Nv 2017 01_for_web

1НачалоВЕКА № 1 2017

НАЧАЛОВЕКА 2017/1ЛИТЕРАТУРНЫЙ И КРАЕВЕДЧЕСКИЙЖУРНАЛВыходит с января 2007 года

ИЗДАНИЕ ТОМСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Главные редакторы:Геннадий СКАРЛЫГИН Владимир КРЮКОВ

Редколлегия:Дмитрий БАРЧУКАлександр КАЗАРКИНГалина КЛИМОВСКАЯ Вениамин КОЛЫХАЛОВ Николай СЕРЕБРЕННИКОВНиколай ХОНИЧЕВСергей ЯКОВЛЕВ

Адрес редакции:634050, г. Томск,ул. Шишкова, д. 10.Тел. 528-369.E-mail: [email protected]

Электронная версия журнала:http://lib.tomsk.ru

При перепечатке материаловссылка на журнал «Начало века»обязательна.

Мнения авторов не обязательносовпадают с мнением редакции.

Журнал выходит при поддержке Администрации Томской области

12+

В НОМЕРЕ:ГОСТЬ НОМЕРАДмитрий ДАРИНСиндром бабочки (главы из повести) . 7

ПОЭЗИЯБорис БУРМИСТРОВ ...................... 17Елена КЛИМЕНКО .......................... 22

ПРОЗАНиколай КОНИНИН Ты самая любимая! ............................. 28

ПОЭЗИЯОльга КОМАРОВА .......................... 32

ПРОЗАИван КРИСКЕВИЧ Рассказы о природе ............................. 39Ирина НЕКЛЮДОВАРассказы ............................................... 72

ПОЭЗИЯАлександр ЛУГОВСКОЙ .............. 102Анастасия БЕЛАЯ .......................... 105

ЗАМЕТКИ О НАШЕМ ВРЕМЕНИЮрий КЛЮЧНИКОВТомский университет (1949-1954) .. 109

КРАЕВЕДЕНИЕСветлана ТИРСКАЯМария Халфина.Жизнь до писательства ..................... 140Георгий ТОРОЩИНСтароверы .......................................... 144Отец Серафим ................................... 151

ЧТО СМЕШНОГО?Владимир БЕЗХОДАРНОВС Мельпоменой шутки плохи ...........153

АВТОРЫ НОМЕРА .......................... 158

СЕГОДНЯ МЫ ВМЕСТЕКажется, совсем недавно это было. Декабрь 2006 года. Меня

только что выбрали председателем областной организации Союза писателей России, и на первом же собрании я предложил писа-телям издавать толстый литературный журнал. Все поддержали меня. Но не просто издавать, а так, чтобы он стал своеобразной площадкой для совместной работы всех писательских сил, в том числе и отделения Союза российских писателей, созданного три года назад, которое выступало некоторой альтернативой нашей писательской организации и с которым никак не строились отно-шения. После собрания я встретил Владимира Костина, тогдашне-го председателя Томского отделения Союза российских писателей, и пригласил его с сотоварищами на совместный мозговой штурм, на котором родилось название журнала, его концепция и другие необходимые детали будущего издания.

Но до выхода первого номера было ещё далеко, предстояла большая работа. В Томске и раньше выходила литературная про-дукция – это были альманахи, журналы, чаще всего одного авто-ра. Но периодического (раз в квартал) толстого (160-200 страниц) литературного издания никогда не было. И вот оно появилось в марте 2007 года. Скептики говорили, что мы не протянем долго, так это было со многими изданиями, которые выходили на об-щественных началах. Но мы были оптимистами и каждодневно, скрупулёзно создавали журнал. Каждым выпуском доказывали, что это возможно. Ушли на второй план или совсем ушли разно-гласия, которые были, мы – два писательских союза – учились ра-ботать вместе.

Прошло десять лет, и можно сказать, что разного рода трудно-сти мы преодолели, журнал состоялся. И без преувеличения – он стал визитной карточкой нашего региона, отмечен всероссийской критикой, известен качеством своих литературных произведений. Бумажный тираж небольшой, но этого достаточно, потому что он выставляется на двух порталах в интернете. В электронной библи-отеке «Пушкинки» можно полистать любой номер журнала за лю-бой год любому в мире читателю. С прошлого года его выставляет ещё и «Журнальный мир».

Да, журнал нас научил работать сообща. Сегодня мы вместе проводим все литературные праздники, общие собрания писате-лей, встречи с читателями. Формально в Томске два писательских союза, на самом деле – о дин, потому что здесь мы не делимся.

Геннадий СКАРЛЫГИН


Наш гость – поэт, журналист и литературный критик Дмитрий Александрович Дарин родился в г. Ленинграде в 1964 году. Имя автора семи поэтических сборников, координатора фестивально-го движения «Осиянная Русь», председателя отборочного жюри Международной литературной премии им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…» широко известно в литературных и музыкаль-ных кругах России. На его стихи написано более 200 песен.

В последнее время поэт обратился к прозе. В 2011 году в журнале «Сура» (Пенза) вышла первая его повесть «Барак», в 2012 году в жур-нале «Бег» (Санкт-Петербург) – вторая повесть «Заваль». Фрагмент его новой повести предложен нашему журналу. Перед этой публика-цией Валерий Доманский встретился с автором и взял у него интер-вью, с которым мы знакомим наших читателей.

В.Д. Дмитрий, Вы впервые становитесь автором сибирского журнала «На-чало века». Хотелось бы узнать, были ли Вы в Сибири и каких сибирских писа-телей Вы знаете?

Д.Д. Я бывал в Сибири реже, чем хотелось бы. В основном в Новосибирске. Но зато общался со многими сибиряками из разных краёв и областей, и даже один из народных артистов России – композитор Олег Иванов, сибиряк, автор незабвенной «Олеси» – мой соавтор по четырем казачьим песням.

Что касается сибирских писателей, то кроме гордости русской литературы – Василия Шукшина, Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Александра Вампилова я могу назвать поэта Василия Казанцева, получавшего в один год со мной Международную – в 2005 году еще Всероссийскую – литературную Пре-мию им. С. Есенина «О Русь, взмахни крылами» – за честь и достоинство.

В.Д. Расскажите немного о себе: как Вы пришли в литературу, каковы Ваши литературные университеты, кто Ваши учителя? Какие впечатления Вашей жизни Вам особенно дороги?

Д.Д. Когда-то давно, еще в советские студенческие времена, я хотел стать журналистом и даже опубликовал статью в газете «Красная звезда» – о лагере подготовки террористов (знал бы я тогда, как это станет актуально во всемир-ном масштабе). С тех пор перо затачивалось и в армейской журналистике, когда служил, и в гражданской, но что-то художественное стало появляться на свет много позже, когда мне было уже за тридцать, и я стал лучше разбираться в жизни и окружающем мире. И это знание проявлялось в стихах – поначалу как чернильные кляксы на промокашке, потом уже со временем и опытом в более оформленные образы. Правило Дарина: «поэт рождается не когда написал, а когда исправил написанное». Учился я у классиков русской литературы. В поэ-зии – это, прежде всего, Сергей Есенин. Влияние гениев мощно, но опасно – так сверхтяжелая звезда определяет орбиту планет своей звездной системы и не дает лететь самостоятельно.

После того как Большую Премию «О Русь взмахни крылами» в 2005 году я получил из рук племянницы Сергея Александровича – Светланы Петровны Есениной, я понял, что нужно лететь самостоятельно, но все-таки не покидать

4 НачалоВЕКА № 1 2017

ГОСТЬ НОМЕРА Дмитрий ДАРИН

звёздную систему «Есенин» из виду. Я сталкивался на своем литературном пути со многими «поэтами по диплому» и должен сказать, что именно в творческой области знания нужно добывать самому, как руду, которая нужна для выплав-ки произведения в твоей индивидуальной печи. Нужно только определиться, какой металл ты льешь, ведь форма для образов – из глины, а глина – материал Всевышнего. Именно поэтому о. Флоренский заметил: «Сделанные вещи бле-стят, рожденные –мерцают». В вузах учат «делать». Я научился «рожать».

Впечатления от жизни… я живу не так уж мало, шестой десяток лет, трудно ответить на такой вопрос, не написав отдельного романа. Сведу ответ к следую-щему афоризму в стихах – некоему «стихоризму»:

Как жизнь прожить, ты сам реши,Но знай до старости холодной,Что помудревший не спешитИ не торопится свободный.

В.Д. Читатели нашего журнала, несомненно, знают Ваше творчество. Ваш поэтический сборник «Сердце на ладони» на слуху. Интересно, как он создавал-ся, кто и что являются источниками Вашего вдохновения?

Д.Д. Сборник «Сердце на ладони», действительно, – один из «нестыдных». Это отборная лирика за несколько лет с предисловием Льва Аннинского. Там есть стихотворение «Бетельгейзе» с посвящением – только одной единственной девушке в моей жизни удалось его сохранить. Мы и теперь дружим домами, если так можно выразиться. Но есть, к примеру, стихотворение «Мадонна с нев-скими глазами», посвященное не только моим землячкам-петербурженкам, но и какой-то девушке из будущего, которую я только надеюсь встретить именно на своей родине – в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Это стихотворение, кстати, взял в свой репертуар народный артист России Сергей Никоненко, чи-тает с неизменным успехом. Я читаю на своих концертах, сперва справившись, есть ли кто-то в зале из Петербурга. Если нет – воздерживаюсь, моей лирики на всю Россию хватит.

Но главнее лирики – военная и гражданская тема. У меня вышел не так дав-но сборник военной поэзии «Безымянный батальон», я представлял его на вы-ступлениях в Питере, Минске, Луганске и других городах. Практически всё на-писано по следам реальных историй. Россия велика в том числе и тем, что здесь ничего не нужно придумывать – самое глубинное в человеке может проявиться в любом месте и в любую минуту. Нужно только всегда быть готовым услышать, расспросить, записать.

К примеру, в сборнике «Безымянный батальон» есть стихотворение «Шпиль империи» – о том, как альпинистку Ольгу Фирсову, маскировавшую в блокад-ном Ленинграде шпиль Адмиралтейства, расстрелял немецкий летчик. Расстре-лял в упор из пулемета и…промахнулся. Ольга Фирсова уже ушла из жизни, но я нашел руководителя той боевой бригады альпинистов – Михаила Михай-ловича Боброва, почетного жителя Санкт-Петербурга, старейшего покорителя Северного полюса (в возрасте 75 лет), автора ста научных работ и десятка книг о


спорте и о жизни вообще. И вот в присутствии такого человека я читал «Шпиль империи» на Петербургском книжном салоне, и он благословил это стихотво-рение на жизнь. (Правда, отметил некоторые технические неточности, но это было непринципиально.) Я был счастлив, а зрители слушали после только его. Вот пока рождаются в России такие люди, и поэзия не умрет.

В.Д. Как известно, Вы являетесь координатором фестивального движения «Осиянная Русь». Будем Вам очень признательны, если расскажете немного о нем: как оно возникло, какая его цель, кто в нем участвует и как стать его участником?

Д.Д. Это уникальное фестивальное движение, потому что оно родилось из песни. А песня – из моего программного стихотворения «Осиянная Русь». Про-граммным оно и стало после того, как мы с товарищами и коллегами поняли, что и песни недостаточно, чтобы выразить осиянность, то есть, как я это объяс-няю, озаренность России изнутри. А в чем красота русского человека выража-ется прежде всего? В слове, в песне и в творении рук человеческих, то есть в ре-месле. Поэтому фестивальное движение «Осиянная Русь» проводится по трём номинациям – ЛИТЕРАТУРА, РЕМЁСЛА, ПЕСНИ и организационно разбито на два полуфинала и финальный Гала-концерт. Первый полуфинал уже второго года, то есть 2017-го, будет проходить где-то в Подмосковье в конце мая, второй – всегда в Москве, в Измайловском Кремле (удачный опыт этого года). А вотфинальный Гала-концерт с выступлениями известных артистов и чествованиемпобедителей в своих номинациях я хотел бы провести на питерской земле.

Девиз фестивального движения таков: «Полшага до славы». Принять уча-стие может каждый желающий, нужно только оформить заявку на сайте фе-стиваля, но жюри у нас высокопрофессиональное, дилетанты отсеиваются на дальнем кордоне. Поэтому и победители получают интервью на федеральных радио, проходят в финалы общенациональных песенных конкурсов, возмож-ны и продюсерские контракты. «Коврижек» много, они перечислены на сайте фестивального движения, но мы придумываем новые, насколько позволяет спонсорская поддержка. У фестивального движения есть девиз, есть флаг и есть гимн – прекрасная песня на музыку «Невского баритона» Сергея Зыкова и в его же исполнении «Осиянная Русь».

В.Д. Современный период в литературе связывают с постмодернизмом. Вы, судя по Вашим книгам, больше тяготеете к классической литературе и тра-диционализму. Чем это объясняется и как Вы относитесь к постмодернизму, новым формам?

Д.Д. По этому поводу прекрасно выразился Иван Ильин: «Искусство наших дней, именуемое «модернистским», заблудилось среди дорог и ушло в бесстыд-ство». Постмодернизм – это следующее поколение «заблудившихся», но в от-личие о предыдущего постмодернисты не ищут никаких дорог, и бесстыдство стало осознанной формой монетизации их псевдоискусства.

Искусство имеет одну задачу и одно оправдание – заставить сердце биться в унисон с Божественным замыслом. А классическая русская литература тем и велика, что ставит человека перед нравственным выбором – преодолеть ли зем-ное притяжение навстречу Великому Замыслу или оправдать свое скатывание



по наклонной плоскости гедонизма и единоличной свободы. Литература вооб-ще, а поэзия тем более должна напоминать людям о том, что расширение сво-боды за пределы совести возможно только вниз! «Ужаснейшее царство мещан-ства, граничащее с идиотизмом… Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет! Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот… В страшной моде господин доллар, на искусство начхать». И хотя эти слова Есенина были сказаны об Америке около 90 лет назад, их теперь калькой можно наложить на наше общество – контуры совпадут. Именно благодаря всяким пост– и перепостпмодернистам. А когда нет корней – всегда выходит пустоцвет. Так вышло и с ними.

В.Д. Мы знаем Вас как лирика, но в последнее время Вас почему-то тянет к «суровой прозе»? Не случайно Вы предлагаете нашему журналу фрагмент пове-сти «Синдром бабочки». Интересно узнать, чем это объясняется? Как возник ее замысел?

Д.Д. Хотя это уже третья повесть, мне никак не удавалось написать о люб-ви. Начиналось – казалось бы, да, но по ходу развития сюжета герои изменяли моему замыслу и вместо любви у них выходили оправдания её невозможности и, как следствие, – подмены на что-то более простое и приятное. «Среда заела», «не мы такие, жизнь такая», «все так живут» и т.п. А именно на оправданиях по-добного рода зиждется всё зло мира. И я все-таки предпринял ещё одну попыт-ку – написать о жертвенной любви – матери к больному ребенку, женщине – к другому мужчине, мужчины – к женщине, оказавшейся в тяжелой ситуации. И здесь герои, на мой взгляд, справились. А кто не смог – заплатил максимальную цену. И, главное, кажется, понял в последний миг – за что. Человек умнеет, когда понимает, что причина неудач – в нём самом.

И в самом названии повести, как и в названии этой генетической болезни, заложен, может быть, с акральный смысл красоты мира – преодолевающая лю-бовь.

Вот почему культура без любви есть пустое и мертвое понятие, мнимая культура или прямое лицемерие, как заметил Иван Ильин, и мне остается толь-ко с этим согласиться.

Беседу вел Валерий Доманский



Дмитрий ДаринСИНДРОМ БАБОЧКИ(главы из повести)

Автор выражает признательность за научное консуль-тирование врачу высшей категории, заведующему отделе-нием новорожденных университетской клинической больни-цы и отличнику здравоохранения Ольге Паршиковой.

ГЛАВА 1

Беда приходит внезапно – это знает каждый поживший хоть немного че-ловек. Беда приходит не одна – это знает каждый поживший в России. Но к избранным для настоящих страданий беда приходит в какой-то оглушитель-ной тишине. Словно в этот момент лопается со звоном некая струна в небесной арфе и пропадает всё – звуки, запахи, цвет. Мир внезапно становится плоским и черно-белым и только одно буравит мозг от виска до виска – «Ну почему я? За что мне?» Слёзы, истерика, запой – это все потом, когда возвращается звук, цвет и боль. А первый момент беды – всегда глухой, словно человека накрыло лавиной.

Снег обрушился на Варвару Коростылёву с первой фразой врача.– У вашей девочки, мамаша… да…ярко выраженный… буллезный эпидер-

молиз. Редкая болезнь…да… неизлечимая, к сожалению. «Мамаша» – молодая статная женщина, с толстой канатной русой косой, с

уверенной красотой не грешившей женщины, глядя на которую и представить невозможно, что к ней могут пристать несчастье или горе, уронила голову на подушку. Васильковые глаза смотрели широко, но почти бессмысленно, так гля-дят слепые.

– Вы понимаете меня? – Врач подсел ближе к кровати, посмотрел на родиль-ницу пристальней.

Варвара едва заметно кивнула, глаза по-прежнему смотрели куда-то сквозь. – А с моим ребёнком всё хорошо? Я могу на него посмотреть? Взять на руч-

ки?Повидавший всякого, доктор взял женщину за руку и чуть сжал. – Сейчас вашу малышку принесут. Но подержать её нельзя – можно только

посмотреть.– Почему? – Взгляд женщины постепенно фокусировался на лице доктора и

становился осмысленнее. – Почему нельзя?Врач отпустил кисть родильницы.– Это редкая болезнь, мы и сейчас-то не совсем уверены. Но судя по коже…

это так называемый «синдром бабочки». Название красивое, а вот заболевание – не очень. Кожа слезает от самого лёгкого прикосновения. Вы понимаете меня?


ПРОЗА Дмитрий ДАРИН

Доктор мог бы не спрашивать – губы женщины сложились в тонкую линию, зрачки сузились до точек – было ясно, что она само внимание. Первая лавина сошла, появились звуки…, беда стала слышимой и осязаемой.

– Мы полагали сначала, что у плода стрептостафилодермия. Это такой кож-ный недуг, при котором на теле появляются пузыри. Они лопаются даже от лег-кого прикосновения. Человек испытывает нестерпимый зуд. Нечто похожее…, но всё-таки буллезный эпидермолиз…

– Принесите мне девочку… ведь это девочка? «Узи» показало – девочка…, – прошептала женщина.

– Конечно, конечно, – торопливо сказал доктор, снимая очки и массируя глаза. Когда сказать ничего обнадеживающего нельзя, но ничего не говорить тем более нельзя, кто-то перебирает четки, кто-то чешет затылок, очкарики обычно снимают очки и массируют веки. Очень кстати вошла неонатолог, неся запелёнатый кулечек.

– Вот ваша дочурка, мамочка, – сказала врач строго, наклоняясь к Варваре. Она тоже была в очках, но смотрела диссонансом с интонацией по-доброму, даже жалостливо. Наверное, в некоторых профессиях женщинам очки добав-ляют строгости не в глазах, а в голосе.

Варвара потянула руки, но врач выпрямилась, отдалив ребенка.– Нельзя касаться…пока не научитесь правильно ухаживать…– А что у неё с личиком? Почему такое расцарапанное?Доктор снова вздохнул и в раздражении снова водрузил очки на мясистый

нос. В раздражении на себя – он не должен выказывать никаких эмоций. Хотя и придется снова объяснять, какое горе ждет эту женщину с тем, что должно было составить её счастье.

– Оно не расцарапанное. На всем теле, не только на головке, кожа такая. Это генетическое заболевание. В семье не было такого? Муж не болен сам или его родители?

Только сейчас Варвара вспомнила о муже.– Витя… нет, он здоров. У нас все здоровы…, а что с девочкой? Доктор заметил периферийным зрением, что неонатолог сочувственно по-

смотрела на него, но переглядываться не стал. Он не мог отвести взгляда от глаз родильницы – теперь они снова распустились свежими васильками с блестками росы. Это были первые слёзы.

– Как назовёте девочку? – спросил он наконец.– Маша…Мария…, – прошептала женщина. – Она же здорова, правда? Про-

сто личико поцарапалось, да?«Может, мужу объяснить, без соплей?» – малодушно подумал доктор и хо-

тел снова снять очки, но одёрнулся.– Ваша Маша…нет, она не совсем здорова,… она совсем нездорова, у неё…

ну, диагноз вы сейчас просто не запомните, но могу сказать одно – вам пред-стоит все силы свои собрать… это очень нелегко, это генетическое заболевание кожи. Кожа – это, как бы сказать… отдельный орган человека, очень непро-стой, хотя и казалось бы… да… Наша кожа состоит из разных слоёв, которые соединяются волокнами, которые возникают при контакте белковых… которые


состоят из белков, одним словом. Вот у нашей Машеньки генетически обуслов-лено снижение белка коллагена в этих соединительных цепях… да… в резуль-тате сцепление эпидермиса с дермой очень незначительное. Говоря обычными словами – кожа не держится на теле, как у здорового человека.

Доктор вдруг поймал себя на мысли, что хочет сравнить глаза ребёнка с гла-зами матери – такой теплой синевы он ни у кого никогда не видел. Передались или нет? Такой васильковый оттенок – такая же редкость, как эта проклятая болезнь – один случай на 50-60 тысяч человек.

– Такой случай встречается один раз на пятьдесят тысяч человек. Мы вот в первый раз… одним словом… это описано как «синдром бабочки» из-за хруп-кости кожи, она слезает как пыльца, если бабочку или мотылька сжать в ладони.

Доктор непроизвольно сжал свою ладонь и тут же разжал, словно испугав-шись, что там и вправду сидит мотылёк.

– Бабочка…, – прошептала женщина и повернула голову к медсестре. – Маша… бабочка… дайте мне!

Медсестра посмотрела на доктора, тот кивнул.– Вот, мамаша… не распелёнывать, не целовать, просто подержите мину-

ту…, и я сейчас заберу на перевязку.Женщина взяла дитя на руки и, больше не двигаясь, смотрела на сморщен-

ное, облезшее личико, на крошечный сжатый ротик, кнопочку носа, смотрела, не как обычно смотрят родильницы, любуясь, а словно запоминая навсегда, пе-ред долгой, может, и вечной разлукой.

Доктор только сейчас взглянул на коллегу, дождался понимающего кивка, встал и пошел к выходу. Открыв дверь с табличкой «ГЛАВВРАЧ», он не стал садиться за заваленный бумагами стол, а подошел к окну. Мороз разукрасил стекло чудной узорочью. Через неё было почти не видно скворечника на старой берёзе, любимого предмета для его усталых глаз. В этом скворечнике селились в основном грачи и синицы, хотя по должности и по месту должны были бы заезжать аисты. Для аистов, правда, домик был маловат. Каждую весну доктор смотрел из окна Городского перинатального центра на этот соседний птичий роддом и осознавал, как похоже всё живое на земле. Сейчас скворечник пусто-вал, да и различить его было сложно. Но зато было видно отражение – как буд-то природа нанесла амальгаму на подвластную ей сторону стекла. На доктора смотрел почти лысый мужчина с выдающимся картофельным клубнем носом и сошедшимися морщинами над бровями. Вот кто для чего рождался, а он ро-дился для того, чтобы помогать рождаться другим. И ведь неплохо помогает, но против Бога не попрёшь. Были детки с микроцефалией, с ихтиозом, без ко-нечностей, с хромосомными заболеваниями и разнотипными генетическими пороками – всё было, но буллезный эпидермолиз … Такое впервые. И каждый раз нужно что-то было говорить родильницам, гасить счастье в глазах этих свя-тых существ… да, до родов – каких угодно стерв, блудниц, дьяволиц, но после этих непостижимых мужскому уму мук – очищенных болью ангелов со святым огнем всемирной любви в глазах. Не у всех хватало этого огня надолго, он видел и глаза матерей, отказывающихся от своих больных детей. В этих глазах была тёмная пустота, равнодушие и вместе с тем какая-то усталая злость на всех, и



в первую очередь на него. Когда он говорил такой родильнице о болезни её ре-бёнка, он чувствовал себя почтальоном с похоронкой. И каждым словом, как скальпелем, отрезал пуповину – но не у тела плода, а у души матери.

Главный врач провел пальцем по стеклу, будто хотел что-то подрисовать к серебристым кружевам, потом машинально вытер руки друг о друга и, не са-дясь за стол, нажал кнопку большого, пыльного, но надёжного, еще советской работы селектора. Через несколько минут в дверь постучались.

– Заходите, не заперто, – теперь главврач сел в своё кресло.В кабинет зашёл молодой – по сравнению с ним слишком молодой – тёмно-

русый мужчина выше среднего роста, худощавый, но с явственно видной внут-ренней силой в движениях. Белый халат был словно накрахмален, как и белая рубашка под ним.

«Пижон», – почти с завистью подумал про себя главврач и одел очки.– Вызывали, Сергей Николаевич? – весело спросил «пижон» из дверей.– Приглашали, скорее. Ты проходи, Станислав, садись.– Как говорилось в одной известной комедии, сесть я всегда успею. Так что

я лучше присяду. Сергей Николаевич махнул рукой, неважно, мол, занимайте место.– Дело такое. Может, слышал уже. У нас в третьей палате родильница…, –

главврач притянул к себе историю болезни, будто не помнил наизусть, – Коро-стылёва Варвара Акимовна. Редкий случай – у ребенка буллезный эпидермолиз. Не зря у неё беременность так тяжело протекала: тяжелый токсикоз, отслойка плаценты на раннем сроке, – доктор снова заглянул в историю болезни, – в тече-ние антенатального периода делали 11 УЗИ, но этого так не увидишь.

– Что, и у нас «синдром бабочки» теперь? – Уже без всякого веселья спросил Станислав. – А что мать?

– Именно – теперь и у нас. А насчет матери… вот, собственно, я тебя и выз… пригласил. Она в 3-м отделении…, ну да, я говорил уже. Она в курсе, я ей сам уже объяснял. Объяснить объяснил, но до сознания все-таки не довёл – она в себя не пришла ещё. А когда придёт… ну, ты знаешь, Станислав, ей и подруги начнут нашептывать, чтобы отказалась от ребёнка, и медсёстры некоторые…, доброхотки чёртовы. Не знаю, как она поступит, но не хотелось бы, чтобы от-казалась.

Главврач забарабанил пальцами по селектору. «Пижон» задачу вопросами старшему собеседнику облегчать не стал, ждал так же молча, без улыбки.

– Так вот. Не знаю уж, к старости что ли сентиментальным становлюсь, но мне не хочется, чтобы эта…Варвара – коса…, кстати, коса у неё действительно, как в сказке, – Сергей Николаевич хотел сказать и про глаза, но не стал отвле-каться, – от своего чада отказывалась, пусть даже больного. А ты у нас доктор опытный, красавец-мужчина, подход найдёшь. Может, и напрасно я, вообще, этот разговор затеял, может, она и не думает отказываться, но так мне спокой-ней будет… на душе. И, главное, мужа в этом убедить, он наверняка скоро её навестит, если уже не навещает. А ребенка в Москву нужно, тут мы мало можем, болезнь неизлечима, но уход – повязки, мази нужные не найдешь. Слёзы будут, конечно, сопли…, но ты справишься, полагаю.



Станислав обнажил зубы, не уступающие белизной халату и рубашке, и ко-ротко сказал:

– Сделаем, Сергей Николаевич.– Давай, удачи. В твоём отделении-то порядок? – спросил главврач, хотя

знал ответ лучше молодого доктора.– Мои барышни рожают прям как по команде! – Снова улыбнулся «пижон».

– В волнении, но без осложнений. Тут курьёзный случай был. Заходят в палату двое мужиков – небритые, в свитерах, без халатов, с перегаром. Родильницы галдеть перестали, одеяла натянули и глаза на них испуганно из-под одеяла та-ращат, ждут, что будет. Один другого спрашивает – а та – из той палаты – точно тёплая? Бабы еще пуще под одеяло залезли и переглядываются в ужасе – дума-ют, умер кто, остывает уже. Потом только выяснилось, что это сантехники о батарее в соседней палате говорили.

– Ну ладно, – усмехнулся Сергей Николаевич. – Сантехникам халаты и бахи-лы выдавать нужно в обязательном порядке, как это не уследили?

– Уже разобрались, – улыбнулся Станислав уже в дверях, – и с этим разбе-ремся.

Главврач кивнул и в который уже раз открыл медкарту с подписью – Коро-стылёва В.А., 1989 г. рождения.

ГЛАВА 2

– Витёк, может хватит? – коренастый белобрысый мужчина, сидевший на-против за столиком запущенной пивной, отвел свой стакан.

– Хватит, не хватит… я меру знаю…, а мера, она знаешь какая? – уткнувшись глазами в пластмассовую поверхность стола, едва разжимая губы, зло и почти трезво произнес тот, кого назвали Витёк.

– Да какая бы ни была. Хватит тебе, в рот компот! – Сказал собеседник, но себе в рот отправил спиртное.

– Ты что, Серый, не чокаешься даже? – Витёк отлепил взгляд от стола. Взгляд был такой же пластмассовый. – Похоронил уже Машку? А водку нарочно такую взял?

– Ты чё? Типун тебе на язык и во все места. – Открестился Серый. – Я гово-рю, пить тебе не надо. Причём здесь Машка? И потом – ты сам просил любую, а другой в ларьке не было. Была только «Маруся». Так что Маша совсем не причём.

Витёк с размаху опрокинул в горло почти полный стакан.– А кто причём? Кто, я тебя спрашиваю? Я? Варя? Кто?Хотя в пивной и без них было шумно, посетители начали оглядываться. Се-

рый двумя раскрытыми ладонями показал, что, мол, всё нормально, гражда-не, продолжаем культурно отдыхать. Учитывая, что они были в непривычных для этой рыгаловки костюмах и даже галстуках, от них отвернулись. У Витька, правда, костюмчик был штопанный на рукавах и совсем уж скривившиеся бо-тинки, чем-то уже напоминавшие турецкие туфли со вздёрнутами носами. Он смотрелся здесь органично, а Серому было всё равно.



– Так Бог положил, – неуверенно сказал Серый.– Бог…, – скривился Витёк, но словами ничего добавлять не стал, добавил

водкой в стакан. Серый укоризненно покачал головой.– Ты хоть воблой заешь. Или капустой, вона осталось еще.– Нет, Серёг, ну как же так?! И ведь люблю я её!Серёга хотел было спросить – кого именно – жену или дочь, но благоразум-

но воздержался.– Если на руках не носил, то уж не обижал, не бил даже. – Речь шла всё-таки

о жене. – Ни одной любовницы, ты знаешь!Серый кивнул, хотя знал как минимум двоих.– И вот за что? За что, я спрашиваю, меня… её так угораздило? Проклял нас,

что ли кто-то?Сергей пожал плечами. Сам он был женат дважды, к браку относился чест-

но, но легко. Если бы от него ушла вторая жена, он вскорости женился бы вдру-горядь. От каждой у него было по ребенку, дети были шумные, симпатичные, отца любили, поэтому Сергей имел роскошь об отношении к нему их матерей сильно не переживать. Хвалит, пилит – неважно. Главное, что дети ждут – что в первой семье, что в нынешней. Денег он давал, дети накормлены и не болели – а баба и есть баба, что с неё взять. Родила – и на том спасибо. А у Витька…

– Так ты что, всю жизнь так маяться собрался? Что…, – Сергей хотел снова упомянуть Бога, но осёкся, – судьба дала, с тем и живём. Всё-таки ты мужик!

Витёк хмыкнул и снова хотел наполнить стакан, но бутылка выдала несколь-ко последних капель.

– Мужик, мужик… это вот бабьё любит оценивать – кто мужик, а кто нет. Если пашешь на неё – мужик, если вдруг о чем другом – даже не о другой, а других делах подумал, не говоря уж о себе – так не мужик, а предатель и трус. Это у них способ управления такой, судейский. А кто их в судьи назначал, спра-шивается?

Серый хотел сказать, что матерей в судьи мира назначают их дети, но алле-гории были сейчас ни к месту.

– И не говори, Витёк. Но я ж не баба. Я тебе как мужик мужику говорю – питьё не выход. Тут… смириться нужно. Но и не смириться – в смысле руки опускать. Тут нужно волю напрячь, в рот компот! Чтобы первые годы – ты сам говоришь, первые три самые трудные – Варя ни на что, кроме Машки, не отвле-калась, обеспечить с запасом. Мать себя уверенно чувствует – ребенок лучше себя чувствует. Вот я к чему.

– Ты не баба, – Виталик посмотрел бутылку на свет и положил боком на стол, – ты поп какой-то. Смириться… может, каяться еще?

Сергей вздохнул.– Да вообще-то… покаяться никогда не мешает. И исповедоваться тоже. Я

вот…– Да что – ты вот?! – Перебил Витёк. – Что ты знаешь? Ты знаешь, что это,

когда кожа слезает от любого соприкосновения. Поползала на коленках без при-гляда –всё, кровь! Чуть почесалась – кровь! Кожа кусками слезает, как будто ли-няет…, и ведь плачет Машенька, больно ей. Так больно, что ты представить не



можешь! Я не могу, Варя не может, никто не может! Я им обеим в глаза смотреть не могу – потому что сделать ничего не могу. И что – я не мужик? А тут еще с работы попёрли недавно… денег осталось уже…копейки какие-то. А ведь в Москву нужно жену с Машой перевозить, в нашей дыре выходить невозможно. И перед кем же мне каяться? А?! Перед начальником управления – этим мажор-ным козлом, который наш отдел под сокращение поставил?

Витёк замолчал и уперся взглядом в пустую бутылку, словно хотел её напол-нить силой мысли. Сергей уже давно чувствовал себя неуютно за этим разгово-ром, поэтому когда к ним подошла тощая, как давешняя вобла, уборщица в ре-зиновых перчатках по локоть, сдвинул в её сторону посуду и взглянул на часы.

– Ладно, Вить. Всё образуется, не скисай. А сейчас ехать пора. Дел – в рот компот!

– Куда? В компот? – уже пьяно спросил Витя. – Говорю же – по делам. Разгар рабочего дня, как-никак. А тебе…, тебе вид-

ней, куда. Уборщица, собирая резиновой рукой то, что было закуской, видела через

низкое окно, как один из этих двоих стал ловить такси, второй же, сплюнув, ушел, не дождавшись и не попрощавшись с товарищем.

– «Тоже мне, дружки. Какие же мужики все-таки свиньи – пьют, гадят тут вместе. А как выпивка кончается, так и знать друг друга не знают», – подумала «вобла» в вечном раздражении женщины, наводящей порядок за противопо-ложным полом.

Витёк – для друзей, Витя для начальства и Виктор Леонидович для трёх – и то уже две недели как бывших подчинённых, шел быстрым шагом в противопо-ложном направлении. Противоположным не по адресу, а по смыслу – от участ-ливого друга Серёги, от сволочного начальства и несчастной семьи. Напиться, чтобы забыться – не удавалось уже дней пять. Тяжелый, опухший от алкоголя мозг все равно медленно ворочал мысли, как ухватистые брёвна на сплаве. И каждое бревно било изнутри комлем в висок.

Вечная русская двоица – «кто виноват» и «что делать» сводилась к простому решению – искать виноватых. И вся сложность, не дававшая напиться до беспа-мятства, состояла в том, что виноватых нет. Никто в его роду или в Варином не болел ничем подобным, смертных грехов – во всяком случае известных – за душой не держал, так что теория расплаты, предложенная в начале полузапоя тем же Серёгой, не прокатывала. Но кто-то должен был ответить за его горе. За его, за Варино, за Машино…, на кого-то нужно было это всё сбросить.

Виктор завернул за очередной угол и уперся взглядом в небольшую церк-вушку с зелеными куполами. Может, Бог виноват? Названия церкви Виктор не знал, но подходить к воротам, чтобы прочитать, каким святым она именуется, не стал. Иначе нужно было бы и войти. А с Всевышним, вообще, лучше разгова-ривать в чистом сознании. Или это необязательно? Сам Бог был в каком созна-нии, когда выбрал его с Варей, чтобы дать ребенку такую болезнь? Нет, не бо-лезнь, болезнь – это то, что можно вылечить. А это дефект, это наказание…, но за что, за что? Виктор запахнул пальто – стоять было намного холоднее. Теперь только он вспомнил, что у него была лисья шапка. Где-то он её оставил, может



в последней пивной, может в другом месте. Или даже в другой день – вспоми-нать было больно и бессмысленно. «Вот если бы простудиться до смерти, чтобы просто болеть и ни о чем уже не думать», – провернулась суковатая мыслиш-ка, – «чтобы уже ни за кого не думать. Сколько можно думать за вас всех». Он вспомнил последний разговор с Варей, вернее, какой-то отрывок, что-то по по-воду того, о чем он, муж и глава семьи думает…или собирается ли он думать, что делать. «А Господь о чем думал? Чтобы Его возненавидел обычный человек, который не сделал Ему ничего плохого?» Какой смысл молиться Богу, если все молитвы попадают в спам? Или это наказание за то, что не молился? Ну, пусть его накажут, гражданина Коростылева, но не маленькую Машу и не взрослую Варю! Они в чем виноваты? Если грех можно отмолить, вину можно отмолить, то как отмолить невинность?

Виктор стоял, не шевелясь, глядя на патиновые купола. Его разрывало меж-ду желанием плюнуть в сторону креста и осенить себя крестным знамением. Скоро он почти окоченел и только тогда вышел из этого странного равновесия. Виктор наклонился, зачерпнул колючего снега и потер лицо. Облегчения это не принесло, но от Бога отвлекло. Еще немного постояв, пока снег не потек по небритым щекам, Виктор развернулся и пошел также бесцельно, но в обратном направлении.

– Мама, ну что вы причитаете, без вас тошно, – Варвара держалась до пос-леднего, не хотела укорять мать, приехавшую с другого конца страны, припер-шую с собой – а для русской женщины во все времена более подходило – на себе – целый баул с вареньями и компотами.

Нестарая еще женщина, строго посмотрев на дочь такими же васильковыми глазами, снова склонилась над детской кроваткой.

– Машенька, маруся-малюся наша, хворая немножко, но мы с мамочкой бу-дем лечить марусю-малюсю… и личико, и ножки, и ручки… будем лечить, вы-хаживать…

Маруся-малюся улыбалась на ласковый тон красно-пятнистым личиком и тянула забинтованные ручки.

Варвара вздохнула и вышла из детской. На кухне скопилась работа, да и доч-ку можно было оставить на время попечению бабушки. Варя уже корила себя за несдержанность, все-таки это получилось не просто невежливо, даже как-то подленько. Но её нервы были не просто на пределе, они лопались, как перетя-нутые струны. Осталась только одна струна, связывающая её с несчастной до-чуркой, и она все чаще фальшивила. Вот и сейчас Варя сказала в сердцах совсем не то, что хотела на самом деле. Ведь мать даже не отдохнула с дороги, поста-вила свои сетки в прихожей, помыла руки и сразу в детскую. Свое раздражение нужно было припасти для мужа, который не просыхает уже неделю и шляется, неизвестно где и с кем. Но как раз мужа Варвара жалела и даже укоряла ласково. Да и как его ругать, когда он страдает не меньше, только что делать, не знает. И поплакать Варя могла только на его плече, утешение могла найти только на его груди, какие уж попрёки. Вместе делали ребеночка, вместе и выходим. Вот один раз только не удержалась, как сейчас – попрекнула бездействием и что? И



вот результат – пьёт неделю, весь черный уже. Нет, нет, нужно терпеть, Господь крест по силам дает, это всегда было известно. Это матушка с детства говори-ла. Матушка… Плакала, но терпела, когда мужа – Акима Степановича, Варино-го отца и Машиного деда преждевременно схоронила – он был ликвидатором на Чернобыле, облучился так, что сам себя с усмешкой называл марсианином. Говорил, что в безлунную ночь светится как инопланетянин. Варя специаль-но дожидалась такой темной ночи, проскальзывала бесшумно в родительскую спальню, но никогда никакого свечения не видела. А вот как батя клянет Гор-бачева самыми богатыми русскими словами – из которых «Иуда» было самым книжным и потому самым мягким – слышала почти каждый вечер. Глаза у отца были карие, не их с матерью породы, но смотрели насквозь, даже когда смотре-ли нестрого. А нестрого он смотрел только на свою единственную доченьку – Вареника, как он ласково называл Варвару. Остальной мир, включая даже жену – Варину мать, Веру Николаевну – был ему подозрителен. Жену он никогда не бил, но взглядом держал на расстоянии и ниже себя. Вера Николаевна никогда на то не обижалась, изменить что-то в такой семейной вертикали не пыталась, и именно поэтому семья была мирной и устойчивой. Что-то в их доме было ста-рообрядческое, хотя в церковь если кто и ходил, сам по себе, на главные празд-ники – Пасху или Рождество – и то от случая к случаю. Правда, Вера Никола-евна была крещеной и дочку тоже крестила, но Аким Степанович воцерковлен не был, хотя к вере относился с почтительным снисхождением. Попов, правда, не жаловал, говорил, ряса им мир застит. Каждый раз, когда Вера Николаевна собиралась кропить куличи или за освященной водой, улыбался в усы и желал «с лёгким паром». А кто не понимал – объяснял: Храм отличается от бани одной буквой. Храм – место намоленное, а баня – намыленное!» Мать с ним не спори-ла, но по смерти все-таки отпела в местной церкви.

Варвара положила в холодильник последнюю банку с вареньем и вернулась в детскую. Вера Николаевна держала Машу на чуть вытянутых руках, бережно, как старинную вазу, не прижимая к себе. Да, только так и можно было обхо-диться с ребенком с такой кожей – не прижимать, не тискать, даже поцеловать – как пылинку сдуть.

– Мама, пойдем, перекуси с дороги, у нас чай вкусный, с травками. – Ну что, Маруся-малюся, не обидишься, мы сейчас с мамулькой твоей по-

чаёвничаем?Ребенок снова улыбнулся. Голубые глазки потеплели.– Вот, отпускает. Не скучай, бабуся скоро придет к Марусе, – зарифмовала

Вера Николаевна и аккуратно положила девочку в кроватку. – Как ты, дочурка, держишься? – Без всякой обиды и без обиняков спросила

Вера Николаевна.Варвара разлила чай из пузатого заварочного чайника с желтыми цветами

в такие же цветастые кружки. Этот чайный набор был родительским подарком к новоселью. Отец хотел еще жаровой самовар, но Варвара отговорила – не на балконе же его топить – оштрафуют запросто, да и соседи еще неизвестно какие окажутся.

– Я, мам, уже и сама не знаю, держусь или падаю. На автомате всё делаю,



мазей не хватает, у нас тут, кроме бинтов, по большому счету, в аптеках и нет ничего. А в Москву – так денег не хватает. Вот думаем с Витей продавать квар-тиру и как-то в Москве устраиваться. Но квартиру продать можно – если бы-стро, то недорого, конечно. Но вот в Москве этой… можно комнатенку за эти деньги подыскать, но вот с работой… С работой, мам, туго. По моей дипломной профессии – учитель, в Москве не устроишься, а если и устроишься – не прожи-вёшь. Риэлтером думала – даже звонила в пару компаний, но там платят только комиссию. Пока что-то не продашь, ничего не получишь.

– Ну а Витя-то твой что?Варвара, хотя и ждала этого вопроса, замешкалась и только бренчала чай-

ной ложкой. Мать не торопила, но глаз не отводила – от ответа не освобождала. Наконец, Варя вынула ложечку и отхлебнула. Чай заметно остыл.

– Витя-то? Да запил Витя, если своим именем называть. Переживает по-сво-ему.

– Но ничего не делает, – закончила за дочь Вера Николаевна. – Несправле-нец, проще говоря.

Варвара вздохнула.– Мама, я вам так скажу – он не виноват. Сложно пережить такое, мужчины

– они слабые, когда их не другой мужик, а жизнь бьёт. Тогда они не знают, чтоделать, а когда мужчина не знает, что делать, он пьёт. Будто узнает что-то, когданапьётся. Ему так легче ничего не делать…, ну и виноватых искать – с бутылкойсподручней. Еще раз, мама, я его не виню, он справится, нужно только перетер-петь.

– Ты, я вижу, за всех терпеть собралась, – покачала головой Вера Никола-евна, – но я вот думаю, что так неправильно. Неправильно и несправедливо. Я тебе всем помогу, чем смогу, но муж – он-то на что? Чтобы ребенка сделать, весь муж не нужен, а только его нижняя часть.

– Да ну вас, мама! – Вспыхнула Варвара и засмеялась в сторону.– Да, да! А целиком муж нужен, когда ребеночек народился уже. Чтобы свою

кровинушку вырастить, на ноги поставить, в люди вывести! Каким родился, того и в жизнь пускать! А то наобещают перед свадьбой семь вёрст до небёс, а потом – вона, переживает за бутылкой. Давай я с ним поговорю, наставлю на путь истинный. Эх, был бы тут покойный Аким Степанович, он бы быстро тво-ему Вите втолковал, что к чему.

Варвара вспомнила сквозной взгляд отца и подумала, что, да, втолковал бы. Да и сам не стал бы пить, когда беда в семье, нашел бы способы. Отец был справ-ленец. Да и почему беда – ребенок это счастье, это все равно от Бога, даже если Боженька не досмотрел чего-то. Да как бы там ни было – она мать, она выходит и вылечит, и всё у них будет хорошо.

– Ой, я сейчас, – Варвара сорвалась из-за стола на детский плач.Вера Николаевна проводила дочку долгим взглядом, прислушалась – как

там дитё успокаивается – и освежила себе чаю. Как и дочь давеча, бренькала в кружке мельхиоровой ложечкой, пока чай не остыл.



Борис БУРМИСТРОВ

ПО ГОРАМ, ПО ГОРОЧКАМ

* * *По горам, по горочкамТалый след вдали,Разложу по полочкамДни и сны свои.

Полочка за полочкой –Радость и печаль.Дни и ночи стопочкой,За труды – медаль.

Всё на свете временно,Неча горевать. Сколько дней потеряно,Где их отыскать?

Тяжелеет полочка,Лишний груз бы снять.Сладко льётся водочка –Время вспоминать.

февраль 2014

* * *Голоса людей, как птицыРазлетаются по свету.Никакой такой границыМежду нами в мире нету.

Голоса людей в пространствеСловно отзвуки былого.После долгих-долгих странствийЯ твой голос слышу снова.

Никакого здесь шаманства:Голос твой всё выше, выше…Есть одно у нас пространство –Где мы все друг друга слышим.


ПОЭЗИЯ Борис БУРМИСТРОВ

* * *Частоколом дней обнесены,Не прорваться через этот бруствер.Иногда бывают просто сны –Никаких загадок и предчувствий.

Иногда приходят просто сны,Всё-то в них, как наяву, понятно,Никакой обиды и вины –В прошлом всё, ушедшем безвозвратно.

Только свет какой-то неземной,Только радость в этих снах земная.Всё прошло, осталось всё со мной.И любовь, как ягодка лесная…

* * * Е.М. Вы говорите, что стихи грустны,Они теперь не могут быть иными.Ну что поделать, если даже в сныПриходят все трагедии земные.

Такое время нынче на дворе,Всё злее зреет мировая ссора.Горит уже не шапка на воре,А целый мир сгорает от позора.

Всё от того, что тает доброта,Как снег весенний в глубь земли уходит,И жизни безоглядной суетаНас друг за другом строем гонит, гонит.

Чем ближе к краю, тем прозаичней даль,И тем яснее перепуток дальний.Мои стихи печальны, но печальСтруит по миру свет исповедальный.


ЗИМНИЙ ПОЕЗДПолустанки мимо, мимо, Липкий снег летит в окно.Всё ль с душой соизмеримо,Всё ль с душою заодно?

Всё ли мне понятно, ясноВ этом мире бледных грёз?Для кого-то жизнь прекрасна,Для кого-то – море слёз.

Полустанки мимо, мимо –Ночь за ночью, день за днём.Всё, похоже, повторимоВ этом сонмище людском.

В ожидании тревожномЯ лечу на край земли.Только снег в окне морозном,Только свет слепой вдали. ЛЕТО В ОДЕССЕ. 80-Е ГОДЫ Лодка под парусом, солнцеЖаром колышет эфир –Узеньким взглядом японцаЯ познаю этот мир.

Шире глаза не откроешь –Слепит светило в лицо,Друг мой, по-местному «кореш» Тянет со мною винцо.

Сколько здесь разного люду,Бродят почти нагишом,Дней ещё десять пробудуЯ здесь залётным бомжом.

В море глазастом, бездонномПрячусь от ласковых пуль.Женщина в платье зелёном,Лето в разгаре, июль…



* * *Не сжигайте в прошлое мосты, Повечерить позже будет не с кем.Поливала женщина цветы,На окне раздвинув занавески.

Отмывала пыльное окно,Чтобы солнце в комнату светило.Как же это было всё давно,Боже мой, когда всё это было?!

Сколько вод по рекам утекло,Снегом, пылью замело дорожки,Но осталось в памяти теплоОт цветов печальных в том окошке.

На рассвете улицы пусты,Я иду, пытаясь вновь представить:Поливает женщина цветы…И сквозь время прозревает память.

* * *Не плачу, не рыдаю над судьбою, Всё испытал: и радость, и беду.Как хорошо, что я любим тобоюЗдесь, на земле, и там, куда уйду.

Всё испытав, к чему теперь стремиться?Куда ни глянь – пустые берега…Летит, летит над зимним полем птица,Роняя тень на белые снега.

ПАНОРАМА 90-Х ГОДОВ В доме рама оконная выбита,Белый свет с темнотой обнялись.Перемешана, смешана, выпитаПоколения целого жизнь.

Лишь глоточек на донышке братины,Да «братков» нескончаемый спор.И в душе незажившие ссадины,Кровоточащие до сих пор.



Что за время? Промчалось и минуло,Только отсвет багровый вдали.Сколько мальчиков, девочек сгинулоБез войны, на войне полегли.

Кто заставил их конными, пешимиВыходить на чужую стезю…Порубали друг друга, потешилиТех, кто нынче жирует вовсю.

«Покаянными» тешатся тостами,Но за кровь их никто не простит.Только тьма над глухими погостами,Только во поле ветер кружит…



Елена КЛИМЕНКО

БУДУЩЕЕ ПАХНЕТ ВЛАГОЙ

СТИХОТВОРЕНИЕ НА ЗАДАННУЮ ТЕМУ Лёве В.

Окно и у меня открыто.Но из него не видно крыш.Комар сюда не залетит,Хотя здесь Томск, а не Париж.Лишь горизонт в огнях дрожит,Да поезд по делам спешит,Пересекая леса чащу,Рифмуя речки путь блестящий.В окне, маяча силуэтом,Я вижу небо, вижу лето,Полёт на крыльях темноты,Часы луны и звезд цветы.

* * *Гадать на опавших чаинках,Мяукая в форточку ветру.Заезженную пластинкуОтправить другим – бумерангом.Сетями дождя-птицеловаПроцеживая снежинки,Искать, терять, находитьВесеннее свежее слово.

* * *Стеная в сетях новостей,Пугаясь нежданных гостей,Которые мифы – для рифмы.Тела их разбились о рифы…

Лес морем зеленым накатитИ поезд виляет прибоем.Стареют несшитые платья:Желтое и голубое.


* * *Будущее пахнет влагой,Проливаясь на бумагу, Лепестки срывая с ветокМокрыми губами ветра.Так прокралось в город лето.

* * *Синий дом, останься синим.Ты краснеть не торопись,У трамвайных гибких линийНаблюдая злую жизнь.

Окон взор забрось с пригоркаВ облаков голубизну,Монастырские задворки, Голубиную возню.

Носовым платком сирениСлёзы светлые утри.Стоя по колени в лени,В лопухах былых именийИ эскизности зари.

Воспари над грешным бытом,Над трамвайной суетойСтрочкою святой молитвы,Строек городских элитных Ахиллесовой пятой.

* * *Дни поздней осени – предчувствие зимы – Бодрят подмерзшие умы.Толкают в дом: чего топтаться на порогеЗемлянки иль дворца, норы, гнезда, берлоги?!Под неумолчный шум цепочка мелких нуждНас гонит по ВОДЕ, цепочке мелких луж,В которых тьма ввиду нехватки фонарей…Пока не захватил тебя Супер-Борей,Не очертил мелком и туч не нахлобучилНа Сеньку-город: шапка, валенки, тулуп…Приход Зимы законен. Он – не случай. Не уклониться от холодных губ.

ПОЭЗИЯ Елена КЛИМЕНКО


Так не тяни, скорее наступай. Возьми в полон, устрой нам снежный рай.Пошли на нас ленивое зимовьеВ обнимку с книгами, когда бы не с любовью.

* * *Краток период покоя-Белый заснеженный сон…Кокон сибирского кроя…С соснами в унисон.Так бы стоять и качаться Месяцы напролет,Радужное свое счастьеЗря сквозь ресниц хвойный лёд.

Из цикла «Cтихи к роману»1.Ходила в гости к абажурам,Вязала ветреным ажуромНить разговорную, скользяКуда не стоит и нельзя.Везла не воз, но зыбкий ворохЗабот и тот, кто был так дорог,Со знаньем тело ей терзал.И всех венчал ночной вокзал.

Звенел гитарною струною, Разлуку пел и хмарь ночную, Возвышенный обман тая…За перспективою туманной,За паутиной полустанковЖдала стальная колея.

2.На любовь всей жизни не тянула – Не союз и даже не предлог.В переулок тёмный завернула,Чтоб в кошмарный угодить уловМелкой дичью – птичкой ли, зверушкой. Мелких букв утруской и усушкой Балуясь и в родовых путях Красных громыхающих трамваев



Вместе с телом душу разрывая,Всё теряла, ничего не взяв.

3.Спотыкаясь как в «Зиме» Вивальди,Жизнь бежала мохноногою лошадкой.Счастье было словно «й» короткимИ неразрешимою загадкой.Горечью болгарских сигаретПахло состояние свободы.Ветер дул, скрипел небесным сводом,В ставни хлопал, кликал на тот свет.

4.То ли белой, то ль серой воронойПо кисельным кружа берегам,Уставала держать оборонуИ сдавалась на милость врагам.

Посвящение В.А.1.Рыцарь печального образа, липов цвет.Слепится-стерпится-слюбится…А если нет?

2.Твое безбрачие бело.Невинность пахнет душными цветами,Когда дожди гудят как помело,Гуляя над разрытыми кустами,И подпирают думами чело.Лемур глядит глазами-блюдцамиИ от судьбы ему не увернуться.

* * *Веник куплен, ужин съеден.В телевизоре МедведевГоворит, что будем жить.А когда, то знают боги.Серый кот, раскинув ноги,Как «ленивый полицейский» Поперек дорог лежит.



*** Поэтам Кузбасса

Нас не встречали стадионыИ к хлебу-соли не влекли.Плескалась речка в бликах сонныхИ одуванчики цвели.

Распластана, Сибирь лежала,И речь по ней рекой текла.Живая, а не из металла,Река из ветра и тепла.

И силовое поле солоРосло и свет цветов не сяк.Сияло солнце живословаВо всех возможных плоскостях. 27.05.2016

* * *На исходе коньяка канистра…То-то стали поэты речисты!

* * *Дай мне свой телефон недоверия

* * *воскресное утро и тычувствуешь себя стрелой,выпущенной в горизонт

* * *Мою башню уже не сорвет.В ней термиты проделали ход.Она в небо вонзилась иглой,Сан-Шапелью, ветвистой змеей.Разбираю ль готический сон,Штопаю ли носок,Не смолкает в часах песок,Водостоку любви в унисон.Пришивать облака скатам крыш.Небо порвано крыльями мыши.Шум ушел в высоту – прочь



Кровь ушла в глубину,Где еще на одну – Выше, старше, пустей – ночь

* * *Мой утерянный рай глубок –Ты не властен над ним, негативный бог,Не расплавить уз серебра,Закрепленных сульфатом натрия.Сколько «я» в соляном столбеВстретишь ты на пути к себе?

* * *Чашки горчат прошлогодним чаем.Чары кончаются – поезд отчалил.Чайки кричат.Что вы ждете от чаек,Дерзких и толстых,Чадящих отчаяньем.В чаще сомнений Блуждающих чаще,Чем утешаясь чем-то невинным?!Чайки не делятся на половинки.Лунные чашки море качает

* * *Два жирафа шли, обнявшись,И не знали, что смешныТем, кто их гораздо старшеНа две долгие зимы

* * *Стоит стеною огород –От бани до крылечка.И ягодой наполнен рот – Не вымолвить словечка.Кузнечик партию своюСтрекочет, не бросает.Ему вольготней, чем в раю,У старого сарая.Вечерней переправы дрожь,Река под мост укрылась…И сизой жимолости дождьВелик как Божья милость. с. Первомайское, июль 2016 г.



Николай КонининТЫ САМАЯ ЛЮБИМАЯ!

День был весенний, праздничный. За окном репродуктор, перекрикивая солнце и воробьёв, пел: «Страна моя, ты самая любимая». Мы с Бабой Оней наб-людали, как советские люди на Ленинском Субботнике приводили свою Страну в порядок – на душе было радостно! Дом наш имел форму буквы «Г» – «Глагола» – на пересечении улиц Короленко и Орджоникидзе, комната была угловая на самом верхнем этаже. Я с высоты своих 12 лет был на стороне Орджоникидзе, баба Оня из глубины своих семидесяти семи – на стороне Короленко.

Она оторвалась от вязания, поправила очки, усмехнулась: «Одному там де-лать нечего, а их полтора десятка».

Бортовая машина подъехала к очередной кучке. Два человека стали пере-брасывать мусор в машину; один ловко подцеплял совковой лопатой, другой пытался перегнать его – красной, штыковой. Мусор скатывался, в штыки про-тив мусора идти было неразумно, но ведь не это главное – важно, что все вме-сте! Остальные стояли, опираясь, кто на лопату, кто на метлу, разговаривали, смеялись. Было хорошо и весело. Красные банты – птички, раскрыв крылья, распахнутыми сердцами вырывались из груди.

– Баба Оня, как ты не понимаешь, это же праздник добровольного Труда! Раньше бедные были, потому что работали на помещиков – капиталистов, а сейчас всё наше.

– Коленька, не верь, кто не работал, тот и был беден. И склонилась над вязанием, указательный палец искривляла выбоина от

крючка. Крючки делала сама из вязальных спиц, надпили бородку и вяжи. На нитки – если был очередной шарфик, распускала ненужную шерстяную вещь. Для крепости приплетала свои седые волосы. Надо мной всё детство висела ра-дуга, только разноцветные полоски не вдоль, а поперёк, ну ведь это не главное.

Боня всегда была занята – не готовила, так стирала, не стирала, так шила на швейной машинке, ну а если просто сидела, то вязала. И обязательно рассказы-вала – сначала сказки:

– Прилетел Петушок – Золотой Гребешок, сел на прясла. – Куда, куда? – На присголаван, – и указывала рукой на спинку кровати. – Несёт меня Лиса, за синие моря, за высокие горы в далёкие края!А подрос – истории из жизни: – Жили мы в Иркутске, купили корову самоздравную, молока давала мало

– шесть бутылок всего. Молоко густое, жирное и сладкое, как раз для Ниноч-ки, мама твоя болезненная была. Корова – скотина неразумная, есть хочет и не понимает, что корову держать можно, а косить траву нельзя, да и как пой-мёшь этих людей. Сшила постромки, Митя (дедушка твой) тележку соорудил, запрягала корову и за город. На неудобицах, пустырях, лесных полянах накошу


ПРОЗА Николай КОНИНИН

серпом травы, спрячу в кули, сверху завалю хворостом и на корове – домой. Иногда Митя коровушку пас. Вечером возвращаясь, он заворачивал в пивную. Хорошо недолго, а бывало так – болезная ждёт, пождёт, да по ступенькам вниз, рогами двери поддаст и замычит во весь голос. И вся пивная смеется: «Дмитрий Иванович, соскучилась!»

Вкусно потянуло от духовки – поспели куличи. Баба Оня, отложив вязание, освободила головастых пленников из жестяных банок, помазала маслицем, на-дела блестящие глазированные шапочки. Включила электроплитку, поставила кастрюльку с луковой шелухой и всплеснула руками:

– Ох, горе горькое, яичек-то мало! Маленьким меня интересовало: – В кастрюльке «Горе луковое», а какое и где оно «Горе горькое» и с чем его

едят? – Коленька, сбегай к тёте Мане за яичками. Баба Оня открыла буфет, вчера принесли пенсию – двадцать один рубль

семьдесят копеек, положила три рубля в гомонок. – Намедни взяли пять и сегодня – пять, всего на три рубля. Спасибо не за-

будь сказать!Я снял с батареи штаны – сухие! Дотемна вчера вечером ходил на «Кон-Ти-

ки» (створке от ворот) по бескрайней Тихоокеанской луже в соседнем дворе. Вывернул пальто наизнанку – пусть сохнет, батарея на кухне, за столом – не видно, а Бонечка не выдаст! Штаны были аккуратно заштопаны на коленке, и когда успела?

– Не поносив плачёного – не поносишь злачёного, – так приговаривала ба-бушка.

Положил в сетку жестяную литровую банку с тряпочкой, чтобы яички не разбились. Телогрейка, кепка – нет, будёновка, и на улицу! Хранилась будёновка «ещё с гражданской, ещё с двадцатых годов». Звезда почему-то была синяя. Баба Оня «обшивала Красную Армию», вот она машинка «Зингер», на сундуке живёт – главное Бонино богатство.

Я проскакал по лестнице до первого этажа, Наташа Маленкова только успела прижаться к стене. Никто и никогда не остановит конницу Будённого, распахнутые крылья шлема били меня по щекам: «Знают польские паны, зна-ют псы -атаманы конармейские наши клинки!» Потом, в старших классах, нам скромно сообщили, что и будёновцы помнят панские штыки, а в тот момент я нёсся лавиной – не остановишь! В правом кармане по ноге стучала свинчатка, грузило для закидушки, отлитое в столовой ложке. Оружие, скорее, психоло-гическое, я его применял по назначению разы, но демонстрировал при случае. Пролетарские задворки чтили завет дедов – «Экспроприация!». «Кировская» шпана потребовала копейки, мотивируя тем, что у одного старший брат имеет приводы в милицию, а сам он ножевую отметину (в доказательство – задирал штанину). Другой козырял отцом-милиционером и отцовским ТТ. Я отвечал: «Мой отец топограф», но для них звучало – фотограф. Тогда я добавил, что вче-ра целился через оптический прицел карабина. Я произвольно соединил тео-долит с карабином, отец готовился к полевому сезону, и я действительно вчера


до ночи сидел под столом в засаде. Дискуссия затягивалась, и тогда свинцовый аргумент в моей рукавице перевесил все их доводы!

Во мне и на улице гремела музыка. Я бежал, в кармане позвякивала мелочь: «Неугомонный гомонок! Неугомонный гомонок! Значит, вот откуда слово «го-монок». Возвращать долг мелочью неприлично, но бабушке пенсию дали пятёр-ками и мелочью, так что «не до жиру», тем более что люди-то свои!

Якутск преображался. Праздники один за другим, скоро Первое Мая. Флаги и лозунги украшали улицы. Это правильно, что победили богатых. Я бежал на-прямую, на мне были сапоги, а в сапогах везде у нас дорога!

Тётя Маня жила в старинном купеческом доме. Раньше жил один купец, а теперь несколько семей, конечно – справедливо!

Тётя Маня открыла подпол, и мы спустились по лесенке. Курицы закудахтали: «Ишь ко – кой, ишь ко – кой, наших деток забирать!»

– надышались купеческим духом! Я выскочил от тети Мани, яички, надёжно перепеленатые, покоились в же-

стяной броне, правой рукой я контролировал свинчатку. Миновал «пролетари-ев», те издали погрозили: «Связываться неохота, в следующий раз попадёшься!» А мне надо было спешить – Боня собиралась в «церкву» на ночную службу. Я ни в какого Бога не верил – глупо. Володя Ульянов не верил, а Ленин, хотя бы и маленький, всегда прав!

Боня ждала за накрытым столом. Жареная картошка – вкуснотища, только недосоленная. Я вилкой подцепил пластик и макнул в солонку. Боня останови-ла меня: – Коленька, когда разбойники делили плащ Христа, они торопились и макали лепёшки в солонку. Посоли щепоткой.

Я поел на скорую руку, вернее, на скорый язык, нет – на скорую вилку! Вставая, повернулся левой стороной. – А это что такое?Мою щёку с запада на восток пересекала длинная, как Лена-река в верхнем

течении, засохшая царапина. – Ну-ка, йод и ватку неси … И рука располосована, дрался? – Не-е-ет, через забор. – Неси стрептоцид, пергаментную гумагу (и слово колидор говорила непра-

вильно), марлю. Захвати иголку с ниткой. – Белую, чёрную? – Белую, чёрную далеко на тебе видно будет.Бонечка, смеясь, растолкла таблетку стрептоцида, посыпала ранку, оберну-

ла бумагой и стала бинтовать. – В Эльдикане у меня пёстренькая курочка квёлая стала, а потом и зады-

хаться надумала. Прощупала ей горло, комок какой-то, рубить голову жалко – несушка хорошая. Надо операцию делать! Перевернула вниз головой, она глаза и закатила, положила на стол, ощипала горло. Ножницы спиртом облила, раз-резала горло, а зоб зерном забит, прочистила, зашила (иголку с ниткой тоже в спирт окунула). Горло чистой тряпочкой перевязала, дён через пять она яичко снесла.

Бонечка поцеловала меня, ткнула казанками:



– До свадьбы заживёт! Тем временем «горе луковое» забурлило, яички сварились, окрашенные лу-

ковым пером. Боня положила их в хозяйственную сумку вместе с куличами и кутьёй.

Хозяйственная сумка, как и большинство подобных вещей в доме – коврики, подзоры на кроватях, рубашки и штанишки – всё делалось Бабой Оней. Верх сумки – «защитна гимнастёрка», подкладка – «чёртова кожа», всё что осталось от синих линялых американских штанов. (Может – Ленд-лиз, а может ещё и Лена – Голдфилдс). Вещи американцы присылали не новые, у самих «Великая депрессия» только что закончилась. У Бони в сундуке хранились отрезы мате-риала и хлопчатобумажное платье машинной вязки с маленькой заплатой на подоле. Какая-нибудь постаревшая Скарлет О’Хара пожертвовала его сражаю-щейся России.

А в семидесятые я опознал изнанку сумки – «джинса». Джинса! Знай рань-ше, я бы из неё хоть кепку, хоть панаму бы «сообразил» – «фирма»! Как говари-вал известный персонаж: «…и на машинке могу, и вязать могу».

Бабушка к «друзьям на Ушакова» (так мама называла Бонечкины походы в церковь) ходила не часто, молилась и утром, и вечером: «Матушка, Царица Не-бесная, Пресвятая Богородица, спаси и сохрани Коленьку».

Я помог Бабе Оне донести сумку до остановки. Ждали автобус, холодало. – Коленька, застегнись, как ширмач стоишь, простудишься. Сама она предусмотрительно одела «собачью» доху. Я по бабушкиным рас-

сказам даже знал имена некоторых: Ночка, на подоле Муха. – Коленька, ещё тебя в «памятухах» не было, знакомые уезжали: «Анисия

Николаевна, возьмите Муху, не переживайте, она не только себя, но и вас про-кормит». И верно, что-нибудь да принесёт, сядет у порога и смотрит – смех и грех. И ведь отучить никак не могли!

Я смотрел на плакаты, на флаги. Красный цвет – символ нашей Революции, нашей Страны. Красное знамя, Красная звезда, Красная площадь – цвет проли-той крови, пролитой за Трудовой народ!

– Боня, а почему яички красные? – Кровь Христова! Смертью Смерть поправ, вечную жизнь нам даровав! – Он был за бедных? – Иисус Христос принял смерть за всех – и бедных, и богатых. – И за тех, кто его распял? – За всех! – И за нас? – Да!Бонечка поцеловала и перекрестила меня. Детство и юность мои продолжаются в Якутске, в доме прописанном ли-

терой «Г» (человек показывает дорогу). И так ли важно, что дома уже нет, я смотрю на мир с высоты «Глагола» моего детства – глазами Короленко, Орджо-никидзе и Бабы Они!



Ольга КОМАРОВА

ПРАВАЯ РУКА – РЕЧЬ

ДЕТСКОЕ

Как учили – так и стало, дело было в лоне Речи:правая рука – Река, левая рука – Лес.

Ложе – лошадь,спинка – отчим.Кнут и пряник.Не перечим.Правая рука – Речь.Левая рука – Ложь.

Так и ходимлевой – правой.Так и машемправой – левой.Правая рука – Жизнь.Левая рука – Смерть.

ЦАРИЦА БОЛОТ

В тайге горючей,втайне желанныймне повстречался Лось буланый.В рогах он нёс Булонский лес,высокий посох благоуханныйи пёстрый пояс лесных принцесс.

И Лось венчал меня на царство.Царицею болот назвал.Делился знанием-знахарством,целил и раны заживлял зверям, и духам, и царице –нет-нет, да пятку уколю, – и всякой сойке и кунице,бурундуку и глухарю.


ПОЭЗИЯ Ольга КОМАРОВА

Таёжный дух, Упырь болотный,Лешак и полевой Шишокчерез кикимор и моритварпускали по тайге слушок:что, мол, царица – подставная, и нету права у неё:её корона – травяная, а трон – болотное гнильё.И я не топнула ногою(ведь Топь-страна тебе не плот!) –домой – с короной травяноюда с комариною фатою,по кочкам-кучкам,волком воя –покусанною, но живою – пришла –царицею болот!

САДЫ ДИАНЫ

В запущенных садах который годНикто не гуливал. Вселесая ДианаЗабыла отсчитать: закат, восход.И время встало там, вполтрезва иль вполпьяна.

Не трогает уснувшие листыНи птица умная натруженным крылом, Ни ангел, пролетающий на службу, Ни конь копытом, ни поэт стилом.

Зачем-то средь тоскующих дубравЗакат оставлен был на фазе увяданья.На фазе выдоха и тёмного страданья, На скору руку. Не прибрав

Тропинок и сухих оврагов,Богиня двинулась неведомо куда.Ни шороха. Ни шёпота. Ни шага.

Зачем Богиня здесь полуприкрыла дверь?Куда она одна теперь, без Сада?Кто в её списке горестных потерь?Кому тот список пополнять не надо?


БУМАЖНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК

Словно лопнула струнка, – сижу в сторонке, гляжу сторожко.Я – человечек маленький:головка – пузико-ручки-ножки.Я – человечек бумажный:ручки – крылышки,ушки – пропеллер.И, что единственно важно:человечек я певчий.

Только представьте себе это чудо:бумажный человечек летит, поёт!..Ему не страшны никакие простудыи крики снизу, что он идиот.Ему не страшно, что дует ветер.Дунул – и нет его!Зато – пел.И, если ты бумажного встретил, – значит, и ты чего-то успел.Бумажные человечки – смешная формация:недолго живущий летящий народ.Но как украшают белковые нации:поют и летают круглый год.

ПРОЩАЙ, СОВОК

Шёл совок с авоськойза буханкой хлеба.В брежневскую порувсякий так ходил.Вдруг – сосед с сосиской, с полбутылкой водки.Если сроду не пил-сразу бы запил.

А куды? В киношку?Во дворе – в картишки?



У жены, как правило,голова болит.На дворе прохладно.Бегают детишки.У кого под ложечкойда не засвербит?

И совки киряли,головой кивали.Своего соседа всякий уважал.Водки не хватало – за угол бежали.Если ты не бегал, – значит, уж лежал.

Годы миновались. Новая Россиябуржуазно пыжится изо всех витрин.Где совки с авоськой?Лишь бомжи косые.Где сосед с сосиской?Вовсе откосил.

Вроде бы не жалко:зоны с автоматчиками.Коммунизм отдельный –только для ЦК.Ну, тоска случаетсяо бычках в томате.О кулёчках с мятноюв потных кулаках.

Мы-то были живы!Были мы нелживы.Честно мы уважили мир – труд – май.А теперь-то жизнина алтарь наживы положили заживо.Прощай, совок, прощай.




ЧУКОТКА

Ни для кого не остаётся местав судьбе.Я – из другого теста, я – не невестатебе.Да, мы не пара. Мы не пара.Не пара мы!Мы как татары из-под Самары с фанфарамисочтёмся славой. Залижем раны.Построим дом.И я – такая – и без охраны, – где по льду, где – подо льдомпройду проломленной подводной лодкойи всё сломлю.Материк! Материк! Я – Чукотка!Люблю! Люблю.

БАНДЖО

Неподстрижен, неподкупен,не побрит, в жёлтой кофте и с кудлатой головоймузыкант на табуреточке сидит и из банджо извлекает – боже мой!.. – души!..предков, не ушедших никудаи витающих как птицы среди нас.Души деток, не рождённых никогдаи проявленных в сиянии влажных глаз.Души тех, кого мы любим, но молчим.И они молчат и любят нас.Души ангелов, к которым мы стучимс табуреточки,на банджо,в этот час.



БЯКУШКА

Я дважды мать,многажды бабушка,и Божьей волею – поэт.Но для страны – букашка, бякушка:как не было меня – так нет.

Мои низины заболочены,пожары жрут мои дома…И где сыны мои и дочери?Сума их гнёт? Гнобит тюрьма?

Меня сачком ловили – бабочку,за мной охотились гурьбой,но душеньку букашку – бякушкуя сохраняла за собой.

И воровали, и растаскивали, и норовили расклевать,и жгли огнём, ножом напластывалимне душу – Бога, душу – мать.

Но я многажды стану бабушкой,да и прабабушкой, ей-ей!..И уж потом букашку – бякушкусниму с заслуженных костей.

* * * Листья, листья, – да вдруг снежок.Быстро-быстро летит возок.Эй, купчина, слезу утри!Пронесёмся на раз-два-три!по Мильённой, – да прыг в шинок, у камина согреешь бок!Зычный голос летит с облучка, и рука у возницы крепка!..Вороная кобылка летит, Да ледок по-над речкой блестит…Да. Троллейбус. И век не тот.Первый снег по проспекту идёт.



ПТИЦЫ

Ни на секунду меня не признаетЗелёная птицадочерью счастья и ласки,подругой судьбы безмятежной.

Синяя птица отчаянья часто кружитсянад головою моею,над городом белоснежным.

Гордая Чёрнаямне раздаёт полнолунья,время отмеривает,секунды по чашечкам мажет.

Дикая Краснаястрастью когтит меня гневно, – словно невольницу вывели на продажу.

Птица Оранжеваясемью мою холит и множит.Горсточку семечек бросишь ей – новые детки.

Белая птица надежду несёт бестревожно,сны охраняет,бессонниц сажает по веткам.

Жёлтая птица,о Жёлтая птица измены, ненависти, перемен и обманов!..

Жёлтая птица стать Золотою стремится.и осенит, охладит, остудит мои раны.

Томские писатели поздравляют Ольгу Григорьевну с юбилеем и желают ей новых творческих успехов!


Иван КрискевичРАССКАЗЫ О ПРИРОДЕДо пенсии я работал врачом-невропатологом, сейчас полностью окунул-

ся в природу, часто провожу время в лесу, в березовых рощах, в милых моему сердцу полях. Увлекаюсь рыбалкой и охотой.

Рассказывая о букашках и зверушках, о бескрайних просторах родной земли, ее речках и речушках, получаю ощутимую радость. Если кто-то, про-читав мои зарисовки, станет добрее, мягче, человечнее, значит, пишу я не зря.

А ДАЛЬ ЗОВЁТ И ЗОВЁТ

Я схожу с электрички на одном из любимых полустанков. Вот и долгождан-ная придорожно-лесная полоса из стройных берез, скромных серо-зеленых осин, окруженных хороводом подлеска. Вся эта зеленая рать, в кронах-косын-ках, разбежалась полянами, перепрыгивая через канавы, полевые дороги, добе-жала до горизонта и далее – все невозможно охватить взором.

Неторопливо иду по тропе, заросшей невысокой травой, осыпанной опав-шей листвой. За расстегнутый ворот рубашки украдкой проскользнул нахаль-ный, прохладный, бодрящий ветерок.

Даль зовет и зовет, как песня, как сказка, как любовь. Она притягивает: «Иди, смотри на бескрайние подлески, тихо шепчущиеся от легкого дуновения ветерка, на поляны, заросшие стареющими буйными травами, на шелестящие березы, на осины, трепещущие перед уже недалеким сентябрем».

Ели зовут: «Путник, умерь свой шаг, остановись, отдохни под вечнозеленым шатром, напейся пьянящего живительного аромата. Пусть неторопливыми, с отдыхом, будут твои шаги, а румяное лицо улыбается чаще наступающей осе-ни.»

В такие минуты я безмерно благодарен нашим воинам-ветеранам, защит-никам Родины, старшим поколениям не только за то, что защитили свой народ (меня и вас, читатель), но и за то, что отстояли наши просторы с бескрайними полями, густыми лесами, это голосистое и прекрасное царство Родины, ее сады, поля, леса, без которых земля – пустыня. Низкий поклон вам, воины-герои, за-щитившие прекрасную и единственную Россию.

ВЗАИМНОСТЬ

Весна пришла. Снег на полях «садился», насыщаясь губительной для себя влагой. «Носы» бугорков, территория вокруг них, самые малые возвышенно-сти лишились снега, но не просохли, покрываясь ледяной корочкой в утреннюю пору.


ПРОЗА Иван КРИСКЕВИЧ

Дни бегут. Весна действует решительно и настойчиво. Наконец, беспощад-ное время и солнце оставили на земле отяжелевшие, осевшие пятна снега в укромных, малодоступных для солнца и тепла местах.

Почва, пропитанная талыми водами, увлажнив корни умерших прошлогод-них трав, кустов, деревьев, стонала и брызгала при каждом шаге путника.

Старый сад, охвативший такую же ветхую, перекошенную крышу, стере-жет ее покой многие годы. Плодовые деревья, кустарники, заросшие травами, в хмуром одиночестве лишились внимания хозяев, ушедших в мир иной. Многие годы не прикасалась к ним теплая, заботливая рука хозяина.

У дома стоит раскидистая береза, в меру возможности прятавшая в своих голых ветвях скворечник. Кто, когда прикрепил к дереву добротную квартиру для птиц.

Незаметно из почек березы начали зарождаться листики. Налившись белой сладкой кровью, береза стряхнула зимнюю скованность. Каждой своей клеточ-кой чувствовала, что жильцы – ее друзья – в пути, считанные дни остались до встречи. Береза с нетерпением ожидала их, она словно говорила: квартира сво-бодна, я с нетерпением жду вас, только вас, родные.

Убежден, за многие километры скворцы слышали призывы березы, храни-тельницы их домашнего очага. Они ответили и были уверены, что дерево слы-шит: «Мы торопимся, напрягаем последние силы, время на отдых сокращаем. Остались до встречи считанные дни, жди нас». И они были услышаны. Кудрявая приободрилась, расправила крону, замерла в томительном ожидании – и встре-ча состоялась. Наконец, пара благородных птиц, долгожданных, уставших, го-лодных, но счастливых, что благополучно закончили изнурительный перелет, опустилась на знакомые ветви. От восторга, радости нервная чарующая дрожь пробежала по сучьям, стволу, достигла корней, которые увеличили всасывание чистых, как слеза, соков, наливая энергией, силой березу. От встречи с птицами, от нахлынувших эмоций она задрожала невидимой дрожью, направляя биовол-ны в окружающее пространство, оповещая растущую в округе ветвистую бра-тию: «Скворцы прилетели, долгожданные хозяева дома».

Гости, тут же, у скворечника, запели простые, но обворожительные песни любви и счастья, адресованные друг другу, пернатым собратьям, живущим в окрестностях, и, естественно, белоствольной хранительнице семейного очага. Береза, ощущая прикосновение шершавых подушечек лапок к своим слегка по-качивающимся ветвям, слыша звонкие мелодии хозяев скворечника, млела от любви к черным, словно ночь, пернатым.

Не отдохнув в достаточной мере от перелета, принялись заниматься неот-ложными делами. Скворцы многократно слетали на землю в поисках строи-тельного материала для обновления гнезда, пропитания. Затем вновь взлетали, садились в кроне, и все это повторялось.

Время бежит, торопится, укорачивая число летних дней. Подрастали птен-цы, пищащие, вечно голодные. Родители «сбились с лап» в поисках пищи. Ап-петит птенцов не имел предела. Они росли не по дням, а по часам, торопясь стать на крыло. Когда малыши подросли, выбирались из скворечника, усажива-лись на соседние ветви, прикосновением лапок, громким писком, трепетанием



крылышек возбуждали, умиляли березу. К этому времени она раздобрела, наки-нула роскошный зеленый сарафан, скрыв белую наготу и смотрящие в стороны сучья-ребра. Одновременно надежно спрятала и дом бесценных гостей, и их потомство от опасных голодных глаз.

Когда молодые покинули скворечник, натруженные крылья родителей по-лучили отдых. Скворчата вместе со взрослыми улетели мужать, набираться сил на лугах, полях, уходящих вдаль, в неизвестность.

Незаметно прошла неделя, за ней – вторая, береза не получала сигналов от своих уже бывших жителей. Она начала испытывать гнетущую тоску по ним, подчас невыносимую. Она начала распространять в разные направления при-зывы, говорящие о душевном состоянии, не зная другого способа, как изба-виться от тоски. Возможно, она чувствовала, в какой стороне в данное время находилась пернатая семейка, туда и посылала больше зовущих сигналов? Кто знает. Но, думается, они достигли птиц, воспринялись как зов, крик о необхо-димости встречи.

Отец семейства не выдержал доходящих до них тоскливых призывов, под-нялся на крыло и полетел на встречу с деревом, которое, в определенном смыс-ле, можно считать матерью, берегиней семейного очага. Он опустился в крону – и началась «беседа» о чем-то душевном, известном только им одним. «Погово-рив», скворец возвратился в семью. Подобные встречи за летний период прохо-дили неоднократно, но не так часто, как хотелось обоим.

Осень подкралась, как рысь на мягких лапах к добыче. Последний раз се-мья птиц прилетела с полей, опустилась на сучья, тихо и грустно разговаривая между собой, с березой о том, что пришло время прощаться, оставлять един-ственную и неповторимую родину. Зеленая красавица почти незаметно для ра-стущих невдалеке деревьев и кустарников склонила вершину-голову, опустив ветви, роняя единичные желтые листья, появившиеся в ее одежде, на начав-шую остывать землю. Береза слабеющим голосом пыталась рассказать птицам о своих чувствах, но не было сил и слез, чтобы высказать свое горе пернатым да и себе. Птицы не услышали дерево-берегиню и начали собираться: слишком длинный и опасный путь в чужие далекие теплые края. Птицы поднялись, со-вершив прощальный круг над березой, усадьбой, шумя упругими торопливыми крыльями, и исчезли вдали.

Погружаясь в дремоту тихим, не слышным соседям-деревьям голосом (мо-жет, слышным, но не понятым) прошептала: «Как хочется спать!.. Как далеко они улетели, кто скажет?» Наступил провал в активной жизни, дерево оказа-лось во мраке и безмолвии. Для березы наступила стылая, глухая пора. Нередко морозный ветер гудел в кроне, содрогая ее до основания, стуча сучьями, слы-шимыми на расстоянии, сбрасывая снег, который накапливался вновь в тихие снегопады. Скворечник, укрытый белым знобящим покрывалом, хранил без-различное молчание.

Береза дождется: запоет однообразная капель, падающая с таящего снега, лежащего на ветвях – весна придет.


ВСТРЕЧА НАКОРОТКЕ

По простенькой песне-выкрику – «кик!» – услышал, а через несколько секунд и увидел: летит в мою сторону долбёжных дел мастер – большой пестрый дятел. Вот он, тормозя, гулко ударил коготками в кору, выбивая тупой звук – «тук!», словно влип в сосну, недалеко от меня растущую. Повел головой с красной ша-почкой на макушке влево-вправо, громко стукнул крепким клювом раз-другой в дерево и замер на мгновенье. Затем начал прыжками смещаться в стороны, од-новременно нанося частые и разовые удары клювом, не забывая об отрывистой песне: «кик!». Через некоторое время дятел снялся с сосны. Видно, за недолгое время обследования врачевателю древесных тел стало ясно: «поживиться здесь нечем, ошибочка произошла, однако». Несколько бросков в глубину воздуха, и птица скрылась между деревьями.

...Короткая встреча – всего-то минута-другая. Но эта чудо-птица оставила в душе моей память о себе, как неброский цветок в поле, как чистый родник, затерявшийся в лесу, как набухшая почка, готовая вот-вот превратиться в зеле-ный листок, как... Одним словом, всё то, что называем мы матушкой-природой, которая врачует наши души.

Как-то весной я встретил Анатолия Ивановича – рыбака, охотника и инте-ресного рассказчика всяких баек на тему страстных своих увлечений. Зная эту его слабость, напросился к нему на чай в надежде услышать очередной рассказ из охотничьей или рыбачьей практики. И не ошибся в своих ожиданиях. Вот что он мне поведал.

Жил я тогда на земле Кузбасской в одной деревне. Друзья у меня были на порядок старше меня – участники войны. Называли они меня не иначе как «сы-нок» и всеми возможными и невозможными способами подогревали во мне лю-бовь к природе, учили основам охоты, рыбалки и житейской мудрости. Они-то и посоветовали мне приобрести пойнтера как наиболее подходящую для охоты в наших полевых условиях собаку.

И я внял их совету. Поехал в новосибирский питомник и купил там щенка с готовой уже кличкой Дей. Собачья порода эта обладает врожденным охотни-чьим инстинктом, который, конечно же, надо развивать. К чему я и приступил летом, когда щенок уже подрос и внешне походил на взрослую собаку.

Стоял погожий денек, когда я вывел из гаража свой «Ковровец». Постелил на бензобак мешок и скомандовал Дею: «Место!». Но он и ухом не повел, пришлось самому усаживать собаку на бак. Жена Клава села сзади, и «Ковровец» понес нас в поле. Приехали к намеченной цели. Мотоцикл я убрал в кусты. Жене вручил поводок, который обхватывал шею Дея, а сам стал стрелять в воздух. После каж-дого выстрела собака устремлялась вперед, таща за собой и хозяйку. Когда и та и другая уморились (жена больше, конечно), дал команду Дею: «Лежать!». Но, как я и предполагал, собака на нее не прореагировала. Пришлось опять самому укла-дывать щенка. Понадобилось не менее 10 поездок, чтобы Дей усвоил самые про-стые команды: «сидеть», «лежать», «место», а вместе с ними и «пиль» (в нашей компании принято направлять вперед четвероногого друга данным словом).



Незаметно наступило и открытие сезона охоты «по перу». Я выбрал подхо-дящий день и стал собираться на охоту. Приготовления заметил и мой пойнтер. Он ходил следом за мной, волновался, временами повизгивал. И вот все собра-но в дорогу и уложено: рюкзак, ружье, патронташ. Дей, не дожидаясь команды, прыгнул на свое законное место – бензобак все того же «Ковровца». Мотоцикл взревел, и через полчаса мы оказались у скошенных хлебов с островками осин-ника, березняка, кустарников, охваченных высокими травами.

Дей, спрыгнув с мотоцикла, побежал по краю поля, а я, приготовив ружье, направился вслед за ним. Вскоре увидел собаку в стойке. Дей сделал шаг вперед, и прямо из-под его носа рвет воздух перепел. Выстрел оборвал стремительный полет. Дей подал птицу, осторожно держа зубами лапку. Затем сел у моих ног, ожидая команду. А я тем временем не торопясь осматривал первый трофей. Птица нагуляла вес, зажирела, кожа на тельце туго натянулась, просвечивая желтизной. В месте попадания дроби разбежались «лучики», словно камушек в стекло ударил.

Поехал дальше по жнивью, время от времени останавливаясь при виде со-баки в стойке. К концу охоты на сей раз в ягдташе оказалось пяток отяжелев-ших птиц. Молодец, Дей!

Собака оказалась умной. В этом убеждался я не раз за сезон охоты. Вот од-нажды пробирались мы с ним сквозь густую траву по краю отвесно падающего метров на 70 обрыва, вдаль – конца не видно. Внизу бежала река Томь. Дей впе-реди – в поиске. Вдруг рядом с ним взлетает перепел и направляется в сторону. Мой выстрел прервал этот полет, птица упала за обрывом. Достать ее надежды не было. Но Дей бросился вперед. Напрасно я кричал: «Нельзя! Назад!». Он вер-нулся через четверть часа, и не пустой – с добычей, держа птицу в зубах. Как он смог достать перепела, для меня так и осталось загадкой.

Стояла осень, но было тепло. И я решил поучить своего четвероногого друга доставать из воды убитых или раненых уток. К лапке раненого чирка привязал тесемку, другой конец закрепил за вбитый на берегу большой лужи колышек, а птицу посадил в эту самую лужу. Направил собаку за уткой. Она подошла к воде, чирок в это время нырнул. Дей с удивлением уставился на меня, словно спрашивая: куда исчезла птица? Но через некоторое время утка вновь появилась на поверхности воды. До пойнтера, видно, дошло: симулирует, не утонула. И лохматый охотник устремился к воде. Войдя в лужу, стал отчаянно бить лапами по воде: бац, бац, бац... Но выгнать утку на берег, как ни старался, не смог. При-шлось вытащить чирка из лужи. Но на этом тренировка не закончилась. Чирка, к лапке которого была привязана веревка, опустил на сей раз в реку (она нахо-дилась рядом). Она уплыла, натянув веревку. Сам разделся, зашел в прохладную воду, произнес команду «пиль!» и поплыл. Собака, услышав команду, тоже ока-залась в воде и, доплыв до меня, положила передние лапы мне на плечи, видно, решила ловить чирка с комфортом. Через минуту я, достав утку, поплыл к берегу вместе с Деем, который забрался ко мне на спину. На берегу отчитал пса, не же-лающего ловить птицу, помахивая при этом пальцем перед его носом. Дей как-то стих, понуро смотрел на своего хозяина, переживая свою оплошность. На этом беспардонное плавание за утками на плечах хозяина закончилось.



Со временем из Дея получился знатный добытчик дичи, без которого я уже не мыслил охоты.

ДЕЙ И ДЕТИ

Подрастали у нас два сына: старший Витя, четырех лет, ходил в детский сад, младший Тима, двух лет, находился под присмотром моих родителей.

Незаметно подкралась зима. С наступлением холодов работы у Дея заметно убавилось. Сердобольные дети ходили за мной и жалобно просили: «Папа, не ходи с Деем на охоту, не отправляй на улицу, он почти голый, холодно ему!». Как не понять малышей – и Дей оставался дома.

Когда возвращался старший сын из садика, после ужина начиналось стол-потворение. Дети, собака кувыркались на полу, ползали друг по другу, не разби-рая, кто вверху, а кто внизу. Куча копошилась, толкалась, падала, хватаясь друг за друга. Дей взлаивал, вертелся среди детей.

Я садил Дея на цепь у будки, стоящей под хозяйскими постройками. Он про-тивился насилию, прыгал, жалобно стонал, всем видом показывая, как против-но сидеть на гремящей цепи, позорящей его, Дея, достоинство, сковывающая свободу. Поведение его говорило, что хозяин – человек жестокий, без совести, но собачья этика подсказывала, что необходимо страдать, но терпеть. Но слаще сосиски для него были встречи с детьми, которые при каждом удобном случае снимали ошейник с цепью, и начиналась совсем другая жизнь.

Часто, когда родителей не оказывалось дома, Тима с Деем играли в комнате. Ребенок пытался научить собаку простым вещам, но у него никак не получа-лось – неважным учителем оказался внук.

В один из дней бабушка вышла во двор наводить порядок. В горнице оста-лись играющие внук с Деем. Возвратившись, она заметила, что парочка спала на диване: Тима обнял волосатого друга и сопел ему в ухо.

Бабушка временами ходит к соседке «на чай». Она велела Тиме играть, но не позволять себе лишнего. Тима заявил, что порядок будет сохранен. Как и ранее, поверив малышу, со спокойной душой ушла. Пришло время оставить привет-ливую подружку. Зайдя в дом, она обомлела: в горнице царил страшный бес-порядок – половики помяты, скатерть со стола валяется на полу, рядом веник и ведро. У дивана на полу спит Дей, а внук, уронив голову на живот собаки, свернулся калачиком. Бабушка улыбнулась, решила не будить и направилась на кухню.

Конец зимы, весна пролетели в приготовлении рассады, в изнурительной до ломоты в спине работы в огороде. Дни уходили стремительно, незаметно. Раз-личить границы между весной и летом невозможно. Наконец, грядки обильно зазеленели, цветы засверкали радугой.

В один из летних дней Дей находился в доме. Бабушка, которая относилась к нему с любовью, собралась готовить обед. Она спустилась в подпол, положила в кастрюлю соленой капусты, поставила на пол и начала набирать овощи. Ког-да поднялась наверх, кастрюля с капустой оказалась пустой. Из-за угла, обли-



зываясь, выглядывала собака. Такие случаи были не единичны. В дальнейшем, осенью, когда подошел сезон охоты, без угощения капустой ехать на луга Дей не соглашался.

Через два года у пойнтера появилась подружка, живущая на соседней улице, у которой временами Дей оставался на два-три дня. Я случайно узнал, что у них появились три щенка. Хозяин суки был мне не по душе. При неоднократных встречах на улице я здоровался первым, будучи воспитанным, уважая старших. Он смотрел на меня недобрым холодным взглядом, отвечал невнятно, направ-ляя в лицо колючие, неприветливые глаза, тут же отводя их в сторону. Я не со-мневался, что этот человек неискренний, таит в голове дурные мысли и спосо-бен на нехорошие поступки. О таких говорят: носит камень за пазухой.

В очередной раз Дей возвратился домой через неделю, вечером. Зашел в кух-ню и тут же упал на пол. Появилась пена у рта, рвота, судороги, частое дыха-ние. Проснулись дети, прибежали к четвероногому другу. Они заревели в голос, прижимали его лапы, голову к груди, пытаясь поднять, заглянуть в глаза. Дети надеялись, ждали, что Дей встанет, лизнет шершавым языком лицо, губы, руки. Казалось, для них нет на свете больше и страшней трагедии, чем болезнь соба-ки. Не было сил привести их в чувство. Наконец, нам удалось уложить детей в постель. Я кое-как водой с марганцовкой промыл Дею желудок, дал необходи-мые таблетки. Вскоре собака уснула.

На следующий день Дей проснулся, с трудом приподнял голову и тут же ее уронил. Дети, узнав, что Дей жив, прибежали из комнаты, уселись рядом, на-чали гладить, говорить ласковые слова, радуясь благополучному исходу. Они принесли молоко, накрошили в него булку, поднесли сосиску. Собака начала есть угощение, но совсем немного – слишком слаб был организм.

К обеду Дей начал вставать, шатаясь при этом из стороны в сторону, затем вновь ложился. Постепенно аппетит нарастал, и через три дня Дей уже самосто-ятельно вышел на улицу, приведя в ликование детей. А через неделю все напа-сти были позади, Дей снова стал прежним.

Осенью мы продолжили успешно охотиться на наших угодьях.

ЧАЙКА НА ЛЬДУ

В марте я ехал в Томск по своим делам. В вагоне находилась группа рыбаков, среди них – мой товарищ Геннадий. Он рассказал случай, который произошел в прошлом году во время рыбалки.

Зима добежала до середины декабря. Мы с товарищами сели в машину, пое-хали на Скалу рыбачить. Так называется высокий крутой берег речки в Яшкин-ском районе.

Когда серость начала борьбу с темнотой, рыбаки спустились с берега вниз на лед и начали бурить лунки. Вскоре появилась первая плотва. Пойманная рыба после двух, трех прыжков застывала – мороз минус 20. Время незаметно шло, улов у каждого увеличивался. К обеду рядом с нами на льду выросли небольшие кучки белой рыбы. Вдруг с небесной высоты бесшумно опустилась чайка, все



бросили рыбачить, стали с изумлением смотреть на нее. Птица находилась в метре от меня, и я хорошо ее рассмотрел. Размером не больше рябчика, ладно сбитая, компактная фигурка. Ухоженное оперение отливало матовой белизной, плотно прилегало к телу, образуя удивительно привлекательное создание. Мне показалось: это не чайка, а волшебство в птичьем обличье.

Любуясь, я понял: природа создала необычную птицу. Для меня чайка – ан-гел в белом облачении. Особенно сказочно смотрелась она на льду в зимнюю дикую стужу. При виде ее дух захватывал, и я подумал: «Неужели этот бесцен-ный подарок для души наяву, а не сон?». А птица, слетев на лед, вначале ос-мотрелась, затем подошла к ближайшей кучке с рыбой, захватила одну из них клювом, пробуя «на зубок», вскоре уронила на лед. Затем подошла к другой – и все повторилось. Рыба была тверда, как кость, которую невозможно согнуть, сломать, проглотить. Тонкий клюв не способен на подобные «подвиги». Разо-чаровавшись, чайка направила свой взор на каждого из нас поочередно. По-ви-димому, голод мучил ее. Весь вид птицы говорил: «Люди, я есть хочу! Помогите моей беде, поймайте для меня рыбку! Я прилетела, не испугавшись вас, от го-лодной жизни!».

«Она нуждается в свежей, не мороженой, лучше живой рыбе! Почему сижу, теряю время?» – спохватился я и неслышимым для друзей голосом стал про-сить, умолять Всевышнего, Господина Случая, кого угодно: «Дорогие, бесцен-ные, помогите поймать рыбку! Я не хочу, чтобы чайка улетела голодной!». И чудо – меня услышали. Я извлек из лунки трепещущегося чебака, бросил гостье. Она схватила его со льда, захватив посередине клювом, словно пинцетом, и про-глотила. Я вновь опустил мормышку с опарышем в воду. На этот раз вытащил приличную рыбу, среди нас, рыбаков, говорят – «четвертная», положил рядом с птицей. Чайка подобным образом закусила и второй. После сытного завтрака через 2 минуты чайка поднялась на крыло, долетела до крутого берега, исчезла за ним в направлении кустарников, где, по-видимому, спряталась в снежных, сугробах или под упавшими на снег ветвями тальника.

.

ЗА ОДНИМ СТОЛОМ

IТри года назад в один из хмурых осенних дней от полустанка, куда я приехал

на электричке, направился к ближайшему кустарнику, затем – к следующему, чернеющему вдали. За ним прозрачный березняк не был удостоен моего вни-мания. Пересекаю елань, впереди лесной массив, границы которого не опре-деляются. Иду между раздетых деревьев, кустарников, обходя упавшие в про-шедшие годы деревья, сучья, основательно просохшие, заросшие травами. На всем пути сопровождают меня серая растительность, земля, покрытая жухлой травой, серое небо. Унынию, запустению нет конца. Среди мрачного ландшафта вдали мелькнуло белое пятно. Я решил узнать, что это могло быть, и напра-вился к нему. Подхожу ближе и вижу – белизна неправильной округлой формы размером с шапку расположилась на стволе осины. Не было сомнений – по ряду



признаков дерево упало летом, корни его оказались слабыми и не выдержали порывов ветра. Сучья на нем не успели просохнуть, листья свернулись, но не опали, кора выглядела сравнительно свежей. В недоумении подумал: неужели зайчишки принялись закусывать корой осины, рановато. До выпадения снега съестного в лесу достаточно. Для подтверждения своих мыслей обошел вокруг лежащего дерева, но «визитных карточек» косых – крупного «гороха» – не обна-ружил. Осмотрев съеденную кору, убедился, что виновниками оказались мыш-ки. Края коры по окружности имеют множество мелких отметин от их зубов. Не только кора, но и верхние влажные части древесной основы оказались также им по вкусу. Создалась видимость, что осина в месте погрызов часто-часто по-бита мелкой дробью. У выступа, отделяющего съеденную и не тронутую кору, задержалось обильное количество мышиного помета.

Обойдя лежащее дерево, но интересного для себя не обнаружив, направился дальше. Я искал, заглядывал в укромные уголки леса, которые могли хранить в себе маленькие тайны: немыслимо крепко обнявшиеся ветви кустарников, хаос и беспорядочность трав, образовав странные шары, словно прятавшие в себе нечто неведомое. По пути осматривал готовые развалиться на куски старые пни, если таковые встречались, хранившие в себе и под собой разных букашек, муравьев, прочую мелкую лесную живность.

Надеялся на встречу с птицами, зверюшками, намеренно или случайно на-ходящихся в данное время в лесу «не по правилам». Много других интересных явлений может преподнести чудная природа.

Наконец пришло время обеда, гвоздем которого были не припасы в рюк-заке, а костер – святое явление для лесного бродяги, охотника, рыбака. У него рождаются сказки, уносящие создателя временного теплого очага в неизвест-ную чарующую даль. Пламя бегает, скачет по сучьям, сжигая дорогие минуты короткого осеннего дня. Блекнет дым затухающего костра. Затянувшееся чае-питие подсказало, что пора собираться в обратный путь.

IIЗакончились морозы, метели, и наступившая весна теплом своим стерла бе-

лые влажные остатки зимы, позвала в дорогу. Я направился в лесной массив, где осенью обнаружил упавшую осину, корой которой лакомились лесные жители. Без труда обнаружил ее, хотя она и внешне изменилась. Осина оказалась голой, лишившись коры. Осмотрев лесину, обнаружил возле нее две кучки «фасоли» серо-коричневого цвета разного размера. Не было сомнений, что здесь находи-лись дикие козы: мать и дочь.

На осине появились дополнительные участки различных размеров и фор-мы, лишенные коры мышами. Одни из них находились на поверхности дерева, побуревшие от времени. Следует полагать, что мышки здесь ужинали осенью. Светлые пятна древесины говорили, что кора съедена в последние недели. Об-ширный участок без коры на боковой поверхности, когда снег достигал, по-ви-димому, середины или покрывал осину, и грызуны проложили тропинки вдоль места кормления.

Вместе с мышами пользовались одним столом и козы. Рядом со съеденной



корой малыми жителями леса копытные срывали ее грубо, со значительными усилиями, отрывая лоскуты различных размеров или выгрызая. Длина дерева составляла более пяти метров и осина вся оказалась без коры. На ее нижней по-верхности на многих местах она отсутствовала – голод заставлял не оставлять ужин и на этих неудобных местах.

С наступлением сумерек первыми появлялись на кормилице мыши. Они вылезали из теплых норок, придавленной к земле снегом травы, других схоро-нок, бежали по проложенным тропам, карабкались по сучьям, траве и оказыва-лись на обильном столе – осине. Начинался ужин. Внимательно слушая тишину, с появлением посторонних неизвестных звуков спасались бегством. Осторож-ные шаги коз, которые были знакомы мышкам, также не внушали доверия, они разбегались по надежным «квартирам». Волосатая мелочь опасалась закусы-вать одновременно рядом с козами – можно случайно вместе с корой оказаться для них дополнительным мясным блюдом.

Сижу на раздетом козами, мышами дереве, прикрыв глаза. Мысли унесли меня на месяцы назад, когда давили морозы, глухо стонал ветер, скрипели и трещали деревья, жалуясь неизвестно кому на жестокую погоду. В это время по перелескам бродили две голодные козы: мать и дочь, с трудом держась на ногах. Когда выбились из сил, к утру они нашли ту осину, о которой я рассказал. Воз-можно, она, умерев, спасла им жизнь. И не только козам.

НАД БЕРЕГОМ АЛЧЕДАТА

На хрупком берегу, несущего дрожащие, прыгающие воды Алчедата, стоит куст черемухи, качающий зелеными ветвями на ветру. Одна из ветвей накло-нилась, с трудом удерживаясь на крутизне, подпираемая прошлогодними сухи-ми травами и подросшей зеленой молодью. Среди них неизвестно как оказался хмель. Бесцеремонно поднимаясь, разрастаясь, он набрал силу и исподволь под-крался к ослабевшей ветке черемухи и накинул на нее свои кольца. Со временем они сжимали ветку в смертельных объятиях, затрудняя поступление живитель-ных соков, перекрывая дыхание, сковывая приветливые качания, приглашаю-щие отдохнуть порхающих, пролетающих птиц. От страха, боли ветвь стонала, дрожала начавшими усыхать листьями, призывая на помощь сестер-ветвей, рас тущих рядом. Но они, качаясь на ветерке, лишь шептали: «Борись, борись, не поддавайся, несчастная!» Не имея сил противиться злодею, теряя силы, кло-нилась ветка ниже, ниже, пока не коснулась прозрачных струй реки. Воды на-чали трепать ее, срывая листья с мелких, не успевших еще повзрослеть веточек, лишая их надежды встретить следующую весну.

А хмель тем временем все разрастался, и его боковые отпрыски – лапы на-правлялись к ближайшим ветвям черемухи. Пришел и их черед «бить в коло-кола». Тревожные голоса их, зовущие на помощь недалеко растущие растения, то нарастающие, то затихающие под шумом ветра или дождя, повисали над бе-гущими безучастными водами Алчедата, растворялись среди окрестных трав и кустарников, которые тоже не могли прийти им на помощь.



У ПОТУХШЕГО КОСТРА

Осень качала свои права. Она катила на невидимой колеснице, запряженной тройкой резвых лошадей, по полям, лесным просторам, временами останавли-ваясь передохнуть, простужено чихая и кашляя сорванными с кустарников, деревьев последними желтыми листьями. В один из осенних дней я оказался в лесу. Снял рюкзак возле березы, несколько лет назад, видимо, не выдержавшей ударов судьбы и опрокинутой наземь. Падая, она подмяла под себя молодень-кие березки, растущие рядом. Время успело иссушить изувеченных соседок.

У сухих деревьев развел костер, повесил над огнем котелок с водой для чая. После недолгой трапезы отходы со стола оставил у костра – грех бросать в огонь. Остатки с «барского стола» окажутся весьма кстати для голодных брать-ев наших меньших. Не мешкая, убрал со «стола» оставшиеся продукты. Затем подошел к растущей недалеко березе. Рюкзак положил рядом с ней. Сел на выступающий над землей корень у основания ствола и в полной тишине стал ждать. Костер в это время догорал, покрываясь серым пеплом.

Треск сучьев, стрельба костра искрами, звуки шагов привлекли внимание маленьких и не очень лесных обитателей, находящихся неподалеку. Они, каза-лось, с нетерпением ожидали, когда нежданный пришелец покинет место отды-ха, и где-то там, вдали, угаснет шум его шагов. Я затих и стал ждать.

Первой прилетела синичка, опустилась на сук в средней части ближайшей к умершему костру осины, нетерпеливо вертясь и тинькая. Затем оказалась ниже и, наконец, слетела на землю. Тут-то и наткнулась на шкурку с салом, которую стала с азартом волтузить, отрывая аппетитные кусочки.

Откуда ни возьмись на дереве с другой стороны появился вездесущий по-ползень в дымчатом фраке с черными острыми глазками. Он «приберезился» вниз головой на уровне роста человека, пробежал по дереву влево, затем вправо и, пикнув, остановился. А через секунду вновь побежал, но теперь уже вниз, манипулируя телом, словно акробат на перекладине. Убедившись, что все спо-койно, опустился на землю недалеко от синички и тут разглядел шкурку от кол-басы и стал усиленно долбить по ней клювом, отдирая вкусные частички мяса. Через какое-то время синичка насытилась, упорхнула. И поползень, прихватив остатки обеда, улетел в укромное место. За всем этим вместе со мной наблю-дала и мышка, укрытая поникшей травой и оставшимися листьями растуще-го поблизости куста. Пока мышка осторожничала, птички вновь явились к «столу» и теперь уже дружно принялись за трапезу вторично. А насытившись, взметнули в небо. Но несмотря на голод, выйти из своего укрытия мышка не решалась. И только когда птичья возня стихла, она еще на какое-то время зата-илась. Но через несколько минут все-таки не выдержала. Из укрытия показался ее маленький влажный, словно простуженный носик, шмыгающий туда-сюда, туда-сюда... Черные глазки-бусинки смотрели настороженно. Она торопливо прошуршала под травой и оказалась на возжеланном месте. Недолгие поиски увенчались успехом: тут и там начали встречаться хлебные крошки. Мышка не мешкая подбирала их, прислушиваясь к окружающим звукам. А отобедав, скрылась под лесным одеялом.



Потом к кострищу подбегали еще две мышки, но им перепало меньше – опоз давшим достаются последние крохи.

Вечерний сумрак мало-помалу накрывает дневной свет, поглощая его все больше и больше. А я все сидел на своем прежнем месте в ожидании новых любопытных обитателей леса. И ожидания мои вскоре увенчались успехом. Из своей «квартиры» в наступающую темноту выскользнул коварный, гибкий, как змея, горностай. Обежав вокруг оставшегося костра, зверек почувствовал: «Кто-то здесь был!». Он метнулся в близкие высокие серые травы, затем в ку-сты разыскивать находившихся здесь охотников за съестным. Остатками после трапезы в лесу можно подкормить, пусть одноразово, голодных маленьких, но и чудных здешних обитателей. Не забывай о «спонсорской помощи», путник, посещая любимые места.

ДРАМА В НОЧИ

В густой тьме оставил электричку на полустанке Кулаково, зашел в придо-рожную лесную полосу. Освещая путь фонариком, ушел от остановки пример-но на километр. Встретилось удобное место у раскидистого куста. Очистил пло-щадку от снега для костра. Сучья, вот они, рядом, с гулким треском ломаются на сгибах. Шатер из сушняка готов. Подожженная береста занялась огнем, пуская шлейф черного чадящего дыма. Немного времени – и желтый пламень заплясал по ветвям. Ветки, разгораясь, гулко стреляли в ночной тишине.

На снегу разложена клеенка, на нее – дежурные припасы, но обязательно присутствовала «изюминка»: салат из помидоров, фасоли или различных ово-щей – объедение! Вскоре на горячих углях вскипел чай. За его распитием не заметил, как на востоке появилась серость, которая смешивалась с мраком, сти-рала темноту. Светало. Я уложил оставшиеся припасы в рюкзак, забросил на плечо ружье.

Вышел из придорожных насаждений. Впереди раскинулось убранное осе-нью хлебное поле, засыпанное сверкающим снегом, в косых лучах восходящего солнца. Наискосок пересек его и оказался между небольшими околками, обра-зующими различные по размерам поляны. Я шел вперед, полагая, что не будет конца кустарнику, деревьям, смотрящим на него с высоты. Иные заросли че-ремухи, шиповника усеяны мелким осинником, затрудняющим путь не только человеку, но подчас и зверюшкам: лисам, зайцам...

Я обходил по краю одни заросли за другими с одной стороны, и если не встречал заячьи следы, на другую не заглядывал – пустая трата времени.

Приблизившись к очередной поляне, на дальнем ее краю заметил неясные очертания каких-то пятен. Подойдя ближе, различил цепочку лисьих следов. Я решил проследить, куда направилась рыжая охотница, повезло ли ей в поисках ужина или направится на дневку голодной. Видимо, лиса надеялась на интуи-цию, наконец, на удачу и, не останавливаясь, продолжала путь. Вот она преры-вает свой бег. Снег разрыт лапами до земли, вокруг образовавшегося черного пятна обилие отпечатков лап. Удалось закусить мышкой или нет – неизвестно.



Затем рыжеволосая побежала дальше. На следующей поляне вновь раскопана земля, рядом единичные шерстинки – на этот раз повезло. Не ухожу от следа. Он обогнул березняк, направился к следующему мелколесью.

На поляне лисица остановилась. Тянущий над снегом ветерок донес до нее слабый знакомый запах. Он подсказывал: где-то прячется птица. Она прислу-шалась, повела носом, энергично втягивая воздух, пытаясь достоверно опреде-лить, откуда он исходит. Вскоре рыжая убедилась, что более сильные ощущения исходят со стороны темной нечеткой растительности, находящейся впереди.

В конце поляны невдалеке от зарослей просматривалось непонятное бес-форменное пятно снега, отбрасывающее синие, насыщенные до черноты тени. Приближаясь к нему, расстояние между следами сокращалось, местами они были продолговатыми, менее четкими, возможно, она прислушивалась, осмат-ривалась. Недалеко от лунки (пятно оказалось схоронкой тетерева) – рваная полоса, широко вдавленная в снег. Плутовка подкрадывалась к птице на полу-согнутых лапах, затем вдавилась в снег, готовясь к прыжку. У развороченного углубления единичные маховые перья, пух, капли крови. От места разыграв-шейся ночной трагедии следы лисы ушли в сторону кустарника, сбегающего в лог, где пропали среди высоких кочек.

Солидная доля вероятности, что Патрикеевна приблизилась к спящей круп-ной птице (о том, что пернатая была солидная, она определила по густому аппе-титному запаху. Дух, исходящий от предполагаемой добычи и мелкого зверька, зайца был разный, хорошо различимый). По телу хищницы пробежала нервная дрожь, с усилием подавляемая. Глаза горели алчным голодным огнем. Неуправ-ляемый нос дрожал, морщился, дергался, словно змея, пойманная за хвост и поднятая над землей. Рыжая с трудом справлялась с бурлящей страстью, кон-тролируя себя, чтобы преждевременно не взорваться, словно освобожденная туго стянутая пружина. Возможно, определяла место у будущей жертвы, за которое должна быть единственная хватка, дающая успех в охоте. Это значит – свежий сытный ужин и запас на следующую ночь. Сжатые до предела силы, хранимые в теле, лапах, стрельнули, бросив хищное создание на лунку. Лиса упала на тетерева (это был, действительно, он, находящийся в снежной ловуш-ке), накрыв волосатым телом. Спасения не было. Зубы сомкнулись на теле жерт-вы – и все кончено.

Братьям нашим меньшим приходится искать надежное, казалось бы, без-опасное укрытие от разного рода хищников, но его так тяжело найти. На их хитрость, осторожность прятаться найдется более хитрый, сильный враг, не знающий жалости.

ТРЕТЬЯ ОХОТА

Однажды мне, любителю посидеть с удочкой у речки и побродить с ружьиш-ком по лесу, пришла идея разузнать премудрости охоты на барсука. Знакомый сообщил, что в соседней деревне живет человек, который увлекался охотой на этого скрытного осторожного зверя. Я решил познакомиться с охотником бли-



же. В один из летних дней приехал к нему. Он назвался Антоном Антоновичем. Я пояснил, с какой целью приехал. Присели на крыльцо, и вот что он мне пове-дал.

Мне кажется, что много лет прошло с тех пор. Вот и седина ударила в боро-ду, а казалось, не более пары лет прокатилось. Жил я тогда в одном из поселков Кузбасса. Для охоты на барсука нужна мне была собака. Искал ее, где мог, но подходящая не встречалась. В один из весенних дней у соседа ощенилась сука, принесла четырех щенков-метисов. Когда малыши подросли, он зашел ко мне и предложил взять одного из них.

– Действительно, почему не взять? Возможно, из него получится толковая охотничья собака, если приложить определенные усилия, – решил я.

Подошел к дому хозяина суки. У крыльца играли щенки. Последив за пове-дением малышей, выбрал одного из них. Он оказался кобельком, назвал Друж-ком. Пришел в дом, посадил на пол. Спина черная, бока светлые, широк в кости, приземист. Поведение самостоятельное, лаской не отличался.

Когда Дружок подрос, стали посещать с ним ближайшие окрестности. В первые вылазки отмечал в щенке любопытство, напористость. Затем началась учеба, необходимая для норных собак. Уроки были вначале просты, затем ус-ложнились. Собака их усваивала неторопливо, но прочно и надежно. К осени из щенка выросла собака с широким торсом, прочно стоящая на лапах.

Незаметно подкралась зима. Но и она, как ни трещала, ни гудела, подходила к концу. А на исходе своем огрызалась жутким холодом, пытаясь направиться вспять. Однако пришло время, появились вешние воды-слезы и смыли ее с лица земли.

За зимние месяцы костяк Дружка окреп, сжался прочными тугими мышца-ми. Сформировался надежный, не знающий страха кобель.

Теплые дни с садово-огородными и прочими делами закружили до изнемо-жения. Но изредка открывались светлые окошки для отдыха. Это время с Друж-ком использовали для повторения уроков, пройденных в прошедшем году.

В трудах незаметно пролетело лето. Пришло время готовиться к охоте на барсука. Вдали от деревни находилась знакомая возвышенность с пологой вер-шиной, обсыпанной кустарником с торчащими между ним единичными береза-ми и осинами. Возвышенность эта одной стороной соприкасалась с обширным полем с убранными хлебами. Я решил осмотреть гору на наличие нор мышко-ватого зверя. Вначале прошел по ближайшему склону вверх, затем спустился вниз по кривой к основанию, с трудом пробираясь сквозь заросли, но тропу, которую прокладывают звери к водопою, не нашел. Пройдена половина склона, впереди рукой подать окончание его. Не останавливаясь, пошел дальше. И вот она – долгожданная тропа, сбегающая вниз, к ручью, текущему между высоких трав. Поднялся по ней и оказался рядом с норой с утоптанной землей у входа.

Вечером следующего дня примерно в километре от нее зашли с Дружком в осинник, расположились на траве. Я обнял лохматую голову собаки. Стали ждать. Уныло долго тянулось время. Наконец, подкралась полночь. Вскоре Дру-жок забеспокоился. Не мешкая, я снял поводок, и собака исчезла в ночи. Осве-щая путь фонариком, направился вслед. Прошло несколько минут, и вдруг я



услышал лай. Побежал на голос, цепляясь за густую траву, ветви кустарников, падая, вставая, приближался к голосу собаки. Затем к нему добавились другие звуки: шум травы, треск сучьев, визг, звуки, издаваемые зверем, – все смеша-лось в шумный дикий хаос. Черный жуткий клубок вертелся, извивался перед глазами. Не добежав до свары, сорвал с плеча ружье, направил луч фонарика. Улучив момент...

На следующий день разглядел Дружка. Вид у него после встречи с барсуком был неважный. Кожа на морде оказалась порванной во многих местах, левое ухо висело на двух лоскутах. Ножницами остриг ему волосы вокруг ран, обра-ботал йодом. Соединил рваные края, прижал к кости. Подобным образом обра-ботал ухо. Наложил лейкопластырь. Собака от бопи замотала головой, но через минуту успокоилась, понимая, что руки хозяина лечащие – надо терпеть. Но через несколько минут лохматый друг поступил по-своему: содрал наклейки с «лица» лапой и начал зализывать раны, до которых можно дотянуться языком. Сделав свое «черное» дело, положил голову мне на колени, направив благодар-ный преданный взор в мои глаза. В нем было столько теплоты, ласки, которых не встречал у других своих собак. Через несколько дней раны на мордашке, ухе закрылись, оставив грубые рубцы.

Прошла неделя, и я на склоне оврага в другом месте вновь обнаружил жи-лище барсука. Расположившись вместе с Дружком в зарослях мелколесья, стали ждать полночи. Устроившись поудобнее, стал гладить собаку по голове, поче-сывать за ухом, стараясь вселить в нее уверенность, нашептывая при этом: «Ни-когда не допущу, мой друг, чтоб у тебя были черные дни: мой стол – твой стол, мой кров – твой кров. Застрянешь в норе – откопаю, когда будешь старенький, немощный, не оставлю под забором. Мое слово крепкое!». В эту ночь охота так-же была удачной.

Утром следующего дня осмотрел «личико» четвероногого друга. К старым рубцам добавились свежие раны. Обрабатывая их, приговаривал: «Терпи, мой мальчик, терпи. Не мотай головой, ведь мы повязаны единой неукротимой стра-стью – охотой. Она в радость тебе и мне – не последняя. С такими не украша-ющими твою мордашку рубцами люблю тебя ничуть не меньше, чем до них!». Прижав Дружка к себе, погладил по умной отчаянной голове. Пес от восторга поднял нос, закатил глаза вверх, пытаясь лизнуть в губы, щеки, часто дыша, громко сопя.

Третью нору со многими отнорками, с выходами на поверхность на различ-ных уровнях от основного входа обнаружил далеко от деревни на склоне возвы-шенности среди густых зарослей. От нее вниз к ручью сбегала накатанная тропа. По-видимому, в ней многие годы проживало не меньше двух барсучьих семей.

Через день в темноте остановились с Дружком среди мелколесья вдали от норы. Я сел на упавшее дерево, Дружок рядом. Ждем. За полночь собака завол-новалась. Не мешкая, снял поводок. Пес бросился вниз по косогору, я за ним. Затем услышал лай, который смещался в сторону норы. Когда подбежал, услы-шал в глубине ее шум, по которому трудно понять, что происходит под землей. Затем лай стал стихать, перешел в хрип, слабый стон, и, наконец, все стихло. Страшная мысль бросила в пот. «Неужели случилось непоправимое? Неуже-



ли?..» Я сбросил с плеч ружье, рюкзак, торопливо развязал тесемки, достал лопату, топорик. Срубил осинку. В спешке насадил на черешок лопату, начал копать бугор, под которым слышал последние звуки. С усилием выворачивал куски земли вместе с травой, бросал их куда придется. Работал изо всех сил. Пот ручьями бежал по лицу. Сбросил одежду, оголился до пояса. Уже по грудь в земле, без отдыха копаю... Кажется, не будет конца изнурительной работе. Про-клятая теснота, неудобства. Вытираю тылом ладони, плечом бесконечный пот с лица, отбрасываю липкие волосы с глаз, но продвигаюсь вниз. Слышу – лопата провалилась в пустоту. Расширяю вход в нору, проталкивая землю ногой в оба конца. Затем поднялся наверх за охотничьим ножом. Спустился вниз, начал от-калывать комья земли, мешающие лицу, голове, расширяя вход. Крупные комья выбрасывал наверх. Когда вход увеличился в достаточной мере, присел, начал искать рукой собаку, продолжая отталкивать землю в стороны. Под правым хо-дом обнаружил край второго, забитый землей. С усилием протолкнул в него пальцы, и они наткнулись на что-то волосатое, мягкое. «Дружок!» – страх беды охватил меня, я крепко ухватил за шкуру на спине, начал тянуть. С трудом вы-тащил задохнувшегося друга, вытолкнул на край ямы, сам выбрался из нее, сел рядом с погибшей собакой.

Когда отдышался, отдохнул, достал из рюкзака краюху хлеба, головку лука, четвертинку водки, вылил в кружку. Выпил, скромно закусил. В горе поло-жил на согнутые колени руки, на них уронил голову. По лицу сползали редкие скупые слезы, тяжелым хрусталем падая на листву.

Утром позвонил на работу, взял отгул на три дня, сославшись на недомога-ние. Из струганных досок сколотил ящик по размерам Дружка, обил его зеленой тканью, дно выстлал еловыми лапками. Уложил собаку на них, закрыл крышку, вбил гвозди. Ночью с лопатой и печальной ношей пришел на кладбище. Рядом с березой, растущей недалеко от могилы матери, выкопал яму, поставил в нее ящик, засыпал землей. Сверху прикрыл сухими листьями, скрыв захоронение от злых глаз и рук. Вернувшись домой, провел несколько часов в рваном, нездо-ровом сне. Мне снилось, как озверевшие, разгневанные барсуки убивают мою любимую собаку.

Утром встал измученный, разбитый, подавленный. До вечера пил горькую, не пьянея, периодически вытирая натертый до красноты влажный нос, соленые потеки на щеках.

После рассказа Антона Антоновича я сидел с понурой головой, осмысливая услышанное. Сколько страданий впитала в себя охота на барсука, по-своему симпатичного, крайне полезного для природы зверя. С этого дня мысль об охо-те на него стала для меня под запретом.

НЕСБЫВШАЯСЯ МЕЧТА

Каких только случаев не происходит на рыбалке: порой каверзных, порой драматичных, а чаще всего смешных. Вот что поведал мне мой товарищ Кузьма.

Однажды ласковым летним утром захотелось отведать сборной солянки с



карпами. Несколько телефонных звонков друзьям-рыбакам, скорые сборы – и в путь. За разговорами, воспоминаниями дорога оказалась недолгой. И вот мы уже на берегу кривого, как клюка Бабы Яги, пруда. Выгрузили из машины не-хитрые пожитки, наспех перекусили и, не мешкая, накачали резиновую лодку.

Мы с Андреем сетью перекрыли камыши, уходящие на берег. А два других товарища ушли на противоположную сторону пруда «болеть за процесс» и да-вать ценные советы.

Андрей, высадив меня на берегу у зарослей камыша, уплыл к сети наблю-дать, как пуганая рыба окажется в ловушке. А я в рыбацких сапогах зашел в ка-мыши, топоча ногами и ударяя палкой по воде, создавая шум и волны, которые и должны были напугать рыбу.

А тем временем карп весом килограмма четыре направился на глубину, но узрев опасность – сеть, сделал отчаянный прыжок и оказался в лодке позади Андрея. Затем по скользкому днищу, вяло работая хвостом и плавниками, пе-ребрался под доску, на которой сидел рыбак. Шум, громкие речи с берега да на-пряжение, с каким Андрей наблюдал за сетью, не позволили ему услышать все перемещения, проделанные у него за спиной рыбой. Карп до поры до времени терпел удушье, но вскоре, почуяв, что дело скверное, собрался с силой и ударил всем телом (4 кг – не шутка) в сиденье снизу. Рыбак оказался в воздухе и издал крик, потрясший окрестности. Описав дугу, шлепнулся на сеть. Хватая воздух ртом, махая руками, словно крыльями, закричал: «Спасите!» Товарищи, сидев-шие на берегу, разразились хохотом. А карп тем временем, совершив второй прыжок, оказался в родной стихии, и с мечтой о солянке пришлось проститься.

Так что, отправляясь на рыбалку, не стоит заранее строить радужные планы. Не всегда им суждено сбыться. Вот так-то.

УТРО И СНЕГ

Бодрящим, щиплющим щеки и нос утром вышел за лесопосадки. Снег, тро-нутый косыми лучами солнца, казался слегка розовым с голубым отливом. Он, украшенный, обсыпанный сверкающей холодной снежной пылью, режущей глаза, ушел в ближайшие ольховые с осиною окопки и дальше, дальше...

Девственный снег под лыжами стонет, противится идущему, пытаясь удер-жать, в бессилии страдая, мучаясь, всхлипывая.

Путник, не торопись, остановись, осмотрись вокруг на неповторимое чудо – видишь ли, слышишь ли?

С каждым шагом воздух раздвигается, пропуская вперед, не создавая за-труднений, слипаясь сзади, подрагивая, трепеща, словно невесомая невидимая птица. Ощущение покоя, тишины до звона в ушах – предельно натянутая стру-на. Появись, коснись продрогший ветерок ее, и тишина треснет, как первый ле-док на лужице под небрежной ногой путника, словно выстрел в ночи.

Хотел поделиться прекрасным с друзьями, знакомыми, но испугался: прой-дутся тяжелыми избитыми башмаками по сокровенному – соль на рану.



БЕГУЩИЙ ПО ПЕСКУ

Как-то в середине августа мы с товарищем пришли на берег Курьи, уселись в байдарку и оттолкнулись от берега. Она заскользила по мелкой волне, лениво покачивая тонкими боками. На середине реки повернули и поплыли дальше по едва ощутимому течению к намеченной цели – любимому Чулыму, в который Курья вливает свои нетерпеливые воды.

Проплыв примерно три сотни метров, мы заметили, что берега, за которые мертвой хваткой уцепились деревья и кустарники, стали сближаться, набирая крутизну. Вскоре они настолько приблизились друг к другу, что разросшиеся фоны деревьев уже готовы были соединиться в тесных объятиях, и при силь-ных порывах ветра им это удавалось. На одном из крутых поворотов узкое ме-сто реки было перекрыто вбитыми в дно браконьерскими кольями. Пройти на лодке можно было только у самого берега. Опасаясь распороть брюxo брезенто-вой посудины о придонные сучья или сломаные под водой колья, мы с трудом протолкнули байдарку.

С осторожностью одолели три неудобных поворота и прижались к полого-му берегу. Сошли на сушу, вытащили лодку на влажный песок, долго не меш-кая, взяли спиннинги и запасные блесны и отправились попытать рыбацкого счастья.

Товарищ остался у устья реки, а я направился навстречу барашкам, бегущим по воде. Приготовил спиннинг с блесной, размахнулся, и она улетела в речную глубину. Эту операцию я проделал не один раз, но щуки будто все разом лиши-лись аппетита и держали свои пасти на замках. Я решил оставить это занятие и пошел вдоль берега.

Вскоре до меня донесся птичий щебет. Это пел кулик, но песня такая тос-кливая, словно материнское причитание. Я медленно шел и слушал, и вдруг из-под моих ног бросился наутек пушистый комочек-птенец кулика. Я припустил-ся за ним. Примерно метров через 20 он затаился среди гравия. Когда я почти приблизился к предполагаемому месту нахождения птенца, нервишки его не выдержали, и он вновь бросился наутек. Я – за ним, снова настиг бегуна, кото-рый, прокатившись не более двух десятков метров, лишился силенок. Накло-нившись, я с трудом разглядел малютку среди камешков и взял в руки живой комочек, покрытый пухом. Пестрая одежонка птенца позволяла ему оставаться практически незамеченным среди песка и гравия. Черные выразительные глаз-ки птахи смотрели настороженно, с испугом. От страха птенец, веса которого я не чувствовал, затих, сжался. Его мать в это время порхала над моей головой, продолжая выводить щемящую душу мелодию. Я посадил малютку на гравий и, осторожно ступая, направился в дальний угол песков, окончательно потеряв надежду на рыбацкую удачу.

Весной Чулым выходит из берегов, надолго затопляя песчаные прибрежья, а ливневые дожди в июле удлиняют сроки действия паводка. Скрытая под водой «малая родина» не позволяет куликам вовремя откладывать яйца, а припоздав-шим птенцам угрожает множество наземных хищников, у которых в это время подрастает свое вечно голодное поколение. Так что превратиться из пташки в



чудную птицу удается совсем немногим. Как хотелось бы надеяться, что «мое-му» птенцу удастся, и на тот год я приду сюда и услышу его песню.

РУЧЕЙ ПРОСНУЛСЯ

Снег начал таять, пригретый весенним солнцем. Луговое озеро стало пух-нуть, наполняясь талыми водами, сбегающими с покатых берегов. Они оторва-ли лед от берегов, приподняли, испытывая на прочность. Он не выдержал, на-чал ломаться на куски, затем на крупные кристаллы, которые с шумом оседали в воду, а через считанные дни исчезли, растворились в мокрой стихии. Вода, наполняя озеро, достигла устья ручья, пересыхающего летом. Затем перелилась через край, побежала по ранее промытому ложу, журча и искрясь под лучами весеннего солнца.

Невдалеке от ожившего ручья стоял карась, греясь на мелководье, весело шевеля плавниками. Он почувствовал зовущую обнадеживающую тягу стихии, поддавшись неудержимому зову, направился по бегущим водам в неизвест-ность. Плывя по ручью, местами касался животом дна, скользкой травы, а спин-ной плавник часто появлялся на поверхности воды, но работая хвостом, изги-баясь телом, карась продвигался все дальше от озера. Прошло немного времени, он оказался в реке, глубина и просторы которой обнадеживали и успокаивали золотистого увальня.

Нередко водных обитателей (и не только) влекут неизвестные силы, и они, не считаясь с опасностью, страшно рискуя, плывут туда, где, возможно, обитали их предки. Ничто не может побороть, сломить это непреодолимое стремление.

СОРОКА-БЕЛОБОКА

В темно-сером небосводе на скрытом от глаз горизонте появились первые серебристые лучи, которые, удлиняясь, множились и врезались в разгулявшу-юся тьму. Ободранные временем, они набрали силу и, наконец, растолкали лох-матый сумрак, стали вытаскивать из-за края земли, словно нашкодившего ре-бенка за уши, дугу желтого солнца, поднимая все выше, выше лысую макушку, пока не явилось оно большим ярким яйцом, беззвучно заявляя: «Я принесло вам, земляне, начало дня».

Набирающие силу и высоту лучи небрежно столкнули прохладные капли росы с листьев, очнувшихся от ночной дремы буйных трав.

Сорока – обитательница тамошних мест (окраины городка), ночевавшая в густой листве высокой осины, очнулась. Поворачивая голову из стороны в сто-рону, всплеснула крыльями, сронив капли влаги с тугих перьев, очистила клюв от воображаемого прилипшего мусора, теранув его о сук слева, справа, и напра-вилась на поиски завтрака. Описав ритуальный круг вокруг дерева, полетела на «законный» участок охоты.

С высоты полета во дворе одного из домов недалеко от собачьей будки



заметила кость. Приземлилась и зашагала к чужой кости. Чуткое ухо собаки уловило присутствие незваной гостьи. А сорока тем временем боком, боком с опаской приближалась к цели, надеясь утащить кость, чтобы затем с горем по-полам ободрать оставшиеся на ней крохи. И тут из будки выскочила собака. Сорока, видимо, была готова к такому повороту событий. Спасаясь, она взлете-ла на нижний сук ближайшей одиночной березы. Неудача, однако, не заставила ее опустить длинный нос, впасть в тоску, извещая о том, что не очень-то она испугалась, подняла громкий щебет. Вскоре бурное возмущение полилось через край, приобрело резкий задиристый оттенок. Мне показалось, что белобокая ругала собаку нещадной бранью, не стесняясь в выражениях. Собака, возмож-но, почувствовала гнусные, грязные оскорбления и вновь сделала вялую попыт-ку броситься на хамку, хотя осознавала, что нужное расстояние проклятущая цепь не позволяет одолеть, а как хотелось бы потрепать имидж этой гадкой пти-цы, цапнуть ее за вызывающий длинный хвост.

А крикунья тем временем решила попытать счастье на утоптанных дорогах. Может быть, удастся обнаружить крошки хлеба или что посолиднее. Сорока осмотрелась, не обнаружив опасности, сбросила себя на землю. С пустым же-лудком, но с гордо поднятой головой внимательно осмотрелась по сторонам. Наша героиня протопала значительное расстояние, в такт ходьбе совершая по-качивающие движения конечной частью спины, как деревенская баба, несущая воду на коромысле, но встретиться с завтраком или самой малой толикой пищи не удавалось: невезуха да и только. Но вот, наконец-то, попалась на пути куча мусора, выброшенная нерадивыми хозяевами. Подойди к куче, сорока копнула лапой, ковырнула клювом. Нашла крошки хлеба, правда, не первой свежести, но все равно желанные. Они проскользнули долгожданной пилюлей в пустую емкость птичьего желудка, затем еще и еще. Встретились мизерные остатки мясных продуктов, которые показались сороке не хуже желанных деликатесов. Торопливо поглотав пищу, она удовлетворенно каркнула, не мешкая, подняла отяжелевшее тело в воздух, лениво махая крыльями, направилась к осине и ис-чезла в густой листве.

ВЕСЕННИЕ ПЛЯСКИ

Весенний снег под лучами ласкового солнца осел, продырявился, образо-вав рваные каналы до самой земли. У основания берез, осин растаяли остатки снега, обнажив просохшую жухлую траву, шуршащую на ветру. Скудное теп-ло нагрело окружающий воздух, и из травы выбрались на поверхность кома-ры-дергунцы. Отогревшись подсолнечными лучами, устроили в воздухе беспо-рядочные пляски, поднимаясь и зависая над снегом, затем спускаясь, вновь и вновь взлетая, повторяли свой танец. Их еле слышимые тоненькие голоса всем на свете извещали: «Весна пришла, весна пришли...» Казалось, бесшабашным пляскам и пению не будет конца.

Когда солнце сместилось на вторую половину небосвода, скудное тепло ста-ло оставлять плясунов, воздух, снежная поверхность – остывать. Комары-дер-



гунцы умерили свой пыл. Часть из них, спасаясь от нарастающей прохлады, опустилась на траву у основания деревьев, часть – на снег, по рваным тропам устремилась через снежную толщу к земле, теряясь в измятой траве. Некото-рые, в истовых танцах потеряв всякую меру, лишившись сил, остались лежать на снегу. Плясать пляши, но меру знай.

ПАУК НА СНЕГУ

Ноябрь. Снегу набросало с тугих облаков по колено. После скитаний по перелескам я умаялся. Остановился в прозрачном околке у упавшей когда-то усохшей осины, раскинувшей ветви. Снял с плеч рюкзак, ружье прислонил к ближайшему дереву. Под осиной утоптал сыпучий снег, развел костер. Вскоре тепло слизало до земли остатки снега, нависшие комья с дерева и просушило траву под ним. Вместе с дымом вверх потянулись, извиваясь и корчась, струйки пара. Прогрелись, просохли рядом с костром земля, космы травы.

На откосе осунувшегося снега появилось темное пятно, ползущее вверх. Им оказался паук, проснувшийся от спячки. «На верную гибель ползешь, стропти-вый, спасать тебя надо!» – вздохнул я. Сорвал травинку, слегка поддел паука, он скатился по уклону, упал между травами. «Авось не пропадешь, дурашка!» – шевельнулось в сознании.

Вот так случайное тепло чуть не стало причиной гибели. Иногда и люди, потянувшись к обманчивому огню, обжигаются, а порой и сгорают, если кто-то вовремя не протянет им руку помощи.

ПРЕДАННОСТЬ

К сестре издалека приехал брат. Ключами, позаимствованными у ее сына, который был на работе, он открыл дверь и вошел в квартиру. И тут же обна-ружил собаку породы чау-чау. Она лежала недалеко от двери. Саша (так звали гостя) разделся и прошел на кухню, чтобы выпить чашку чая. Но в доме не ока-залось сахара. «Придется сходить в магазин», – решил он, оделся и направился к двери. Дина (кличка собаки) преградила дорогу. Громко лая, она раскрыла тем-но-синюю пасть, угрожая внушительными зубами. «Не иначе сатана в собачьем обличье, – подумал гость, – с такой лучше не связываться, себе дороже!» Он вновь разделся, включил телевизор, сел в кресло – от греха подальше.

В положенное время явилась с работы сестренка. Дина, оценив бурную встречу хозяйки с братом, с виноватым видом подошла к Саше, пытаясь лиз-нуть руки, лицо, в смущении пряча глаза. Затем улеглась у ног гостя, уронив на лапы сконфуженную тяжелую голову. «Надо же так случиться, родственника хозяев не опознала, как я буду им в глаза смотреть – позор да и только!» – видно, так думала Дина.



О КЕШЕ С ЛЮБОВЬЮ

Наши хорошие знакомые Ира с мужем за примерное поведение и хорошую учебу решили преподнести дочери подарок. Выбор пал на попугая. Ранней вес-ной направились на базар г. Томска. В клетке продавца птиц находились опе-рившиеся птенцы волнистых попугайчиков, тоскливо смотревшие на окружа-ющий мир. Испуганные крошки не могли знать, какая судьба их ожидает, где обретут свою малую родину. Ира положила глаз на одного из них. С ходу его окрестили Кешей.

Сменив место жительства на уютный городок с просторной клеткой и при-ветливыми хозяевами, Кеша начал подающую надежды и уверенность в буду-щее новую жизнь. Рос малыш стремительно, как на дрожжах. Вначале только порхал по клетке, хозяева не заметили, как начал летать, уютная клетка стала тесной. Пока наш герой подрастал, Ира не теряла времени даром. Она регуляр-но в любое время дня подходила к клетке с угощением и вела доверительную беседу: «Кеша хороший, Кеша хочет каши, Кеша ходит и т.д.» Ира знала, что попугаи относятся к птицам-пересмешникам, и усилия могут увенчаться успе-хом. Не прошло и месяца, как клетку пришлось открыть. На свободе от радости и восторга Кеша щебетал, летал по квартире, изучая все уголки и укромные места. Вечером возвращался, клетка закрывалась.

Утром, как только восходящие лучи солнца вытесняют сумрак, а за окном нарастает разнобой птичьих голосов, наш юный герой просыпается и начинает у хозяев требовать свободу. Он охватывает прутья клетки тонюсенькими, но достаточно крепкими лапками и начинает трясти их, сопровождая щебетани-ем во все птичье горло, создавая неимоверный шум. Хозяйка не выдерживает шумового беспредела, подходит к клетке, не забывая очередной раз повторить: «Кеша хороший, Кешу ругаю!» В последующем, чтоб пернатый друг не щекотал нервы хозяевам, решили клетку не закрывать.

Примерно через месяц-два утром попугайчик вылетел из клетки, опустился на плечо хозяйки и произнес: «Кеша хороший, Кеша каши хочет». Удивлению и радости хозяев не было предела. Далее словарный запас у Кеши расширялся.

С началом рассвета он просыпается, но сидеть в клетке и ждать, когда прос-нутся хозяева, для него – тоска. Кеша вылетает из клетки, садится на голову хо-зяйки, вначале расхаживая по ней, словно курица по двору, затем начинает сту-чать клювом или таскает за волосы, приговаривая: «Кеша тут, Кеша тут...»! Ира не выдерживает беспардонного отношения и встает. Пока занимается туалетом, приготовлением завтрака, Кеша бегает за ней, приговаривая: «Кеша ходит, Кеша ходит...». Наконец, завтрак готов, семья садится за стол. Кеша пикирует, чтобы принять участие в трапезе. Он садится на край тарелки дочки или хозяйки и начинает кушать вместе со всеми. После завтрака члены семьи расходятся на службу. Оставшись один, Кеша тоскует, мается от безделья, перелетает на раз-ные предметы, внимательно рассматривая их, наклоняя головку под различным углом зрения или пробуя «на зубок». На кухне трогает чашки, кастрюли, вре-менами стуча по ним клювом, слушая исходящие от них звуки. Одним словом, ведет себя как молодой бездельник, оставшийся без присмотра.



Но вот возвращаются хозяева на обед. Когда члены семьи садятся за стол, Кеша опускается любому из них на руку или плечо, или голову, щебечет на своем птичьем языке в нашем понятии какую-либо глупость или абракадабру, дергая за рукав, рубашку или воротник, пальцы, вертя хвостом, телом, по сути дела, ведет себя как подвыпивший веселый мужичок, при этом не забывая повторять: «Кеша тут, Кеша тут...». Временами от наплыва распирающих его чувств скороговоркой произносит корявые, непонятные, но забавные и смеш-ные слова. Расхаживая по Ире или по дочке, Кеша назойливо пытается обра-тить на себя внимание, но, убедившись, что им не до него, отлетает в сторону телефона. Вдруг они слышат телефонный звонок. Когда кто-либо подходит к телефону, оказывается, это проделки Кеши. Наконец, кушать подано, на одну из тарелок опускается Кеша и начинает снимать пробу. Если блюдо оказалось не по вкусу, он перебегает к следующей тарелке и так до тех пор, пока не най-дет самое вкусное, в его понятии, блюдо. Из вторых блюд у него в почете каши, обожает и котлеты, мясо и многое другое. А запивает чем Бог послал: негоря-чим компотом, чаем или молоком. На десерт может позволить себе пощипать мелкие цветы.

После обеда усаживается в подходящем месте, чистит перышки, отряхива-ется, прихорашивается, короче говоря, отдыхает.

Вечером, когда собираются все члены семьи, для него открывается широкое поле деятельности. Ира начинает заниматься домашними делами или готовить ужин. Кеша садится на плечо или голову, приговаривая: «Кеша тут, Кеша приле-тел». Оказав хозяйке должное внимание, начинает наблюдать, чем занимается младший член семьи. Она готовит уроки. Кеша втихую (в его понятии) садится на стол вне поля зрения на полусогнутых лапках, стараясь не стучать, скрытно подбирается к руке и хватает клювом конец ручки, пытаясь вырвать ее из руки, или толкает в стороны. Девочка отмахивается от нахала, но Кеша настойчив и не дает покоя. Наконец, проказника смахивают со стола. Он садится неда-леко с обиженным видом и заявляет: «Кешу ругают, Кешу ругают». Но вскоре оскорблен ное самолюбие проходит, и он опускается на плечо хозяйки, заявляя: «Кеша прилетел, Кеша прилетел» – и начинает клювом перебирать цепочку на шее, которая переливается желтыми бликами, издает мелодичный перезвон, ла-скающий уши Кеши. Насладившись музыкой, он садится на стол перед телеви-зором или на него и, заглядывая в экран, смотрит передачу. Особенно по душе рекламы. Он повторяет их: «Веселый молочник, большие прокладки, старб, старбс»... «Фу, какая гадость!» – решил, наконец, Кеша.

Когда проказы Кеши становятся нетерпимыми, хозяйка подвергает его на-казанию – закрывает в клетке. Он страшно обижается, опускает голову, рас-пушает перья, ходит широкими шагами, приговаривая: «Кешу ругают, Кешу ругают...». Когда устает от собственного возмущения и отрицательные эмоции стираются, он садится на перекладину и заявляет: «Кеша хороший!», а для пу-щего эффекта, уповая на жалость и совесть хозяев, добавляет: «Кеша кушать хо-чет!» Вскоре доброе лицо Иры или дочки расплывается в улыбке, и проказник оказывается на свободе. Он садится на пол, ходит по пятам за хозяйкой, чтобы загладить свою вину. От такого подхалимства сердце хозяйки тает, что сразу



замечает птичка. Она садится на плечо или голову, начинает перебирать волосы или подергивать за одежду.

Вечером мятежная душа Кеши нуждается в покое. Он залетает в клетку, от-ходит ко сну. Клетка накрывается тканью. Члены семьи считают себя счастли-выми, что приобрели и воспитали пернатую прелесть по кличке Кеша.

ДЛИННОУХИЙ ПРОХВОСТ

Этот случай произошел в те не такие уж и далекие времена, когда зайчишек водилось поболе, чем сейчас.

Глухой осенью ранним утром мы с товарищем и собакой сошли с электрич-ки на станции Сураново. Нас встретила неприветливая плотная темень. Нашел-ся один электрический фонарик, с которым мы и продвигались.

Миновали железнодорожные пути и вскоре оказались в ельнике. Не без тру-да отыскали породистую солидную ель с чистой поляной вокруг. Привязали за дерево собаку, набрали сушняка, развели костер, на ровном месте расстелили газету, на которой разложили незатейливые припасы. Пока перекусывали, в ви-давшем виды, насквозь прокопченном котелке закипел чай. Собака, «заморив червячка» чем хозяин послал, улеглась на ароматную еловую подстилку. За зав-траком, разговорами, охотничьими байками пролетело время. Начало светать, силуэты кустов, деревьев очертились на бледном фоне неба.

Мы убрали остатки продуктов, образовавшийся после трапезы мусор бро-сили в костер. Каждый вынул из чехла ружье, окинул просветы стволов при-щуренным глазом (любимый ритуал охотников). Товарищ отвязал поводок от дерева, привычным движением руки снял ошейник с гончей, и она, благодарно виляя хвостом, исчезла в зарослях.

Мы разошлись по ельнику, смешанному с лиственными деревьями. Шум шагов утопал в слежавшихся оранжево-желтых листьях и поникшей траве. Я встал на тропу, уходящую в глубь леса, затих. Через какое-то время услышал лай собаки, поднявшей с лежки зайца. Для каждого охотника он отзывается в душе музыкой, такой же прекрасной, как вальсы Штрауса. Вот голос собаки, молодой, задорный, стал смещаться в сторону, ослаб. Затем вновь изменил на-правление и стал приближаться, а потом снова ослаб, доносился все глуше и глуше. Я зажал ружье под мышкой, уже совсем не рассчитывая на удачу.

И тут неожиданно из кустов выскочил «косой», пронесся несколько метров по тропинке и оказался у меня между ног. Я успел прижать ими зайца, и он очу-тился в ловушке. От волнения плохо соображая, как поступить с прибежавшей добычей, все-таки решил взять его живым, наклонился вперед, чтобы схватить косого за уши. И тут колени мои предательски разошлись в стороны, словно недруги. А зайчишка-то не сплоховал, втянул животик в себя, поднатужился, выскользнул из «капкана» и опрометью бросился в ближайшие кусты. Я раз-вернулся, ударил запоздалым дуплетом вслед. «Скатертью дорога, длинноухий прохвост!» – с досадой сплюнул на тропинку и растер ногой.



НАША МАШКА

По воле случая в наших руках оказалось пестрое волосатое создание – мор-ская свинка по кличке Машка. Эта тощая, неухоженная дама бело-черно-ры-жего цвета вначале не внушала доверия. Я высоко поднял ее на руках. На меня смотрели удивленные распахнутые глаза, по-детски наивная мордашка словно спрашивала: «Ты кто такой?». И этим растопила сердце.

Вначале с нашей помощью Машка приняла душ с ароматным мылом, гре-бешком, как и полагается порядочной даме, имеющей на наведение туалета пол-ное право, да и мы решили – сделаем Машку красавицей.

Затем соорудили ей солидную двухкомнатную «квартиру» с внушительным коридором. На стулья уложили две картонные коробки, обращенные проемами друг к другу, застелили клеенкой, бумагой. Коробки покрыли тканью, опустив концы, таким образом имитируя шторы. Ознакомившись с помещением, свин-ка осталась довольна.

Ее непритязательность проявилась и в еде. Оказалось, что Машка ест почти все: помидоры, хлеб, огурцы, включая соленые, траву, яблоки, подчас бумагу и многое другое. Она может закусывать с утра до вечера и с вечера до утра с небольшими перерывами. Вначале я думал, что чрезмерный аппетит у нее от имевшегося ранее недоедания.

Однако, как показало время, плотно закусить – это ее хроническое занятие.Временами одну из «комнат» мы разворачиваем к креслу, и когда у Маш-

ки кончится пища, она из «комнаты» перелезает через кресло, показываясь над столом, словно прося: «Дай поесть». Я ей отвечаю: «Машка, пошла куда-нибудь подальше, обжора!». Она смотрит удивленным взглядом, разворачивается и на-правляется в свою «квартиру», где прячется в углу. Возможно, она поняла намек возмущена моим поведением.

В связи с обильным питанием она быстро набрала вес. Я однажды довери-тельно замечаю: «Машка! Дай Бог тебе здоровья, но в смысле аппетита угомо-нись. Ты потеряла талию, твоя попа чрезмерно округлилась, твои лапки стали короче, твой увесистый животик почти волочится по квартире. Разве это поря-док? В этой связи давай искать консенсус». Но мои призывы оказались гласом вопиющего в пустыне.

Машка – чистоплотное животное. Умывается наша подружка многократно в день, направляя движения лапок чаще против шерсти. Вначале натирает перед-нюю часть мордашки, затем щеки, внушительные уши, шею, другие части тела. Если убеждается, что этого недостаточно, натирает те же части, только тыльной поверхностью лапок. Чтоб выглядеть привлекательной, усилий она не жалеет.

Возвращаясь вечерами домой, на крыльце слышу призывной свист Машки. Устав после различных дел, раздеваюсь, беру ее под мышки, поднимаю вверх. Она смотрит на меня, свесив верхние лапки с четырьмя кривыми пальцами, нижние – с тремя, напоминающие пальцы «сеятеля», изображенные Остапом Бендером в известном произведении Ильфа и Петрова. Затем начинает сучить лапками, выказывая недовольство.

Часто я ложусь на диван, сажу Машку на грудь. Она какое-то время сидит



спокойно, затем на полусогнутых лапках подползает вплотную к моему лицу, смотрит в глаза, как бы спрашивая: «Ну, как, можно, хозяин?». «Можно, Машка, можно», – мысленно отвечаю я.

Она начинает своим шершавым язычком лизать спинку и крылья носа, пы-тается и ноздри, губы, подбородок, щеки. Заросший подбородок лижет с неохо-той или игнорирует. После этих процедур устраивается на груди, прижавшись мягким упитанным тельцем к щеке или подбородку, опустив занавески век. По-лагаю, этими поступками она проявляет любовь или приязнь.

Временами она устраивается поперек груди, животик при этом раскисает, словно квашня, и дремлет. Тогда я начинаю гладить пальцем по ее шейке сверху вниз от челюсти. Она поднимает головку все выше и выше. Глаза уходят в по-толок, ротик приоткрывается, на мордашке сияет блаженство, кажется, вот-вот из угла рта появится слюна, как у сладко спящего ребенка. Нижняя губа, на-поминающая маленькую сосиску, отвисает, верхняя раздвоенная расширяется, обнажая белоснежные резцы. Убежден, она имеет в это время безмерное удо-вольствие.

Иногда я ощущаю тепленькие ручейки, торопливо сбегающие вниз, – у Машки подкачал мочевой пузырь. Да, наша пестрая подружка университетов не проходила, хорошему тону не обучалась. Однако понимает, что хозяину подло-жила мокрую «свинью», и торопливо сползает на диван, укрывшись в складках одеяла. «Машка, не думай о плохом, – успокоил я ее, – всякое в жизни бывает».

Чаше всего я сажусь в кресло, беру Машку на руки. Она прижимается к гру-ди, жует жвачку, при этом ее нижняя челюсть ходит ходуном – вправо-влево, вправо-влево... Или же прикрывает глаза, затихает.

Я глажу по бархатной спинке, она попискивает от удовольствия.Временами что-то не нравится, она резко поворачивает головку, пытаясь

укусить, не причиняя каких-либо поврежедений, но вскоре ведет себя так, слов-но никакой глупости совершить не пыталась.

Мы с женой обожаем нашу Машку: воспринимаем тем огоньком, который горит днем и во тьме, принося тепло, радость, душевный покой.

ЛЕГЕНДА О ДЕРЕВЕ

Я грузно опустился с последней ступеньки вагона электрички на заснежен-ный гравийный откос полустанка. Зимняя мгла сомкнулась вокруг меня. Убе-гающий вагон бросил в лицо снежной пылью, на прощание мигнув задними ясными навыкате глазами, исчез в ночи. Я перенес себя через уходящие рельсы, сбросил с плеча широкие лыжи. В темноте осторожно спускаюсь с бугра, иду на лыжах между жалких, озябших кривых березок. Приближение «трубы» чув-ствую по появлению порывов ветра, прорывающихся между деревьями. Вскоре выхожу к «трубе», так назвал поле около четырех километров шириной, по ко-торому, не прекращаясь, дует холодный ветер. Он переводит дух, но далеко не всегда в летнюю солнечную погоду.

В полной темноте осторожно бреду по неровному полю в намеченном на-



правлении. Ветер гудит, порывами бросая в лицо, за шиворот горсти колючего снега. Я прячу лицо за опущенными ушами шапки, поворачиваю голову в сто-рону, стараясь смягчить порывы.

При ускорении шага ноги выворачиваются в суставах на вспаханной по осе-ни земле, по полностью незанесенной снегом пашне, буграм, кочкам. Через ка-кое-то время лицо начало жечь от ударов колючего снега. Мой путь лежал через «трубу» до старого кладбища, затем в обход «безголовой» сосны до застывшей под толстым льдом, занесенной снегом милой сердцу речушки.

Наконец, в ночном сумраке выплыли еле заметные силуэты березок, храня-щие покой на пути необузданных ветров, которые погнули, деформировали их гибкие, непокорные станы. За многие-многие годы ветрам-бесам так и не уда-лось поставить их на колени, заставить склонить кудрявые головы.

Дойдя до кладбища, снял верный спутник – рюкзак, смахнул снег с рано умершей упавшей березы, присел. В памяти всплыла легенда, ранее поведан-ная старожилами. Она повествует, что в далекие времена неизвестно откуда на кладбище явилась юная сосна, чтобы поклониться, сказать последнее «прости-те!» безвременно ушедшим в небытие предкам. Отдав последние почести, по-качав на прощание зелеными ветвями, она отправилась в обратный, далекий, никому неизвестный путь.

И надо случиться, что в эту непроглядную ночь устроили шабаш необуздан-ные, неуправляемые ветры-демоны. Они объединились в злую могучую силу, направляясь с запада на восток погулять, покуролесить, выплеснуть дурную ди-кую силу. Мчась по «трубе» с шумом и гиканьем, с воем и воплями, повстреча-ли они на своем пути сосенку-красавицу, которая направлялась к прохладным кристально чистым водам протекающей невдалеке речушки, чтобы отдохнуть перед дальней дорогой, окунуть в воду руки-ветви, кудрявое зеленое личико, омыть тонкий коричнево-розовый стан. Налетели дикари-ветры на юную кра-савицу, стали заламывать, выкручивать нежные руки-ветви, мять-ворошить густую шевелюру, раскачивать стройный девичий стан. Сколько могла, сопро-тивлялась она злым пришельцам, стонала, плакала, в изобилии роняя горькие слезы на землю-страдалицу.

Один из них, выделяющийся среди воющих подельщиков особой злобой и жестокостью, схватил холодными лапами за тонкую круглую шею, рванул – и прекрасная головка, увенчанная зелеными кудрями, с шумом, треском слетела с плеч сосенки. Из обширной древесной раны покатились, падали, словно слезы, капли прозрачной пахучей влаги на зеленые ветви, увлажняли сухую землю. Озверевшие ветры покатили вершину-голову по «трубе», пока не достигла она далекого кустарника, где затерялась в густых зарослях.

С тех времен сосенка вросла в землю. И под ней на земле, окропленной со-леными слезами, растут густые, высокие травы. На ветру они шумят и стонут, оплакивая погибших, изломанных в ту далекую сумасшедшую ночь.

Всегда, когда посещаю эти места, подхожу к изувеченной сосне, обнимаю, прижимаюсь щекой к шершавому прохладному стволу, говорю: «Здравствуй, подружка! Как ты тут? Не донимают ли всякие короеды, козявки, прочая пу-затая мелочь?». И, не дожидаясь ответа, добавляю: «Не поддавайся невзгодам,



напастям, жестоким ветрам! Мужайся, не сдавайся, крепись, ведь я люблю тебя, дорогая!».

КОТ И ПЁС

Мой товарищ Виктор поведал следующую историю. В те относительно дале-кие времена его семья жила в частном доме, который добросовестно сторожила надежная собака. Чтобы спать крепким сном, иметь целые носки, не попорчен-ный картофель, не иметь дурного мышиного запаха в погребе, и содержался на довольствии кот Васька, обладавший устойчивым авторитетом в семейной ячейке, несмотря на то, что была у него дурная, трудно объяснимая привычка – без всякого повода исчезать в неизвестном направлении, словно до печенки обиженный фраер. Естественно, Васька не информировал хозяев о своих наме-рениях, о том, куда ходит, крыша какого соседа ему по душе. А после длительно-го отсутствия наш герой, словно солнышко в хмурый день, появляется у крыль-ца, поочередно отряхивая грязь с каждой лапы. Затем поднимается выше, выше, важно неся свою персону по ступеням крыльца. Торжественно являя себя перед хозяевами, направляется в покои с гордо поднятой головой. Хозяйка, заметив «младшего брата» после длительного отсутствия, с возмущением и нескрыва-емой иронией выдавливает: «Здрасьте вам, сэр, явились!». Но Васька на вос-клицание не ведет и ухом. На правах законного хозяина и смотрителя погреба, подполья, всех закоулков беспощадными когтистыми лапами, острыми зубами наводит надлежащий порядок по своему усмотрению, не входящему в противо-речие с мнением хозяев. Он спускается в подполье наводить опустошение в мы-шино-крысиных рядах, которые за время отсутствия усатого хозяина изрядно обнаглели. Поймав голохвостого вредителя, кот играет беззащитной вредной тварью, вначале помяв ее серые бока, дабы не унесла грязные лапы в ближай-шую нору. Васька выпускает крысу из когтей, а когда она пытается улизнуть, вовремя подхватывает лапой, возвращая в свои объятья. Различные ухищре-ния зверька для спасения своей шкуры не помогают. Подобная игра с жертвой, по-видимому, доставляет удовольствие пушистому охотнику.

Достаточно наигравшись, кот расправляется с очередной жертвой, бросает ее и продолжает охоту. В это время весь его вид говорит: «Я вам покажу «кузь-кину мать», длиннохвостые обормоты!». Когда установлен законный порядок в доме, хозяйка щедро угощает кота деликатесами, холодным молоком. Вскоре Васька в очередной раз исчезает.

Как-то во время кормления собаки Виктор заметил обилие царапин на мор-де лохматого сторожа. Он решил выяснить причину страшных отметин. Хозяин оставил обед в чашке у будки, а сам стал издалека наблюдать. Подошла собака, рядом появился кот. Где он находился до этого – не заметил. Когда собака первая опустила нос в чашку, Ваське не понравилась жадность друга, и он наотмашь ударил лапой по физиономии. Из царапин появились капельки крови. В после-дующем хозяин заметил, что кот и собака пришли к негласному соглашению: кто первый подойдет к миске, тот ест до насыщения. Затем подходит опоздавший.



Однажды, проходя мимо собачьего жилища, Виктор остановился. Из будки на него смотрели две пары умиленных глаз, естественно, с двумя волосатыми головами, лежащими одна на другой: верхней обладала любимая собака, ниж-ней – Васька. От удивления хозяин остановился, крякнул, рот непроизвольно распахнулся, сигарета, прилипшая к нижней губе, упала на землю. Не хотелось верить своим глазам. «Чудеса да и только!». Озадаченный, переваривая увиден-ное, Виктор направился по своим делам, забыв на время, куда и зачем идет.

ВОСПОМИНАНИЕ О РЫБАЛКЕ

Мы, четверо прожженных до глубины души рыбаков, собрались в чужие края искать счастья, которое, кстати, нам никто не обещал. Недолгие сборы, и наша малолитражка до отказа загружена резиновыми лодками, рюкзаками, рыбацкими снастями, прочими предметами, без которых нельзя обойтись на берегу водоема. Мы удобно усаживаемся, и машина тронулась.

Через несколько часов достигли полноводного Чулыма, паром доставил нас на другую его сторону. Полчаса терпения – и мы у намеченной цели. С высокого почти отвесного берега открывается бескрайняя голубая гладь с разбросанной по берегам безбрежной зеленью кустарника, деревьями. Торопливо выгружаем рыбацкие принадлежности на берег, надуваем лодки. Загрузив рюкзаки, плы-вем к нашему полуострову, но вешняя вода превратила его в типичный остров. Причалив к гостеприимному кусочку суши, перекусили на скорую руку, собра-ли рыболовные снасти, и каждый поплыл в свою сторону. К вечеру мы расстави-ли снасти и вновь собрались на острове. Продуктов было достаточно, поэтому на ужин ограничились приготовлением на костре густого, с запахом дымка чая.

Утром проверили расставленные снасти. Улов оказался, мягко выражаясь, весьма скромным. Рыбу уложили в садок.

Незаметно солнце поднялось почти в зенит, приближалось время обеда. Знаменитый среди тайгинских рыбаков Николай Афанасьевич «колдовал» над приготовлением рыбацкого супа, так называемой шурпы. В этом деле нет ему равных, его шурпа – вершина кулинарного искусства, по вкусу не уступает пище богов и ангелов. Она включает в себя сало, колбасу, крупы, различные приправы в различных сочетаниях и количествах, т.е. в котел попадает все, что находится в наличии. Повар помешивает в объемном котелке кипящее варево, от которого исходит аппетитный запах.

Наконец, шурпа готова. На жухлую траву стелется клеенка, на нее – кетчуп, хреновина, несколько видов зимних салатов, маринованные огурчики, колбаска и мечта каждого из нас – бесподобная шурпа. Мы дружно падаем вокруг «сто-ла», не в силах сдержать восторг и усиленное выделение слюны. К этому выстав-ляется бутылка белой, самогон, настоенный на травах. Николай Афанасьевич наливает в чашки шурпу, я – душистый самогон. Каждый берёт любимый за-кусон. Чокаемся: «За первую летнюю рыбалку!» – и опрокидываем стопки. Все вразнобой аппетитно крякнули, словно проглотили свою давнюю мечту. Когда выпили по первой, я заметил: «Да не оскудеет рука наливающего!». Раздались



одобряющие возгласы: «Не оскудеет, не оскудеет, такой прелести мы не едали!». С восторгом вторая стопка принята на грудь.

После обеда я ушёл в лес на поляну, развалившись на животе в тени раски-дистой березы. Постелью послужили сухие жухлые листья, проросшие моло-дой зеленой травой. На меня навалилась тяжелая дремота совместно с бахусом, который перебирал, мусолил своими зелеными грязными лапами мои мозги, не давая им покоя, вызывая кошмары, тошноту и прочие гадости. Попытки ус-нуть еще больше ухудшали состояние, в животе бродила нечистая сила, слоня-ясь из угла в угол, перебирая кишечник, желудок, стуча по печенке, селезенке, прочим органам. Она пищала, стонала, выла на разные голоса: «Я не дам тебе покоя, ты не уснешь, несчастный пьяница!». Но вдруг что-то изменилось, не знаю, что, но изменилось, наваждение словно рукой сняло. Оказалось, на ветку, нависшую над моей головой, опустилась пташка. Она прошлась взад-вперед, тоненько попискивая. Вскоре она улетела. Через некоторое время она верну-лась, опустившись на прежнее место. Минута, другая, и она, по-видимому, пре-одолевая птичий страх, опустилась на мою непокрытую голову. Я лежу ни жив, ни мертв, боюсь дышать, думаю про себя: «Только бы не чихнуть». Вскоре она вспорхнула и оказалась на прежней ветке. Недолго думая, вновь опустилась на затылочную часть головы, но почувствовала себя более уверенно. Пташка хо-зяйничала в моей шевелюре, как я в своем кармане. Она начала стучать по голо-ве, пытаясь найти съестное. Постукивания были настолько нежны и приятны, что затмили соловьиные рулады. Прикосновения нежных лапок не поддавались описанию. От затылочной части птичка дошла до теменной, периодически сту-ча маленьким клювом. Затем, дойдя до лба, не удержалась и начала скользить до переносицы, но взмахнула крылышками и вновь оказалась на волосистой части головы. Не найдя съестного на обед, она улетела, оставив после себя несравни-мые воспоминания. Под птичий хор я уснул крепким сном. Проснулся к вечеру с ясной трезвой головой и думой о пернатом создании, посетившем меня.

Вечер, последующие два дня мы рыбацкого счастья не дождались. Утром собрали снасти и вещи, торопливо загрузили машину, и наша железная кобыла, выпучив стеклянные глаза, газанула сердитым басом и поползла по проселоч-ной дороге, переваливаясь на ухабах с бока на бок, как дородная деревенская баба. Навстречу побежали стройные сосны, дорожные знаки, забавные назва-ния деревень...

И пусть небогато было с уловом, мы все были умиротворенными, приятно расслабленными от общения с Матушкой-природой. Вряд ли что может быть лучше этого.

НЕУДАЧНАЯ ВСТРЕЧА

В Тайге в квартире моего товарища Геннадия – рыбака, охотника – пьем го-рячий крепкий чай. Он рассказывает.

Пять лет прошло с тех пор. Осень подкралась мелкими шагами, но ступа-ла по земле громко и шумно, временами в ярости стуча ветвями деревьев, ку-




старников, сердито бросая на остывшую, набухшую от влаги землю сорванные с ветвей последние пестрые листья.

Начало ноября. С вечера выпал не первый обильный снег, но ночью потеп-лело, и он начал стремительно таять, превращаясь в тяжелые зябкие капли, которые, не имея возможности держаться на растительности, срывались с нее, падали, глухо стуча по опавшим мокрым листьям, жухлой, набухшей от влаги траве, неприветливой осенней земле.

Мы, тесная компания любителей охоты из четырех человек, высадились из электрички на одном из полустанков между Тайгой и Томском. Освещая путь фонариками, углубились в лес. Остановились возле упавшей сухой ели. Рядом – в достатке сушняка. Присмотрели подходящее место для костра.

Развели костер. Мрак напирал на свет, словно желая задушить его в холод-ных, липучих объятиях. Костер, разгораясь с трудом, удерживал на расстоянии подозрительную, пугающую ночь, гулко стреляя в нее жгучими искрами, кром-сая языками пламени. Голоса людей, яркий огонь, громкие звуки ломаемых ве-ток в ночной тишине пугали лесных обитателей, находящихся где-то недалеко. Временами можно было слышать шорох под соседним деревом, удаляющийся шум во влажной траве, полет испуганной невидимой птицы, которая проводи-ла ночь на неподалеку стоящем дереве.

Мы встали вокруг костра. В темноте красные языки огня казались шустры-ми петухами, прыгающими по поленьям в странном экстазе. Каждый из нас рас-крыл видавший виды рюкзак, извлек немудреные съестные припасы. Я достал и вместительный котелок, который заполнил предусмотрительно принесенной с собой водой, поставил на костер. На импровизированный стол-клеенку, растя-нутую у костра на траве, выложили продукты. Пока закусывали, подоспел чай. За трапезой, разговорами, собиранием сырья, другими делами ушло время. А с ним тихо, незаметно – неприветливая темнота.

С рассветом услышали голоса синичек, далекий щебет сорок, прочие утрен-ние звуки. Мы не торопились покидать приветливый костер, дышащий теплом, ведь нас окружала облепленная плачущим снегом растительность.

Пришло время расходиться. Договорились о времени и месте встречи, соб рали ружья. Каждый направился в ту сторону, где, казалось, ждала уда-ча, навстречу утреннему, вызывающему дрожь холоду, мокроте. Я избрал путь вправо от костра. Недалеко находилась поляна. Через нее – к мелколе-сью, краем его, дальше, по мере возможности, обходя высокую траву, мелкий кустарник. Временами углублялся в лес между высоких деревьев, ступая по упавшей, изломанной траве, где она встречалась. По ходу осматривал кучи сучьев, мелкий густой ельник, другие интересные места. По пути встретился лог, уползающий вдаль, извивавшийся, местами пропадающий среди деревь-ев. Иду по его откосу, буравя взором «свою» и противоположную стороны. В двух местах пересек его наискосок, выбирая более-менее подходящий путь. Когда встречался участок со скудной растительностью, направлялся к нему, проходя по краю, оставляя больший обзор для заросших мест, где может пря-таться зайчишка.

Как и следовало ожидать, в скором времени брюки на коленях, выше го-


ленищ резиновых сапог, намокли, вода начала стекать вниз, в сапоги. Мокрая одежда прилипала к телу, вызывая холод, неприятные ощущения. Пройдя лог, иду к ельнику. Между деревьев небольшая поляна, вокруг сухие, но влажные от снега, капели сучья. У одной из елей оказалась приличная площадка. Ногой растолкал в стороны траву, с которой падали, словно слезы, капли воды. При-готовил место для костра: стряхнул с нижних веток влагу, обломал сухие ветки с дерева, задевающие голову. На бересту, которую принес с собой, положил на-ломанные сучья. Когда поджег их, они вначале густо дымили, затем занялись желтым пламенем. Обсушился. Вскипятил чай, согрелся изнутри. Не хотелось оставлять уютное, обсохшее, приветливое, дышащее паром местечко, но азарт-ная тропа звала дальше.

Прошел мелколесье и оказался на поляне. Впереди, у ее края, находился большой куст вперемешку с мертвой высокой травой. Обходя его, мое вни-мание привлекло неясное белеющее пятно внутри зарослей. Я остановился. «По-видимому, заяц!» – шевельнулась надежда в сознании. Подошел ближе, немного наклонился в сторону – неясная белизна исчезла. «Нет, не косой, что-то другое», – я разогнулся, напряг зрение. Никак не пойму, что белеет: «Воз-можно, он, длинноухий, спрятался среди ветвей и густой жухлой травы. Не-легко определить, что там, в зарослях». Затем наклонился в другую сторону, высматривая интересующее меня место. Четко не видно – то ли белеет там, то ли кажется, возможно, это клок седой травы в странном переплетении – поди разберись. Я вновь выпрямился, часто моргая, пытаясь обострить зрение, – сомнение не покидало. «Если ты заяц – никуда не исчезнешь, позади тебя гу-стые, переплетенные ветви, через которые может пролезть только мышь. Не ведая того, загнал себя в ловушку, несчастный!». Надежда окрепла. Я присел, наклонился ближе к кусту, выдвигая вперед ружье. «Да, смахивает на беляка, не иначе как он! – от близкой удачи сладко защемило в груди. – Косой недалеко, почти рядом, пальну разок – и все, готов! Забирай тепленьким! Я уж не про-махнусь. Грех промазать!».

Осторожно пристраиваю стволы ружья между веток, но удобного для стрельбы положения никак не находится. Вдруг заяц (а кто иначе?), оказавшись в безвыходном положении неосознанно, загнав себя в угол, совершил отчаян-ный прыжок – сильным ударом лап, весом тела опрокинул меня на спину (вес мой не бараний – без малого сотня килограммов). Ружье улетело в сторону. «Кто посмел? Как можно? Зачем?!» – ураганом пронеслось в мыслях, не понимая, что случилось, как оказался на зябкой земле. Пока я, мокрый, отяжелевший, устав-ший, неуклюже вставал, зайца и след простыл. Оплошав, осознав, наконец, что случилось с кислой, досадной «миной» на лице послал вдогонку колючее угрожающее слово и посоветовал в будущем не встречаться на опасной лесной тропе. «Каков наглец, какое безобразие, на кого лапы поднял! Такого мужика свалил! Не стоит рассказывать друзьям – засмеют!» – не укладывалось в голове. Дрожащей рукой отряхнул прилипшие сзади листья, травинки.

Оценив безвыходность положения, зайчишка рискнул, атаковал охотника и спас свою пугливую, трепещущую душу.



СРЕДИ ВЕСЕННИХ БЕРЁЗ

Во время линчевания снега наступившим сдержанным теплом, весенними солнечными лучами направляюсь в молодой березняк в окрестностях полу-станка Тальменка, который расступился, пропустив меня в свои дебри, бросая освежающие тени на, казалось, бесконечные белые просторы.

Снег, прогреваемый скудным теплом на полянах, возвышенностях, сошел, марево, еле заметное, слабо колеблясь, поднимается вверх, растворяясь в воз-духе.

Я иду среди густых стройных берез, тяжело, шумно ступая сапогами, сея вокруг брызгами из воды и мокрого снега, направляясь в недалекое далеко – зовущую неизвестность, желая соприкоснуться с весенним, загадочным, непо-знанным.

Под начавшим незаметно убывать снегом раскинулось море воды, пополня-емое с часами, временно похоронившее неровности почвы, сучья, прошлогод-нюю траву, листья.

С осени опавшие, придавленные выпавшим снегом листья покрыли землю неровной пестрой одежонкой, согревая ее. Последние листья, по непонятным причинам оставшиеся на деревьях с наступлением холодов и зимней стужи, грубо сорваны порывами не столько осеннего, сколько зимнего ветра и не-брежно брошены на молодой снег. Немногие из них – и те, что оказались под сапогами идущего и отрывались от земли, и те, что покоились среди сугробов, сохранившие плавучесть, смогли всплыть в оставшихся после сапог следах, об-разовав красочную рябь под лучами приветливого солнца, на тупых, коротких, быстро затухающих волнах из снежной кашицы. Со стороны создается впечат-ление, что плавающие снега, пропитанные влагой в сочетании с листьями, ос-вещенные косыми лучами солнца в загадочное ранее утро, образуют пеструю неповторимую привлекательную картину, достойную кисти художника.

Молодые березы, отзимовавшие в низких местах, почувствовали, как ко-лючий зябкий снег у их оснований начал меняться на долго ожидаемую влагу, предшественницу тепла, возрождения листьев и очередной молодости.

Казалось, конца не будет сегодняшней весне и снежному брызгающему морю, по которому бреду в распахнутой рубахе. Хотелось петь.



Ирина НеклюдоваРАССКАЗЫ

А ВЫ ПОПРОБУЙТЕ

Близняшкам-четырёхлеткам Марише и Олесе не терпелось попасть домой. Дело в том, что в садике на уроке кулинарии воспитательница Марья Сергеевна научила их группу готовить настоящие домашние пирожные. Ну, если честно, не совсем настоящие, потому что они не в духовке стряпаются, как у бабушки, а из готового магазинного печенья делаются. Надо только каждую печенюшку слоями сгущёнки переложить или варенья. Но мама, как нарочно, решила зай-ти в магазин за новым ковриком, на прежний папа уронил что-то масленое, за что ему, как мальчишке, здорово влетело от бабушки. Девочки дружно висели у мамы на руках, пока та, медленно выбирая, проходила вдоль стеллажей. Она чуть было не купила один, тёмный и скучный, но дочери завопили, что им нра-вится другой, самый яркий, весь в аляповатых цветах, при виде которого мама сразу заторопилась домой. Но теперь уже девочки дёргали её за рукава, весело вопя, что коврик надо обязательно показать бабушке, а то она опять будет сер-диться на папу.

– При чём тут папа? – Удивлённо спросила мама, задумавшись. – А папа всегда у бабушки виноват.Мама только вздохнула, ничего не ответив. «Ладно, пусть ваш папа сам и

покупает. Не тащить же мне».Бабушка дома заявила, что варенья не даст, опять переляпаются все, словно

сгущёнкой можно меньше испачкаться. Девочки решили, что бабушке жалко, всё-таки сама варенье варит. Она часто говорит, что собственный труд надо бе-речь – и чужой тоже, добавляет папа, но бабушка иногда делает вид, что его не слышит.

Юные кулинарки быстро оценили обстановку на кухне. Стол был занят. На нём торжественно возвышались два огромных таза: один с нашинкованной ка-пустой, другой с натёртой морковью. Бабушка постаралась, время капусту со-лить.

– Что, ужин задерживается? – с грустью спросил папа, который сегодня, как нарочно, пришёл с работы вовремя, увидев знакомые ненавистные тазики.

– Петя, подожди немножко, – сердобольно попросила жена, – девочки пи-рожные хотят приготовить и нас угостить. Пришлось в продуктовый за сгущён-кой специально идти.

– Ух ты! А после ужина нельзя? – Петенька, но это же впервые. Представляешь, что они чувствуют? Как гор-

дятся собой! Хотят сами сделать, без нашей помощи. Пусть покулинарничают. – Ну да, ну да…


ПРОЗА Ирина НЕКЛЮДОВА

Папа хотел было выйти из кухни, но строгий голос тёщи остановил: – Тазы на пол сними. Да полотенцем накрой. Поужинаем, будешь капусту

мять. Целый день тебя жду! – Им что, так много места на столе надо? – Опрокинут ещё, не дай Бог. Будем потом с пола собирать, чтоб выкинуть.

А это всё мой труд! А… – А на полу не наступят? Обе девки – егозы, берегитеся, тазы. – Этим тазам сноса нет. Они ещё твоим внукам послужат. Машкино прида-

ное. Ты их под кухонный стол задвинь. И то верно. – Это ваше ржавое придание… – проворчал еле слышно папа, но он всё

равно был очень рад за дочек.

В общей гостиной всё ещё тяжело пахло масляной краской, которой девоч-ки вчера размашисто и бойко обвели крупные цветы на обоях, и поэтому все, включая тёщу, которой не хотелось сидеть в своей комнате одной, собрались в родительской спальне и закрыли наглухо дверь.

– Наконец-то взрослеют, – потирая руки, сказал папа. – Не рано ли? – нахмурилась мама. – По сравнению с тобой, рано, – вклинилась старшая хозяйка. – А эти без

дела сидеть не будут! – Надо их в секцию спортивную отдать, – твёрдо решил папа, но, на всякий

случай, покосился на тёщу. Та достала из фартука привычное вязание, словно не устала ещё от всех переделанных домашних дел. Поначалу Розу Владимировну насторожили странные звуки, доносящиеся из кухни, но тут папа включил те-левизор, и все переключились автоматически на один канал.

– Ой, а это не опасно? – вдруг забеспокоилась мама. – Не переживай дочка. Острые ножи и вилки высоко в шкафу, да ещё закры-

ты на ключ. Не достанут. Да и стулья тяжёлые, таскать их… – Эти шустрячки залезут хоть куда, – констатировал папа. – Это не тебе приходится выслушивать замечания воспитателей. – Пожало-

валась мама. – Мне хватает их фантазий и дома. Кстати, вы уверены, что мы будем про-

бовать печенье со сгущёнкой, а не с перцем? – Что мешает проявить тебе особую бдительность и осторожность, дорогой

зять, когда будешь есть? – Мама, если бы Вы знали, как я Вас люблю! – Кто не экспериментировал в детстве, не вооружён. – Вы пугаете меня, мама. Это они сейчас, по-вашему, какое оружие осваи-

вают? – Познают мир. Узнают себя. – На кухне? Среди кастрюль? – Петенька, мама, берегите силы, нам ещё капусту солить, да и за ковриком

не мешало бы съездить. Пусто как-то в коридоре. – Зато пылесосить меньше. – А полы мыть кто будет? Всё бы ездили на старой и больной. Пожалел бы

хоть кто.



– Я хотела купить один, да девочки не дали, им другой понравился. Петя, может, ты их завтра из детсада заберёшь, и коврик по дороге купите. Если ку-пить тот, что им понравился, они, может, сами с радостью подметать его будут.

– Да, и топтаться по нему не будут. Будут с улицы на крыльях сразу залетать в свою комнату, как зять на кухню.

– Мама, да я обожаю вашу стряпню! – Будет здорово, дорогой зять, если ты с той же энергией, с какой споришь,

будешь капусту мять. Чем сочнее, тем вкуснее! – Что, сила-то мужская нужна всё-таки, а? – торжествующе произнёс Пётр

Иванович. Но развивать эту тему не стал, решил пойти на попятный. Спорить с тёщей дело безуспешное, в этом он убеждался уже не раз, а иногда даже и опас-ное. Да и жену расстраивать лишний раз не хотелось.

– Машенька, когда я голодный, я злой, как волк. –«Всё-таки семья дороже любых перебранок. Может, и они от любви?»Подумав так, папа лукаво посмотрел на маму, но вслух ничего не сказал. – Что-то, правда, они не торопятся, – засомневалась мама. – Перец по-крупинкам перебирают, чтобы папе самый сладкий кусочек до-

стался. – Съехидничала Роза Владимировна. – Ты пойми, Петя, это для нас всё просто и быстро. А им надо на каждую пе-

ченьку сгущёнку из пакетика выдавить. Форму красивую пирожному придать. Это же целое искусство.

– Ох, голодному человеку не до искусства. Надо было бутерброды какие-нибудь прихватить. Перекусили бы сейчас.

– Мужчина – это терпение, сила воли и самоотверженный труд… – Затяну-ла было любимую песню тёща, но наткнувшись на умоляющий взгляд дочери, осеклась и уткнулась в вязанье. Папа же в ответ подумал: «Если бы ты знала, дорогая тёщенька, сколько мне требуется труда, чтобы удерживать силу воли на грани терпенья!»…

– Девочки, вы скоро? – крикнула мама, не вставая с кресла. Она часто так делала, когда читала, а дочки играли в соседней комнате, пока бабушка делилась новостями с соседками по подъезду.

– Скоро-скоро, – вторили два звонких голосочка. И в ответ что-то с грохо-том проскакало по кухне.

– Кастрюлю уронили, – констатировала мама. – Да нет, что-то потяжелее, – поправила её бабушка. – Неужели ужин пропал? – испугался папа. – А вы обе твердите, что им

нужна самостоятельность и полная свобода! Эти развитые личности меня уже достали. Лично я через минуту иду на кухню, а вы как хотите.

– Ужин в духовке. А духовка на замке. Сам же крюк приделывал. Нет, это пустая посуда была. Наверное, поднос праздничный вытащили. Решили радо-вать, так радовать. Удивлять так удивлять! Кулинарки. Ладно, подождём, уви-дим. Скоро уж. Похвалить не забудьте!

Минуты всё тянулись и тянулись. Взрослые успели посмотреть по телеви-зору все новости. Бабушка с папой, как всегда, расходились по важным поли-тическим вопросам. Наконец, всех позвали на долгожданный десерт. Любящие


воспитатели выскочили с облегчением из комнаты, промчались в секунду через зал и замерли от неожиданности на пороге.

Под ногами, расстилаясь через весь коридор, бежала ковровая дорожка. Нет, лежал красочный, я бы даже сказала, сочный ковёр. Жёлто-зелёное полотно на-шинкованной капусты обрамлялось ярко-красной тёртой моркóвью. Кое-где по развесёлому, пляшущему красками ковру чёрными дизайнерскими пятнами высились семена укропа и тмина, лежащие на круглых капустных листьях. В конце коридора стояли уставшие, но довольные собой сёстры, со съехавшими набок бантами, перемазанные с ног до головы овощными ошмётками. Каждая торжественно держала в руках тарелку с покосившимися, слепленными как по-пало пирожными. Впрочем, у Олеси пирожные были чуть ровнее и выше.

– Вот такой коврик надо купить! – Бабушка, тебе нравится? Правда, красивый? – Ох, – только и сумела выдохнуть бабушка, схватившись за сердце. – Ах, – только и сказала мама, в растерянности разведя руками. – Ну и ну, – произнёс восхищённый папа.И, сняв тёплые тапочки, шесть босых ног похрустели на кухню. Ужин удал-

ся!

ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ

1Солнце нещадно палило Арише в глаза, но она и не думала отворачивать-

ся. Пусть жжёт. У неё и так пожар внутри. Ещё бы спалило эти корявые буквы в тетрадке. Не видеть бы. Французский язык. Как не хочется учить. C ҆est clair (Сэ клер – понятно). Comme vous voulez (Ком ву вулé – как хотите). Avec plaisir (Авэ́к плэзи́р – с удовольствием). С каким ещё удовольствием? Просто хочется поехать с классом в Париж на весенние каникулы. Просто хочется быть бли-же к высокомерному Алёшке, который и не собирается её замечать. Крутится с наглой и рыжей Алёнкой из параллельного «б». А я? Au secours! (О скур – на помощь!) Dites, s҆ il vous plait (Дит силь ву плэ – скажите, пожалуйста). Поедет только тот, кто справится с заданием. Поедут лучшие. C ҆est la vie (Сэ ля ви – та-кова жизнь).

Отец что-то кричит из коридора. Ах, это не ей. После недавнего весёлого празднования сорокалетнего юбилея обратился за помощью к фирме. Присла-ли немую уборщицу. Других не было. Все заняты. Весна. У всех срочные дела. Грязи, слякоти больше. На всех чистюль чистильщиков говорящих не хватает. Остались только беззвучные, тихие, почти незаметные. О, судя по грохоту, нет! Что это там упало? Отец в недоумении и гневе. Его любимая кружка. Вдребезги. На полу. О-ля-ля! Минус в зарплате… А она ничего, лёгкая стрижка, вниматель-ный взгляд. Улыбается виновато. При этом уверена и горда собой. Уборщица без комплексов. Интересно. Выходит, не все стремятся к богатой и сытой жиз-ни. Но откуда ощущение, что никакая она не немая, просто не хочет говорить? Словно знает истинную цену словам. Или я ошибаюсь?



– Ты уроки сделала? – Это уже мне. Что он такой злой, интересно, сегодня? Ах, да, кружка. Её не жалко. Давно пора заменить потёртую, треснутую по всем швам глиняную искусственную древность на что-то более современное и весё-лое. И как она продержалась так долго? Мамин подарок. Бедный папочка, всё не может забыть. А я ничего не помню. Только бабушкины рассказы.

– Не волнуйся, папочка, я тебе новую из Парижа привезу. Ты какую хочешь, с Эйфелевой башней или с собором? – Немая посмотрела с благодарностью, чуть заметно кивнула. Нет, она точно не немая.

– Ты тест на отлично пройди. Постарайся! – Да стараюсь я, стараюсь. Легко сказать! Ты сам когда в последний раз правила учил? – Это я уже про себя. Зачем дразнить монстра, который и так вот-вот взорвётся.

– Хочешь, репетитора наймём? Зря что ли мы всем родительским коми-тетом бились именно за ваш класс! Это же не просто поездка, а культурный обмен двух школ. Ты хоть представляешь, как это интересно! Какой бесценный опыт! В наше время мы не могли такое общение себе позволить, даже мечтать не смели! – Всё, завёлся, надо срочно исчезать. Но в его словах есть, как всегда, крупинка правды. Аленки-то из параллельного «б» не будет с её английским… А это шанс остаться без вертлявой соперницы, ближе к предмету обожания. И Ариша, воодушевившись, отправилась в свою комнату. Минут через пять во-шла немая. Окинула взглядом аккуратные девичьи апартаменты. Одобрительно кивнула. Ариша улыбнулась в ответ. Рано оставшаяся без матери, она с детства привыкла всё раскладывать по своим местам сразу, чтобы не мучиться потом и не повторять бессмысленных телодвижений. Их и так предостаточно. Немая бросила взгляд в открытую тетрадь. – Ici le passage est interdit (Иси́ лё пасса́ж эт энтерди́ – Здесь нет проезда), – прочитала она негромко на чистейшем француз-ском. – В одном предложении две ошибки. Хочешь, помогу?

Ну разве можно от такого приключения отказаться? – Позвони. – На стол легла солнечного цвета визитка с красиво закруг-

лёнными буквами: переводчик Светлана Юрьевна Видова. Во дела! – Да, ты же умеешь хранить секреты? – Уже в дверях, доверительно кивнув, добавила она и вышла.

На встречу с говорящей «немой» Ариша летела как на крыльях. Ей было безумно интересно узнать, какая немыслимая авантюра могла заставить таин-ственную женщину прийти в их квартиру, да ещё по такой нелепой причине. Всё оказалось до банального скучно и просто. Как и бывает в жизни. Никакой таинственности. Светлана Юрьевна запросто поведала о том, что она – давняя подруга директора фирмы «Добрая помощница». В тот вечер заглянула к ней в гости попить чайку, отвлечься от монотонного трудового дня. До этого шесть часов, скованно просидев в неудобном кресле, говорила и говорила, переводя скучные фразы научной конференции. В офисе у подруги было более чем ожив-лённо. Жуткий кавардак, аврал. Все работницы – нарасхват. Словно весь город срочно кинулся наводить порядок в оттаявших после зимы квартирах. Ей было весело наблюдать за хаотичными движеньями сотрудников. Одни приходили, другие уходили. Всюду банки, склянки, какие-то тележки. Ей самой не хватало



физической нагрузки. А тут её было предостаточно. Вот парадокс. Целый день неподвижности, и ты без сил. А попробуй что-нибудь поделать, и утраченные силы начинают возвращаться. Недаром говорят, что смена занятий, есть отдых.

К непритязательному, редко обращавшемуся, всегда щедро платившему клиенту ехать было некому. Терять подруге его не хотелось. А за отчаянной Светкой должок числился, ещё студенческий. На третьем курсе девчонки от-рабатывали педагогическую практику в дальнем Подмосковье, и Татьяне при-шлось вкалывать неделю за двоих, потому что Светлана неожиданно и опро-метчиво влюбилась по уши и рванула вслед за любимым в соседний город. А сразу по возвращении рыдала сутки напролёт. К детям её категорически нельзя было допускать… Женщины посмеялись, вновь вспоминая, посочувствовали друг другу.

– Я за тебя неделю пахала. Не облезешь за два-три часа. – Зашла чайку попить, называется. – Да ладно, Свет, у него там чуток тарелок, я ж его знаю. Живёт в твоём

районе. Соседний дом почти. Время на дорогу тратить не надо. Копейка опять же не лишняя. Или один час руками поработать, или языком полдня молоть. – И Татьяна Игоревна, как искусный пантомим, так ловко это изобразила, что обе невольно расхохотались.

– Ну, ты умеешь уговорить! – Сквозь выступившие слёзы согласилась Свет-лана.

– Зря что ли директором работаю. – В смысле уболтаешь кого хочешь? – Нынче никого не уболтаешь. Времена не те. Но с умными договориться

можно. – Какой грубый подхалимаж. – Вот видишь, тебе уже веселее. – Что хочешь ему говори, но я ни слова не произнесу. – Да ладно, а вдруг? Думаешь, так легко общаться, притворившись немой? – Да не хочу я общаться! И говорить ничего не хочу, на-го-во-ри-лась. И

работаю я, кстати, мозгами, поняла?! Хотя и они не всегда спасают. Вот так зай-дёшь к подруге, чтобы помолчать и отдохнуть, а вместо этого вступишь с ней в полемику и выйдешь полностью проигравшей.

– А может, это будет главный выигрыш в твоей жизни? – Знаю, на что намекаешь, сердобольная ты моя. До сих пор не можешь на

одиноких подружек равнодушно смотреть. Тебе бы ещё брачное агентство от-крыть! Отбоя бы от клиентов не было! Не уговаривай больше. Я же согласилась. Давай адрес. Но, клянусь, не скажу ни слова, даже если твой подопечный выли-тый Шарль Азнавур.

– Слушай, – тут у Татьяны Игоревны впервые за вечер хитро загорелись глаза, – а он действительно на него похож… – Обе подруги обожали Азнавура, это и сблизило их вначале.

Светлана Юрьевна рассмеялась: «Вообще, моя подруга та ещё авантюристка, не зря её бизнес процветает!» И, немного помолчав, добавила: «Но если бы мне



кто раньше сказал, что пойду в чужую квартиру, к незнакомым людям, порядок наводить, не поверила бы». И, взглянув лукаво на Аришу, добавила: «Наверное, я почувствовала, что помощь моя кому-то очень нужна. Как думаешь?» Ариша согласно кивнула. «И давай договоримся: отцу ничего не рассказывать. Не хочу подругу подводить. Ты меня понимаешь? В конце концов, могут же у нас быть свои маленькие секретики?»

– Ты по-настоящему французский знать хочешь или так, лишь бы отгово-риться от отца и учителей? – Ариша покраснела. «Сказать ей правду?»

– Понятно. И как зовут твоего принца? – Алексей. – А он действительно принц? – Ариша задумалась. Скорее да, чем нет. Вы-

сокий, тонкие черты лица, глаза карие, пронзительные. Конечно, он красив. И главное, всегда знает, чего хочет. Не то, что Егор, который вечно крутится под ногами. Чего это вдруг она про него вспомнила? Да ещё как о щенке – вечно под ногами. Не такой уж он и низкорослый. Просто куда ни повернёшься, всюду – он. Вот и сейчас, до того крепко в сознание врезался! Спросили про Алексея, а вспомнился не только он. Впрочем, про любовь свою Ариша никогда не забыва-ла. Она и мукой её была и спасением. Держала крепко за школу, наполняя уроки особым смыслом. А герой, возможно, и не догадывался о бурлящих рядом чув-ствах. Девушка боялась к нему подойти, считая себя недостаточно красивой, умной, раскованной. На самом деле, кто такая она и кто он?!

Светлана Юрьевна, подождав терпеливо ответа и так и не услышав его, по-нимающе кивнула:

– Если твой Алексей действительно того стоит, мы будем заниматься. Одо-леем любые вершины. Французский будет покорён! – И желая хоть как-то сни-зить напряжение, она артистично, по-наполеоновски выпятила грудь. Ариша снисходительно улыбнулась.

Весёлая «немая» оказалась классной тёткой. Несмотря на разницу в пятнад-цать лет, она удивительно тонко понимала все треволнения своей новой подо-печной. Слушала её внимательно и умела несколькими словами точно выразить то, что Ариша чувствовала, но не могла объяснить. Всё-таки опыт – великая вещь. В ответ на это преподавательница смеялась и говорила, что лучше моло-дости ничего нет. А однажды доверительно поведала о том, что Ариша напоми-нает её саму во времена школьной юности: хрупкую, испуганную, неуверенную в себе, хотевшую всего сразу. Это в студенчестве, немало пережив, Света набра-лась смелости и стала такой как сейчас. А в школе…

В последний день занятий Светлана Юрьевна передала девочке конверт, скромный презент для папы. Обе посмеялись над тем, что кружку можно и не везти из Парижа, а купить тут же, на китайском рынке. Решив прогуляться на-последок, пошли окружной дорогой к метро. (Арише надо было в университет, с недавнего времени она стала заниматься в географическом кружке.) В одном из уютных двориков девушка увидела Алексея. Он, вольготно развалившись, сидел на скрипучей детской качели. Две симпатичные девушки стояли рядом.



Одна, не отрывая от него восторженного взгляда, крепко держалась за желез-ные прутья качели, направляя их туда-сюда. Вторая, хоть и была неподвижна, казалось, готова была выполнить любое его желание. Вот бы Арише оказаться на их месте! Но её даже не замечают!

– Слушай, ему действительно только короны и не хватает. Настоящий принц. Интересный мальчик. Так ты хочешь быть в его свите?

– А вы откуда знаете, что это он? – Но Светлане Юрьевне ничего не надо было объяснять. Её проницательность не знала предела. Да и большой проница-тельностью не надо обладать, достаточно взглянуть влюблённой в глаза и сразу всё становится ясно. Жаль только, ясно не тому, к кому эти взгляды обращены. А вдруг она для Алексея тоже как щенок, который никуда не денется в ожида-нии ласки?

Впервые девушка поймала себя на такой невыносимо тяжёлой мысли. Впер-вые стало нестерпимо горько от близкого присутствия женщины, от которой трудно скрывать потаённое, личное, больное, не дающее покоя. Любовь не в радость. Словно та вывернула наизнанку все чувства и рассматривает грубо.

– Аришенька, а ты уверена в том, что он тот, кто тебе нужен? – Вот хирург, режет по живому.

– Да, – произнесла Ариша, невольно начиная сомневаться и путаться в собственных мыслях. Такое произнесённое «да» нуждалось в защите, а сил для сопротивления не было. Заглянуть в себя стало страшно. Может быть, лучше оставаться в неведении? Но Светлана Юрьевна уже выбила ногой дверь и за-топала по тёмным закоулкам подсознания, грубо и точно выверяя каждый шаг.

– А ты ему нужна? Слушай, если мы стремимся к недостижимому совер-шенству или тому, что нам кажется совершенством, мы бежим от реальности, мы бежим от себя.

Арише стало ещё хуже. Пошли бы вы все куда подальше со своими нраво-учениями. Какое вам дело?! Какое её дело? Это моя жизнь. Моя! Или быть абсо-лютно свободной не удаётся никому?

– Ты себя любишь? – Слова летели откуда-то сбоку, пробиваясь сквозь тол-щу наваливающихся откровений.

– Да, – удивилась вопросу девушка. – Я как-то об этом не задумывалась. – А зря не задумывалась! Любить себя необходимо! Хоть и трудно порой

до невозможности. Вот сейчас у тебя есть отличный повод себя похвалить и за себя порадоваться!

– Чему тут радоваться, – вздохнула Ариша, глядя на неприятную ей, вольгот-ную троицу.

– Ты не права. Всегда есть чему радоваться и даже очень. Мальчик миссию свою выполнил. Спасибо ему!

– Какую ещё миссию? Вы о чём?! – Ариша неожиданно для себя напряглась ещё больше, но уже по другому поводу. Кто её знает, эту Светлану Юрьевну! Притворялась немой, может она вообще папашин шпион. Чёрт! А вдруг?!

– Ну как же… Ради любви покорён французский. Можешь теперь общаться на прекрасном языке с кем хочешь. А это большое дело! И вообще, ты – моло-



дец, что влюбилась! Любовь учит лучше любых наук. Слушай, а если бы твой Алексей был сумоистом, ты бы ходила с ним на тренировки сумо? – Тут Свет-лана Юрьевна понизила голос и, заговорчески наклонившись к напрочь расте-рявшейся девушке, произнесла: – Представляешь, какая бы из вас получилась великолепная парочка! – И смешно расставив руки и ноги, слегка присев, по-топталась на месте. Ариша невольно улыбнулась. Нет, представить стройного красавца Алексея огромным, арбузного вида, сумоистом она никак не могла. Ей стало немного легче. Перед поворотом к метро она ещё раз оглянулась. Картин-ка во дворе показалась маленькой и размытой.

Продолжая двигаться по инерции на ватных ногах, Ариша и не заметила, как очутилась в метро. В душном вагоне с головой укуталась в капюшон, что-бы никого не видеть. Всю дорогу девушка сбивчиво искала ответы, запутыва-ясь с каждым новым вопросом всё сильнее. Подойти к своему кумиру и прямо спросить – страшно, не хочется выглядеть глупой и полностью уничтоженной в случае отказа, насмешливого взгляда, презрительного тона. Чем она хуже тех девушек? А, может, она потому и не подходит, что заранее знает ответ. И он для неё, ответ этот, страшнее смерти.

На другой день, несмотря на воскресенье, принимающая сторона (препода-вательница парижской школы) была готова провести проверочный тест и пого-ворить с каждым из претендующих на поездку учеников. Шанс был у всех. Лишь бы сдать. Алексей уже был в классе. Ариша, не смея поднять глаз, шла мимо него на своё место, как вдруг… ОН предложил ей сесть рядом, за ОДНУ парту. Едва справившись с волнением, она ответила на все письменные вопросы и свои и, главное, его, и, поджидая на лестнице наконец-то оценившего её возлюбленно-го, услышала наверху до боли знакомый голос, говоривший кому-то: «Да что вы, девочки, как я могу вам изменить, она же лучше всех сейчас французский знает. Вот вы бы смогли так же ловко и быстро с трудными заданиями расправиться, как она? Да ещё за двоих?» Поплывшие следом смешки поползли по телу, колю-чими иголками забираясь внутрь.

2

Париж плыл за окном, и это было удивительно. Знакомые картинки из ин-тернета превратились в реальность. Другая реальность сидела рядом и ещё не догадывалась об этом. Как это она раньше не замечала Егора? Нет, замечала, он её раздражал, вечно маячил перед глазами. А сейчас, что бы она делала без него? Конечно, кругом неугомонная орда орущих одноклассников, но только он знает, что ей нужно в данный момент. Всё для неё. Как это здорово! Ценить себя, свою привлекательность, свою улыбку, знать, что ты красива, желанна. В Париже они всего третий день, а у неё уже есть собственный портрет, сделанный француз-ским художником. Так просто: «Давай он тебя нарисует», – сказал Егор, заметив Аришин взгляд. А ведь обязанный ей своей поездкой Алексей крутился рядом. Крутился вокруг себя. Выискивал новых жертв. Алёнка-то осталась дома, бед-ная.



Потом была экскурсия на Эйфелеву башню. Там Ариша словно прозрела, голова закружилась от открывшихся перед нею возможностей. Она смотрела вниз, но видела не острые шпили и не аккуратно расставленные, разноцветные мазки домов. Ей открылась тайна: уходящие в лёгкую бесконечность дороги не терялись; а хрупкая ленточка Сены огибала земной шар, передавая с текущи-ми водами свой великий дар и благословение следующей реке, морю, океану, смешиваясь и перемещаясь повсеместно по вселенной. Она увидела один из совершенных пазлов сотворённого и сохранённого мира. Того, который лежал за горизонтом, того, который был больше её, Егора, отца, Светланы Юрьевны. Открывшаяся панорама развернула перед девушкой необозримую вселенную во всей своей парижской красе, перевернула все её представления о жизни с ног на голову или наоборот, поставила её голову на место. Когда она, слишком резко наклонившись вниз, чуть пошатнулась, Егор схватил её за руку и тут же отпустил испуганно.

Разве такое возможно, вот так, внезапно, не спросясь, уходит одна любовь и приходит другая? Значит, та, первая, была не настоящей? Или влюблённая об-манывала себя, мечтая о внимании общепризнанного героя, который при бли-жайшем рассмотрении героем вовсе не оказался. Но не могут же все, кроме неё, быть слепыми? Или это с ней что-то не так? Или всё дело в том, что у каждого свои герои, свои цели и желания. И они не обязательно совпадают с теми, ради которых возникли.

Ариша покосилась на Алексея, хохочущего в первых рядах. Егор перехватил взгляд. Он всё еще беспокоился. Он всё ещё не верил такому долгожданному (с седьмого класса её любил) и всё же неожиданному счастью. Одно дело кру-титься в школе, стараясь как можно чаще попадаться самой лучшей девушке на глаза, другое дело быть для неё необходимым здесь, в незнакомой стране, куда она так стремилась, а он стремился за ней, французский ради неё выучил.

Ариша на мгновение отвернулась от проплывающего за окном Парижа, что-бы незаметно ещё раз улыбнуться Егору. Ей хорошо было рядом с другом, с которым до мельчайших подробностей можно разглядывать мир, внося в него, по возможности, свои коррективы.

3

Юрий Павлович после отъезда дочери никак не мог навести должный поря-док в квартире. То ли волновался излишне из-за Аришки, всё-таки первый раз так далеко одна, без него, уехала. То ли никак не мог привыкнуть к образовав-шейся тишине. Такой тишины давно в квартире не было. Юрий Павлович вклю-чил компьютер, с радостью обнаружил письмо. Наконец-то. Прислала. Уже три дня в Париже! Вот поросёнок, на французском. Не может без того, чтобы не позлить отца. Ну что ты с ней будешь делать! Письмо же надо как-то переве-сти. Незнакомые буквы должны обрести смысл. Срочно. Найти номер репети-тора. Светлана Юрьевна. Где-то записан в ежедневнике. Он разговаривал с ней вначале, договаривался о занятиях. Дотошно всё расспрашивал. А как иначе? Тем более эту репетиторшу нашла сама Ариша. Юрий Павлович любил порядок во всём, старался и жизнь дочери держать на контроле, как мог, ненавязчиво,



на расстоянии, но быть в курсе всех её важных дел. Она сильно изменилась в последнее время, повзрослела. Занятия явно пошли на пользу. Прибегала всег-да восторженная. При этом начала и по другим предметам пятёрки получать. Где же этот номер сотовый?.. Юрий Павлович прислушался: вроде спокойно на кухне: льётся вода, моется посуда. Сегодня он опять вызвал немую на по-мощь. Тоже Светланой Юрьевной зовут, кстати. Везёт ему. Почему именно её? – Поинтересовались в агентстве. Пришлось директрисе путано объяснять о выдающихся способностях и невероятной произведённой чистоте, и нести ещё какую-то околесицу (такая неловкая сотрудница, расколотившая его любимую кружку, вряд ли была на хорошем счету). Не мог же он, в самом деле, сказать правду. Правда состояла в том, что ему ужасно захотелось вернуться в тот ве-чер, с которого изменилась их с дочерью жизнь. Девочка тогда словно ожила, словно открыла в себе удивительные способности, о которых не догадывалась раньше, чему-то радовалась, смеялась. Он подумал даже, не влюбилась ли? Не-мало откровенных, душевных часов провели они с тех пор вместе. Кто эту мо-лодёжь поймёт?! Разбитая кружка, внезапный интерес к французскому. Жизнь как глина. Вот и в тот вечер, словно не памятный кусочек фарфора раскололся на мелкие кусочки, а прошлое рассыпалось для того, чтобы появилось место для настоящего. Он, конечно, хорош. Даже имени «лучшей работницы» не знал. «Та, которая… тогда-то». Ужас! Пришлось так и сказать – немая. Директриса только неприлично громко рассмеялась в ответ. Произнесла, радостно ликуя, по слогам Свет-ла-на Юрь-ев-на.

Вот он, номер 8 9… Юрий Павлович потыкал кнопки. Тут же, на коридор-ной тумбочке, в открытой, брошенной небрежно чужой сумочке, отозвался телефон. От неожиданности Юрий Павлович отключил свой. Стало тихо. Оба телефона молчали. Он набрал номер снова. По узкому коридору завальсирова-ла маленькими шажками неповторимая «Вечная любовь» Шарля Азнавура. Да неужели?! Сходство с великим шансонье всю жизнь его забавляло, не позволяя забрасывать гитару в дальний угол. Хорошо, что уборщица немая… Или нет?! Зачем ей громкий звонок? Совпадение? Очередные Аришкины козни?! Это уже слишком! С третьей попытки, не веря себе, сомневаясь, рука сама потянулась к наглому звонку. На светящемся дисплее горело коротко и ясно «кружка». Так, с протянутой рукой, дрожащей непредсказуемым вызовом судьбы, Юрий Пав-лович и зашёл на кухню. Таинственная незнакомка мыла окно. Солнечный свет яркими бликами играл по всей комнате, отражаясь на глянцевой поверхности мебельного гарнитура.

– Так, значит, вы обе, с самого начала, были заодно?! Вы что задумали? Кто Вы и что Вам нужно? – Светлана Юрьевна оглянулась. На лице – ни капли сму-щения. Ещё и улыбается?! Что за женщина?! И дочь. Тоже хороша! Такое скры-вать!

– Нет, мы познакомились, когда я была «немой». Сейчас окно домою и рас-скажу.

– Нет уж, давайте вместе домоем. Целее будет…



КИТЕЛЬ

Весна нынче – бесшабашная, весёлая, распевается птичьим гомоном на все лады. Отогревается Сибирь на солнышке. Сельские жители рады. У самых тру-долюбивых теплицы уже полны зелени и света. А девятого мая словно настоя-щий летний день в гости заглянул. Постучал в окошки, прокричал петухами. Спит дед Матвей непривычно крепким сном. Накатили вчера воспоминания, – вдруг это последний его победный праздник на грешной земле? Успокоиться долго не мог. Правнук Митяй, Митенька, вперёд него свалился. А ведь рассказы может слушать до бесконечности. И куда только в него влезает?

– Митька, – кричит мать. Потеряла. Заглянула в комнату. Поправила одея-ло. Оба дышат беспокойно, будто воевали всю ночь. Ладно, пусть отсыпаются. Успеют до митинга собраться. Да и что тут собираться? Китель с наградами на-дел да пошёл. Село Сибирка большое. Дед Матвей был местной знаменитостью. Ни у кого как у него столько орденов и медалей не было. Как накинет китель потёртый, спину сгорбившуюся как может разогнёт, идёт, позвякивает, всем пацанам на зависть. Не зря он – гордость районного масштаба, а то и городско-го. Сколько раз уж на грандиозные праздники Победы забирали. Но юбилей только на следующий год, да ещё какой – 70 лет с 1945 года прошло. Мало их, ветеранов, всего двое осталось. Недавно ещё один двор опустел. Дед Монтий помер, внучка сразу в район перебралась, её давно в местный детский сад му-зыкальным работником звали. А свой вот опустел пока. И родители старенькие одни остались.

Праздновали день Победы всегда масштабно, нарядно. Всем селом на пло-щади перед конторой собирались. Местный умелец, трудовик школьный, с уче-никами памятник обновили, ещё с советских времён установленный. Женщина с ребёнком на руках обнимает бойца, а он, словно вырываясь из её объятий, с винтовкой в руках смотрит вдаль. Что там видит? Сибирка – старинная. Никто не знал точно, сколько ей лет. Говорили, что первыми старообрядцы здесь посе-лились, да они отрицали, мол, местные, селькупы, приняли и научили как в су-ровых условиях выживать. Разрослась за много веков Сибирка вширь и вглубь, леса и поля отвоевала, к нуждам своим приспособила. На каждом митинге, ко-нечно, начальство речи говорило и кого надо награждало. Но без деда Матвея праздник каким-то половинчатым воспринимался. Не нравилось односельча-нам его в город на главный парад отпускать. Самим нужен! Из каждого родного двора когда-то, как и по всей стране, мужики на фронт ушли. Только несколько человек возвратилось.

– Митька, – мать опять в комнате, – дед, вставайте. Пока позавтракаете, время-то быстро идёт. Нехорошо опаздывать. Сам знаешь, без тебя не нач-нут.

– Ой, Зинка, – дед Матвей открыл глаза, – что-то тяжко мне, сердце давит. – Ой, деда, не пугай. – Да не боись, внучка, обойдётся. Да только слабость вот проклятущая

опять накатила.



– Да вы всё ночь шушукались, я пить вставала, не наговоритесь всё. Во сколько уснули?

– Да петухи не пели вроде.– Счас таблетку принесу. Лежи пока. А ты, Митька, вставай!Шестилетний внучок потянулся сладко, протёр глазки, обнял деда, подпрыг-

нул на кровати, от чего дед болезненно сморщился, и вылетел за дверь. «Победа, победа», – прокричал он громко. Пёс по кличке «Победа» ответил радостным лаем. Глаза прадеда наполнились слезами. «Только бы встать». И он, словно го-товясь к атаке, собрался из последних сил, приподнялся, да рухнул на подушку. «Нет, отлежаться придётся сегодня. Вот невезуха». Приготовленный с вечера заботливой Зинаидой китель укоризненно блестел начищенными наградами и ждал своего торжественного часа. Весь год до этого, спрятанный в огромном старинном шкафу, висел в тёмной и тесной глубине, зажатый с обеих сторон ворохом женских одежд.

А на площади потихоньку собирался народ. – Что-то деда Матвея не видать, обычно он раньше приходит, – заволновал-

ся кто-то.Младшие мальчишки крутились, поднимая пыль. Кружили на велосипедах,

гонялись туда-сюда. Кто-то сообщил новость, испугав изрядно односельчан: – Деду Матвею плохо. – Да не баламуть ты воду! – Это соседка. – Отлежится и придёт. Он у нас

крепкий. – Ну да, а то с кем фотографироваться будем?! – В толпе видны были не-

знакомые лица. Молодёжь спешила запечатлеться, прикоснуться хоть краеш-ком любопытного сознания к уходящей эпохе, ускользающей, малопонятной, полной героизма и патриотизма. О пролитой крови, потерях близких, голоде и нужде думалось меньше, а то и не представлялось вовсе.

Вихрастый Митька прилетел, встал в строй, рядом с вечно поддатым дедом

Семёном. Зато у него на стареньком пиджаке две медали, как два глаза огромных выглядывают. Его правнук, больно пнув Митьку грязной ногой, зло прошипел над ухом: «Сегодня мой дед главный, понял?» Митька огляделся кругом, шмыг-нул носом, было досадно, обидно, но не подал вида. Все односельчане смот рели на него, словно спрашивая:

«Где дед? Награды где?» И Митька рванул домой. Сорвал со спинки стула сверкающий китель, напялил на себя, путаясь в неподдающихся рукавах, дед только вопрошающе крякнул, когда правнук прозвенел: «Не дрейфь, деда. Ты – в строю!» И выбежал. Одна пола перевешивала, волочилась по полу, круглые медяшки стучали по коленке, но Митька на ходу обняв болтающимися рука-вами награды и выправив, подтянув к животу тяжёлую одёжку, помчался по опустевшей улице изо всех сил, чтобы успеть к началу митинга.

Директор уже начал говорить приветственную речь, когда запыхавший-ся мальчишка выбежал на круг, остановился, выпрямил спину и, размахивая



по-военному широченными руками, прошагал гордо через центр, встал рядом с единственным ветераном. Дед Семён икнул и невольно расправил плечи. Глаза его часто заморгали и наполнились слезами. Из огромной горловины торчала маленькая, но гордо вскинутая Митькина голова, плечи кителя свисали чуть не до локтей. Вся его нескладная детская фигурка передавала пусть не до кон-ца осознанную ещё, но такую горькую и ликующую истинность момента. Жен-щины начали всхлипывать. Мальчишки помладше вдруг посрывались со своих мест, старшие, чуть помедлив, убежали тоже. Над площадью зависла странная тишина. Баба Катя, ударница тыла, с медалью на цветастой кофте, обняла Мить-ку и гордо, но снисходительно заулыбалась.

Первым примчался Алёшка. Он жил ближе всех. Прадеда своего он не знал, родился, когда того уже схоронили. Но обмундирование военное родные сбе-регли, и за праздничным столом в день Победы наградным почестям отводи-лось самое почётное место. И стопочка перед этим стулом пустым, как полага-ется, ставилась, и корочка чёрного хлеба сверху. И фотография деда в центре стола стояла, рядом с цветами. Малышне, конечно, разрешалось недолго на главном, хоть и старом, скрипучем стуле посидеть, на спинку не облокачиваясь, да и взрослые за особую гордость почитали.

Со всех сторон села прибегали мальчишки. Кто в чистом костюме, кто в мятом, видно только что из какого-то сундука или дальнего угла вытащенно-го. Четырёхлетний Славка, недавно приехавший с родителями-беженцами, из картона вырезал не очень ровный, но зато по размеру больший орден, флома-стером быстренько обвёл, главное что подписал «ОДИН» и вместе со всеми в строй ветеранский встал. Семиклассник Юра надел форму отца, что в Афгане воевал и в Чечне. Девочка Дарья чуть не подралась с братом, разбираясь, кто имеет больше прав китель прадедушкин надеть. Старшая была, одолела брата. Он стоял теперь надутый и рассерженный, но вот кто-то из стариков фуражку ему свою военную отдал, оттаял парень сразу.

Митинг праздничный долго не начинали, пока от каждой семьи кто-нибудь да не пришёл. Словно чуда ждали, как когда-то с фронта. В селе много было тружениц тыла, и про их награды правнуки не забыли. Девяностолетняя Аглая первый раз пришла. До этого все митинги, по любому поводу, игнорирова-ла, властей не боялась. Пять сыновей и мужа с фронта не дождалась. А тут и её сердце оттаяло, смягчилось. Дочь рядом плакала, а она нет, строго глядела вдаль, точно видела то, что другим не дано. Выправился строй ветеранский, в центре – протрезвевший дед Семён и Митька, и словно ожившие, пришедшие в гости навсегда прадеды, деды, отцы.

Дед Матвей охал, волновался, переживал. Вроде полегче стало, охота на митинг сходить. Вдруг шум на улице услышал, да как Зинка по дому забегала, засуетилась. Распахнулось окно в его комнату, словно солнце само лучами раст-ворило. Гул радостный влетел, забился в стены. Ох, рано помирать ещё, одно-сельчанам нужен! Придвинули вошедшие мужики кровать его к подоконнику, изголовье выше подняли, чтоб видел всё. Пора митинг начинать. Стопку водки



исподтишка налили, дали глотнуть, закусончик из карманов. И… поехали. Слов много красивых было сказано. Да слов не хватило. Соорудили прямо во дворе (и часть улицы прихватили) огромаднейший стол, яств вкусных натаскали, а как сели дружно, вспомнили, что в 1955 году вот так же за единым столом всем селом собирались. Дед Матвей не улежал больше, такое пропустить нельзя.

Картинки сего праздника по интернету быстро разбежались, и во многих городах и молодёжь и люди постарше в военных мундирах ушедших безвоз-вратно родных на парад пришли. Вместе с Безымянными полками цветы к сте-лам и памятникам возложили.

А Митька, невольный виновник новой традиции, ни о чём не подозревая, поедал с нескрываемым аппетитом хрустящие постряпушки бабы Дарьи. Она ими на всё село славилась. И хорошо, а то дед Матвей за китель переживал. Не ровен час запачкает. Маленький ещё, чего с него взять. На своих плечах кителю спокойнее.

Поживи ещё, дед Матвей, пожалуйста, поживи…

НЕМЕЦ

Вся контора гудела, обсуждая доклад Хрущёва, «культ личности», прошед-ший съезд. Кто дал волю резким словам, кто тихо плакал о невозвратимом и на-век утраченном. Равнодушных не было. Одна Зина, по-прежнему уставившись в чертёжную доску, пыталась понять: где ошибка? Расчёты не сходились. Задер-живаться не хотелось, сама настояла записать сына в кружок авиамоделистов. Может, хоть этим заинтересуется. В школе – сплошные тройки. Только учитель-ница немецкого языка довольна. Здесь он – впереди планеты всей. Вызвался даже помогать на факультативах другим. И откуда такой интерес? У Ивана и кличка была поэтому – Немец. За подобное имя чужаки и побить могли. Память войны жила и побеждала. Но русоволосого Ивана это, казалось, не трогало. Он сам не мог понять, почему из всех предметов ему нравится именно немецкий. Отшучивался не по-детски, а потому что Зинаида Павловна – красавица. И имя у неё как у мамы. Ich werde mem Bestes tun. (Я сделаю всё возможное.) Его даже прибамбило недавно стишок сочинить, естественно, не на русском. «Странный мальчик», – говорила учительница словесности. Ей было обидно; родной язык знает хуже, чем чужой. Ванька часто любил пропадать на окраине, где скучен-ными дворами жили немецкие переселенцы.

Зине повезло после войны выйти замуж. Отставной майор, покалеченный, без руки. Пять лет прожили душа в душу, а как узнал муж, что отцом станет, выгнал молодуху из дому. Ушла в чём пришла и больше o себе не напомина-ла. Наоборот, молилась всё чаще, чтобы не нашёл. Иногда накатывал страх, что Ваньку заберут, отправят в детдом или того хуже. Что могло быть хуже, Зинаида не знала и гнала мысли прочь. Осторожно прислушивалась к неутихающим и неутешающим разговорам в конторе; нет, они не давали ей новой окрыляющей надежды. Что будет дальше, не знает никто. И почему сына заклинило с этим



немецким, warúm? Надо срочно заинтересовать его чем-то другим. Но пере-пробовано было в их маленьком городе, казалось, всё. Оставался ещё кружок авиамоделистов. Может, самолётики начнёт мастерить. Всё-таки его настоящий отец – лётчик, военнопленный немец, с которым случайно схлестнула судьба. Или не случайно? Глаза его – огромные, голодные, влагой туманились, как толь-ко её видел. Двухнедельная практика, старая избушка; старуха, грозно вздыха-ющая за печкой. Зина заметила однажды, как та перекрестила их украдкой. А ведь у самой двое сыновей с фронта не вернулись. Старшего звали Ваня. Ваня – имя русское, это – как защита, как дополнительный оберег.

«Ох, будет наш Ванька переводчиком! Помяните моё слово! Что заявил не-давно: Ich mochte alle Sprachen sprechen! (Я хотел бы говорить на всех языках!)» Какой учитель не гордится своим учеником?! Зинаида только вздыхала. У мужа, как оказалось, не могло быть детей. А от неё скрыл, боялся, что уйдёт. Своих детей нет и чужому не обрадовался. Как живётся теперь ему, с кем? Только бы копать не начал от кого! Ведь если узнает, страшно. За Ваньку, да и Отто не поздоровилось бы. А вдруг знает уже, сразу узнал? Нет, тогда такой шум бы поднялся, ой-ой-ой. О любви своей Зинаида молчала, похоронив заживо. Нель-зя! Никакой партийный съезд её горю не поможет. Никто её не поймёт. Любой осудит. И Ваньку со света сживут.

Домой пришла, как чаще бывает, поздно. Сына не было. В стопке тетрадок лежал листок с аккуратными немецкими строчками, последняя из которых вы-делилась ярко, знакомо, осветив всё вокруг; или это в слезинке, как в увеличи-тельном стекле, прошлое обозначилось, изогнулось?.. Ich liebe mein Fraulein nur dich… Я люблю, моя девочка, только тебя…

*Leider, ich leide nicht heute. (Ля́йдер, ихь ля´йдэ нихт хо́йтэ). К сожалению, я

не страдаю сегодня.Liebe mein Fraulein. (Ли́бэ майн фро́йляйн). Дорогая моя девушка.Die Leute (Ди лёйтэ). Люди.Spazieren oder laufen leicht. (Шпаци´рэн одэр ла́уфэн ляйх). Гуляют или бегут

легко.Ich weiss, dass ich bin reich. (Ихь вайс, dас ихь бин райх). Я знаю, что я прав.Ich rufe: «Es lebe die Liebe!» (Ихь ру́фэ: «Эс лэ́бэ ди ли́эбе!» Я кричу: «Да

здравствует любовь!»Das Leben macht das Licht. (Дас лэ́бен махт дас лихт). Жизнь зажигает свет.Ich schreibe heute die Lieder. (Ихь шра́йбэ хо́йтэ ди ли́эдер). Я пишу сегодня

песни.Ich liebe mein Fraulein nur dich… (Ихь лиэбе майн фро́йляйн нур дих)…

Я люблю, моя девушка, только тебя…



ВАФЕЛЬКА

Худенькая, растрёпанная Тонечка бежала, спотыкаясь, в школу, боясь впер-вые опоздать. Сегодня, как назло, ещё и математика первым уроком, а ма-тематичка, ох, какая злая всегда. То ли на неё, то ли на весь мир обижена, не поймёшь. Да и отец будет ругаться, а то и побьёт. Не успела вовремя воды из реки натаскать для утренней стирки, твоя проблема. Вставать надо раньше. Так говорили взрослые, а Тонечке всего было восемь лет, и училась она только в первом классе. Время было послевоенное, тяжёлое. В деревне в каждом дворе война скосила свой кровавый урожай. Им, среди немногих, несказанно повезло. Отец, хоть и без руки, добрался домой героем, полный желания жить. Кроме Тонечки в семье были два старших брата, но оба они, выучившись на агроно-мов, перебрались ближе к городу и родителей навещали редко. Тонечка была предвоенным ребёнком. Мать с отцом, словно боясь надвигающейся разлуки, не отходили друг от друга ни на шаг, будто вспыхнувшее тепло молодости пы-талось защитить обоих перед неисправимой неизбежностью войны. Через год после приезда отца мать родила мальчика, слабенького, недоношенного, точно виноватого перед всеми людьми за одну только надежду на жизнь.

Мать и сама чувствовала себя плохо, вот на Тонечку и свалилась часть до-машних непосильных дел. Шуточное ли дело, ребёнку воду в тяжеленных вёдрах таскать, за боровом приглядывать, пока отец на работе, в огороде быстро раз-растающемся успевать. Но это было ещё не самое страшное. Самое ужасающее, неприятное до отвращения, было неистощимое чувство голода, не преходящее даже тогда, когда удавалось поесть досыта. Всё-таки картошка своя была, ово-щи, лес кормил, не ленись только. Тонечка знала, что голод вернётся снова так быстро, что не успеешь посуду помыть. Глисты ли были тому виной или вши, или какая другая причина, ребёнку это было неведомо. Конечно, не все в дерев-не жили за гранью бедности, были и зажиточные. Как им удавалось?

Вон дом богатый впереди. Тонечка всегда невольно замедляла шаг, когда пробегала мимо красивого, увитого резными наличниками дома. И собака упи-танная у них во дворе, и куры. И вдруг через дырявый забор девочка увидела нечто удивительное, невиданное прежде, невозможное – вафельку. Не на кар-тинке (обёртку как-то отличница в класс приносила), а настоящую, с ровными квадратиками испечённого теста. Рука сама потянулась к чуду… Не достать! Тоня схватила палку, попробовала подтянуть вафельку к себе. Та медленно по-ползла собирая пыль и грязь на прослоённые светло-тёмные бока. На крыльцо кто-то вышел, собака залаяла. Тонечка мгновенно схватила и спрятала добытый клад в большой карман школьного фартука и помчалась дальше. В школу она, конечно, опоздала. Но сегодня это было не важно. Не испугала её и полученная с порога двойка. Двойка за опоздание? Что-то новенькое. Соклассники беззлобно посмеялись, разбавляя грубо-наезжающий голос возмущённой учительницы. Девочке было всё равно, и только жалостливый взгляд сутулой, угрюмой Све-точки согрел ненадолго. Может быть, с ней надо поделиться, её тоже угостить? Нет, пожалуй, не стоит. Что от вафельки останется тогда? Совсем ничего. Да и не наешься одним кусочком.



Урок шёл. В кармане лежала вафелька. Вафелька томительно ждала. Тонеч-ка выпрямила спину, разгладила фартук, чтобы ненароком не сломать вкусное сокровище, не рассыпать в сахарно-мучную пыль. Поначалу она преданно смот-рела учительнице в глаза, но потом, испугавшись, что та может что-то заподо-зрить в её необычном поведении, и, не дай бог, обшарить карманы, быстро от-вела взгляд, уткнувшись в тетрадку. Тетрадки у неё были из старых довоенных газет. Мирная, не голодная жизнь лежала крепко связанная, прошитая хлип-кими, но в несколько слоёв сложенными нитями. Мать постаралась, чтобы не рассыпались тетради, разъехавшись ненароком. Когда же перемена, когда?

Наконец, прозвенел звонок. Тонечка, чтобы не выдать жгучего волнения, нарочито медленно вышла вслед за всеми из класса. Больше всего ей хотелось положить руку в карман и идти так в укромное место, ощущая под ладошкой сказочное тепло. Но могут заметить, заподозрить. Рядом с ней оказалась Све-точка и на секунду, вдыхая знакомый запах голода, сердце Тонечки затрепета-ло от жалости к ней. Но жалость к себе победила в этом неравном поединке. Съесть самой! Вот единственное и всепоглощающее желание! Куда идти, где можно спрятаться? За школой вечно воинствуют пацаны, в каждом углу шумно от толкотни и разговоров. Школа гудела своей привычной жизнью, не замечая каждого ученика в отдельности. Всё было общее, всё единое на всех, но сколько было голодных, обиженных, несостоявшихся с самого рождения… Оставался старый уличный туалет. В обшарпанной, давно не белёной, никогда не строган-ной тесной кабинке можно было спокойно сгрызть долгожданное сокровище. Но и тут, как нарочно, стояло несколько человек. Неподалёку мальчишки в по-трёпанных одежёнках гонялись в салки-пересекалки, задиристо дразня голяще-го, хохоча и радуясь бездонному солнечному дню.

Перед тем как Тонечке зайти в заветную кабинку, подбежал, скрючившись, держась за живот, хулиганистый Захар. Он грубо отпихнул девочку, взявшуюся уже за дверную ручку, и заскочил надолго в туалет. Тоня считала секунды: «Ну, когда же он выйдет, когда?» После него воняло ужасно. У Тонечки закружилась голова, всё поплыло перед глазами. «Эй ты, не задерживай там», – услышала она за дверью и поняла, что её макушку видно через фигурную прорезь двери. Она быстро присела. Бережно потянула из кармана хрупкое сокровище. Вафелька была почти цела, уголок лишь отломился, да тяжелая пыль вперемежку с пё-стрыми ворсинками лежала на ней припудренным слоем. Тонечка осторожно подула на самый краешек и откусила. Вафелька предательски хрустнула. За две-рью засмеялись. «Нет, это не надо мной, отсюда не может быть слышно», – ис-пуганно вздрогнула девочка и запихала всю вафлю в рот, жадно, без остановки, жуя и сплёвывая непонятно откуда возникшую горечь. Вафля оказалась не съе-добной, с холодным металлическим привкусом. Тонечка остро почувствовала, как жестокий металл царапает рот, язык, нёбо, тоненькое горло, проникая всё глубже внутрь, выворачивая пустой желудок. Вафля отравлена была крысиным ядом. В зажиточный дом, из которого Тонечка украла вафельку, повадился кто-то (лиса-ли, собака чья-то) таскать кур. И догадливые хозяева оставили при-манку для зверя. Зверь не попался, попалась Тонечка. Где-то через час ей стало совсем плохо, прямо на уроке случились судороги, а потом и потеря сознания,



чем испугали всех, в том числе прибежавшую на крики учительницу математи-ки: «Подумаешь, двойка, не будет опаздывать, что за истерики, я просто хотела проучить». К вечеру Тонечка умерла, так и не приходя в сознание. Никто не по-нял причину преждевременной ужасной смерти, и только горько плакал отец, да мать вопила, да вторил их крикам ничего не понимающий малыш.

Хозяин богатого дома, выходя на крыльцо, видел, как девочка тащила от-равленную вафлю. Но не вмешался, не остановил. После похорон обтянул ку-рятник новой крепкой проволочной сеткой, да залатал дыру в заборе, чтобы ничто о плохом не напоминало.

ГЛУБИНКА

Тётка Мария, моложавая, низкорослая, бодро и радостно вышагивала по пыльной дороге с мичуринского, который недавно приобрела после отъезда сына. Дорога, как и всё вокруг, была ещё незнакомая, неизведанная. За спиной, празднично постукивая, болтался дачный рюкзачок с красными шариками ядрёной редиски, да листьями салата внутри, и только огромный пучок люби-мого лука выстреливал зелёными стрелками в небо. Жалко было мять его, скру-чивая и сжимая в тёмной холщевой утробе. Сжатый безжалостно, он непре-менно дал бы сок. Мария всю жизнь любила землю, но жизнь в городе не давала возможности дышать вольным воздухом открытого пространства. Работа не была ей в тягость. Выйдя на пенсию, женщина почувствовала непреодолимую тягу детства, в деревне ведь выросла. Захотелось свой домик дачный, малень-кий, уютный, с грядочкой весёлой зелени прямо у входа; с запахами поющих деревьев, падающих в окна открытой веранды; свой собственный сокровенный мир, наполненный благоуханиями расширяющейся летней вселенной, берущей свои силы из глубины земли, и возвращающей, дарящей многократно силы каж дому, вкалывающему, вкладывающему благодарную душу и тяжёлый труд, жизненные соки земли умножая, преобразовывая, наполняя собою.

Участок ей достался полуухоженный, и в этом была своя скромная радость, можно будет обустроить всё по-своему, давно хотелось. Жаль, помощника нет. Но где его взять? Сын вернётся только через два года, и то неизвестно, чем эти стажировки заканчиваются. Одна надежда, может, вдали от матери совьёт, наконец, семейное гнёздышко, прилепится к кому. Но Ванечка искренно был убеждён в том, что сначала надо самому твёрдо встать на ноги. Вот и бизнес свой с нуля строит, осваиваясь в чужих компаниях, вникая в тайны разнообраз-ных смежных специальностей. Мария в технике не разбиралась и полностью доверяла сыну пройти собственный путь, не вмешиваясь и не мешая.

На скромной остановке, спрятавшись от нежаркого солнца под дырявый небольшой тент, сидела, скрючившись, худосочная троица пожилых парней. Между ними расстелена была сверкающая новоиспечёнными строчками газета, на которой в гордом одиночестве высилась узкая стеклянная бутылка с тёмной непонятной жидкостью внутри. Ни закуски никакой, ни кусочка хлеба. Карти-на была жалкой и неприятной.



Тётка Мария, чтобы не смущать пьющую компанию, присела на край ска-мейки, повернувшись спиной к глухим голосам, и уставилась на дорогу. Это было удобно ещё и потому, что именно с этой стороны и должен подойти авто-бус. Какое счастье, что её сын не пьёт. Вспомнился единственный племянник, которого они с сестрой так и не смогли спасти, вытащить из смрадного болота непреходящего похмелья, разношёрстных компаний собутыльников, губящего себя и мать, погибшего так неосознанно, рано в итоге. Жизнь не имела смысла и смыла мальчика беспощадно и зло, может быть, в отместку за себя. Когда он умер, ему не было и тридцати.

От увиденной картины, обострившей непреходящую жалость, от нахлынув-ших переживаний стало невыносимо больно, и тётка Мария, несмотря на воз-никшую вдруг усталость, встала и отошла подальше, продолжая высматривать невидимый, закрытый деревьями горизонт.

– Здорово, мать! – Услышала она за спиной хриплый и чуть смущённый голос.

– Здравствуй. – Мария оглянулась. Парень был чуть выше её ростом, с гряз-ными, нечёсаными волосами, редкими, пепельного цвета. Руки он прятал за спиной. Взгляд его был лукаво-виноватый.

– С мичуринского идёшь? – С него. – Ну, ладно, будь здорова. – И тебе того же. – Тётка Мария отвернулась, не в силах смотреть ему вслед.Слышно было, как странный парень подошёл к своим, и его приветство-

вали радостные голоса. «Зачем подходил? Что ему нужно?» Женщина жалела пьющих, никогда не осуждала их, несмотря на пережитое. По скольку им лет? Тоже около тридцати, чуть больше или меньше, не поймёшь. Чем занимаются? Для чего живут? Есть ли семьи? Какое, впрочем, её дело?! Но мысли не слу-шались! «Не зря же человек на белый свет рождается. Человек служить дол-жен, работать, радость своим существованием приносить. Жизнь в деревнях итак во многом на женских плечах держится. А у этих времени хоть отбавляй, если они его на безделье тратят». Тётка Мария тяжело вздохнула, думая о своём, уплывая в мыслях и выстраивая сложные схемы нагромождений: одновремен-но гордость и переживания за сына; сочувствие покалеченной жизни сестры, изменить которую никто не в силах; сожаление из-за потерянной сегодняшней радости… Скорей бы домой, закрыться, спрятаться ото всех.

– Чего вздыхаешь, мать? – Женщина оглянулась, тот же парень, с участием глядя.

– Да так, о своём. А тебе чего надо-то, милый? – Да ничего-ничего, отдыхай. Скоро уж автобус подойдёт. Он теперь строго

по расписанию приходит. – А вы часто ездите? – Да мы… Но сзади зашушукались, завозились. И парень, не закончив фразу, отскочил

к своим. «Вот ведь жизнь беззаботная, а может, и нет. Тоже ведь, наверное, о чём-то своём думают, переживают».



Через некоторое время он, так же незаметно, подкрался снова: – Мать, я досказать хотел. Мы тут это, встречаем кого или провожаем ино-

гда, вот. – И парень опять смылся.Вскоре показался автобус. Тётка Мария поднялась в салон. И только тут,

сняв рюкзачок с плеч, чтобы сесть на свободное место, она увидела, что пыш-ный зелёный пучок убавился ровно наполовину. И как она не подумала про лук. Это же отличная закуска. Попросили бы, сама угостила. Она невольно взгля-нула в окно. На скамейке сидели двое, а парень, что без конца к ней подбегал, стоял теперь перед автобусом. Увидев, что тётка Мария на него смотрит, он ви-новато развёл руками, улыбнулся, прижал правую руку к сердцу и, что стало совсем неожиданным, послал воздушный поцелуй.

– Сын, что ли провожает? – Спросила попутчица.«Да нет, мой не пьёт», – хотела было сказать Мария. Но вслух произнесла: – Племянник. – А чего он грязный-то такой? Дачу поди всю перелопатил, а? Али кочега-

ром где служит, несмотря на лето? – Соседка, весело гоготнув, задорно подмиг-нула, как старой знакомой.

– Не знаю. Только что познакомились. – И такое бывает? Ну, надо же! – Женщина с усиленным любопытством

уставилась в окно. Но вопросов больше не задавала. Так и ехали молча до само-го города.

ЛОЖЬ

Опять он приехал. А тут ещё с утра голова раскалывается. Всегда на погоду: дождь, снег… Время размыто, а жизнь не медлит, часы тикают, секунды летят, миги, мгновения. Не схватишь, не поймаешь. Только вслед глядеть и жалеть о не случившемся…

Когда он приезжал в последний раз? Лет пять назад?! 17 апреля. Было как-то по-особому тепло в тот день. Солнце дарило очередную надежду, поглаживая ласковыми руками щёки. Старая скамейка у подъезда отсвечивала потрескав-шимся лаком. Он подошёл незаметно. Сел.

Я знала – 17 апреля его увижу. Обязательно. Каждый год ко дню моего рождения он присылал красивые открытки с видом на море. В ту весну открыт-ки я так и не дождалась. Значит, поздравит лично. Приедет.

Вот и сейчас: – Привет, Соня. – Здравствуй.В руках хрупкая веточка сиреневых хризантем. – С днём рожденья. – Спасибо, что помнишь. Заходи вечером. Будут гости. – Извини, не могу. Ещё не всех навестил. Да и хочу просто пройтись по го-

роду.Смотрит в глаза пристально, напряжённо. Как смотрел подростком, внезап-



но вырастая среди дороги. Двоечник со взъерошенными волосами, выдумщик, фантазёр. Гроза соседнего двора и безобидных бабушек нашего дома. Он словно специально дразнил их, устраивая подъездные головоломки.

Как ворчала на него её бабушка, баба Тоня. Ей доставалось больше всех! «Хулиган, бездарь, бесово отродье. Ничего путного из него не выйдет! Папаша – алкаш и мать – стряпуха. Только попробуй с ним общаться!»… Ну что ты, бабушка, как можно, прилежной девочке из приличной семьи. Тем более и ро-дители против…

Когда закончилась школа, его уже не было рядом. Приехал через три года. После армии оказался в мореходном училище. Как только его приняли, непо-нятно. Говорят, что-то там такое совершил, спас кого-то. Моряцкая форма сиде-ла как влитая и очень ему шла. Возмужал, поправился. К этим плечам уже хоте-лось прижаться, ощутить силу крепких рук. Но что ты – нельзя: муж, ребёнок.

…Почему всегда так раскалывается голова? Всегда, когда он рядом, когда его вижу? Вижу и не могу поговорить начистоту. Не должна. Жизнь устоялась, утряслась. Работа, дети, муж с положением… Почему так раскалывается голо-ва?..

ОХОТНИК

С юности не ездил на охоту. Наконец, друзья уговорили. Они-то это дело не бросали никогда. А Алексею пальба была до лампочки. Когда молод, интересно пошуметь. Но друзья его поправляли. Охота требует тишины, острого взгляда, осторожности во всём, умения сосредоточиться и пребывать в ожидаемо-не-подвижном состоянии бесконечно долго. Ладно, это ещё понятно, не поспо-ришь, но вот чего Алексей Сергеевич не понимал никогда, так это утверждения, что охота требует любви. Ещё в школе задавался вопросом, как могут люди, убивающие животных, их любить? Как писатели могут описывать свои походы? Аксаков, Толстой, Некрасов, Пришвин, Астафьев... Но читал классиков с удо-вольствием. В каждой строчке действительно жила любовь.

На сегодняшнюю охоту его вытолкнули не столько накопившиеся, нерешён-ные в свой срок служебные проблемы и от того грозящие свалиться взорвав-шейся бумажной горой на его начальствующую голову; главное, случившееся неожиданно и совсем некстати – забереневшая неизвестно от кого дочь выбила из колеи окончательно. Он решил сбежать, пусть жена сама во всём разбирает-ся. С него хватит неприятностей на работе. А ребята на охоту столько лет уже зовут.

Лёжа на пузе в неудобнейшей позе (всё-таки жирок успел поднакопиться под уставшими мышцами), Алексей Сергеевич чувствовал себя камуфляжной игрушечной неваляшкой, которую чья-то сильная рука пригнула намертво к земле и не отпускала, не разрешая подняться. Он стал смотреть по сторонам. Что за место? Пруд-не-пруд, озеро-не-озеро, непонятно, что за болото? Справа Володька с ружьём наперевес. Замер как статуя в ожидании уток. Ждёт, когда подплывут поближе? Так они и так, вроде бы, недалеко. Фору ему даёт что ли?



Да нет, сказал бы открытым текстом. Слева Славка, тот вообще непревзойдён-ный охотник. Если бы не работа, требующая каждодневного внимания, пропа-дал бы на болотах круглосуточно.

Шуршащие камыши убаюкивали, какая уж тут охота? Алексей Сергеевич, кажется, на секунду задремал, глядя на узкие, выскакивающие над водой ли-стья, качающиеся от неслышимого дуновения ветерка. Он уткнулся взглядом в пушистый комочек рассыпающегося соцветия, созревшего не ко времени камыша, держащегося непонятно как на тонких стеблях, и стал ожидать когда тот, медленно кружа, наконец опустится на блескучую гладь воды и поплывёт безропотно над бездонной бездной, в глубине которой начало жизни, всего су-щего, или, наоборот, вспорхнёт резко, уносимый ветром в неизвестные дали. Но вдруг комочек камышевой ваты неожиданно встрепенулся, и только тут Алексей Сергеевич разглядел чёрно-жёлтые узкие полоски, бегущие не ровны-ми линиями от крохотной головы до хвоста. Вся птичка легко уместилась бы на его большом пальце. Камышовка! Что-то ещё он помнил из уроков биологии. Может, потому и зацепился взглядом.

Мужчина поглядел на товарищей. Стрелять, похоже, по-прежнему никто не собирался! И, словно дразня всех, малышка-камышовка с грубым громким тре-ском сорвалась в небо! Будь что будет! Сколько можно тут лежать? Пока конеч-ности не онемеют? И только он, щурясь в прицел, ощущая твёрдое неприятное давление на плечо, нацелился выстрелить в ближайшую утку, дразнящую своей глупостью, подплывшую преступно близко, как на краешек ствола, порхая лег-ко и непринуждённо, безрассудна в своей нелепой смелости, опустилась бабоч-ка. Она помахала светящимися на солнышке, почти прозрачными крылышками с коричневыми вкраплениями по бокам, и замерла на месте. И всё замерло в тот же миг вокруг. Звуки, впечатления. Алексей Сергеевич затаил дыхание и не смел пошевелиться. Весь мир с его каждодневными проблемами сузился до маленькой разноцветной точки на конце его ружья. Он мог бы выстрелить и разрушить этот неподдающийся осмыслению мир. Он мог бы одним нажатием пальца уничтожить крохотную вселенную. Он мог бы, да не смел.

Вот оно – решение проблемы! Незаметный, несколько месяцев назад при-нятый на работу курьер, вовремя не доставляющий материал клиентам. Вот где загвоздка. Как раньше не догадались? Причина в опоздании. Практически неуловимом. Словно кто-то на доли секунды впереди. Решение было до непри-личия просто. Раскопать на кого работает! Конкурентов у них много. Сделать всё осторожно, не поднимая шума. Все разорванные нити потерянных связей протянулись к одному человеку. Алексей Сергеевич поймал себя на мысли, что даже имени его не знает. Смотрел на всех, словно со стороны, на гудящий офис-ный муравейник, кишащий местными склоками, бесконечными телефонными звонками, поисками креативных идей в компьютере и вне его, пережёвываю-щий чужие документы, полный деловыми встречами, переходящими иногда в недозволенные вольности полусвободных людей.

Неведомая, невесомая бабочка, кто ты? Чей посланник? Бабочка, словно слыша его мысли, забалансировала на застывшем ружье, покачивая лёгкими



крылышками. Маленький мир не рождённой внучки заскользил по холодной поверхности ружья, не боясь упасть и разбиться. Ещё мгновение и... бабочка вспорхнула и улетела, не оставив и тени, не оставив и следа. Алексей Сергеевич резко встал, бросил ружьё, мужики на него зашипели, кто-то спросил: «Укусили что-ли?». «Ага», – ответил радостно Алексей, чем удивил товарищей, и достал телефон. Нажав на звонок, отбежал подальше, чтобы не мешать. «Алло, Маша, как Светка? Что ты говоришь, будем рожать?! Ну, и слава Богу. Я тоже за! Ждите завтра с добычей! Люблю!»

ПРОЗРЕНИЕ

Крохотная завитушка едва касалась розовой щеки, разгорячённой от мол-чаливого спора. Что они могут так горячо обсуждать? Как слышат друг друга? Руки мелькали с неимоверной быстротой, рисуя в воздухе бездыханные пред-ложения. Глаза горели. Наконец, девушка вырвала из толпы за руку смущённо-го, виновато скрюченного мальчика лет шести, и, гордо подняв голову, пошла прочь. Алёша пошёл за ними. За первым же поворотом девчушка остановилась, присела перед робким существом на корточки, стала что-то слёзно говорить, вернее, надрывно показывать. Мальчик поднял голову, огромные, бездонные глаза его были наполнены недетскими горючими слезами. Тут встревоженная подскочила взлохмаченная женщина, видимо, их мать, с возгласами «что слу-чилось?» Подбежал отец, стряхивая опилки с куртки и одновременно вопро-шая пальцами. Во дворе неподалёку громко и отчаянно залаяла собака. Маль-чик вздрогнул и беззвучно разревелся, сотрясаясь всем телом, уродливо глотая воздух, по-своему пытаясь справиться с нахлынувшей бедой. Сколько будет ещё невысказанных обид? Как защититься? Вот и Алёша, испугавшись, прошёл мимо.

Выхваченная взглядом картина вспоминалась часто, недоступная незнаком-ка жила безраздельно в каждом новом сне, присутствовала незримо во всех не-отступных мыслях. Девушка небесной красоты не отпускала, подчинив сердце навеки. Вроде бы обычная, как все, как сотни других, но, нет, особенная. Что в ней? Такая не оставит в беде, горой встанет за своих. И вспоминая её каштано-вые волосы, трогательное, взволнованное лицо, гулко знобило сердце, и каж-дый жест, каждое резкое движение её горячих рук было наполнено музыкой.

Алёша приехал в этот город учиться. По чистой случайности вуз их находил-ся недалеко от городского парка, к которому примыкало ремесленное училище с отделением для глухонемых. Новоявленный студент видел не раз на пёстрых скамеечках парней и девчат, неизменно что-то бурно обсуждающих. Они всегда держались стайками. Глаза их словно обращены были не на мир вокруг, а друг на друга, и каждый, казалось, говорил, жестикулируя всем телом, всей, глубоко спрятанной сутью своей, болью непримиримости и отчаянья; за любым сло-вом будто выскакивая изнутри собственного тела. Каждый вмещал больше, чем мог. Огромный мир вокруг, треснутый и разделённый на крошечные осколки, собирался калейдоскопочно в искомо-рисуемом жесте-слове, перекатываясь,



купаясь в артистичных и ловких руках. Ребята явно не выходили из заданно-го пространства, расширяя или сужая его по мере надобности. Незнакомки не было с ними никогда.

Алёша был высоким, худым, немного нескладным. Особая острота зрения и сердобольность часто мешали ему, делая невыносимым любой день, омрачён-ный чужими, случайно подсмотренными ссорами, невольной жестокостью мало что замечающих и вечно спешащих (куда?) людей. Поначалу он пытался отгонять от себя непрошенные, неотступные мысли. Он не хотел проблем. Но никакая тоска по дому не могла заглушить новоявленную сладкую печаль, про-являющуюся всё сильнее. Он уже готов был снова рискнуть, пойти в частный сектор города, где жила богиня его грёз. Но она сама вдруг объявилась в парке неожиданно и просто, сидела, чуть ли не в обнимку, на залитой ускользающим солнцем скамеечке, мирно болтая с рыжеволосой, круглолицей девицей, кото-рая, снисходительно кивая, легонько ударяла девушку по руке, когда та что-то неловко показывала на пальцах.

В тот же вечер Алёша открыл интернет и стал изучать азбуку глухонемых. Да, нет, спа-си-бо, пока, привет. Трудный ещё, но такой необходимый язык. Ведь у них наверняка есть свой сленг. Он вдруг не захотел, чтобы она догада-лась сразу, что он не такой, как они, что он – слышащий, свободно и ловко го-ворящий, хоть и смущающийся иногда собственных слов. Как тебя зовут? Как дела? Обычные фразы. Как легко произносим мы их, не задумываясь, бросая под ноги, иногда убегаем, не дождавшись ответа. Что имеем, не ценим. Алёша впервые увидел мир совсем другими глазами, их глазами. Попытался предста-вить, прочувствовать и не смог. Беззвучный мир. Чем наполнен он? Какими зву-ками? Одним лишь биением сердца, ритмом его и болью? Но слышит ли каж-дый из них своё собственное сердце? Парень положил руку на горячие толчки в груди, потом резко закрыл уши сложенными лодочкой ладошками, но слыша исходящий из себя гул, не мог отказаться от громко заявляющего, вечно гудя-щего человеческого улья, никогда не замолкающего многоголосного городского шума, распадающегося беспричинно на бесчисленные споры соседей, болтовню случайных людей на улице, звуков просыпающегося утра и участившегося в по-следнее время дождя, стучащего в окно над его изголовьем. Подойти к ребятам он стеснялся. Конечно, хорошо было бы подружиться с ними. Но как сойти за своего? А может, и не надо обмана, зачем он? А зачем тогда, вообще, всё? Зачем она ему? Зачем эти хлопоты? Сколько красивых девчонок вокруг! Пусть он стес-нительный, но это пока. «Опыт, Алёха, опыт!», – деловито заявлял его товарищ по комнате Славка, легко бросая одну и тут же знакомясь с другой. Он каждый вечер пропадал то в клубах, то на вечеринках. Но и учиться успевал, к зависти всего курса.

Вот они опять сидят на скамейке. Теперь уже рыжеволосая быстро переби-рает пальцами. Так быстро, что Алёша ничего не успевает прочесть, не видит ни единого слова. Дорогая незнакомка, кажется, повторяет за ней гораздо медлен-нее, но всё такое сложное. Учебников ему мало. К ним подходят другие ребята. Здравствуй, говорят они все его засмущавшейся девушке, и она, радуясь, желает того же. Здравствуй – пожелание здоровья. Вот кому оно действительно необхо-



димо. Или более всего нам, наивно полагающих себя полноценно-здоровыми? Надо уходить, если он будет продолжать так в упор всех разглядывать, они явно заподозрят что-то неладное. Но ноги не слушались, и парень присел на ближай-шую, раскрашенную ярко скамейку и стал наблюдать. Вернее, бросать быстрые косые взгляды. Весёлая стайка поднялась, пошла в его направлении. И, о боже!, проходя мимо, незнакомка задержала на нём пронзительный, наполненный глубокого интереса взгляд, и улыбнулась. Голова у Алёши закружилась, щёки покраснели, он чуть не затрясся. Хорошо, что она этого не видит уже.

Прошло несколько дней. Алёша избегал парка, избегал самого себя. Пря-тался как мог от не отпускающих, мучающих мыслей. Город был сибирским, и хрупкая сеть золототканой осени уже вплеталась в повседневную жизнь. Глядя себе под ноги, он и не заметил, как очутился на площади. Там, напротив драма-тического театра, прямо на улице, играл маленький духовой оркестр. Близился очередной театральный сезон, и будущих зрителей заманивали на предстоящие яркие и не очень открытия. Алёша любил театр и вдруг он увидел ЕЁ. Разве она может слушать музыку так, как я, как все остальные? Говорят, глухонемые слышат ритм, могут повторять его, отстукивая. Срочно пройти мимо. Но он уже любовался её небесным профилем, маленьким, округлым носиком, точё-ной шеей, знакомой до боли завитушкой, невесомой пушинкой, связавшей их воедино, кажется, неразрывно и навсегда. О чём она думает, что вспоминает? Мечтает, может быть, как и он? Очень уж вдохновенное лицо. «Если я захочу её проводить, то как сказать об этом?» Он просто присел рядом, чуть позади. Ды-хание его сбилось, и ему стоило огромного труда успокоить себя. В конце концов они даже не знакомы. Мало ли кому она улыбается в парке! Может быть, всем подряд? Нет, этого не может быть! Богиня, словно почувствовав пристальный взгляд, оглянулась. Он с перепугу неловко поздоровался пальцами. Здравствуй, охотно кивнула она. Потом, спохватившись, виновато дополнила жестом. Как она красива! Её глаза улыбались, и вся она, такая недосягаемо-близкая, прекрас-ная королева из сказки, излучала неведомый, незнакомый доселе свет. Роднее её нет никого на свете! Как тебя зовут, показал он. Он выучил все имена, все буквы. Алёна, ответила она. А тебя? Алёша. Рядом предательски зазвонил чей-то телефон. Вдруг его? Он так не хотел ущемить её в этот трепетный час знаком-ства. Кто-то чужой продолжал врываться бесцеремонно. Телефон звонил долго, его никто не брал. Зрители завозмущались, завозились. Кто-то полез в сумки. Они вдвоём встали и ушли. И долго бродили по набережной. И всё понятно было без слов. Осторожно-случайное прикосновение рук, приближенное дыха-ние, запах луговых цветов детства. Она так похожа на его младшую сестрёнку, сильно заикающуюся, и от этого то превращающуюся в непримиримую задиру, ничуть не стесняющуюся своего недостатка, то тихо плачущую где-нибудь в по-тайном уголке. А-лё-на – лучистые, огромные глаза, глядящие прямо в сердце, проникающие глубоко в самые сокровенные тайны его восторженной души. Можно прожить и без слов, если всё понимаешь и принимаешь. Время от вре-мени она пыталась что-то спросить, но он, испуганно повторяя пальцами её слова, до того был нелеп и несуразен (в этом он нисколько не сомневался), что



она ласково обнимала ладошками не кисти рук его, нет, а кажется всего самого, до самых горячих пяточек. Какой же это восторг, какое чудо! А сколько востор-га и муки в её глазах! Разве нам, здоровым, понять такое! Господи, как страшно впереди! Может, сбежать пока не поздно?

Неожиданно её дом оказался неподалёку. Оказывается, если спуститься рез-ко вниз с крутого обрыва, а не ехать вокруг горы, объезжая весь квартал, можно довольно быстро быть на месте. Как ему хотелось её поцеловать! Вот здесь, у тропинки, есть маленькая площадка, для передышки видимо. Спускаться легко, а вот подниматься! С ней он поднимется, точно. Не беда, что ему не знаком её волшебный голос. Он уже знал, что глухонемые могут разговаривать, но голоса их грубые, неуместно-громкие, непривычно бьющие по ушам. Он научит её всё и всех понимать по губам и произносить тяжёлые слова в ответ. И у неё непре-менно будет мягкий и нежный голос. По-другому не может. Тропка была узкой и бесконечно длинной, местами чья-то добрая душа на прорубленные в земле кривые ступеньки набросала остатки керамической плитки, и они впечатались намертво множеством ног. Идти по ним было намного легче. Алёна шла впере-ди, привычно перескакивая неудобные провалы. Но перед этим она непременно останавливалась, брала Алёшу за руку и мягко подсказывала, оберегая. «Будь осторожен» читалось в её тёплых глазах. В эти моменты она была близко-близ-ко. Её дыхание бросало ему вызов, но, не встречая ответа, ускользало навсегда. До следующего манящего препятствия. Алёша ругал себя за глупую слабость, за нерешимость, но ничего поделать не мог. Сердечко его трепетало и гулко сту-чало в висках. Как трудно поцеловать в первый раз того, кого по-настоящему любишь. Но Алёне, казалось, это даже нравилось. Когда он почти насмелился, они уже спустились, и девушка показала «дом». Поздно… Неотвратимо поздно.

В их деревянном, советской постройки доме почему-то невозмутимо рано и оттого тускло горел свет, словно испуганно опережая неотвратимо прибли-жающуюся тьму. Алёша видел, как его русалочка схватила брата за руки, и они закружились на месте. Ожидавшая на скамейке мать неожиданно сердито спро-сила: «Почему не предупредила? Отец переживает». Но послушно закрыла ка-литку и пошла за детьми в дом. Алёна при этом что-то радостно показывала матери, руки её плавно взлетали, как лебеди, и дирижировали восторженно в молчаливом танце нахлынувшей любви. Начало непознанного. Жизнь откры-вала новые грани, распахивая бесконечный горизонт.

Алёша ехал в автобусе, понимая, какой же он везучий. Он слышит, он гово-рит. Он соскучился по разговорам, несмотря на их частую бессмысленность, грубую фальшь, а порой и тонкую манипуляционную игру, одних подбрасы-вающих на пьедестал, других заводящих в неисправимый тупик. Пассажиров было немного. Но у каждого точно был телефон, у некоторых наушники, микро-фоны. Кто ехал молча, кто слушая отделённую от всех музыку. Господи, а как же они встретятся снова? Не домой же к ней идти?! Будет ждать в парке. Но там его быстро раскусят. Надо срочно учить, вникать в их язык дальше.

Через несколько дней он увидел её снова.



Алёна сидела в парке одна в красивом нарядном платье на солнечной яркой скамеечке, на которой когда-то сидел он, поцелованный её нежной, признатель-ной улыбкой, и что-то писала в телефоне. Какой же он недотёпа! Как не дога-дался раньше? Конечно же, у неё должен быть свой сотовый. Sms – спасение нашего времени. Вездесущая связь. Уже невозможно представить жизнь без неё. С телефоном ты не потеряешься в этом мире. Единственное условие – надо только чтобы на свете жил хоть один человек, помнящий твой номер наизусть. Алёша уже бросился к своей девушке, чтобы записать спасительный номер, как вдруг его окликнул Славка. «Так-так-так, одобряю, вот почему ты после пары последней раньше всех удрал. Молодец, поздравляю, мужаешь на глазах». И, благосклонно похлопав однокурсника по плечу, Славка поспешил удалиться, обнимая деловито очередную подружку. Через секунду он оглянулся и добавил: «А мы с Марусей на концерт идём. Здесь в парке. Что-то типа зарождающейся художественной самодеятельности. Ты, кстати, я надеюсь, в курсе последних правительственных решений?» «Да. Нет. Какие решения, при чём они?»… Алё-ны уже нигде не было. Неужели она всё видела? Алёша бросился по парку, по-ехать к ней домой, всё объяснить, она наверняка застала его за этим дурацким разговором. Бедная, она всё поняла! Его смертельный обман! Как вдруг увидел её на сцене с микрофоном в руках. Напротив, в первом ряду сидел красный как мак, взволнованный братишка и с обожанием смотрел на сестру. Рядом ёрзали ребята из училища, и рыжеволосая была здесь. Все они кивали и неприлично громко хлопали в ладоши, явно подбадривая подругу. Деликатно зазвучал ро-яль и девушка, оглянувшись на аккомпаниатора, сделала шаг вперёд. Она не-ловко замешкалась, поднося кулачок ко рту; некрасиво прокашлялась. Рояль чуть помолчал и заиграл мелодию сначала. И Алёна… запела. Голосок её, как птичка, легко вспорхнул и рассыпался тонкими нотками, улетая благословен-но ко всем слышащим его. От нахлынувшего облегчения, ударившего счастья, от осознания собственной ничтожности Алёша съёжился, закачался неловко и спрятался за ближайшим деревом. Через два дня он нашёл свою суженую в сле-зах и не смог придумать ничего лучше, как сказать «Прости». Вслух. Дрожащим голосом.

ПОЖАР

На одинокий пологий островок, расположенный посередине реки, высади-лись трое мужчин. Они давно заприметили это место, да уж больно мал был островок, а сейчас ещё и травища высокая. Но рыба сегодня не шла, и мужчины решили испытать счастье на новом месте. А если и тут не повезёт, поставят палатку, устроят пикник, не пропадать же выходным. Всю неделю об этом меч-тали. С травой надо было что-то делать, и после небольшого совещания её ре-шено было сжечь. Самый старший был против, говоря, что можно, где руками вырвать, а где и ногами потоптать.

– Да что ты говоришь, Кириллыч, с нами же девчонок нет, какие танцы?! – И Алексей Андреевич, привычным движением достав из кармана зажигалку,



поднёс её к траве. Огонь медленно пополз. Лето в этом году было дождливое, земля влажная, но и травы высокие, рослые. Вот огонь наехал на толстые стебли возмужалой травы, потихоньку покарабкался наверх и сдался, потух. Там, где стебли были потоньше, огонь добирался доверху и растения падали, кто мед-ленно кланяясь, кто сваливаясь как подкошенный. А какие-то сгорали дотла. Огонь трудно остановить, даже на пропитанной сыростью земле он может дол-го отплясывать свой кровавый танец.

Но тут вдруг по вздрогнувшему, затрещавшему острову заметалась малень-кая птичка. Пожар подступал к гнезду. В прошлом году её выводок погиб, разо-рённый мальчишками. И она специально выбрала это пустынное место, вдали от людей, окружённое со всех сторон спасительной водой, спрятавшись в глу-бину гостеприимных трав. Трава росла, поднимаясь всё выше, листья станови-лись крупнее, мощнее, всё надёжнее защищая гнездо, скрывая его от недобрых глаз. Кто ей теперь поможет?

– Мужики, гляньте, птичка мечется! – Поди гнездо где-то здесь, а мы, дураки, решили место «облагородить»!

Теперь удачи весь год не будет, во-от чёрт! Прав Кириллыч, как всегда. Что де-лать-то будем?

Пока Алексей Андреевич растерянно смотрел на огонь, самый младший, Максим, метнулся к лодке, выхватил из общей кучи нагромождённых вещей ведро. Вытряхнул из него рыбацкий скарб, зачерпнул воду, кинулся к пожару и так ловко выплеснул живительную влагу, что она распределительной поло-сой плюхнулась на расползающийся огонь. Он начал было потихоньку слабеть, пока отдельные языки пламени не предприняли вновь поползновения расти, как им вздумается. Тут уж и другие спохватились, бросились тушить. Больше всех виноватым чувствовал себя Алексей Андреевич. Он не раз бегал за водой, пока Кириллыч и Максим затаптывали дымящихся покорёженных уродцев, безжалостно вдавливая остатки ещё несколько минут назад колосящейся тра-вы. Какое-то время кое-где ещё тлело, грозя возгореться вновь. Но, впрочем, мужчины управились быстро.

– Может, нам за доброе дело воздастся, рыбы много наловим. – Гордясь со-бой, вытирая грязным рукавом вспотевшее лицо, которое тут же покрылось чёрными пятнами, сказал Максим.

– Эх, Максимка, что птичье гнездо спас – молодец.А сколько букашек разных в траве было, знаешь? – Так они ж букашки, мелочь, чего их жалеть. – Словно оправдываясь, про-

изнёс Алексей Андреевич. Мужики переглянулись. – Палатку-то будем ставить али как? – Конечно, будем, зря что ли приехали. И рыбы наловим, да, Максим? – Ки-

риллыч достал из рюкзака припасённую бутылку водки и все сразу повеселели.Осторожная птичка до ночи караулила голодных птенцов, следя с неизмен-

ным страхом сначала за быстро поднимающимся человеческим гнездом, затем за неподвижными фигурами, застывшими в сгорбленных позах с огромными ветками в руках, а потом шумящими, колдующими над смертельным огнём.



И только на следующий день, когда незадачливые рыбаки поплыли в подни-мающийся туман на реке, стираясь постепенно, но веселясь и дубася по воде вёслами, мужественная птаха выпорхнула из гнезда, тщетно пытаясь отыскать гусеницу или червячка. Ослабевшие птенчики выдержали нелёгкие испытания и, встретив новый ясный день, были полны решимости жить. Их раскрытые клювики просили еды, а вместе с ней и возможности однажды вылететь из гнез-да навсегда. Радостная мамочка готова была метаться за бесконечно-новыми порциями за реку, в лес, на цветущие луга. Везде была Жизнь, и она готова была делиться своими бесценными дарами с маленькой и беззащитной птичкой.



Александр ЛУГОВСКОЙ

ВСЁ МЕНЬШЕ ВРЕМЕНИ В ЗАПАСЕ

* * *Всё меньше времени в запасеИ всё сильнее жажда жить.А мир по-прежнему прекрасен,И день любой – не повторить.

Пусть жизнь, побаловав для вида,Оценку ставит нам не ту, –Так хочется забыть обидыИ верить только в доброту.

Но не спеши свой век итожить Покуда – даже в трудный час –Всех благ земных тебе дорожеЛюбимый взгляд любимых глаз.

* * *Кто нарушил ночной покой?Это ёжик шуршал листвой, Прошлогодний архив разбиралИ негромко печально вздыхал.

Ну и как объяснить ежу,Что я тоже не нахожуСреди писем прошедших летДля меня самый главный ответ.

Эх, колючий полночный гость,Что ж идёт-то всё вкривь да вкось?Отыщи из вчерашнего дняДолгожданный привет для меня.


ПОЭЗИЯ Александр ЛУГОВСКОЙ

* * *ПтичкуСъела тоска,Не кошка.ПтичкаНынчеГлядит в окошкоНа природуИ прочееРедко.ПтичкуСъела тоска…И клетка.

* * *Друг, поговорим о личномСквозь густой застольный дым?Всё трудней быть ироничным,Всё сложнее быть незлым...

Всё привычней жить с оглядкойИ не верить звону слов.Я давно порвал тетрадкиС тыщей глупеньких стихов.

Стынут струны. Что ж, отпелось...Жухнут чистые листы.Неожиданная зрелость –Рюмка серной кислоты.

* * *Оглянусь на себя вчерашнего –На нелепого, несовременного:Много было напрасного, зряшного, Но ведь было, пусть зёрнышко, – ценного.Был неправ стократ, может – тысячу,Грешный путь выбирал на росстани.И за то судьбою был высеченВ назиданье упругими розгами.Жизнь проходит. Уже смеркается,И наполнены болью мои слова.Ты прости того, кто покаялся,И прими того, в ком душа жива.


* * *Как мышонку страшно одному в подполье:Половица скрипнет, ставня запоёт!..Вот бы бедолаге выбежать на волюВ наш уютный дворик, где трава растёт.

Чуть повыше подпола мучается Вера,До утра девчушка не сомкнула глаз.Всё бедняжке кажется, что под шифоньеромПритаился кто-то, злобен и зубаст.

Вот им и не спится. И сидят, совея,Вера и мышонок по своим углам…Им бы подружиться. Вместе – веселееИ совсем не страшно людям и мышам.

ПРЕДНОВОГОДНЕЕ

Уходящему году спасибо скажиЗа обиды, тоску, несвободу,За надежды растаявшие миражи…Честь и слава прошедшему году.

Тает воск. Погадаем о завтрашнем дне.Рассветёт – поворчим на погоду.За окошком берё зы в своей сединеВеличавы и стужей довольны вполне:Новый год отмечает природа.

Накрахмален и свеж заоконный пейзаж,Без единого птичьего следа –Чистый лист… Поскорее возьми карандаш,Мне о счастье грядущем поведай!

ПОЭЗИЯ Александр ЛУГОВСКОЙ


Анастасия БЕЛАЯ

СЧАСТЬЯ ХОЧЕТСЯ

* * *Мне нужно сердце, тверже, чем пломба. Чтобы спокойствие, как в катакомбах. Чтоб не болели все эти тромбы. И в голове не стучала надежда на «мы».

Мне снитесь не Вы, и спасибо на этом, Здесь каждый второй рожден быть поэтом. Здесь каждое сердце – коробка с секретом. Душа танцует сумасшедшим скелетом.

Счастья хочется, на свете – на этом. Уехать отсюда, убежать безвозвратно, Реальность мне даст надежду на «завтра». Настоящая жизнь создана для азарта.

Вы не раскрывали мне планы и карты. Что связано с вами – то и мрачно и тайно. Теперь это просто немое кино. И в нем совсем не мы заодно.

Столкнулась я с вами совершенно случайно. Вы ловко меня как зверье приручали. Теперь наша сказка под пылью печали. На «бис» не нас здесь зрители звали.

Время, пространство ничего нам не дали, Нас в тугие скрутило – пружины-спирали. В бредовом дыму по дороге мы гнали. Друг друга как листья мы вечно пинали.

Вы мне говорили, где право, где лево, Иголки вонзая в астральное тело. Без вас здесь как после пожара спокойно. Мне дышится легче, и пишется вольно. Раны затянуты, спасибо, не больно.


Эпитафия нашейНерожденной Иллюзии-любвиВыкидыш. Все в крови.Какие тут монами,Какие тут дореми.Ты живешь боямиИ драмами...Я живу ИХ ЖИЗНЯМИИ пентаграммами.Танцы с шаманами.Иностранцы с Ашрамами.А я от тебя вся в Шрамах.Вся в Штрафах.Как раненные солдатыВ штрафбатах.В своих мыслях вся.В стертых ботах.Моя любовь К тебе...В сердце,В стихах,В блокнотах...Но через много лет,Ты не узнаешь меня – И эхом отзоветсяРавнодушное:«Кто ты?»Общаться с тобой,Как угадывать

Чей в море хвост(дельфина или акулы)С тобой любое«Здравствуй» Звучит как тост(и сводят с ума твои скулы. Я пока еще сутула, бегаю в поисках своего стула, а в тебе сошлись все страны и все субкультуры).Нас не одобрил быГОСТ.Остро Встает Вопрос.Кто ты мне?Попутчик, Друг,Почти мужИли простоГость?Между намиКак нитиЗапутано все.Ты мне, какКритик.А я, как кретинИ меня сноваНесёт.Водоворот.Реверсия.Ход.

Конем. Даже если Вдвоем, тутНе разобраться,Кого стоитБояться.Тут все сумбурно,Как в фильмахКокто.Я неБуду истерить, Язвить и стесняться,Скажи, милый,А я тебеКто?(По ходу я клоунесса, Отставшая от Шапито.)Общаться с ним,Что ходить поКанату.Забывать всех Других. Слова,Имена, лица, даты.Для него ОдногоТысяча арийИ одна кантата. За такую любовь в Бой – добровольно,А не по контракту...Знать бы только,КТО МЫ ДРУГДРУГУ...Не на словах, аПо факту.

* * *

ПОЭЗИЯ Анастасия БЕЛАЯ



Мы с ним, Как сиамские Близнецы – Когда умирает Один, У другого Кровоточат Рубцы. Он уезжает, Я беру Боль Свою Под уздцы. Изучаю Композицию, И историю Лао-Цзы. Из рук Неуклюже Роняю Листы, Как Осенью Обнажают Тело Свое Березы, ОтдаваяДаньРезчику изБересты.Художники

И писатели Принимают Меня за свою. Я вою… воюю (С собой). Пока я Украдкой Вытираю Слезы,Они Вешают Новые Выставки (но никогда не вешают ярлыки!) Натягивают Холсты. Мне О тебе Все Ленты, Станции, Блокпосты. Знала, что Эти времена Будут Непросты. Тут Умерщвляющий Холод И очень Легко Простыть…

Знаю, Что к тебе Не Остыть… В мыслях – «Отстань». Я тебе Хуже, Чем Чужая Пристань, Ломкая, Как кривая Грань. Я не Изольда, Но мой Внутренний Цензор, Думает, что Ты – Тристан… «Перестань»… Я заменю Оправу И выправлю Стан… А тебе Мысленно: «Будь… Случись… Стань…»

* * *


ДавайВместе Читать Асадова?Любить Чисто,Искренне,Адово.ДавайВместе – На всеБыть Готовыми...Горячие Сердца И Холодные Головы.Я Для тебя Переплавлю Олово В медь.ПереправлюсьНа Другой Берег И буду На тебя Смотреть,Издали,Но Не Со Зла,А исключительно По Любви.С тобой Наблюдать До Зари,

Как Шепчутся Фонари,Как Находятся Корабли И как Горят Все Старые Грабли.Как Мы в Мире,И сложены В ножны Все Сабли.Ты – Мой Солнечный Блик.Мой Горный иПрозрачный Родник.Я искала ТебяВ тишине Этих Книг,Срываясь На шепотИ взрываясь На крик,Угадать Жестов Твоих Язык иМолиться, Чтобы Всегда

Любил,А не просто «Привык»Без Прививок,Быть Здоровой – Здорово.«Здравствуйте,Нет, От чувств И искусства У нас Нет вакцин». Ты из Прошлой Жизни – Сын,Кем Будешь В этой,Покажет Лето – С приветом,С секретом,Саузпарком На шарфе.Многие Прочитают, Но не все поймут,Что Магнит К Магниту – Не тянется, И поэтому Мое Состояние Меняется. Какая-то Пятница,

Разноцветное ПлатьицеИ все,Что Осталось – ЭтоТолько Влюбляться.И Отстреливаться Стихами. Оцениваться Ломбардами, Петься новыми Бардами. Гордиться Своими Бандами И Бомбить Ритмом Город,В компании Лучших Бомбит, Ты Как Айболит,Который Всех Исцелит, А я пока Ставлю Цели и Танцую Под чужой Бит. То, что Нас не убивает, Бесит, Но так Неслабо Роднит.

* * *



Юрий КЛЮЧНИКОВ

ТОМСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ (1949-1954)Томск – город, в котором живет некая тайна и мощный магнит притяжения

самых разных ярких людей России (перечислю только часть имен).Кто-то здесь жил и работал (исследователь Сибири, публицист, обществен-

ный деятель Николай Ядринцев, русский этнограф, исследователь Сибири, гео граф, фольклорист, ботаник Григорий Потанин, геолог, географ и писатель-фантаст Владимир Обручев, писатель-инженер Николай Гарин-Михайлов-ский, писатель, инженер путей сообщения Вячеслав Шишков, поэт, главный режиссер томского облдрамтеатра Павел Антокольский, известный советский прозаик Георгий Марков, писатель и журналист Виль Липатов, маршал Леонид Говоров, нобелевский лауреат химик Николай Семенов, академик Андрей Са-виных).

Кто-то побывал здесь в ссылке (протопоп Аввакум, арап Петра I Абрам Ган-нибал, невеста императора Петра II Екатерина Долгорукова, декабрист Гаври-ил Батеньков, анархист Михаил Бакунин, писатели Владимир Короленко, Кон-стантин Станюкович, поэт Николай Клюев, драматург и сценарист Николай Эрдман, философ Густав Шпет).

Кто-то проезжал через Томск и останавливался в нем на очень небольшое время (писатели Николай Чернышевский, Глеб Успенский, Антон Чехов, Илья Эренбург, будущий император Николай II, артист Василий Меркурьев).

Кто-то родился в «сибирских Афинах» или в окрестностях (белогвардей-ский деятель, министр правительства Колчака Анатолий Пепеляев, писатель-эмигрант Георгий Гребенщиков, секретарь Льва Толстого Валентин Булгаков, советский литератор Вадим Кожевников, современный автор Сергей Алексеев, космонавт Николай Рукавишников).

Кто-то учился в Томске (поэт Василий Казанцев, писатель-фантаст Алек-сандр Казанцев и сказочник Александр Волков, создатель Останкинской башни Николай Никитин, основатель экономической географии Николай Баранский, композитор и музыковед Эдисон Денисов, создатели советских вертолетов Ни-колай Камов и Михаил Миль).

В Томске вели свою революционную деятельность Сергей Киров, Валериан Куйбышев (его имя долгое время носил Томский университет), венгр Бела Кун, уроженец города Яков Юровский, руководивший расстрелом царской семьи.

В Томске закончил свои дни старец Феодор Кузьмич, мощи которого се-годня помещены в Казанской церкви Богородицко-Алексеевского монастыря. Существует легенда, утверждающая, что под именем старца скрывался русский император Александр I. И, наконец, в Томске зародилось одно из самых ярких общественных движений XXI века, известный сегодня на весь мир «Бессмерт-ный полк».

Уже одно перечисление этих имен провинциального русского города гово-рит о его необычности и силе, которая привлекла к нему и меня. Ведь после


ЗАМЕТКИ О НАШЕМ ВРЕМЕНИ Юрий КЛЮЧНИКОВ

школы я пытался поступить в университет Алма-Аты, но судьба занесла меня именно в этот сибирский город.

Томск чем-то напоминает города средней полосы России – Кострому, Калу-гу, Кашин, хотя последнему восемьсот лет, а Томску только четыреста. У него было много руководителей. В конце ХХ века в течение длительного времени одним из ярких правителей области был Егор Лигачёв, первый секретарь Том-ского обкома партии, а некоторое время спустя – второе лицо партийной иерар-хии СССР, активно противостоявший слабому Михаилу Горбачёву и часто не-трезвому Борису Ельцину. Лигачёву принадлежит облетевшая страну крылатая фраза: «Борис, ты не прав!» Обычно на этом её обрывают, но дальше следовали слова: «Ты обладаешь огромной энергией, но эта энергия не созидательная – разрушительная!»

Егор Лигачёв, как очень умный, совершенно непьющий и жесткий партий-ный руководитель, казавшийся в годы перестройки символом застоя, на самом деле служил верой и правдой Родине и любому делу, за которое брался. Он ис-кал возможность «вытянуть» руководимую им Томскую область то с помощью эффективного животноводства, то нефти, то науки. Вместе с тем заботился о культуре города – поддерживал художников, писателей, музыкантов, артистов, построил новое здание драматического театра, дворец спорта и зрелищ, разре-шал постановки спектаклей, содержащих дух свободомыслия.

О Лигачеве и своих встречах с ним я еще расскажу в последующих главах воспоминаний. Но и в ту пору, когда я учился, Лигачева в Томске еще не было, а город сохранял особую культурную ауру, отличную не только от Ленинска-Кузнецкого, но и от Новосибирска, также от многих других поселений, где мне приходилось бывать. Когда приезжал в Томск, всегда охватывали трепет и неж-ность.

В 1949 году чувства были иными.На первом курсе ИФФ университета я застал таких людей, как И.М. Разгон

(один из авторов «Истории гражданской войны); А.Н. Данилов, будущий ми-нистр культуры РСФСР; П.В. Копнин, будущий директор Института филосо-фии АН СССР, преподаватель античной литературы А.Л. Пинчук, восходивший к роду лейб-гусаров. Знаменитой университетской научной библиотекой руко-водила В.Н. Наумова-Широких, получившая образование ещё в дореволюци-онном Петрограде и контактировавшая, благодаря отцу, писателю-народнику Наумову с известными представителями дореволюционной питерской интел-лигенции. Ее отец Н.И. Наумов был знаком с Н.А. Некрасовым, И.С. Тургене-вым, Г.И. Успенским, а крестным отцом Веры был М.Е. Салтыков-Щедрин. Она была знакома с Н.К. Крупской, В.Г. Короленко, некоторое время жила в семье Д.И. Менделеева. Вера Николаевна читала интереснейшие лекции по истории и культуре Томска, на которых неоднократно бывал и я. Слушая эти лекции, я ощущал тонкую нить, связывающую меня с золотым веком русской литературы и культуры – XIX столетием!

При этом я чувствовал себя среди всех этих светил плебеем, отставшим от культуры на целый век. Меня терзали комплексы неполноценности, постоян-ный самоанализ, даже во сне. И я яростно принялся наверстывать упущенное.



На первом курсе университета я начинал учебный день в семь утра, заканчивал поздно вечером, совершенно не употреблял спиртного, читал горы книг. Посто-янные умственные перегрузки привели меня почти на грань нервного истоще-ния. Я чувствовал, как в голове вулканизируют непонятные и очень болезнен-ные подкорковые процессы.

И вот однажды после обязательной физкультурной пары часов в спортив-ном зале, помывки в душе и выхода на улицу я испытал первое в жизни озаре-ние – внезапное и полное переключение глубинной жизненной программы!

Зачем изнуряющее самобичевание! К чему учебные перегрузки! Солнечный день, зелёные деревья, кругом радость. В ушах только что прочитанные слова Гёте: «Суха теория, мой друг, но древо жизни вечно зеленеет». Это древо вовсе не нуждается в мрачной аскезе! С души словно свалился камень. Я записался в спортивную секцию бокса, стал ходить купаться на Томь и Ушайку (эта река на-поминала мне возлюбленную с военного детства Иню) , прекратил вести жизнь угрюмого анахорета. Набрал физический вес – вместо шестидесяти пяти ки-лограммов стал весить семьдесят пять; примерно столько же, около восьмиде-сяти, держу и до сих пор. Ушла болезненная ранимость. Научившись приёмам бокса, стал чуть-чего защищать себя кулаками, особенно во хмелю. За что чуть не поплатился исключением из университета.

В материальном смысле студенческая жизнь была больше чем небогатой. Стипендии и денежной помощи родителей едва хватало на студенческую сто-ловку. Приходилось подрабатывать сначала на разовых «халтурах», потом груз-чиком в горпищеторге, где таскал китайские мешки с рисом весом в сто кило-граммов. Первое время дрожали коленки, потом привык. Этот навык – иметь дело с тяжёлым физическим трудом – очень пригодился мне в дальнейшем. А тогда появились неплохие для студента деньги, которые шли, главным обра-зом, на пирушки с друзьями.

Но учебу и чтение я не оставлял никогда.

МОИ УНИВЕРСИТЕТСКИЕ УЧИТЕЛЯ

Историко-филологический факультет, которому в 2017 году исполняется 100 лет, был очень сильным и опирался на мощь дореволюционного российско-го образования, а преподавательский коллектив в ту пору на ИФФ был моло-дым, талантливым и блистательным. Его ядро составляли люди, обожжённые войной, патриоты, защитившие родину в беспримерной войне. Они сами жадно стремились к знаниям и сумели заразить этими чувствами нас. Расскажу о не-которых.

Н.А. ГУЛЯЕВ Курс зарубежной литературы вёл (принято говорить – читал) Николай

Александрович Гуляев. Но не вёл и не читал – он выпевал свой предмет, слов-но оперную арию. Высокий, полный, очень похожий на знаменитого артиста В.В. Меркурьева – та же неторопливая степенность, смешанная с весёлым озор-


ством – он любил декламировать нам стихи или прозаические отрывки зару-бежных авторов. А чтец был отменный. До сих пор вспоминаю, как Николай Александрович наизусть читает целую поэму Роберта Бёрнса «Весёлые нищие» в переводе Маршака.

ПЕСНЯ ШУТАМудрец от похмелья глупеет, а плутШутом выступает на сессии.Но разве сравнится неопытный шутСо мной – дураком по профессии!Мне бабушка в детстве купила букварь.Учился я грамоте в школах,И всё ж дураком я остался, как встарь.Ведь олух – до старости олух.Вино из бочонка тянул я взасос,Гонял за соседскою дочкой.Но сам я подрос – и бочонок подросИ стал здоровенною бочкой!За пьянство меня среди белого дняСвязали и ввергли в темницу,А в церкви за то осудили меня,Что я опрокинул девицу.

Я – клоун бродячий, жонглёр, акробат,Умею плясать на канате.Но в Лондоне есть у меня, говорят,Счастливый соперник в палате!А наш проповедник! Какую подчасС амвона он корчит гримасу!Клянусь вам, он хлеб отбивает у нас,Хотя облачается в рясу.Недаром ношу я дурацкий колпак,

Меня он и кормит и поит.А кто для себя – и бесплатно – дурак,Тот очень немногого стоит…

Стихи такого литературного уровня и свободы не часто можно было услы-шать в те строгие времена.

Н.А. декламировал также баллады трубадуров Прованса, сонеты Шекспира, стихи Вийона, Верлена, Рембо, Аполлинера – эти семена глубоко проникли в мою подкорку и проросли через много лет.

Он увлёк меня европейской, в особенности французской поэзией настолько (с восточной философией и поэзией я познакомился много позже), что я на-чал заниматься в факультетском кружке французского языка и неплохо читал



французские тексты. Пробовал еще студентом переводить Готье и Бодлера. Так что изданный мною уже в XXI веке том переводов французских поэтов ХII-ХХ веков имеет томские корни.

Судьба же самого Н.А. Гуляева сложилась так. Он окончил Ленинградский педагогический институт в 1938 г., поступил в аспирантуру на кафедру антич-ной литературы. Готовился к защите диссертации, но началась война, и молодой диссертант с первых её дней ушёл добровольцем на защиту родины. Накануне отправки на фронт в доме, где он жил, вспыхнул пожар. Рукопись диссерта-ции сгорела, её текст будущему учёному пришлось восстанавливать в затишьях между боями.

После Победы Гуляев некоторое время задержался в Германии, где работал переводчиком, так как хорошо владел немецким языком, затем, вернувшись в Ленинград, сразу же защитил восстановленную на фронте кандидатскую дис-сертацию. Был направлен на преподавательскую работу в Томский универси-тет, затем работал в Казани и в Калинине. Будучи провинциальным доцентом, затем профессором, приобрёл всесоюзную известность как создатель так на-зываемой «романтической школы» в литературоведении. С этой научной сто-роной его деятельности я не знаком, но, как преподаватель, он был настоящий романтик.

А.И. ДАНИЛОВПохоже сложилась судьба декана ИФФ Александра Ивановича Данилова.

Сын сельских учителей Тамбовской области, он пошёл по их стопам. Закончил педагогическое училище, работал учителем начальных классов, затем препода-вал историю в пятых-седьмых. Одновременно заочно учился и получил диплом выпускника Тамбовского педагогического института с квалификацией «пре-подаватель истории во всех средних учебных заведениях». После окончания института – учитель истории 8–10-х классов, завуч сельской средней школы. С сентября 1940 года – аспирант знаменитого ИФЛИ (научный руководитель – выдающийся советский медиевист профессор А.И. Неусыхин).

Но как и у А.И. Гуляева, учёба в аспирантуре была прервана войной. С пер-вых её дней А.И. Данилов – рядовой стрелок-пехотинец, затем учился на трёх-месячных курсах Института иностранных языков РККА, а после этого уже в качестве офицера-переводчика направлен на 2-й Украинский фронт. С декабря 1941 г. по июль 1946 г. – военный переводчик, помощник начальника оператив-ного отделения «Осназ» (войска особого назначения, занимавшиеся радиопере-хватом). В их составе участвовал в освобождении Румынии, Венгрии, Чехосло-вакии, Австрии. На фронте в 1943 г. вступил в ВКП(б). Демобилизован в 1946 г. После демобилизации восстановился в аспирантуре при МГУ, с которым в 1941 г. слился МИФЛИ. После защиты кандидатской диссертации был направ-лен работать в Томский университет.

Как специалиста по средним векам европейской истории, лекции Алексан-дра Ивановича я не слушал, поскольку учился на филологическом отделении, а там полагался лишь курс истории СССР. Но жил в общежитии со студентами-историками. Все они отзывались о лекциях Данилова с восхищением, студент-



ки – с обожанием. К женской влюблённости, впрочём, он относился со снис-ходительной улыбкой, так как всю жизнь оставался убеждённым холостяком.

На четвёртом и пятом курсе мы жили в корпусе БИНа (биологического ин-ститута, которого там давно не было). На втором этаже располагалось наше об-щежитие, на третьем – кафедры и деканат ИФФ. Александр Иванович спускал-ся к нам в комнаты, беседовал, расспрашивал о жизни, о нуждах. Сколько ему тогда было? Чуть за тридцать. Это был эрудит, и вместе с тем, говоря языком Лермонтова – «слуга царю, отец солдатам». Он вникал в малейшие детали наше-го быта и настроений, знал, можно сказать, каждого из полутысячи студентов ИФФ. Меня поражала его внимательность, мгновенная реакция в разговоре, наконец, удивительная память.

Он мне вручил диплом об окончании университета в 1954 году, а через один-надцать лет – в 1965-м – мы встретились в Георгиевском зале Кремля. Данилов к этому времени стал ректором Томского университета, депутатом Верховного Совета РСФСР, приехал в Москву на депутатскую сессию. Я учился в ВПШ при ЦК КПСС и оказался в Кремле по гостевому билету. Встретились мы на крем-лёвской лестнице Георгиевского зала в перерыве сессии. Оба остановились. Я, естественно, не рискнул начать разговор первым, начал он, мгновенно извлёк из своей удивительной памяти нужную справку:

– Ключников? Как ты здесь оказался?Я объяснил.– Вот как! Ну что же, рад, что мы с тобой не зря повозились в Томске.О том, как со мной «возились», я частично упомянул – чуть не исключили за

драки, но были дела и похуже… Об этом расскажу несколько позже.Спустя два года после этой нашей встречи Александр Иванович перебрался

в Москву, теперь уже навсегда в ранге министра просвещения РСФСР и работал министром до самой смерти в 1980 г. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Когда я познакомился с материалами о нём в Интернете, то узнал, что, на-ряду с министерской работой, он продолжал преподавательскую в МГУ, а также научные изыскания. Считался крупнейшим специалистом в области историче-ской медиевистики. В те времена учёные и академические звания нужно было поддерживать напряжённой, неусыпной работой, а не нынешним обиходным лозунгом «купи-продай».

П.В. КОПНИНЭто третий из группы томских учёных-гуманитариев, работавших на исто-

рико-филологическом факультете ТГУ и получивших в дальнейшем обще-союзную, даже мировую известность. Википедия гласит: «Копнин Павел Ва-сильевич (27 января 1922, Гжель Московской обл. – 27 июня 1971, Москва) – российский философ. Участник Великой Отечественной войны. Член ВКПб с 1943 г. Окончил философский факультет МГУ (1947). Доктор философских наук (1955). Руководил кафедрами философии в АН СССР (Москва), Томском и Киевском университетах. В 1962-68 – директор Института философии АН УССР. С 1968 директор Института философии АН СССР; профессор фило-софского факультета Московского университета, Академик АН СССР (1970).



С 1963 г. – член Исполнительного комитета Международной федерации фило-софских обществ».

В ТГУ он преподавал историю философии. На первом курсе студентов учи-ли основам марксизма-ленинизма, потом диамату с истматом, политэкономии. И лишь на пятом полагался полугодовой спецкурс истории философии.

Как великолепно излагал её Павел Васильевич! Столь же вдохновенно, как Н.А. Гуляев – историю зарубежной литературы. Копнин говорил, что филосо-фия не должна быть абстрактной, оторванной от реальной жизни, что в антич-ном мире она входила в общий комплекс наук наряду с астрономией, матема-тикой, геометрией, физикой. Потом эти науки стали выделяться в отдельные дисциплины, а философия сделалась предметом схоластики. Он говорил о не-обходимости возвращения философии её первичного назначения – любви к муд рости. О том, что за стремление к мудрости, к истине распинали, сжигали на костре, вынуждали пить яд.

Из других созвучных мне и поныне мыслей Копнина я запомнил постулат о постижении Абсолютной истины через познание истин относительных. Этот бесспорный в ту пору марксистский тезис он толковал как постижение истины через нескончаемую смену иллюзий, как их диалектическую борьбу.

Не знаю, насколько глубоко был знаком Павел Васильевич с философией буддизма или христианства. но его рассуждения об опоре философии на ма-териальные события, о необходимости веры в познании истины, о закономер-ности иллюзии (майи) выдавали в нём не только знатока марксизма. Недаром некоторые научные работы П.В. Копнина выложены сегодня в Интернете рядом с трудами Павла Флоренского. Не всегда в этих сухих с виду рассуждениях раз-глядишь тяготение к древней мудрости. Но сегодня слышу в работах Копнина, также в его минувших лекциях по истории философии отзвуки перипатетиков античной Греции, метафизиков европейского Средневековья, суфиев Ирана. Ювелирно вплетал Павел Васильевич философскую старину в марксизм чест-но, глубоко, без кукиша в кармане. Хочу в этой связи сказать с особой похвалой обо всём профессорско-преподавательском корпусе ИФФ ТГУ того времени. Там я почти не помню верхоглядов, людей упёртых или с двойным дном. Это были идеологически искренние, преданные эпохе люди. Сегодня таких встре-чаю редко.

Что касается Павла Васильевича Копнина, то поражает, как много сделал он за свою короткую (49 лет) жизнь! Похоронен на Новодевичьем кладбище непо-далёку от А.И. Данилова.

Н.Ф. БАБУШКИНОн возглавлял кафедру советской литературы, преподаватели которой ока-

зали наибольшее влияние на мою писательскую судьбу. Типичный сын своего времени, Николай Фёдорович начал трудовой путь в году, когда я только по-явился на свет – в 1930-м, чернорабочим ткацкой фабрики города Ногинска. Через два года был направлен по комсомольской путевке на факультет русского языка и литературы Ленинградского пединститута. Здесь по окончании инсти-тутского курса поступает в аспирантуру, защищает диссертацию, а с началом



войны доучивается на курсах политработников РККА. Потом фронт. Николай Фёдорович – инструктор политотдела полка, дивизии, корпуса. Вместе с частя-ми Красной Армии проходит ратный путь через Финляндию, Норвегию, Румы-нию, Болгарию, Венгрию, Югославию, Австрию. День Победы застал его в Вене секретарём партийной организации Управления стрелкового корпуса.

В 1946 г. майора по военной службе и доцента по штатской Бабушкина на-правляют на работу в Томск. Здесь он заведующий кафедрой русской, потом советской литературы, декан историко-филологического факультета, организа-тор и секретарь Томской писательской организации. Свои блестящие лекции он читал настолько увлекательно, что на них приходили не только студенты ИФФ. но и других факультетов университета и вузов города. К студентам всег-да относился очень сердечно. Его запомнили по выражению: «И все-таки любые колебания и сомнения относительно судьбы студента должны решаться в его пользу».

Эта душевная широта и доброжелательность Бабушкина встречала ответ-ное эхо. Однажды с Никфедом (так его звали студенты и сослуживцы) случился нередкий русский грех – «подгулял», попал в вытрезвитель. Проступок требо-вал сурового для коммуниста наказания. Собрался партком. Что делать, как по-ступить с уважаемым и любимым человеком? Выход из положения нашёл член парткома, ректор университета профессор-химик Александр Павлович Бунтин. Он на партийном разбирательстве взял слово первым и принялся, не говоря ни слова, выводить на доске внушительные формулы. Потом, кивая на них, прочел обстоятельную лекцию о том, что случается, когда С2Н5ОН (этиловый спирт) вступает в химическую реакцию с минеральной водой «Ессентуки», содержа-щей всевозможные активные микроэлементы. И заключил своё выступление словами «Предупреждаю всех – никогда не запивайте водку «Ессентуками»!

Тем дело и кончилось. Члены парткома согласно закивали головами такому научному заключению, о наказании забыли, в вышестоящие инстанции ушёл протокол об опасности злоупотребления кавказскими минеральными водами. Самое главное, Бунтин ничего не придумывал: «Ессентуки» действительно в больших количествах могут спровоцировать заболевание желудка, мочево-го пузыря и почек, о чем предупреждали соответствующие инструкции по их употреблению. Хотя не думаю, что Никфед чересчур увлекался именно данным напитком.

С Бабушкиным я встречался на лекциях по общей теории литературы и на спецкурсе «Маяковский и Есенин». В ту пору официально поощрялся первый и не очень-то второй, так что приходилось считаться с этой правительственной «розой ветров». Но как у всякого русского человека душа Никфеда больше тя-готела к Есенину. Он очень тонко и умело выстроил сопоставление двух поэтов, не умаляя величия ни того, ни другого, подчёркивая дальнозоркость Маяков-ского и близорукость в политике у Есенина, не понимавшего «куда влечёт нас рок событий». Помню, как блистательно завершил Бабушкин эту свою мысль: «Конечно, Есенина справедливо критикуют за политическую незрелость. Но ведь таков и есть по природе настоящий поэт. Недаром Пушкин писал в письме Жуковскому: «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповатой».



Дипломную работу я писал по Маяковскому под руководством Николая Фё-доровича. Помню наши встречи в этой связи. Его замечания о ритмике поэта, об издевках над ямбом. А ведь лучшие строки «лучшего поэта советской эпохи», по словам Сталина, написаны классическими размерами. Маяковский меня в молодости довольно сильно привлекал – как поэт, как мастер. Есенин, повторю, тогда не поощрялся, хотя его стихи я очень любил: первое моё знакомство с его творчеством произошло, пожалуй, ещё в 44 году, а в 47-м, после многолетнего забвения, был издан маленький томик Есенина. Но тогда было невозможно пи-сать по Есенину диплом, поэтому я выбрал Маяковского – можно сказать, его антипода, друга его врагов.

К Маяковскому у меня в разное время было разное отношение. В итоге я пришёл к выводу, что это – большой и честный поэт, крупнейшая фигура в рус-ской поэзии. Личность своеобразная и, может быть, нагловатая, но эта его поэ-зия скрывала очень ранимую и тонкую душу. Его высокомерие, наглость, эпа-таж – это был протест, демонстративный вызов времени, как и у Есенина; хотя Есенин – тоньше, мягче, нежнее и более русский, как психотип.

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР ОБ ИСТОРИИ

Не могу не рассказать о встрече еще с одним человеком, состоявшейся на квартире моего будущего тестя. Но все по порядку. На пятом курсе я ухаживал за студенткой первого курса Лилией Белимовой, впоследствии моей женой, а в ту пору дочерью директора Томского краеведческого музея Ивана Тихонови-ча Белимова. Будущий тесть по совместительству преподавал основы марксиз-ма-ленинизма в ТГУ, имел квартиру при музее. Музей располагался в центре Томска в здании, принадлежавшем некогда губернскому архиерею. При здании с дореволюционных лет сохранился роскошный сад, совершенно закрытый для публики, где собирались на застолья томские учёные-гуманитарии. На эти за-столья приглашали иногда меня. В мои обязанности входила покупка спиртно-го, когда оно заканчивалось, а также развозка сильно захмелевших учёных по домам.

Однажды таким образом пришлось сопровождать Израиля Менделевича Разгона, профессора кафедры истории СССР. Я его знал мало, историю СССР филологам читала З.Я. Бояршинова. За столом в саду музея профессор говорил мало, пил много и, быстро захмелев, заснул прямо за столом. Н.Я. Бабушкин вы-звал по телефону такси, написал шофёру адрес, заплатил деньги, мне же сказал:

–Проводишь Солю (так звали Разгона друзья), уложишь спать. Под твою от-ветственность!..

И.М. РАЗГОН (справка из Википедии). Родился 1 (14 апреля 1905 года в г. Горки (ныне Могилевская область Бело-

руссии) в семье ремесленника Менделя Абрамовича Разгона (1878-1942) и Гли-ки Израилевны Разгон (в девичестве Шапиро (1880-1955). Старший брат писа-теля Льва Разгона. Учился в хедере и вечерней школе.



С 1923 года жил в Москве. В 1927 году поступил на общественно-экономи-ческое отделение 2-го Московского государственного университета. Факультет вскоре стал самостоятельным педагогическим институтом имени В.И. Ленина, который окончил в 1931 году. Член ВКП (б) с 1928 года. После окончания инсти-тута работал в МИФЛИ (с 1934 года – доцент кафедры истории народов СССР), затем в МГУ имени М.В. Ломоносова. Доктор исторических наук (1940). Про-фессор кафедры истории СССР исторического факультета МГУ с 1942 г. В годы Великой Отечественной войны учёный в числе коллектива авторов подготовил и издал трёхтомную историю Гражданской войны в СССР, которая получила Сталинскую премию. Все 15 лауреатов передали премиальные деньги в Фонд Обороны.

С марта1949 года, после начала антисемитской компании в СССР, уехал из Москвы и начал работать в Томске профессором кафедры истории ТГУ. Здесь же, в этом городе, умер в возрасте 82 лет, чуть не дожив до развала СССР, кото-рому посвятил всю профессиональную деятельность историка.

Такова непростая судьба человека, о котором дальнейший рассказ. …В машину марки «Победа» (тогда таксомоторные парки обладали лишь

этой маркой) грузного «Солю» товарищи по застолью затолкали кое-как. В са-лоне он проснулся и вполне внятно пытался объяснять шофёру дорогу, кото-рую тот знал без него. Доехали до студенческого общежития («пятихатки» на студенческом жаргоне), поднялись на второй этаж, где располагались квартиры преподавателей. Кстати, в такой же жил в 50-е будущий министр просвещения России А.И. Данилов. Квартира, точнее, комната Разгона поразила меня своим дервишеским аскетизмом и студенческим беспорядком. Жены у хозяина комна-ты, похоже, не было.

– Как насчёт чаю? – спросил он.– Как вы, – ответил я.И.М. достал из «холодильника» (углубления под окном) чайник, электро-

плитку, батон хлеба, банку варенья. И пока вода в чайнике нагревалась, расха-живая по комнате, неожиданно принялся как бы про себя, но достаточно гром-ко, читать стихи.

Сквозь прошлого перипетииИ годы войн и нищетыЯ молча узнавал РоссииНеповторимые черты.

Превозмогая обожанье,Я наблюдал, боготворя.Здесь были бабы, слобожане,Учащиеся, слесаря.

Поднял на меня глаза, спросил:– Вот ты, филолог пятого курса, скажи мне, чьи это стихи?Вместо ответа я подхватил чтение цитируемого отрывка.



В них не было следов холопства,Которые кладет нужда,И новости и неудобстваОни несли как господа.

– Молодец! Вам читают Пастернака?– Нет, я познакомился с ним дома.– Где дома?– В Ленинске-Кузнецком.– Это где такой?– Есть такой шахтёрский город в Кемеровской области.И.М. сощурил глаза. – Пастернак в шахтёрском городе… Надо же! – и продолжал расспросы:– А как ты относишься к таким стихам?

Хочу я быть певцом и гражданином,Чтоб каждому, как гордость и пример,Был настоящим, а не сводным сыномВ великих штатах СССР.

Я из Москвы надолго убежал:С милицией я ладить не в сноровке,За всякий мой пивной скандалОни меня держали в тигулевке.

Благодарю за дружбу граждан сих,Но очень жёстко спать там на скамейкеИ пьяным голосом читать какой-то стихО клеточной судьбе несчастной канарейки.

Разгон глянул на меня своим характерным взглядом, искоса, немного скосо-бочившись. Таким он и запечатлен на многих своих фотографиях. Прокоммен-тировал:

– Я почему прочёл Есенина? Потому что из Москвы не убегал, на жёстких скамейках не спал, с милицией проблем не имел. А из столицы меня выперли по доносу свои же… Будто я состоял на службе то ли в Бунде, то ли у троцкистов… Вот так… Раньше водку не пил, но теперь приходится напиваться… Свои же и предали!..

Вновь захмелевший теперь уже после чашки горячего чая И.М. плакал, с иронической улыбкой вытирая слёзы.

– Почему? За что?Частичную разгадку этих вопросов, а также странно-улыбчивых слёз про-

фессора я нашёл много лет спустя, когда стали всплывать другие трагические страницы русской истории.

Настоящую историю Октябрьской революции и гражданской войны И.М.



Разгон, конечно, знал гораздо раньше и лучше меня. Кто затеял очередную сму-ту и с какой целью, думаю, ему было ясно. Причем знал не только события, но и библейскую их оценку в заповедях. Недаром когда-то учился в хедере. Ветхо-заветный текст Библии гласит: «Око за око, зуб за зуб». Обычно это изречение трактуют как свойственную людям мстительность, однако Новый Завет разъяс-няет слова как закон Божественного воздаяния – «какой мерой ты мерил людям, такой и тебе отмеряется». То есть, если ты кому-то сознательно причинил боль, с тобой поступят точно так же. Кстати, в 2016 такое понимание библейской за-поведи продемонстрировал известный публицист Евгений Сатановский, когда на телешоу объяснял удары наших ВКС по террористам ИГИЛА: «Такая у них карма».

Такая карма сложилась и у затеявшей Октябрьскую смуту так называемой «ленинской гвардии». Почти все «гвардейцы» легли под карающий меч ею же созданного органа. Разгон, занимавшийся историей гражданской войны и вы-нужденный следовать жесткой идеологической конъюнктуре того времени, лично не был настроен на ожесточение и сведение исторических счетов и за-помнился мне довольно миролюбивым человеком. В отличие от своего брата диссидента Льва Разгона, настроенного куда более радикально. Возможно, что именно в старшем брате проявились гены его знаменитого предка и родона-чальника рода Разгонов. Излагаю версию Википедии, проверить точность ко-торой не могу, но которая кажется мне достоверной: «Фамилия Разгон является русифицированной версией фамилии Расгон, принадлежащей потомкам Саа-дии Гаона». Саадия Гаон – крупнейший философ и поэт Средневековья (X век), первый переводчик Библии на арабский язык. Кроме того, учёный, в значи-тельной степени повлиявший на знакомство арабов с христианством, с одной стороны, с другой – на философию европейского Возрождения. В частности, Саадия первым из средневековых философов попытался примирить ортодок-сов Откровения с ортодоксами Разума, ветхозаветную и исламскую традицию. Чем впоследствии занималась, по существу уже на базе христианской тради-ции, вся западная философия в лице таких её представителей, как Кант, Гегель, Шопенгауэр, Бергсон, Шпенглер и многие русские умы вплоть до Флоренского и Лосева.

Саадия Гаон был великим миротворцем, передавшим это качество ряду сво-их потомков.

Анализируя встречу с И.М. Разгоном, замечу – я оценил миролюбие ученого много лет спустя. Когда глубоко «въехал» в переводы французских, а затем су-фийских поэтов VIII-ХХ веков.

Сегодня процесс разделения человечества по светотени обострился до край-ности. Потому так необходимо примирение, насколько возможно. Как поётся в песне, «последний бой – он трудный самый». Люди рвутся Домой, на Новую землю под Новым небом, где «народы распри позабыв, в единую семью соеди-нятся» (Пушкин). «Блаженны миротворцы, ибо они наследуют землю». Это уже слова Иисуса Христа. Миротворчество – вот истинная граница, по которой раз-деляются люди независимо от национальности, веры, идеологических убежде-ний. Хотят ли они жить или быть исторгнутыми из уст Божьих?



КНИГИ

Я очень рано, может быть, не столько понял, сколько почувствовал, что такое настоящая поэзия, после знакомства с Пастернаком. Увлечение поэзией прошло через всю мою жизнь, хотя с большими лакунами, с большими отступ-лениями от избранного пути. Я понял, что до большой поэзии мне ещё тянуться и тянуться, поскольку не мог считать себя каким-то состоявшимся поэтом или писателем.

Что же было моим главным увлечением на старших курсах университета? Литература! Увлечение совпадало с веянием времени. На ИФФ был, можно ска-зать, культ учёбы. Нас обязывали прочитать массу книг по основной учебной программе и по спецкурсам. Кроме того, я «поднимал» из хранилищ в студен-ческий читальный зал массу книг вне учебной программы. Томская научная библиотека ими славилась на всю страну. Сюда приезжали учёные из многих вузов СССР, книжное богатство было доступно и студентам. Я с жадностью прочитал всю русскую классику и доступную мне художественную зарубежную литературу, которую я пытался постичь не только на русском, но и на ино-странных языках.

Годы студенчества – это годы активного изучения французского языка. Как я уже говорил, в средней школе я изучал английский язык. В будущем я так и не овладел им на свободном уровне, хотя, когда работал в Интуристе, немного подрабатывал и на этом языке. Но моей настоящей лингвистической любовью стал французский язык. Он был обязательным как иностранный для филологи-ческого факультета. Были толковые преподаватели, которые очень хорошо по-ставили изучение его, а французская поэзия меня интересовала и раньше: Бод-лер, Верлен, Рембо, Аполлинер, Арагон – я познакомился с ними ещё до учёбы в университете, а здесь они входили в обязательную программу. Сильнейшее впечатление на меня произвел Вийон. Как я уже писал, меня увлек француз-ской литературой Николай Александрович Гуляев. Поэтому я, пользуясь сло-варём и знаниями, которые получал в университете, начал читать французов в подлиннике. И даже пробовал переводить. Увлечение их языком продолжалось и позднее, когда я посещал кружок французского языка в Новосибирске, где практиковали французскую разговорную речь, но овладел французским я уже в Москве, во время учебы в ВПШ.

Увлекался я и философской литературой. В Научке мне удалось познако-миться в 50-е годы с Гердером, Гегелем, Кантом, Фихте, Шопенгауэром, Ниц-ше, Фейербахом, Фрейдом, Шпенглером. В фондах библиотеки хранилась даже «Тайная доктрина» Блаватской, но осилить её в ту пору не смог. Зато с огром-ным наслаждением прочёл «Пол и характер» ныне почти забытого Отто Вей-нингера. Книга произвела сильное, но недолгое впечатление, прежде всего тем, что написана была моим ровесником. Мне в ту пору было, как и Вейнингеру, 23 года и повышенный интерес к другому полу был в самом разгаре.

Автор предстал мне неким философским эквивалентом поэта Артюра Рем-бо, которым я тогда тоже очень увлекался. Та же глубокая и отчаянная искрен-ность, такая же бескомпромиссность души и решительность поступков.



Вейнингер прожил всего 23 года. За это время успел создать и издать тол-стенный фолиант «Пол и характер», который прославил юношу уже после смер-ти. И сам акт смерти Отто Вейнингера был весьма символичен, рассчитанный на привлечение мирового общественного внимания. Накануне ухода из жизни он, еврей по национальности, в 1903 г. демонстративно и официально принял христианство, разослал экземпляры своей книги ряду знаменитостей, среди них Максиму Горькому. Снял в Вене гостиничный номер, где провёл последние месяцы жизни Бетховен. Выстрелил себе в грудь. Выстрел оказался не вполне точным, «бедный стрелок» промучился всю ночь и упокоился только к утру. Но цели достиг. Самоубийство и книга юного философа оказали серьёзное влияние на мировое общественное мнение.

В книге автор развивает не слишком новые идеи о мужском и женском типе характеров как соответственно «господском» и «рабском». Также тезис о том, что мужчина обладает личностью и душой, тогда как женщина лишена того и другого. Он так понимал назначение женщины:

«Женщина ощущает (по известному рецепту Гёте) сильнейшее желание произвести впечатление на мужчину, когда тот не обращает на нее никакого внимания; ведь в этой способности произвести впечатление лежит весь смысл, ценность ее жизни».

Бедный гениальный мальчик, который в своей жизни не знал о представи-тельницах прекрасного пола ничего! Его знания о женщинах были книжными, явно заимствованы из книг. Но женщины меняются, как и мужчины, обрастают опытом и сегодня не только не уступают противоположному полу, нередко пре-восходят его как психотипы по всем параметрам.

Не знал Вейнингер также ничего о старости, ибо у обоих полов приходит пора невинности, как полное погашение долгов перед Богом в этом отрезке жизни. Впрочем, не стану возражать гениальному юноше-философу. Я прожил на свете почти вчетверо дольше, чем он, при этом 62 года в браке и, смею наде-яться, знаю о женщинах куда больше, чем юный австрийский мыслитель. Отве-чу ему стихами.

СТУПЕНИ СТРАСТИНаёмник страсти, ты в неё упал,торопишь жажду маршальского жезла,склоняешь губы к дорогим губам,спускаешься в расщелину блаженства.И в миг, когда лукавая лунак последней позовёт короткой битве, ты вдруг замрёшь,затихнет и она,и оба остановитесь в молитве.Как долго жизнь к такой любви звала,где миг и вечность слиты воедино,растворены и мысли, и тела,и время, и пространство, и седины.



Потом приходит самый главный взлёт,когда, в объятья даже не бросая,любовь двоим неизъяснимо шлётсвои неизречённые касанья.Я посвятил немало сил и фразлюбви земной,но ведь она – подножьетой, что являет творческий экстаз,преображенье временногов Божье. 2003

***Я знаю, что не только тело сброшу,когда-нибудь расстанусь и с душой.Наверное, как Бог меняет кожу,так и она становится чужой.С теченьем перемен неумолимых,увы, бесследно гаснут все огни.Но, Боже правый, пощади любимых,пусть мы исчезнем раньше, чем они!Так повелось – чем больше ран и трещин,сильнее негодуют плоть и дух,принять не в силах превращенье женщин,из нежных гурий в скомканных старух.Хотя закон мы отменить не в силахи реки в море вечности текут,она нам не нужна без этих милых,скользящих мимо ликов и минут.Но это мы.А жизнь всегда блаженство,не позволяет слишком уж грустить,великолепным приглашает жестомпригубив чашу, с миром отпустить.

ЖЕНИТЬБА НА ЛИЛИИ БЕЛИМОВОЙ

На пятом курсе под Новый год, навеселе, мы с Николаем Черкасовым, моим однокурсником, заглянули на вечеринку к первокурсникам: сидит девушка, которую звали Лилией Белимовой и которая мне сразу поглянулась. И очень сильно к ней потянуло. Я пригласил её танцевать, состоялся какой-то незначи-тельный разговор с нею. Странное дело, во мне как будто проснулась какая-то глубинная память о чём-то светлом, хорошем.

Сейчас врачи это называют ложной памятью, биологи – генетической, эзо-



терики – памятью кармической. Французы говорят déjа vu. Нечто похожее про-изошло со мной. Я сохранил это ощущение даже в нетрезвом состоянии. Через несколько месяцев, весной, я снова её встретил, заговорил и опять почувство-вал что-то родное, опять потянуло к ней. Начались встречи, и всё закончилось женитьбой, хотя я не собирался жениться, но кто-то как будто вёл меня за руку, подтолкнув к свадьбе. Свадьба, собравшая большое количество людей, род-ственников, двух студенческих групп – её и моей – всего человек восемьдесят, происходила в краеведческом музее, где (как уже говорилось) Лилия жила и где находилась квартира её отца, директора этого краеведческого музея, кандидата наук, доцента.

Подробнее о жене и нашем уже 62-летнем союзе с платиновой свадьбой я расскажу в отдельной главе.

Ф.З. КАНУНОВАРомантиком, похожим на Н.А. Гуляева, вспоминаю и героиню последне-

го моего очерка об университетских учителях – Фаину Зиновьевну Канунову. Кстати, научным редактором одной из её книг был именно Николай Алексан-дрович (Ф.З. Канунова. Некоторые вопросы теории искусства в сочинениях В.Г. Белинского. Ред.: Гуляев Н.А. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1957. 168 с.).

Первые научные камни о русской литературе заложила мне в душу она, чи-тавшая филологам курс от Карамзина до Льва Толстого. Ф.З. старалась по мере возможности того времени не выпрямлять, не лакировать русских гениев, но и ни на секунду не позволяла себе опуститься до низин политики, тем более пош-лости, свойственных литературоведению теперь. Понятие «русская литерату-ра» было для неё священным. Недаром понимающие люди на Западе до сих пор называют русскую литературу дореволюционного периода святой.

За это ощущение чего-то «не от мира сего», когда прикасаешься к литера-турному делу, привитому мне со студенческих лет, я навсегда благодарен Ф.З. Но в смысле «научных камней» оказался плохим её учеником, Так и не стал фи-лологом, хотя дважды за жизнь сдавал кандидатские экзамены по иностранно-му языку и философии. Само литературное дело тянуло меня куда сильней, чем научные рассуждения о нём.

Я года два был руководителем студенческого научно-литературного кружка, который курировала Ф.З. Канунова. Как добросовестный куратор, она вникала во все детали моего «руководства», порой приглашала на беседы к себе домой. В Томске мы пребывали в соседях, она – в дореволюционном деревянном особ-няке, если память не изменяет, на первом этаже (улицу не помню). Я – в студен-ческом общежитии на Никитина, 17, в комнате с шестнадцатью обитателями, потом, правда, в БИНе, где нас было поменьше, но не менее десяти.

Помню, однажды оказался в гостях у Ф.З. Она, всегда хлебосольная хозяйка, вдруг заговорила своим характерным певучим голосом, музыкально растягивая слова:

– Чем же мне вас покормить? Я ничего не приготовила. Ах да, мне из Брян-ска прислали мясо домашнего копчения.

Принесла из кладовки фанерный посылочный ящик с солидным куском око-



рока, порезала его ломтиками. наполнила ими эмалированный тазик до краёв. Поставила это роскошное блюдо передо мной. Сама же принялась рассказывать что-то из жизни Пушкина. Рассказчица она было отменная. Заворожённый её речью, я слушал, как говорится, широко открыв глаза и рот. Не забывая, впро-чем, класть в него ломтики из тазика. Машинально.

И вдруг в круглых выпуклых глазах Ф.З. Кануновой прочёл ужас. Не пони-мая, в чём дело, я глянул в эмалированный тазик. И всё понял – он был пуст... А она умолкла, совершенно сражённая моим аппетитом.

Удивительный человек. По-женски некрасивая, худая, с длинным носом, веснушчатая. Но заговаривала – и всё это куда-то пропадало, действовала маг-нитная энергетика речи и души.

Какое-то время Ф.З. была замужем, но совсем недолго. Она приехала в Томск из Ленинграда в феврале 1949-го, сразу же вышла замуж за кандида-та физмат наук Канунова. Я возник на факультете в сентябре того же года. К этому времени она (урождённая Мовшиц) уже рассталась с мужем, сохранив лишь его фамилию. Те, кто знал Фаину Зиновьевну, не могли себе представить её чьей-либо женой. Она казалась женщиной-ангелом, спустившейся с небес специально для выполнения литературно-научных задач. Она создала мощную филологическую школу Сибири, известную не только в стране, но и во всем мире. Проработала в ТГУ ровно 60 лет, со всех сторон изучила и осмыслила, описанную В.В. Лобановым многотомную библиотеку В.А. Жуковского (4500 томов на восьми языках), подаренную в своё время Томской научной библио-теке на заре её создания. Она направила молодежь в архивы, изучение которых позволило литературоведам переосмыслить фигуру Жуковского в новом свете. За этот труд Ф.З. и ее ученики была удостоена Государственной премии России. Кроме того, помогла стать докторами и кандидатами наук неслыханному числу своих учеников.

Во время написания этого очерка я заглянул в Интернет на сайт Фаины Зи-новьевны. Там много страниц с воспоминаниями учеников, даже фильмы о ней. Приведу один отрывок.

«Я давно знаю Фаину Зиновьевну, моего Учителя, коллегу по работе на фа-культете, а в последние годы – соседку по дому. Во время наших совместных прогулок по Лагерному саду на берегу Томи я открыла новые, незнакомые мне прежде черты личности Фаины Зиновьевны. Оказывается, с ней можно гово-рить не только на серьезные темы, но и поболтать о пустяках, просто помол-чать, вспоминая дорогих людей, ушедших в мир иной... Оказывается, Фаина Зи-новьевна, великолепно знающая мир Толстого, Достоевского, Чехова, может со знанием дела рассказать о соленьях, вареньях, пирогах, салатах; не понаслышке знает о новинках женской моды... Фаина Зиновьевна – разная. Ироничная и лю-бопытная, мудрая и простодушная, доброжелательная и жесткая, и всегда оба-ятельная, всегда настоящая Женщина».

Подпись – Э.В. Блинова, профессор факультета журналистики Томского го-сударственного университета.

Эмилию Васильевну Блинову я знал ещё студенткой, тогда у неё была другая фамилия, впоследствии она стала женой моего товарища по общежитию Алек-



сандра Блинова, ныне, увы, покойного, о котором рассказ впереди. С ним мы прожили в общежитиях на Никитина, 17 и в БИНе пять лет вместе.

Что касается характеристики Ф.З. Кануновой вдовой моего товарища, то мне её впечатления весьма созвучны, кроме, конечно, салатов, пирогов и нови-нок «женской моды». Тут ничего сказать не могу, не слышал.

В Томск после окончания университета я приезжал не однажды. Иногда встречался там с Ф.З. Последняя встреча произошла 2 января 1998 г. Накануне, 31 декабря, скоропостижно скончался мой старинный друг Николай Киселёв. С ним мы дружили больше полувека, начиная с 1945 года. О внезапной кончине мне сообщила по телефону его жена Ольга. В тот же день я выехал из Новоси-бирска в Томск. Успел на панихиду, которая состоялась в читальном зале знаме-нитой томской Научки – университетской библиотеки.

Об ушедшем друге ещё предстоит говорить, закончу разговор о Кануновой. Во время панихиды мы сидели рядом у гроба, звучали хвалебные речи о покой-ном, она же тихонько рассказывала мне, каким замечательным человеком был Николай Киселёв. И неожиданно сделала комплимент по моему адресу:

– Вы знаете, Николай Никитич давал мне почитать вашу книжечку, изданную где-то на Украине. Я обычно современных книг почти не читаю. Посмотрю одну, две страницы и откладываю, всё ясно... А вашу прочла до конца. Ваш взгляд на Пушкина мне показался очень интересным. Так о нём не писал ещё никто.

Речь шла о моей брошюре (120 с.) «Небесная Россия», изданной в Донецке в 1996-м, где среди других материалов был очерк «Мистический Пушкин». Мне рассказывали, что она продолжала следить за моими книгами, комплиментарно о них отзывалась – пересказывать не стану. Сообщаю лишь то, что слышал сам.

Ф.З. Канунова ушла в 2009 году в возрасте восьмидесяти семи лет. Я отстаю на один год от её земного пребывания.

ТОМСКИЕ ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ(Н. Киселёв, Ю. Огородников, Н. Черкасов, М. Косарев, А. Блинов)

НИКОЛАЙ КИСЕЛЁВИмя Николая Киселёва, с которым нас связывали больше пятидесяти лет

дружбы, я уже упоминал в очерках о своей юности и о томских учителях. Теперь о нём отдельно.

Он стал крупным человеком, по крайней мере, в масштабах Томска. Когда Николай ушёл в мир иной, на его панихиду, проходившую в громадном чи-тальном зале университетской библиотеки, собрались сотни людей со всего города: студенты, преподаватели, артисты, журналисты, городские руководи-тели. И теперь, спустя 18 лет после его смерти, имя моего друга не забывают. О нём обширная статья в Интернете, его барельеф на стене памяти в главном корпусе ТГУ, многочисленные воспоминания в печатных СМИ. Цитирую одно из них:

«Я училась на курсе, который последним слушал лекции Николая Никитича. В нем всегда поражало сочетание спокойствия, житейской мудрости и внутрен-



ней живости… Чувствовалось, что за его спиной стоит большая жизнь, кото-рая неизмеримо богаче любого литературоведческого курса. Николай Никитич остался для меня загадкой. Я не знала другого преподавателя, который так за-полнял и организовывал пространство жизни одним своим присутствием.

А.Н. Губайдуллина, старший преподаватель кафедры истории русской ли-тературы ХХ века».

Это, пожалуй, наиболее зоркое из наблюдений за личностью Киселёва. Он был гораздо шире того, что говорил и писал в своих научно-исследовательских трудах по советской драматургии.

Электронная биография в Интернете сообщает о широте и противоречи-вости интересов Николая Никитича, называя пьесы Маяковского, Погодина, Эрдмана, Булгакова, Леонова, Вампилова (Киселёв специализировался по со-ветской драматургии). Дело не только в этом и в хорошем вкусе Николая, но в «русскости» и в «советскости» моего покойного друга. Что уже тогда, в 90-е, при всех исторических противоречиях воспринималось им как продолжение единой линии истории. Недаром, когда он узнал о моём тяготении к Рериху и философскому Востоку, первый его вопрос был: остаюсь ли я русским и совет-ским человеком. Моего утвердительного ответа было достаточно, чтобы наша дружба продолжилась.

Сегодня идут нескончаемые споры о России, об её особом пути, советском периоде в сравнении с царским и т.д. Николай считал, что особенность России в её жертвенности, а русского человека отличает предпочтение прав Родины пе-ред правами отдельного человека. «На Западе – всё наоборот», – говорил он. «Советский» период нашей истории лишь углубил и обострил это главное про-тиворечие, где конвергенции никогда не будет». Весь Космос построен на со-подчинении отдельного целому, низшего высшему. Такова разгадка личности. Киселёва, интересовавшая не только А.Н. Губайдуллину, но многих, сталкивав-шихся с личностью этого незаурядного человека. Сын рабочего и крестьянки, он был типичным представителем русского народа, которого советская власть подняла, что говорится, «из грязи в князи» культуры, подобно тому, как она подняла громадные пласты народной целины.

Нынче развернулись горячие дискуссии вокруг понятия «русский». Что это, существительное или прилагательное? Но, может быть, без «или» – то и другое вместе? Парадокс истории в том, что советская власть, начавшая с отрицания русской традиции, позднее в своих лучших образцах вернулась к ней и продол-жила ее. Да, в царский период к высотам власти и культуры нашей страны тоже прорывались «инородцы» и представители беднейших слоев населения. Но не часто и главным образом из обеспеченных слоёв общества. В СССР такие явле-ния сделались массовыми и всенародными.

Николай Киселёв сочетал в себе широкий кругозор учёного с авторитетом руководителя. С первого курса проявил себя как комсомольский вожак, затем партийный руководитель, входил во всевозможные комитеты и советы, универ-ситетские и городские. Был членом худсовета Томского драматического театра, продвигал там пьесы М.А. Булгакова в пору, когда это не поощрялось. А в уни-верситете – защиту диссертаций по творчеству неудобного писателя. Был также



человеком прямым и способным на рискованные поступки. О нашей артисти-ческой афёре в Ленинске-Кузнецком я рассказал. Вспоминаю другую, томскую.

На четвёртом курсе мы сдали экзамены на получение звания младшего лей-тенанта пехоты. Дело было в мае. Погода была великолепная. Накануне прове-ли природоохранный субботник (слово «экология» тогда ещё не существовало), т.е. высадили вдоль университетской ограды саженцы берёзок. В воскресенье «обмыли» свои новые звания. «Обмывание» продолжалось до позднего вечера. Не помню, кому пришла в нетрезвую голову мысль совершить природоохран-ный рейд по университетской роще, тем более на факультетских комсомольских собраниях не однажды звучали речи на тему сбережения её уникальной флоры.

И вот втроём: Николай Киселёв, он в ту пору был секретарём универси-тетского комитета ВЛКСМ, Юрий Огородников, сокурсник-филолог, впослед-ствии профессор МГПИ, и я отправились в рискованный ночной рейд по роще. Вооружились при этом учебным пистолетом Макарова, который использовали перед экзаменом для тренировки сборки и разборки, но не успели сдать на во-енную кафедру.

Представлялись общественным патрулём по охране рощи, предлагали её покинуть. Парочки уходили безропотно, но встречались большие группы пар-ней, вступавшие в пререкания. Один раз заблестели ножи. Николай, а именно он носил безобидную «пушку» с просверленным патронником, молча достал её их кармана, наставил на спорщиков. Те ножи спрятали. К двум часам ночи роща опустела.

Утром по университету прошёл слух о неких вооружённых «охранниках природы», однако разбирательства с нами не было. Как и в Ленинске-Кузнец-ком обошлось… На пятом курсе мы с Николаем крепко подрались во время группового застолья. Глаз у моего друга сильно заплыл, тёмные очки тогда не носили, так что драка сделалась очевидной. В этот раз сам Николай, как уни-верситетский комсомольский вожак, замял дело. Но бывал и непримиримым.

Мой сын Сергей пошёл по стопам отца – поступил на филологический фа-культет Томского университета. В известном смысле он повторил мою судьбу – первый курс закончил с отличными оценками, как примерный студент был премирован поездкой в Константиново, на родину Есенина. А со второго курса, как говорится, «загулял» под влиянием общежитских друзей, их насмешек над «примерным мальчиком». Причём если отец во хмелю редко терял голову, то сын это делал весьма часто.

Николай звонил мне в Новосибирск, сообщал о проделках сына, а однажды решительно сказал по телефону, уже как декан факультета: «Всё, моё терпение лопнуло, я должен его исключить!». «Исключай, если другого выхода нет», – был вынужден сказать я.

Это произошло в 1976 году. Удар судьбы на Сергея подействовал благотвор-но. Он вернулся в Новосибирск, пошёл работать слесарем-сборщиком аппа-ратуры, на следующий год привез хорошую характеристику и восстановился. Томский университет окончил заочно, так же заочно поступил в психологиче-скую аспирантуру Ленинградского университета, завершил обучение, но защи-щаться не стал – началась перестройка. Однако позднее защитил кандидатскую



диссертацию по философии. Но работал большей части как психолог, вырос в крупного, на всю страну известного специалиста по практическому самовос-питанию, в «селфмэйдмена», как говорят американцы, то есть в человека, ко-торый сам себя сделал. При этом он остался активным защитником русского и советского пути, хотя часто бывает за границей, в том числе в США. Без связей еще в советский период накануне перестройки перебрался в Москву, завоевал там профессиональное и жилищное «место под солнцем», более 30 лет не бе-рёт в рот спиртного, в отличие от отца, который иногда позволяет себе рюмку некреп лёного вина.

Организовал в столице издательство «Беловодье», где, наряду с другой фи-лософской литературой, выпустил почти все книги отца, а главное, сумел осу-ществить успешное распространение тиражей. Более подробно я поговорю о сыне в отдельной главе.

Николай Киселёв, незаметно следивший за судьбой моего сына, в чём приз-нался мне, незадолго до своего ухода в мир иной, сказал, что недооценил в своё время потенциал Сергея. Я ответил: наоборот, исключение лишь помогло сыну выбраться из пьяной ямы. Хотя, конечно, главную роль в этом случае сыгра-ли идеи Рерихов, которыми увлекся сын. Я посвятил памяти Николая Киселёва стихи.

ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЁТДрузья по одному уходят в ночь, В страну невыразимой словом грусти. Она нас из объятий не отпустит, Пока себе не в силах мы помочь.Друзья мои уходят в небеса, Там темных облаков воронья стая. Но смутно на востоке вырастают Победного рассвета паруса.Друзья уходят в поисках Пути,У каждого своя к нему дорога. Ты просишь наставления у Бога И слышишь неизменное – лети!..Лети с гнездовий теплых на мороз, Сквозь все зигзаги времени и власти. Через благодеянья и напасти, Не принимая ничего всерьез.Как много душ в унынии гниет. Береговому сдавшись притяженью! Целительно мучительное жженье Российских наших вихрей и тенет.В конце концов отстанут и они. Что сделает орлу воронья стая?! ...Победно на востоке вырастают Российского сияния огни. 1998



НИКОЛАЙ ЧЕРКАСОВМы его звали «родненьким» и «кормильцем». Он был а течение пяти лет

бессменным председателем пищевой комнатной коммуны в общежитии. Вёл финансовые дела нашего «котла» очень умело и экономно. Один раз в месяц, в день выдачи стипендии, когда мы собирали складчину, кто-нибудь задавал вопрос: «Как дела, кормилец?» Ответ был неизменным: «Родненькие, образова-лась экономия!» При этом он картавил, проговаривал «р», как мягкое «г». Так и повелось за ним прозвище «гходненький». Называя цифру экономии, которая ежемесячно колебалась в пределах 20 рублей, Николай адресовал вопрос уже нам: «Что будем делать?» И не дожидаясь ответа, уточнял: «Пропьём?» Разуме-ется, никаких возражений не возникало. Водка в пятидесятые годы прошлого века стоил 2 рубля 87 семь копеек полулитровая бутылка, закуска – пустяки. Нас в коммуне состояло восемь человек. Остальное нетрудно представить…

Коммунальным путём обзавелись мы и только что появившимися в прода-же ручными часами. Скидывались со стипендии, тянули жребии очерёдности покупки. Первый номер, помню, выиграл я. Часы назывались «Победа». Неиз-менным общежитским «сберкассиром» во всех покупках был Николай Черка-сов, одновременно расточительным и бережливым. Позднее на старших курсах мы подрабатывали с ним грузчиками на базах Томского горпищеторга, развозя ночами по магазинам продукты. Неплохо зарабатывали и временами устраива-ли пивные «марафоны», то есть от начала до конца центральной улицы Ленина заходили во все забегаловки, чтобы опрокинуть стакан. К концу марафона по-рой мне приходилось тащить товарища на плече. Я был покрепче.

В Николае Черкасове меня всегда поражало парадоксальное сочетание при-родной интеллигентности и полное пренебрежение к еде, одежде, бытовым мелочам, в том числе к качеству любых алкогольных напитков. Также хорошо спрятанный трагизм. Позднее в Интернете в электронной биографии моего то-варища, прочёл:

«Дед Н.С. Черкасова по отцу, Николай Сергеевич Черкасов, был главным инженером Петербургско-Варшавской железной дороги. Бабушка, Фелицата Ивановна, закончила Бестужевские высшие женские курсы, затем руководила одной из гимназий Петербурга. Дед по материнской линии, Александр Ивано-вич Шевелев, был владельцем фирмы по продаже сельхозпродукции, после Ок-тябрьской революции стал столяром-краснодеревщиком. Отец Сергей Никола-евич Черкасов окончил Петроградский медицинский институт, работал врачом в больнице и занимался научной работой в Ленинграде. В ночь с 4 на 5 декабря 1928 г. был арестован, 13 мая 1929 г. приговорен к 5 годам изоляции, отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения. В 1930 г. после досрочного освобожде-ния из лагеря работал заведующим больницы в «Нивастрое» (строительство каскада Нивских ГЭС) Кандалакшского района Мурманской области. 10 марта 1938 г. был вновь арестован и 8 мая 1938 г. расстрелян. Мать Н.С. Черкасова, Ма-рия Александровна (дев. Шевелева), во время Первой мировой войны была се-строй милосердия, затем окончила Петроградский медицинский институт. Из-брав специализацию хирурга, работала сначала в Ленинграде, затем в Карелии. Семья Черкасовых, где помимо Н.С. Черкасова было еще двое детей, в 1930-х гг.



проживала в «Нивастрое». В 1938 г. после ареста С.Н. Черкасова М.А. Черкасова с детьми предпочла переехать в Кемерово, где Н.С. Черкасов окончил среднюю школу. Пробовал поступить на исторический факультет Ленинградского уни-верситета, но как сына «врага народа» его не допустили до вступительных экза-менов. В 1949 г. он поступил на историческое отделение историко-филологиче-ского факультета Томского университета, который окончил в 1954 г. и остался работать в качестве лаборанта, потом ассистента».

Хрущёвскую «десталинизацию» перенёс драматично. В 1957 году его исклю-чили из КПСС и уволили из университета с формулировкой – «за политическую неустойчивость». Черкасов слишком рьяно продолжил разоблачёния Хрущёва, делал это публично и категорически отказывался прекратить, слишком уж на душе накипело. За что поплатился.

Мы встретились зимой, двадцать с лишним лет спустя на моей даче в Ново-сибирске. Он без предупреждения приехал из Томска ко мне домой, ему сказа-ли, что я за городом, он расспросил координаты, да отправился в путешествие сначала на электричке, потом два километра по снежным сугробам в ботинках. Прихватив бутылку водки, застал меня в бане. Присоединился. Мы провели в ней часа три в разговорах. иногда выскакивая из парилки на снег. Когда воз-вращались в баню, я лил на каменку воду с настоем перечной мяты. Николай вдыхал благоухание и шумно проговаривал со своею картавинкой:

– Амбрэ!Наша длинная беседа напомнила мне стихи Константина Симонова из забы-

того ныне сборника «Друзья и враги»:Наш разговор с ним очень длинный, трезвыйСо стороны, наверно, был похожНа запечатанную пачку лезвий,Где до поры завёрнут каждый нож.

Конечно, внешне встреча двух студенческих однокашников выглядела впол-не дружелюбно, правда, трезвым был только я, он глотал рюмку за рюмкой. Рас-сказал о своих мытарствах, как его даже учеником токаря на завод не брали, взяли каким-то мелким снабженцем. Как спустя три года опального ассистента спас Александр Иванович Данилов, ставший ректором Томского университета. Взял к себе на кафедру международной истории, помог защитить диссертацию. Как потом в Берлине на международной конференции мой друг, овладевший немецким, сделал на этом языке доклад на тему: «Страны-полюсы – однотип-ные диктаторы». Прослышавший о моих разногласиях с КПСС, Николай наде-ялся встретить сочувствие своим идеям, однако наткнулся на неожиданное для него моё непонимание.

Чтобы не допустить бесплодных споров, я старался переключить разговор на чисто студенческие воспоминания.

Всё-таки Николай вынудил меня объяснить, что не только схватившиеся в смертельной схватке Германия и Россия были странами-антиподами, таковыми были и вожди. Один тянул в прошлое, другой – в будущее, хотя по жестокой воле и удачливости русский грузин не только не уступал немецкому фюреру, даже в разы превосходил. Поэтому История, я не хотел говорить Бог, помогла второму.



Но Черкасов был глух и к этому, привычному для него историческому кон-тексту, и к религиозной теме тоже.

Мы расстались в начале зимы 1983 года, а глубокой осенью 1993-го в воз-расте 62 лет Николай Черкасов покинул земную жизнь. Оставил прекрасную память о себе как человек и специалист-историк, также вакантный пост ру-ководителя томского отделения социалистической партии России, на корот-кое время возникшей и распавшейся. Бандитские реформы, развернувшиеся в стране, Черкасов не принял.

Сегодня в преддверии столетия Октября, когда раскалённые споры о со-ветском периоде русской истории, также вокруг имени Сталина, только усили-ваются, я не вижу способа их охладить. Слишком велики материальные, куль-турные и моральные ценности советской эпохи, но также и цена, в какую они обошлось. Примирить эти противоречия человеческой волей вряд ли удастся. Речь идёт о том случае, где в пословице «на Бога надейся, но сам не плошай» равновесия нет. Уповать приходится прежде всего на Высшее Начало.

Как сквозь кровавые моряПриплыть к земле без зла, без фальши?Смешная, страшная моя,Страна-рёбёнок…Что же дальше?

ЮРИЙ ОГОРОДНИКОВНас было трое парней в филологической группе, он был самым младшим.

Жил не в общежитии, снимал комнату в частном доме, поэтому мы о нём знали меньше, чем о других.

Мне приходилось бывать у него на родине, а приехал он в Томск из села Таврического Омской области. Отец его был, насколько я понял, из ссыльных немцев, работал директором районной средней школы, мать – русская, учитель-ница. Юрий при получении паспорта взял фамилию матери, так как к немцам после войны сохранялся известный холодок.

Родителей моего товарища вспоминаю очень тепло. Образованные сельские интеллигенты, они меня принимали чрезвычайно радушно, с мамой, учитель-ницей литературы, мы беседовали о поэзии, с папой охотились на косачей, а Юра все три дня, пока я находился в Таврическом, пребывал в Омске у возлюб-ленной. В студенческие годы он, как и я, часто попадал под чары прекрасного пола.

Но были в семье моего студенческого товарища и какие-то свои проблемы с советской властью, как у Николая Черкасова. Они всплыли наружу уже после окончания университета, когда Огородников работал на омском телевидении. После известного доклада Хрущёва о культе личности он тоже развил слишком бурную «оттепельную» деятельность, за что под давлением органов безопасно-сти вынужден был уйти с работы. Перебрался в Москву. Здесь долго мыкался, пока ему не помог незабвенный Александр Иванович Данилов. Устроил моего тёзку в аспирантуру Московского педагогического института имени Ленина,



перетащил из деревни в Калугу инспекторами областного отдела народного об-разования его родителей.

Мы встретились с Огородниковым, когда он сделался уже профессором фи-лософии МГПИ, а я автором ряда книг. Мой товарищ женился на замечатель-ной женщине, глубоко воцерковлённой. Звали её Людмилой Петровной. Помню трогательные наши беседы в присутствии мужа, её недоумение, как я, русский писатель, могу исповедовать «неправильную» веру. Мои попытки объяснить, что я такой же православный, как она, её не убеждали. Юра, слушая наши раз-говоры, посмеивался. Он стал убеждённым сторонником советский власти, за-щитником Сталина и активным противником той реформаторской деятельно-сти, которую затеяли Ельцин и его команда.

Сумел воспитать замечательного сына, названного в честь деда Алексан-дром. Сын тоже стал доктором наук, человеком глубоко православным.

Когда писал эти воспоминания, набрал Яндексе опорные слова: «Ю.А. Ого-родников, доктор философских наук. Москва. МГПИ» Интернет выдал несколь-ко страниц информации о бывшем студенческом однокашнике, где помещено его интервью, как сохранить душу в либеральную эпоху, также монографию, где в списке использованной литературы стояла моя книга «Лики русской культу-ры». Я посвятил студенческому товарищу стихи.

* * *Прости, что шлю письмо по интернетуэлегиям былым не в резонанс.Приверженность советскому завету не погасил враждебный ренессанс.

Итак, пять лет у томского причала,библиотека, университет…Тогда несло нас тоже и качало,Бог весть, куда! Мы верили – на Свет.

Он разным был. Сжигал огонь перцовки,и драки во хмелю, и маета,и ложь великой сталинской мурцовки,и истины её святые… Да,

Тьма оттеняла Свет. Но юбер аллесцарила всюду всё-таки любовь.Как безнадёжно мы с тобой влюблялись!С какой надеждой вспыхивали вновь!

За книгой не давая засидеться,сирень стучала ветками в окноиз милой рощи университетской,где наша кровь бродила как вино.



Её немало выпил век-Атилла,зато остаток не ушёл на квас.Остыла, осветлилась, отбродила,прозрачным кварцем отвердела в нас.

Кристаллом веры в Родину-жар-птицу,на веки вечные, надеемся, и днесь…Уходим в вечность, но случись, родитьсякогда-то вновь... Да будет это здесь!

МИХАИЛ КОСАРЕВИ с ним мы прожили вместе пять лет в общежитии на Никитина, 17 и в

БИНе. Особой дружбы между нами не было, но было сближение на пятом кур-се, когда подрабатывали на ремонтных работах в Томском облдрамтеатре и грузчиками в горпищеторге. Также, когда ухаживали за студентками – подру-гами биологического факультета (был такой эпизод в нашей студенческой жиз-ни). Правда, брачными союзами, как это бывало часто на пятых курсах, наши ухаживания не закончились.

Михаил был молчалив, отличался богатырским телосложением, выжимал многократно двухпудовую гирю, жил своей, закрытой от сверстников душев-ной жизнью. По окончании университета вернулся в родной Карасук Новоси-бирской области – посёлок, который набрал в 1954 г. двадцать тысяч населения и обрел статус города.

Следующая наша встреча с Косаревым произошла летом 1964 или 65 года в Новосибирске на Красном проспекте – главной улице города. В хорошо, даже модно одетом человеке, тогда таких называли «стилягами», я с трудом узнал Михаила.

Мы обнялись.– Ты откуда такой пёстрый? – задал я вопрос, зная полное равнодушие од-

нокашника к одежде.Михаил улыбнулся и рассказал свою жизненную сагу. После окончания ТГУ

он начал трудовую деятельность в средней школе родного посёлка, только что ставшего городом.

В ту же школу направили по распределению несколько выпускниц МГУ. Среди них оказалась дочь какого-то крупного московского начальника, чуть ли не зам. министра. Между сибиряком и москвичкой закрутился роман, они поженились. Дальнейшие события сложились по сюжетам романов Бальзака и сказкам Андерсена вместе. «Принцесса»-москвичка, отбыв положенные два года в Сибири, вернулась в Москву, привезла в столицу мужа-«золушку», кото-рого папа-тесть устроил в аспирантуру Института археологии Академии Наук СССР.

Михаил Косарев вырос в крупнейшего специалиста-археолога, имя которо-го широко известно в научном мире наряду с именами академиков Окладни-кова, Деревянко, Молодина. При этом Михаил прославился не только своими раскопками в Сибири, но и как автор повести «Сибирь сокровенная», где в ху-



дожественной форме и на материалах раскопок выдвинул идею о том, что роди-ной современных венгров является Западная Сибирь.

Бывая в Москве и встречаясь с Косаревым, я осторожно сослался на мнение выдающегося венгерского учёного Шандора Чома Кёрёши, считавшего родиной венгров Тибет. Европейский учёный долго жил в Тибете, заслужил там большой авторитет, причислен к Бодхисаттвам, на христианском языке – к лику святых. Моё сомнение не вызвало у Михаила никаких возражений. Да, ему знакома и эта гипотеза, но никакого противоречия нет – часть древних венгерских племён действительно ушла во время великого переселения народов с гиперборейского материка в Тибет и Индию, потом в Европу. Но часть – осела в Сибири.

Эти беседы с Косаревым происходили в 80-х годах в Москве. А в 90-х, путе-шествуя по Индии, встречаясь с учёными монахами в городе Дармасале, столи-це современного буддизма, я нашел подтверждение догадкам товарища.

Михаил поразил меня ещё одной особенностью, несвойственной людям его профессии. По крайней мере, работая в издательстве «Наука» и редактируя ру-кописи археологов, я никогда не слышал от авторов, чтобы их при раскопках могил посещали какие-то непривычные чувства, тем более угрызения совести и кошмары. Михаил же рассказывал об этом.

Однажды на севере Тюменской области он работал в могильнике один. Внезапно почувствовал, как его окружает толпа вооружённых людей, одетых в шкуры. Почудились угрожающие воинственные возгласы. Михаил в страхе кинулся бежать в сторону экспедиционной стоянки к великому изумлению подчинённых (он был начальником археологической группы). Люди сидели у костра и ничего не видели.

– С той поры, – заключил Михаил свой рассказ, – я прекратил раскопки могил, только обрабатывал прежние находки в могильниках, писал книги.

Читая отрывки из «Сибири сокровенной», написанной Михаилом Косаре-вым, я вспоминал «Землю Санникову» Обручева. Думал о конфликте местного населении Алтая с новосибирскими археологами, раскопавшими мумию «ал-тайской принцессы», также о загадочных болезнях, поражавших западных учё-ных, которые тревожили древние захоронения в Египте. Может, когда-нибудь учёные найдут способы изучения истории, не тревожа могил…

АЛЕКСАНДР БЛИНОВВ рассказе о Ф.З. Кануновой я привёл очень тёплые слова, которые сказала

об этой можно сказать легендарной основательнице ИФФ Э.В. Блинова, тоже ставшая профессором и организатором факультета журналистики, отпочко-вавшегося от ИФФ ТГУ. Она шла двумя курсами раньше нас, вышла замуж за моего общежитского соседа по комнате и приняла его фамилию.

Не могу сказать, что Саша Блинов – сосед по общежитию в студенческие годы – был моим близким товарищем. Даже наоборот, наши отношения скла-дывались довольно прохладно, а когда дело доходило до застолий – порой слу-чались драки. Мне он казался чрезмерным ортодоксом, тем более что после окончания университета сделался партийным работником. Более дружескими отношения образовались в 60-е годы, в Москве, когда мы синхронно учились



– он в Академии общественных наук при ЦК КПСС, я – в Высшей партийной школе тоже при ЦК. Встречались, обменивались информацией из малодоступ-ных источников. Он писал кандидатскую диссертацию по какому-то периоду партийной истории, имел доступ к архивам цековского Спецхрана, я сообщал ему разные новости из французских и американских газет и журналов, посту-павших в библиотеку ВПШ.

Но особенно Александр Блинов раскрылся мне в 1984 году, когда студенче-ские друзья пригласили нас обоих в Томск на тридцатилетие выпуска... Блинов к этому времени работал секретарём Томского горкома КПСС по идеологии. Он встретил меня на вокзале, посадил в служебную машину, довёз до гостиницы, по дороге и позже подробно расспрашивал, что со мной произошло. Я к тому времени, изгнанный из издательства «Наука» за увлечение идеалистическими «завихрениями», работал грузчиком на хлебозаводе.

– Справляешься? – спросил Саша. – Да уже второй год, как работаю руками и спиной, – ответил я. – А как душа? – Голова и душа свободны, занимаюсь, чем хочу… – Мои болят... – вздохнул Блинов.Он признался, что партийная работа тяготит его, что просится много лет

у Егора Лигачёва отпустить его в науку, в университет. Что его всегда тянуло туда… Однако Егор Кузьмич упрямо стоит на своём – мы выучили тебя для партийной работы. Вздохнул ещё раз, добавил:

– Как это писал Есенин:Что я в сплошном дыму,В разворочённом бурей бытеС того и мучаюсь, что не пойму —Куда несет нас рок событий.Сделаю отступление. Поздний период советской власти принято живопи-

сать как царство угрюмых, тупых, выживающих из ума партократов. Это пол-ный вздор! Среди партийных работников и в столице, и в Сибири я встречал даже в самые закатные дни советской власти немало таких, как Александр Бли-нов, умных, образованных, а главное, очень честных партийных аппаратчиков. Они остро чувствовали глубокий кризис идеологии, напряжённо искали выход из тупика. И я говорил своему товарищу, что был исключён за признание той Силы, которая руководит человечеством на протяжении всей его истории. Что период тотального атеизма – лишь короткое заблуждение на нашем многовеко-вом историческом пути. Что только в самом тесном союзе с этой духовной Си-лой, Инобытиём, Богом возможен надёжный мировой «Брекзит» из безнадёж-ного планетного тупика. Употребляю современное словечко, чтобы слишком не уходить от продолжающихся и поныне драматических реалий. Слово «хариз-ма» стало популярным. Говорят об известных людях, которым «везёт»: о по-литиках, учёных, артистах, даже спортсменах. Пускай так. Но почему «везёт»?» Кто и куда? У многих создаётся впечатление, что мир «везут» куда-то не туда… Блинов слушал меня внимательно, не спорил, не кричал, как это делают нынеш-ние политологи на телевидении.



Была ещё одна причина его обострённого внимания к моим новым интере-сам, о чём я узнал позже. Вскоре после этой встречи в 1984 году Саша заболел раком. Может быть, он уже тогда знал о своём недуге, может, предчувствовал… Болел недолго. Зашедший к нему домой проведать незадолго до смерти Нико-лай Черкасов, тоже скончавшийся вскоре, застал нашего общего товарища за чтением старинного фолианта с пожелтевшими листами. Саша ушёл на кухню за бутылкой и рюмками, а Николай мельком оглядел фолиант. Это было доре-волюционное издание трактатов Цицерона на латинском языке. Книга была от-крыта на странице – De senectude – О старости.

Готовя воспоминания к изданию, я разыскал русский перевод трактата в Интернете. Сделал извлечения из него, которые могут быть интересными и ны-нешнему читателю. Вот что писал знаменитый римский политический деятель и мыслитель.

«Краткий срок нашей жизни достаточно долог, чтобы провести жизнь чест-ную и нравственную. Но если она продлится, не надо жаловаться, что после приятного весеннего времени пришли лето и осень: ведь весна как бы означает юность, а остальные времена года предназначены для жатвы и для сбора пло-дов. Сбор будет в старости и состоит, как я говорил, в полноте воспоминаний о благах, приобретенных ранее. Ведь поистине все то, что совершается сообраз-но с природой, надо относить к благам… Всё уходит туда, где возникло. Одна лишь душа не появляется никогда – ни тогда, когда она присутствует, ни когда удалилась… Моя душа почему-то всегда была в напряжении и направляла свой взор в будущее, словно намеревалась жить тогда, когда уйдет из жизни… Все мудрейшие люди умирают в полном спокойствии, а все неразумные – в силь-нейшем беспокойстве… Я охвачен стремлением увидеть души ваших отцов, ко-торых я почитал и любил… Из жизни ухожу, как из гостиницы, а не как из сво-его дома; ибо природа дала нам жизнь как жилище временное, а не постоянное. О, сколь прекрасен будет день, когда я отправлюсь в божественное собрание, присоединюсь к сонму душ и удалюсь от толпы!

По этой причине для меня старость легка и даже приятна. Если я заблужда-юсь, веря в бессмертие человеческой души, то заблуждаюсь охотно и не хочу, чтобы меня лишали этого заблуждения, пока я жив».

Сравним эти изречения великого римлянина со словами русских гениев: «Блажен, кто верует, легко тому на свете» (Грибоедов); «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад» (Пушкин).

О Томск! О университет! Сколько блаженных воспоминаний связано с эти-ми двумя словами! Как я благодарен вдохновенному воздуху, который пусть не «с детства», но в молодости «вдохнул и вдоволь не мог надышаться»! Пусть не «у самого синего моря», но у синей реки Томи... Меня навсегда здесь напитала аура высокой русской культуры, не позволила даже на секунду погрузиться в постперестроечную пошлость.

Не всё и не всех удалось описать в томском учительском и дружеском окру-жении. Это и замечательные философы-профессора Константин Петрович Ярошевский, обвиненный по ложному доносу на десять лет, но сохранивший



мужество и достоинство, и Анатолий Константинович Сухотин, фронтовик, получивший тяжелые ранения, но сумевший вернуться в большую науку. Не успел я рассказать о Юре Поротникове, парализованном с детства инвалиде, ко-торый, лёжа неподвижно, закончил ИФФ. Мы носили ему необходимую литера-туру, преподаватели принимали на дому зачёты и экзамены. Одна из них – до-цент Евгения Алексеевна Софронова – стала его женой. Университет закончен, что делать дальше? Все способы оживить окаменевший позвоночник, сделать его гибким, обрести подвижность испробованы. И тогда вновь образованная семья решается на последнюю возможность. Юрию Поротникову делают опера-цию, отрезают обе ноги вместе с бёдрами, создают возможность передвижения на руках и в коляске. Юрий становится журналистом, разъезжает по городу в легковом автомобиле, жена за рулём, знакомится с жизнью учреждений города, берёт интервью и т.д. Пара еще живёт какое-то количество лет, затем уходит. Сначала Юрий, Затем Евгения Алексеевна.

Господи, если Ты есть, а в этом сомнения быть не может, Ты вознаградишь обоих за жизненный подвиг! В своей новой жизни на земле (а я верю в реаль-ность будущей жизни человека) они должны стать и непременно станут счаст-ливыми людьми, полноценной супружеской парой. Я в этом убеждён!

PS. 30 июня 1954 года состоялась наша свадьба с Лилей, после которой мы еще две недели июля пожили в музее, а потом я поехал устраиваться на работу в Кемерово. Через некоторое время, устроившись работать в газете «Комсомо-лец Кузбасса», я забрал свою молодую жену и навсегда покинул этот любимый и прекрасный город.

Правда, по окончании университета я бывал в Томске не однажды. И по служебным делам, когда работал в Западно-Сибирской студии кинохроники, и по приглашению друзей, и по зову ностальгии. Последний раз это было около двадцати лет назад. В этом городе возникли новые знакомые, теперь уже це-нители моего собственного творчества. Среди них Александр Янушкевич (со-всем недавно, увы, погибший в автомобильной катастрофе). Он устроил мне несколько встреч со студентами на пушкинскую тему. Мой взгляд на Пушкина показался тёзке великого поэта, тоже Александру Сергеевичу Янушкевичу, как и его учительнице Ф.З. Кануновой, скажем так, нетривиальным.

В свои восемьдесят шесть, думаю, имею полное право сказать о профессо-ре-филологе Александре Петровиче Казаркине (он моложе меня на одиннадцать лет) и замечательном томском писателе Владимире Михайловиче Костине (он ровесник моего сына Сергея) словами известного пушкинского приветствия: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!». С обоими я лично не знаком, но тро-нут их журнальными статьями о моём творчестве. Тем более что В. Костин, сам незаурядный литератор и между прочим в филологии ученик Кануновой. Книга его художественной прозы «Годовые кольца» выдвигалась на премию «Большая Книга», а роман «Колокол и болото», куда изящно вплетен очерк 400-летней истории Томска, хорошо принят не только в Сибири, но и в Москве. С немалым интересом познакомился также с исследованием А.П. Казаркина о поэте Нико-лае Клюеве, где автор широко открыл дверь в духовный мир этого крупнейшего и явно недооценённого русского поэта. Вспоминаю свою единственную встречу



с однокурсником Сергея, колоритным Владимиром Брусьяниным, ныне уже по-кинувшим этот мир, чьи яркие, мало на кого похожие стихи произвели на меня сильное впечатление.

В общем связи с «сибирскими Афинами», как иногда называют Томск знаю-щие люди, не прерываются.

* * *Ушли из памяти моей «гаудеамус»,И «ювенес дум сумус»*, и латынь…Но тайна в сердце светлая осталась – Я вижу сон под солнцем золотым.…Вразмашку через Томь плыву на берег,Где правит совесть, мудрость, тишина…До сей поры неистребимо верю,Что сохранила их моя страна.Что крест её несли мы не напрасно,Что красный цвет у звёзд сиял не зря,Что милое студенческое братствоВзойдёт как повсеместная Заря.

________* «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!» – «возрадуемся, пока мы молоды» –

слова из общеевропейского средневекового гимна студентов, перекочевавшего в университеты России.

2017 год, Новосибирск



Светлана ТИРСКАЯМария Халфина. Жизнь до писательства

Уникальные документы, обнаруженные в госархиве Алтайского края, поведали о неизвестных фактах биографии писательницы Марии Халфиной.

Многие поколения зрителей помнят и любят советские филь-мы «Мачеха» и «Безотцовщина», снятые по произведениям за-мечательной писательницы Марии Халфиной. Исследователи её творчества знают, что Халфина была уроженкой с. Пуштулим Алтайского края. Иные идут дальше прочих – мол, и юность знаме-нитости прошла на Алтае…

ИСТОКИ

Учителю русского языка и литературы из с. Пуштулим Любови Вострико-вой посчастливилось – пусть недолго, на излете жизни Халфиной – вести с ней переписку. В письмах Мария Леонтьевна живо интересовалась судьбой своей малой родины, вспоминала ровесников-односельчан.

Любовь Григорьевна рассказала, что в ее родные края в конце XIX века при-езжали переселенцы из Могилевской и Черниговской губерний:

– Моя бабушка Евдокия Анисимовна вспоминала, что народ ехал на пусту-ющие земли, и Халкины (так многие звали на селе Халфиных) прибыли сюда из Чернигова. Когда семья бабушки обустроилась в соседнем поселке, узнали, что в Пуштулиме есть лавка, значит, там можно приобрести обычный набор «соль-спички-керосин». А в лавке работал Леонтий Халфин – общительный («грубого слова не скажет!»), добрый человек. В отсутствие хозяина зайдут, бы-вало, деревенские в магазин, а он им: «Бабоньки, берите что нужно – скорее, за просто так!» Они, конечно, не злоупотребляли его добротой, обращались, когда совсем уж невмоготу было…

Леонтий Халфин вроде и богатый был, но поддерживал бедных. Потому, рассказала Любовь Григорьевна, не жаловали его ни красные, ни белые. «Мы ж Левонтия у нас в коммуне спрятали!» – говаривала внучке Евдокия Аниси-мовна. По тем временам считался Халфин грамотным, в коммуне счетоводом работал.

У Марии Халфиной были брат и сестра. Леонтий Леонтьевич Халфин стал выдающимся ученым, доктором геолого-минералогических наук, заслуженным деятелем науки и техники РСФСР. По стопам матери пошла Анастасия Леон-тьевна – посвятила себя медицине.


КРАЕВЕДЕНИЕ Светлана ТИРСКАЯ

ИДИЛЛИЯ

– Семья Халфиных представляла собой совсем иной мир, отличный от окружающего, я его видела идиллическим… Сестры и брат были очень творче-скими натурами, как будто для сцены созданными. В доме всегда жила музыка: каждый из детей умел играть на трех инструментах – гитаре, домре и балалайке. Только недавно я с удивлением узнала, что Халфины выросли в деревне, были знакомы с крестьянским трудом. Оказывается, у семьи имелось большое хозяй-ство: дома, маслобойня, магазинчик, – поделилась внучка Анастасии Леонтьев-ны Татьяна Долгова.

Татьяна рассказала, что сёстры нежно любили друг друга – это сразу броса-лось в глаза: «Для меня они были эталоном, идеальными сестрёнками. С возрас-том они стали даже внешне настолько походить друг на друга, что я терялась. Находиться просто рядом с ними было чудом… Ничего приятнее я никогда не испытывала больше в жизни!»

В этом году Татьяна впервые побывала в Пуштулиме. Почему-то одно ме-сто – скверик – особенно притягивал её во время приезда на родину предков. Бродила она там, размышляла: мол, хорошо бы Халфинские чтения в селе про-водить… А позже подошла к гостье женщина, спросила: «Вы почему среди де-ревьев ходили?» – «Я даже не знаю…» – ответила Татьяна. «А ведь на этом месте магазин вашего прадеда стоял!» – сказала та.

Вот только могил предков Татьяна не нашла – сельское кладбище в совет-ское время распахали…

НАХОДКА

В прошлом году в библиотеке имени Шишкова проходили «Дни сибир-ской книги». Тогда томичи привезли в подарок краевой библиотеке «Томскую классику». В этот многотомник наряду с творениями других земляков вошла и книга произведений Марии Халфиной. Есть у томичей носящие её имя музей, чтения, благотворительный литературный фонд… Но ни музейщики, ни лите-раторы не могли ответить на многие мои вопросы. Например, такие: «Кто были предки Халфиной?», «Где она получила профильное образование?», «Где и на каких должностях работала до тех пор, пока окончательно не перебралась на томскую землю?», «Какая дата дня рождения нашей героини верна, наконец?»

Потому находки, случившиеся в госархиве края, не могли не удивить бар-наульцев и томичей. Но не будем растекаться мыслью по древу – предоставим слово… самой Марии Халфиной!

Автобиография Халфиной Марии ЛеонтьевныОтец мой, Халфин Л.Б. – черниговский еврей. Пришел в Сибирь в 1878 году

за своим отцом, сосланным в Енисейскую губ. после еврейского погрома 1877 г. С 1902 по 1915 год торговал в Пушталиме в сельской лавке от купца Осипова. С 1915 по 1919 занимался с/хоз. Во время свержения колчаковщины был из-бран первым председателем пушталимского сельревкома, был арестован кара-


тельным отрядом Миловидова и увезен в г. Кузнецк. Из кузнецкой тюрьмы был освобожден первыми регулярными частями Кр. Армии 13/XII 1919 г. С 1919 г. по 1930 был советским служащим… Умер в 1930 г. будучи секретарем и счетово-дом партизанской коммуны «Новый свет» Яминского р-на Алт. края.

Мать моя – Халфина А.Н. – фельдшерица. Брат – Халфин Л.Л. – профессор Томского Инд. ин-та, доктор геологических наук. Сестра – фельдшерица. Заве-дует врач. участком. Старший сын, 1926 г. рождения, фронтовик. Второй сын – дошкольник. Муж работает завпарткабинетом Косихинского РК ВКП(б).

Родилась я 14/XII 1908 г. в с. Пушталим Солтонского района Алтайского края. Окончила НСШ в г. Бийск в 1924 г. В августе 1923 была принята в комсо-мол. В 1924 в возрасте пятнадцати лет была исключена с формулировкой ис-ключения: «нарушение комсомольской этики, посещение частной вечеринки с танцами и участие в рождественском маскараде». С 1925 г. начала работать. Учительствовала, а с 1927 года перешла на п/просв. работу. Работала избачем, библиотекарем. В 1931 г. была направлена в г. Новосибирск на библ. отд. педтех-никума… В конце 1933 г. была направлена в Запсибпромакадемию в качестве дир. биб-ки и завклуба. Из академии 1/VII 34 была переведена в Томскую крае-вую Совпартшколу… В школе читала курс п./просв. работы, в техникуме была завучем и преподавателем.

В архивном деле нашей героини есть и «Личный листок по учету кадров». В нем рукой М. Халфиной в графе «Образование» написано: «Барнаульский педтехникум, библиотечный факультет, 1931-33, не окончила, ушла с 3 курса». И вторая запись здесь же: «Институт повышения кв. к/пр раб. Москва, 1.8-1.10.37». В других источниках я встречала упоминания о томском техникуме. Вот почему возник у меня вопрос об учебном учреждении, в котором получила образование М. Халфина.

Уже точно известно, что Халфина проживала в крае до 1946 года. Ей дове-лось трудиться и в Бийске – заведующий библиотекой Дома работников прос-вещения; и в Ойрот-Туре (ныне Горно-Алтайск) – методистом областной биб-лиотеки, заведующей областным методкабинетом политпросветработы; и в Камне – завучем детдома; и в Косихинском районе – директором Озеро-Краси-ловской неполной средней школы. Последнее известное теперь ее место работы в нашем крае – Косихинский райотдел культпросветучреждений. Она была его заведующим.

Ее муж, коми по национальности, был выходцем из крестьян. Общее обра-зование получил на рабфаке (2 года учебы). После этого не раз занимал пост директора школы – в Новосибирске, Косихе, Камне. И даже преподавал полит-экономию в Новосибирском университете.

СправкаПервая печатная работа М. Халфиной – брошюра «Библиотека Моряковско-

го Затона» – вышла в 1957 году в Москве. В 1966 году Халфина была принята в Союз писателей СССР. Тираж ее произведений превысил миллион экземпля-ров. В легендарной «Томской классике» Халфина – единственная женщина-пи-сатель.



По повести «Мачеха» студией «Мосфильм» в 1973 году был выпущен одно-именный художественный фильм. Картина была закуплена 76 странами. Боль-шой успех выпал и на долю киноленты, снятой в 1977 году по рассказу «Безот-цовщина» (М. Халфина была соавтором сценариста Э. Смирнова).

Стиль и орфография приведенных документов сохранены.

ПОСТСКРИПТУМ

Казалось бы, что может дать изучение архивных гроссбухов учреждения? Приказы об увольнении, отпусках и командировках, заявления – на ту же тему… Одна из книг приказов по Алтайской краевой библиотеке начинается с имени «Сбитнева В.Л.» и даты «1938». И уже это говорит о многом. Внучка министра труда колчаковского правительства Леонида Шумиловского Майя Пирожкова рассказывала мне, что Вера Сбитнева (Шумиловская) долгие годы проработала в краевой библиотеке, несмотря на то, что она была «дважды ЧСИР (член семьи изменника родины)»: мужа репрессировали, а отца расстреляли еще в 1920-м… Приказы, касающиеся других сотрудников, тоже могут повергнуть в шок. На-пример, за опоздание на полтора часа – привлечение к народному суду. Одна из сотрудниц не вышла на работу по причине болезни мужа – и снова к суду. Из учетного листка библиотекаря можно узнать, что за переписку с родителями, проживавшими в другом государстве, можно было лишиться партийного биле-та. Всего лишь…

Среди множества имен, сохранившихся в пожелтевших бумагах, есть и имя писательницы, которую до последнего времени называли томской. Приказ №12 по краевой библиотеки, от 23 апреля 1947 года гласит: «Назначить Халфину Ма-рию Леонтьевну методистом с окладом 800 рублей и хлебная надбавка 80 руб-лей». С 15 мая она уже работала заведующей методическим кабинетом. Из ар-хивных документов можно узнать о служебных командировках нашей героини. Порой адреса их не указываются, но совершенно точно можно сказать о двух: с 3 по 6 июля 1947-го она работала в повалихинской библиотеке, а в сентябре этого же года – в Москве.

Из документов можно узнать, что М. Халфина руководила библиотечными курсами. «Заключительный» приказ называет дату ее увольнения – 19 февраля 1949 года. Вспомним, последняя должность Халфиной, о которой рассказали документы краевого госархива – заведующая Косихинским райотделом культ-просветучреждений. Но было непонятно, куда она пропала после того – ведь ее муж оставался в Косихе на партийной работе до 1949 года… Вот и нашлась разгадка.



Георгий Торощин

СТАРОВЕРЫИногда полезно перечитывать старые журналы. У меня в руках литератур-

ный и краеведческий журнал Томского регионального отделения Союза писа-телей России и Томского регионального отделения Союза российских писате-лей (уж простите, так витиевато он представлен) – «Начало века» №1 за 2007 год. Это, по-моему, был его первый выпуск.

В разделе «Образ жизни» опубликован «Островной летописец» с предисло-вием за подписью Людмилы Приль, старшего научного сотрудника областного краеведческого музея. Вот его первый абзац:

«Двадцать лет назад (1984 г.) на севере Томской области, в глухих боло-тистых местах на притоках р. Кеть были обнаружены заброшенные старооб-рядческие поселения, откуда в Томский областной краеведческий музей были привезены все предметы, сохранившиеся на небольших заимках (как говори-ли в Колпашевском районе – «поместьях»)». Далее: «Рукопись дневника пред-ставляет собой тетрадь из сшитых льняными нитками 36 листов бумаги фаб-ричного изготовления начала XX в.». И дальше идёт на двадцати неполных страницах журнала подробная расшифровка этого дневника, где описано, чем занимались жильцы в данный день, что заготавливали и в каком количестве. Иногда один день определял их дальнейшее существование.

Помню, что я его читал и перечитывал с удовольствием. Мне вспоминалось далёкое лето 1966 года, когда мы прошли походом по речке Ёлтырева.

Человеку свойственно чему-то учиться, что-то познавать новое. В Том-ском совете по туризму организовали курсы инструкторов и мы, человек со-рок-пятьдесят, с увлечением занимались в течение трёх зимних месяцев. Сдали экзамены по теории, прошли зачётные маршруты по нехоженой тайге в начале марта с четырьмя ночёвками в лесу, с картой и компасом.

За лето нам нужно было разработать и пройти серьёзный маршрут 3-4 кате-гории сложности. Всё зависело от степени риска и протяженности маршрута. Предложений было много: Алтай, Байкал… Страна огромная, но меня влекли места, где до и после войны работали мои родители. Названия сёл Ёлтырево, Ингузет, Сосновый Литаз, Наумовка врезались в мою память на всю жизнь. Я знал, что в конце сороковых годов там закончились лесозаготовки, и мне было интересно пройти по местам юности моих родителей. А самое главное – перей-ти из одного водораздела притока Кети в другой, через озеро Варгато, что рас-положено среди болот на севере Томской области и является большим, почти круглым (примерно 6 км в диаметре) чистейшим водоёмом.

Это было самым сложным, но и самым заманчивым, и меня поддержали двое мне очень знакомых ребят. Мы жили тогда в одном общежитии. Пригла-сили девушку, имеющую опыт хождения (по карте) в таёжных условиях, и осо-бенно – желание. Это было тоже немаловажно. Все мы, ранее окончившие зим-


ние курсы, были хорошо знакомы и заинтересованы в прохождении маршрута. Кстати, немногие из сорока человек, окончившие курсы, продолжили серьёзно заниматься туризмом.

Сборы были недолги, главным было в одно время взять отпуск. Летом уйти в отпуск всегда сложно. Но у нас всё получилось. Оборудовали четырёхмест-ную палатку: вход в палатку и окно обшили марлевым материалом от комарья, приобрели штормовки из плотного материала, подобрали одежду, закупили продукты, в основном тушёнку, крупы, молоко (в то время появилось концент-рированное в банках) – оно нам очень пригодилось. Ну и как положено: коте-лок, чайник, соль, спички, запаслись мазью от комаров. Хочу добавить очень важное примечание: по настоянию Людмилы в аптеке купили пачку аскорби-новой кислоты и добавляли её в воду для питья. В жару с потом происходит обессоливание организма, что очень опасно в сложных походах. Заготовили много сухарей.

Оформили маршрут в «Томсктуристе», определили точки, откуда можно сообщить своё местоположение – и в путь.

С огромными рюкзаками сели на «Ракету», часов за семь «долетели» до го-рода Колпашево, а следующим утром на местном «речном трамвае» – вверх по Кети часа за четыре добрались до устья реки Ёлтырева. Так же назывался и почти заброшенный посёлок. Нам предстояло подняться вверх вдоль реки километров на 40, потом пойти строго на восток к озеру Варгато (по местному – Большое озеро).

Всё мы учли, но не ожидали, что река вышла из берегов и затопила все окрестности. Время было – конец июня, а вода только-только пошла на убыль. Маршрут оказался под угрозой срыва. Мы побродили по заброшенному посёл-ку, пообщались со старожилами и они подсказали, что с верховья реки приехал человек на моторной лодке за продуктами, и если он не уехал, то, мол, погово-рите с ним.

Мы его быстро разыскали – в селе ребятишки знают всех и всё. Предста-вились. Изложили свой маршрут и своё желание попасть в верховье реки. Он подумал, «взвесил» нас на взгляд, потрогал на вес рюкзаки и сказал:

– С каждого по бутылке…– Годится, только расчёт по месту прибытия.На том и сошлись, познакомились поближе…Лодка большая, со стационарным двигателем в шесть лошадиных сил. За-

грузились. В лодке у Василия уже лежали два мешка сахара и один мешок муки, что у меня вызвало недоумение, мне казалось, надо было бы наоборот. Ну, там ещё хлеб, что-то лёгкое по мелочи и мы – с огромными рюкзаками. Лодка пол-ная, как говорят, под завязку.

Отчалили…Пересекли полноводную Кеть, заехали в устье реки Ёлтырева. Река изво-

ротливая, кругом кусты, но глубоко, лодка не цепляет днищем. В лодке сухо – это хорошо. Сахар и мука лежат на сенной подстилке, в носовом отсеке.

Предыдущую ночь мы спали плохо. Вечером ловили рыбу на удочки. По-том сварили уху, посидели у костра, поговорили с местными охотниками. Им

КРАЕВЕДЕНИЕ Георгий ТОРОЩИН


каждый новый человек в селе – интерес, а тут сразу четверо, с неизвестным замыслом. В конце концов мы «раскололись», один из них – Ганька Ильдетских – спросил:

– А вы что, без ружья?– А оно нам зачем.– Так здесь же медведи ходят…– У нас есть ракетница.– Нет, это не годится…Он сходил, принес старенькую одностволку 16-го калибра и 12 патронов,

из них 4 пулевых:– На всякий случай. Обратно возвращаться будете, передайте кому-нибудь

на пристани, мне принесут и вернут, не волнуйтесь.Хоть это нам и лишняя нагрузка в пути, но мы согласились, а ружьё приго-

дилось. Мы ночами спали спокойно, и из него на болотных озёрах даже убили трёх уток и готовили «праздничную похлёбку» с крупой и сухарями. Впрок мы ничего не ловили и не убивали, – это закон тайги.

Итак, плывём, по очереди спим… Василий даёт мне возможность управ-лять лодкой, заменяя его. Я радуюсь случаю. Если б не Вася, мы бы не подня-лись в верховье реки.

Разговорились…Василий Типсин с супругой жили в единственном домике в верхнем тече-

нии реки. От них вверх по течению до намеченного исходного пункта километ-ров 15-20 по берегу реки. Этот путь для нас не представлял ничего сложного: там уже берега сухие.

Они жили не просто, как охотники или рыболовы. Это был метеорологиче-ский пункт – оборудованы места замера ветра, осадков, температуры воздуха, атмосферного давления, уровня и скорости воды в реке, и все эти сведения дважды в день передавались по рации в метеоцентр г. Колпашево. И так изо дня в день, круглый год. Работа не очень тяжёлая, условия жизни тяжелей, особенно в долгие зимние ночи. Поэтому все запасы производились летом, по большой воде. Благо есть государственная лодка, бензин дают, ружьё и патро-ны тоже. А Василий из потомственных охотников, это ему не в тягость, зимой можно промышлять зверька в округе, да и жена не была против. Она в основ-ном передавала сведения по рации.

Река петляет, стали обозначаться берега. Сбавили обороты. Тальник и ивы склонились, будто пьют воду ветками. Рыба плещется, птички поют. Идиллия! Но нам уже хотелось на простор, в тайгу.

К вечеру часам к 6-7 мы добрались до Васиного жилища…Жена встречает на берегу:– Слышу по мотору, что ты загруженный идёшь… Пришла встречать, кого

это ты везёшь!Гости здесь дороже любого подарка, особенно незнакомые. Есть о чём по-

говорить.Женщины нашли сразу общий язык, ужин, горячая уха, распечатанная бу-

тылочка по такому случаю – хорошо начинается поход!



Мы с Василием вышли покурить. Неподалёку, на пригорке возле реки, го-рит костерок, вернее, дымокур, сидят люди:

– Вася, а кто это там?– Не обращай внимания, это рабочие по «подсочке» древесины.Я знал, что такое подсочка – на здоровом дереве сосне делается затёс в виде

ёлочной лапки. Сосна начинает «плакать», и смола стекает вниз по зарубкам в специальный стаканчик. Таким способом собирают смолу для аптек и для изготовления канифоли.

– Хочешь посмотреть на них?Я согласился. Трезвый Вася, я думаю, не решился бы, а здесь он расслабил-

ся.Подходим к костру… Четыре человека сидят, не похожие на работников

леса.Одежда – не из спецовки, какие обычно выдавали в то время. Вместо па-

латки на четырёх палках висит старое байковое одеяло, и всё. А они ночевали и ждали Василия с грузом. Все они заросшие бородами, гораздо длиннее, чем у таёжников, и, как я заметил, с «проблемными зубами» – ни одного протеза, только дырки. Никакой радости от общения они не выразили. Увидев незнако-мого человека, не шли на разговор даже с Василием, хотя Вася как переводчик пытался им рассказать про нас, про цель нашего появления здесь.

Самое странное то, что утром, когда я вышел, не было ни костра, ни навеса, ни людей, ни лодок. Кстати, у них были даже не обычные лодки, а обласки – самодельные долблёные лодки из цельного дерева – осины или талины. Я всё заметил ещё вчера, но не подал виду:

– Они «по заре» уехали, им далеко плыть, – сказал Василий, предвидя мой вопрос.

В его лодке было пусто: мешков с сахаром и мукой нет, зато рядом лежат три новеньких короба из бересты для сбора ягоды. Сейчас их никто не делает, да и в то время уже никто не делал. Так откуда они? О каких «рабочих» идет речь? Но расспрашивать не было времени.

Мы собрались, позавтракали, сфотографировались. Вася расчувствовался:– Давайте, я вас доброшу до Наумовки. Это вверх по реке километров 10-15.Мы, пока ехали, несколько раз цепляли за дно винтом. Наконец, сели капи-

тально днищем на что-то. Мы с Пашей разулись, прыгнули в воду, а там затоп-ленный скользкий лес, вернее брёвна – неприятно, когда нет дна, а сплошное «лежбище мамонтов» из мертвого леса. Всё это продукт молевого сплава леса по рекам. Раскачали лодку, кое-как съехали. Добрались до намеченного места.

На прощание Василий сказал мне:– Выше не вздумайте ходить, там живут староверы, могут и пальнуть.– Я всё давно понял, нам туда и не надо, Вася, спасибо тебе за всё…Нам от реки идти строго на восток. Мы определили по карте и компасу ази-

мут с учётом магнитного склонения – он был определён в то время +3 градуса на север, взвалили рюкзаки и пошли пробиваться через молодой подлесок.

Двое суток я шёл озабоченный, не говоря ни слова друзьям. О полудиком проживании людей по реке Ёлтырево я знал по рассказам своих родителей, но



это было как-то нереально, как в кино. А у меня перед глазами стояли их озабо-ченные лица. И я понял, что ради защиты «своей территории» они могут пойти на всё. А мы были явной угрозой на тот момент. Что такое для тайги четыре выстрела? И… следов не найдёшь…

Через два дня мы были вне зоны их доступности. Я успокоился и поделился с друзьями своими опасениями, и стало сразу легче…

Всё внимание на маршрут. В тайге поднялся «паут» – овод. Мошкара, ко-торая залезала всюду под одежду и там кусала, и комары показались нам раем. Оводы покрывали сплошным ковром наши плечи, кусали руки, лицо… Они прокусывали штормовку вместе с двумя рубашками, что мы одевали. Прихо-дилось горстями снимать их со своих плеч. Жара и пот усугубляли наши муки. Но вот однажды Паша Горбунов на очередном привале, обтерев лицо полотен-цем, оставил его на голове:

– Ура-а! Я понял, чего они не терпят! Они (имеется в виду оводы) не садятся на белое!

Далее мы так и шли в белых чалмах из своих полотенец. Кстати сказать, се-верный овод, это совсем другое – огромный (в 2-3 см), жёлтого цвета, вёрткий летучий «паразит», который далеко чувствует горячий движущийся объект. Он «впивается», ещё не долетев до добычи, и, если ты его даже убьёшь или смахнёшь сразу, остаётся волдырь с пятикопеечную монету и держится на теле два-три дня, пока не рассосётся кровь. От волдырей спасает сибиряков только баня с хорошим веником. Но до бани нам было далеко, ох как далеко…

Идём строго по азимуту. Пошли сплошные болота. Мы сняли с себя сапоги, пошли в кедах по болотной воде, стало легче. Приходилось обходить озёра, на которых паслись утки, не обращая на нас внимания. Откуда им знать про нас? Мы сначала опасались – болото, трясина, засосёт сразу всех! Вырубили шесты (как в кино!), но после «добровольной попытки» утонуть, стоя и раскачиваясь в зыбкой моховой массе, мы побросали это орудие и шли спокойно, обсуждая, как операторам трудно снимать такие жуткие сцены в кино.

Для ночлега приходилось долго определять клочок сухого места. Зато с во-дой никаких проблем – утопил кружку в мох, и через край наполнилось пол-кружки воды! Сначала фильтровали воду через марлю, а потом решили что это всё зря – вода сама фильтруется через мох. Кстати, ни одной пылинки нет. Не даром говорят, что болота – это «лёгкие нашей планеты».

С трудом находили сухое место, ставили палатку, в неё запускали Сашу Саликова с фонариком, он там долго гонял и уничтожал всех попавших туда комаров. Через полог поочерёдно, осторожно забирались в палатку, ещё раз добивали вновь залетевших комаров и уж потом раздевались до плавок, на-слаждались покоем, приоткрыв окно, занавешенное сеткой, и закрыв пологом вход. Люда Худякова предпочитала спать в спальнике, мол, привыкла я к нему. Эти минуты перед сном казались нам раем… Сухо, тепло и без гнуса… Так мы провели три ночёвки в болотах. Опасались одного, что топкие непроходимые болота заставят нас изменить маршрут. Оказалось, что все они проходимы, не-смотря на множество «водяных блюдец», в которых мы купались. Вода в них тёплая только вверху, а ниже – холодная неприятная тина…



По времени мы находились в районе озера, но его нет. Болото кончилось, идём по нетронутой тайге. Вдруг в тайге показался просвет. Вышли на озеро, но не то… На карте южнее Варгато обозначены три небольших озера. Какое из них? Каждое примерно в двух-трёх километрах. Решили утром обследовать местность.

У озера я потрошил утку и бросил её внутренности в воду… Всплеск огром-ной рыбы меня чуть не оглушил. Значит, есть рыба в озёрах! Порыбачим…

Как в тайге определить, что в километре от тебя? Паша предложил залезть на дерево, что он тут же и сделал… Ура, на севере от нас огромный простор. И точно, даже чувствуется влажный ветер оттуда, и через полчаса… мы вышли на озеро!

Нет, ребята, это не озеро, это море! На горизонте едва заметная дымка про-тивоположного берега. Это там виднеется лес высотой 30-40 метров. А вокруг – вода! Чистейшая волна хлестала в берега, омывая и так чистый песок, шли-фуя мелкие упавшие с деревьев ветки и сучки до того причудливой формы, что даже наши глаза находили в них, будто вырезанные из кости, фигурки людей и животных. Не отсюда ли пошло искусство резьбы по дереву и кости у северных народов – ведь всему толчок даёт природа со своими проделками.

Мы сбросили рюкзаки, разделись и прыгнули в воду… Дно ровное, как лужайка с молодой травкой, усталые ноги пьют эту чистейшую влагу, насы-щенную кислородом. Озеро, по всей видимости, неглубокое, лет через пятьсот возможно затянется мхом, как соседние бывшие водоёмы. Заходим по грудь, выше – смотрим на ноги, они в отражающих волнах играют бликами на чистом белом песке. Непередаваемые ощущения… Особенно после укусов и пота, для тела нет ничего приятнее свежей воды…

Был я на Чёрном море, Азовском, на озёрах Алтая, но такой чистой, про-зрачной воды не встречал. Главное и очень существенное, что не было комаров и оводов – ветер, разогнавшийся на просторе, сгонял их в тайгу, в болото. На-сладившись вдоволь купанием, видом этого сибирского чуда, мы стали искать место для длительной стоянки.

Нет места! Вдоль озера виднелась звериная тропа. Следы лося и медведя просматривались чётко, попадались сухие места, но везде сплошь бегали, суе-тясь в своих заботах, муравьи. Пришлось поставить палатку с ожиданием ноч-ных гостей, ещё нами не изученных. Ан нет – после заката солнца, они, как по команде, ушли в свои огромные жилища-муравейники.

Два последующих дня мы беззаботно предавались отдыху и рыбалке. На оводов ловили окуней, нам этого показалось мало, наживляли их на жерли-цы (большие крючки) и ловили щук. Наутро от недоеденной рыбы оставался холодец, что тебе заливное в ресторане! Рыбы было неимоверное количество.

От озера не хотелось уходить, но надо было идти дальше. Необходимо дать о себе знать в ТомскТурист, а нам ещё нужно выйти на речку Кузурова, это и есть второй водораздел, а потом добраться до посёлка, где есть телеграф. Дол-го мы шли по старым вырубам – зрелище страшное, как после бомбёжки. От жары вся трава пожухла, ни зверя, ни птицы. Когда природа залечит раны, оставленные человеком?..



К полудню мы, к своей радости, вышли к пойме реки. Река мелководная, почти ручей. Пошли вдоль реки вниз, вышли на небольшой луг, где двое муж-чин убирали сено в копны. Они указали, где дорога, она и вывела нас в дерев-ню. Это было Куролино, откуда мы сообщили: «ТомскТурист Крюковой вышли в Куролино живы здоровы». Число, месяц, подпись. По пути купили три литра молока у старушки и тут же выпили «всю кринку». Какое оно было вкусное!

Зашли в контору лесопункта:– Вы откуда пришли, ребята?– С озера Варгато.– А кто вас туда забросил?– Никто, пришли сами с речки Ёлтырева.Нам, конечно, никто не поверил. Посёлок находился в тупике – всего лишь

одна дорога с «миром», пришлось достать карту и подробно показать весь маршрут. На следующий день нас подвезли на грузовой машине вместе с поч-той до селения Кузурово, где жили в то время мои родители. Мы бы прошли и сами эти 42 километра, но начальник лесозаготовительного участка не позво-лил, он был рад помочь нам хоть в этом.

Никто не мог предвидеть, что мы появимся из Куролино. Отец, как обычно, вышел встречать автомашину. Он не ожидал увидеть меня, тем более с попут-чиками. Вся связь с внешним миром была по реке.

Сколько было разговоров, расспросов, рассказов о тех местах, где мы прошли, а они прожили там молодые годы. Мама была без ума от счастья, уго-щала меня и друзей всем, чем можно. У нас было всё – и молоко, и яйца, и осо-бенно котлеты из щуки, которые она превосходно умела приготовить. Сидели долго за столом, наслаждаясь уютом. Здесь ни комаров, ни оводов не было…

Мы разбили палатку на лужайке в ограде и пробыли ещё три дня. Оказыва-ется, летом, даже дома, лучше спится в обустроенной палатке.

Сходили на покосные угодья, покосили отцу сена, что было кое-кому из моих попутчиков в новинку, и очень интересно, короче, отдохнули.

Обратно теплоходом – до Колпашево. На пристани Ёлтырево, откуда мы начинали свой поход, передали ребятам, кто постарше, ружьё Ганьке Ильдет-скому…

В голове прокрутился весь маршрут. Не покидала мысль о неожиданной встрече со староверами. Они ведь были из другого мира, другого времени, дру-гого мировоззрения. Они, возможно, и хотели бы войти в наше общество, но – зачем? Чтобы погрязнуть в бесконечном пьянстве и в этих дешёвых заработ-ках?

Тогда зачем им два мешка сахара? Возможно, ставить брагу или вино. А как живут их дети? Какое они получат лечение, образование? Человек не огорожен от болезней и от общества. Недаром все эти скиты пустеют…

Может, в них просто вымирают жители…



ОТЕЦ СЕРАФИМ Во все времена у нас сажали картошку кто на огороде, а кто жил в городе

– на колхозном поле. И вот мы где-то в 80-е годы едем на заводских автобусах окучивать свою картошку. Ехать далеко, за село Ярское, где наше поле, оно уже граничит с полями Кемеровской области. Проезжаем Басандайку, Коларово. Там стоит церковь на высоком месте в центре села перед поймой реки Томь. Кстати, церковь сейчас отремонтирована и выглядит подобающе, а в то время – просто красивое церковное здание неопределённого назначения.

Погода стоит прекрасная. Всё внимание направлено на церковь, и мне вспомнилось:

Отец Серафим, отец Серафим… Спишь ли ты?.. Это было в 1966 году, в годы нашей безмятежной юности. Я с друзьями пошёл в свой первый насто-ящий туристический поход. Это был общегородской слёт туристов на Первое Мая в районе реки Тугояковка.

В те годы отвертеться от демонстрации ещё можно было под таким пред-логом, и мы автобусом ехали до села Вершинино, а там по карте и компасу по тропам через поля долго искали место сбора, но не успели засветло, и на опуш-ке леса пришлось разбить лагерь.

Палатки с собой, котелки с собой, еда с собой. Сварили кашу с тушёнкой, заварили чай, поужинали. Переночевали, греясь поочерёдно у костра, посколь-ку в палатках было холодновато. В нашей группе было человек пятнадцать. Все молодые, нам не спалось… Рано утром услыхали через мегафон, что нас ищут – мы одни не добрались до лагеря сбора. Послали гонца, что у нас всё в порядке: собираем палатки и двигаемся, чтобы успеть к десяти часам, как «на Красной площади», на общее построение. Как прошёл слёт, об этом надо говорить от-дельно. Было построение и торжественная часть с оттенком юмора, с подоба-ющим в стиле КВН юношеским сарказмом. Тогда это всё только зарождалось.

Были и поздравления, и наказания в виде «калошевания»: лупили калошей, примерно 47 размера, с огромной деревянной ручкой. Не больно, но чувстви-тельно, поэтому всем было смешно.

А вечером – огромный костёр, песни, стихи, анекдоты и, вообще, кто «во что горазд». Там я услыхал первые песни Владимира Высоцкого, их пели, даже не зная, чьи они. Песни «разлетались» тогда по блокнотам, а реже – по магни-тофонным плёнкам.

Два дня пролетели. Играли в футбол, волейбол, соревновались по ориенти-рованию, переправлялись через речку на верёвках, разводили костёр, кипяти-ли литр воды в котелке на время и т.д. Пришло время собираться домой… Это самый грустный момент: собирали и укладывали палатки, спальники, сжигали мусор на костре и тушили угли.

Идём обратно через Вершинино на Коларово. Видим вдалеке церковь… Но вся пойма реки перекрыта водой, она хлынула мимо реки, так бывает во время половодья… Река весной часто меняет русло. До Коларово примерно полтора - два километра, там ждут нас автобусы, а переправы нет и не будет. А завтра всем нужно на работу…



Кто пойдёт первым?Я вызвался сразу, потому что это всё мне знакомо с детства. Меня поддер-

жали человек пять. Мы вырубили себе шесты метра по два и двинулись. Доро-га определялась примерным равным расположением от кустов. Темнело, надо было спешить… На ощупь начали движение. Девчонки – ни в какую не хотели идти. Страх холодил сильнее ледяной воды, хотя все не новички в туризме. Нужен был какой-то толчок. За нами подходили другие группы, и надо было принимать решение… В жизни в экстремальных случаях должен быть лидер, организатор. Им стал до этого вроде неприметный наш руководитель похода Борис Гусев:

– Мы должны преодолеть это препятствие! Надо идти как в бой, как в ата-ку. Предлагаю всем включиться в «туристскую молитву». Запоминайте слова:

– Отец Серафим, отец Серафим,Спишь ли ты? Спишь ли ты?Слышишь звон на башне, слышишь звон на башне:Дон-дили- дон, дон-дили- дон.Сначала стесняясь, робко, вразнобой повторили.– А теперь разбейтесь примерно на четыре группы. Разделились? Услож-

няем задачу! Первая группа начинает петь и, только когда кончается первая строка и начинается вторая, включается вторая группа, но поёт то же, с первой строки, т.е. «Отец Серафим». После этого, также с первой строки, включаются третья группа и потом уже – четвёртая. Все стараются не сбиться. Поют, так сказать, свою партию… Начали, и пошли вперёд!

Мы посмотрели на далекую церковь и ринулись в холодную водную сти-хию, как говорят, «без страха и упрёка». Воды оказалось по пояс, а кому-то и по эти (…), как выразился старшина в кинофильме «А зори здесь тихие…». Слабых и робких девушек подстраховывали, держа за руки. Течение было как у горных рек, но песня всем придавала силу и уверенность, гремела какофонией над рекой, и через полчаса мы были у церкви и продолжали повторять неза-мысловатую «молитву».

Жители почти всей деревни сбежалась посмотреть на это зрелище. Пред-ставляю, как это выглядело и слышалось со стороны… Группы людей с полсот-ни человек, с огромными рюкзаками, да ещё с палками, «из вод выходят ясных» и орут что-то непонятное, похожее на колокольный перезвон.

Немного отряхнувшись и отжавшись, мы, ещё возбуждённые своим насто-ящим подвигом, сидели в автобусе и пели до самого города наши минорные туристические песни…



Владимир Безходарнов

С МЕЛЬПОМЕНОЙ ШУТКИ ПЛОХИ

Предисловие автора

Являясь потомком крымских и сибирских купцов-предпринимателей, мне пришлось войти в оргкомитет Первой и Второй всероссийских конференций по сибирскому купечеству, проведённых у нас в Томске в 2014 и 2016 гг., где кроме учёных принимали участие и потомки многих купеческих родов (Сосу-линых, Кухтериных, Гороховых, Сапожниковых, Колотиловых…). Приняв на себя роль ответственного секретаря этих конференций и соредактора изданий материалов, из общения с участниками, авторами докладов и статей, с потом-ками «фигурантов» этих статей, я сделал вывод о необходимости срочной реанимации исторической памяти, почти уничтоженной в недавнем прошлом «Историями [про] КПСС» и соцреализмом.

И если реставрация исторической картины прошлого через её докумен-тальные и материальные компоненты ещё возможна, то необходимые для полноты этой картины морально-этические и духовно-эстетические состав-ляющие могут быть в значительной мере утрачены. Это случится, если мы не будем «вытаскивать на свет Божий» реальные истории жизни своих предков, их чаянья и дела, манеры поведения и общения, даже и говорения – на природ-ных диалектах, на языке, ещё не «исправленном» бездумным грамотейством от очень среднего всеобщего образования.

Имея с детства интерес к истории и застав ещё в живых своих родственни-ков из старших поколений, среди которых были представители практически всех сословий российского общества, я в какой-то мере получил представле-ние о самом духе и колорите того времени (на рубеже XIX и XX столетий), накануне роковых перемен в жизни нашей страны. Вовлечённый с некоторых пор в краеведческое движение и идя навстречу пожеланиям многих любите-лей томской старины, я стал записывать кое-что из воспоминаний моих пред-ков, их друзей и знакомых. По мотивам некоторых воспоминаний, условно относимых мною к рубрике «Купецкие забавы», я предлагаю нижеследующее стилизованное повествование о событиях, которые хотя и не являются вполне достоверными, т.к. в деталях изрядно сдобрены моими домыслами (небеспоч-венными, однако), но всё же косвенно отражают дух тех времён в эпоху ста-новления Томска как культурного центра Сибири. Среди персонажей, со слег-ка изменёнными фамилиями их условных прототипов, выведены и мои прадед и прабабушка, в доме которых на Миллионной улице собирались иногда не-скучные компании «ближнего круга», в которых ко всем перипетиям жизни предпочитали относиться с юмором. Что и нам рекомендуется делать, ибо во все времена российской жизни – полезно.


Что наша жизнь? Игра! Из либретто к опере П.И. Чайковского «Пиковая дама»

Любил Иннокентий Куфтерин не только в картишки срезаться, но и под-шутить смачно, и даже над своей же новокупеческой братией, над духовен-ством тоже, а больше всего – над чиновным людом. Сословия эти почитали себя культурной элитой томского населения, а посему – любили посещать театр. Иннокентий же Евграфович предпочитал иные развлечения и чинил иногда препоны их культурному досугу, не по злобе́ конечно, а хохмы ради.

Так, однажды после спектакля почтенная публика, выйдя из театра, не могла сыскать ни одного извозчика – как сквозь землю провалились! А это «Кешка», пользуясь своим влиянием и сговорившись накануне с кем надо, скупил на часок всех извозчиков, наказав им не появляться близ театра на то время. Как раз и погодка выдалась мерзопакостная. И вот, вкусивши высоко-го искусства (и догадавшись, конечно, чьи это проделки), толпа «сибирских афинян» потекла во все стороны пешочком по своим домам и «апартамен-там», суля всех чертей неугомонному проказнику. Но любовь их к театру не угасла, как и проказы купца на этой «ниве».

И вскоре же в театре Королёва ожидалось интересное представление. Московская труппа давала знаменитую трагедию, с чуть менее знаменитой молодой актрисой «на главных ролях, – как про неё толковала губернаторша и что будто бы, – раз по пять её на поклоны да на бисы вызывают в столицах. А уж как драмы играет, так кузине моей подмосковной иной раз по два плат-ка не хватает – так трогательно!..»

Однако ж устроители наши томские и цены на сей праздник Мельпомены заломили чувствительные, не для всякой мелковатой должности сносные. Но тут – кое-кто из предполагаемой публики вдруг получает в конверте при-глашение и билет на этот спектакль от самого... Куфтерина И.Е. (!). Причём непонятно, из каких соображений он избирал приглашаемых, среди которых понемногу было из разных чинов и сословий. И кроме видных купцов и со-лидных, всем известных отдельных лиц, даже из третьегильдейных, кое-кто получил, из яйцеголовых тоже кое-кто удостоился, и не только профессор-ского звания… Догадок и пересудов по сему поводу было немало в околоте-атральных томских кругах.

«Опять Кешка каверзу затевает», – усмехался в усы Пётр Василич, 2-й гильдии купец, в приватной беседе за карточным столом в его доме.


«И что он так театров не любит?» – в никуда спросил управляющий бан-ком, впёршись вооружённым глазом в свой карточный веер.

«А чо ж ему их любить-то, лицедеев этих? – сказал Станислав Семёныч, городской землемер. – У него с Мельпоменой-то свои счёты. Катька-то его тож ведь в артистки подалась, аж в Москву с детьми укатила».

«От него укатишь. Лучше уж по сценам дурью маяться, чем в его до-машних концертах», – заметил банкир, записывая мелом в свой «актив» на зелёном сукне.

«Да, поди, тоже в почётные метит, задабривает чинушников разных да прочью шушару, из обчествинасти», – предположил собрат Петра Василича по торговому цеху Талгачёв, обмывая рюмочкой ликёра очередной мелкий проигрыш.

«Ну что вы всё плохо так об нём мыслите», – встряла в мужской разговор из притулившегося на диване дамского кружка хозяйка сего «салона» и жена Петра Василича Надежда Петровна – «может, он в Москве-то, с Катей там походил на спектакли разные и проникся, нас теперь вот приобщать хочет к настоящему-то искусству, столичному».

«Да уж навряд ли. Ходок-то он знатный, да только не по фиатрам», – убе-дительно усомнился весьма осведомлённый городской землемер…

«Ох, Матка Боска, Матка Боска, грехи наши тяжки. Не суди – да не судим будешь», – напомнил библейскую истину Зи́деман, настоящий варшавский еврей, уверявший всех, однако, что он «пóляк»…

Но как бы там ни судили-рядили, однако ж все получатели конвертов сочли за благо воспользоваться любезностью толстосума, приславшего им билеты, да ещё на лучшие места в партере.

И вот в положенный день и час в зрительный зал стекается публика. Но по мере её прибавления появляется и всё нарастает странная атмосфера ве-сёлости, которая за несколько минут до начала спектакля превращается в откровенный хохот, так как всем на диво – на первых двух рядах партера водрузилась «блистательная» когорта лысых (!). Они сначала переглядыва-лись друг с другом, недоумевая такой странностью своего здесь скопления. Под общий хохот одни из них смущённо улыбались, другие возмущённо мя-лись и досадовали, что опять попались на «Кешкину» уловку. Один только Белянов, не совсем ещё лысый издатель и завсегдатай первого ряда, восседал горделиво по центру блистающей этой шеренги, скрестив на груди руки и всем видом своим утверждая, что он и всегда здесь сидел, и без «Кешки-ных» подачек. Но и над ним тоже смеялись и подтрунивали; кто-то по-при-ятельски предложил ему причесать «кудри» как са́мому «лохматому» средь «почётных гостей» (даже расчёску из задних рядов передали). А наиболее беспардонные шутники, проходя мимо сцены к своим непередним рядам, ехидно кланяясь, отпускали реплики типа «наше почтеньице вашим сиятель-ствам» и прочие.

ЧТО СМЕШНОГО? Владимир БЕЗХОДАРНОВ


Вот такую вот «увертюру» к трагедии устроил купецкий проказник поч-тенной публике. Не враз-то она угомонилась, вспомнив кое-как, зачем при-шла. Даже самые легкомысленные театралы и смешливые дамы, утерев пер-вую порцию не горьких слёз, наконец, приняли образ приличных зрителей. И началось.

Но и господам артистам, из-за кулис наблюдавшим этот провинциальный «балаган», нелегко пришлось входить в образа́ своих персонажей. Они то и дело сбивались с текста, строили друг другу рожи не по сценарию, ино-гда прикрывали рукой уста с гримасами трудно подавляемых улыбок. Один лишь суфлёр, в силу служебного своего подпольного положения, оказался не в курсе текущих событий и, недоумевая поведением не пьяных ещё артистов, усердно спасал незадавшийся сразу спектакль. Но это ему плохо удавалось. Даже убитая горем Офелия пару раз дёрнулась на смертном одре, пошатнув репутацию её исполнительницы как восходящей звезды и любимицы Мель-помены. А перед тем Гамлет, среди кладбищенских декораций вертя в руках подкрашенный череп бедного Йорика и заметя вдруг целый ряд похожих, слабо светящихся в полутьме зала, гоготнул так неожиданно, что могильщик выронил лопату, а друг Горацио вздрогнул и, закрыв накидкой лицо, мелко затрясся в беззвучных «рыданиях», безмерно скорбя о безвременной кон-чине любимого шута. А это уже вызывало смутные подозрения и нехорошо пахло совершенно новым прочтением классики. Но в зале не все об этом догадывались. Да и не до того было, когда у всех свидетелей этого действа душа металась в противоречии чувств, при состоянии, как говорится, «смех и горе». То есть атмосфера в зале, на балконе и в ложах тоже была не похо-ронная.

«Да, мать, весёленькая трагедия получается, – смахнув уже не первую слезинку, тихо молвил Пётр Василич супруге, беспорядочно тасовавшей в руках веер, носовой платок и театральный бинокль, – пошли, однако, домой, пока они из похорон карнавал не устроили… Принца, видать, хоронить с плясками будут».

А из соседней ложи: «Ну, Кешка твой, паразит такой, учудил опять, управы нет ему, – с досад-

ным смехом сквозь слёзы сетовала заядлая театралка Елена Александровна своему мужу Александру Евграфычу Куфтерину, – ты ж на годок его, да по-старше, урезонил бы хоть братца-то».

«Да ничо, Ле́нушка. Так оно веселей, чем с горя-то плакаться. А трагеди-ев у нас и дома хватает».

– Так ить нельзя ж так над Шекспиром-то изгаляться. – А чо ему падеится? Да и не узнат поди. От нас до британцев-то пода-

ле будет, чем от каралества датскава. Тож ить биографию маленько знаем. Айда, однако, и мы отсюдова. А то ещё мне прилетит за Кешку от «благодар-ной-то публики».



Как закончилось это представление, можно только догадываться. Но пос ле этого спектакля труппа «московская» долго в Томске не задержалась. Мельпомена же, так бесцеремонно подвинутая на томской сцене едино-утробной своей сестрицей Талией (хорошо известной мудрейшим грекам богиней комедии) и так приниженная здесь своим ненавистником, в долгу перед ним не осталась и в недалёком уже будущем жестоко ему отомстила. Но это уже – другая история, из судебной хроники.

Да и не только он, но и все братья его немало пострадали. В марте 1911-го от недуга смертельного старший брат Алексей скончался, а тем же летом сам Иннокентий получил пулю в живот от собутыльника в погонах, не умевшего ценить купецкий юмор. Брат Владимир вскоре стал завсегдатаем психболь-ницы, ну а младшенький самый, Вася, ещё в малолетстве утонул в Белом озере. Александр-то Евграфыч хоть и невредим до поры остался, а и с ним театральные эти «богинюшки» злую шутку сыграли: Ленушка-то его… бро-сила! И тоже ведь в артистки подалась, к Мельпомене, значит, в услужение. Куфтеринских сестёр, правда, не тронули, из бабской, видать, солидарности (да и вели себя те поприличнее). А мужскую линию – всю почти извели. Да не своими, видать, руками. Много ли им власти-то на земле дано от олим-пийского их начальства? Лишь на сцене управляться да в закулисье, разве что. Они, видать, в сговоре тут с другой небожительницей действовали, с Немезидой этой проклятою – богиней мщения мерзкою. Эта вообще шуток не понимает. И ведь задобрить её пытались: такой Суд окружной от лучше-го архитектора ей отгрохали. Изваянье её над ним водрузили, сидит себе в кресле там крылатая, ме́чиком сверху помахивает: уж я вам задам, мол, не-годникам. И задала, никому мало не показалось. Уж так они нам, купцам (и не только), подгадили, гречанки эти коварные. Да и наши, кажись, не лучше.

Нет, не просто «игра» жизнь-то наша, как в опере той про картёжников пелось, а прям-таки сплошная трагикомедия, куда ни кинь. Видать, не тем богам молимся, не на тех уповаем, да всё идолов себе ищем. Так и живём-маемся, совсем не «как у Христа за пазухой». Прости, Господи.



Анастасия СергеевнаБЕЛАЯ (ПЛОТНИКОВА)Родилась в 1990 году в Томске. Окончила

филологический факультет Томского госу-дарственного университета. Публиковалась в журнале «Профиль», сборнике «Токкато» и электронных поэтических группах. Организа-тор поэтических вечеров и спектаклей. Рабо-тает в литературном музеи областного Дома искусств. Живёт в Томске.

Владимир Владимирович БЕЗХОДАРНОВРодился в 1950 году. Томич в четвёртом

поколении. Потомок купцов и предпринима-телей. Окончил Томский политехнический ин-ститут с квалификацией инженер-геофизик. Принимал участие в изысканиях промыш-ленных и гражданских объектов в Томске, Стрежевом, Кедровом, нефтепромысловых объектов Самотлора, Уренгоя, Хабаровского края, Башкирии. Кандидат геолого-минер. наук. С 1987 года работал в отделе экспери-ментальных геофизических исследований Института геологии и геофизики СО РАН, в 1998-2002 гг. – в Томском геофизическом тресте. Любитель-краевед.

Борис ВасильевичБУРМИСТРОВИзвестный сибирский поэт, автор более

десятка поэтических книг. Лауреат Большой литературной премии и других писательских наград. Публикации во многих российских журналах. Член Союза писателей России. Сек-ретарь правления Союза писателей России. Директор Дома литераторов Кузбасса. Живёт в Кемерово.

Дмитрий АлександровичДАРИНРусский поэт и прозаик, сопредседатель

исполнительного Комитета и председатель отборочного Жюри Международной литера-турной премии им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…», член Союза писателей России и ЛНР, член Союза журналистов Рос-сии, доктор экономических наук, координа-тор фестивального движения русского мира «Осиянная Русь». Живёт в Санкт-Петербур-ге.

Валерий Анатольевич ДОМАНСКИЙРодился в 1950 году. Доктор педагогиче-

ских наук, профессор, зав. кафедрой фило-логического образования ЛОИРО (Санкт-Пе-тербург), исследователь творчества Николая Клюева и новокрестьянских поэтов. Член Со-юза российских писателей, автор нескольких поэтических книг. Живёт в Санкт-Петербурге.

Елена Викторовна КЛИМЕНКОРодилась в селе Первомайском Томской

области. Окончила Томский приборострои-тельный техникум. Училась на факультете прикладной математики ТГУ. Автор сборников стихов «Неуместные письма», «В подстрочни-ке мая», «Время вить гнездо». Печатала прозу в журнале «Начало века». Член Союза писате-лей России. Руководитель студии «Литератур-ная среда» при ТГПУ. Живёт в Томске.

Юрий Михайлович КЛЮЧНИКОВРодился в 1930 году в городе Лебедин

(Восточная Украина), где жил до начала во-йны. В 1941 году вместе с родителями был эвакуирован в город Ленинск-Кузнецкий (Куз-басс). С 1942 года и до сегодняшнего дня жи-вет в Сибири. В 1949 году поступил в Томский университет на филологический факультет, который закончил в 1954 году. Затем работал корреспондентом многотиражных газет в Ле-нинске-Кузнецком и Кемерово, сельским учи-телем, радиожурналистом.

Поэт, философ, эссеист, переводчик, путе-шественник.

Автор 16 книг стихов и статей :«О назначе-нии России (1989), «Благая весть Новой Эпо-хи» (1991), «Мистический Пушкин» (1992), «К Белухе» (1992), «Лики» (1993), «Небесная Россия» (1994) , «Белый остров» (2000) и дру-гих.

Член Союза писателей России . Академик Петровской Академии наук.

Ольга ГригорьевнаКОМАРОВАРодилась в Ижевске в 1957 году. Окончила

исторический факультет Томского государ-ственного университета. Автор поэтических

АВТОРЫ НОМЕРА


книг «Вечные странники», «Любовная песнь волчицы». Публиковалась в российских и за-рубежных изданиях. Член Союза писателей России. Живёт в Томске.

Николай АнатольевичКОНИНИНРодился 8 октября 1953 года в пос. Эль-

дикан Усть-Майского района (Якутия). Отец – топограф-геодезист. Мать – библиотекарь. Образование – среднее. Служил в армии, ра-ботал каменщиком, электриком, грузчиком, формовщиком. Книжки стихов «Давай нари-суем», «Гусиному равняясь косяку». Проза «Достойное время застоя». Стихи и прозу неоднократно представлял журнал «Начало века». С 1998года живет в Томске.

Иван АлексеевичКРИСКЕВИЧРодился в 1940 году. Окончил Томский

медицинский институт. Работал невропато-логом железнодорожной больницы ст. Тайга Кемеровской области. Публикации в журнале «Тайгинские зори», газете «Охота и рыбалка». Автор книги о природе «Гори, мой костёр». Живёт в Томске.

Александр НиколаевичЛУГОВСКОЙ Родился в 1970 году в городе Колпашево.

Окончил Томский государственный педаго-гический университет. Работал учителем, журналистом, главным редактором газеты «Советский Север». Автор книг стихов «На росстани», «Тихий парад», «Созвучье души», «Очертания счастья». Член Союза писателей России. Живёт в Колпашево.

Ирина МихайловнаНЕКЛЮДОВАПоэт и прозаик. Автор книг стихов «Рифы

радости», «Живая свеча», «Всё чаще чудо снится» и других. Родилась в c. Белоусово Томского района Томской области. Окончила исторический факультет Томского государ-ственного университета. Работала учителем, воспитателем. Живёт в Томске.

Светлана Михайловна ТИРСКАЯРодилась на Алтае в г. Рубцовске. Окон-

чила филологический факультет Алтайско-го госуниверситета. Журналист. Работает в крае вой газете «Алтайская правда» (до лик-видации отдела культуры и образования 5 лет была его редактором). Одна из любимых тем - история Просвещения на Алтае, возвращение имён несправедливо забытых людей, немало сделавших для Алтая. Результат работы в ар-хивах – книга «Сложить мозаику судеб...» и масса материалов (статьи о судьбе родителей Р. Рождественского, о Я. Жеймо, сестрах ми-лосердия Первой мировой).

Георгий ВасильевичТОРОЩИНРодился в 1941 году в селе Белояровка

Верхнекетского района Томской области. Окончил Томский лесотехнический техникум. Вся трудовая жизнь связана с производствен-ным объединением «Контур». Печатался в коллективных сборниках литературного объ-единения «Экспромт», издал книгу стихотво-рений «Скажу о жизни» и книгу стихотворных пародий. Живёт в Томске.

АВТОРЫ НОМЕРА

НАЧАЛО ВЕКАЛитературный и краеведческий журнал

Издание томских писателей

Главные редакторыГ. Скарлыгин

В. Крюков

Технический редакторО. Карташов

КорректорЕ. Юзефович

Редакция журнала принимает к рассмотрению первые экземплярырукописей, отпечатанные на машинке через два интервала

либо набранные на компьютере через полтора интервала (12‒14 кегль),желательно с приложением набранного текста в любом формате

на любом цифровом носителе.Редакция знакомится с письмами читателей,

не вступая в переписку.

Учредитель: Томское региональное отделение Союза писателей России.Адрес редакции: г. Томск, ул. Шишкова, 10.Адрес издателя: г. Томск, ул. Шишкова, 10.

Адрес учредителя: г. Томск, ул. Шишкова, 10.

Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС121331 от 21 марта 2007 года.Выдано управлением Росохранкультуры РФ по Сибирскому федеральному округу.

© Составление и оформление: «Начало века», 2017 г.Формат 70X108 1/16. Печать офсетная. Усл. печ. л. 18,2. Тираж 900 экз.

Дата выхода журнала 31.03.2017. Цена свободная.

Отпечатано в ООО «Томская полиграфическая компания»,г. Томск, ул. Пушкина, 40/1

Nv 2017 01_for_web

Art & Photos