Ностальгическая модернизация: советское прошлое как исторический горизонт // Неприкосновенный запас:

006

ИльяКалинин

Ностальгическая модернизация: советское прошлое как исторический горизонт

Советское прошлое как культурное наследие

Парадоксальность при-сутствия советского прошлого в современ-ном общественном сознании и массовой культуре не исчер-

пывается травматическими эффекта-ми, связанными с непрекращающимся переживанием (и проживанием) этого прошлого и актуальным противостоя-нием между различными способами его восприятия и описания. Не исчерпы-вается оно и более фундаментальным разрывом между ностальгическим отождествлением с былым советским

ПОЛИТЭКОНОМИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

величием и болезненным ощущением не только самой утраты, но и невоз-можности вернуться к утраченному. Не исчерпывается оно и рессентиментом по отношению к внешним и внутренним врагам, на которых может быть перене-сена вина за эту утрату.

Ностальгические настроения, харак-терные для постсоветского массового сознания не раз становились предметом анализа и социологических опросов. Официальная политика современной политической элиты, направленная на возвращение тех или иных форм и сим-волов советского и на апологетическое или нормализаторское переписывание драматических страниц советской истории, не раз становилась объек-том критики со стороны либеральной академической общественности (равно как и части политической оппозиции). Согласно этой аналитической схеме путинский авторитаризм описывает-ся как «реструктуризация советской системы», от которой режим перенимает механизмы государственного управле-ния, экономического контроля, подавле-ния социальной и институциональной дифференциации1. Кроме того, совет-ское прошлое зачастую описывается как основной ресурс символической (или даже идеологической) легитима-ции нынешнего режима. Ключевыми понятиями, концептуализирующими эту ситуацию, становятся: консервация, реставрация, реанимация, реактуали-зация – в общем, понятия, описываю-щие те или иные формы «возвращения советского». При этом акцент в таком понимании «реструктуризации» дела-ется на моменте воспроизводства, а не трансформации: советское прошлое, присутствующее в постсоветском

настоящем, мыслится не как эклек-тичный конгломерат контекстуально переосмысленных и функционально перекодированных символов, инсти-туциональных форм и социальных практик, но как системно воспроизво-дящиеся механизмы. Ирония состоит в том, что эта критическая логика приводит к эффекту, противополож-ному своей внутренней интенции: она придает целостность тому, что является фрагментарным; наделяет идеологией то, что носит (полит)технологический, инструментальный характер; вторично субстанциализирует то, что все больше (причем именно благодаря усилиям власти) превращается в пустое означа-ющее, являющееся точкой сборки для причудливых и зачастую несовмес-тимых друг с другом представлений о прошлом, коллективной идентичности и исторических перспективах.

Мой основной тезис заключается в том, что описание присутствия совет-ского прошлого в российском настоя-щем с помощью аналитических рамок, замкнутых на аргументах о постсовет-ской ностальгии масс и о подхватыва-ющих и направляющих ее реставратор-ских усилиях политической власти, все больше перестает быть адекватным си-туации. Мы имеем дело не с чистой нос-тальгией и отыгрывающим ее интенцию возвращением утраченного объекта, а с политикой, направленной на пози-тивное перекодирование ностальгии по советскому прошлому в новый россий-ский патриотизм, для которого совет-ское практически полностью лишено какой-либо исторической специфики, являясь частью общего культурного наследия, комически не различающего собственную гетерогенность2. И ключе-

1 Гудков Л. Время и история в сознании россиян. Часть II // Вестник общественного мнения. 2010. № 2. С. 18.2 Ср. монумент Победы на Поклонной горе, представляющий собой стелу в виде «трехгранного штыка рус-

ской винтовки», длина которой (1418 дециметров) соответствует количеству дней в Великой Отечествен-

№ 0 6 (74) 2010

007ПОЛИТЭКОНОМИЯ

ПОВСЕДНЕВНОСТИ

вым моментом здесь является не сама ностальгия, а позитивная канализация ее энергии, перевод изначально поли-тически нагруженного языка советских символов на политически нейтральный язык общего культурно-исторического наследия, абсорбирование советского прошлого в общем прошлом российской государственности и, еще шире, – рус-ской культуры (опознаваемой как не-отъемлемая часть государственности).

В последние годы мы являемся свидетелями вполне последовательного государственного (и поддерживаемого лояльной частью культурной элиты) проекта, заключающегося не в рестав-рации, а в нейтрализации советского прошлого в качестве специфического объекта позитивной или негативной идентификации. Смысл этого проекта состоит в том, чтобы преодолеть былые исторические дебаты, раскалывавшие российское общество начиная с эпохи перестройки. Советское последова-тельно лишается своей исторической специфики как идеологический, поли-тический и социальный опыт, равно как и политэкономическая альтернатива капитализму. Оно перестает восприни-маться как целое, отсылающее к какому-то особому историческому контексту, и превращается в органическую часть исторического прошлого российской государственности и национальной тра-диции. В такой де- и ресемантизирован-

ной форме советское прошлое перестает быть моментом актуального идеологи-ческого выбора, приводящего к поли-тическому размежеванию, и становится основой для общественного консенсуса, переваривающего любые различия и преодолевающего любые разрывы.

За монументальными примерами такой нейтрализующей деконтекстуа-лизации можно обратиться к политике памятников, естественным образом от-сылающей к повестке дня, диктуемой на-стоящим. Об автопародийной эклектике, реализованной Церетели на По клонной горе, мы только что говорили. К этой же характерной поэтике можно отнести и его эмалевые панно, украшающие вести-бюль станции московского метрополите-на «Парк Победы» и прозрачно рифмую-щие образы двух отечественных войн (еще одна визуальная рифма возникает между героями 1812 года и узнаваемыми образами представителей московской мэрии)3. Не менее красноречивым примером преодоления исторического напряжения, осуществляемого благо-даря серийному воспроизведению его символов, является коммеморативная активность скульптора и патриота Вя-чеслава Клыкова, создавшего в 1990-е и 2000-е годы многочисленные памятники Николаю II и Пушкину, маршалу Жукову и Илье Муромцу, Николаю Рубцову и Константину Батюшкову, протопопу Ав-вакуму и Серафиму Саровскому, Кириллу

ной войне. К вершине стелы крепится богиня Ника и «два амура, – скульптурная группа, которая «симво-лизирует Победу советского народа в Великой Отечественной войне». У подножия стелы – фигура Георгия Победоносца, поражающего змея и символизирующая «победу добра над злом» (эти описания взяты из интервью руководителя подразделения, ответственного за сохранность монумента) (Отчего качается стела на Поклонной горе? // Телеканал «ТВ Центр». 2010. 20 июня (www.tvc.ru/AllNews.aspx?id=43e48ef0-1b8d-4a0f-9f91-d5699efaa7ba)).

3 О соответствии такой зеркальной, – снимающей различия, редуплицирующей прошлое и настоящее, – фи-гуры репрезентации истории официальному запросу на национальную память говорил на открытии стан-ции и бывший московский мэр: «Даже по внешнему облику она получилась достойной, величественной, соответствующей нашей памяти, соответствующей тому, что должно навсегда остаться в нашем народе» (цит. по: Кибовский А.В. «Парк Победы» майского периода // Независимая газета. 2003. 20 мая (www.ng.ru/culture/2003-05-20/10_metro.html); см. также: Ревзин Г. «Парк Победы» открывали как могли // Коммерсант. 2003. 7 мая (www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=380653)).

008Н Е П Р И К О С Н О В Е Н Н Ы Й З А П А СПОЛИТЭКОНОМИЯ


с Мефодием и богу торговли Меркурию, Владимиру Святому (в Севастополе) и Петру I (на площади Карла Маркса в Липецке). Он же создал памятник Александру Невскому и храм-звонницу памяти битвы на Курской дуге4. Этот список является образцовым примером осуществляемого поиска «единства в многообразии», который и составляет в данный момент основу национальной идеи и отечественной истории. Это характерная попытка создания большого стиля из эклектичного сочетания фраг-ментов, восходящих к разным эпохам, к различным историческим, культурным и политическим контекстам. Ирония заключается в том, что в ситуации, когда идеологическое обоснование подменя-ется технологическим проектировани-ем, эклектика большого стиля позорно обнаруживает собственную несостоя-тельность и внутреннюю пародийность. Парадокс, однако, состоит в том, что такая откровенная пародийность исто-рико-патриотической эклектики, грани-чащая с автодеконструкцией, возможно, и является тем позитивным эффектом, к которому в действительности стремится официальный дискурс и современная массовая культура, с которой он нахо-дится в продуктивном симбиозе. Декла-ративно призывая к ответственности перед прошлым, этот дискурс стремится к нейтрализации истории как полити-ческого пространства, к превращению ее в музей – в случайном порядке, задава-емом повесткой дня, экспонирующий предметы культурного наследия. И эта музеифицированная и омассовленная культура есть не что иное, как фраг-

ментированное историческое прошлое, лишенное как имманентного контекста, так и внешней перспективы.

2009–2010 годы были отмечены реставрацией ряда знаковых советских монументов («Рабочий и колхозница» Мухиной; взорванный несколько лет назад и затем отреставрированный памятник Ленину у Финляндского вокзала в Петербурге; интерьер станции метро «Курская», украшенный словами из сталинского гимна СССР). Но бояться «советизации» нынешней власти или идеологической реставрации советско-го режима не стоит. Скорее, наоборот, подобная политика говорит о ее пре-тензии безболезненно переварить опыт недавнего прошлого, сделать его столь же безопасным и бессильным, как та «старина», с которой мы сталкиваемся в архитектурных заповедниках Кижей или Суздаля. Именно поэтому домини-рующими языками, задействованными в дискуссиях вокруг этих реставраций, почти всегда оказывались политически нейтральные языки сохранения куль-турного наследия или коммерческого интереса5. Что касается политических смыслов, якобы стоящих за такого рода «реставрациями», то здесь нет никакой разницы между «аутентичной рестав-рацией» сталинского метрополитена и постройкой храма Христа Спасителя или недавно завершившегося строительства Успенского собора в Ярославле, который не является «точной копией» собора, взорванного в 1937 году, зато больше прежнего и стоит на том же месте, отсы-лая не столько к средневековой истории или к советскому прошлому, сколько к

4 Впечатляющий список его работ см.: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BB%D1%8B%D0%BA%D0%BE%D0%B2_%D0%92.

5 Причем в тех случаях, когда коммерческий интерес становится действительно значительным, проблема «сохранения культурно-исторического наследия» довольно быстро снимается. Достаточно вспомнить судьбу гостиниц «Москва» и «Россия» – то же самое, видимо, ожидает в недалеком будущем и стадион «Динамо» в Москве.

№ 0 6 (74) 2010





современности и прежде всего к утверж-даемой ею способности русской культу-ры склеить воедино все предшествую-щие временные пласты.

Такая модель включения советского в российскую современность действи-тельно легитимирует советское про-шлое, но не в качестве приоритетного политического или идеологического ресурса (как это зачастую описывается), а в качестве «культурно-историческо-го наследия», составляющего общий и неотчуждаемый «багаж современной русской культуры» и национальной исторической традиции. Задача этого относительно нового официального дискурса заключается не в том, чтобы установить актуальную историчес-кую связь с советским, а в том, чтобы окончательно превратить советскую историю в советское прошлое, иными словами, переописать драматичное и разорванное историческое пространст-во через патриотический язык общего наследия. Болезненное переживание советской истории переводится в план интенсивного переживания многооб-разной, но единой истории отечества.

При этом перед нами дискурс, с не-давних пор позиционирующий себя как часть дискурса модернизации, парадок-сальность которой состоит в том, что ее позитивной энергией должна стать не растраченная до сих пор энергия травмы, высвобождающаяся благодаря превращению стигматизированно-го – «утраченного» или «отобранно-го» – прошлого в часть общепризнан-ного культурного наследия, законно вписанного в настоящее. Соответствен-но, прошлое выступает здесь не как объект отождествления, а как ресурс преобразования. Возникает не простая фигура возврата, а такая зеркальная

мультиплицирующая конструкция, при которой прошлое оказывается неким историческим горизонтом, обеспечива-ющим новые свершения. Эту ситуацию можно описать как ностальгию, превра-щающуюся в источник модернизации, или как модернизацию, побудительным мотивом которой является ностальгия. В свою очередь патриотизм становится тем механизмом, который отвечает за эти взаимные превращения.

Патриотическая идея была впервые эксплицитно задействована в качест-ве национального приоритета еще в 2003 году, то есть еще в первый пре-зидентский срок Путина. Тогда, после посещения Старой Ладоги, президент отчетливо сформулировал основу новой национальной идеи: «Патриотизм должен стать объединяющей идеоло-гией России». Этот же патриотический проект был унаследован и президентом Медведевым, который в своем посла-нии Федеральному Собранию, в ноябре 2008 года, заявил:

«Патриотизм. При самом трезвом, крити-ческом взгляде на отечественную историю и на наше далеко не идеальное настоящее. В любых обстоятельствах, всегда – вера в Россию, глубокая привязанность к родно-му краю, к нашей великой культуре. Тако-вы наши ценности, таковы устои нашего общества, наши нравственные ориентиры. А говоря проще, таковы очевидные, всем понятные вещи, общее представление о которых и делает нас единым народом, Россией... Наши ценности формируют и наше представление о будущем»6.

Таким образом, патриотизм утверж-дается Медведевым как чувство, кото-рое позволяет снять конфликт между «критическим взглядом на прошлое и на далеко не идеальное настоящее» и «верой в Россию, привязанностью к ее

6 Цит. по: http://archive.kremlin.ru/appears/2008/11/05/1349_type63372type63374type63381type82634_208749.shtml.

№ 0 6 (74) 2010



великой культуре». То есть «критичес-кий взгляд» не отменяется, но снима-ется (в гегелевском смысле Aufhebung) в более высоком и синтетическом понятии «веры» (в качестве антитезиса к критическому взгляду, собственно, и выступает патриотизм). При этом «не идеальная история» компенсируется не чем иным, как «великой культурой». Здесь мы имеем тот же мыслительный ход, который описывали выше. Культура воспринимается как пространство, от-меняющее создаваемые ходом истории различия: если история представляет собой череду прорывов и провалов, реализуясь через политическое проти-востояние и социальную борьбу (равно как и через постоянно возобновляющие-ся и напряженные попытки обретения общего языка), культура манифести-руется как непрекращающийся при-рост, как постоянное кумулятивное накопление ценностей, когда благода-ря одновременно последовательно и конъюнктурно выстраиваемому канону разнообразие превращается в единство, драматичное прошлое превращается в великое наследие, критический взгляд – в веру, политика – в декларативную привязанность к родному краю. Если сама по себе «вера в Россию» – впол-не понятная, хотя и далеко не всеми разделяемая «вещь», то стоящие за ней деполитизирующие, демобилизующие и, в конце концов, деморализующие импликации не столь очевидны и про-зрачны как для слушающих, так и для говорящего. Ведь если ценности, фор-мирующие представление о будущем, состоят в утверждении привязанности к некоему общему культурному наследию, из которого полностью изъято какое-либо историческое напряжение (когда, скажем, усадебная культура XIX века и сталинская индустриализация оказыва-ются вписаны в единый патриотичес-

кий нарратив), то возникает вопрос об источнике той перформативной силы, которая должна стоять за мобилизую-щим призывом к новой модернизации. К чему народу, обладающему великим и единым культурным наследием, новые исторические свершения, требующие нового напряжения сил, тем более, что все последнее десятилетие его приуча-ли к тому, что любое напряжение есть проявление радикализма, за которое, по словам премьер-министра, следует «отоваривать дубинкой по башке».

Советское прошлое как ресурс модернизации

Напряженная связь между отношением к прошлому, верой в великую культуру России и устремленностью в буду-щее становится скрытой, но значимой основой провозглашенного в 2009 году проекта новой модернизации. Прошло-годнее послание Медведева Федераль-ному Собранию, когда этот проект и был внесен в политическую повестку дня, началось с небывалого за последние де-сять лет обострения отношений между прошлым и настоящим:

«В основе моего представления о будущем глубокая убежденность в необходимости и возможности обретения Россией статуса мировой державы на принципиально новой основе. Престиж Отечества и нацио нальное благосостояние не могут до бесконечности определяться достиже-ниями прошлого, ведь производственные комплексы по добыче нефти и газа, обес-печивающие львиную долю бюджетных поступлений, ядерное оружие, гарантиру-ющее нашу безопасность, промышленная и коммунальная инфраструктура – все это создано большей частью еще советски ми специалистами, иными словами, это созда-но не нами. И хотя до сих пор удерживает нашу страну, что называется, “на плаву”,



но стремительно устаревает, устаревает и морально, и физически. Настало время нам, то есть сегодняшним поколениям российского народа, сказать свое слово, поднять Россию на новую, более высокую ступень развития цивилизации»7.

Звучит более чем радикально. Во-первых, все – от бюджета до нацио-нальной безопасности – оказывается не чем иным, как рентой, снимаемой с советского наследия. Во-вторых, это наследие описывается как исключи-тельно технологическое, «созданное советским специалистами». В-треть их, являясь не идеологическим, а техно-логическим, это наследие стреми-тельно устаревает. Наконец, в-чет-вертых, новому поколению нужно прекратить жить на все уменьшаю щие-ся дивиденды с советского прошлого и сказать «свое слово». У этого пороч но-го круга, в котором «престиж» и «бла-госостояние» определяются исключи-тельно «достижениями прошлого», даже на ходится вполне конкретное имя – но стальгия:

«Вместо сумбурных действий, продикто-ванных ностальгией и предрассудками, будем проводить умную внешнюю и внутреннюю политику, подчиненную сугубо прагматичным целям»8.

Прагматизм выступает здесь как спо-соб рационализации травматической привязанности к прошлому, при которой оно выступает и как объект воображае-мой идентификации, и как ресурс сим-

волической легитимации, и как вполне реальный источник «бюджетных поступ-лений». Именно эту привязанность (во всех перечисленных смыслах) к прошло-му и должна преодолеть новая модерни-зация России. Так что, если следовать за декларируемым смыслом нового проекта и его эксплицитной риторикой, модерни-зация и ностальгия противопоставляются как противоположные друг другу мотивы политических решений. В определенный момент речь президента открыто прибе-гает к петровской топике модернизации как радикального исторического разрыва и рождения новой нации:

«Вместо прошлой построим настоящую-Россию – современную, устремленную в будущее молодую нацию, которая займет достойные позиции в мировом разделе-нии труда»9.

Казалось бы, в задаваемом таким образом модернизационном дискурсе будущее описывается в хорошо знако-мых российскому обществу координатах отказа от предшествующей историчес-кой традиции. Правда, в случае Петра речь шла не только о технологическом прорыве, но и о разрыве с предшест-вующей средневековой национальной культурой. В данном случае предшест-вующая эпоха, то есть советское про-шлое, акцентировано отождествляется исключительно с советской технологи-ей и промышленной инфраструктурой, которые нуждаются не просто в обнов-лении, но в полной замене10.

7 Цит по: www.kreml.org/other/228520626.8 Там же.9 Там же. Ср. «Застал он в тебе [России. – И.К.] силу слабую и сделал по имени своему каменную, адаман-

тову; застал воинство в дому вредное, в поле не крепкое, от супостат ругаемое, и ввел отечеству полезное, врагам страшное, всюду громкое и славное» (Прокопович Ф. Слово на погребение Всепресветлейшего Державнейшего Петра Великого, Императора и Самодержца Всероссийского… // Прокопович Ф. Сочи-нения. М.; Л., 1961).

10 Что касается собственно культуры, то здесь по-прежнему торжествует инстанция канона, и любая «инно-вация» должна проходить проверку на «классику», иными словами, «дух новаторства» должен сочетаться с сохранением «традиции, богатого, очень богатого классического наследия нашей культуры» (Дмитрий Медведев).

№ 0 6 (74) 2010



В одном из тезисов, сформулирован-ных Медведевым в статье «Россия, впе-ред!», вышедшей за несколько месяцев до послания Федеральному Собранию, это противопоставление (ностальгии и модернизации) носит непосредственно обнаженный характер:

«Не ностальгия должна определять нашу внешнюю политику, а стратегические дол-госрочные цели модернизации России»11.

Более того, в этой статье Медведев полемизирует с историософией, утверж-дающей принцип повторяемости исто-рии и воспроизводимости традиций:

«Приходится слышать, что нельзя полно-стью вылечить хронические социальные болезни. Что традиции непоколебимы, а история имеет свойство повторяться. […] Что касается традиций – их влияние, ко-нечно, значительно. Но они, вписываясь в каждую новую эпоху, все же претерпева-ют изменения. Некоторые из них просто исчезают. Да и не все они полезны»12.

Традиционалистскому пафосу, прибегающему к понятию националь-ного характера как к универсальному объяснению (как в позитивном, так и в негативном ключе), Медведев про-тивопоставляет открытость истории, однонаправленность времени и новые горизонты возможного:

«…современная Россия не повторяет собственное прошлое. Наше время по-на-стоящему новое. И не только потому, что оно течет вперед, как всякое время. Но и потому, что открывает перед нашей стра-ной и перед каждым из нас огромные воз-можности. Такие возможности, которых не было и в помине двадцать, тридцать, тем более сто и триста лет назад»13.

Таким образом, внешняя логика про-граммы, казалось бы, исключает пред-лагаемую мной описательную конструк-цию «ностальгическая модернизация» как не имеющий смысла оксюморон.

И все же за этой внешней логикой, вполне закономерно отрицающей связь между ностальгией и модернизаци-ей, можно увидеть присутствие иной, уже не столь рациональной, но более действенной логики. Утверждая необхо-димость «сказать свое слово» и прекра-тить извлекать все более снижающийся доход с «остатков» советского прошлого («остатков советской промышленнос-ти»), Медведев обосновывает необходи-мость некоего исторического разрыва, преодолевающего хозяйственную, социальную, административную пре-емственность по отношению к прошлой эпохе. Однако само утверждение и даже осуществление этого разрыва не означает автоматического вынесения ностальгии за скобки модернизации. Наоборот, и ностальгическое чувство, и модернизационный порыв исходят из ситуации исторического зияния между прошлым и настоящим. Только ностальгия возникает из признания уже существующего разрыва; и при этом ее субъект ценностно противопоставляет прошлое и настоящее в пользу первого. Модернизация же имеет дело не с при-знанием уже существующего разрыва, но с утверждением его необходимости; при этом субъект модернизации, вводя модальность будущего, в равной степе-ни не удовлетворен ни прошлым, ни на-стоящим, которое он воспринимает как вновь и вновь повторяющееся воспроиз-ведение прошлого. Любопытная специ-фика нынешнего проекта модернизации

11 Медведев Д.А. Россия, вперед! // Газета.ру. 2010. 10 сентября (www.gazeta.ru/comments/2009/09/10_a_3258568.shtml).

12 Там же.13 Там же.



заключается в том, что он, утверждая разрыв с прошлым и зависимым от него настоящим, ограничивает его сферами технологии, а также коммунальной и административной инфраструктур. При этом непосредственным источником со-циально-психологической мобилизаци-онной энергии14, необходимой для того, чтобы запустить машину модернизации, по-прежнему оказывается советское прошлое, на разрыве с которым, каза-лось бы, утверждает себя нынешний проект. Но это не прошлое советских технологий, а прошлое, связанное с главным событием советской истории, на котором выстраивается нынешний общественный консенсус.

Перечислив в своем послании Феде-ральному Собранию технологические и инфраструктурные сферы, на которые нужно направить модернизационные усилия, Медведев неожиданно – как может показаться с содержательной и композиционной точек зрения – перехо-дит к подготовке празднования 65-летия Победы. И здесь создатели устаревших советских технологий, те самые «совет-ские специалисты», с которых начал свое обращение Медведев, превраща-ются в «спасителей нашего Отечест-ва, героев, отстоявших нашу свободу, прошедших войну, поднявших страну из руин»15. Неожиданность такого перево-да с одного языка на другой может быть объяснена простым переходом в иную плоскость разговора: от устаревающих технологий к вечным национальным ценностям. Однако связь между мо-дернизацией и советским прошлым оказывается сложнее, содержательнее и принципиальнее, чем может пока-

заться. В финальной части обращения президент обнажает эту внутреннюю связь между модернизацией и историей, между памятью о прошлом и прорывом в будущее. В этом высказывании артику-лируется и природа успеха нового про-екта модернизации, и источники энер-гии, необходимые для ее осуществления:

«[Ветераны –] это великие люди для каждого из нас, но они являются вели-кими не только как действующие лица грандиозной исторической драмы. Они для нас близкие родственники в самом прямом, буквальном смысле этого слова. Мы одной крови с теми, кто победил, стало быть, все мы – наследники победи-телей, и поэтому я верю в новую Россию. Нужно помнить и уважать наше прошлое. И работать по-настоящему ради нашего будущего... Мы сами выбрали свой путь, наши отцы и деды тогда победили. Теперь должны победить мы. Россия, вперед!»16

Единство истории обеспечивается ор-ганической общностью крови, связыва-ющей предков и потомков. А успех мо-дернизации, преодолевающей совет ское прошлое, оказывается производным от вписанных в это же самое прошлое побед. Модернизация обречена на побе-ду, потому что ее субъектами являются «наследники победителей». Таким обра-зом, советское прошлое перестает быть неким компенсаторным прибежищем той части общества, которая не встрои-лась в 1990-е годы в новую социальную и экономическую реальность. И в этом смысле ностальгия перестает выступать в качестве стигматизирующего знака социального поражения, чреватого будущим реваншем (на страхе перед ко-торым строилась, скажем, политтехно-

14 Даже если не понимать ее в том смысле, который используется в описании авторитарных (петровской и сталинской) модернизаций, от которых пытается откреститься Медведев, чья модернизационная риторика призывает на помощь институты бизнеса, демократии и гражданского общества.

15 Цит по: www.kreml.org/other/228520626.16 Там же.

№ 0 6 (74) 2010



логия президентской кампании Бориса Ельцина в 1996 году). Как раз наоборот, нынешняя власть пытается (и не без успеха) перехватить травматическую энергию утраты у тех, кто хотел бы сде-лать ее источником протестных настро-ений и хотя бы частичного возвращения советского проекта.

Ностальгическое чувство, которое ис-ходит из аксиологического противопос-тавления прошлого и настоящего, видит прошлое в качестве утраченного идеала. Будущее отсутствует в такого рода ностальгических конструкциях: оно рассматривается или как еще большее усиление социально-психологического дискомфорта, или как возвращение к идеализированному прошлому. Рито-рическая и концептуальная специфика нынешнего проекта модернизации заключается в том, что он активно вписывает образ будущего в ностальги-ческую демаркацию «далеко не идеаль-ного настоящего» (как определяет его Медведев) и победоносного прошлого. И это будущее означает не возврат к прошлому, а использование его в качес-тве сконструированного горизонта па-мяти о прошлом, требующем от нас быть его достойным. Помимо этого момента встраивания модальности будущего в мемориальную конструкцию прошло-го, важен также и сам характер такого встраивания. Медведев задействует романтически-консервативную топику крови, объединяющей отцов и детей, вовсе не потому что является адептом идеи органической нации. В данном случае, это скорее метафорика, нежели мифология. Как кажется, его задачей был перевод дискурса модернизации на некий персональный, семейный уро-вень, где историческая ответственность перед прошлым (которая, с нашей точки

зрения, является главным мотором медведевской модернизационной рито-рики) должна опознаваться как лич-ное дело каждого, для кого поколение победителей представлено не только «действующими лицами грандиозной исторической драмы», но и «близкими родственниками». Именно эта попытка риторического перехода в индивидуаль-ную плоскость придает проблеме пози-тивной канализации ностальгической энергии масс вполне реальный психо-логический смысл, располагающийся на уровне отдельного субъекта, а не более отвлеченных общностей вроде коллек-тива, нации, гражданского общества и так далее.

Если обращение к Федеральному Соб-ранию заканчивалось размышлениями о значении 65-летнего юбилея Победы, то статья «Россия, вперед!» с них начина-лась. Не думаю, что это случайность или что это связано с простым совпадением приближающегося юбилея и начала новой модернизации. Кажется, так не думает и Медведев:

«Этот юбилей напомнит нам, что наше время было будущим для тех героев, которые завоевали нашу свободу. И что народ, победивший жестокого и очень сильного врага в те далекие дни, должен, обязан сегодня победить коррупцию и отсталость. Сделать нашу страну совре-менной и благоустроенной»17.

Таким образом, юбилей не просто запускает работу памяти, он акцен-тирует темпоральную конструкцию, согласно которой наше настоящее было будущим для нашего прошлого. С одной стороны, перед нами довольно тривиальная мысль, из которой, вроде бы, сложно выжать надстраивающийся над очевид ностью смысл. Но, согласно

17 Медведев Д.А. Россия, вперед!



описываемой нами ностальгической логике модернизации, именно память о прошлой победе отвечает за осовреме-нивание настоящего. Поэтому взаимная возможность поколенческого перехо-да из прошлого в будущее и обратно является важной частью этой логики, обеспечивающей успех проекта.

Разумеется, речь идет об избиратель-ной и очищенной от фальсификаций памяти о Победе. И во многом именно благодаря «ответственному» подходу к прошлому и «противодействию попыт-кам его фальсификации» работа памяти оказывается способна выступать как основа модернизационного прорыва в будущее. Еще раз повторим слова президента: «Нужно помнить и уважать наше прошлое. И работать по-настояще-му ради нашего будущего». Собственно, эта мнемопатриотическая работа с прошлым, понимаемая одновременно как память и уважение, и должна дать импульс к модернизационному разви-тию России, освободить ее от нынешней сырьевой зависимости:

«В конце концов не сырьевые биржи должны вершить судьбу России, а наше собственное представление о себе, о на-шей истории и о нашем будущем»18.

Популистский призыв Медведева «Россия, вперед!» за своей модерниза-ционной риторикой скрывает призыв наконец установить отношения органи-

ческого (но при этом ограниченного) наследования между постсоветским и старшим советским поколениями (по-скольку именно оно рассматривается как последнее поколение, обладавшее исторической волей к победе). И если у нынешнего проекта помимо его техно-кратической риторики и есть какая-то внутренняя эмоциональная движущая сила, то она состоит в попытке исполь-зовать негативную ностальгическую энергию разрыва между прошлым и настоящим, направив ее в такое буду-щее, которое через голову настоящего19 разрешило бы это напряжение. Пони-мая, что его модернизационные порывы, призывающие покончить с коррупцией, не будут поддержаны ни бюрократией, ни силовиками; не сильно надеясь на поддержку крупного бизнеса, больше заинтересованного государственными подрядами на модернизацию, нежели самой модернизацией; отдавая себе от-чет в реальном состоянии гражданского общества, вряд ли способного взять в свои руки знамя модернизации, Мед-ведев пытается найти опору в «нашей истории», «нашей Победе», «нашей памяти». Вопрос в том, способно ли то, что является объектом постоянных идеологических манипуляций, высту-пать в качестве точки опоры. Иными словами, можно ли вытащить себя из болота, покрепче ухватившись за свои же собственные волосы.

18 Там же.19 Ср. очевидную критическую отсылку к периоду предшествующего президентства, которое в дискурсе Мед-

ведева и стоит за маркером «настоящее»: «…мы сделали далеко не все необходимое в предшествующие годы. И далеко не все сделали правильно» (Там же).

Ностальгическая модернизация: советское прошлое как исторический горизонт // Неприкосновенный запас:

Documents