культурных измерений, подчеркивает значение культурных ресурсов, хабитусов и социальных практик в социальном структурировании. Данный подход не представляет собой нечто принципиально новое. Однако П. Бурдье удалось непротиворечиво объединить известные идеи многомерности, различий в

624[41] Warde A., Tomlinson M. Taste among the middle classes, 1968-1988 // Social change and the middle classes / Ed. by T. Butler, M. Savage. - UCL Press; London, 1995. - Р. 241-256. 625[42] Goldthorpe J.H., Marshall G. The promising future of class analysis: a response to recent critiques // Sociology. Journal of BSA. 1992, № 26 (3). - Р. 381-400; Goldthorpe J.H. Continuity and Change: a study of the life-style. - Polity Press, 1992; Marshall G. Repositioning Class. - London: SAGE Publishing, 1997. 626[43] Warde A., Tomlinson M. Taste among the middle classes, 1968-1988 // Social change and the middle classes / Ed. by T. Butler, M. Savage. - UCL Press; London, 1995. - Р. 254.

212

ресурсах в непротиворечивую целостность и акцентировать угол зрения, позволяющий увидеть не только отдельные срезы пространства, но и эмерджентный процесс его производства и воспроизводства, дифференциации и структурирования.

7 РАЗДЕЛ VI. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ КЛАССОВОГО АНАЛИЗА ТРАНСФОРМИРУЮЩЕГОСЯ ПОСТСОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА

(Вместо заключения) Современную историю индустриальных обществ можно представить как

историю изменений социальных неравенств в контексте глубинных изменений самого общества, а также как историю социологической рефлексии, отражающей изменения и влияющей на новое социальное структурирование. Макро-тенденцией таких изменений в индустриальном мире к концу ХХ века стало накапливающееся смещение от укорененности социальных отношений в экономической системе, от «экономического общества» (в терминологии К. Поланьи627[1]) к новым типам общественных отношений.

В процессе такого смещения в продвинутом индустриальном мире произошло относительное понижение экономических факторов неравенства, рост влияния факторов культуры, образования, личностных достижений, индивидуализированных вкусов и притязаний. Социальный мир стал усиленно проявлять эмерджентные свойства, подвижность существующих границ социальных разделений, изменения классово-стратификационных систем. Усложнение социального пространства сопровождается усилением его многомерности, проявлением и актуализацией иных факторов классообразования.

Вместе с тем, анализ современных социологических источников показывает, что такое смещение социальной реальности не привело к понижению объяснительной силы концепта класса и классового анализа, сохранило его актуальность в современной социологии. Однако изменения общества вызывают изменения в социологическом понимании явления класса. Эти изменения отражают общецивилизационные тенденции развития современного индустриального мира и национальную культурно-историческую специфику, проявляются в историческом, культурном, структурном и деятельностном аспектах класса.

Исторически концепт класса отражал социальный раскол между трудом и капиталом, который оформился в эпоху классического капитализма. С развитием западных индустриальных обществ, формы «социального государства» этот раскол существенно уменьшился. Вместе с тем в последнее десятилетие накоплено довольно много аргументов в пользу того, что в обозримом будущем этот раскол не будет преодолен. Главным аргументом можно считать глобализацию отношений капитал / труд. Кроме того, в трансформирующихся странах Восточной Европы в последние годы настойчиво проявляется тенденция поляризации данного типа отношений. Следовательно, можно предположить, что современный мир демонстрирует смещение социального раскола «труд/капитал» из «продвинутых центров» плюралистического индустриального мира к «периферийным» регионам, в том числе к регионам, преодолевающим альтернативную монистическую рамку индустриального развития. В логике такого развития можно ожидать формирование и усиление традиционных для капиталистического типа обществ социальных расколов, соответствующих классовых позиций и классовых сил, которые способны

627[1] Поланьи К. О вере в экономический детерминизм // Неформальная экономика. Россия и мир /Под ред. Т.Шанина.–М.:Логос,1999.–С. 505-513.

213

ярко проявиться в постсоветских обществах «хаотического государственного капитализма» (в определении Д. Лэйна).

В культурном плане концепт класса успешно отражает те существенные изменения в обществе, которые связаны с процессами роста индивидуализации, информатизации, расширения образовательных возможностей и культурной мобильности. Эти изменения затрагивают ценностный мир и повседневную культуру современного человека, трансформируя социальные ресурсы, трансформируют и хабитусы людей, занимающих подобные позиции в социальном пространстве. Формирующиеся множественные культурные расколы все больше проявляются как формы выражения социальных возможностей людей, становятся основой накопления новых классовых позиций, специфического видения своих перспектив в обществе. Классовые образования «домовладельцев», «культурных посредников», «интеллигенции», «профессионалов», «андеркласса» - это те реальности, которые все более интенсивно проявляются в «продвинутых центрах» индустриального мира, накапливают свой структурно-деятельностный потенциал. А растущая глобальная взаимозависимость, информатизация, декомпозиция социо-культурных возможностей в постсоветских обществах усиливают вероятность развития подобных социо-культурных расколов и в данном типе современных обществ.

В структурном плане концепт класса помогает достаточно адекватно описывать структурные позиции, прежде всего в сферах занятости и власти, которые сохраняют свою стратифицирующую силу в современных обществах, определяют существенные различия жизненных шансов. Для постсоветских обществ данные позиции имеют особое значение. Они отражают как реальность реструктурирующегося рынка занятости, форм «социального включения», так и социальное наследие номенклатурного характера стратификационной системы советского общества.

Наконец, в деятельностном аспекте именно данный концепт помогает увидеть то возможное в конкретном обществе распределение социальных сил, которые способны проявиться в социетальных, солидарных действиях, затрагивающих основы существующего общества. В эпоху социальной трансформации такой способ описания общества акцентирует внимание на существенных социальных разделениях, в рамках которых возможно накопление структурно-деятельностного потенциала, социальных сил, определяющих векторы трансформационного процесса. Данные аспекты проявления класса становятся аргументом использования концепта для анализа процессов социальной трансформации в постсоветских обществах.

Анализ социологической рефлексии по поводу данного явления показывает отсутствие «самодостаточных» концептуальных рамок, способных наиболее адекватно отразить изменяющуюся сущность явления класса и макросоциальных неравенств в обществах поздней современности, тем более – в интенсивно ищущих новую определенность постсоветских обществах. Вместе с тем, богатое социологическое теоретизирование по поводу социального класса и его изменяющейся природы, эмпирические исследования изменений в социально-классовом пространстве современных обществ позволяют увидеть важнейшие сущностные качества, заключенные в явлении классовых неравенств. Именно понимание этих качеств, а также общецивилизационных тенденций и национальной специфики, деятельностно-структурной, самопроизводящейся природы социального мира должно стать, с точки зрения автора, основой концептуализации классового анализа трансформирующегося общества.

Важнейшие сущностные характеристики класса были открыты К. Марксом и М. Вебером и постоянно переоткрывались, уточнялись современными исследователями. Несмотря на то, что классическое теоретическое наследие

214

определило две конкурирующие социологические традиции, их основания не являются противоречивыми. Данные основания могут быть рассмотрены как дополнительные принципы в рамках целостного деятельностно-структурного подхода к исследованию классов. На наш взгляд, принцип дополнительности, сформулированный Н. Бором, должен занять исключительно важное место в современной социологической картине мира628[2]. Суть его состоит в использовании взаимоисключающих и взаимоограничивающих друг друга классических понятий в виде дополнительных пар, в применении абстрактных определений логики, способных к воспроизведению целостной картины сложных социальных объектов.

И в марксистской, и в веберианской традициях класс - это, прежде всего, возможность сознательных коллективных действий по реализации интересов большой группы людей, которые занимают подобные социальные позиции в пространстве социальных неравенств общества. Акцент на возможные солидарные действия, направленные на общественную систему, подчеркивает то главное, что отличает класс от статусной и любой иной группы. Данный акцент рассматривается нами как основа для определенного синтеза идей марксизма и веберианства в понимании класса и, более широко, синтеза макро- и микроподходов в социологическом анализе явления.

Развивая эти идеи, автор предлагает понимать класс как многоуровневое структурно-деятельностное социальное образование, как социальную силу, возникающую из неравно распределенных структурных ресурсов в обществе и способную своими действиями изменять общество. В англоязычной социологической литературе для обозначения такой структурно-деятельностной реальности, соответствующих свойств используется удачное слово “agency”629[3]. “Аgency” - это не действие, и не деятель, но то и другое, подразумевающее структурно-деятельностную возможность социального субъекта производить как намеренные, так и ненамеренные изменения в социальном мире. Таким образом, в определении класса мы не выделяем в качестве детерминирующего фактора ни объективную позицию в структуре общественных отношений, ни развитость субъективного фактора – классового сознания, идеологии. В отличие от статусной группы, класс мы представляем не как статистическое измерение неравно распределенного в обществе престижа (в зависимости от дохода, власти, образования и т.п.), а как динамическую характеристику социального пространства, “сгустков” его структурно-деятельностных потенциалов, определяющих векторы возможных глубинных движений в обществе. С нашей точки зрения, данное понятие отражает наиболее крупные социальные неравенства в современных обществах, способные продуцировать социальные расколы и оппозиции, а значит, и борьбу за сохранение / установление своего видения социальных рисков630[4], справедливости и соответствующих форм общественных отношений. При этом, «борьба» может носить экономический, политический, символический характер и проходить как в видимых, организованных, институциональных формах, так и в скрытых формах повседневной практики людей. Первые формы чаще отражают целевой характер социальных действий; вторые, прежде всего, связаны с ненамеренными социальными следствиями практических

628[2] Возможность использования этого принципа в социальных науках расматривает В. Немировский в работе: Немировский В. Универсумная парадигма в российской социологии // Социология на пороге ХХI века: Основные направления исследований / Под ред. С.И.Григорьева, Ж. Коэн-Хуттера. – М.: РУСАКИ, 1999. – С. 91-92. 629[3] The Concise Oxford Dictionary of Sociology / Ed.by G.Marshall. – Oxford Univer.Press, 1996. – P. 7. 630[4] Понимание социального риска смотри по разделу 5.4.

215

форм жизнедеятельности людей, подобность которых вытекает из подобности их структурно-культурных условий жизни.

Таким образом, согласно развиваемой нами многоуровневой структурно-деятельностной концепции класса, данное явление будет рассмотрено как отражающее социальную силу больших социальных образований, имеющих неравное положение по отношению к основополагающим социальным ресурсам, что определяет их жизненные шансы, специфическое описание мира, специфические диспозиции и практики, социальные притязания и возможности солидарно либо подобно действовать, изменяя или укрепляя свои жизненные шансы. Социальная сила классовых образований направлена на легитимацию и институционализацию специфического понимания социальной справедливости как антитезы восприятия неравенства жизненных шансов. Формируется из совокупности следующих влияющих друг на друга факторов: (f.1) - доступных комбинаций социально значимых ресурсов и соответствующих им социальных позиций, или места в пространстве неравно распределенных социально значимых ресурсов, изменяющихся под влиянием (f.3) и (f.4); (f.2) - возникающих на основе (f.1) чувств социального включения / отчуждения, определяющих восприятие жизненных шансов, потребности в их изменении либо ограждении; (f.3) - стимулируемого (f.2) специфического социального сознания и социальных практик, отражающих оппозиции и солидарности в пространстве социальных неравенств, а также характер социальных притязаний на обладание определенными ресурсами и положением в пространстве отношений, (f.4) - возникающей из структурно-культурных условий способности большой группы людей солидарно действовать, или действовать подобным образом в своем стремлении изменить либо оградить жизненные шансы.

Совокупность данных факторов определяется структурно-деятельностной природой класса. Распределение ресурсов и правил, существующее в обществе, становится источником специфических социальных практик и типов социального действия, последние, в свою очередь, определяющим образом влияют на существующие структуру и культуру отношений. Класс, формируясь в специфических социальных практиках, проявляется в структуре распределения социально значимых ресурсов, интегрируется в структурах социальных позиций, притязаний и практик, солидаризируется через формы классового сознания и специфических социальных действий. Причем, важно подчеркнуть, что детерминация классовой позиции несводима к исключительно одному типу ресурсов; классовую позицию могут определять различные комбинации социально значимых ресурсов, не совпадающие с комбинациями ресурсов других реальных позиций. Последнее отражает многомерность пространства социальных отношений современного общества.

В таком рассмотрении класса базисным вопросом является вопрос об определяющих классовую позицию ресурсах и отношениях. Именно по поводу данного вопроса сформировались многочисленные точки зрения, от содержания которых существенно зависит видение класса и актуальности данного концепта. Если класс связывается исключительно либо с собственностью на средства производства (согласно “ортодоксальному марксизму”), либо с профессиональным статусом семьи (что получило утверждение в функциональном “ортодоксальном консенсусе”), то с относительным понижением значимости данных факторов, понижается и гносеологическое значение рассматриваемого концепта. Подобные интерпретации упрощают, если не выхолащивают, глубокий смысл понятия “класс”, отраженный в классическом теоретическом наследии, а также в современных теориях структурации (Э. Гидденс), конструктивного постструктурализма (П. Бурдье)

216

и развиваемый нами в рамках структурно-деятельностной концепции класса. Современные общества предлагают разнообразные неравно распределенные ресурсы, которые могут быть использованы людьми в их социальной практике и привести к различным социальным результатам. С нашей точки зрения, наиболее полную типологизацию таких ресурсов (капиталов) предложил П. Бурдье. Данная общая типология вполне может быть использована и для анализа процессов классообразования в условиях постсоветского общества. Вместе с тем, ее применение предполагает конкретизацию возможных комбинаций ресурсов с учетом специфики данного типа общества, в частности, особое значение комбинации экономико-политических ресурсов и социальных связей631[5].

Мы считаем, что в анализе процессов классообразования в современных обществах и, в особенности, в постсоветском обществе необходимо использовать категории социального отчуждения и эксплуатации, которые сохраняют свой высокий гносеологический потенциал. К. Маркс, анализируя глубокие социальные расколы в современных ему обществах, открыл детерминирующую роль факторов отчуждения и эксплуатации в формировании неравенств, специфических классовых позиций, которые определяют возможность направленных социальных действий. Обладая объективной природой, связанной с отсутствием доступа человека к необходимым для полноценной жизни, «включения» в общество социальным ресурсам, состояние отчуждения проявляется в субъективных характеристиках – чувствах социального бессилия как невозможности изменить свою социальную среду легальными способами, с помощью имеющихся в обществе социальных институтов. Категория отчуждения в ее целостном понимании может быть рассмотрена как наиболее чувствительный критерий существования глубоких социальных расколов в трансформирующемся постсоветском обществе. Прекрасное рассмотрение проявления социального отчуждения в современном украинском обществе в формах “социального безумия”, “социального паралича” можно увидеть в известной работе Н. Паниной и Е. Головахи632[6]. Наличие социального отчуждения – это почва возникновения отношений эксплуатации, специфических классовых позиций и социальных практик (“вынужденного социального исключения”, “социального включения”, “добровольного социального исключения” – по Э. Гидденсу).

Отчуждение может усугубляться в формирующихся на его почве специфических социальных отношениях эксплуатации. При этом под эксплуатацией мы понимаем возможность извлечения выгоды, которую получают определенные группы через доступ к избыточным социальным благам в ущерб другим группам, включенным в совместную деятельность. Эксплуатация – не безусловное следствие отношений отчуждения. Для того чтобы отношения эксплуатации могли возникнуть, должны выполняться, по крайней мере, три условия.

Во-первых, испытывающая отчуждение группа все же должна обладать некоторой долей производительных благ (в терминологии П. Бурдье – отдельными видами экономических, культурных, символических, социальных капиталов), которые по вынужденному для них «договору» могут быть изъяты и использованы другими для получения собственной выгоды. 631[5] Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации / Е.А.Якуба, О.Д.Куценко, Л.М.Хижняк, М.А.Безносов, И.А.Евдокимова.- Харьков, 1997.- С.86-88, 93-94; Заславская Т.И. Социальная структура современного российского общества // Общественные науки и современность. – 1997, № 2. – С.11. 632[6] Головаха Е.И., Панина Н.В. Социальное безумие. История, теория и современная практика. - Киев: “Абрис”, 1994. - 168 с.

217

Во-вторых, оппозиционная группа «других» должна обладать организационными, символическими, экономическими ресурсами влияния, контроля.

Наконец, в-третьих, в обществе должны существовать каналы легитимации и институционализации данного типа отношений.

Таким образом, извлечение выгоды через доступ к определенной комбинации ресурсов в ущерб другим, включенным в процесс социального взаимодействия, определяет суть отношений эксплуатации. При этом ресурсами эксплуатации могут быть не только материальные ресурсы, или ресурсы собственности на средства производства. В отношениях эксплуатации могут быть использованы ресурсы власти, контроля (в том числе над процессами распределения благ), особых знаний и умений, «культурного посредничества», неформальной социальной сети.

Фактор эксплуатации детерминировал жесткий скрытый раскол советского общества на классовую позицию “номенклатуры”, использующей организационные и символические ресурсы для принудительного перераспределения результатов труда других, и тотальную, слабо гетерогенную социальную массу, зависимую от государственных организаций как орудий господства номенклатуры. В современных продвинутых индустриальных обществах над порогом эксплуатации все больше возвышаются высококвалифицированные специалисты и менеджеры, образующие высшие слои так называемого нового среднего класса («служебного класса», «класса знания», «культурных посредников» и т.п.), использующего в своем продвижении, прежде всего, культурный капитал, ресурсы высокого знания и квалификации. В трансформирующихся постсоветских обществах все названные типы ресурсов эксплуатации становятся высокозначимыми, реальными, а возможность их использования усиливается в условиях слабой институционализации и рассогласованности социального пространства, социальной аномии общества.

Социальное отчуждение и эксплуатация – это наиболее «глубокие» факторы социального разделения общества и структурирования его социальных сил. На их основе возникают макроклассовые образования как некоторые социальные тотальности, которые всегда будут предполагать социальную дихотомию: социального включения / отчуждения, эксплуатации / ее отсутствия. Это – близкие, но не совпадающие линии наиболее глубоких социальных расколов общества. Именно на их почве формируются альтернативные дискурсы социальных рисков и справедливости, возникают идеи революционных изменений общества, идеи экспроприации и перераспределения, и отражающие их социальные практики.

Макроструктурные классовые разделения конкретизируются в тех социальных ресурсах и жизненных шансах, которые вытекают из специфических гражданских, рыночных и трудовых ситуаций, в которые включаются индивиды. И здесь, как представляется, идеи М. Вебера, Т.Маршалла, Дж.Локвуда, Дж. Голдторпа, П.Бурдье о факторах гражданства, рыночных позиций, культурного капитала дополняют концепцию макроклассов. В современном мире жизненные шансы людей все больше зависят от приобретаемых в процессе жизни ресурсов образования, знания, культурного и социального капиталов, их конкурентноспособности, от определяемых ими специфических возможностей социального включения. Акцент на комбинацию этих ресурсов переводит взгляд с наиболее сильных факторов макроструктурных социальных расколов на множественные последующие уровни социально-классовых разделений, или неравенств в социальной силе, возможностях и характере действий, имеющих социальные последствия. Данные факторы класса являются подвижными и неоднозначными. Их комбинация и динамика определяют различную социальную силу и характер возможных социальных действий, а проявляющиеся в них социальные образования могут быть конкретизированы понятием мезоклассов. Последние также связаны с определенной социальной

218

дихотомией по конкретным характеристикам. Однако, в отличие от макроклассов, мезоклассовые образования не предполагают тотальности структурных ресурсов (или отсутствия таковых), оптимистично / пессимистичного восприятия жизненных шансов, социальных рисков, оппозиционности в понимании социальной справедливости и направленности социальных практик. Мезоклассовые образования как бы абстрагируются от проблем отчуждения и эксплуатации, замещая их проблемами выживания и достижения жизненного успеха. Это не означает, что макропроблемы и соответствующие социальные разделения отсутствуют, это означает лишь то, что масштабность последних становится не- (либо мало-) замечаемой под влиянием более приближенных к повседневности проблем, которые систематически возникают в социальной практике конкретных индивидов и связанных с ними социальных сетей.

Явление класса несет в себе не только социализированные, но и индивидуальные характеристики его членов (что подчеркивал Ф. Паркин), спонтанные различия, которые определяют меру энтропии класса. Наиболее ярко индивидуальные характеристики выражаются в специфических вкусах, моделях потребления и стилях жизни, которые способны сегментировать классы. Данные характеристики, по сравнению с гражданской, рыночной и трудовой ситуациями, являются еще более дробными измерениями класса, и отражают, в том числе, и особенности распределения композиции капиталов внутри класса, структуру его отношений с другими группами, характер социальных связей и специфику культуры. Микроклассовые различения отражают диатропность социального мира, предполагающую меру гармонии социального образования, но не определяющую однозначность структурных элементов. Микроклассовые различения отражают классовые различия более высокого уровня проявления, что, в частности, получило эмпирическое подтверждение в работах П.Соундерса. С другой стороны, именно здесь способны накапливаться те неравенства, которые могут, в конце концов, привести к переутверждению макрокласовых разделений в новых качественных формах. Возможно, обнаруживаемые в последние десятилетия в продвинутом индустриальном мире социальные образования с условными названиями «домовладельцев» и «андеркласса»633[7] и являются расширяющимся продуктом формирующихся в индивидуализированной повседневной практике новых факторов социального отчуждения.

В силу того, что природа класса коренится в дуальности структуры и действия, их взаимной определяемости и изменяемости, явление класса, как бы, постоянно возникает вновь, переутверждая или изменяя свое качественное содержание и форму. С изменением объективных социальных ситуаций, культурными сдвигами, изменением ощущений жизненных шансов и содержания социальных практик определенный класс постоянно обнаруживает себя с некоторыми флуктуациями, проявляющимися в его параметрах. Можно ли говорить об “уходе рабочего класса”, если повысился уровень материальной жизни и изменился акцент в жизненных ценностях? Означают ли появление нового социального класса («служебного класса», «класса знания», «культурных посредников») факты роста численности людей с высоким образованием, квалификацией и культурными ресурсами социального контроля? Ведет ли плюрализация стилей жизни, расширение “секторов потребления” к “упадку класса”? Нам представляется, что данные и другие подобные вопросы отражают, прежде всего, эмерджентную, подвижную природу класса, находящегося в постоянном становлении, природу, которая вытекает из структурно-деятельностного основания класса и естественным образом усиливает свои проявления в периоды быстрых социальных изменений. Именно

633[7] См. раздел 5.1, 5.2 настоящей работы.

219

поэтому акцент в изучении классовых неравенств, особенно в трансформирующихся обществах, должен делаться на процессе классообразования, в котором и обнаруживаются все возможные факторы класса, его воспроизводящиеся параметры и флуктуации.

Постановка данных вопросов однозначно свидетельствует о том, что современное социальное пространство (и знание о нем) уходит (или ушло) от одномерных детерминантных вертикалей, представляет собой множественный порядок, который носит принципиально эмерджентный, постоянно «становящийся» (в терминологии П. Штомпки) характер. И в таком процессе постоянной социальной структурации класс продолжает играть важнейшую роль как аккумулятор социальной силы, возникающий и проявляющийся в пространстве неравных структур ресурсов и деятельностных возможностей.

Сегодня мы можем наблюдать в украинском обществе не только формирование

множественных классовых позиций (профессионалов, работодателей и собственников, мелких предпринимателей, андеркласса и др.), но и проявление реальных социальных сил, которые дихотомизируют общество. Природа происходящих социальных изменений в постсоветской Украине достаточно сложна. Данные изменения, с одной стороны, становятся результатом компенсации тех структурно-деятельностных «провалов», которые содержала в себе социальная система советского типа, и на этой основе - появление новых черт как альтернативных советской общественной системе. С другой стороны, изменения содержат в себе протянутые во времени, трансформированные в отдельных аспектах некоторые сущностные черты общества советского типа. Такие социальные инверсии не просто накладывают серьезный отпечаток, но определяют специфику постсоветского общества, которая обнаруживается как в структурных, так и в культурных измерениях.

Компенсаторной реакцией индустриального общества советского типа, которое к определенному времени исчерпало свои внутренние ресурсы и вынуждено было броситься в поиски необходимых иных ресурсов развития, стала институционализация элементов рынка с вытекающими из них специфическими ресурсами и отношениями. Открытие каналов рыночного обмена, формирование структур и правил его осуществления подтолкнули широкомасштабную «компенсацию» деформированного характера советской социальной структуры, который был естественным следствием ущемленных экономических и властных отношений. При этом под ущемленностью мы понимаем тотальность в проявлении лишь одной из сторон сложных по своей природе общественных феноменов, что могло быть возможным лишь при насильственном институциональном ограждении таких форм. В ситуации «ущемления» в условиях позднего советского общества социальные противоречия продолжали накапливаться, однако сильные институциональные барьеры препятствовали развитию структурно-деятельностных контртенденций, вели к появлению превращенных форм, генерализующих противоречия в рамках существовавшей модели развития. Превращенные формы способствовали запаздыванию объективно необходимой социальной трансформации, отставанию отечественного общества от социальной динамики индустриально продвинутых стран. Они также становились фактором рождения структурно-деятельностных контртенденций. Контртенденции, возникшие из превращенных форм, проявлялись как скрытые в существующей общественной модели, и в силу этого – временно более мягкие. Такие контртенденции оказывали существенное давление на советскую общественную систему, однако не получали выражение в формировании специфического дискурса и институциональных форм социальной практики.

220

Превращенной макроформой функционирования отечественного общества с 70-х годов стала дупликация формальной реальности неформальной реальностью, развитие специфического социального «зазеркалья». Формальное отсутствие рыночных механизмов в экономике vs их реальное присутствие в формах «теневой экономики», блата, бартера, валютных операций и т.п.; ритуализация идеологии, институционализация мифологем, оправдывающих социальную «зазеркальность», vs продукты творчества массового повседневного сознания (анекдоты, «кухонные» разговоры и др.), снимающие мифологемы; формальная высокая политическая активность vs слабая гражданская инициативность - все это и другое стало непосредственным выражением процесса социальной дупликации, скрытого усиления системных противоречий и возможных, однако неоформившихся, контртенденций развития. Данные тенденции, в отличие от ряда восточно-европейских обществ, не получили выражения в специфическом явлении «второго общества» (явление первоначально описано в работах венгерских социологов И. Селени, Е. Ханкисса, позже его понимание развито в трудах П. Махонина634[8]). Однако их накопление ослабляло режим и, в конце концов, стимулировало системную трансформацию общества.

Институционализированная тотальность государственной формы собственности, партийно-бюрократических структур влияния становились как фактором, так и результатом доминирования в обществе советского типа единственного реального социального класса – «номенклатуры». Данному социальному образованию были присущи все признаки класса как реальной социальной силы, обладающей специфическими ресурсами, сознанием, жизненными шансами, способностью рационально действовать и существенно влиять на общество. Причем, классу номенклатуры не было реальной альтернативы, поскольку он доминировал в слабо гетерогенной социальной среде. Последняя была структурирована больше по горизонтальным, чем по вертикальным связям. Проявляющиеся в ней социальные слои отличались зависимым положением от государственных организаций (производственных, распределительных, контролирующих и др.) как своеобразных сюзеренов и не обладали достаточными экономическими, социальными, символическими ресурсами влияния на общественные процессы. Будучи включенными в общество, социальную ткань которого они представляли, они в то же время находились в состоянии социального отчуждения, связанного с невозможностью влиять на процессы социальных изменений. Именно в такой безальтернативной доминации класса номенклатуры и заключалась ущербность социальной ситуации советского общества – общества, отчужденного от самого себя, не узнающего себя в продуктах своего функционирования и в силу этого вынужденного создавать специфическую мифологию, оправдывающую «зазеркальность» собственной реальности.

Постсоветская трансформация и стала развертываться как стихийный процесс «выравнивания» социального пространства, ранее стянутого к одному социальному полюсу, как снятие превращенных форм, редупликация реальности через открытие каналов институционализации накопившихся социальных контртенденций. При этом под «выравниванием» мы понимаем возвращение к сложности, многомерности, вероятностности, эмерджентности, имманентно присущих сложному социальному явлению. Такой компенсаторный процесс стал возможным на основе одновременного процесса приватизации, институционализации элементов рыночных и демократических отношений. В этих 634[8] Hankiss E. “The Second Society”: Is There an Alternative Social Model Emerging in Contemporary Hungary? // Social Research. – 1988. Vol. 55. – P. 13-42; Machonin P. Social Structure of Communist Societies “Apres la Lutte” // Sisyphus. - 1997, Vol. X. – P. 17-29.

221

процессах стал получать активный выход специфический структурно-деятельностный потенциал, «рыночная энергия» общества, ранее скрытая в тени, существовавшая в превращенных формах, сдавленная мощными пластами институциональных барьеров общества советского типа.

Выход такой энергии проявляется в активном поиске каналов и форм ее реализации. В структурном плане это находит выражение в накоплении специфических социальных позиций и социальных практик, основу которых определяют ресурсы, обеспечивающие конкурентноспособность в рыночном обмене. Данные процессы демонополизировали традиционные для общества советского типа социально-экономические позиции. Усиление институционального давления «рыночной энергии» вызвало как частичное разрушение, в том числе маргинализацию, деятельностно-культурных позиций внерыночной направленности, так и сопротивление их носителей. В этом процессе проявляются несколько существенных социальных следствий.

Во-первых, эффектом такого развития становится изменение форм социального отчуждения и формирование социально-экономического порога эксплуатации (в отличие от организационно-бюрократического, присущего обществу советского типа) как факторов макроклассового структурирования. Социально-экономический порог эксплуатации формируется на пути классического для капиталистической версии индустриального общества «двойного синтеза» (по Т. Парсонсу635[9]) ресурсов, когда обладание экономическим капиталом начинает давать исключительный контроль в политическом смысле. Усиление концентрации и взаимной сопряженности факторов собственности и власти сопровождается развитием клиентельно-корпоративных отношений неоавторитарного типа636[10]. Данные факторы формируют новую постноменклатурную высоко закрытую позицию правящего класса, на основе которой происходит активный процесс классообразования и институционализации специфических форм макросоциальных отношений.

Меняются формы социального отчуждения. Отчуждение в советском обществе носило, по сути, тотальный характер, вместе с тем проявлялось в символических превращенных формах. Эти формы средствами идеологии камуфлировали реальное содержание отношений, легитимизировали последние и тем самым не создавали социальной проблемы преодоления отчуждения. С институционализацией рыночных отношений и специфических рыночных ресурсов был в значительной мере снят идеологический «камуфляж» с процессов социального отчуждения и преодолена его тотальность. То есть, были открыты в обществе разнообразные каналы активного социального включения. Вместе с тем, масштабы распространения социального отчуждения остаются крайне широкими. А объективным его основанием является отсутствие доступа значительной доли населения к производительным (в широком смысле) ресурсам и ресурсам влияния, сохраняющийся разрыв между носителями власти и всем остальным обществом, а также преобладающий специфический личностный потенциал. Субъективным выражением состояния отчуждения можно рассматривать распространенные в постсоветском украинском обществе чувства социального бессилия, социальной изолированности, утраты смысла, самоотстраненности от общества637[11]. По данным Института социологии НАН Украины в 1998-1999 годах

635[9] См. раздел 1.3 настоящей работы. 636[10] См. раздел 2.4 настоящей работы. 637[11] Проанализировано в работе: Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его трансформации / Е.А.Якуба, О.Д.Куценко, Л.М.Хижняк, М.А.Безносов, И.А.Евдокимова.- Харьков, 1997.- С. 91-93.

222

более 70% населения страны испытывали чувство полной либо частичной социальной невостребованности, более трети были неудовлетворены своей социальной отдачей638[12]. Такая социальная среда актуализирует проблему преодоления социального отчуждения, стимулирует конфликтное восприятие общественных отношений теми, кто испытывает ту или иную меру отчуждения от общества.

Данная почва становится источником двух основных реакций: либо - протестной социальной мобилизации, либо - рождения и расширения явления социального исключения, формирования структурных и культурных позиций бедности. Последнее, используя мысль Э. Гидденса, представляет собой механизм, отдаляющий группы людей от главного социального потока.

Во-вторых, следствием открытых форм социального отчуждения, роста протестной социальной мобилизации и социального исключения становится модернизация существовавшего в советский период в латентной и измененной форме основного социального раскола общества (в терминологии С. Роккана и С. Липсета). Сегодня это проявляется в развитии гражданского раскола между теми, кто имеет широкие возможности «включаться» в общество через разнообразные социальные институты и иные культурно-структурные формы, и теми, чьи возможности социального «включения» существенно ограничены, либо отсутствуют. Более конкретно, данный раскол развивается между деятельностно-культурными позициями, одна из которых сфокусирована на рыночных механизмах социального участия, другая – ориентирована на государственную поддержку и соответствующие механизмы социального включения. Данные позиции формируют различные социальные миры, представленные различными социальными акторами, их хабитусами и практиками, становятся факторами становления различных мезоклассовых образований. Позиции одного мира связаны с ориентацией на жизненный успех и индивидуальные ресурсы его достижения; позиции второго мира – с ориентацией на выживание и внешние от индивида условия его обеспечения. Представители одного мира в лице функционирующей элиты, протоклассовых образований государственных чиновников, бизнесменов, предпринимателей, небольшой части высококвалифицированных специалистов играют существенную роль в определении государственной политики, целевых социальных изменений (или воспроизводств). Публичная роль, направленное влияние других – незначительны. Один социальный мир ориентирован на полный переход общества к рынку со значительным консервированием его постноменклатурной составляющей; другой – на возврат общества к доперестроечному, институционально вне-рыночному состоянию. Вес данных миров в украинском обществе по грубым оценкам составляет, соответственно, более 20% и около 40% населения страны; примерно 40% занимающих маргинальное положение. Социальный мир с ограниченными либо отсутствующими возможностями социального «включения» (назовем его «вторым миром») представляет собой контртенденцию «первого мира», активно «включенного» в общество, его институциональные возможности. Масштабы «второго мира» расширяются. Он объединяет, прежде всего, те структурно-деятельностные позиции, которые Т.И. Заславская называет «базовым слоем» и «социальным дном» общества (по сути, андеркласс). В данном мире получают активное развитие собственная субкультура, связанная с проблемой выживания, неформальные экономические отношения, нередко приобретающие криминальный оттенок, накапливается состояние социального отчуждения. При сохраняющихся социальных тенденциях данный социальный мир способен сформировать 638[12]Українське суспільство: моніторинг соціальних змін (1994-1999 р.). Інформ.-аналітичні матеріали.-Київ:Ін-т соціології, 1999.- С. 200.

223

специфический андеркласс, который может достичь угрожающих размеров. И это – серьезный риск трансформационного процесса, который пока в достаточной мере неосознан.

В-третьих, модусом взаимодействия двух социальных миров, их диспозиций, ресурсов и практик стала активная символическая борьба за легитимацию специфических дискурсов рынка, социальных рисков и справедливости. Для постсоветского общества новым явлением стали не столько неэгалитарные и рыночные отношения, превращенные или неразвитые формы которых существовали и в прошлом состоянии общества, сколько либеральный дискурс рынка и справедливости. Неофициальный дискурс блата, привилегий, спекуляции, бартера и т.п. как форм теневого рыночного обмена, отражавший реальность неформальных экономических отношений в советском обществе, в постперестроечный период был легализован, развит, очищен от многочисленных извращенных форм. Данный дискурс получил иную номинацию в смысловом поле предпринимательской инициативы, меритократизма и был существенно расширен новыми формами. Вместе с тем до настоящего времени он тянет за собой значительный «след» смыслового поля «теневой» экономики и эгалитаризма и все еще продолжает параллельно существовать с антирыночным, эгалитарным дискурсом. Концентрированным выражением данных дискурсов является позитивная / негативная социальная оценка рыночных механизмов экономики и частного предпринимательства как таковых. По последнему показателю соотношение распространенности дискурсов в украинском обществе в 1999 году выглядело как 46:26639[13], что представляет собой примерно обратное соотношение по показателю социальной оценки рыночных механизмов. В развитии данных дискурсов огромную роль играют, так называемые, «культурные посредники» - все те, кто обладает возможностями утверждать свое (либо чужое) видение мира и транслировать его на другие социальные сегменты общества. Они отражают и стимулируют серьезные социальные расхождения в среде образованных людей, обладающих достаточными культурными ресурсами. По-видимому, данные процессы в чем-то подобны процессам, отмеченным Э. Гоулднером как расхождение между, так называемыми, «интеллектуалами» и «интеллигенцией»640[14] в западном обществе. Однако, если в современных западных обществах востребуются специфические социальные качества интеллигенции как носителя духовно-нравственных оснований общества, то перспективы интеллигенции в постсоветском украинском обществе пока неясны. С одной стороны, от того, будут ли востребованы социальные ресурсы интеллигенции, зависит возможность преодоления бездуховности, «мертвой протяженности» общества, состояния его аномии. И с этой точки зрения, тенденция классообразования данной группы, проявления ее социальной силы может быть рассмотрена как объективная. С другой стороны, структурно-деятельностные позиции данной группы пока не обладают достаточной силой для институционализации ее влияния.

В-четвертых, символическое противостояние, борьба за ресурсы и легитимацию дискурсов получают наиболее яркое выражение в политической форме, особенно в периоды избирательных кампаний. В таком социальном противостоянии происходит формирование многоуровневой классовой системы постсоветского общества как «ответа» на вызовы современности, как системы множественных социальных сил, артикулирующих свои интересы, находящихся в состоянии динамического взаимодействия и ищущих каналы институционализации своего влияния на процесс трансформации общества. 639[13] Українське суспільство: моніторинг соціальних змін (1994-1999 р.). Інформ.-аналітичні матеріали. - Київ: Інститут соціології, 1999. - С. 186. 640[14] См. раздел 4.2 настоящей работы.

224

Проявившиеся в постсоветской Украине социальные расколы являются почвой формирования двух основных потенциальных классовых макропозиций, распределенных над и под порогом социального отчуждения и социально-экономической эксплуатации. В их рамках происходит формирование множества мезоклассовых образований, отражающих различные гражданские, рыночные и трудовые ситуации и продуцирующих различное социальное сознание и социальные практики. Социальные образования, занимающие данные позиции и выступающие носителями основных социальных расколов, являются многочисленными и формируют организационные механизмы собственной активности. Накопившееся противостояние между ними получает мощные выплески в периоды избирательных кампаний, что более успешно позволяет их определять. Данные образования могут быть описаны как макроуровневые (прото-) классы рыночной и внерыночной направленности и множественные мезоклассовые образования, обладающие внутренней неоднородностью и находящиеся в процессе формирования. Данный процесс становится результатом взаимного определения структуры и культуры, структуры и действия, что получает выражение во взаимном стихийном согласовании, кооперации социальных действий тех, кто занимает сходные социальные позиции и обладает подобными жизненными шансами и мотивационными структурами сознания. Социальные перспективы формирующихся классовых образований различны. Классовые образования рыночной направленности отличает активное социальное включение в общество. Они объединяют, прежде всего, индивидов, которые обладают некоторыми комбинациями социально значимых ресурсов (организационные ресурсы, собственность, культурный, социальный капиталы, авторитет, ресурсы личности), которые могут быть сегодня использованы в достижении индивидуального жизненного успеха. Значительная часть представителей группы сумела конвертировать имевшиеся ранее у нее организационные и социальные ресурсы в экономические (прежде всего через механизмы номенклатурной приватизации), культурные (через приобретение дополнительных конкурентноспособных знаний и умений), символические (через позиции в структурах политического влияния и авторитета). Упрочение их структурно-деятельностных позиций происходит на основе активного развития институциональных форм отношений, социальных сетей, ассоциаций и организаций, стилизации социальных практик. Данные наших исследований позволяют утверждать, что на этой основе формируются самостоятельные классы различных социальных уровней проявления.

Иначе выглядят альтернативные социальные образования внерыночной направленности, «второго мира». Они объединяют индивидов, испытывающих заметное субъективное социальное отчуждение, которое обнаруживается как через признаки социального бессилия, самоотстранения и исключения, так и через социальный протест, выражение гнева и возмущения в отношении существующего порядка. В отличие от предыдущих социальных образований, их деятельностный потенциал не столь высок. Мобилизационная сила данных образований реализуется не столько через используемые ними, преимущественно, традиционные формы социальной активности, сколько через протестный характер действий, предлагаемые социальные альтернативы (скорее, их видимость) и повседневную практику. Социальные позиции, сконцентрированные в данном мире, связаны с более низким объемом социально значимых ресурсов, что создает объективные условия для эксплуатации формирующихся на их основе групп. Если социальные практики конкурентноспособных протоклассовых образований в целом ориентированы на достижение жизненного успеха, установление меритократических стандартов социальной справедливости, то для протоклассовых образований «второго мира» характерны позиции и формы действий, направленные на

225

выживание и легитимацию норм справедливости, понимаемой в перераспределительном смысле. Это – противоположные социальные миры, аккумулирующие разнонаправленные социальные силы.

Рассмотренная логика социального развития приводит украинское общество к проявлению более глубоких классовых разделений, чем те, которые обнаруживаются в современных западных обществах, и формированию классовых оснований постсоветского трансформационного процесса. Будут ли институционализированы данные структурно-деятельностные позиции и практики, в каких формах приобретут они социальную устойчивость и консистентность – данные вопросы нуждаются в дополнительных исследованиях, отражающих развертывающуюся динамику трансформационного процесса постсоветского общества.

8 БИБЛИОГРАФИЯ

1. Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б.С. Социологический словарь / Пер. с англ. под ред. С.А.Ерофеева – Казань: Изд-во Казан. Ун-та, 1997.

2. Аитов Н.А. Советский рабочий. – М.: Политиздат, 1981. 3. Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис. -

1992, № 4. 4. Арендт Х. Массы и тоталитаризм // Вопросы социологии. - Том 1, № 2, 1992. - С.

24-34. 5. Аристотель. Политика. Кн. 7-8 // Аристотель. Соч.: В 4 т. - Т.4. - М., 1984. -

С. 376-510. 6. Арон Р. Этапы развития социологической мысли / Пер. с фр. – М.: Изд. группа

“Прогресс”-“Политика”, 1992. 7. Арутюнян Ю.В. Социальная структура сельского населения СССР. - М.,1971. 8. Афанасьв М.Н. Клиентела в России вчера и сегодня // Полис. - 1994, № 1. - С.

121-126. 9. Ашин Г. Исследования элит в изменяющемся мире // На путях политической

трансформации (политические партии и политические элиты постсоветского периода. Вып. 8. Часть П. - М.: Московский Обществнный Научный Фонд, 1997.

10. Ашин Г.К. Современные теории элит: критический очерк. - М.: Междунар. Отношения, 1985.

11. Бакунин М. Государственность и анархия. // Полн.собр.соч. Т.2. - СПб.,1907. 12. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по

социологии знания. - М.: “Медиум”, “Academia-Центр”, 1995. 13. Бодуен Ж. Вступ до політології / Пер. з фр. - Київ: “Основи”, 1995. - С. 118-132. 14. Бовоне Л. Новые культурные посредники: научное исследование как исходный

пункт кросс-культурного обмена // Социальное знание: формации и интерпретации / Материалы междунар. научной конф.: Ч.2. – Казань: Изд-во «Форт-Диалог», 1996.

15. Богданов А. Эмпириомонизм. Т. 3. - М., 1906. - С. 85-142. 16. Бунин И.М. Государство и господствующий класс в современной Франции: Науч.-

аналит.обзор. - М.: ИНИОН АН СССР, 1980. 17. Бурдье П. Начала.- М.: Изд-во “Socio-Logos”, 1994. 18. Бурдье П. Социология политики / Пер. с фр. – М.: Socio-Logos, 1993. - С. 33-158. 19. Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схоластических делений //

Socio-Logos’96. - M.: Socio-Logos, 1996. 20. Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан: Очерки полит. социологии

капитализма.-М.:Мысль,1985.-С.117-73.

226

21. Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. - М.: Прогресс. 1990. 22. Вебер М. История хозяйства. Очерк всеобщей социальной и экономической

истории. - Птг, 1923. 23. Вебер М. Основные понятия стратификации // Человек и общество. Хрестоматия

/ Под ред. С.А. Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. - С.85 – 106. 24. Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984. 25. Весоловский В. Классы, слои и власть. - М.: “Прогресс”, 1981. 26. Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. - М.:

МП “Октябрь”: Сов.Россия, 1991. 27. Ганслi Т. Соцiальна полiтика та соцiальне забезпечення за ринковоi економiки /

Пер. з англ. – Киiв: Основи, 1995. 28. Гегель Ф. Философия права /Соч.-Т.YII. - М.-Л.: Соцэкгиз, 1934. 29. Гидденс Э. Стратификация и классовая структура // Социологические

исследования. - 1992, № 9. - С. 115-116. 30. Гинцберг Л.И. Массовые демократические движения в ФРГ и партия “зеленых”. -

М.: Наука, 1988. 31. Гоббс Т. Левиафан // Избр. произв. - В 2-х т. - М., 1964. - Т.2. 32. Гольденберг И.А. Классовая сущность «симбиоза» // Социологические

исследования. - 1991, № 1.- С. 39-49. 33. Гордон Л.А., Назимова А.К. Социально-профессиональная структура

современного советского общества: типология и статистика // Рабочий класс и современный мир.-1983,№2, 3.

34. Гордон Л.А., Назимова А.К. Рабочий класс СССР: тенденции и перспективы социально-экономического развития. - М.: «Наука», 1985.

35. Грамши А. Искусство и политика: В 2-х т./ Пер. с итал. – Т.1. - М.: Искусство, 1991. - С. 44-61.

36. Гудков Л. Кризис высшего образования в России: конец советской модели // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. - Москва: Аспект-пресс ЛТД. 1998, № 4.

37. Гуссерль Э. Идеи чистой феноменологии. - М., 1994. 38. Дай Т.Р., Зиглер Л.Х. Демократия для элиты: введение в американскую политику

/ Пер.с англ. - М.: Юрид. лит.,1984. 39. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. - М., 1955. 40. Джилас М. Новый класс - лицо тоталитаризма. - М.: Новости, 1992. 41. Дилигенский Г.Г. Некоторые методологические проблемы исследования

психологии больших социальных групп // Методологические проблемы социальной психологии.– М.,1975.

42. Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология / Пер. с англ. - М.: Соц.-полит.журн., 1994.

43. Долан Э.Дж., Линдсей Д. Макроэкономика / Пер. с англ. – С-Пб, 1994. - С. 355-363.

44. Дэвис К. Функционалистское обоснование стратификации // Человек и общество. Хрестоматия / Под ред. С.А.Макеева. – К.: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. – С.107-117.

45. Дэвис К., Мур У. Некоторые принципы стратификации // Социальная стратификация / Отв.ред. С.А.Белановский. - Вып. 1. – М., 1992. – С.160-177.

46. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. - М., 1991. 47. Заславская Т.И. О некоторых методологических вопросах исследования

современного российского общества // Куда идет Россия?.. Кризис институциональных систем: Век, десятилетие, год / Под общ. Ред. Т.И.Заславской.- М.: Логос, 1999.

227

48. Заславская Т.И. О социальных функциях миграции сельского населения в город // Урбанизация и рабочий класс в условиях научно-технической революции. - М., 1970.

49. Заславская Т. О стратегии социального управления перестройкой // Иного не дано / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: “Прогресс”, 1988. - С. 13-17.

50. Заславская Т.И. Социальная структура современного российского общества // Общественные науки и современность.- 1997.- №2.- С.5-23.

51. Заславская Т. Социально-экономическая структура российского общества // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. - М.: ВЦИОМ, 1995. - № 6. - С. 7-13.

52. Заславская Т.И. Социально-трансформационная структура России // Общество и экономика. - 1999, № 3-4. - С. 17-27.

53. Заславская Т.И. Трансформация российского общества как предмет мониторинга // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. – 1993. - № 2. - С. 3-4.

54. Заславская Т.И. Рывкина Р.В. Социология экономической жизни Очерки теории. Раздел 3. –Новосибирск: Наука, 1991.

55. Зиммель Г. Социальная дифференциация. – М.: Изд-ние М. и С. Сабашниковых, 1909.

56. Зиммель Г. Экскурс по проблеме: как возможно общество? // Вопросы социологии. - 1993, №3. – С. 23-25.

57. Зомбарт В. Современный капитализм. 2-е изд. - Т. 1. - Л., 1924. 58. Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. - М., 1987. 59. Изменение социально-классовой структуры общества в условиях его

трансформации / Е.А.Якуба, О.Д.Куценко, Л.М.Хижняк, М.А.Безносов, И.А.Евдокимова.- Харьков: Основа, 1997.

60. Ильин В. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ. 1917-1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. - Сыктывкар: Сыктывк.ун-т, институт социологии РАН, 1996.

61. Иноземцев В.Л. Социальное неравенство как проблема становления постэкономического общества // Полис. - 1999, № 5.- С. 17-30.

62. Ионин Л.Г. Социология культуры: Учебное пособие. 2-е изд. - М.: Издат. корпорация “Логос”, 1998.

63. История современной зарубежной философии: компаративистский подход. / Марков Б.В. - СПб, 1997. - С. 62-70, 165-173.

64. Кант И. Критика чистого разума / Соч. в 6-ти тт. - Т. 3. – М.: «Мысль», 1964. 65. Кейнс Д.М. Общая теория занятости, процента и денег. - М., 1978. 66. Комаров М.С. Социальная стратификация и социальная структура //

Социологические исследования. - 1992, № 7. - С. 62-72. 67. Кон М., Хмелько В., Заборовський В., Паніотто В., інші. Соціальна структура і

особистість за умов радикальних соціальних змін: порівняльний аналіз Польщі й України // Соціологія: теорія, методи, маркетинг. - 1998, № 1-2.- С. 121-137; № 3.- С. 56-74.

68. Кочетов А. Истоки «новой» социальной структуры // Свободная мысль. - 1993, № 9. - С. 66-73.

69. Кун Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1975. 70. Куценко О.Д. Социально-классовое пространство украинского общества: новые

тенденции на фоне старых неравенств // Харьковские социологические чтения-97. Научно-метод.обеспечение преподавания социологических дисциплин. - Часть П.- Харьков: «Основа», 1997.- С. 123-130.

71. Куценко О.Д. Социология: трансформация как ответ на глубинные изменения современного общества // Вестник Харьковского государственного

228

университета. «Социологические исследования современного общества: методология, теория, методы». – 1999. - № 433. – С. 7-12.

72. Куценко О., Хижняк Л. Поиск устойчивых связей. Государственная политика, предпринимательство, общественное мнение // Бизнес-информ. - 1995, № 47-48. - С. 4-6.

73. Лапина Н.Ю. Динамика социального развития в современной Франции (социокультурные аспекты). Научно-аналит.обзор. - М.: ИНИОН РАН, 1993.

74. Левин Д. Некоторые ключевые проблемы в работах Зиммеля // Социологический журнал.- 1994, №2. – С.98-101.

75. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. – М.: Аспект Пресс, 1997.

76. Ленин В.И. Великий почин // Полн. собр. соч. - Т.39. 77. Липсет С.М. Третьего пути не существует. Перспективы левых движений //

Полис. - 1991, № 6. - С. 25-34. 78. Луман Н. Глобализация мирового сообщества: как следует системно понимать

современное общество // Социология на пороге ХХI века: Основные направления исследований / Под ред. С.И.Григорьева, Ж.Коэнен-Хуттера. – М.: РУСАКИ, 1999.

79. Макеєв С. Структурна перспектива в сучасній соціології // Соціологія: теорія, методи, маркетинг. - 1998, № 1-2. - С. 27-35.

80. Макеев С.А. Социальная мобильность и идентичности в структурной перспективе // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства. Збірник наукових праць. - Харків, 1999.- С. 9-14.

81. Манхейм К. Идеология и утопия. Часть 1. / Специализированная информация по академической программе “Человек, наука, общество: комплексные исследования”. - М.: ИНИОН РАН, 1992.

82. Маркович А. Маркс об отчуждении // Вопросы философии. - 1989, №9. – С. 41-42. 83. Маркс К. Из ранних произведений.- М., 1956. 84. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство, или критика критической критики//Маркс

К.,Энгельс Ф.Соч.Изд-е 2.Т. 2. 85. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. -

Т. 3. 86. Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф.Соч.Изд-е 2.-Т.4. 87. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии. // Маркс К., Энгельс

Ф. Соч. Изд. 2-е. - Т.4. 88. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.1 // Маркс К., Энгельс Ф.

Соч. Изд. 2-е. - Т.23. - С. 333-515. 89. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.Ш, книга Ш, гл. 52 // Маркс

К., Энгельс Ф. Соч. Изд-е 2. - Т. 25, ч. П. - С. 457-458. 90. Миллс Р. Властвующая элита. - М., 1959. 91. Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. – М.: Логос, 1999. 92. Ницше Ф. Так говорил Заратустра / Пер. с нем. - М.: Интербук, 1990. 93. Ортега-и-Гассет. Восстание масс//Вопросы философии.-1989, № 3-4. 94. Осинский И.И. К истории разработки понятия «интеллигенция» // Вестник

Бурятского университета. Серия 5. Вып. 1. – Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 1997. – С.114-129.

95. Отчет по человеческому развитию 1994 (Программа Развития ООН). - Нью-Йорк, Оксфорд: Оксфорд Университи Пресс, 1994. - С. 188-190.

96. Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества (генезис и пути развития). – Киев: “Наукова думка”, 1989.

97. Парсонс Т. Аналитический подход к теории социальной стратификации // Социальная стратификация / Отв.ред. С.А.Белановский. Вып. 1. – М., 1992. – С. 114-137.

229

98. Перегудов С.П. Организованные интересы и российское государство: смена парадигм // Полис. - 1994, № 2. - С. 76-87; № 5, с. 64-74.

99. Перегудов С.П. Политическое представительство интересов: опыт Запада и проблемы России // Полис. - 1993, № 4. - С. 115-124.

100. Перегудов С.П. Ренессанс корпоративизма? // Куда идет Россия?.. Трансформация социальной сферы и социальная политика / Под ред. Т.И.Заславской.- М.: Изд-во “Дело”, 1998. - С. 130-139.

101. Платон. Государство // Платон. Собр. соч.: В 4 т. / Общ. Ред. А.Ф.Лосева, В.Ф.Асмуса и А.А.Тахо-Годи. - М., 1993-1994.

102. Подвижность структуры. Современные процессы социальной мобильности / Макеев С.А., Прибыткова И.М., Симончук Е.В. , Оксамитная С. и др. – К.: Институт социологии НАН Украины, 1999.

103. Подмарков В.Г. Человек в мире профессий // Вопросы философии. - 1972, № 8.

104. Политические идеологии: Введение в тему (По материалам книги Э. Хейвуда) // Партии и партийные системы современной Европы. Проблемно-темат. Сборник / Отв. ред. В.П. Любин. - М.: ИНИОН РАН, 1994.

105. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. - М.: Прогресс, 1986.

106. Пэнсон М., Пэнсон-Шарло М. Практика исследования аристократии и крупной буржуазии: социальная дистанция и специфические условия полуформализованного интервью // Константы. - Т. 1, № 2, 1994. - С. 23-36.

107. Рабочий и инженер. Социальные факторы эффективности труда / Под ред. О.И.Шкаратана.- М., 1985.

108. Pадаев В.В., Шкаратан О.И. Власть и собственность // Социологические исследования.- 1991, № 1. - С. 50-61.

109. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация: Учеб. пособие.- М.: Аспект Пресс, 1996.

110. Роговин В.З. Троцкий о социальных отношениях в СССР // Социологические исследования.- 1990, № 5. - . 23-40.

111. Роль общественности в управлении производством. Опыт конкретно-социологического исследования / Общ. ред. Ю.Ф.Бухалова, Е.А.Якубы. - Харьков: Изд-во Харьковского университета, 1968.

112. Роулс Дж. Теория справедливости // Вопросы философии. - 1994, №10. 113. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

// Трактаты.- М., 1969. 114. Руткевич М.Н., Филиппов Ф.Р. Социальные перемещения. – М.: Мысль, 1970. 115. Руткевич М.Н. Диалектика и социология. – М.: Мысль, 1980. 116. Сартори Дж. Вертикальная демократия // Полис. - 1993, № 2. 117. Сахаров Н.А. Современная монополистическая элита США. - М.:

Междунар.отношения, 1991. 118. Смоляков Л.Я. Социалистическая интеллигенция. Социально-философский

анализ. – Киев: Политиздат Украины, 1986. 119. Современный капитализм: социально-политические проблемы и

противоречия НТР / Н.Д. Гаузнер, Ю.А. Васильчук, Н.П. Иванов. – М.: Наука, 1989. - С. 148-165;

120. Соколова Г.Н., Сивуха С.В. Социально-экономические группы в трансформационном процессе: проблемы измерения социальной стратификации // Социология. Научно-теоретический журнал. - 1998, Март, № 1. - Минск: БГУ.- С. 21-28.

121. Сорокин П. Социальная стратификация и мобильность // Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. - М., 1992. - С. 297-373.

230

122. Социально-классовая структура развитого социалистического общества.- Харьков: «Вища школа», изд-во при ХГУ, 1975.- С. 216-231.

123. Социальная траектория реформируемой России: Исследования Новосибирской экономико-социальной школы / Отв. ред. Т.И.Заславская, З.И.Калугина.- Новосибирск: Наука. Сиб.предприятие РАН, 1999.- С. 149-167.

124. Социальные идентификации и идентичности / С.А.Макеев, С.Н.Оксамитная, Е.В.Швачко.- Киев: Ин-т социологии НАН Украины, 1996.

125. Социология в России / Под ред. В.А.Ядова. – 2-е изд. – М.:Изд-во Института социологии РАН, 1998.

126. Социология в СССР / Под ред. Г.В.Осипова. – М.: Мысль, 1965. – Т. I, П. 127. Стариков Е. Новые элементы социальной структуры // Коммунист. - 1990, №

5. 128. Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Сборник статей о русской

интеллигенции. Репринт. - М.: “Новое время” и журнал “Горизонт”, 1990. 129. Танчер В., Кучеренко О. Iдеi елiтiзму в контекстi демократичноi трансформацii

суспiльства // Соцiологiя: теорiя, методи, маркетинг. - 1998, № 3. - С. 5-16. 130. Тойнби А.Дж. Постижение истории. - М.: Прогресс, 1991. 131. Тоффлер О. Третя хвиля // Сучасна зарубіжна соціальна філософія.

Хрестоматія. - Київ: “Либідь”, 1996. 132. Трансформация социальной структуры и стратификация российского

общества / Отв. ред. З.Т. Голенкова / Институт социологии РАН.- М.: Изд-во института социологии РАН, 1998.

133. Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. Поправки и дополнения к литературе эпигонов. - М.: “Наука”, 1990.

134. Турэн А. Социальные движения, революция, демократия // Свободная мысль. - 1991, № 14.

135. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. - М.: “Наука”, 1990. - С.404-410.

136. Франция глазами французских социологов. – М.: Наука, 1990. 137. Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1990. 138. Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. - СПб., 1994. 139. Хайек Ф.А. Дорога к рабству // Фридман и Хайек о свободе. Репринт. изд-ие. -

Минск: “Полифакт-референдум”, 1990. – С. 101-119. 140. Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма / Пер. с англ.- М.:

Изд-во «Новости», 1992. 141. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Политические исследования. -

1994, № 1. - С. 33-48. 142. Хёффе О. Политика. Право. Справедливость. Основоположения критической

философии права и государства / Пер. с нем. - М.: Изд-во “Гнозис”, ред.-изд.группа “Логос”, 1994.

143. Черноволенко В.Ф., Оссовский В.Л., Паниотто В.И. Престиж профессий и проблемы социально-профессиональной ориентации молодежи. - Киев, 1979.

144. Черноволенко В.П. Про подолання спрощених уявлень про соціальну структуру радянського суспільства//Філософська думка.1988,№ 1.

145. Чорноволенко В. Особливості соціально-статусного розшарування за умов становлення ринкової економіки // Політичний портрет України. Бюлетень дослідно-навчального центру “Демократичні ініціативи”. - 1996, № 16. - С. 3-23.

146. Шкаратан О.И. Проблемы социальной структуры рабочего класса СССР. - М., 1970.

147. Шкаратан О.И., Рукавишников В.О. Социальные слои в классовой структуре социалистического общества // Социологические исследования. - 1977, № 2.

231

148. Штамм К.-Х. Альтернативные коммуникации: продукция опыта новых социальных движений // Новые социальные движения и социокультурные эксперименты. Вып. 1 / Реф. сб.- М., 1989.

149. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия / Пер. с англ.- М.: “Экономика”, 1995.

150. Элдерсфельд С.Д. Политические элиты в современных обществах: эмпирические исследования и демократическая теория. - М.: ИНИОН, 1992.

151. Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке. Р.III // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. - М., 1960. - Т. 19. - С. 211-224.

152. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. - М., 1955. - Т.2. - С. 231-517.

153. Abercrombie N., Warde A., etc. Contemporary British Society. A New Introduction

to Sociology. 2-th Ed. – London: Polity Press, 1994. 154. Abercrombie N., Urry J. Capital, Labour, and the Middle Classes. - London: Allen

and Unwin, 1983. 155. Almond G.A., Powell B.G., Mundt R.J. Comparative Politics. A Theoretical

Framework. - HarperCollins College Publish., 1996. 156. Archer M. Realist Social Theory: The Morphogenetic Approach. - Cambridge:

Cambridge Univer. Press, 1995. 157. Bauman Z. Legislators and Interpreters. On Modernity, Postmodernity, and

Intellectuals. - London: Polity Press, 1987. 158. Beck U. The Reinvention of Politics: Towards a Theory of Reflexive Modernization //

BeckU., Giddens A., Lash Sc. Reflexive Modernization. Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. - Stanford: Stanford Univer. Press, 1994.

159. Beck U. Risk Society. Towards a New Modernity. - London: SAGE Publications, 1992 (1986).

160. Becker D., Sklar R. Why postimperialism? // Becker D., Frieden J., Schatz S., Sklar R. Postimperialism: International capitalism and development in the late twentieth century. - Boulder, CO: Lynne Rienner, 1987. - Ch.1.

161. Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. - BasicBooks: HarperCollins Publishers, 1973.

162. Berle A.A., Means G.C. The Modern Corporation and Private Property. - Chicago, 1932.

163. Beyer P. Globalizing Systems, Global Cultural Models and Religion(s) // International Sociology.- Vol.3, № 1, March, 1998. – Р.81-84.

164. Blair’s vision for the next 100 years // The Daily Telegraph. – 1999, September, 29. - Р.4.

165. Blau P.M., Duncan O.D. Measuring the Status of Occupations // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. by D.B. Grusky. - Westview Press, 1994. - Р. 204-208.

166. Blossfeld H.-P., Shavit Y. (Eds.) Persistent Inequality: Changing Educational Stratification in Thirteen Countries. - Boulder, CO: Westview Press, 1992.

167. Boulding K. Three Faces of Power. - Newbury Park, CA: Sage, 1989. 168. Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. - London /

New York: Routledge, 1986. 169. Bourdieu P. The forms of capital // Handbook of Theory and Research for the

Sociology of Education / Ed. by J.G.Richardson. - N.Y.: Greenwood, 1985. - Р.241-258.

170. Bourdieu P. What makes a social class? // Berkeley Journal of Sociology. - 1987, № 22. - Р. 1-18.

171. Bradley H. Jan Pakulski and Malcolm Waters, “The Death of Class”. Book Reviews. // Sociology. The Journal of BSA. - Vol. 33, № 1, 1999. - Р. 164-165.

232

172. Braverman H. Labour and Monopoly Capital. – N. Y. / London: Monthly Review Press, 1974.

173. Brenner J. Work Relations and the Formation of Class Consciousness // The Debate on Classes / Ed. by Erik O. Wright. - London: Verso. 1989. - Р.184-190.

174. Brint S., Cunningham W.L., Lee R.S. The Politics of Professionals in Five Advanced Industrial Societies // Citizen Politics in Post-Industrial Societies / Ed. by M. Rempel and T.N. Clark. - Boulder, Co.: Westview Press, 1997. - Р. 113-142.

175. British Social Trends since 1990 / Ed. by A.H. Halsey. - London: MacMILLAN, 1988. 176. Brown L.R. The New World Order // Brown L.R., Flavin С., etc. State of the World

1991. - New York: Norton, 1991.- P. 3-20. 177. Bruno K. The corporate capture of the Earth Summit // Multinational Monitor. - July-

August, 1992. - Р. 15-19. 178. Buckingham A. Is there an underclass in Britain? // British Journal of Sociology. -

1999, Vol. 50, №1. - Р.49-75. 179. Campbell C. The Sociology of Consumption // Acknowledging Consumption. A

Review of New Studies / Ed. by D. Miller. - London, N.Y.: Routledge, 1995. - P.96-126. 180. Castells M. The Urban Question. - London: Edward Arnold, 1975. 181. Changing Classes. Stratification and Mobility in Post-Industrial Societies / Ed. by

Gosta Esping-Andersen. - ISA: SAGE Studies in International Sociology 45, 1993. 182. Chilcote R. H. Theories of Comparative Politics. The Search for a Paradigm

Reconsidered. Second ed. - Westview Press, 1994. 183. Clark T. N., Inglehart R. The New Political Culture: Changing Dynamics of Support

for the Welfare State and Other Policies in Post-Industrial Societies // The New Political Culture/ Ed. by T. N. Clark and V. Hoffmann-Martinot. - Boulder, Colorado: Westview Press, 1997.

184. Clark T., Lipset S. Are Social Classes Dying? // International Sociology. - 1991, №6. - P. 397-410.

185. Class, Status and Power / Ed. By R.Bendix, S.M. Lipset. 2nd edn. - London: Routledge, 1967.

186. Collins R. The Credential Society. – N.Y.: Academic Press, 1979. 187. Crompton R. Class and Stratification. An Introduction to Current Debates. -

Cambridge: Policy Press, 1996. 188. Crook S., Pakulski J., Waters M. Postmodernization. Change in Advanced Society.

- SAGE Publications, 1992. 189. Dahl R. A. Who Governs? Democracy and Power in an American City. - Yale

Univer. Press, 1989. 190. Dahrendorf R. Class and Class Conflict in the Industrial Society. - London:

Routledge, 1959. 191. Dahrendorf R. The Nature and Types of Social Inequality // Social Inequality / Ed.

by A. Beteilee.- Penquin Books, 1972. 192. Delphi Study on Social Stratification and Inequality. - 1997, June-September. 193. DiMaggio P. Social Stratification, Life-Style, and Social Cognition // Social

Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed.by D.B. Grusky. - Boulder: Westview Press, 1994.

194. Does who governs matter? Elite Circulation in Contemporary Societies / Ed. by M.M.Czudnowski. – Chicago: Northen Illinois Univer. Press, 1981.

195. Domhoff G. W. The Higher Circles: The Governing Class in America. - New York: Vintage Books, 1970.

196. Douglas M. Food and Social Order: Communities. - N.Y.: Russell Sage Foundation, 1984.

197. Drucker P. F. Post-Capitalist Society. - Oxford: Linacre House, Jordan Hill, 1993.

233

198. Duke V., Edgell S. Attitudes to privatization: the influence of class, sector and partisanship // Quarterly Journal of Social Affairs. - Vol.3, 1987. - Р. 253-284.

199. Duncan O. Social Stratification and Mobility: Problems in the Measurement of Trend // Indicators of Social Change / Ed. by Eleanor B.Sheldon. - New York: Russel Sage Foundation,1968. - Р.686-690.

200. Dunleavy P. The growth of sectoral cleavages and the stabilization of state expenditures // Society and Space.-1986,Vol.4.-Р. 129-144.

201. Edwards A. M. Comparative Occupation Statistics for the United States, 1870 to 1940. - Washington: Government Printing Office, 1943.

202. Eisenstadt Cf. S, Roniger L. Patrons, Clients and Friends. - Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1984.

203. Eldersveld S.J. Political Elites in Modern Societies. Empirical Research and Democratic Theory. - Ann Arbor: University of Michigan Press,1989.

204. Elster J. Marxism, Functionalism and Game Theory // Theory and Society. –1982. 205. Esping-Andersen G. The Three Worlds of Welfare Capitalism. – Cambridge:

Cambridge Univer.Press, 1990. 206. Erikson R., Goldthorpe J. H. The Constant Flux. A study of class mobility in

industrial societies. - Oxford: Clarendon Press, 1992. 207. Etzioni-Halevy E. The Elite Connection. Problems and Potential of Western

Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1993. 208. Etzioni-Halevy E. The Knowledge Elite and the Failure of Prophecy. - London:

George Allen and UNWIN, 1985. 209. Evans G. Class Conflict and Inequality // International Social Attitudes: the 10-th

BSA report / Ed. by R. Jowell, - L.Brook, etc. SCPR, 1993. 210. Evans G., Mills C. Identifying Class Structure. Social Class and the Structure of Job

Characteristics // Newsletter ISA RC28. – November, 1996. 211. Ferguson A. An Essay of the History of Civil Society. Vol. 2. - London, 1783. 212. Field G.L., Higley J. Elitizm. - London: Routledge and Kegan Paul, 1980. 213. Franklin M. The Decline of Class Voting in Britain. – Oxford: Oxford University

Press, 1985. 214. Gallie D. Are the Unemployed an Underclass? Some Evidence from the Social

Change in Economic Life Initiative // Sociology. BSA. - 1994, № 28. - Р. 737-57. 215. Gans H.J. From “Underclass” to “Undercaste”: Some Observations About the

Future of the Post-Industrial Economy and its Major Victims // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Oxford: Blackwell Publishers, 1996. - Р.141-152.

216. Ganzeboom H.B.G., Graaf P.M., Treiman D.J., Leeuw J. A Standard International Socio-Economic Index of Occupational Status // Social Science Research. - 1992, № 21. - Р. 1-56.

217. Ganzeboom H.B., Kraaykamp G. Life-Stile Differentiation in Five Countries // Social Correlates and Social Consequences of Social Stratification. - Prague, 1989.

218. Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J. International Comparable Measures of Occupational Status // Social Science Research. - 1996, № 25. – Р. 201-239.

219. Ganzeboom H.B.G., Treiman D.J., Ultee W.C. Comparative International Stratification Research: Three Generations and Beyond // Annual Review of Sociology. - 1991, № 17. - Р. 277-302.

220. Giddens A. Modernity and Self-Identity. Self and Society in the Late Modern Age. – Stanford: Univer. Press, 1991.

221. Giddens A. The Class Structure of the Advanced Societies. - London: UNWIN HYMAN, 1980.

222. Giddens A. The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. Polity Press, 1984.

234

223. Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. - Cambridge: Polity Press, 1998.

224. Glass D.V. (Ed.) Social Mobility in Britain. – L.: Routledge, 1954. 225. Goldthorpe J.H. Continuity and Change: a study of the life-style. - Polity Press,

1992. 226. Goldthorpe J. The service class revisited // Social class and the middle class / Ed.

by I. Butler and M. Savage.- London: UCL Press, 1995. 227. Goldthorpe J. Women and Class Analysis: In Defence of the Conventional View //

Sociology. Journal of BSA. - 1983. Vol. 17. - Р. 465-488. 228. Goldthorpe J., Hope K. The Social Grading of Occupations. - Oxford: Clarendon

Press, 1974. 229. Goldthorpe J., llewellyn C., Payne C. Social Mobility and Class Structure in Modern

Britain. - Oxford: Clarendon Press, 1980. 230. Goldthorpe J.H., Lockwood D., Bechhofer F. and Platt J. The Affluent Worker in the

Class Structure. - Cambridge University Press, 1969. 231. Goldthorpe J.H., Marshall G. The promising future of class analysis: a response to

recent critiques // Sociology. Journal of BSA. - 1992, № 26 (3). - Р. 381-400. 232. Goldthorpe J.H., Muller W. Social Mobility and Class Formation in Industrial

Nations: Proposal for a Comparative Research Project. - Oxford / Mannheim, 1982. 233. Gorz A. Farewell to the Working Class. An Essay on Post-Industrial Socialism. -

London: Pluto Press, 1982. 234. Gouldner A. W. The Future of Intellectuals and the Rise of the New Class // Social

Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by David B. Grusky. - Westview Press, 1994. - P. 711-722.

235. Grusky D. The Contours of Social Stratification // Social Stratification in Sociological Perspective. Ed. by D.Grusky. - Stanford University.Western Press.1994. - Р. 3-38.

236. Habermas and Modernity / Ed. by R.Bernstein.- Oxford, 1985. 237. Hall S., Jacques M. New Times: The Changing Face of Politics in the 1990s. -

London: Lawrence and Wishart, 1989. 238. Halsey A.H., Heath A.F., Ridge J.M. Origins and Destinations: family, class and

education in modern Britain. - Oxford: Clarendon Press, 1987. 239. Hamnett Ch. Consumotion and Class in Contemporary Britain // Restructuring

Britain. The changing social structure / Ed. by Ch. Hamnett, L. McDowell, Ph. Sarre. - SAGE and Open Univer.Publications, 1992. - P. 199-243.

240. Hannah L. The Rise of the Corporate Economy. – L: Methuen, 1983. 241. Harasymiw B. Mosca and Moscow: Elite Recruitment in the Soviet Union //Does

who governs matter? Elite Circulation in Contemporary Societies / Ed. by M.M.Czudnowski. – Chicago: North. Illinois Univer.Press, 1981.- Р. 265-292.

242. Haussermann H., Kazepov Y. Urban Poverty in Germany // Urban Poverty and The Underclass / Ed. by E. Mingione. - Blackwell Publishers. - Р.343-369.

243. Heath A. The Attitudes of the Underclass // Smith D. (Ed.) Understanding the Underclass. – L: Policy Study Institute, 1992.

244. Heath A., Jowell R., Evans G., Field J., etc. Understanding Political Change: the British voter 1964-1987. - Oxford: Pergamon, 1991.

245. Herrnstein R.J., Murray C.A. The Bell Curve: Intelligence and Class Structure in American Life. – N.Y.: Free Press, 1994.

246. Heywood A. Politics. - MACMILLAN Press LTD, 1997. 247. Higley J. Elite Integration in Stable Democracies // European Sociological Review. -

1991, № 7. - P. 35-53. 248. Higley J. The Elite Variable in Democratic Transitions and Breakdowns // American

Sociological Review. -1989. Vol. 54. - Р. 17-32.

235

249. Hodge R. W. The Measurement of Occupational Status // Social Science Research. - 1981, № 10, December. - Р. 396-415.

250. Higley J., Pakulski J., Wesolowski W. Postcommunist Elites and Democracy in Eastern Europe.- MACMILLAN, 1998.

251. Hodge R.W., Siegel P.M., Rossi P.H. Occupational Prestige in the United States, 1925-63 // American Journal of Sociology. - 1964, № 70. - Р.286-302.

252. Hodge R.W., Treiman D.W. Class identification in the United States // American Journal of Sociology. - 1968, № 73. - Р. 535-47.

253. Holmes G.M., Fawcett P.D. The Contemporary French Economy. - London: MacMILLAN, 1983.

254. Holton R.J., Turner B.S. Has class analysis a future? // Holton R.J., Turner B.S. (Eds.) Max Weber on Economics and Society. -London: Routledge and Kegan Paul, 1989. - Р. 160-196.

255. Hout M., Brooks С., Manza J. The Persistence of Classes in Post-Industrial Societies // International Sociology. - 1993, № 8. - P.259-277.

256. Inglehart R. The silent revolution in Europe: Intergenerational change in post-industrial societies // American Political Science Review. – 1971. Vol. 65, № 4. - Р. 991-1017.

257. Inglehart R. Cultural Shift in Advanced Industrial Society. - Princeton University Press, 1990.

258. Inglehart R. The Trend Toward Post-Materialist Values Continues // Citizen Politics in Post-Industrial Societies / Ed. by M. Rempel and T.N. Clark. - Boulder, Colorado: Westview Press, 1997.

259. Inkels A., Rossi P. National comparisions of occupational prestige // American Journal of Sociology. - 1956, № 61. - Р. 329-339.

260. Jacobs B.D. Fractured Cities. Capitalism, community and empowerment in Britain and America. - London, New York: Routledge, 1992.

261. Johnston M. Disengaging from democracy // International Social Attitudes: the 10th BSA report. 1993. - Р. 1-22.

262. Kelley J., Evans M.D.R. Class and Class Conflict in Six Western Nations // American Sociological Review. - 1995, Vol. 60, April. - Р. 157-178.

263. Kelley J., Evans M.D.R. Does the Welfare State Reduce Class Conflict? Public Perceptions in 11 Nations / Paper presented through ISA, RC 28. – May, 1999.

264. Kiely R. Globalization, Post-Fordism and the Contemporary Context of Development // International Sociology. - 1998. Vol. 13, №1. - Р. 97-100.

265. Kitschelt H. The transformation of European social democracy. - Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1994.

266. Kolankiewicz G. Social Capital and Social Change // British Journal of Sociology. - 1996, № 47. - Р. 427-441.

267. Konrad J., Zeleni I. The Intellectuals on the Road to Class Power: A Sociological Study of the Role of the Intelligentsia in Socialism. - N.Y., 1979.

268. Kriesi H.P. The transformation of cleavage politics. The 1997 Stein Rokkan lecture // European Journal of Political Research. - 1998, № 33.

269. Kutsenko O. The concept of class as a basis for understanding of contradictions of the Capitalism: changes in 150 years // Le Manifeste Communiste: Quelle alternative au capitalisme? Rencontre internationale. Contribu-tions. 5-e dossier. - Paris: Mars, 1998.

270. Laclau E., Mouffe С. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. - London: Verso, 1985.

271. Lane D. Transformation of State Socialism: from Communism to Chaotic Capitalism? // Sociology. Journal of BSA. - 1999, May. - Vol. 33, No.2.- P. 447-450.

272. Lash S., Urry J. The End of Organized Capitalism. - Cambridge: Polity Press, 1987.

236

273. Lasswell H.D. Politics: Who Gets What, When, and How. - New York: McGraw-Hill, 1936.

274. Lasswell H.D. World Politics and Personal Insecurity. - New York: McGraw-Hill, 1935.

275. Ledeneva A. Russia’s Economy of Favours. Blat, Networking and Informal Exchange. –Cambrige Univer. Press, 1998.

276. Lederer, E., Marschak J. The New Middle Class // The New Middle Classes. Life-Styles, Status Claims and Political Orientations / Ed. by A.J.Vidich. - N.Y.: New York Univer. Press, 1995. - P. 55-86.

277. Lehmbruch G. Concertation and the Structure of Corporatist Networks // Order and Conflict in Contemporary Capitalism. / Ed. by J. H. Goldthorpe.- Oxford: Clarendon Press, 1984.

278. Lenski G.E. Power and Privilege. A Theory of Social Stratification. – London: The University of North Carolina Press, 1984.

279. Lipset S., Dobson R.B. The intellectual as critic and rebel // Daedalus.- Vol. 101, 1972. - Р. 137-198.

280. Lipset S.M., Rokkan S. (Eds.). Party Systems and Voter Alignments: Cross-National Perspectives.- New York: Free Press, 1967.

281. Lockwood D. The Blackcoated Worker.- London: Allen and Unwin, 1989. - 2nd ed. 282. Maier Ch.S. Preconditions for Corporatism // Order and Conflict in Contemporary

Capitalism / Ed. by J.H. Goldthorpe. - Oxford: Clarendon Press, 1984. 283. Mann M. Consciousness and Action in the Western Working Class. - London:

Macmillan Press, 1973. - Р. 24-33. 284. Mann M. The Sources of Social Power. Vol.1. - Cambridge: Cambridge Univer.

Press, 1993. 285. Marshall G. The Concise Oxford Dictionary of Sociology. - Oxford Univer. Press,

1996. 286. Marshall G. Repositioning Class. Social Inequality in Industrial Societies. - London:

SAGE Publications Ltd, 1997. 287. Marshall G., Roberts S., Burgoyne C. Social Class and the Underclass in Britain

and the USA // British Journal of Sociology. - 1996, № 47 (1). - Р. 22-44. 288. Marshall G., Rose D., Newby H., Vogler C. Social Class in Modern Britain. -

London: UNWIN HYMAN, 1988. 289. Marshall T.H. Class, Citizenship and Social Development. - N.Y.: Doubleday, 1953. 290. Мayer K.B., Buckley W. Class and Society. - New York: Random House. 1970. 291. Mayhew L. Ascription in Modern Society // Sociological Inquiry. - 1968, Spring. - Р.

105-120. 292. Medding P.Y. Patterns of Elite Consensus and Elite Competition: A Model and

Case Study // Political Elites in Anglo-American Democracy / Ed. by H. Clark and M. M. Czudnowski.- Chicago: Northen Illinois Univer. Press, 1987.

293. Meyer J. W. The Evolution of Modern Stratification Systems // Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by D.Grusky. - Boulder: Westview Press. 1994.

294. Miliband R. The State in Capitalist Society: An Analysis of the Western System of Power. - New York: Basic Books, 1969.

295. Mills W.C. The New Middle Class // The new middle classes. Life styles, status claims and political orientations. - New York: New York Univer. Press, 1995. - P. 189-214.

296. Mohr J., DiMaggio P. The Intergenerational Transmission of Cultural Capital // Research in Social Stratification and Mobility. - 1995, № 14. - Р. 167-199.

297. Mosca G. The Ruling Class. - New York: McGraw-Hill, 1939. 298. Myrdal G. Challenge to Affluence. - N.Y.: Pantheon, 1963.

237

299. Müller W. Class cleavages in party preferences in Germany – Old and new / Paper was presented at the ISA Rc28’ Conference on Social Inequality in Multi-Ethnic and Immigrant Societies. - Tel Aviv, May 1997.

300. Muller W., Shavit Y. Qualification and Occupations: a Comparative Study of School to Work Transition in 13 Countries // Newsletter ISA RC28. - November, 1996.

301. Nowak St. Changes of Social Structure in Social Consciousness // The Polish Sociological Bulletin. -1964, № 2.

302. O’Donnel G., Schmitter P.C. Transitions from Authoritarian Rule. Prospects for Democracy.- Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986.

303. Order and Conflict in Contemporary Capitalism / Ed. by J. H. Goldthorpe. - Oxford: Clarendon Press, 1984.

304. Pakulski J., Waters M. The Death of Class. - London: Sage Publications, 1996. 305. Pareto V. The Rise and Fall of the Elites: an application of theoretical Sociology. -

Totowa: Bedminstar Press, 1968. 306. Parkin F. Marxism and Class Theory: A Bourgeois Critique. - New York: Columbia

Univer. Press, 1979. 307. Parsons T. Equality and Inequality in Modern Society, or Social Stratification

Revisited // Social Stratification: Research and Theory for 1970s. Ed.by E.O.Laumann. - Indianopolis: The Bobbs-Merrill Company, 1979. - Р. 22-40.

308. Persell C.H., Cookson P.W. Chartering and Bartering: Elite Education and Social Reproduction // Contemporary Issues in Society / Ed. By Lena H. F., Helmreich W.B., McCord W.- McGraw-Hill, Inc., 1992. - Р.373-388.

309. Porta D.D., Meny Y. (Eds.) Democracy and Corruption in Europe. - London, Washington: Pinter, 1997.

310. Portes A. Social Capital: Its Origins and Applications in Modern Sociology // Annual Review of Sociology.-1998, № 24. - Р.1-24.

311. Powell J.D. Peasant Society and Clientelist Politics // Political Development and Social Change / Ed. By Jason L. Finkle and Richard Gable. - New York: Wiley, 1971.

312. Poulantzas N. Classes in Contemporary Capitalism.- L: Verso, 1974. 313. Prewitt K., Stone A. The Ruling Elites: Elite Theory, Power and American

Democracy. - New York: Harper and Row, 1973. 314. Putnam R.D. The Comparative Study of political Elites. - Englewood Cliffs., N.J.:

Prentice-Hall, 1976. 315. Putnam R.D. Tuning In, Tuning Out: The Strange Disappearance of Social Capital

in America // Political Science and Politics. - 1995. Vol. 28, № 4. - Р. 664-683. 316. Rahman M.A. The Theory and Practice of Participatory action research // The

Challenge of Social Change. / Ed. by O.F. Borda. – SAGE, 1985. - Р. 107-132. 317. Rawls J. A Theory of Justice. - Oxford Univer. Press, 1972. 318. Rawls J. Political Liberalism. - N.Y.: Columbia Univer. Press, 1993. 319. Reisman D. The Lonely Crowd. - New York, 1953. 320. Renner K. The Service Class. - London, 1978 (1953). 321. Ritter J. The Archive of Social Philosophy. –Cambridge Univer. Press, 1960. 322. Robertson, R., Khondker H.H. Discourses of Globalization // International

Sociology. - Vol.3, № 1, March, 1998. - P. 25-40. 323. Roemer J.E. A General Theory of Exploitation and Class. - Cambridge: Mass.,

Harvard Univer. Press, 1982. 324. Royal Society of London. Philosophical Transactions I: 1665-66. - N.Y.: Johnson

Reprint Company, 1963. 325. Routh G. Occupations of the People of Great Britain, 1801-1981. - London:

MACMILLAN, 1987. 326. Savage M., Barlow J., Dickens A., Fielding T. Property, Bureaucracy and Culture:

Middle Class Formation in Contemporary Britain. - London: Routledge, 1992.

238

327. Saunders P. A Nation of Home Owners. – L.: Unwin Hyman, 1990. 328. Saunders P. Beyond Lousing Classes: the sociological significance of private

property rights in means of consumption // International Journal of Urban and Regional Research. – 1984. Vol. 8, № 2. - Р. 202-227.

329. Saunders P. Social Theory and the Urban Question. - London: Unwin Hyman, 1987. 330. Schmitter Ph., Grote J. The Corporatist Sysyphus: Past, Present and Future. - San

Domenico: European Univer. Institutes, 1997. 331. Schmoller G. Das wesen der Arbeitsteilung und die soziabe Klassenbeildung //

Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung, und Volkswirtschaft. - Vol. 14, 1890. 332. Scott J. Corporations, Classes and Capitalism. 2-th ed. - Hutchinson, 1985. 333. Scott J. New Industrial Spaces. - London: Pion, 1988. 334. Scott J. Poverty and Wealth. Citizenship, deprivation and privilege. - London, New

York: LONGMAN, 1994. 335. Scruton R. A Dictionary of Political Thought. 2-th ed. - MACMILLAN Press LTD,

1996. 336. Seeman M. On the Meaning of Alienation // American Sociological Review. - Vol.

24, 1959. - Р. 783-791. 337. Shils E.A. The political Class in the Age of Mass Society: Collectivistic Liberalism

and Social Democracy // Social Stratification. Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by David B. Grusky.- Westview Press, 1994.- Р.184-190.

338. Sklair L. Sociology of the Global System. - Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1995.

339. Social change and the middle classes / Ed. by Tim Butler and Mike Savage. - London: UCL Press, 1995.

340. Social Class and the Divixion of Labour / Ed. By A. Giddens, G. Mackenzie. - Cambridge Univer. Press: Cambridge, 1982.

341. Social Movements and Social Classes. The Future of Collective Action / Ed. by L. Maheu. - SAGE Publications, 1995.

342. Speier H. Middle-Class Notions and Lower-Class Theory. The Foundations of Social Rank and Respect // The New Middle Classes / Ed. by A.J.Vidich. - N.Y.: New York Univer.Press, 1995. - P. 87-102, 144-150.

343. Steen A. Between Past and Future: Elites, Democracy and the State in Post-Communist Countries. A Comparison of Estonia, Latvia and Lithuania. - Ashgate Publishing LTD, 1997.

344. Svalastoga K. Social Differentiation. - New York: D.McKay Co.,1965. 345. Szelenyi I. Post-Industrialism, Post-Communism and the New Class // Social

Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by D.Grusky. - Boulder: Westview Press, 1994.

346. Szymanski A. Class Structure: A Critical Perspective. - N.Y.: Praeger, 1983. 347. Sztompka P. Society in Action. The Theory of Social Becoming. - Polity Press,

1991. 348. Teckenberg W. The Stability of Occupational Structures, Social Mobility, and

Interest Formation: The USSR as an Estatist Society in Comparison with Class Societies // International Journal of Sociology. - N.Y., 1989. Vol. 19, №2.

349. The Intelligentsia and The Intellectuals. Theory, Method and Case Study / Ed. By A. Gella. - SAGE: ISA, 1976.

350. The Sociology of Elites / Ed. by John Scott. - Edward Elgar Publisher, 1990. Vol. 1-3.

351. Thompson E.P. Making of the English Working Class. - Penguin: Harmondsworth, Middlesex, 1968

352. Touraine A. Return of the Actor. - Minneapolis: University of Minnesota press, 1988.

239

353. Touraine A. Social Movements and Social Change // The Challenge of Social Change / Ed. by O.F. Borda. - SAGE: ISA, 1985. - Р. 77-92.

354. Touraine A. Sociology: from systems to actors / Lecture was presented at Session 2 of Symposium YI, ISA Congress in Montreal, 1998.

355. Touraine A. The Voice and the Eye: An Analysis of Social Movements. - Cambridge: Cambridge Univer. Press, 1981. - P.25-61;

356. Treiman D. J. Occupational Prestige in Comparative Perspective// Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky. - Westview Press, 1994 (1977). - Р. 208- 210.

357. Veblen T. Engineers and the Price System. - N.Y., 1921. 358. Wallerstein I. The inter-state structure of the modern world-system // Smith S.,

Booth K., Zalewski M., eds. International theory: positivism and beyond. - Cambridge: Cambridge. Univ. Press, 1996. - Р. 87-107.

359. Warde A., Tomlinson M. Taste among the middle classes, 1968-1988 // Social change and the middle classes / Ed. by T. Butler, M. Savage. - UCL Press; London, 1995. - Р. 241-256.

360. Warner W.L. Social Class in America // Social Stratification in Sociological Perspective / Ed. By David B. Grusky.- Westview Press, 1994. - Р. 190-196.

361. Weber M. Economy and Society. Vol.1. - Berkeley: Univer. of California Press, 1968.

362. Weber M. Essays in Sociology. – N.Y.: Oxford Univer. Press, 1946. 363. Weil R. Contradictory Class Definitions: Petty Bourgeoisie and the “Classes” of Erik

Olin Wright // Critical Sociology. - 1995. Vol. 21, № 3. - Р. 3-37. 364. Wesolowski W. Classes, strata and power. - London: Routledge and Kegan Paul,

1979. 365. Wilson W.J. The Truly Disadvantaged: the inner city, the underclass, and public

policy. - Chicago: Univ.of Chicago Press, 1987. 366. Windolf P. Elite Networks in Germany and Britain // Sociology. Journal of BSA. -

Vol. 32, № 2, May 1998. - Р. 321-351. 367. World Development Report 1999/2000. - New York, Oxford: Oxford University

Press, 1999. 368. Wright, E.O. A General Framework for the Analysis of Class Structure // Social

Stratification in Sociological Perspective. Ed. by D.Grusky. - Stanford University.Western Press.1994. - Р. 105-107.

369. Wright E. Class Counts. Comparative Studies in Class Analysis. – Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

370. Wright E. Classes. - London: Verso, 1985. 371. Wright E. Class, Crisis, and the State. - London: New Left Books, 1978. 372. Wright E., et al. The Debate on Classes. - London: Verso, 1989. 373. Wynn D. Leisure, lifstyle and the construction of social position // Leisure Studies. -

1990, № 9. - Р. 21-34. 374. Zuckerman A. The Concept “Political Elite”: Lessons from Mosca and Pareto //

Journal of Politics.- 1977. Vol. 39. 375. Zweig F. The Worker in a Affluent Society. – L: Heinermann, 1961.

240