Christopher Hibbert Benito Mussolini

Кристофер ХиббертБенито Муссолини

OCR Ustas, Readcheck by Whungryhttp://lib.aldebaran.ruБенито Муссолини: Биография / Пер. с англ: изд-во «Феникс»;

Ростов-на-Дону; 1998ISBN 5-222-00227-6

АннотацияВпервые на русском языке издается оригинальная

биография крупнейшего политического деятеляитальянской истории XX века Бенито Муссолини.Написанная английским журналистом К. Хиббертом,участником боев за освобождение Италии, книгавпервые увидела свет в 1962 г. В традиционнойдля западных биографов непринужденной манереавтор раскрывает многие неизвестные страницы личнойжизни Муссолини, неоднозначность и противоречивостьличности итальянского диктатора, его идейную эволюциюи перипетии жизненного пути. Подготовленная наосновании огромного числа документов, мемуарнойлитературы, материалов личных встреч автора сомногими итальянскими политиками этого периода, книгавоссоздает реалии и саму атмосферу исторической эпохи,с которой связано становление тоталитарных режимов вИталии и других странах Европы.

СодержаниеЧасть I 6

Глава первая 81 82 103 27

Глава вторая 43Глава третья 53

1 532 70

Глава четвертая 74Глава пятая 98

1 982 128

Часть II 135Глава первая 137

1 1372 1503 1545 2546 2757 280

Глава вторая 281Часть III 320

Глава первая 322

Глава вторая 3491 3492 368

Глава третья 3731 3732 3783 4014 406

Глава четвертая 410Глава пятая 417

1 4172 4193 4234 4245 431

Глава шестая 4561 4562 460

Глава седьмая 467Глава восьмая 492Глава девятая 501Глава десятая 551Глава одиннадцатая 561Глава двенадцатая 579Глава тринадцатая 587Глава четырнадцатая 608

1 608

2 614Глава пятнадцатая 631

1 6312 6373 6414 644

Глава шестнадцатая 653Глава семнадцатая 665

1 6652 6693 671

Глава восемнадцатая 674

Кристофер ХиббертБенито Муссолини

Часть I

Борьба за власть

Глава первая

МОЛОДОЙ МЯТЕЖНИК29 июля 1883 года –декабрь 1912 года

То, что я родился в простой семье,

оказалось в моих руках козырной картой.

1

Примерно в 10.30 вечера 9 мая 1936 года толпа изчетырехсот тысяч человек, плотно сгрудившаяся во-круг Палаццо Венеция в Риме, неожиданно издаларев, который один из журналистов уподобил звуку из-вергающего лаву вулкана. Бенито Муссолини, «дучефашизма», вышел на дворцовый балкон, расположен-ный высоко над их головами, и молча уставился на них.Он положил ладони на бедра, выставил вперед своюмассивную челюсть и широко расставил ноги, принявпозу, знакомую им всем. На нем была черная рубаш-ка, серая униформа и круглая черная шапка, которуюносили члены фашистской милиции; несколько мгно-вений он стоял перед залитыми лучами прожектороврешетчатыми окнами – так же неподвижно, как символ

его режима – топор и ликторская фасция, выгравиро-ванные на стене позади него.

Он поднял руку. Толпа замолкла. Не только в Риме,но и по всей Италии миллионы людей с напряженныможиданием прислушивались к звуку голоса дуче. В этоттеплый весенний вечер, получившийся каким-то уди-вительно колдовским благодаря луне и необычно ярко-му освещению, толпы возбужденных слушателей, вы-званных на улицы колокольным звоном церквей и си-ренами, запрокинув головы, взирали на репродукторы,выставленные на площадях.

«Офицеры, сержанты и солдаты, – возвестил нако-нец Муссолини своим низким, зычным голосом, кото-рый леди Оксфорд назвала самым красивым из всехслышанных ею, – чернорубашечники революции, ита-льянцы и итальянки, находящиеся дома или в другихстранах мира, слушайте: произошло великое событие.Сегодня, в четырнадцатую годовщину фашистской эрыокончательно решилась судьба Абиссинии. Все узлыоказались разрубленными нашим сверкающим мечом,и победа в Абиссинии останется в анналах истории на-шей страны полной и чистой, как и легионеры, падшиев бою. У Италии есть Империя…»

Заключительные слова Муссолини потонули в ди-ком потоке восторженных возгласов, во все возраста-ющем, беспрерывном, завывающем скандировании:«Дуче! Дуче! Дуче!», в истерических воплях женщин, в

криках, полных обожания и заверений в верности догробовой доски. А дуче стоял и спокойно взирал наних сверху вниз, не отвечая на приветствия, уцепив-шись руками за каменную балюстраду; его массивноелицо, освещенное яркими лучами прожекторов, ничегоне выражало.

«Он подобен Богу, – сказал один из „бонз“, наблю-дая, как он стоит на балконе с олимпийской невозму-тимостью. – „Нет, он не подобен Богу, – заметил кто-торядом с ним. – Он и есть Бог“.

2

Тогда Муссолини было 52 года. Двадцатью пятью го-дами ранее, в октябре 1911 года, отбывая срок в каме-ре 39 в тюрьме Форли за «подстрекательство к заба-стовкам и мятежу», он начал писать автобиографию.

«Я родился 29 июля 1883 года, – писал он, – в Варна-но-дей-Коста, старой деревушке, лежащей на вершинехолма, в селении Довиа, рядом с селением Предаппио.Я появился на свет в два часа дня в воскресенье… Завосемь дней до этого солнце вошло в созвездье Льва».

Его отец был кузнецом, и сын всегда гордился этим.«Я человек из народа, – любил говорить он. – Я по-нимаю народ, потому что я часть его». В 1936 годубыла изготовлена и вделана в стену сельского домаблиз Предаппио мемориальная доска, которая сооб-

щала прохожим, что «на этой ферме жили и работа-ли предки Муссолини – крестьяне». Но они были нетолько крестьянами; они принадлежали к классу, кото-рый дуче впоследствии стал презирать – «мелкой бур-жуазии». Его дед владел фермой, на которой родилсяего отец, и был лейтенантом национальной гвардии.Мать Муссолини Роза была школьной учительницей,тихой, религиозной женщиной, нежной и доброй, «ува-жаемой всеми», как писала после ее смерти выходив-шая в Форли газета «Пенсьеро романьоло» (II PensieroRomagnolo), «за ее добродетели, а также за любовь иум, которые она проявляла, выполняя свое благород-ное призвание». Она была исключительно экономной,да иного и быть не могло, ибо ее муж Алессандро, хо-тя и был квалифицированным кузнецом и владельцеммолотилки, не очень интересовался работой и боль-шую часть времени уделял не наковальне, а полити-ческим дискуссиям. Он нигде не учился, но нельзя ска-зать, что он был человеком необразованным; в немчувствовался ум. Он писал статьи в различные социа-листические журналы, а также в местную прессу – ре-спубликанскую «Пенсьеро романьоло», а его сыновьявпоследствии описывали, как он целыми часами чи-тал им отрывки из политических произведений, кото-рые они еще не могли понимать. Подобно многим жи-телям Романьи, этой красивой гористой области Ита-лии, лежащей между Тосканой и Эмилией, он фана-

тично придерживался своих политических взглядов истрастно отстаивал их. Он начал свою деятельность вПредаппио, в местном отделении Интернационала и,как и его отец, сидел за свои убеждения в тюрьме. Онназвал старшего сына Бенито по имени мексиканско-го революционера Бенито Хуареса, руководителя кро-вавого восстания против императора Максимилиана, идал ему также два других имени – Амилькар в честьанархиста из Романьи и Андреа в честь Андреа Коста,одного из создателей Итальянской социалистическойпартии.

Дом, в котором жила семья Муссолини в Довиа,был бедным и представлял собою полуразваливший-ся особняк в двух милях от Предаппио, известный подназванием «дворец Варано», где они ютились в двухкомнатах второго этажа. Чтобы добраться до этих ком-нат семья должна была проходить через комнату, кото-рую Роза Муссолини использовала в качестве классадля занятий и в которой во время летних каникул Алес-сандро хранил пшеницу, которую успевал намолотитьс помощью самодельной машины.

Бенито со своим тихим, толстым маленьким братомАрнальдо спал в комнате, где располагалась кухня ихранились дрова, его сестра Ядвига спала с родителя-ми в другой комнате, где семья находилась в дневноевремя, где дети играли, рассматривали картинки в кни-гах отца и в газетах, которые хранились в книжном шка-

фу у стены. Но когда Бенито достаточно подрос, чтобыдержать отцовские кузнечные инструменты, его отпра-вили работать в кузницу, где он нередко получал под-затыльники, если не уделял должного внимания рабо-те или пугался летящих искр.

Денег на еду не хватало. Роза Муссолини зараба-тывала преподаванием в школе всего пятьдесят лирв месяц, а большую часть из того, что зарабатывалАлессандро, он тратил на свою любовницу. Еда обыч-но состояла из овощного супа, редьки и цикория, с ле-пешками на муке и воде.

Бенито был трудным ребенком. Будучи непослуш-ным, задиристым, своенравным и угрюмым, он быстровыходил из себя, когда его провоцировали, и частоприходил домой в разорванной одежде, с разбитым иисцарапанным лицом, подравшись с другими деревен-скими ребятами, когда его обходили при дележке вы-ручки, полученной от браконьерства, которым он зани-мался вместе с ними. Но несмотря на его агрессивныйтемперамент и откровенное упрямство, он был спосо-бен на проявление теплых чувств и глубокую привя-занность. Брат и сестра обожали его, и даже деревен-ские ребята, с которыми он так часто ссорился и драл-ся, вспоминали многие годы спустя теплоту его редкихулыбок и непоколебимую верность его дружбы, еслиее удавалось им завоевать. Они также помнили, что онбыл не только бойцом, но и мечтателем, и мог часами

сидеть, опершись подбородком на руки, наблюдая заптицами или любуясь окрестностями, внимательно инастороженно всматриваясь своими темными глазамив то, что привлекало его внимание. «В один прекрас-ный день я удивлю мир», – говорил он матери.

С годами он становился все более высокомерным,все менее контролируемым. В школе он подлезал подпарты и щипал за ноги других учеников. По воскресе-ньям, когда Роза водила детей на мессу по размытойдороге, которая вела к церкви, заставляя детей сни-мать ботинки, чтобы не запачкать, Бенито всегда от-ставал ото всех, наподдавая камешки своими босыминогами. В церкви он никогда не задерживался. Он гово-рил, что его тошнит от запаха ладана, а облачения свя-щеннослужителей, свет горящих свечей, пение и звукоргана действовали на него угнетающе. Он дожидалсяостальных, сидя на верхушке дерева и швыряя камнив детей, идущих в воскресную школу.

Когда ему исполнилось девять лет, его отдали в шко-лу в Фаэнцу, надеясь на то, что жесткая дисциплина«салезских отцов» позволит добиться того, чего не уда-лось осуществить его родителям. Атеистически и ан-тикатолически настроенный Алессандро протестовалпротив того, чтобы отдавать своего непослушного сы-на на попечение церкви, но понимая, что сам он не могдержать его под контролем, он отвез его туда – в по-возке, запряженной ослом.

«Я не помню, чтобы я был особенно удручен расста-ванием с братом и сестрой, – писал позднее Бенито. –Ядвиге было всего три года, Арнальдо – семь лет. Ноя был очень опечален тем, что мне приходилось рас-статься с маленькой птичкой, которую я держал в клет-ке у окна. В день отъезда я поссорился с приятелеми попытался ударить его, но промахнулся и попал ку-лаком в стену, настолько сильно повредив пальцы, чтопришлось отправляться в путь с забинтованной рукой.В момент отъезда я расплакался».

Бенито помнил, что едва они отъехали от Довиа,осел споткнулся и упал, а отец ворчал, сыпал прокля-тиями и бормотал, что это плохое предзнаменование.На улице стоял октябрь, с деревьев падали листья, ру-чьи наполнились водою и стремительно несли свои во-ды, виноградные листья становились из красных жел-тыми. Днем они прибыли в Фаэнцу, Алессандро посту-чал в тяжелую дверь школы, передал сына директору,затем нагнулся и поцеловал его на прощание с грубо-ватой нежностью. Когда дверь за ним закрылась, Бе-нито снова расплакался. Директор отвел его во двор,где играли другие дети, и мальчик молча наблюдал заними, стоя одиноко в углу, всеми покинутый и злой.

Он ненавидел школу. Он ненавидел «отцов», осо-бенно своего классного руководителя с его пронзи-тельным смехом, который его пугал, ненавидел другихребят, и в первую очередь детей богатых, сидевших за

отдельным столом и получавших лучшую еду. Он дажеи не пытался работать. Однажды «отец» ударил его,он ответил ему и швырнул в него чернильницей. У не-го был только один друг, мальчик с таким крепким че-репом, что он позволял Бенито ради забавы сильноударять себя по голове кирпичом. Во время драки состаршим по возрасту мальчиком Бенито вытащил пе-рочинный нож и пырнул своего противника, после чегодиректор решил, что ради интересов других учащихсяон должен исключить из школы этого трудновоспитуе-мого ребенка, однако, поразмыслив, решил оставитьдо конца учебного года. Недовольный строгой дисци-плиной, бесконечными проповедями, лекциями о грехеи разложении, он на первом же причастии призналсяв длинном перечне грехов, настоящих и мнимых. «От-цы» вздохнули с облегчением, когда он покинул шко-лу, а один из них впоследствии говорил, что никогда невстречал такого трудного ученика. В следующей шко-ле, где он учился, школе Джосуе Кардуччи в Форлим-пополи, директором которой был брат поэта Вальфре-до, Бенито был так же глубоко несчастлив и так жебезнадежно труден для воспитателей. Во время дра-ки с мальчиком, толкнувшим Бенито под руку, когдатот писал, Бенито потерял над собой контроль, вновьвытащил перочинный нож и ударил мальчика в живот.Вслед за этим вновь последовало исключение из шко-лы.

Но несмотря на свой необузданный нрав и отказ вы-полнять работу, которая казалась ему тягостной и бес-полезной, он считался необычайно умным. Его вновьзачислили в школу в Форлимпополи в дневной класс,и три года спустя в возрасте восемнадцати лет он сдалпоследние экзамены, получив диплом с правом зани-маться преподавательской деятельностью. Он не из-жил своего необузданного темперамента и угрюмойнезависимости, но обнаружил в себе тягу к знаниям истремление к учебе. Кроме того, в нем обнаружиласьстрасть к декламации. Он любил стоять на лежащиху самого Предаппио холмах и декламировать своимставшим уже мощным голосом лирические и патриоти-ческие стихи Кардуччи и одним из его ранних оратор-ских триумфов явилось выступление в любительскомтеатре Форлимпополи, где по решению своих школь-ных начальников он выступил с полной драматизма иэмоций речью, посвященной памяти Джузеппе Верди.

13 февраля 1902 года он принял участие в конкур-се на замещение вакантной должности в школе в Пье-ве-ди-Саличето в коммуне Гуальтьери, и члены город-ского совета – социалисты предпочли политическиевзгляды Бенито взглядам других более старших по воз-расту и более опытных преподавателей и отдали долж-ность ему. Он появился в городе в черной шляпе с ши-роченными полями и в длинном черном галстуке. Побледному лицу с большими черными проницательны-

ми глазами его можно было принять за поэта или рево-люционера, а он предпочитал считать себя тем и дру-гим. «В то время я вел богемный образ жизни», – гор-до говорил он. Умеренные респектабельные социали-сты Гуальтьери были «социалистами, вылепленнымииз лапши», слабыми и мягкими, как спагетти, и он дажене пытался скрывать своего презрения к ним. «Такиелюди, – писал он, – никогда не смогут устранить ца-рящую в мире несправедливость». Он был человекомбеспокойным и нетерпеливым, активно стремившимсяналожить на все свой отпечаток, сделать что-либо та-кое, что могло бы поразить мир и бросить ему вызов,вместо того, чтобы работать преподавателем в дере-венской школе в классе из сорока человек.

На четвертый месяц его пребывания в Гуальтьериу него появилась первая любовница. Это была краси-вая двадцатилетняя женщина, жена солдата, и Бени-то обращался с ней исключительно жестоко. «Нашалюбовь была неистова и наполнена ревностью, – при-знавался он с каким-то диким восторгом. – Я делал снею все, что мне хотелось». Они ссорились, дралисьи прелюбодействовали с тем диким самозабвением,которым характеризовались впоследствии все любов-ные похождения времен его юности. Однажды он ра-нил ее, глубоко всадив ей в бедро нож, который по-прежнему всегда носил с собою; и каждый раз он тер-роризировал и запугивал ее и занимался с нею любо-

вью, прибегая к насилию и удовлетворяя свой эгоизм.Она была не первой женщиной, с которой он так обра-щался. Еще будучи студентом в Форлимпополи, он по-сещал местный бордель, где наткнулся на проститут-ку, о дряблом теле которой, «выделявшем пот из всехпор», рассказано в отрывках его автобиографии, напи-санной им в тюрьме; однако существование этой про-ститутки – так же, как и другой женщины его юности– замалчивается в переработанном варианте его ав-тобиографии, опубликованном позднее. В этих раннихотрывках также описываются его налеты на танцпло-щадки вместе с другими хулиганами, драки за облада-ние девочками и его триумфальный бесстыдный отчето насилии над девушкой, которая не была проститут-кой. Ее звали Вирджиния. Она была «бедной», снисхо-дительно писал он, «но имела приятный цвет лица» и«была довольно хорошенькой… Однажды я поднялсяс нею наверх, бросил ее на пол за дверью, и она сталамоей. Она поднялась с пола плача и оскорбляя меняв промежутках между всхлипываниями. Она заявила,что я обесчестил ее. Возможно, так оно и было. Но чтоэто была за честь?»

На протяжении всей своей жизни он вспоминал этибесчинства юности с гордостью и удовольствием, лю-бил говорить и писать о своем насилии и страстях, освоем нетерпении, о том, как голодал, и о сильнейшейнеудовлетворенности жизнью. Теперь трудно отделить

факты от легенд, созданных его собственной фанта-зией и его ненасытным стремлением к самовозвели-чиванию. В 1902 году, подстегиваемый, как он отме-чал позднее, желанием избавиться от надоевшей ру-тины, он поехал в Швейцарию на правах «рабочего безсредств» и утверждал, что там он прошел через долгиедни голода и отчаяния, болезней и тюремного заключе-ния, не имея в кармане ни гроша, кроме никелевого ме-дальона с изображением Карла Маркса. Он спал подмостом в картонных коробках, в общественной убор-ной вместе с польской беженкой, студенткой-медич-кой, любовные утехи которой оказались «незабывае-мы». В июле он нашел работу помощника каменщикаи написал из Лозанны другу о своих мытарствах.

«Работал по одиннадцать часов в день за 32 ченте-зимо в час. В день совершал по сто двадцать одной по-ездке с нагруженной кирпичами тачкой на второй этажстроящегося здания. Под вечер мышцы на руках взду-вались. Питался картошкой, запеченной в золе, бро-сался в постель – кучу соломы – прямо в одежде. Наследующее утро в пять часов просыпался и снова шелна работу. Меня охватил страшный гнев беззащитно-го существа. „Хозяин“ вывел меня из себя… Наступилсубботний вечер. Я сказал „хозяину“, что хочу уходитьи попросил уплатить мне за работу. Он пошел к себев контору, а я остался в коридоре. Вскоре он вышел.С нескрываемым гневом он швырнул мне в руки два-

дцать лир и несколько чентезимо, заявив: „Вот твоиденьги, ты их украл“. Я прямо окаменел. Что мне бы-ло с ним делать? Убить его? Что я ему такого сделал?Ничего. А почему он так себя вел? Потому что я былголодным, и у меня не было ботинок. Я до предела из-носил пару легких ботинок на камнях стройки, и у менякровоточили руки и подошвы ног».

Позднее, по его словам, он работал землекопом иразнорабочим в мясной лавке, затем посыльным ввинном магазине и на шоколадной фабрике. Однаждыон был арестован за попрошайничество на улицах Ло-занны, а в другой раз – в Женеве, когда сидел без ра-боты и напал на «двух англичанок, сидящих на скамьесо своим завтраком – хлебом, сыром, яйцами. Я не могудержаться, – признался он. – Я набросился на одну изведьм и вырвал у нее из рук еду. Если бы они попыта-лись сопротивляться, я бы задушил их – задушил бы,поверьте мне!»

Насколько все это соответствует действительности,сказать невозможно, ясно одно: к концу лета он по-дыскал постоянную работу и больше не голодал. По-скольку рабочие, с которыми он общался, считали егоинтеллигентом, Бенито предложили пост в секретари-ате лозаннского отделения профсоюза каменщиков иработников физического труда, и он стал ответствен-ным за пропаганду. Он также давал уроки итальянско-го языка и получал деньги за статьи, в которых излагал

особую форму анархического социализма, давал во-лю своему антиклерикализму и извращенному чувствусоциальной справедливости, демонстрируя злобнуювраждебность по отношению к тем людям и классам,к которым он питал личную неприязнь. Он стал мно-го читать, настойчиво и бессистемно, как будто хотелза несколько месяцев постичь всю историю политиче-ской философии. Он в спешном порядке ознакомил-ся с различными работами Лассаля, Каутского, Кро-поткина, Маркса и Шопенгауэра, Штирнера и Ницше,Бланки и Бертони, заимствуя у них идеи, искажая иразвивая их. Позднее он накинулся на Бабефа, Прудо-на, Канта и Спинозу, Гегеля, Фихте, Сореля и Гюйо, ивсе, что он читал, оказывало на него огромное влия-ние, так что одна женщина, с которой он повстречал-ся в Женеве, имела основание сказать, что «его фи-лософские взгляды всегда отражали мысли последнейпрочитанной им книги». Он черпал вдохновение не внапыщенных произведениях Маркса, которого он таки не понял, а в гневных трудах и полной драматиз-ма жизни Луи Огюста Бланки, неистового французско-го революционера, а также князя Петра АлексеевичаКропоткина, русского анархиста. Примечательно, чтоединственным произведением, упомянутым в его авто-биографии, была книга Постава Лебона «Психологиятолпы».

Захваченный видениями насилия, он скитался по

улицам Лозанны и Берна, не уставая спорить и ругать-ся, выступать с зажигательными речами перед своимпрофсоюзом. Вечерами он большей частью находилсяв обществе русских студентов, странных, диких, раз-вращенных представителей богемы и нигилистов; пилс ними, предавался любви и спорил так неистово, что,как сказал один из них, он, видимо, считал, что «ка-ждый его день мог стать последним». Они называлиего «Бенитушко», но он возражал против подобногопроявления нежности, предпочитая именоваться в сти-ле Сореля «апостолом насилия». «Когда же наступитдень мести? – постоянно вопрошал он. – Когда же лю-ди освободятся от тирании и религии, этой „амораль-ной болезни ума“? Кто такой был Христос, спрашивалон в грубой форме, как не „жалкий, ничтожный чело-век, который за два года обратил в веру всего несколь-ко деревень и учениками которого была дюжина неве-жественных бродяг, подонков Палестины“? Что пред-ставляла собою Швейцария, как не „демократию со-сисочников, которая никогда не знала, как найти спо-соб выразить протест, и притворялась, что не понимаетсвоего огромного позора, уверовав, видимо, в то, чтояблоко Вильгельма Телля достаточно для увековече-ния традиции свободы“? Летом 1903 года, по мнениюмиролюбивых швейцарцев, он зашел слишком далекои был арестован за обращение к своему профсоюзув Берне, в котором он предложил объявить всеобщую

забастовку и проповедовал насилие в качестве сред-ства удовлетворить требования, выдвинутые рабочи-ми. Проведя двенадцать дней в тюрьме, он был выдво-рен из Бернского кантона и спешно переправлен че-рез границу в Кьяссо. Однако менее чем через неделюон вновь появился в Швейцарии более неистовый, чемранее.

Ему было теперь двадцать лет, а выглядел он ужекак закаленный революционер, рано повзрослевшийблагодаря горению внутренних страстей. Его прекрас-ные длинные черные волосы уже начинали редеть, ажгучие черные глаза сильно поблекли. Белизну кожиподчеркивали черные усы и короткая бородка, которуюон редко сбривал чаще двух раз в неделю. АнжеликаБалабанова, умная чувственная социалистка из Рос-сии, говорила, что он к тому же редко моется 1 . Кро-ме того, он был, по ее мнению, нервным, легко возбу-димым, жалким, склонным к богохульству человеком,мстительным, нарочито плохо одевавшимся лентяем,ненавидевшим физический труд и возомнившим себя

1 Маргарита Сарфатти, также социалистка и позднее один из биогра-фов и близких друзей Муссолини, восхищалась умом Анжелики Балаба-новой, но не могла скрыть своей неприязни к ней как женщине, – возмож-но, из-за ревности. «Спасительная благодать юмора полностью обошлаее, – полагала Маргарита Сарфатти. – Но еще в большей степени у нееотсутствовало чувство прекрасного. И это было ее счастьем! Иначе онабросилась бы в ближайший колодец. В реальной жизни она была почтинезнакома с водой».

интеллектуалом. Он постоянно жаловался на здоро-вье, хвастаясь одновременно своей силой. АнжеликаБалабанова предполагала, что за этим броским, само-уверенным фасадом может оказаться робкий, не уве-ренный в себе человек, если он окажется в обществелюдей, стоящих выше него в социальном и интеллек-туальном плане.

Когда она впервые говорила с ним, у нее созда-лось впечатление, что она никогда в жизни не виде-ла «более жалкого существа. Несмотря на огромнуючелюсть, ожесточение и беспокойный блеск его чер-ных глаз, он производил впечатление человека крайнеробкого. Даже слушая меня и при этом теребя нервны-ми руками большую черную шляпу, он, казалось, былболее озабочен своим внутренним кипением и менеевсего прислушивался к тому, что я говорила». Но в тотпериод он ей понравился, хотя позднее она возненави-дела его за предательство социализма. Да, в то времямногие любили его, он не вызывал ненависти.

К концу 1903 года он вернулся в Италию, так как за-болела его мать. Как только ей стало лучше, Муссо-лини вновь отправился в Швейцарию, чтобы избежатьпризыва на военную службу, поскольку он, разумеет-ся, был ярым противником войны, глубоко презирав-шим «платных рабов короля» в их «неуклюжих шине-лях, с грудями, усеянными крестами, наградами и дру-гим товаром иностранного и отечественного производ-

ства…, пускающих людям пыль в глаза, нагло выста-вляя себя напоказ». Не прошло и недели, как он вновьбыл арестован, и провел Пасху 1904 года в тюрьмев Люцерне. Он говорил позднее, что это были «однииз самых мрачных дней моей юности», и, слушая ко-локольный звон, доносившийся с улицы, он размыш-лял над тем, не вышлют ли его из Швейцарии по выхо-де из тюрьмы в Италию, где его за уклонение от воин-ской повинности ожидало тюремное заключение сро-ком на один год. Но, к огромному облегчению Бенито,его ссадили с поезда еще до того, как он доехал доКьяссо, и хотя он был выдворен из Женевского канто-на, ему, однако, разрешили вернуться в Лозанну, гдепроживали, пытаясь найти работу, тысячи итальянскихэмигрантов. Однако Муссолини был удачливее многихиз них. К тому времени он хорошо говорил по-француз-ски и сносно по-немецки; кроме того, он немного зналанглийский и испанский. Он сумел перебиться и да-же, по его словам, посещал в Лозаннском университе-те лекции Вильфредо Парето и летние курсы при Же-невском университете благодаря тому, что давал уро-ки итальянского языка, переводил с помощью русскихи польских друзей философские и политические книги,писал статьи, занимал деньги у матери и у всех, ктомог их дать, пока наконец в ноябре 1904 года корольИталии не объявил об амнистии дезертирам в честьрождения сына – принца Умберто. Муссолини намере-

вался эмигрировать в Америку, но изменил свои пла-ны и решил вернуться домой, чтобы помочь материпреподавать в школе Довиа. По пути домой он имелвстречу с Анжеликой Балабановой в Лугано, во времякоторой позволил себе характерные для него выпадыпротив богатых. «Смотрите! – говорил он, показываярукой в сторону ресторанов и отелей, расположенныхвдоль дамбы. – Люди едят, пьют и наслаждаются жиз-нью. А я должен ездить в вагоне третьего класса и естьжалкую, дешевую пищу. Боже мой, как я ненавижу бо-гачей! Почему я должен страдать от такой несправед-ливости? Сколько же еще это продлится?» Спустя двадня Муссолини прибыл в Романыо с репутацией по-литического экстремиста, фигура которого выходилаза пределы местного масштаба. 18 апреля 1904 годаримская газета «Трибуна» (La Tribuna) опубликоваластатью своего женевского корреспондента, в которойМуссолини именовался «великим дуче» местного ита-льянского социалистического клуба. Так начал форми-роваться образ его жизни.

3

19 февраля 1905 года Роза Муссолини умерла отменингита в возрасте сорока шести лет, и Бенито, какотмечалось в «Пенсьеро романьоло», был вне себя отгоря. Во время похорон он «хотел сказать последнее

прости, но, приложив для этого огромные усилия, несовладал с собой, расплакался и смог лишь броситьнесколько цветков в ее могилу». После смерти материон стал преподавать в школе в Каневе, небольшом го-родке в коммуне Толмеццо в Be нецианских Альпах ксеверу от Удине. Хорошего учителя из него не получи-лось, и он знал об этом. Дети относились к нему непло-хо, но ему, видимо, было трудно держать их под кон-тролем, да и мысли его часто были далеки от школь-ных дел. Иногда он терял терпение, стучал кулаком постолу и ругал их. Но хотя они и называли его «тира-ном», он не внушал им страха. Некоторые из них счи-тали его сумасшедшим. Его скособоченный воротникбыл почти всегда грязным, шнурки на ботинках частоболтались, волосы были длинными и нечесаными. Чи-тая книгу и нашептывая стихи, он подолгу гулял по го-роду, не считая тех двух с половиной миль от дома, гдежил на полном пансионе, до школы, которые ему при-ходилось проделывать ежедневно. У священника онбрал уроки латинского языка, начал изучать индийскуюарифметику и вел конспекты по истории философиии критике немецкой литературы; но в основном, когдаон не был занят преподаванием в школе и частнымиуроками в пансионе, где проживал, он пьянствовал илиразвлекался, удовлетворяя свои сексуальные потреб-ности. Он сам признавал, что год, проведенный в Тол-меццо, был временем «моральной деградации». Он

регулярно напивался, и часто после того, как его собу-тыльники ложились спать, продолжал болтаться в оди-ночку по темным улицам города, выкрикивая что-то,декламируя стихи Кардуччи или выступая с речью наплощади перед фонтаном. Он занимался любовью совсякой девушкой, которая была ему доступна, и угро-жал изнасиловать ту, которая не проявляла уступчиво-сти. Он подхватил сифилис и когда обнаружил у себясимптомы болезни, зарядил пистолет и заявил, что хо-чет застрелиться. Его с трудом удалось заставить схо-дить вместо этого к врачу. У него был страстный романс женой хозяина квартиры, и когда он уже уехал из Тол-меццо, то однажды, поддавшись сильному желанию,проделал зимою среди ночи трехсотмильное путеше-ствие из Предаппио, и тайком пробравшись по лестни-це, изнасиловал ее прямо на полу, пока муж преспо-койно спал в соседней комнате.

В разгар следующего лета он вновь оказался в тюрь-ме. Он проявил присущую ему бескомпромиссную го-рячность, когда во время одного из аграрных конфлик-тов, регулярно нарушавших течение жизни в Романье,вступил в политическую дискуссию на стороне поден-ных рабочих Предаппио, выступивших против своих«угнетателей» – землевладельцев, и был приговоренк трем месяцам тюремного заключения.

Постепенно он стал приобретать известность в Ро-манье. О нем говорили и писали в газетах. В возрасте

двадцати пяти лет «товарищ Муссолини» представлялсобою уже мощную силу. Выйдя из тюрьмы, он отпра-вился на север в Тренто, принадлежавший в то вре-мя Австрии, и трудился там на профсоюзном поприще,став постоянным автором в революционном и интер-национальном по характеру еженедельнике «Авениредель лавораторе» (Awenire del Lavoratore – «Будущеетрудящегося»). Но социалисты Трентино, обожавшиеМадзини, понравились ему не более, чем социалистыГуальтьери, «сделанные из лапши». Они были «лаке-ями буржуазного капитализма», «рабами национализ-ма и патриотизма», которых следовало бить и бить,пока «их предательство дела пролетариата» не будетразоблачено. Ибо пролетариат должен считать себя«антипатриотичным уже по своему характеру» и емунеобходимо разъяснить, что национализм – это мас-ка «грабительского милитаризма», которую «следуетоставить господам», а национальный флаг, по опреде-лению, данному Поставом Эрве, – это «тряпка, местокоторой на помойке».

Хотя его неприятие националистической линии со-циалистов Трентино было глубоко осознанным, он со-гласился сотрудничать в газете «Пополо» (II Popolo),редактором которой был Чезаре Баттисти, симпатизи-ровавший ирредентистам, и в статье, написанной имдля «Пополо» и «Вита трентина» (La Vita Trentina), вла-дельцем и редактором которой был Баттисти, он с уже

знакомой всем неразборчивостью открыл огонь по це-лому ряду мишеней – от антипролетарского мышленияпрофсоюза каменщиков до алчности землевладель-цев, от пагубного влияния неомальтузианства 2 до бур-жуазного духа, который привел к вырождению ПервогоМая как революционного праздника.

Каждая семья, неоднократно повторял он, должнаиметь пять детей, как его семья. Отцы таких большихсемей получали более высокую зарплату, чем другие,менее удачливые рабочие, а матери, родившие мно-гочисленных детей, становились почетными членамифашистской партии.

Однажды, присвоив утром офицеру генеральскоезвание, он в обед отменил это решение, узнав, что этотофицер был холостяком. «Генерал должен лучше дру-гих понимать, – сказал он, – что без солдат не можетбыть дивизий». Следует также добавить к этому, что

2 В течение всей жизни Муссолини преследовала мысль о так назы-ваемой «демографической проблеме Италии». Когда немецкий писательЭмиль Людвиг высказал ему в 1932 году свои соображения о том, что«мальтузианство нужнее в Италии, чем в какой-либо другой стране», он«вспылил». Никогда ранее и после этого, – отмечал Людвиг, – я не видел,чтобы он настолько потерял самообладание. Произнося слова в два ра-за быстрее обычного, он метал в меня свои аргументы, как реактивныеснаряды. «Мальтус! Мальтус с экономической точки зрения – банкрот, ас политической – преступник! Уменьшение населения несет за собой ни-щету! Когда население Италии составляло всего шестнадцать миллио-нов, страна была беднее, чем сейчас, когда в стране проживает сорокдва миллиона человек».

большое население не только обеспечивает армию пу-шечным мясом, но и дает прекрасные основания длязахвата колоний и низкого уровня зарплаты. Но самыедикие нападки он делал на страницах «Авенире дельлавораторе» против милитаризма и национализма ипрежде всего против сильного католического влиянияв Тренте, культивировавшегося популярной католиче-ской газетой «Трентино» (II Trentino), одним из веду-щих политических обозревателей которой был Альчи-де Де Гаспери. Как отмечает Гауденс Мегаро, именновыпады против Католической церкви – «этого великоготрупа» – и Ватикана – «притона нетерпимости и бан-ды грабителей» – а также против христианства в це-лом – «аморального позорного клейма для человече-ства» – привели к его аресту и выдворению из Австрии,а не какие-то случайные нападки на австрийский на-ционализм или статьи в поддержку прав итальянскихрабочих в Австрии, которые самим Муссолини и егофашистскими биографами позднее были выделены изэтих писаний в качестве свидетельства его ирреден-тистских симпатий.

10 сентября 1909 года он был снова арестован, а26 сентября выдворен из Австрии, как ранее был вы-дворен из Бернского и Женевского кантонов. В следу-ющем месяце он вновь отправился домой к отцу, ко-торый перестал заниматься в Довиа кузнечным реме-слом и переехал со своей высокой, худощавой, «нелю-

димой» любовницей Анной Гвиди и ее пятью детьми вФорли, где стал владельцем гостиницы «Стрелки». Са-мую молодую из дочерей Анны звали Рашель. Это бы-ла хорошенькая шестнадцатилетняя девочка с пуши-стыми волосами и манерами, одновременно провоци-рующими и расхолаживающими. И Муссолини решилна ней жениться. До этого он влюбился в ее старшуюсестру Аугусту, но та, считая его слишком ненадеж-ным, вышла замуж за человека, имевшего постояннуюработу могильщика. Муссолини тотчас же переключилвнимание на Рашель. Вечерами он чистил кувшины имыл посуду, а затем садился и писал рассказы; он за-кончил книгу о Яне Гусе, реформаторе из Богемии, иначал работу над романом, который должен был пу-бликоваться с продолжением в «Пополо», редактор ко-торой предложил его фабулу. Роман «Клаудиа Парти-челла», переведенный в 1928 году на английский языкпод названием «Любовница кардинала», не очень ин-тересен и, наверняка, не захватит читателя. МаргаритаСарфатти назвала роман – и эти слова можно отнестико всей тривиальной, но тем не менее примечательнойбеллетристике Муссолини, – «нелепой мешаниной, вкоторой невозможно разобраться, дешевой продукци-ей с растянутым сюжетом». Но Рашели нравился ро-ман, так как одной из симпатичных действующих лицявляется служанка героини, которая отдает жизнь захозяйку, и Бенито назвал ее Рашель.

Рашель описывает вечер, когда Бенито впервыепригласил ее в театр. Он привез ее обратно в гостини-цу и потребовал, чтобы ему разрешили жить с ней. Ноего отец и ее мать не желали и слышать об этом. ТогдаБенито вынул пистолет и заявил, что застрелит себя иее, если они встанут на его пути. Они уступили, и спу-стя несколько дней Муссолини снял две комнаты в сы-ром и полуразвалившемся «палаццо» на Виа Мерен-да. «В один из вечеров мы переехали, – писала впо-следствии Рашель. – Помню, каким он был усталым исчастливым – хотя и несколько неуверенным в том, ка-кова будет моя реакция, потому что бумаги для реги-страции брака еще не были готовы. Но я разобраласьв ситуации. Передо мной был избранник моего сердца,с нетерпением ожидавший единственного дара, кото-рый я могла ему преподнести – мою любовь. Его моло-дое лицо уже прорезали морщины – результат повсе-дневной борьбы. Колебаний не было. Я пошла с ним».

Они жили вместе в убогих комнатах Палаццо Мерен-да в течение трех лет. К концу первого года 1 сентября1910 года появился на свет их первенец – Эдда, и Мус-солини отправился покупать коляску, притащив ее насвоих плечах. Она стоила пятнадцать лир – половинунедельной зарплаты, – и в оставшиеся дни недели онис женой питались одной капустой. Он работал в секре-тариате Социалистической федерации Форли, но по-лучал мало и большую часть денег тратил на газету,

которую сам основал: «Лотта ди классе» – «Классоваяборьба», все четыре страницы которой писал сам. Те-перь он был убежденным социалистом. Он пил виносо своими друзьями, но никогда не напивался, иногдаему удавалось поцеловать или ущипнуть хорошенькуюдевушку, но он не изменял Рашели. Всю свою энер-гию и весь запал своих растущих амбиций он посвящалполитике и газете «Лотта ди классе», которая вскорестала более влиятельным изданием, чем большинстводругих еженедельников такого рода, и которую частоцитировала «Аванти!», официальный орган социали-стов. Он редко бывал дома, и его часто видели в го-роде по дороге на какое-нибудь собрание, с опущен-ной головой, засунутыми в карманы руками, бледногои небритого, бедно и неряшливо одетого, что-то бормо-чущего про себя. Когда он был дома, то обычно рабо-тал: писал, читал, переводил Кропоткина, готовил вы-ступления. Иногда он вдруг поднимался из-за стола ибрал в руки скрипку, на которой его научил играть улич-ный скрипач, когда он был еще мальчиком. Бенито небыл большим музыкантом, но играл громко и мощно;игра на скрипке, по его убеждению, успокаивала нер-вы, и слова статей и выступлений быстрее приходилиему на ум. Время от времени он посещал театр с Раше-лью и ее странной, похожей на ведьму матерью, но да-же там, как позднее он признавался, он думал толькоо выступлениях и всегда стремился поскорее попасть

домой, чтобы записать мысли, пришедшие ему в голо-ву. Если постановка вовремя не начиналась, он имелобыкновение снимать ботинок, грозясь швырнуть егона сцену.

Он становился хорошим оратором, умеющим гово-рить авторитетно и убедительно. Его повадки были ка-кими-то диковинными, приводимые факты зачастую несоответствовали действительности, его мнение обыч-но было противоречивым и агрессивно назидатель-ным, а жесты – театральными, однако нельзя былоотрицать убедительного очарования его голоса и вы-зывающих, постоянно повторяющихся, энергичных же-стов, его дара произносить слова драматизирующиеситуацию, значения его загадочных намеков, а такженевероятных, но броских и удачных метафор. Он на-учился мастерски возбуждать эмоции, выстраивая вряд несколько, казалось бы, не связанных между со-бой предложений, произносимых короткими залпами,но окрашенных в различную звуковую тональность идоводимых с помощью хорошо рассчитанной жестику-ляции до апогея. Он также развил в себе умение, кото-рое позднее превратилось в гениальную способность,создавать у аудитории определенный настрой, а за-тем подключаться к нему и превращать свою речь вдиалог, своего рода стихийную литанию, когда собра-ние хором реагирует на злободневные вопросы, по-ставленные проповедником, а он перефразирует их и

бросает им вновь, чтобы получить более четкий ответ,более страстное одобрение, более сильное утвержде-ние единства между ними. Он также осознал преиму-щества такого положения, когда есть надежные кла-керы, заразительные аплодисменты и одобрительныевыкрики которых могут быть вызваны кивком головыили каким-либо заранее согласованным жестом. Нопрежде всего он осознал необходимость иметь группунадежных почитателей, вокруг которых можно было быобъединить большое число сторонников, готовых счи-тать его своим лидером.

Ибо к этому времени он стал рассматривать себя ли-дером, действующим в замкнутом пространстве. На-ходясь под влиянием идей, плохо увязанных междусобой и не всегда понятных, выхваченных у Ницше,Шопенгауэра, Бланки, Гегеля, Сореля или заимство-ванных у русских большевиков, он постепенно прихо-дил к убеждению, которое вскоре определит всю егопоследующую жизнь: существующий порядок долженбыть свергнут революционной «элитой», действующейот имени народа, и этой «элитой» должен руководитьон сам.

Но лишь самые неистовые из его друзей-социали-стов одобряли его крайние взгляды, пропагандирую-щие насилие, и были готовы следовать за ним и под-держать его огульные нападки на Турати, Биссолатии Тревеса, умеренных деятелей партии, да фактиче-

ски и на всех внутри и вне партии, кто с ним не со-глашался. Да, он человек выдающийся, говорили уме-ренные, – но опасный, в такой же мере, что и Ладза-ри. Они с тревогой слушали речи Муссолини, в кото-рых он пропагандировал насилие, – «железную необ-ходимость насилия», как он выражался – и ратовал за«насильственное хирургическое вмешательство». Онис нервозным неодобрением читали отчеты об исполь-зуемых им в Форли методах и особенно об обстоятель-ствах случая, когда Муссолини во главе огромной тол-пы совершил марш к городской ратуше и угрожал вы-бросить мэра из окна, если тот не согласится снизитьцены на молоко.

Летом 1911 года правительство Джованни Джолит-ти отправило в Триполитанию и Киренаику войска яко-бы для защиты собственности итальянских поддан-ных, а на самом деле имея целью вытеснить отсюдаТурцию, заменив ее в качестве державы, доминирую-щей в этих регионах. Муссолини вновь продемонстри-ровал, насколько опасны могут быть его действия. Кего негодованию, национальный съезд социалистов вМилане, в работе которого он принимал участие в ка-честве делегата от Форли, отказался обсуждать анти-империализм; на съезде находились даже некоторые«буржуазные лизоблюды», готовые поддержать агрес-сивные действия правительства. «Маркс, – с удовле-творением заявил Джолитти, – списан в архив». В ста-

тье, помещенной в «Лотта ди классе», и в своих высту-плениях Муссолини откровенно заявил, что он ни прикаких обстоятельствах не поддержит войну. «Между-народный милитаризм продолжает предаваться орги-ям разрушения и смерти, – гневно кричал он. – С ка-ждым днем растет кровавая вершина гигантской пира-миды из пожертвованных жизней, на которой в ожида-нии стоит Марс со своим ненасытным, перекошеннымв адской ухмылке ртом… Пока существуют отечества,будет существовать милитаризм. Отечество – это при-зрак… подобный Богу, и подобно Богу он мстителен,жесток и коварен… Продемонстрируем же, что отече-ства не существует, точно так же, как не существуетБога».

В знак протеста против этой гибельной войны коми-тет Всеобщей конфедерации труда призвал провестивсеобщую забастовку и принял соответствующую ре-золюцию. Но для Муссолини этого было мало. При-зывая рабочих Форли приходить на политические ми-тинги не с пустыми болтающимися без дела руками, ас оружием, он совместно с молодым республиканцемПьетро Ненни агитировал не за забастовку, а за ре-волюцию; сам он возглавил банду, которая в течениедвухдневных беспорядков в Форли занималась тем,что ломала кирками трамвайные линии. Спустя не-сколько недель после суда, в ходе которого он защи-щал себя, с удивительным умением перевирая слова

и понятия, он был осужден в пятый раз.Выйдя на свободу после пятимесячного заключе-

ния, он вернулся в свое жилище на Виа Меренда ещеболее убежденным, чем когда-либо, в необходимостистать лидером социалистов и превратить их в рево-люционно-республиканскую партию. Еще раньше, по-сле миланского национального съезда социалистов,на котором он не сумел взять верх, Муссолини потре-бовал, чтобы социалистическая конфедерация Форлиобъявила о выходе из партии: теперь же, когда боль-шинство партии стало, видимо, переходить на его по-зиции, он потребовал вернуться в ряды партии. Кон-федерация покорно исполнила его волю, и на следу-ющем национальном съезде партии в Реджо-Эмилииагрессивно настроенный делегат из Форли, о котороммногие делегаты вообще ничего не слышали или жепомнили как непоследовательного оратора на послед-нем съезде в Милане, начал кампанию против сво-их противников из парламентской фракции. Он энер-гично и красноречиво нападал на Леонида Биссола-ти, Иваноэ Бономи и Анджело Кабрини, депутатов-со-циалистов, принадлежащих к среднему классу, кото-рых он сделал объектом «серьезных обвинений со сто-роны партии» за то, что те публично поздравили ко-роля, не пострадавшего во время покушения на егожизнь, совершенного каменщиком-анархистом. По за-явлению Муссолини, партия должна избавляться от та-

ких подонков. Она должна отбросить всякие компро-миссы с антипролетарскими учреждениями и институ-тами власти. Это было триумфальное, мощное высту-пление. Оно произвело впечатление даже на сторон-ников Турати. Один из них – муж Маргариты Сарфатти– в письме к жене сообщал о появлении «замечатель-ного молодого человека», которому «уготовано судь-бой руководить партией». «Худощавый, жесткий, пла-менный, самобытный, с периодическими всплескамикрасноречия», это был тот, кого ожидает большое бу-дущее 3 .

Через полгода после национального съезда в дека-бре 1912 года исполком партии, в котором возоблада-ли левые, также признал огромный талант молодогожурналиста и заявил, что «единодушно принял реше-ние назначить профессора из Форли Бенито Муссоли-

3 В свою очередь делегатка съезда, русская нигилистка Анна Кулешо-ва, которая в 1898 году сидела в тюрьме вместе с Филиппо Турати за уча-стие в революционных митингах, проведенных в том же году в Милане,высказала другое, более глубокое мнение о пылком молодом человеке:«В нем нет ничего от марксиста, – говорила она. – Фактически он никакойне социалист… и даже не политик. Он сентиментальный рифмоплет, на-читавшийся Ницше». Другое нелицеприятное мнение о его действиях насъезде было высказано в «Ресто дель Карлино» (II Resto del Carlino), гдеописывались его «многочисленные жесты и выражения, благодаря кото-рым он уподобился китайцу». Однако «Коррьере делла сера» (Corrieredella Sera) солидаризировалась с мнением мужа Маргариты Сарфатти:«Муссолини выступал с искренностью и неподдельным волнением… Ху-дощавый, резкий, говорящий со взрывной искренностью, он пользуетсялюбовью съезда, который считает его выразителем своих чаяний!»

ни редактором „Аванти!“ Прибыв в редакцию газеты вМилан, Муссолини сказал своему персоналу: „Я решилсам писать все политические статьи“. Через несколь-ко месяцев благодаря его большому редакторскому та-ланту и оригинальным идеям в области типографии ти-раж газеты удвоился. К концу его пребывания в долж-ности редактора тираж „Аванти!“ подскочил с 28 000почти до 100 000 экземпляров.

«Не знаю, как понимать действия этого странногопарня Муссолини, – сказал один из молодых репорте-ров. – Ясно одно: он пойдет далеко».

Глава втораяСТОРОННИК

ВСТУПЛЕНИЯ В ВОЙНУОктябрь 1913 года– 24 мая 1915 года

Нейтралов никто не любит.

В октябре 1913 года Муссолини баллотировалсякандидатом от социалистов на выборах в Форли и вы-ступал на предвыборных собраниях, обличая милита-ризм, национализм и империализм. Он потерпел со-крушительное поражение. Хотя вскоре после этого онбыл избран членом муниципального совета Милана,ему приходилось объяснять свое поражение и неуда-чу экстремистов «буржуазным духом народа», у кото-рого нет ни мужества, ни энергии отстаивать свои тре-бования и который необходимо с помощью потрясенийнастраивать на понимание предначертанной ему судь-бы. После памятного разрушения трамвайных путейв Форли Муссолини выступил в муниципальном пар-ке перед более чем десятью тысячами рабочих, и ко-гда его парни забрались на эстраду, стук их башмаковна деревянных подошвах многие приняли за топот ло-

шадиных копыт. Выкрики: «Даешь революцию!» пото-нули в панических возгласах: «Кавалерия!», и толпабросилась из парка «Это нация трусов, – с озлобле-нием говорил ранее Муссолини одному из друзей. –Они не будут бороться». Теперь они вновь разочарова-ли его. В начале 1914 года в Эмилии и Марке раздал-ся призыв к всеобщей забастовке. Вскоре весь реги-он был охвачен волнениями. Были организованы бур-ные антиклерикальные и антивоенные демонстрации,и за одну ночь появились самопровозглашенные ре-спублики. Анкона объявила себя независимой комму-ной, а над ратушей Болоньи взметнулся вверх крас-ный флаг. В Милане, где социалисты и синдикали-сты объединились для создания комитета действий,Муссолини вновь вывел людей на улицы; но на Пьяц-ца-дель-Дуомо он увидел, как они беспорядочно от-ступали под натиском кавалерии. Когда колонна на-ционалистов угрожала взять штурмом здание, где бы-ла расположена его редакция, призывы Муссолини «Коружию» были встречены без энтузиазма. МаргаритаСарфатти, в то время художественный редактор газе-ты, поддержала его призыв к отчаянному сопротивле-нию, пусть и редакторскими ножницами вместо кинжа-лов. Однако другие были настроены менее решитель-но и явно успокоились, когда националисты отменилиштурм.

Спустя несколько недель Австрия объявила войну

Сербии. Началась Великая война. «Долой войну! – гре-мел Муссолини из редакции „Аванти!“, повторяя ло-зунги, использованные им против националистов Трен-та. – Долой оружие, да здравствует гуманизм!» Всту-пление в войну на стороне Австрии и Германии, парт-неров Италии по формально несуществующему Трой-ственному союзу, повлекло бы за собой революциюрабочих. Столь же гибельными были бы последствиявступления в войну на стороне Франции. Долг социа-листов состоял в том, чтобы бороться за проведениеИталией политики «строгого нейтралитета». Муссоли-ни предложил своим друзьям-социалистам провестиреферендум для подтверждения их согласия на такуюбескомпромиссную позицию, и его восторженные сто-ронники тотчас же дали ему положительный ответ. Ко-гда правительство объявило, что Италия фактическиостанется нейтральной, а синдикалисты заявили, чтоэто решение ошибочно и страна должна вступить ввойну, Муссолини обрушился на них, как на предате-лей, подрывающих единство рабочего класса.

Однако за фасадом резкого осуждения сторонни-ков вступления в войну у Муссолини созревали другиеидеи. В день убийства в Сараево он отдыхал в Катто-лике со своим коллегой-журналистом Мишелем Кам-пана, и когда они вместе возвращались в Милан, Мус-солини признался ему, что его все более разочаровы-вают коллеги-социалисты. «Я хочу руководить парти-

ей, – говорил он Кампана, – успешно проводить ее че-рез великие события, которые нас ожидают». Но он со-мневался, что партия проявит разум и последует заним. «Ситуация ясна, – продолжал он. – Центральныедержавы, атакуя Сербию, нападают таким образом наАнглию и Францию. Всеобщий конфликт неизбежен,и Франция станет его первой жертвой, если цивили-зованные страны не объединятся ради ее спасения.Поражение Франции явилось бы смертельным ударомдля свободы в Европе. Социалистическая партия недолжна оставаться в стороне от возможного вступле-ния в войну на стороне Франции, если последняя будетв нее втянута. Но смогут ли партийные лидеры понятьэти истины?»

Мишель Кампана напомнил Муссолини о его высту-плении на последнем съезде социалистов в Реджо-Эмилии, где он так убедительно высказывался противнационалистов и синдикалистов, которые поддержи-вали войну с Турцией в Ливии.

«Тогда ситуация была иной», – отпарировал Муссо-лини. Та война была агрессивная. Эта же война можетоказаться для Италии спасением. Она может решитьпроблему Трентино и Триеста и избавить их от господ-ства Австрии, той страны, которую ирредентист Чеза-ре Росси учил его считать врагом свободы и это можетпривести к революции. Помимо веры в то, что социа-листам следует воспользоваться войной, чтобы спро-

воцировать беспорядки и в итоге сокрушить буржуаз-ную систему, в голове у Муссолини вызревала еще од-на идея. К синдикалистам, которых возглавляли высту-пившие за войну Альчесте Де Амбрис и крайний на-ционалист Филиппо Корридони, прислушивались с яв-ным уважением и симпатией, и Муссолини опасался,что контроль над социалистическим движением перей-дет от него к ним. Некоторые из них цитировали афо-ризм Карла Маркса, что за войной обычно следует со-циальная революция, и это, несомненно, оказало напозицию Муссолини огромное влияние.

Об этом высказывании Карла Маркса, несомненно,шла речь и во время важной беседы, которую Муссо-лини имел в Милане с Филиппо Нальди, владельцемиздаваемой в Болонье газеты «Ресто дель Карлино»,первоначально выступавшей за выгодный для Австриии Германии нейтралитет Италии, а теперь пропаган-дировавшей вступление в войну на стороне Франции.Муссолини повторил Нальди то, что уже говорил Кам-пана, отметив неготовность своих коллег-социалистовподдержать вступление Италии в войну и невозмож-ность для себя активно выступать за такую политику,оставаясь редактором «Аванти!». На это Нальди посо-ветовал ему уйти со своего поста и начать издаватьсобственную газету. Финансировать ее будет Нальди.

И вот 26 октября Муссолини ушел с поста редакто-ра «Аванти!», а 14 ноября вышел в свет первый но-

мер газеты «Пополо д'Италия» (II Popolo d ' ltalia). Пообе стороны заглавия были помещены два афоризма,которые с полным основанием можно рассматриватькак крики новорожденного фашизма: «У кого есть же-лезо, есть и хлеб» – высказывание, заимствование уБланки, и слова Наполеона: «Революция – это идея,нашедшая штыки». На первой странице газеты публи-ковалась статья, подписанная ее редактором БенитоМуссолини и озаглавленная «Дерзость».

«Я обращаю свое первое слово к вам, – писал он, –к молодым людям, принадлежащим к поколению, кото-рому судьбою уготовано делать историю. Есть слово,пугающее и пленительное, которое в обычные време-на я никогда бы не произнес, но сейчас, руководству-ясь искренней верой, вынужден сделать это во все-услышание – „Война“.

Спустя десять дней на собрании социалистическойпартии в Милане под возгласы: «Предатель! Изменник!Убийца!» было предложено исключить Муссолини изпартии. Бледный и заметно нервничавший, он вышелна трибуну, чтобы ответить критикам. На нем был по-ношенный черный костюм, который он всегда надевал,и делегаты увидели, что его брюки были настолько ко-ротки, что едва доходили до щиколоток. Было замет-но, что он не брился ни в тот день, ни накануне. Когдаон подошел к трибуне, крики и насмешки усилились.Он стал говорить, но его никто не слышал. На сцену

полетели монеты, скомканная бумага, даже стулья, ко-гда он в свою очередь начал кричать на возмущенныхделегатов, не оправдываясь, а обвиняя их в мелкобур-жуазных настроениях, что для него всегда было выс-шим оскорблением. «Зря стараетесь, – кричал он. –Все равно вам придется вступить в войну… Вам неудастся от меня отделаться, потому что я социалист ивсегда им буду… Ваши голоса против меня ничего незначат». Эти слова он выкрикивал делегатам, будучиблизок к истерике, и некоторые из них потом говорили,что его глаза были полны слез. «Вы ненавидите ме-ня, – в отчаянии произносил он, высказывая, казалосьбы, парадоксальную, но отчасти верную мысль, кото-рую он без устали повторял впоследствии. – Вы нена-видите меня, потому что все еще любите!»

Но ничто не могло помочь ему. Как он сам признал,его судьба уже решена, и не было смысла пытатьсябыть услышанным людьми, которые были полны ре-шимости отвергнуть все, что он говорил. С небольшойгруппой своих сторонников он покинул Народный театри вернулся в редакцию «Пополо д'Италия».

Социалисты были возмущены до предела. Бывшиедрузья и почитатели чувствовали разочарование, гра-ничившее с ненавистью. С одним из них – Чиккотти –который ранее говорил, что Муссолини «по уму насто-ящий потомок Сократа», он дрался на дуэли. Другие,включая Анжелику Балабанову, считали его самым ко-

варным предателем социализма. Они обвиняли его нетолько в измене социализму, но и в том, что за это онполучил деньги от находящегося в Милане Француз-ского института 4 . Однако к началу 1915 года благодарятакой резкой перемене взглядов он приобрел большесторонников, чем противников. Он перетянул на своюсторону большинство, состоявшее из тех, кто поддер-жал его заявления о необходимости в конечном сче-те руководствоваться прежде всего интересами своейстраны, и о немецких социалистах, поддержавших кай-зера и способствовавших краху Интернационала, чтопоставило под угрозу свободу. Он также добился под-держки синдикалистов в лице Корридони, анархистовв лице Либеро Танкреди, ирредентистов в лице Чеза-ре Баттисти и даже правого социалиста Биссолати, ис-ключению которого из партии он содействовал посленападения на Триполи. Позицию Муссолини одобрялипатриотически настроенные рабочие, националисты,тысячи молодых людей, для которых война по-прежне-му представлялась полным драматизма приключени-ем, многие интеллектуалы и писатели, как, например,Габриэле д'Аннунцио, считавший, что участие Италии

4 Хотя деньги, переданные Филиппе Нальди для начала издания «По-поло д'Италия», видимо, поступали не из французских источников, естьоснования утверждать, что когда в 1915 году газета стала испытыватьфинансовые затруднения, Муссолини получил взнос «от французских то-варищей, чтобы помочь кампании за вступление в ВОЙНУ».

в войне поможет ей добиться окончательного объеди-нения, установить законный суверенитет над Адриати-кой и поднять ее авторитет в Европе.

Поощряемый все возрастающими успехами, отстав-кой Джолитти и назначением на пост премьера оппор-туниста Антонио Саландры, что способствовало реа-лизации его планов, Муссолини стал все более шум-но требовать войны, становясь все непримиримее.Он дрался на дуэли с реформистски настроеннымсоциалистом Клаудио Тревесом, бывшим редактором«Аванти!», был арестован после вышедшего из-подконтроля в Риме митинга сторонников вступления ввойну, сражался с полицейскими, разогнавшими одиниз митингов с его участием в Милане. Наконец, 24мая 1915 года, к удовлетворению короля, ирреденти-стов, футуристов, масонов, а также Муссолини, Ита-лия вступила в войну. Однако сторонники войны, при-ветствовавшие ее объявление с таким шумным энту-зиазмом, не выражали мнения страны в целом, и позд-нее Муссолини с удовольствием отмечал, что они на-глядно продемонстрировали, как активное меньшин-ство может навязывать свою точку зрения массам. Этобыл урок, которого он не забыл.

«Начиная с сегодняшнего дня, – торжествующе пи-сал он в „Пополо д'Италия“, – все мы итальянцы и толь-ко итальянцы. Теперь, когда сталь должна находить насталь, наши сердца издают единый возглас – да здрав-

ствует Италия!»Семена фашизма были посеяны.

Глава третья

СТАНОВЛЕНИЕ ФАШИСТААвгуст 1915 года –октябрь 1922 года

Что касается меня, то я предпочту

пятьдесят тысяч ружей пяти миллионамголосов.

1

Муссолини был хорошим солдатом. Он не пошел до-бровольцем, как большинство его сторонников, и ждалдо августа, когда его зачислили во II полк берсалье-ров. Однако он отверг предложение командира полкавести в полковом штабе дневник боевых действий иуже через несколько недель оказался на передовой. В1905-1906 годах по возвращении из Швейцарии он ужепрошел 19-месячную военную подготовку и за это вре-мя доказал, что, несмотря на репутацию бунтаря, мо-жет быть дисциплинированным солдатом. Тогда, как исейчас, он проявил стремление понравиться началь-ству и продемонстрировать энтузиазм и способность купорному труду. Решив во что бы то ни стало не отста-

вать от других, он безропотно выполнял долг, без осо-бого героизма, но с необходимым рвением, и в офи-циальном рапорте был назван примерным солдатом,проявившим дух истинного берсальера. Он получилповышение и стал капралом. В письмах домой он пи-сал в основном об опасностях и трудностях пехотнойслужбы на передовой, о том, что целыми неделями на-ходится под обстрелом, о ситуациях, когда его жизньподвергалась опасности. Он приехал в отпуск домойпрямо из окопов у реки Изонцо, сильно уставший и обо-рванный, причем его шинель была застегнута не на пу-говицы, а держалась с помощью кусков проволоки 5 .

Однажды в феврале 1917 года во время демонстра-ции нового миномета раздался сильнейший взрыв, истоявшие рядом с ним пять человек были убиты, а ввоздух взлетели исковерканные куски металла от бом-бы и разорвавшегося минометного ствола. Его само-го с силой швырнуло на землю, и он был доставлен

5 Анжелика Балабанова – не будучи беспристрастной – говорила, чтоМуссолини не только «позер», но и трус, подверженный истерии и ипо-хондрии. Это суждение не подтверждается свидетельствами ее совре-менников, даже теми авторами-антифашистами, которые в то время, каки она сама, знали Муссолини и имели все основания клеймить его какпредателя их идеалов. Один человек, которого я встретил в Милане в1945 году и который говорил, что служил в должности капрала вместе сМуссолини в полку берсальеров, отмечал, что он «постоянно рисовалсяи слишком много говорил, он был хорошим парнем. Все мы любили его.Насколько мне известно, он не очень часто бывал под огнем, но когдатакое случалось, говорят, он вел себя достойно».

в перевязочный пункт без сознания, а в его тело впи-лось более сорока минометных осколков. Когда госпи-таль в Ронки, куда он был отправлен, был сильно по-врежден в результате бомбардировки, и пришлось эва-куировать большинство раненых, его оставили там, таккак он был слишком плох, чтобы его перевозить.

Спустя несколько недель, когда ему стало лучше ион вернулся в Милан, Маргарита Сарфатти пришла на-вестить его. «Я никогда не забуду этот визит, – писалаона. – Он был настолько изможден, что едва мог гово-рить. На его бледном лице появилась улыбка, когда онувидел нас, глаза его ввалились. Он почти не мог дви-гать губами, было ясно, что он ужасно страдал. Кто-тоиз нас спросил, не хочет ли он почитать какую-нибудькнигу. Он ответил отказом. „Я читаю только это, потомучто оно знакомо мне. Не могу читать ничего нового“. Ион указал на томик стихов Кардуччи».

Разумеется, Муссолини не был бы сам собой, не ис-пользуй он те преимущества, которые давало ему по-ложение раненого солдата. «Я горжусь тем, – писал онс характерным самолюбованием, как только оправил-ся и смог владеть ручкой, – что, выполняя свой опас-ный долг, окрасил в красный цвет своей кровью дорогув Триест». «Я испытывал ужасную боль, – отмечал онв автобиографии. – Все операции были сделаны мнепрактически без анестезии. За один месяц я перенесдвадцать семь операций: все, за исключением двух,

прошли без анестезии».Отдавая себе отчет в том что делает, он вернулся в

редакцию «Пополо д'Италия» на костылях, которымион пользовался еще долго после того, как надобностьв них отпала. Как ветеран войны он считал себя вправекритиковать социалистов, клерикальных пацифистов инейтралов, которым он вменял в вину ответственностьза катастрофу при Капоретто, с большим правом, чемон мог бы позволить себе, будучи гражданским журна-листом. И как один из тех, кого он постоянно называл«оставшимися в живых», он начал выступать за уча-стие бывших солдат в правительстве новой Италии,правительстве, которое должно быть сильным и бес-компромиссным. Еще в феврале 1918 года он ратовалза появление диктатора, «человека жестокого и энер-гичного, способного вычистить все». Спустя три меся-ца в широко разрекламированном выступлении в Бо-лонье он намекнул, что сам мог бы претендовать наэту роль.

Все эти призывы были главным образом обращенык тем, кто участвовал в войне, и именно среди них онинашли своих самых ярых сторонников. Предъявляе-мые Муссолини притязания на Фьюме и Далмацию вдополнение к тем регионам – Трентино и Венеция-Джу-лия, которые в конечном счете отошли к Италии поСен-Жерменскому мирному договору – были с энту-зиазмом одобрены теми, кто воевал на Карсо, одно-

временно его выпады против Русской революции и ле-нинского тоталитаризма были с удовлетворением вос-приняты теми, кто ассоциировал большевиков с дис-кредитированной Итальянской социалистической пар-тией. Он более не желал даже именовать себя соци-алистом. По его словам, партия не только выступалапротив войны, но и противилась победе и была готоваотказаться от ее плодов, а своей пропагандой принци-пов международного большевизма она потеряла пра-во считаться борцом за права рабочего класса Италии.Понимая, что его взгляды не возобладают до тех пор,пока он не ослабит связи, которые традиционно свя-зывали рабочих с социалистической партией, он ста-рался показать своими статьями и выступлениями, чтоименно он является их другом и заступником. Он клял-ся, что, не являясь более социалистом, продолжаеттвердо занимать антибуржуазные и антикапиталисти-ческие позиции.

Но хотя уже не могло быть сомнений относительнотого, против чего выступает Муссолини, в 1919 году бы-ло по-прежнему непонятно, к чему же он стремится.И 23 марта, когда по его настоянию в одном из поме-щений миланской Ассоциации торговцев и лавочниковна Пьяцца Сан-Сеполко в поисках новой силы полити-ческой жизни собрались несколько десятков человек,сомнения относительно того, каковы же его намере-ния, еще не были развеяны. В его последователях чи-

слился странный конгломерат разочарованных соци-алистов, синдикалистов, республиканцев, анархистов,не поддающихся классификации бунтарей и мятеж-ных солдат, многие из которых принадлежали к «Ар-дити» («Отважным») – непокорным «коммандос» ита-льянской армии, некоторые из которых разыскивалисьполицией 6 . Они оформились в боевую группу, которуюМуссолини называл «союзом борьбы», связанную во-едино так же тесно, как «фасции» ликторов – символвласти в Древнем Риме.

Но помимо откровенных заявлений, разжигавшихнационалистические чувства, миланский «союз» малочто мог предложить безразличной и скептически на-строенной общественности, которая сомневалась в от-кровенности, не говоря уже о политической реализуе-мости программы, которая предусматривала 80%-ныйналог на военные прибыли, высокий налог на капитал,конфискацию принадлежащей Церкви собственности,аннексию Далмации, ликвидацию биржи и передачууправления промышленностью в руки рабочих. На про-тяжении 1919 года новое движение получило незна-

6 Количество людей, принявших участие в этой встрече, неизвестно.Видимо, их было менее двухсот. Муссолини, который стремился подчерк-нуть большое значение преданного делу меньшинства, впоследствии от-мечал, что под программой стояло сорок пять подписей. Однако послетриумфа фашизма сотни людей стали называть себя «сансеполкристы»по имени места, где проходила встреча, и утверждали, что они в ней уча-ствовали. Их считали «элитой» фашизма.

чительную поддержку. К нему присоединились лишьнекоторые бывшие солдаты, еще несколько разоча-рованных социалистов и озлобленных молодых син-дикалистов, консервативно настроенные монархистыи бывшие офицеры, как, например Чезаре Мария деВекки и генерал Эмилио де Боно. Неудачи во многомобъяснялись неоднородностью движения, разногласи-ями между Муссолини, который, как говорит Денис МакСмит, «вообразил себя итальянским Лениным», и кон-сервативными элементами, считавшими его идеи о за-хвате промышленных предприятий более большевист-скими, чем сами большевики. Когда на выборах в октя-бре 1919 года фашисты выставили своих кандидатов впалату депутатов, они набрали всего 4000 голосов. Ихпротивники – социалисты получили в сорок раз боль-ше: в палату депутатов были избраны сто депутатовот христианских демократов. Муссолини – политиче-ский труп, восторженно писала «Аванти!». Его гроб но-сили взад и вперед по улицам Милана, обставленныйсвечами и в окружении демонстрантов, которые служи-ли панихиду. На Пьяцца-дель-Дуомо сожгли его чуче-ло. Через несколько дней после тяжелого поражения вредакцию его газеты прибыла полиция. Озабоченныйтвердой поддержкой со стороны Муссолини полныхдраматизма, дерзновенных действий д'Аннунцио в во-просе об оккупации Фьюме во имя интересов Италии,премьер Франческо Нитти приказал арестовать Муссо-

лини по обвинению в «вооруженном заговоре противгосударства». Обвинение, видимо, было обосновано.Неуютные помещения редакции «Пополо д' Италия»походили на арсенал 7 . Шкафы и ящики были запол-нены бомбами и взрывчаткой. Бомбы были запрятаныв комнате Муссолини даже в печь, книжный шкаф и ввыдвижные ящики его письменного стола, на столе насамом верху лежал его револьвер и стилет, а за нимистоял флаг «Ардити» с вышитым черепом. Однако не-смотря на наличие таких атрибутов насилия, Муссоли-ни вскоре был освобожден. Советники убедили Нитти,что фашизм – мертворожденное дитя и что нет смысладелать мученика из его лидера – «пережитка прошло-го, человека, потерпевшего крах». Однако к началу ию-ня следующего года такая характеристика с большимоснованием могла относиться к самому Нитти. Его не-способность противостоять революционным забастов-кам и беспорядкам и решить проблему Адриатики, атакже слабость в борьбе с социалистами и коммуни-стами во многом способствовали росту влияния и мо-щи фашизма.

6 июня 1920 года Нитти в третий раз за три меся-ца ушел в отставку, и пост премьера занял Джованни

7 Муссолини сохранил на всю жизнь склонность к показному выставле-нию оружия. В течение многих лет после прихода к власти он выставлялна столе в приемной у своего кабинета в Палаццо-Венеция футляр, в ко-тором хранились пистолеты для дуэли и две сабли.

Джолитти. Но даже умелый и расчетливый Джолиттине более преуспел в контроле над тем, что стали назы-вать растущей угрозой безопасности страны со сторо-ны большевизма. Его попытки удовлетворить как пра-вых, так и левых, не удовлетворяли ни тех ни других, икогда в сентябре он позволил социалистам возглавитьзахват рабочими фабрик, то почти полностью лишилсяподдержки среднего класса, который расценил его не-желание принять действенные меры как дальнейшеепроявление терпимости по отношению к беззаконию.

Дело заключалось в том, что правительство, не опи-равшееся на реальное большинство в уже дискреди-тированном парламенте, не могло более контролиро-вать положение в стране. Инфляция еще более возро-сла благодаря субсидиям, которые не облегчили тяготобнищавшей страны, оказавшейся в долгу на милли-арды лир из-за неожиданного прекращения экономи-ческой помощи со стороны союзников. Одновременноувеличилось число безработных за счет демобилиза-ции тысяч солдат и обострилась проблема преступно-сти в связи с существованием не менее ста пятидеся-ти тысяч лиц, дезертировавших из армии и привыкшихжить нетрудовыми доходами.

Муссолини и фашисты быстро оценили открывши-еся перед ними возможности. Фашисты больше все-го любили с гордостью повторять, что пришли к вла-сти после упорной борьбы с коммунизмом, искажая ис-

тину, заключавшуюся в том, что фашизм черпал си-лу из слабости социализма. Признавая, что на выбо-рах 1919 года фашисты потерпели поражение из-за то-го, что не смогли лишить социалистов традиционнойподдержки рабочего класса, Муссолини с характернымдля него оппортунизмом отбросил ленинские идеи ивзял на вооружение язык и лозунги, ставшие основойфашистских действий.

Когда участились и стали мощнее забастовки и вы-ступления против дороговизны, когда по всей Италиипоезда, казармы, банки, общественные здания сталиподвергаться нападениям со стороны толпы, когда наместах провозглашались Советы и многие регионы це-ликом переходили в руки коммунистов, в условиях,когда ни социалисты, во главе с неумелым руковод-ством, ни христианские демократы не смогли вырабо-тать общей политики, альтернативной фашизму – фа-шисты стали выдавать себя за единственных спаси-телей страны, единственную силу способную остано-вить и задушить большевизм. Утверждая, что на на-силие следует отвечать еще большим насилием, фа-шистские отряды, вооруженные ножами и дубинкамиили револьверами и ружьями, оставшимися со временвойны, нападали на коммунистов и сочувствующих имс такой жестокостью и постоянством, что вскоре воз-никла обстановка, напоминающая гражданскую войну.Впоследствии подсчитали, что между октябрем 1920

года и походом на Рим погибли три тысячи антифаши-стов и триста фашистов. Фашистская статистика пере-ставила эти цифры, но общее число погибших, види-мо, соответствует действительности.

Одетые в черные рубашки, которые трудящиесяМарке и Эмилии выбрали в свое время в качестве фор-мы анархистов, с флагами «Ардити» в руках, фаши-сты («сквадристы») шли в атаку, распевая патриотиче-ские песни и выкрикивая лозунги легионеров. Состо-явшие большей частью из людей, прошедших войну,из молодежи, считавшей, что она уже может участво-вать в борьбе, из людей старшего возраста, движи-мых тем мистическим патриотизмом, который собралмножество добровольцев из всей Италии, чтобы по-служить д'Аннунцио во Фьюме наперекор европейскимправительствам, из преступных авантюристов, кото-рых также привлекал д'Аннунцио, – эти отряды поль-зовались поддержкой и вызывали восхищение тысячитальянцев, готовых простить им их методы, полагая,что лишь терроризируя противников, заставляя их при-ветствовать фашистский флаг, как это делал ИталоБальбо в Ферраре, вливая в них касторку и даже уби-вая, можно искоренить заразу, распространяемую ме-ждународным большевизмом. Ибо социалисты, мно-гих из которых невозможно было отличить от коммуни-стов, также являлись террористами и убийцами, и бы-ло бы глупо проявлять сострадание по отношению к

тем, кто сам проявляет жестокость. К примеру, когдав ноябре 1920 года в Болонье были спровоцированывыступления против городского совета, находившего-ся под влиянием коммунистов, именно фашисты ру-ководили демонстрациями, организовывали сопроти-вление и пользовались предоставившейся возможно-стью показать, что находятся в состоянии борьбы с ти-ранией на стороне свободы. В Болонье и других горо-дах им, несомненно, помогла позиция, занятая прави-тельством. Ни Джолитти, ни другие либеральные пра-вительства, пришедшие ему на смену, не использова-ли против них армию, карабинеров или специальныеподразделения.

Итак, вирусу фашизма было позволено распростра-няться. Даже некоторые профсоюзы, разочарован-ные вмешательством коммунистов и невыполненны-ми обещаниями, перешли к поддержке фашизма, а не-сколько из них, как и многие городские советы, былисилой захвачены фашистами.

Несмотря на все это, многие либералы и католики,а также большая часть наиболее влиятельных газетстраны придерживались мнения, что какими бы недо-стойными ни казались деяния фашистских «сквадри-стов» в глазах всех противников насилия, они, бес-спорно, действуют более эффективно во имя спасе-ния страны от хаоса, чем Нитти или Джолитти илилюбой из их сторонников. Были, разумеется, и такие,

кто поддержал фашизм из корыстных убеждений –промышленники и торговцы оружием, которые пони-мали, что их заводы и капиталы находятся под угро-зой, и надеялись, как сам Джолитти, использовать фа-шизм для разгрома социализма; землевладельцы, ко-торые рассчитывали, что фашисты защитят их соб-ственность; крестьяне, надеявшиеся забрать землю уфермеров-социалистов; озлобленные солдаты, кото-рым не терпелось свести счеты с теми, кто не пошел нафронт, и которые пытались пожать плоды социальнойреволюции, вызванной войной; конформисты, рассчи-тывавшие, что возникающее фашистское государствообеспечит их положением, деньгами и властью, кото-рых иным путем они не рассчитывали добиться.

Однако к движению примкнули и многие интеллиген-ты, идеализировавшие фашизм. Например, его под-держал Пуччини, а Тосканини стал даже в 1919 годукандидатом от фашистов. Бенедетто Кроче полагал,что пришедший к власти фашизм будет лучше суще-ствующей анархии и верил, как и Джолитти, что партиюможно перевести на путь конституционализма. Многиекатолики также поддержали движение, так как виделив нем единственно твердую гарантию против атеизмакоммунистов.

Итак, к концу 1920 года фашизму удалось заручить-ся широкой политической поддержкой, вербуя сторон-ников из самых разных источников. На выборах в мае

1921 года, выступая в антисоциалистическом союзевместе с Джолитти, чего либералы так и не смогли про-стить престарелому премьеру, фашисты провели в па-лату депутатов тридцать пять человек, среди которыхбыл и Муссолини. Теперь он полностью использовалпредставившиеся ему возможности. В непредсказуе-мой и хаотической итальянской жизни он начал груп-пировать вокруг себя, как это делал Ленин и русскиебольшевики, группу преданных революционеров, гото-вых захватить власть от имени рабочих, независимо оттого, поддерживали их рабочие или нет. И именно онвозглавит их. Он видел, что перед войной влияние со-циалистов упало и покинул партию, так как понимал,что он не в состоянии привести ее к власти; но он могпривести к власти фашизм, а власть, как всегда, возбу-ждала его. «Я обуян этой дикой страстью, – без стесне-ния признавался он многие годы спустя. – Она погло-щает все мое существо, Я хочу наложить отпечаток наэпоху своей волей, как лев своими когтями! Вот такойотпечаток!» При этих словах он грубо разодрал обшив-ку стула во всю длину. Он сделает все, чтобы выпол-нить свои замыслы, заявлял он. Цель всегда оправды-вает средства. Например, фашистская политика «сква-дризма» явилась преднамеренной попыткой вызватьброжение и разочарование. Выдавая себя за патриоти-чески настроенных противников большевиков, «сква-дристам» удалось спровоцировать и усилить анархию,

что заставило народ согласиться с навязанным ему ав-торитарным режимом.

После выборов в мае 1921 года, через два годапосле того, как он оказался в роли дискредитирован-ного, лишившегося поддержки революционера, редак-тор миланской газеты Муссолини в тридцать семь летстал общенациональной фигурой, лидером политиче-ской партии, численность и влияние которой возраста-ли из месяца в месяц. То, что он продолжал оставатьсяв руководстве движения, было самым удивительнымпроявлением его политического дарования, так как фа-шисты, несмотря на их милитаристские тенденции ипрокламированное единство, фактически представля-ли собой весьма разнородную группу. Муссолини по-стоянно приходилось уточнять предыдущие деклара-ции, изменять курс, который ранее объявлялся неиз-менным, даже противоречить самому себе в попыткахконтролировать самых нетерпеливых «сквадристов»,одновременно подавая себя в выступлениях и статьях,публиковавшихся в его газете, как пламенного револю-ционера из Романьи.

Чтобы укрепить опору фашистов, он ссылался, вчастности, на огромную роль, которую савойская дина-стия играла и будет играть в истории страны, хотя не-задолго до этого он часто говорил о «республиканскихтенденциях фашизма». В стремлении добиться под-держки Джолитти на включение фашистских кандида-

тов в его список, он был готов поддержать Рапалльскийдоговор, который не удовлетворил притязаний Италиина Далмацию. Желая заручиться поддержкой промы-шленников и производителей, финансовая помощь ко-торых была ему крайне необходима, он заявил в од-ном из своих резких выступлений в палате депутатов,что следовало бы покончить «с дальнейшими попыт-ками захвата предприятий», хотя подобные акции онподдерживал всего за полтора года до этого.

И тем не менее в августе 1921 года он сделал боль-шой шаг в противоположном направлении, подписавакт примирения с социалистами и заявив, что «сме-хотворно говорить о том, что итальянский рабочийкласс движется к большевизму»; он пообещал защи-щать данный пакт изо всех сил. «Если фашизм не пой-дет за мной в сотрудничестве с социалистами, – до-бавил он, – тогда никто не заставит меня идти за фа-шизмом». Но спустя три месяца, когда стало ясно, чтофашизм не готов идти за ним, а фашистские союзыне пожелали прислушаться к его предостережению отом, что власть ускользает у них из рук и необходимозакрепить успехи фашистов с помощью парламентско-го компромисса, пакт был отвергнут. И все это время,постоянно подчеркивая на совещаниях фашистов, чтонеобходим и неизбежен государственный переворот,который покончит с парламентом и либеральным го-сударством, он столь же настойчиво сдерживал своих

более нетерпеливых коллег Итало Бальбо, Дино Гран-ди и Роберто Фариначчи от практического осуществле-ния этих идей. В отличие от них он не был столь уверенв том, что фашизм достаточно силен и можно навер-няка рассчитывать на успех, и активнее, чем они, стре-мился к тому, чтобы фашисты достигли власти при одо-брении народа. Многие фашистские депутаты прошлив палату с помощью дубинок их сторонников, и коли-чество смертей в день голосования встревожило его.«Беда Муссолини заключается в том, – заявил один изего исключительно жестоких приспешников, – что онжелает всеобщего благословения и меняет свою пози-цию по десять раз в день, чтобы получить его».

В августе 1922 года после многих месяцев коле-баний и сомнений Муссолини счел, что настало еговремя. На тот месяц к возмущению отчаявшейся об-щественности была назначена всеобщая забастовка.Муссолини заявил, что если забастовку не предотвра-тит правительство, это сделают фашисты. Ему вновьпредставилась возможность прибегнуть к насилию воимя закона и порядка. В Анконе, Легорне и Генуе «сква-дристы» атаковали принадлежавшие социалистиче-ской партии здания и сожгли их дотла. В Милане онивывели из строя типографское оборудование «Аван-ти!».

Спустя два месяца на партийном съезде в Неапо-ле Муссолини, находясь под явным впечатлением ре-

шимости 40 000 фашистов, говорил и угрожал большеобычного. «Мы имеем в виду, – заявил он, – влить в ли-беральное государство, выполнившее свои функции…все силы нового поколения, проявившиеся в результа-те войны и победы… Либо правительство будет предо-ставлено в наше распоряжение, либо мы получим его,пройдя маршем на Рим».

«Рим! Рим», – закричали клакеры. «Рим! Рим!», –вторили им тысячи голосов.

2

Поход на Рим уже обсуждался Муссолини и четырь-мя ведущими фашистами, которых позднее стали на-зывать «квадрумвирами». Это были Итало Бальбо,исключительно красивый 26-летний лидер «сквадри-стов»; генерал Эмилио де Боно, в прошлом – командирIX корпуса итальянской армии; Чезаре Мария де Век-ки, депутат от партии фашистов; Микеле Бьянки, гене-ральный секретарь партии. Бальбо позднее высказалмнение, что именно он с Бьянки выступил с идеей по-хода на Рим, а Муссолини занял столь осторожную по-зицию, что пришлось сказать ему, что марш на Рим со-стоится, хочет он этого или нет. Версия Муссолини рас-ходится с приведенной, но нет сомнения, что незави-симо от того, были его колебания искренними или нет,они, несомненно, позволили ему поддерживать кон-

такт со всеми своими противниками, каждый из кото-рых до последнего момента надеялся на то, что да-же в такое время он предпочтет сотрудничество с ни-ми вместо того, чтобы возглавлять чисто фашистскуюреволюцию. Во всяком случае ясно, что вернувшись воктябре с неапольского съезда, он был убежден, чтонастало время действий и что правительство ЛуиджиФакти, пришедшее на смену кабинета Иваноэ Бономи(который ранее сменил кабинет Джолитти), не способ-но и не готово противостоять решительным действиям.27 октября в нескольких городах Италии произошлифашистские мятежи, и «квадрумвиры» призвали Фак-ти уйти в отставку. На следующее утро четырьмя ко-лоннами начался марш на Рим. Вынужденное наконецдействовать, правительство объявило о желании вве-сти военное положение, однако король, опасавшийся,что это приведет к гражданской войне и почти уже го-товый смириться с фашистским правительством, отка-зался подписать декрет и тем самым лишил кабинетвласти. В условиях отчаянного положения, сложивше-гося в связи с приближением фашистских колонн к сто-лице, отдельным лидерам фашистской партии былопредложено занять места в новом коалиционном пра-вительстве правых под руководством Антонио Салан-дры. Гранди и де Векки советовали Муссолини принятьэто предложение. Однако он отказался. Он рассчиты-вал теперь на всю полноту власти и не был склонен к

компромиссу, хотя его и преследовал страх, что, воз-можно, он зашел слишком далеко.

Он по-прежнему находился в Милане. Его офис былокружен армейскими частями и полицией, и он продол-жал выглядывать из окна и постоянно осведомлятьсяо новостях по телефону. Он делал огромные усилия,чтобы казаться спокойным и уравновешенным, однакоего возбуждение походило на истерию. Когда танковыйдивизион двинулся по улицам в направлении «Попо-ло д'Италия», он выбежал из здания с винтовкой в ру-ках, выкрикивая что-то несвязное, и чуть было не былподстрелен своим же сторонником, который был воз-бужден еще более него. Фактически маршу фашистовне было оказано никакого сопротивления. Армия и по-лиция были готовы оставаться в стороне и не вмеши-ваться в ход событий.

Наконец из Рима раздался телефонный звонок: еговызывали к королю на консультацию. «Подтвердитеприглашение письменно», – коротко сказал он. Само-обладание возвращалось к нему. Вскоре пришла теле-грамма: «Очень срочно. Прочитать немедленно. Мус-солини – Милан. Его Величество Король просит Вас не-замедлительно прибыть в Рим, так как он желает пред-ложить Вам взять на себя ответственность сформиро-вать Кабинет. С уважением. Генерал Читтадини».

В тот же вечер он выехал в Рим поездом. Видимо,для того, чтобы его черная рубашка казалась более ре-

спектабельной, к радости одного журналиста он наделеще котелок и гетры. Когда Муссолини представилсякоролю, то извинился за свое необычное одеяние. «Из-вините меня, пожалуйста, за внешний вид, – сказал они тщеславно добавил: – Я прямо с поля боя».

Глава четвертая

ЛИДЕР ПРАВИТЕЛЬСТВА28 октября 1922 года– 13 июня 1924 года

Толпа любит сильных людей. Толпа

подобна женщине…Все зависит от умения искусно

манипулировать ею.

«Я мог бы превратить этот серый зал, – напомнилМуссолини палате депутатов в первом же своем вы-ступлении, после того как он принял предложение ко-роля о сформировании правительства, – в вооружен-ный лагерь чернорубашечников, бивак для трупов. Ямог бы заколотить гвоздями двери парламента».

Хотя фашистские сторонники Муссолини, большин-ство из которых не дошли до Рима 40 миль, могли быбыть легко рассеяны столичными войсками, если быкороль согласился их использовать, это хвастовствобыло небезосновательно. Однако добившись властис помощью угрозы применения силы, он стал осуще-ствлять ее с осторожностью. На следующий день по-сле встречи с королем Виктором Эммануилом он от-дал приказ привезти в город на специальных поездах

25 000 «сквадристов», по-прежнему стоявших лагеремблиз Рима, чтобы они прошли маршем мимо Квирина-ла и затем мирно разошлись по домам. Он сурово на-казал тех, кто был виновен в насилии, делая все, чтобыпродемонстрировать, что он не только лидер фашиз-ма, но и глава правительства Италии. В его кабинет,который он сформировал в течение семи часов, бы-ли включены представители основных политическихгруппировок, за исключением антинационалистов: ми-нистерские портфели получили социал-демократы, ка-толики и либералы. Лишь четверо фашистов вошли вправительство.

Однако не приходилось сомневаться в том, что онприбыл в Рим не для того, чтобы возглавлять коали-цию, а с целью установить режим личной власти с по-мощью своей партии. Он оставил за собой посты ми-нистра иностранных дел и министра внутренних дели потребовал от палаты депутатов предоставить емуполноту власти сроком на один год, чтобы провести вжизнь то, что он считал глубокими реформами. Он по-лучил эти полномочия большинством в 275 против 90голосов.

Он приступил к работе с энергией и решимостью, ко-торые не могли не восхищать даже его самых суровыхкритиков. Он поднимался с постели рано утром, выпол-няя комплекс усиленных упражнений, пока его волоса-тая, напоминавшая по форме ствол орудия грудь не

покрывалась потом, затем завтракал фруктами и мо-локом и быстро отправлялся к себе в офис, где начи-нал работать в восемь часов, успев до этого прочитатьитальянские и иностранные газеты, которые всегда ва-лялись в беспорядке в его комнатах. Он ел мало, таккак у него уже образовалась язва, которая все большебеспокоила его – до самого конца жизни; и он частоничего не ел во время второго завтрака и в обед, раз-ве что спагетти с хлебом из отрубей, свежие овощи ифрукты, предпочитая шпинат и темный виноград. Онлюбил молоко и соки, но из-за язвы пил мало вина ипосле войны бросил курить. Когда-то он был большимгурманом, но теперь ел быстро и без всякого интере-са, гордясь своим спартанским меню и строгим воздер-жанием на правительственных банкетах, осуждая чре-воугодников и любителей выпить за их пристрастия.По его словам, он не позволял себе никаких удоволь-ствий, ничего кроме работы. В то время это в основномтак и было. Он занимался фехтованием и боксом, пла-вал и играл в теннис. Но те, кто его обучал или играл сним, считали, что он делал это не потому, что получалот этого удовольствие, а потому, что страстно желалсохранить физическую форму и иметь крепкое, силь-ное тело 8 .

8 Его пугали физические недостатки, и он не мог симпатизировать боль-ным, так как болезни смущали его. Однажды он встретился с князем Тор-лония, который пожаловался, что у него развился фурункул. «Раньше у

Однако он все толстел. Его пальцы стали пухлымии дряблыми, кожа на его массивной челюсти начина-ла провисать, если он забывал хорошенько ее промас-сировать. Он выглядел старше своих тридцати девя-ти лет, так как под его черными сверкающими глазамиобразовались мешки, со лба он стал совсем лысым, аволосы на затылке начали седеть.

Но он был неутомим. Беспокойный, нетерпеливый,наэлектризованный и нервный, он, казалось, не зналусталости и никогда не расслаблялся. Будучи по-преж-нему исключительно сексуальным, он силой овладе-вал разными женщинами, приходившими в его номер,который он снимал в гостинице, а позднее у себя наквартире, расположенной на верхнем этаже «палац-цо» на улице Разелла, демонстрируя при этом неисто-вую страсть, которая всегда возбуждала, а часто и пу-гала. Проявляя по отношению к ним такое же нетерпе-ние, как по отношению к своим менее удачливым ми-нистрам, он упивался ими, как может упиваться толь-ко своими рабынями одержавший победу военачаль-ник и, видимо, наслаждался самим процессом, неза-висимо от партнерш. Вкус его отличался исключитель-ным разнообразием. В молодые годы он предпочиталинтеллектуальных женщин, проявляя особый интереск учительницам. Но теперь ему нравились все женщи-

меня был друг, страдавший этим, – резко заметил Муссолини. – Он ско-ропостижно скончался».

ны без разбору, лишь бы они были не слишком худы-ми. Единственное его условие заключалось в том, чтоони должны были источать сильный запах, либо ду-хов, если их тела не имели естественного запаха, ли-бо, предпочтительно, пота. Он не возражал, если онибыли не очень чистыми и часто обрызгивали свое телоодеколоном вместо того, чтобы мыться. Будучи полно-стью раскрепощенным и абсолютно эгоистичным, онне очень думал об удобствах и удовольствии своихпартнерш, часто предпочитая кровати пол, не снимаяс себя ни брюк, ни ботинок. Абсолютно неконтролиру-емый процесс обычно продолжался не более двух ми-нут. Женщины – незамужние журналистки и жены фа-шистов, графини и служанки, актрисы и иностранки,которыми Муссолини в те времена и позднее силойовладевал подобным образом, рассказывали впослед-ствии о своих испытаниях без сожаления, а зачастуюи с гордостью. Одна из них, которую поначалу особен-но раздражала его привычка тискать ради эксперимен-та ей груди прежде чем забраться на нее, снова при-шла к нему, так как не могла «отказать такому большо-му человеку». Других, менее интересовавшихся важ-ностью его персоны, больше восхищало беззаветноесладострастие его любовных утех, особенно когда егогрубость и дикие проклятья, срывавшиеся у него с уст вмомент достижения кульминации, уступали место неж-ным излияниям, хотя кратковременным и банальным,

когда он чувствовал себя удовлетворенным. Ибо Мус-солини, как считали многие из этих женщин, был спосо-бен быть не только жестоким, но и нежным, ласковыми даже сентиментальным. Одна из них рассказывала оего привычке брать скрипку и играть для нее после по-лового акта. Все женщины соглашались с тем, что, не-смотря на его примитивный эгоизм, лишь изредка пре-рываемый вспышками нежности, было нечто привле-кательное в грубости Муссолини, в его отказе следо-вать общепринятым нормам поведения.

Он привнес подобную неординарность и в сферу об-щественной жизни. Когда он был в Милане, то не имелпривычки ежедневно бриться; так же он поступал и вэти дни первого месяца своего пребывания в Риме, идело дошло до того, что он пришел небритым в рези-денцию короля на прием в честь королевской четы Ис-пании. Одежда, которую он надевал по таким случа-ям, часто поражала взор. Его рубашки не всегда быличистыми, ботинки редко блестели. Но их трудно былорассмотреть, так как он имел обыкновение носить га-маши вплоть до самых щиколоток, что давным-давновышло из моды. Но он не интересовался модой, да ине имел о ней никакого представления и не понимал,почему нельзя носить гамаши с вечерним костюмом,если они хорошо согревают ноги. Точно так же до негоне доходило, почему нельзя носить черный галстук сфраком, и он носил. Он не хотел утруждать себя завя-

зыванием шнурков и пользовался эластичными шнур-ками с искусственным бантиком. Он купил легкий ко-стюм, который носил на работе. Брюки в полоску и уко-роченный черный пиджак нравились ему, но костюм нешел ему, и, кроме того, имел то неудобство, что егохозяину приходилось двигать шеей в тугом воротни-ке и то и дело подтягивать внутрь пиджака рукава на-крахмаленной рубашки. Когда Рашель приехала в Рим,он был одет несколько лучше обычного. Поначалу онаоставалась в Милане с Эддой и их двумя мальчиками– Витторио, родившимся в 1916 году вскоре после то-го, как они поженились, и Бруно, который был на двагода моложе. Рашель не хотела приезжать в Рим. Онапонимала, что своим внешним видом и говором похо-дила на крестьянку из Романьи и будет чувствовать се-бя неловко и придется не ко двору. Она не хотела уча-ствовать вместе с Бенито в общественной жизни, же-лая оставаться лишь женой и матерью его детей, и оназнала, что он ждет от нее именно этого. Когда до войныдрузья приходили к нему в гости на Виа Маренда, оничасто видели, что Рашель занималась во дворе стир-кой домашнего белья.

– Он дома? – спросил ее однажды один из них. Егонет дома, ответила она, назвав его «хозяином», как этобыло принято среди жен в Романье.

– Где же он?– Не знаю. Он никогда не говорит мне, куда идет.

Так именно и было. И это не было проявлениемнеуважения. Таковы мужчины. Брак между ними былсчастливым. Она понимала, что ее муж – донжуан, впо-следствии она признавалась, что знала о его двадцатилюбовницах. «Ну и что из этого», – вопрошала она. Онведь любит свою семью. Донжуаны обычно любят своисемьи. Она не винила его. Она была работящей, спо-собной хозяйкой, верной, суховатой, порой невыдер-жанной, часто мрачной. Она отличалась простотой, нообладала крестьянской смекалкой. Она не очень пони-мала своего мужа и еще меньше разбиралась в его де-ятельности и всегда раздражала его, когда пыталасьлезть со своими советами и предостережениями, по-этому она этим и не злоупотребляла. Позднее, пере-бравшись в Рим, она стала постоянно получать ано-нимные письма и телефонные звонки и послания отдрузей, но когда она говорила об этом мужу, его реак-ция всегда была резкой: «Ты в этом не разбираешься».Он был прав, и она не возражала. «Он всегда был луч-шим из отцов и хорошим мужем», – говорила она, ко-гда его не стало, и это также соответствовало истине.

«Ну и характер!» – воскликнула она, обрадованная,гордая, пораженная, когда ей сказали, что Бенито сталглавой правительства.

Люди, которым пришлось с ним работать, выражалисвое мнение о нем примерно в таком же плане. Дляодних он был гением, для других лишь «темной лич-

ностью», но всем казался человеком примечательным.Разумеется, он был блестящим пропагандистом и, неколеблясь, использовал свой гений для рекламы, ноне для того, чтобы пропагандировать свою личность, ачтобы создать себе имидж – основанный наполовинуна фактах, наполовину на вымысле – имидж человека,ниспосланного судьбою, по народному смекалистогои хорошо образованного. Следует отметить, что частоего стремление продемонстрировать ум было стольявным, что поражало своей абсурдностью. Немецкийписатель Эмиль Людвиг, которому он дал в 1932 годусерию интервью, рисуя в своих «Беседах Муссолинис Эмилем Людвигом» образ опытного и глубоко начи-танного человека, создал в то же время впечатлениео Муссолини как о деятеле, который не упускал воз-можности покрасоваться. Будучи эгоистом, он не смогбы, разумеется, вынести насмешек над собой, и можнотолько предположить, как часто в своей деятельностион руководствовался стремлением отомстить тем, ко-го он считал виновным в подобном оскорблении. Од-нако как человек неискушенный он постоянно давалповод людям смеяться над собой. «Он ни разу не пы-тался исправить мой плохой итальянский язык, – рас-сказывал Людвиг, – но когда однажды я произнес не-правильно французское имя, в нем на удивление про-снулся бывший учитель, и, понизив голос, он произнесэто слово, как полагается. Когда, в свою очередь, он

хотел поговорить о „переоценке ценностей“ и, несмо-тря на хорошее знание нашего языка допустил ошиб-ку, он поспешил исправиться. „Простите меня за науч-ные отступления“, – часто говорил он, когда беседовалс членами правительства или „партийными бонзами“.Ульрих фон Хассель, ставший впоследствии немецкимпослом в Риме, и итальянский дипломат Филиппо Ан-фузо отмечали стремление дуче казаться более обра-зованным, чем он был на самом деле. Анфузо ссыла-ется на беседу, которую он однажды имел с Муссоли-ни и членами его семьи, в ходе которой дуче коммен-тировал блестящее знание Ницше греческого языка.„Но, папа, ведь ты же не понимаешь по-гречески!“ –прервал его писклявым голосом один из детей, и ко-гда отец сделал вид, что не расслышал его слов, по-вторил их снова. Муссолини был вынужден выйти сосвоим гостем из комнаты. Хассель с презрением вспо-минает случай появления фотографии Муссолини, вы-игрывающего шахматную партию, хотя он вообще неумел играть в шахматы. Хассель, кроме того, наряду сомногими другими, подозревал, что знаменитая памятьМуссолини была не более чем трюком, когда для воз-действия на слушателей он специально заучивал раз-ные цифры и статистические данные непосредственноперед тем, как должен был приводить их, якобы чер-пая из сокровищницы накопленных им знаний. Людвиг,тем не менее, попался на эту удочку как и многие ми-

нистры Муссолини, с которыми он вел себя так, чтобывызвать у них страх и восхищение.

Он бывал то на редкость грубым, то милостиво обво-рожительным, порывистым и осторожным, своенрав-ным и великодушным; они никогда не знали, как он про-реагирует на них и когда – как это часто бывало – заме-нит их другими без всяких предупреждений и вразуми-тельных объяснений, которые зачастую заключались втом, что дуче считал их влияние угрозой своему поло-жению на вершине власти, где он, откровенно говоря,собирался пребывать и далее.

Он завел привычку по утрам звонить тому или ино-му министру и без всякого приветствия обрушивать нанего лавину безотлагательных для исполнения указа-ний, а через несколько часов звонить вновь и беседо-вать как будто со своим лучшим другом. Непредсказуе-мый, легковозбудимый, пышущий энергией и сияющийот гордого осознания своей власти, он в одинаковойстепени был способен наводить истинный страх своимгневом и насаждать преданность по отношению к себе,милостиво благословляя актом своего прощения.

Уже через несколько месяцев после прихода Муссо-лини к власти его успех казался обеспеченным. Бро-жение в Италии сменилось настроением осторожно-го, но обнадеживающего оптимизма. Рабочие верну-лись к станкам, выросло производство, улицы опусте-ли, студенты вновь взялись за книги. К моменту прихо-

да к власти у него не было политической программыи он довольствовался тем, что пытался сбалансиро-вать бюджет, обеспечить справедливый подход к про-блемам рабочих и проводить внешнеполитическую ли-нию страны с твердостью и достоинством. «Мы пре-успеем, – говорил он, – потому что будем работать».И с искусством большого пропагандиста, каковым он иявлялся, Муссолини сумел внушить людям, как упорнотрудится он сам, и не только за рабочим столом, но ина полях и заводах, вдохновляя рабочих. Ежедневнопресса пестрела его фотографиями, на которых изо-бражалось, как он укладывал кирпичи, с неистовой со-средоточенностью бил молотом по наковальне, уби-рал урожай, причем его широкая грудь представля-лась в нужном для него виде, обнаженной, сияющейна солнце.

Итальянцы клюнули. Он был самым молодым за всевремя премьером, и многие из них гордились им. Они срадостью восприняли восстановление 8-часового ра-бочего дня, резкое сокращение правительственныхрасходов (которые настолько возросли при предыду-щих администрациях, что на 1922-1923 годы был пре-дусмотрен дефицит в размере 6500 миллионов лир),увольнение в отставку или перевод на другие работытысячи должностных лиц. В течение двух лет убыток отпочтовых служб, равный 500 миллионам лир, был ли-квидирован и, согласно подсчетам фашистов, которые

никто не опровергал, образовался доход в 43 миллио-на лир, а дефицит от деятельности железных дорог в1 миллиард 400 миллионов лир превратился в доходв 176 миллионов лир. И, самое главное, итальянцы сгордостью могли сказать, что поезда ходят по расписа-нию.

В самом деле, итальянцы стали гордиться многи-ми вещами. Фашизм, видимо, срабатывал. Муссолиниимел народную поддержку и умело создавал впечатле-ние, что спас их от хаоса и большевизма. На самом жеделе его успеху способствовало более всего разочаро-вание рабочих в своих социалистических лидерах, ихреакция против социал-реформизма и неспособностьитальянских коммунистов выработать единую линию,и Муссолини сознавал это; и сознавая это, он с гневомотносился к действиям тех, кто обнаруживал и пропа-гандировал истину о том, что фашизм – это контррево-люция против несостоявшейся революции. «Больше-визм в Италии мертв», – объявил он без особого пре-увеличения задолго до похода на Рим. Один из наибо-лее тщательно культивируемых фашизмом мифов за-ключался в том, что фашизм пришел к власти, чтобыспасти страну от большевизма. Второй миф, вытека-ющий из первого и ставший в конечном счете основ-ной догмой фашизма, состоит в том, что лидер явля-ется суперменом, не только всемогущим, всемудрей-шим «дуче фашизма», никогда не ошибающимся, но,

подобно самому Богу, также справедливым, милосерд-ным и великодушным. Ибо фашизм теперь предста-влял собою в той же степени моральную силу, как и по-литическую, хотя поначалу его пророки объявили, чтоэто – движение, а не доктрина. «Наша программа, –как говорил Муссолини, – наши дела. У нас нет готовойдоктрины». Будучи авторитарным, сильным, строгими националистически настроенным, истинный фашистдолжен, как разъяснял дуче, «считать себя привержен-цем веры в корпоративную дисциплину… законным на-следником Цезаря». Один из интеллектуалов раннегопериода профессор Альфредо Рокко, разъясняя слож-ные для понимания и часто заимствованные теорети-ческие построения дуче, отмечал, что фашизм факти-чески «отметает демократические теории государстваи заявляет, что не общество существует для личности,а личность для общества, фашизм снимает противо-речие между личностью и обществом как в других, бо-лее примитивных доктринах, подчиняя личность обще-ству, позволяя ей свободно развивать свою индивиду-альность к выгоде других людей».

Рокко, Джентиле и другие апологеты фашизма стре-мились доказать, что фашизм ни в коей мере не проти-воречит «основным направлениям итальянской исто-рии». Гарибальди и Мадзини представлялись как фа-шисты душою. Однако подобные попытки дать ин-теллектуальное и историческое обоснование фашиз-

ма практически не оказывали никакого воздействияна итальянский народ, и сам Муссолини однажды за-явил, что они рассчитаны лишь для внешнего потре-бления. Итальянцы, полагал он, должны пытаться непонять фашизм, а испытать его. И именно для то-го, чтобы поразить их эмоциональной природой фа-шизма, его стали представлять в виде «мистическогоявления» со своей символикой и тотемами, литурги-ческими формулами и хореографическими этюдами, сдревними заклинаниями, средневековой атрибутикойи предположительной близостью «классическому ду-ху Рима». Фашизм, как отмечали его критики, являет-ся негодным суррогатом, своего рода духовным и по-литическим маргарином, выражаясь словами ИгнациоСилоне, но Муссолини усматривал в этом его достоин-ство. Фашизм мог заменить истину, свободу, искусствои мысль, а также социализм и демократию, и преждевсего он мог – а для него это было самым важным –обосновать необходимость лидера и пророка.

И в нем фашизм нашел такого человека. В высту-плениях, с которыми он ездил по стране, тщательноподготовленных, но произнесенных как бы спонтанно,полных легко запоминающихся реплик и фраз, он усо-вершенствовал то красноречие и ту замечательную си-лу общения, которые он практиковал задолго до этогов Романье. Диалог с толпой, восхищавший аудиториюи который Д'Аннунцио нашел столь вдохновляющим,

держал в напряжении всю Италию, как бы проснув-шуюся для нового и блестящего будущего под руко-водством человека, способного достичь любых высот.Повторяющиеся бессмысленные возгласы, как, напри-мер, придуманный Д'Аннунцио во время войны клич«эйя! эйя! алала!», ставший составной частью риту-альной истерии фашистских демонстраций, усилива-ли иллюзию единства и мощи, равно как и настроениянизкопоклонства.

Людям втолковывали, что, несмотря на очевиднуюгениальность, дуче оставался простым и добрым че-ловеком. Когда он, выступая перед голодающими кре-стьянами Юга, видел их морщинистую и иссушеннуюкожу, на его глазах наворачивались слезы. «Я позабо-чусь о вас, – говорил он. – Я тоже знаю, что такое го-лод». Они верили ему и полагались на него 9 .

Их также убеждали в его скромности. «Я не считаюсебя достойным такой чести», – сказал он, когда сде-лался почетным гражданином Флоренции. Он согла-

9 Два примера иллюстрируют обожание, с которым сотни тысяч, еслине миллионы, итальянцев относились к своему дуче. Когда произошлоизвержение Этны и он посетил опасную зону, на Юге широко распростра-нилось мнение, что там, где потерпел фиаско Канут, преуспел он и усми-рил природную стихию; по крайней мере одна из газет написала об этом,как о свершившемся факте. Когда одной посетительнице гробниц этрус-ков в Орвьето сказали, что надписи на них еще не расшифрованы, таккак написаны на неизвестном языке, она с уверенностью заявила: «Этопотому что Муссолини здесь не побывал. Когда он придет, он прочтет этинадписи». Такого рода твердая вера отнюдь не была исключением.

сился принять почетную степень в области права отРимского университета лишь при условии, что напи-шет диссертацию на эту тему, а когда ему впервыепредложили цепь ордена Святой Девы – самый почет-ный орден Италии, – он отказался его принять. Этототказ, как признали даже его противники, не был спе-циально рассчитанным шагом. У него явно отсутство-вал интерес к подобным вещам. Спустя годы его ми-нистр иностранных дел описал случай, когда он поин-тересовался у дуче, может ли он наградить Бальдурафон Шираха орденом Сан-Маурицио первой степени.«Разумеется, – ответил с раздражением Муссолини. –Если хотите, можете также отдать ему и мои ордена».Чиано привел еще один случай, когда министерствоизящных искусств никак не могло подобрать соответ-ствующее произведение искусства для подарка рейхс-маршалу Герингу к его пятидесятилетию. «Дома у дучеимеется лишь одна хорошая вещь, – писал министр, –автопортрет Манчини… И когда он услышал, что нуж-но сделать подарок Герингу… он тотчас решил послатьему Манчини. Мне долго пришлось убеждать его, пре-жде чем он изменил свое решение… Безразличие ду-че к личному имуществу умиляет меня».

Вскоре после прибытия в Рим он принял решение непринимать зарплату, причитающуюся ему как премье-ру и депутату, и стал жить на деньги, получаемые застатьи, которые он продолжал писать в основном для

американцев и «Пополо д'Италия» 10 .Он глубоко презирал тех, кто только и думал о соб-

ственном обогащении. Это, по его мнению, мания,«своего рода болезнь», и он утешал себя мыслью отом, что богатые редко бывают счастливыми, и приэтом с удовлетворением ссылался на пример Рокфел-лера, который «последние шестнадцать лет своей жиз-ни жил на молоке и апельсинах». Но хотя лично у Мус-солини богатства не было и он к нему не стремился,он не жил аскетом. Он не был гурманом; его любовни-цы редко получали в подарок большее, чем пару чулокили флакон духов; его дети учились в государственныхшколах; жена вела простой образ жизни; сам он носилодин и тот же костюм и дома, и на работе, но никогдаон не отказывался потворствовать своим прихотям, ру-ководствуясь экономией. Ранее он брал уроки летно-го дела в Милане и теперь, получив квалификацию пи-лота, заимел собственный самолет и летал на нем, ко-гда был в настроении; он очень любил сидеть за ру-лем машины и заказал себе дорогостоящий спортив-ный автомобиль красного цвета; он получал удоволь-ствие от езды верхом, и вскоре в его конюшнях оказа-

10 Он оставался бескорыстным до конца. Его с огромным трудом уда-лось убедить получать зарплату президента Итальянской социальнойреспублики. «Что я буду делать с этими деньгами?» – спросил он, когдасекретарь принес ему приказ, подготовленный одним из его министров,согласно которому ему причиталась зарплата в 125 000 лир в месяц, иотказался подписать его.

лось множество лошадей; ему нравилось приниматьармейские и военно-морские парады, а позднее и ави-ационные, и его часто обвиняли в организации этихрасточительных демонстраций лишь для удовлетворе-ния своих прихотей; он любил животных, и если былогде, содержал настоящий зоопарк – не только лошадейи собак, но и газелей, обезьяну, орла, оленя, тигренка,несколько кошек, которые были его любимыми живот-ными, даже пуму, которую он держал на привязи в сво-ей комнате, пока однажды ночью она не сорвалась сцепи и к ужасу обслуги стала бродить по дому; ему нра-вились фильмы, особенно кинохроника, в которой изо-бражалось, какое впечатление производит он на толпу,а также комедии с участием Лорела и Харди – и он по-строил для себя кинотеатр. Помимо приморской виллыу него были еще два больших дома – Вилла Торлонияв Риме и Роккаделле-Каминате, который был препод-несен ему в подарок от провинции Форли.

Вилла Торлония, большой, строгий, при этом изящ-ный дом, выполненный в классическом стиле, был рас-положен за высокими стенами восхитительного паркана Виа Номентана недалеко от Пьяццади-Порта Пиа.Он принадлежал князю Джованни Торлония из Римско-го банкирского дома, предоставившему его в распоря-жение дуче на бессрочный период. Муссолини, кото-рого восхищали величественность дома и крепкие ко-ричневые стены, придающие римским зданиям ни с

чем не сравнимое очарование, с благодарностью при-нял дар, и ему очень понравилось жить в этом доме.Но, как только предоставлялась возможность, он с удо-вольствием уезжал в Рокка-делле-Каминате, феодаль-ный замок с бойницами, расположившийся на самойвершине горы, откуда открывалась панорама его род-ных мест до самых Апеннин на юге и до Адриатиче-ского побережья на востоке. Когда ему подарили за-мок, он стоял в запустении, и в течение ряда лет на егореставрацию было истрачено немало денег. Замок на-полнился дарами, присланными дуче из всех уголковмира, и, не считая его безвкусно обставленного каби-нета, на стенах которого висели многочисленные фо-тографии, на многих из которых был изображен он вовсех видах – спортсмена, пилота, отца и правителя,Рокка-делле-Каминате больше походил на музей, чемна дом. И действительно, на закате жизни он выска-зал немецкому врачу профессору Захариа, надежду,что такова и будет судьба этого дома. Он также ска-зал ему, что один из находящихся в доме предметов –выполненная на шелке картина, которую подарил емуимператор Японии, была самой утонченной из изде-лий подобного рода и что он был потрясен, когда одинамериканский миллионер предложил за нее несколькомиллионов долларов. Но данная вещь не принадлежитему, в резком тоне напомнил он американцу, это не еголичное достояние, оно принадлежит Италии.

Отождествление себя со своей страной стало впо-следствии настолько навязчивым, что любые напад-ки на Италию с негодованием отвергались как личноеоскорбление. В то же время это отчасти объясняеттайну рождения преданности и веры народа своемудуче. Для молодых, патриотически настроенных ита-льянцев начала 20-х годов высокомерный эгоизм дучепредставлялся необходимым элементом нового «ри-сорджименто». В эти первые годы пребывания у вла-сти Муссолини, видимо, был безупречным образцомне только для этих юношей, но и для большинства ита-льянского народа в целом. Ошибок с его стороны былонемного. Он проявлял достаточную осторожность, что-бы продвигаться настолько медленно и действоватьстоль незаметно, что проходило практически незаме-ченным возникновение нового, далекого от либерализ-ма государства. У Муссолини не было твердой линии, ион брал на вооружение идеи и методы, которые подво-рачивались под руку, решая проблемы по мере их воз-никновения, то придавая своему режиму, как он гово-рил, «прогрессивно фашистский» облик, как это былов случае с принятием Закона о национальном образо-вании 1923 года, то создавая ему ауру респектабель-ности, демонстрируя уважительное отношение и к чув-ствам избирателей-католиков, и к самой церкви. Всебольшее подавление свободы, которую он не постес-нялся публично назвать «довольно испорченной боги-

ней», через которую фашизм однажды переступил, а«при необходимости спокойно развернется и пересту-пит вновь», многими было воспринято как необходи-мость, уж коли Италия хочет быть сильной, преодо-лев разногласия, разъедавшие ее вот уже многие го-ды. Низведение парламента до положения безвласт-ной ассамблеи не волновало миллионы итальянцев,согласных с определением его как «собрания древнихокаменелостей», которое дал ему Муссолини в моло-дые годы. Постепенное ограничение свободы печати,создание регулярной «фашистской милиции» числен-ностью примерно в 200 000 человек вместо неоргани-зованных «сквадристов»; насильственный, но почти невстретивший сопротивления роспуск «guardie regie»;внедрение фашистских этических норм во все мысли-мые аспекты итальянской жизни; даже суровые нака-зания по отношению к откровенным критикам режи-ма воспринимались огромным большинством людей вкачестве необходимой предпосылки для создания тойИталии, которая была им обещана. «Ни разу за всевремя моих бесчисленных общений и контактов с на-родом, – заявил Муссолини в 1924 году, – он ни разу непросил меня освободить его от тирании, которую он неощущает, потому что ее нет. Люди просят меня дать имжелезные дороги, дома со всеми удобствами, мосты,воду, свет, дороги». Это в основном соответствовалодействительности. Создавалось впечатление, что пре-

имущества фашизма перевешивали его недостатки ипросчеты. Самого Муссолини в общем не винили задикие и подлые избиения его противников; и действи-тельно, как правило, он не давал на этот счет конкрет-ных распоряжений и, разумеется, старался не фигури-ровать в качестве их инициатора. Лишь изредка стано-вилось известным его участие в подобных делах. Такслучилось, когда одна французская газета обнаружи-ла и опубликовала факсимиле письма Муссолини пре-фекту Турина, в котором содержался приказ «сделатьневыносимой» жизнь видного антифашиста Пьеро Го-бетти, который был сильно избит, причем сломанныеребра проткнули ему легкое. Точно так же, в июне 1923года, по словам Чезаре Росси, занимавшего в то времяпост главы фашистской службы печати, штаб-кварти-ры фашистской партии во Флоренции, Пизе, Милане,Монце и в ряде небольших городов получили от Мус-солини указания разгромить помещения местных ка-толических общин. Одновременно префекты всех го-родов, где произошли антикатолические выступления,получили от Муссолини телеграмму, в которой говори-лось: «Ввиду нежелательного резонанса в Ватикане отпроисшедших недавно антикатолических инцидентовпредставляется желательным, чтобы местные лидерыпровинциальной Фашистской федерации официальновыступили с заверениями глубокого уважения к като-лицизму».

Попытка фашистских биографов целиком отверг-нуть обвинения в адрес Муссолини в соучастии в по-добных преступлениях или игнорировать их являютсяпо меньшей мере неискренними. После того как печатьв значительной степени попала под фашистский кон-троль, об этих инцидентах сообщали лишь вскользьи часто вообще умалчивали. Несомненно, однако, чтоони имели место, как и то, что дуче сообщил по партий-ным каналам об условиях выживания фашизма. Дляэтого необходимо, чтобы его враги вынуждены были«жить в страхе».

Однако летом 1924 года миллионы людей, не являв-шихся фашистами, но готовых смотреть сквозь паль-цы на самые худшие эксцессы режима в надежде, чтотакова необходимая цена достойного будущего, былиглубоко потрясены преступлением, которое было труд-но простить и последствия которого невозможно ис-править. Муссолини не отдавал приказ совершить пре-ступление и даже не знал, что оно замышлялось, ноего ответственность за это по меньшей мере так же ве-лика, как Генриха II за убийство Томаса Беккета. Но вотличие от Генриха Муссолини не каялся у гроба жер-твы.

Глава пятаяДИКТАТОР

13 июля 1924 года – июнь 1940 года

Свобода не цель. Это средство.Как средство она нуждается в контроле и

управлении.

1

Летом 1923 года Муссолини разработал законопро-ект жесткой избирательной системы, согласно кото-рому Италия делилась на пятнадцать избирательныхокругов, где каждый избиратель должен был голосо-вать за ту или иную партию по своему выбору. Пар-тия, обеспечившая себе наибольшее, по сравнению сдругими, число голосов, но не менее четверти от по-данных, получала две трети мест в палате депутатов,а оставшаяся треть доставалась другим партиям, про-порционально числу поданных за них голосов. Хотязаконопроект встретил сопротивление со стороны со-циалистов, либералов и католиков, большинство де-путатов не разуверились в правительстве Муссолинии были готовы поддержать законопроект или по край-

ней мере воздержаться при его голосовании. В июле,под наблюдением вооруженных чернорубашечников,расположившихся на галерее для приглашенных, де-путаты приняли его огромным большинством голосов,в ноябре он был еще более единодушно одобрен всенате. В апреле следующего года состоялись выбо-ры, во время которых избиратели проходили в каби-ны для голосования под бдительным оком фашистскоймилиции. Ввиду неспособности его противников выра-ботать общую платформу оппозиции, а также благо-даря кампании запугивания оппозиционных газет, ре-зультаты выборов оказались для проводимого им кур-са триумфальными – за него проголосовали 65, 25%избирателей, не считая голосов, поданных за кандида-тов от малых партий, готовых поддержать правитель-ство. Это была огромная победа – правительство по-лучило самое большое число голосов со времен Ка-вура, и фашисты хвастали впоследствии, что она бы-ла достигнута без использования физического наси-лия или его угрозы, за исключением ряда отдельныхслучаев. Но хотя насилие и в самом деле применялосьне столь широко, как об этом иногда утверждают, од-нако запугивание избирателей было обычным делом.Несомненно также и то, что триумф фашизма во мно-гом был построен на подлоге. Почти на всех избира-тельных участках голоса, бюллетени и общие резуль-таты фальсифицировались.

Однако внешне создавалось впечатление, что при-дя к власти под угрозой применения силы, фашизмбыл утвержден во власти проявлением воли народа.Вдохновленный достигнутым успехом, Муссолини рас-сматривал возможность возвращения к нормальнойполитической жизни и даже к сотрудничеству в той илииной форме с социалистами. 7 июня после того, как но-воизбранная палата депутатов проголосовала за дове-рие правительству большинством в 361 против 107 го-лосов, Муссолини дал понять, что готов ввести в свойкабинет двух социалистов.

Спустя три дня депутат от социалистов ДжакомоМаттеотти, богатый землевладелец из Ровиго, которо-го Муссолини называл «миллионером», исчез из Рима.Он был одним из самых сильных критиков фашизма и,как полагали, готовился опубликовать документы, ра-зоблачавшие деятельность самых безответственных ижестоких приверженцев фашизма. 13 июля его тело,закопанное в землю на небольшой глубине, было най-дено в двадцати километрах от города.

Убийство смелого и уважаемого человека сталоглавной новостью газет всего мира. В то время, какфашистские апологеты представляли его как ничем непримечательного коварного агитатора, причиной смер-ти которого явился «достойный сожаления инцидент»,либералы повсюду отзывались о нем как об одном извеликих героев и мучеников социализма, имя которо-

го будет жить вечно. Так это и случилось, Муссолиниже вспоминают как его убийцу; он им и был в опре-деленном смысле, но не в том, который имели в ви-ду его враги. Антифашистски настроенный журналистКарло Сильвестри, часто видевший Муссолини в по-следние месяцы его жизни, был убежден, что он ниче-го не знал о заговоре и не может нести за это ответ-ственность. Синьора Маттеотти также была уверена втом, что Муссолини не причастен к смерти ее мужа иглубоко потрясен его гибелью.

В 1947 году в ходе судебного процесса оставшие-ся в живых участники этого события подобное мне-ние в общем подтвердили, и была выдвинута версия,что убийцы – фашистские фанатики, озабоченные воз-можным сползанием Муссолини к парламентаризму,не намеревались убивать Маттеотти, а хотели лишьизбить его, как они избивали его сторонников, и Матте-отти в действительности умер от сердечного приступа.Несомненно, поведение Муссолини после этого убий-ства вряд ли согласуется с поведением убийцы или со-участника преступления. «У меня не было ни минутысомнений и пессимизма», – писал он в своей автобио-графии; но фактически несколько недель он находил-ся в состоянии возбуждения, граничившего с истери-ей. «Его жизнь, – отмечает Маргарита Сарфатти, – ка-залось, потерпела крушение». Он сохранял на людяхбодрый вид, но в частном общении было видно, что

его скорбь неподдельна, он даже говорил Сильвестри,что собирается подать в отставку. Когда одна из близ-ких к нему женщин выразила ему свое сочувствие, онсломался. «Худшие враги, – сказал он, – не смогли бынанести мне такого вреда, как мои друзья».

Через два дня после того, как было обнаружено телоМаттеотти, депутаты-социалисты и их союзники, воз-главляемые Джованни Амендолой, отказались от де-путатских полномочий и образовали оппозиционнуюгруппу, получившую широкую общественную поддерж-ку, что было бы немыслимо за неделю до этого. Сме-лая обличительная речь Амендолы прерывалась взбе-шенным Муссолини двадцать семь раз. Они стали из-вестны под именем «Авентинский блок» по примеруримских плебеев, удалившихся на Авентинский холмв знак протеста против аристократии. Участники бло-ка напомнили стране о недавних нападках Муссолинина Маттеотти и заявление газеты «Пополо д'Италия»,что «если Маттеотти сломает себе голову, то виновенбудет в этом лишь он и его собственное упрямство».Надеясь, что их действия убедят нерешительного ко-роля использовать свое влияние для поддержки пар-ламентаризма, они требовали подавления любых про-явлений насилия со стороны фашистов и роспуска фа-шистской милиции. Каждый вечер, когда Муссолини от-правлялся домой из своей резиденции в Палаццо Ки-джи, перед зданием выстраивалась толпа людей, мол-

ча глядевших на него с осуждением, а на стенах рим-ских домов появились сотни антифашистских лозун-гов.

Как соучастники преступления были арестованычетыре известных фашиста: исполнительный секре-тарь партии Джованни Маринелли, редактор «Коррье-ре итальяно» Филиппо Филиппели, глава фашистскойслужбы печати Чезаре Росси и Филиппо Нальди. Ношум вокруг этого дела не утих. К концу месяца те оп-позиционные газеты, которые еще не были подмятыпод себя фашистами, усилили критику режима, и 8июля Муссолини ввел в действие закон, предусматри-вавший временное приостановление выпуска газет, пу-бликовавших материалы, которые можно было считатьподрывными или призывающими к насилию. Этот актпозволил отстранить от руководства одной из самыхвлиятельных итальянских газет «Коррьере делла се-ра» антифашистски настроенного сенатора Альберти-ни и передать ее в руки редактора, готового поддер-жать Муссолини. Несколько других либерально-демо-кратических газет, включая «Стампа», были также на-сильственно поставлены под контроль фашистов. Од-на из тех газет, которая на тот момент избежала ре-прессий, – «Мондо», издаваемая Амендолой, – поме-стила в конце декабря документ, поставивший точку вполугодовой многотрудной оппозиции фашистам. Этобыло заявление Чезаре Росси, бывшего руководите-

ля фашистской службы печати, арестованного в свя-зи с убийством, в котором он обвинил Муссолини впричастности к покушению. Дуче отбросил все наде-жды примириться с либералами. Следуя советам Ро-берто Фариначчи, бывшего железнодорожного чинов-ника, ставшего юристом и одним из самых неприми-римых фашистских лидеров, и бывших «сквадристов»,прибывших со всей Италии с целью подстегнуть его,он заявил в палате через пять дней после публикацииверсии Росси, что он не предпринимал действий про-тив своих вероломных противников, желая успокоитьсвоих нетерпеливых сторонников. Но теперь насталовремя действовать. «Я заявляю здесь перед этим со-бранием, – заявил он, – и перед итальянским народом,что я и только я один несу политическую, моральнуюи историческую ответственность за все происходящее.Если искаженной цитаты достаточно, чтобы повеситьчеловека, тогда дело за петлей и виселицей! Если фа-шизм – это касторка и клуб, и не являет собой бла-городный порыв лучших представителей итальянскоймолодежи, то в этом виноват я. Если фашизм выродил-ся в преступный заговор, если насилие является ре-зультатом определенной исторической, политическойи моральной атмосферы в обществе, то я отвечаю заэто, потому что я умышленно создал такую атмосфе-ру… Италия желает мира и покоя, работы и спокой-ствия. Я достигну этого любовью, если это будет воз-

можно, и силой, если это окажется необходимым».Было 3 января 1925 года, ставшее одной из важней-

ших дат в истории фашизма.После этого о компромиссе, о возвращении назад

уже не думали. Хотя убийство Маттеотти имело широ-кий антифашистский резонанс в неожиданно прозрев-шей стране, оно продемонстрировало также, что про-тивники фашизма слабы и дезорганизованы и в основ-ном не готовы к активному сопротивлению.

В течение последующих пяти лет с помощью ново-го секретаря партии Роберто Фариначчи Муссолини су-мел достичь обещанной цели – «полной фашизации»Италии. Большая часть остававшихся свободными га-зет была либо закрыта, либо перешла под фашист-ский контроль. Оставалось несколько газет, провозгла-сивших себя независимыми, но они были настолькосерыми, что режим относился к ним с презрением, аего противники не проявляли к ним никакого интере-са. Оппозиционные партии были распущены, и со сво-бодными выборами было покончено. Палата депута-тов стала лишь средством придания фашистским де-кретам видимости национального одобрения; сенат за-полнился «сенаторами», готовыми в случае необходи-мости носить черные рубашки и скандировать фашист-ские лозунги. Муссолини создал Великий фашистскийсовет, став его председателем, получив право опреде-лять его повестку дня и решать вопрос о его составе.

Совет стал дополнением к конституции, гарантией отлюбого проявления независимости отдельными чле-нами кабинета. Назначенные сверху «подеста» заня-ли место ранее избиравшихся мэров. Фашистская пар-тийная песня Jiovinezza распевалась на пышных хо-реографических представлениях, которые любил ду-че, и зачастую – вместо «Королевского марша» (MarciaReale), так как партия отныне становилась единым це-лым с государством. Было объявлено, что забастовкии локауты несовместимы с новой тщательно разрабо-танной корпоративной системой, которой, по словамМуссолини, «предначертано стать цивилизацией два-дцатого века». В этом корпоративизме, менее слож-ная форма которого была развита Д'Аннунцио во Фью-ме, все трудовые конфликты должны были рассматри-ваться в специальных трибуналах при апелляционныхсудах, которые должны были представлять интересыкак работодателей, так и рабочих. Поскольку все проф-союзные работники двадцати двух различных катего-рий занятий и профессий в конечном итоге назнача-лись партией, корпоративная система стала со време-нем удобной маской для диктатуры. Еще более анти-демократичными были законы, направленные противмасонства и проживавших за границей итальянцев-ан-тифашистов, а также законы, расширявшие полномо-чия главы правительства.

Как и во всех тоталитарных режимах, особое вни-

мание уделялось молодежи: с четырехлетнего возра-ста дети загонялись в фашистские молодежные орга-низации, поставлявшие им детские пулеметы и чер-ные рубашки. Эти меры последовали с целью навя-зать характерные особенности фашистской системыгосударству, всем его институтам и гражданам и обес-печить – по примеру русских большевиков – контрольгосударства за всеми средствами информации стра-ны, практически не вызвали противодействия со сто-роны основной массы итальянского народа. Итальян-цы не пытались оспаривать постоянно повторяемоеправительством утверждение о терпимости и даже до-брожелательности по отношению к ответственной оп-позиции, в то время как злонамеренная, антинацио-нальная, скандальная, лицемерная и раскольническаяоппозиция не должна рассчитывать на снисходитель-ность. Хотя эти законы и были тоталитарными, они бы-ли восприняты – как ранее и более умеренные фа-шистские законы – в качестве справедливой платы зановую Италию. А Италия уже удивляла мир.

После многих лет периодически повторявшихся кри-зисов итальянская экономика наконец окрепла, и стра-на начинала жить в условиях, близких к общеевропей-ским. Это причислялось к заслугам фашизма и его кур-са на самообеспечение страны посредством планиро-вания в экономике. Хотя на деле Муссолини совсем неразбирался в проблемах экономики и торговли, он бы-

стро согласился признать свою роль в деле экономи-ческого подъема, который начался еще до его приходак власти, подобно тому, как позднее он приписал себе взаслугу подъем экономики страны после кризиса, вы-званного, отчасти, его собственной политикой. Внешнесоздавалось впечатление, что должное воздается позаслугам. Стремясь разрешить проблему катастрофи-ческого для экономики страны военного долга Соеди-ненным Штатам, он послал в Вашингтон делегацию воглаве со своим заместителем министра иностранныхдел Дино Гранди. Результатом стало соглашение, со-гласно которому Италии списали значительную частьдолга.

Стремясь выиграть, выражаясь его словами, «битвуза пшеницу», он объездил всю страну, выступая пе-ред «смелыми фермерами, сражающимися на пере-довой»; и ежегодно урожай возрастал. Уже в 1925 го-ду урожай достиг 64 миллионов центнеров по срав-нению со средним довоенным уровнем в 49 миллио-нов центнеров. Стремясь превратить Италию в мощ-ное современное государство, соответствующее егопредставлениям, он развернул программу обществен-ных работ, не имевшую аналога в современной исто-рии. Возводились мосты, каналы и дороги, больницы ишколы, вокзалы и сиротские приюты, осушались боло-та, осваивались и орошались земли, разводились ле-са, выделялись деньги на строительство университе-

тов. К концу 30-х годов крупные проекты проводилисьв жизнь не только на итальянском материке, но и в Си-цилии и Сардинии, Албании и Африке, и были обеща-ны, запланированы и разработаны еще более гранди-озные проекты.

В эти годы, согласно фашистской статистике, на об-щественных работах постоянно было занято не менее100 000 трудящихся, а к лету 1939 года на дорогах и ир-ригационных сооружениях одной лишь Албании рабо-тали 170 000 человек. За период между 1922 и 1942 го-дами министерство общественных работ затратило натакие мероприятия 33 миллиарда 634 миллиона лир.Стремясь пробудить в людях память о славном про-шлом, режим финансировал археологические работы.«Через пять лет, – заявил Муссолини, выступая передгородским советом Рима, – этот город покажется со-временному миру настоящим чудом, огромным, орга-низованным и мощным, каким он был во времена пер-вой империи Августа. Подходы к театру Марцелла, Ка-питолию и Пантеону должны быть очищены от всего,что наросло вокруг них за эти века декадентства. Непозднее чем через пять лет холм, на котором стоитПантеон, должен быть виден через авеню, ведущее отПьяцца Колонна… Третий Рим будет простираться че-рез холмы, через берега священной реки до побережьяТирренского моря».

Но хотя делалось многое – внушительное и впе-

чатляющее, достижения в области общественных ра-бот, экономического роста и индустриализации, как ив большинстве отраслей предпринимательства, дале-ко отставали от намерений и деклараций. Начатые ра-боты часто не доводились до конца, и огромные день-ги были растрачены на грандиозные планы или же пе-рекочевали в карман коррумпированных чиновникови высокопоставленных фашистов, стремившихся на-жить состояния, пока представлялась такая возмож-ность.

Тем временем за фасадом широко разрекламиро-ванных проектов модернизации и улучшения благосо-стояния людей полмиллиона итальянцев по-прежнемужили в состоянии полнейшего убожества. Ради тури-стов полиция очистила улицы от попрошаек; однаконищеты не убавилось от того, что ее убрали со всеоб-щего обозрения. Ради победы в «битве за зерно» фер-меры получали медали и денежные субсидии; но сель-ское хозяйство понесло известный урон за счет такойконцентрации на зерновых, производство которых неявлялось ни тогда, ни когда-либо ранее рентабельнымв условиях Италии. Тысячи мелких фермеров и недо-вольных своим положением крестьян покидали земли,и в то же время не было сделано ничего, чтобы по-кончить с крупными земельными владениями, что бы-ло одной из причин их недовольства. Зарплата годамиоставалась прежней, и условия работы в городах, как

и в сельской местности, не улучшались в той степени,в какой это происходило в большинстве других странЗападной Европы.

И тем не менее мало кто винил в этом дуче. Фа-шизм представлялся несовершенным, но его основа-тель оставался человеком, ниспосланным самой судь-бой. Антифашисты в стране были, но людей, настроен-ных лично против Муссолини, было немного. Едва ликто подвергал сомнению его действия. Он был не толь-ко диктатором. Он был идолом. Его фотографии выре-зали из газет и развешивали на стены в тысячах квар-тир, повсюду была видна белая краска восхвалявшихего лозунгов; стаканы, из которых он пил, кирки, кото-рыми он пользовался во время длительных поездок,приравнивались к священным реликвиям. В 1929 годуон решил проблему, разделявшую с 1870 года обще-ственное мнение Италии. Подписав с Ватиканом пакт,известный как Латеранское соглашение, в своей попу-лярности он достиг новых высот. Все прошлые анти-клерикальные и кощунственные нападки на «мелкогоничтожного Христа» были прощены и забыты крити-ковавшими его ранее католиками, признавшими Лате-ранское соглашение началом новых приемлемых от-ношений между церковью и государством. С его дву-смысленным отношением к католичеству и христиан-ству, позволявшим ему, с одной стороны, говорить освоей «глубокой религиозности», о себе как «католике

и христианине», а с другой стороны, во всеуслышаниезаявлять о своем атеизме, было покончено объявле-нием дуче практикующим католиком.

Фактически он был всего-навсего непоследователь-ным католиком. При этом он всегда был исключитель-но суеверным и не стыдился этого. Когда он был налюдях, часто видели, как он засовывал руку в карман,чтобы дотронуться до яичек и тем самым оградить се-бя от сглаза, если среди присутствующих находилисьте, кто, по его мнению, был способен на это. По сло-вам Маргариты Сарфатти, у него были странные веро-вания «относительно луны, влияния ее холодного све-та на людей, их поступки и опасности, которой подвер-гается спящий человек, когда на него падают лунныелучи» 11 .

Он гордился своим умением толковать сны и зна-мения и гадать на картах, и ему всегда доставлялоудовольствие, когда ему предсказывали его собствен-ную судьбу и гадали по ладони руки. Одна хиромант-ка, предсказавшая убийство Маттеотти, произвела нанего столь сильное впечатление, что он посылал на-чальника полиции к ней за консультацией, когда стал-кивался с неразрешимой проблемой. Однажды вече-ром, прочитав в «Тайме» о сокровищах, обнаружен-

11 Вера в пагубное воздействие лунного света было, видимо, унасле-дована им от отца, который приписывал лунным лучам случившийся сним в 1902 году приступ цинги, когда он находился в тюрьме.

ных в гробнице Тутанхамона, и проклятиях, которыеегиптяне навлекали на тех, кто потревожит их остан-ки, он бросился к телефону и распорядился немедлен-но убрать подаренную ему мумию, выставленную всалоне в Палаццо Киджи. Ящики его стола были за-биты всякими амулетами и предметами религиозногокульта, которые он получил от своих почитателей и неосмеливался выбросить. До конца жизни он носил нашее реликвию, завещанную ему матерью, и древнююмедаль, полученную от матери короля королевы Мар-гариты, которая, будучи одной из самых ярых его почи-тательниц, просила не снимать медаль в память о ней.Он считал, что эти амулеты защищают его от смерти иот рук врагов.

Первое из четырех покушений на его жизнь было со-вершено 4 ноября 1925 года, когда бывший депутатсоциалист Тито Дзанибони – по утверждению Муссо-лини, «наркоман на службе Чехословакии» – был аре-стован близ Палаццо Киджи в номере отеля, откуда оннамеревался стрелять в дуче, когда тот прибудет при-нимать военный парад. Спустя пять месяцев ирланд-ка, достопочтенная Виолетта Гибсон, стреляла в негово время визита в Триполи. Но лишь после четверто-го покушения в Болонье 31 октября 1926 года, когдатолпою был растерзан мальчик, которого Муссолинине считал виновным, дуче предпринял ответные дей-ствия. Его предшествующая терпимость ценилась вы-

соко; его действия против масонов и социалистов счи-тались вполне справедливыми; храбрость и хладно-кровие, проявленные им при каждом покушении, яви-лись предметом восхищения. «Представьте себе! – за-явил он, не смутившись, после того, как посланнаямисс Гибсон пуля царапнула ему переносицу. – Пред-ставьте себе! Женщина!» «Если я иду вперед, – выкри-кивал он группе официальных лиц, – идите за мной!Если я отступлю, убейте меня! Если я умру, отомсти-те за меня!» Сразу же после одного из других покуше-ний он принял британского посла, который понял, чтопроизошло в действительности, лишь после того, какуслышал приветственные крики на улице перед окном12 .

«Бог оберегает дуче, – заявил секретарь партии,обращаясь к находившейся в состоянии дикого востор-га толпе. – Он величайший сын Италии, законный на-следник Цезаря».

«Дуче! Дуче! Дуче! – скандировали в ответ собрав-шиеся. – Мы с тобой до конца».

С течением времени, по мере того как множилисьтриумфы, игнорировались или отрицались неудачи,создавались и поддерживались легенды, а истина ис-

12 Король Виктор-Эммануил также держался замечательно, когда одинюноша хотел убить его в 1941 году в Тиране. «Этот парень, – сказал онспокойно премьер-министру Албании, сидевшему напротив него в каре-те, – плохой стрелок, не так ли?»

кажалась или подавлялась, образ дуче как доброго су-пермена стал все сильнее завладевать умами людей.Его непоследовательность, неумение глубоко вникатьв дела; его тщеславие, проявляемое на людях; егоопасная вера в то, что он всегда может быстро, реши-тельно и верно овладеть ситуацией и разрешить кон-фликт; его постоянные перетасовки министров, пар-тийных секретарей и любых официальных лиц, осо-бенно в случаях, если кто-то пытался соперничать сним, как это однажды сделал Бальбо; мелочность, ру-ководствуясь которой он заставил итальянских журна-листов освистать Хайле Селассие перед его выступле-нием в Лиге Наций от имени Абиссинии; концентра-ция власти в его руках, когда он одновременно былне только премьер-министром, министром иностран-ных дел, министром внутренних дел и председателемВеликого совета, но и министром по делам корпора-ций, командующим фашистской милицией, а также ми-нистром армии, авиации и флота, – все это было за-быто или игнорировалось, утаивалось или было неиз-вестно.

Разумеется, существовали диссиденты, одиночныеголоса, требовавшие свободы, критиковавшие дур-новкусицу официоза, интеллектуальный примитивизми вульгарный материализм фашистов, но к ним, какправило, не прислушивались и даже относились с пре-зрением. Успех ценился, казалось, выше политической

свободы; гарантированная зарплата – выше права ба-стовать в условиях неэффективной промышленности.Ярких и смелых антифашистов, как, например, Игна-цио Силоне, действовавших против государства вну-три Италии или за границей, было мало и, как пра-вило, они не оказывали особого влияния на людей,которых заставляли подчиняться не столько угроза-ми, сколько принуждением и обманом. Свобода, утвер-ждали фашисты, не очень-то важна для крестьян, бо-явшихся повторения голода. Протестовавших писате-лей и интеллектуалов, своего рода политических и со-циальных агитаторов, каким когда-то был сам дуче,снимали с должностей, ограничивали их возможностидействовать или с помощью подкупа заставляли по-виноваться, а иногда даже поддерживать мнение вла-стей, проводивших политику, которую Муссолини с от-кровенным цинизмом называл политикой «кнута и пря-ника».

Те же писатели, художники, ученые, которые име-ли все основания не поднимать голос протеста, мо-гли делать вид, что связывают конец авторитаризмас окончанием чрезвычайного положения, или надеют-ся на реформирование фашизма изнутри. Они мо-гли по крайней мере констатировать терпимость, кото-рую проявляют по отношению к несогласным. Ссылказа границу, на острова Средиземноморья, в деревниКалабрии или содержание в немногочисленных и да-

леко не всегда строгих «зонах» противопоставлялисьсмерти в камерах пыток, пожизненному заключениюв концлагерях или годам, проведенным в рудниках сиспользованием принудительного труда, которые ожи-дали непокорных в менее терпимых диктатурах. Ка-рательные экспедиции местных фашистских банд, не-подконтрольных полиции, которые унижали своих про-тивников, заставляя их глотать касторку или есть налюдях живых жаб, вызывали отвращение; но им можнобыло противопоставить сравнительную свободу, даро-ванную таким противникам нового фашизма, как Бене-детто Кроче. OVRA 13 казалась абсолютно безобиднымучреждением по сравнению с ОГПУ или гестапо, а еешеф Артуро Боккини не был человеком злобным, не-смотря на позднее сложившуюся репутацию. К 1927 го-ду дуче, убежденный в успехе и видя, что Маттеоттипочти забыт, счел возможным заявить своим префек-там, что «сквадризм» более не нужен, а «период воз-мездия, подавления и насилия закончен».

Муссолини ни на минуту не сомневался в своейправоте. Как-то Эмиль Людвиг спросил его о впечатле-ниях от пребывания в тюрьме. «Я сидел в тюрьмах вразных странах», – сказал Муссолини, наклонившиськ свету, излучаемому высоким торшером, и положивруки на стол, как он всегда делает, когда хочет разъ-

13 Opera Vigilanza Repressione Antifascismo – Бдительные действия поподавлению антифашистской деятельности.

яснить что-то или рассказать историю. В такие момен-ты, продолжает Людвиг, он особенно искренен. Он вы-пячивает подбородок, немного надувая губы, тщетностараясь скрыть хорошее настроение, хмуря брови. –«Я сиживал за тюремной решеткой во многих странах,всего одиннадцать раз… Это всегда давало мне воз-можность отдохнуть, чего я был бы иначе лишен. По-этому-то я и не таю злобу по отношению к моим тюрем-щикам. Как-то во время отбывания очередного срока япрочитал „Дон Кихота“ и нашел его чрезвычайно зани-мательным».

– Видимо, поэтому вы и сажаете в тюрьмы своихпротивников, – с иронией спросил Людвиг, и он улыб-нулся. – Разве ваши собственные тюремные испыта-ния не заставляют вас повременить с этим?

– Ни в коем случае! Мне кажется, я весьма последо-вателен. Они первыми начали сажать меня. Теперь яплачу им той же монетой.

И действительно было нелегко поверить, что этотчеловек – какими бы скользкими ни были его аргумен-ты – способен на эксцессы, которых обычно ожида-ют от диктаторов. Он не был жестоким, и в этом об-щественная оценка его деятельности справедлива. Онбыл суров, мог не простить обидчику, часто проявлялцинизм и обескураживал своим безразличием. Одна-ко за угрозами тирана и каменной невозмутимостью,которую он любил придавать своему массивному ли-

цу, скрывался эмоциональный и сострадательный че-ловек. Маргарита Сарфатти рассказывает о том, какон награждал «нескольких человек преклонного возра-ста» Звездой труда. Он начал с того, что, как и поло-жено, обнял старика, стоявшего первым, и, переобни-мав всех остальных, непринужденно беседовал с ни-ми с таким заразительным возбуждением, «как будтоони нашли в нем давно пропавшего брата». М. Мак-картни, работавший в 30-е годы в Риме корреспонден-том «Тайме», описывает еще два случая, когда дучеподдался охватившим его эмоциям. Первый раз, ко-гда он услышал о смерти своего брата, о чем сообщилему адмирал граф Констанцо Чиано, отец министраиностранных дел. Муссолини полностью потерял са-мообладание и безутешно рыдал на плече старого ад-мирала. Как сообщает Маккартни, он расчувствовался,когда ему подарили куклу на приеме, который давалпрезидент Ассоциации иностранной прессы для аккре-дитованных в Риме корреспондентов из других стран.Подарок предназначался для его младшей дочери Ан-ны-Марии, болевшей менингитом, болезнью, котораясвела в могилу его мать… «На его глаза навернулисьслезы, – писал присутствовавший при этом корреспон-дент „Дейли миррор“. – Он принял куклу и находил-ся какое-то время в нерешительности, откашливаясьи пытаясь что-то сказать. Затем с трудом прошепталсиньору Альфиери, министру по делам прессы: „Я не

в состоянии говорить. Скажите что-нибудь Вы“. Дучеотошел в сторону и, повернувшись к нам спиной, вы-глянул из окна. Еще раз он рыдал от горя при известиио том, что его второй сын убит на фронте; когда вдовасына пришла на церемонию получения предназначав-шейся для мужа золотой медали с внучкой МуссолиниМариной на руках, которая протянула к деду свои ру-чонки, Чиано, разделивший „волнение и боль“ своеготестя, увидел в его глазах „блеск, выдавший эмоции,которые он пытался скрыть, собрав в кулак свою же-лезную волю“.

Дуче горячо любил своих пятерых детей. Любилиграть с ними и учить их играм. В прессе регулярно по-являлись его фотографии, на которых он был предста-влен не только как большой спортсмен, замечатель-ный наездник и прекрасный пилот, но и как «домосед»– homo casalingo, что считалось в Италии наилучшимкачеством семейного человека.

О его «донжуанских» наклонностях практически небыло известно. Временами в иностранных газетах по-являлись скандальные истории, но итальянская обще-ственность на редкость мало знала о любовных увле-чениях своего дуче, которые сам он старался скры-вать. К примеру, одна из его ранних любовниц, невра-стеничная Ида Дальзер, родившая от него умственноотсталого с физическими недостатками ребенка, в те-чение многих лет была для него источником беспокой-

ства. Она устраивала дикие сцены, недовольная тем,что он бросил ее, и ее в конце концов пришлось от-править в сумасшедший дом. Начиная с 1913 года, онаутверждала, что Муссолини обещал на ней женитьсяили уже женился и что ее не удастся купить подачка-ми на содержание. По словам Чезаре Росси, она частоприходила в редакцию «Пополо д'Италия» в Милане.Однажды, когда с сыном на руках она кричала, чтобыМуссолини спустился к ней, если посмеет, он подошелк окну и пригрозил ей пистолетом. В другой раз она бы-ла арестована в Тренто за нарушение спокойствия, ко-гда подожгла мебель в номере отеля «Бристоль», исте-рично выкрикивая, что она жена дуче. Она умерла впсихиатрической лечебнице в Венеции в 1935 году, аее сын Бенито умер в таком же заведении в Милане в1942 году. Но обо всем этом итальянцы, за редким ис-ключением, ничего не знали.

Однако вскоре после смерти Иды Дальзер Муссоли-ни оказался замешанным в скандале, который невоз-можно было замолчать. В 1937 году в Рим прибылафранцузская актриса Магда Корабеф, выступавшая насцене под именем Фонтанж, чтобы взять у дуче интер-вью для «Либерте». Она откровенно заявляла, что несобирается возвращаться в Париж, прежде чем не пе-респит с ним. «Я пробыла в Риме два месяца, – хваста-лась она позднее, – и дуче имел меня двадцать раз».Подобного рода откровения, выраженные менее экс-

травагантно, но не ставшие оттого менее разоблачи-тельными, появились в прессе, и Муссолини уведомилполицию и французское посольство, что присутствиемадемуазель Фонтанж в Риме более нежелательно.Она бурно реагировала на это: попыталась сначалаотравиться, а затем стреляла и ранила французскогопосла графа де Шамбурна, который, по ее словам, «ли-шил ее любви одного из самых замечательных в мирелюдей». Когда ее арестовали, у нее в квартире былинайдены более трехсот фотографий Муссолини 14 .

Во время краткой связи с ней Муссолини успел так-же завести более глубокий эмоциональный роман сдругой молодой женщиной, которая и много позднеевозбуждала в нем неутолимое желание.

Это была Кларетта Петаччи, дочь врача и жена лей-тенанта итальянских военно-воздушных сил, у которо-го позднее в Венгрии она получила развод. Муссолинивстретил ее в 1932 году по дороге в Остию. Он сиделсзади в своем «альфа-ромео» и, проезжая мимо, огля-нулся на Кларетту. Она махала ему рукой, возбужден-но кричала: «Дуче! Дуче!» и была так хороша, что онвелел шоферу остановиться. Он вылез из машины ипошел назад навстречу ей; позднее она рассказывала,

14 Она была приговорена к одному году тюремного заключения по об-винению в умышленном ранении, а затем после войны отбыла второйсрок за то, что была агентом держав Оси. Она отравилась в Женеве в1960 году.

что дрожала от возбуждения, когда он разговаривал сней.

Она была хорошенькой девушкой с зелеными гла-зами, длинными стройными ногами, большими и тяже-лыми грудями, которые так нравились ему в женщи-нах, а ее голос был обворожительным – с хрипотцой.Одета она была без вкуса, но броско, ее темные воло-сы туго закручены в таком же вычурном стиле. У неебыла короткая верхняя губа и мелкие зубы, поэтому,когда она смеялась, то обнажала десны, пока не на-училась улыбаться, лишь немного раздвигая губы. Онабыла щедрой, истеричной, тщеславной, крайне сенти-ментальной и на редкость глупой. Ее преданность Мус-солини была безраздельной и трогательной. Она ча-сто болела реальными и вымышленными болезнями.Однажды, когда у нее произошел выкидыш, она едване умерла от перитонита, и Муссолини регулярно на-вещал ее, производя впечатление на родителей сво-ей искренней озабоченностью, и даже настаивал насвоем присутствии во время ее операции. Обычно онаприходила к нему в Палаццо Венеция, входила черезбоковую дверь и поднималась на лифте в квартиру наверхнем этаже, где ее и навещал дуче, уделяя ей ино-гда всего несколько минут в перерыве между различ-ными интервью.

Как все истинные «донжуаны», Муссолини был оди-нок. У него было немного друзей, а близких не было во-

все, и, казалось, он гордился этим. «Если бы Всевыш-ний сказал мне: „Я твой друг“, – часто говаривал он, – ябы пошел на него с кулаками» или: «Если бы мой род-ной отец вернулся в этот мир, я бы ему не доверял».«Я не познал тепла истинной дружбы, – говорил он вмоменты откровенности в конце жизни, – хотя и любилмногих женщин. Но я имею в виду другое. Я говорю осильных и неразрывных узах близкой дружбы междудвумя мужчинами. С тех пор как умер Арнальдо, я неиспытывал такого чувства».

Арнальдо умер в декабре 1931 года, и, чтобы выра-зить любовь к нему, он написал книгу, в которой искрен-не и трогательно выразил свои чувства не только по от-ношению к брату, но и к родителям. В отличие от своейавтобиографии и эмоциональных до неловкости пас-сажей книги «Мой разговор с Бруно», которую он напи-сал во время войны после гибели второго сына в авиа-ционной катастрофе, «Жизнь Сандро и Арнальдо» со-держит много исключительно красивых страниц. Про-читав отрывки, в которых описывается жизнь его се-мьи, замечательные картины деревенской жизни техмест, где он родился, Джованни Джентиле сказал, чтотиран не способен написать такое. Это было экстрава-гантное, но понятное утверждение. Так же верно, види-мо, и то, что он писал эти страницы, находясь во вла-сти чувств, не обладая, в общем, способностью ценитькрасоту в произведениях искусства.

Маргарита Сарфатти описывает случай, когда онивместе рассматривали гобелены в Ватиканском музее.Он не находил в них ничего особенного. «Ну что онив конце концов из себя представляют? – говорил он. –Просто куски материала». Даже сам Ватиканский дво-рец не произвел на него особого впечатления, за ис-ключением своих размеров. «Как много комнат, – гово-рил он подобно оказавшемуся во дворце ребенку, – икакие они большие. Раньше умели строить».

Гитлер также обратил внимание на неспособностьМуссолини оценить произведения изобразительногоискусства. В 1938 году, посетив во время своего визитагалереи Питти и Уффици во Флоренции, он был пора-жен тем, что дуче при этом явно скучал. Позднее в Не-аполе фюрер вновь был потрясен безразличием Мус-солини к картинам, посмотреть которые он пригласилГитлера. Когда он «смотрел на эти полотна, – говорилГитлер, – было ясно, что он едва их выносит. В концеконцов и я сам перестал видеть в них что-то особен-ное». Муссолини никогда не разделял гордости ита-льянцев за свое великое художественное наследие ине мог понять их недовольства, вызванного тем, что онподарил скульптуру Мирона «Дискобол» Гитлеру, кото-рый во время своего визита в Рим восхищался ею. Онтакже отказывался разделить их опасения, что во вре-мя войны произведения искусства могут быть уничто-жены в результате английских или американских бом-

бардировок.И хотя живопись, скульптура, как и любые предме-

ты искусства, приводили его только в замешательство,оставляя равнодушным, а посещение оперы навевалона него скуку и даже сон, свидетельствует его сын Вит-торио, литература на протяжении всей жизни дуче вла-дела его сердцем. Увлечение ею не становилось ме-нее искренним из-за того, что хвастаясь своим литера-турным вкусом, он имел тайное пристрастие к деше-вым эротическим романам 15 . Его больше всего печа-лило то, жаловался он позднее, что фашизм не дал ми-ру ни одного великого поэта и даже стоящего писателя.

«Я бы не волновался, – говорил он, – если бы былахоть одна хорошая фашистская книга. Но что мы име-ем? Негодный хлам! Я бы предпочел иметь талантливонаписанные оскорбления, чем все это». Несмотря наабсурдные действия фашистской цензуры, изъявшей

15 Игиацио Силоне, разумеется, не соглашается с таким мнением. Всвоей блестящей антифашистской книге «Школа диктаторов» он приво-дит слова одного из своих персонажей по поводу заявления Муссолини,что отец каждый вечер по субботам читал ему книгу Макиавелли «Князь»:«То, что нам известно об отце Муссолини, убеждает нас, что он мог де-лать все что угодно, но только не читать кому-то что-то субботними ве-черами. Создавая подобные легенды, Муссолини руководствуется лишьодной целью – произвести впечатление. Для этого он носит средневеко-вые мундиры и ездит верхом. Муссолини крупно повезло, что в течениевсей своей жизни он читал и читает одни лишь газеты. Но, будучи талан-тливым журналистом, он может говорить и писать с высокомерием о ве-щах, о которых он вообще не имеет никакого понятия».

из библиотек, наряду с другими авторами, книги Робер-та Грейвза и Акселя Мунте, он, видимо, был искрененв своих суждениях.

В недавнем интервью Альберто Моравиа рассказало своей сатирической антифашистской книге «Маска-рад», написанной им на Капри в 1940 году.

«Мы вели настоящую войну – с фашизмом, цензу-рой и т. п. Готовую рукопись любой книги следовалоотдавать в министерство народной культуры для полу-чения одобрения на публикацию. В министерстве, ска-жу вам, сидели в основном учителя средних школ, по-лучавшие по триста лир за каждую прочитанную имикнигу. Разумеется, чтобы сохранить за собой синеку-ру, они, когда для этого были основания, давали от-рицательный отзыв. И вот я представляю рукопись наконтроль. Но прочитавший ее имярек, не желая выска-зывать своего суждения, передал ее заместителю на-чальника управления, тот, обуянный сомнениями, пе-редал ее начальнику управления, этот министру, ми-нистр наконец-то – Муссолини».

– Думаю, – сказал корреспондент, – вас вызвали наковер?

– Ничего подобного. Муссолини приказал опублико-вать книгу.

– Ну?– Он был неплохим человеком.– Вы понимаете, что данное интервью будет опубли-

ковано за границей. А там к Муссолини относятся со-вершенно по-другому.

– Но мы-то знаем, что представлял из себя Муссоли-ни. Думаю, это не делает нас фашистами. Самой боль-шой его ошибкой было дремучее непонимание внеш-неполитических проблем. Если бы его внешняя поли-тика была такой же умной, как внутренняя, то, думаю,он и сейчас был бы дуче».

2

Хотя фашистская Италия слишком осторожно и тер-пимо относилась к инакомыслию и была далека отэксцессов германского национал-социализма, в ней кконцу 1936 года возобладала доктрина «унификации».Чтобы заставить итальянцев жить в соответствии с фа-шистскими идеалами дисциплины и долга, предпри-нимались целенаправленные, упорные и зачастую аб-сурдные попытки навязать им строгость и единообра-зие в поведении, чуждые их характеру и не соответ-ствовавшие даже раннему девизу фашистов: «Мне наэто наплевать». Отныне, неустанно повторял сам дуче,«классическая и историческая ответственность» фа-шизма состоит в том, чтобы добиваться «строгого со-блюдения фашистской нормы», долг же фашистов за-ключается в том, чтобы подавать пример эффективно-сти, решительности, динамизма в противоположность

распущенности дофашистской Италии и образу жизнизападных демократий, который характеризовался какзастывший, традиционный, буржуазный и обыватель-ский – то есть такой же декадентский, как теплые до-машние туфли 16 . «Живите с опаской», «К жизни не-льзя относиться с легкостью» – это были не только ло-зунги, но и основополагающие догмы фашистской ве-ры. «В других странах, – любил отмечать Муссолини, –революционеры постепенно становятся более умерен-ными; мы же, итальянцы, с годами становимся все ра-дикальнее, все тверже».

Фашист должен всегда быть начеку и не впадатьв духовную и моральную лень, присущую прошлому.Он должен быть «новым человеком эпохи Муссолини»,пылким, решительным, целеустремленным, готовымотказаться от удовольствий и самозабвенно служитьстрогим идеалам фашистской морали. «Мы сторонни-ки коллективных жизненных начал, – говорил Муссо-лини, – и желаем развивать их за счет индивидуализ-ма». Для осуществления этой цели зарегистрирован-ным членам партии, которых в марте 1937 года насчи-тывалось более двух миллионов, предписывались су-ровые нормы поведения, которым в конечном счетедолжна была последовать вся нация.

16 В тексте непереводимая игра слов: по-итальянски Spantofola – «до-машняя туфля», «pantofolaio – обыватель, ретроград (прим. переводчи-ка).

Пять лет, предшествовавшие началу войны, вошлив историю как «эра Стараче», когда секретарь партииАкилле Стараче предпринимал неоднократные попыт-ки превратить итальянцев в покорных конформистови спартански настроенных сторонников идеала Мус-солини. Стараче был человек, слепо преданный дуче,недалекий и неумный. Его особенно сильно ненави-дели на Севере, для которого он оставался невеже-ственным грубым южанином. Именно таких деятелейМуссолини с готовностью назначал на высокие постыв фашистской иерархии. К концу 30-х годов поднялось,как писал в своем дневнике Чиано, «настоящее народ-ное восстание против мелочных ограничений, вводи-мых секретарем партии». Министр иностранных делпроницательно отметил, что он сделал «две самые се-рьезные ошибки, которые можно было совершить в от-ношении итальянского народа. Он создал атмосферупреследования и раздражал народ тысячами мелочей.Итальянцы любят, чтобы их правители правили, про-являя терпимость. Они могут простить, если вы причи-нили им зло, но не простят, если вы докучаете им».

Страсть Стараче к мундирам и орденам, его настой-чивое требование отдавать римское приветствие, пре-жде чем пожимать руку, его любовь к лозунгам и рабо-лепная готовность брать на вооружение все идеи ду-че, заслужили ему не только антипатию, но и презре-ние соотечественников. В 1938 году Муссолини под-

держал мнение Бруно Чиконьяни, выступившего настраницах «Коррьере делла сера» со статьей, напра-вленной против «смехотворного» использования ме-стоимения «lei» 17 как не соответствующего лучшимтрадициям итальянской литературы и личному досто-инству. Стараче развернул разнузданную кампаниюпротив «лей» и издал циркуляры, требующие неме-дленного и принудительного использования вместо не-го слова «вой» («вы»). Его нелепые нападки на «лей»еще более усилили презрение, с которым относилсяк нему итальянский народ, и спровоцировали против-ников режима на как можно более частое употребле-ние этой формы обращения. Бенедетто Кроче, став-ший теперь последовательным, активным антифаши-стом, ранее всегда пользовавшийся словом «вой» вбеседах с семьей и друзьями, отказался от своей при-вычки и стал обращаться ко всем ним на «лей».

Временами Стараче выходил даже за пределы до-пустимого, как это произошло, например, когда он по-пытался ввести за правило, чтобы все официальныеписьма оканчивались словами «да здравствует дуче».Муссолини впервые узнал об этом из газет и, разгне-вавшись, вызвал секретаря партии к себе. «Дорогаясиньора, – начал он диктовать в ярости, как только Ста-раче вошел в комнату. – Сообщаю вам, что ваш сын,

17 «lei» («лей») – особо вежливая форма обращения на «вы» в ита-льянском языке (прим. переводчика).

капрал нашего полка, упал с лошади и разбил голову.Да здравствует дуче… Дорогой синьор, сообщаю вам,что сокращение персонала в будущем месяце будетозначать увольнение вас из конторы. Да здравствуетдуче». Муссолини продиктовал еще несколько вообра-жаемых писем, а затем повернулся к Стараче и ото-слал его прочь, раздраженно заявив ему, что он сумел«сделать себя посмешищем всей Италии».

Будучи секретарем партии, Стараче активно «за-нимался» также спортом, который в конечном счетепревратил в монополию государства. Абсурдный кон-троль государственных органов выражался в предпи-саниях, к примеру, национальной теннисной коман-де носить черные рубашки и отказаться от рукопожа-тий, или публиковать фотографии нокаутированногона ринге Примо Карнера. Хотя такая организация, как«Дополаворо» («После работы»), преуспела в органи-зации дешевых игр и даже дешевых отпусков для ра-бочих, акцент на «фашистский стиль» в спорте и до-суге не воспринимался людьми, будучи навязчивыми претенциозным. Типичным примером явилась орга-низация мероприятий, известных под названием «фа-шистская суббота» – еженедельного праздника, «на-сыщенного духом революции», который должен былзаменить «уик-энд» и все, что подразумевалось подэтим понятием. От рабочих и служащих, неважно – со-стоявших или не состоявших на государственной служ-

бе, требовалось проводить днем время за играми, за-ниматься военными упражнениями и подготовкой к па-радам или участвовать в работе групп, где велись сво-его рода политические дискуссии.

Однако, как пишут историки фашистской эры Луи-джи Сальваторелли и Джованни Мира в своей «Исто-рии Италии фашистского периода», «естественныесклонности и пассивное сопротивление народа свелиэту программу на нет, и „фашистская суббота“ стала витоге не чем иным, как днем отдыха и развлечений, тоесть „английской субботой“. Но сопротивление навязы-ваемому Стараче режиму проявилось не только в этомконкретном случае… Очевидное несовпадение жела-емого и достигнутого, теории и практики, внешнего фа-сада и реальности во всех составляющих фашистско-го режима уберегло, с одной стороны, итальянцев отполного рабства и деградации духа, но, с другой сто-роны, породило то неуважение к закону, ту нетерпи-мость к регулированию, то отсутствие социального са-мосознания, которые были и остаются огромными не-достатками нашего национального характера. Это да-леко не последнее из обвинений, которые могут бытьпредъявлены фашистскому режиму».

Это прекрасно понимал Итало Бальбо, самый ум-ный из квадрумвиров, которого Муссолини отослал гу-бернатором в Ливию, ревниво относясь к его попу-лярности и будучи раздражен его откровенно критиче-

скими высказываниями. «В Италии, – мрачно заметилБальбо летом 1938 года, – больше нет стремления кискренности».

Часть II

Империя и ось

Глава перваяДИПЛОМАТ

28 октября 1922 – 10 июня 1940

Если немцы хотят избежатьнепростительных ошибок, то они должнысмириться с тем, что правильный путьуказывать им буду я. Нет никаких сомнений втом, что в политике я разбираюсь лучше, чемГитлер.

1

«Я всегда считал, что только сломив гордыню боль-шевизма, – еще до „Похода на Рим“ объявил Муссо-лини, – фашизм станет бдительным стражем нашейвнешней политики». Во многом благодаря без концаповторяемому обещанию того, что Италия под его ру-ководством займет подобающее ей место в Европе,достойное всякого уважения, Муссолини получил уди-вительно мощную поддержку в среде молодежи. Пер-вое же его выступление в палате депутатов как нельзялучше отвечало воинственным устремлениям основ-ной массы итальянской молодежи. Не прошло и года,как Муссолини, воодушевляемый ею, повел себя на

политической арене с откровенным вызовом мирово-му общественному мнению, поставив страну на граньвойны.

27 августа 1923 года итальянский генерал ЭнрикоТеллини, глава международной комиссии по демарка-ции греко-албанской границы, и еще трое других ита-льянских военнослужащих были убиты какими-то гре-ками, обвинившими генерала в симпатиях к албанскойстороне. Через два дня Муссолини направил Грецииультиматум с требованием о выплате ею компенсациив размере пятидесяти миллионов лир. Когда же Гре-ция отказалась нести ответственность за убийство ге-нерала Теллини, Муссолини отправил флотилию к бе-регам острова Корфу и итальянские войска оккупиро-вали остров. 1 сентября Греция обратилась в Лигу На-ций, но Италия поспешила сделать заявление, в кото-ром настаивала на том, что Лига неправомочна вме-шиваться в конфликт двух стран. В конце концов гре-ческое правительство было вынуждено согласиться стребованием Италии о компенсации и выплатило ее вполном размере. Италия вывела свои войска с остро-ва Корфу.

Близкое дыхание войны не на шутку напугало Мус-солини, хотя только много лет спустя он смог признать-ся в этом. После этой первой дерзкой военной вылазкина хрупкий лед мировой политики, Муссолини стал го-раздо более осторожным. И в самом деле, анализируя

первые десять лет его режима, можно было подумать,что у Муссолини отсутствовали какие-либо воинствен-ные амбиции в отношении Европы или Африки, и онлишь довольствовался тем, что направлял всю своюэнергию на укрепление благоденствия своего фашист-ского государства. Во время редких визитов за грани-цу – в Лозанну и Лондон на международные конферен-ции в 1922 году, или в Локарно в декабре 1925 года,где он поставил свою подпись от имени Италии подзнаменитым договором, – Муссолини, с галстуком-ба-бочкой и в коротких гетрах, в цилиндре и в белых пер-чатках, в плохо отутюженных брюках, казалось, пред-ставлял собой личность, крайне отличавшуюся от тойпочти легендарной фигуры неистового революционе-ра, которую ожидали увидеть иностранные корреспон-денты. Более всего их привели в изумление невысокийрост Муссолини – всего лишь неполных сто шестьде-сят восемь сантиметров – и сердечность его неожидан-ной, несколько застенчивой, улыбки. Казалось, не бы-ло никаких оснований для беспокойства, возникавшегопри упоминании его имени. «Да он, в действительно-сти, просто нелеп!» – поставил окон-. чательную точкуКерзон, полный аристократического презрения 18 .

18 Муссолини не преминул отреагировать на это оскорбление. Он нена-видел Керзона и неприязненно относился к Лондону, который, казалось,был населен людьми, подобными этому министру иностранных дел Ве-ликобритании. После своего краткого визита в Лондон Муссолини решил,

Его политические взгляды того периода произво-дили впечатление вполне умеренных, гораздо болееумеренных, чем те, которые разделяли многие другиеевропейские государственные деятели. Да и в речах,пропагандировавших эти взгляды, безусловно, слы-шался примирительный тон, особенно, если сравни-вать их с более поздними приступами ораторского сло-воизлияния. Он продемонстрировал известное миро-любие и явную политическую щедрость, подписав сЮгославией ряд соглашений, не столь выгодных дляИталии, как того ожидали многие итальянские наци-оналисты. Он не уставал настаивать на необходимо-сти изменения Версальского договора, усматривая вэтом счастливую возможность использовать в инте-ресах Италии опасения, распространенные в Европе.«Эта нелепость, – заявил он в 1926 году, – в один пре-красный день станет причиной не только революции вГермании, но и войны в Европе». В своих выступлени-ях он постоянно повторял это предупреждение. Оста-ваясь верным союзникам Италии по первой мировойвойне и поддерживая, в целом, их усилия по мирномуразрешению животрепещущих европейских проблем,он, тем не менее, зачастую высказывал сомнения втом, что они подходят к решению этих проблем реа-листически, и придерживался при этом своей незави-

что этот город является «сущим кошмаром для любого итальянца», и вы-сказал надежду, что «никогда более не посетит его вновь».

симой и довольно противоречивой позиции о «класси-ческой роли Италии, лавирующей между Германиейи Западными державами», как позднее определил еелорд Галифакс. Став на сторону тех стран, которые, поего ранению, были несправедливо и опасно ущемле-ны Версальским договором, Муссолини добивался бо-лее благожелательного и практичного подхода к про-блемам бывших врагов Италии и требовал, в частно-сти, от Франции, чтобы та заняла более реалистичнуюпозицию. Он никогда не смог простить Франции ее со-противления притязаниям Италии на равенство их во-енно-морских сил, о чем Муссолини высказывался наЛондонской конференции 1930 года. В 1933 году Мус-солини предложил Франции, Великобритании и Герма-нии подписать совместно с Италией «пакт четырех»,надеясь, что этот мирный пересмотр Версальского до-говора позволит Италии и Великобритании стать по-средниками между Францией и Германией, а также, не-сомненно, втайне рассчитывая на то, что он сможетвоспользоваться возрождением Германии в качествевоенной державы для того, чтобы добиться уступок отФранции. Однако французы, заподозрив скрытые мо-тивы в предложении Муссолини, отнеслись сдержаннок его инициативе. События последующего года в Ав-стрии убедили Муссолини в том, что далее невозмож-но укреплять позиции Италии в Европе, демонстрируяблагожелательное отношение к жалобам Германии на

несправедливость Версальского договора. Теперь, помнению Муссолини, следовало занять твердую пози-цию противостояния растущим амбициям страны, ко-торая осознала, что она может забрать все то, в чемей отказывают недружелюбные соседи.

Однако политические устремления Муссолини, на-правленные на создание прочного антигерманскогофронта и, соответственно, на установление тесныхсвязей с Францией и Великобританией, весьма ско-ро претерпели радикальные изменения. В последниедни декабря 1934 года произошли столкновения междуабиссинскими и итальянскими солдатами на границеАбиссинии с Итальянским Сомали; и в октябре 1935года после десяти месяцев подготовки, слухов, угроз,предупреждений и колебаний вооруженные силы Ита-лии вторглись в Абиссинию. Конечно, стычка с абис-синским отрядом в оазисе Уал-Уал была не более чемнадуманный предлог. Муссолини уже давно имел видына эту – последнюю оставшуюся независимой, – потен-циальную колонию в Африке и, как свидетельствовалгенерал Де Боно, принял решение захватить ее еще в1932 году. Поначалу он опасался возможного вмеша-тельства в конфликт со стороны Великобритании, ко-торая могла бы воспрепятствовать его плану, но ДиноГранди, тогдашний посол Италии в Лондоне, заверилего, что, в соответствии с данными, полученными им отпротивников Идена в кабинете министров, англичане

не станут браться за оружие. Перехваченная итальян-цами секретная депеша подтвердила это. Гитлер, на-деясь, что итальянская военная интервенция в Афри-ке отвлечет внимание Муссолини от Австрии, практи-чески потворствовал ему в реализации его плана за-хвата Абиссинии.

Во всем мире множество возмущенных людей жад-но слушали по радио последние новости о том, как без-защитных туземцев косят пулеметными очередями идушат ядовитыми газами. Однако итальянцы воспри-нимали эти события в совершенно ином свете; и ко-гда скоротечная военная кампания завершилась, Мус-солини достиг в Италии пика своей власти и своей по-пулярности.

Муссолини открыто проигнорировал мировое обще-ственное мнение и, не стесняясь, торжествовал побе-ду. Для большинства итальянцев его триумф являлсявсего лишь вознаграждением за тяжкие труды на по-литической ниве, а демонстративное пренебрежениемнением остального мира – как гордая и достойнаяуважения позиция государственного деятеля; они несмогли, да и не хотели разглядеть в его упорном стре-млении создать колониальную империю в Африке про-явления жестокости или ненасытности. Англичане ифранцузы создавали свои империи с помощью анало-гичных средств, хотя и под прикрытием международ-ных соглашений, и поэтому, мол, не имели права ли-

цемерно осуждать законные притязания другой евро-пейской нации, страдающей от недостатка жизненно-го пространства для своего стремительно увеличиваю-щегося населения. Они протестовали во имя гуманно-сти, но проявленная ими враждебность была вызванана самом деле стремлением не допустить присутствияИталии в Африке, лишить ее и новых рынков сбытаи возможности территориальной экспансии. Разве неабсурдно было вещать об Абиссинии как о суверен-ном государстве, когда она была ничем иным, как ско-пищем разнородных племен, подвластных примитив-ным по своему мышлению вождям, большинство из ко-торых, включая Хайле Селассие, почитались критика-ми Италии едва ли не по той единственной причине,что они были обращены в некоторое подобие христи-анской веры? Абсурдно было также отрицать тот не-сомненный факт, что Италия сможет оказать на Абис-синию благотворное влияние. А ведь никто иной, каксама Великобритания, выступила против приема этой«варварской страны» в Лигу Наций, когда Италия вне-сла предложение о членстве Абиссинии в этой всемир-ной организации для того, чтобы выявить пределы ан-глийских притязаний. С помощью Италии войны ме-жду разными племенами и рабство в Абиссинии будутпрекращены, а абиссинский народ обретет неисчисли-мые социальные блага. Широко распространенное вВеликобритании и Франции мнение о том, что итальян-

ская армия отправила на тот свет тысячи невинныхафриканцев, применив ядовитый газ, представлялосьничем иным, как злонамеренной пропагандой. Един-ственными газами, испробованными итальянской ар-мией, были слезоточивый да еще легкий тип горчично-го газа, не имевшие не только фатальных последствий,но даже не вызывавшие перманентной инвалидности.Разве сам Бернард Шоу не обосновывал причины воз-можного использования этих газов? «Если вы хотитепоговорить об ужасах войны, – заявил дуче английско-му журналисту, – то я покажу вам фотографии тех зло-деяний, которые абиссинцы учиняли над нашими сол-датами. То, что вы увидите, слишком отвратительнодля того, чтобы любая порядочная газета согласиласьбы их у себя напечатать. Мы никогда не прибегали к ис-пользованию газовых облаков, подобных тем, что бы-ли в порядке вещей во время последней мировой вой-ны. Если мы и сбрасывали бомбы с горчичным газом влощины, которые могли использоваться абиссинцами,чтобы нападать на колонну наших солдат, то это дела-лось исключительно в гуманных целях, ибо в результа-те мы спасали жизнь и тем и другим».

У итальянцев совесть была чиста. Они не ощущалистоль сильно, как это было свойственно дуче, страст-ного желания создавать Итальянскую империю и за-воевывать для нее новые земли. Несколько ведущихдеятелей фашистской партии Италии даже постави-

ли в известность принца Штаремберга, австрийско-го вице-канцлера, возглавлявшего отряды хеймвераи являвшегося личным другом Муссолини, о том, чтоони были настроены решительно против абиссинскойавантюры. Они не разделяли убеждения Муссолини втом, что позиции фашизма в стране и за рубежом ста-нут более прочными с помощью демонстрации силы,которая, настаивал дуче, – всегда вызывает большееуважение, чем любые политические маневры, пустьдаже и весьма успешные. Не одобряли они и убежден-ности дуче в том, что повышение авторитета Италии вЕвропе и «будущий прогресс фашистского этоса тре-бовали реванша за Адову», где сорок лет назад ита-льянцы потерпели позорное поражение от абиссин-цев к явному удовольствию всего мира, потешавшего-ся над Италией.

Но теперь, после победы в Абиссинии, былая сдер-жанность исчезла, а трезвые голоса, взывавшие косторожности, замолкли. «Я поставил перед собой яс-ную цель», – объявил Муссолини за несколько лет дотого, – «я хочу сделать Италию великой и уважаемойстраной, которую бы, вместе с тем, и побаивались».И сейчас мало кто из итальянцев готов был отрицатьто, что он добился своей цели. Конечно, находилисьеще и те, кто сомневался в том, что деяния Италии со-ответствовали нравственным нормам двадцатого ве-ка, и опасался, что к решительным акциям в Абисси-

нии Муссолини подтолкнули зависть к возрастающимуспехам Гитлера в Европе и желание дуче продемон-стрировать всему миру, что и Италия также являласьсильной державой. Но даже и эта немногочисленнаягруппа сомневавшихся не могла не отдать должное тойбыстроте, с которой, вопреки предсказаниям военныхэкспертов Лондона и Рима, завершилась абиссинскаякампания, тому молниеносному разгрому Абиссинии,который дуче скромно поставил себе в заслугу, заме-тив, – как будто этим можно гордиться, – что он не-престанно телеграфом направлял командующему ита-льянскими вооруженными силами в Абиссинии своираспоряжения, в иные дни числом более сотни и касав-шиеся всех мыслимых аспектов армейской деятель-ности. Однако военный успех был всего лишь малойдолей общего триумфа дуче. Гораздо более важнымследствием войны явился стойкий дух национальногоединства, который она вызвала к жизни. Энтони Иден,британский министр без портфеля по делам Лиги На-ций, после желчной по характеру встречи с Муссолинив Риме, которая раз и навсегда закрепила их отрица-тельное мнение друг о друге, смог добиться всеобщегоодобрения политики «санкций». 10 октября 1935 годаАссамблея Лиги Наций пятьюдесятью голосами противодного приняла резолюцию о коллективных мерах про-тив Италии. Более благоприятного для Италии исхо-да трудно было ожидать. Стенли Болдуин, британский

премьер-министр, следовал той линии английской ди-пломатии, которая предусматривала, с одной сторо-ны, отказ от поддержки излишне резких решений ЛигиНаций, чреватых усилением риска войны и, с другойстороны – допускала выход из Лиги, в случае одобре-ния акций Муссолини. Он заявил, что реализация напрактике принятых санкций, во-первых, означала быразвязывание войны, «во-вторых, – как позднее тон-ко подметил сэр Уинстон Черчилль, – Болдуин был по-лон решимости не допустить начала войны; а в-тре-тьих, он выступает за принятие санкций. Но совершен-но очевидно, что совместить воедино все эти три по-сылки просто невозможно». Пьер Лаваль, умный и ци-ничный министр иностранных дел Франции, с самогоначала ясно осознавший несовместимость этих поло-жений, выступил в пользу заключения сделки с Мус-солини. А когда санкции все же были приняты Ассам-блеей, то Лаваль энергично поддержал усилия Вели-кобритании по исключению из списка товаров, запре-щенных к экспорту, тех, наложение эмбарго на экспорткоторых (например, нефть) могло бы спровоцироватьевропейскую войну.

В результате Муссолини не только не помешали на-пасть на Абиссинию и разгромить ее, но, наоборот, да-ли ему возможность объединить страну под лозунга-ми фашизма против действий и клеветы враждебно-го Италии остального мира. «Италия достойно встре-

тит санкции, – провозгласил дуче, – проявив дисципли-ну, бережливость и самопожертвование». Италия так исделала. В то время как оскорбленные члены Лиги На-ций объединились вокруг Энтони Идена, оказавший-ся в изоляции итальянский народ, большая часть кото-рого была приучена разделять неприязнь Муссолиник Идену, дружно сплотился вокруг дуче. Пожилые да-мы посылали ему свои драгоценности, чтобы помочьдуче оплатить расходы на войну, а молодые люди за-являли, что они с радостью готовы погибнуть в ней,участвуя в самоубийственных воздушных налетах набританский флот. Многие бывшие либералы поддер-жали войну, а Церковь не выступила против нее. Рядбывших антифашистов, живших за рубежом в добро-вольном изгнании, возвратились в Италию, чтобы под-держать свою страну в час невзгод. «Итальянский на-род, – объявил Муссолини в одной из тех своих речей,которыми так восхищались итальянцы, будь то фаши-сты или нет, – достоин своей великой судьбы». Шоко-вая реакция, охватившая британское общество, когдастало известно о соглашении Хора – Лаваля 1935 го-да, предусматривавшем раздел Абиссинии между Ита-лией и негусом, была интерпретирована как антиита-льянская. Когда после опубликования этого соглаше-ния сэр Самьюэль Хор в атмосфере всеобщего возму-щения подал в отставку с поста министра иностранныхдел Великобритании, уступив его ненавистному Энто-

ни Идену, который не мог не проводить более жесткуюи недоброжелательную политику в отношении Италии,популярность Муссолини в стране достигла новых вы-сот.

Было еще оно, более существенное следствие три-умфа Муссолини. Внимательно наблюдая за успехамисвоего итальянского друга в его ссоре с Лигой Наций,из которой он сам демонстративно вышел в октябре1933 года, Адольф Гитлер сделал для себя соответ-ствующие выводы. Катастрофа Лиги Наций не толькоозначала реабилитацию философии силы, она такжене была лишь еще одним проявлением декаданса де-мократии; эта катастрофа ознаменовала кончину такназываемого фронта Стрезы и начало итало-герман-ского альянса.

2

Было время, когда подобный альянс казался невоз-можным. Всего лишь два года назад отношения междуэтими странами были не только натянутыми, но на-ходились на грани разрыва. Муссолини, стремивший-ся защитить долговременные интересы Италии в Цен-тральной и Юго-Восточной Европе, был полон реши-мости воспрепятствовать реализации честолюбивыхзамыслов Гитлера в Австрии. 17 февраля 1934 годаон сделал заявление, к которому присоединились пра-

вительства Великобритании и Франции, о необходимо-сти сохранения независимости Австрии; месяцем поз-же он подтвердил намерение Италии противодейство-вать экспансии Германии вдоль итальянских север-ных и восточных границ, подписав итало-австро-вен-герский пакт (так называемые «Римские протоколы»),который предусматривал совместные консультации вслучае возникновения военной угрозы любой из этихтрех стран. Когда в июле австрийские нацисты, пред-приняв неудачную попытку государственного перево-рота, перестарались, смертельно ранив австрийскогоканцлера Энгельберта Дольфуса, в то время как егожена и дети находились в Италии по личному пригла-шению Муссолини, реакция дуче на эти события бы-ла незамедлительной и весьма действенной. Он теле-графировал принцу Штарембергу, временно исполняв-шему обязанности канцлера, обещая ему всяческуюподдержку со стороны Италии, и отдал приказ об от-правке трех итальянских дивизий к границе с Австри-ей, тем самым гарантируя, что его обещания не явля-ются пустыми словами. Гитлер, осознав, что его ав-стрийские сторонники зашли слишком далеко, выну-жден был бить отбой, а тщательно маскируемая за-висть Муссолини к человеку, о котором он после ихпервой встречи презрительно отзывался как об «этомсумасшедшем маленьком клоуне», почти переросла вненависть. Именно Гитлер, заявил он князю Штарем-

бергу, является виновником убийства Дольфуса и не-сет полную ответственность за все, что случилось вАвстрии. Гитлер – это «ужасное, сексуальное, дегене-ративное создание», «чрезвычайно опасный идиот».Он был прирожденным лидером национал-социализ-ма, этой пародийной, скотской имитации фашизма, атакже «варварской и дикарской системы, способнойтолько на убийство, грабеж и шантаж». Кровавая чист-ка июня 1934 года явилась не чем иным, как «неизбеж-ным кризисом столь презренной политической систе-мы». «Думаю, что мне было бы приятно, – заявил Мус-солини еще одному своему другу, журналисту Мише-лю Кампана, – что Гитлер совершает свою революциюпо нашим образцам, но они – германцы, поэтому оникончат тем, что погубят нашу идею. Они по-прежнемутакие же варвары, как во времена Тацита и Реформа-ции, в своем извечном конфликте с Римом».

Гнев Муссолини вполне понятен. Существовала ре-альная угроза не только независимости Австрии, нои безопасности Италии, не говоря уже о том, что 300000 бывших австрийских граждан, населявших север-ную, теперь уже итальянскую, область Трентино-Аль-то-Адидже, становились непосредственным объектомподрывной деятельности германского национализма.Он чувствовал, что ему придется предать забвениюего политику «пересмотра» Версальского договора –в пользу установления более дружеских отношений

с Францией, в чьей поддержке он теперь нуждался.Именно под влиянием этих соображений Муссолиниприсоединился к антигерманскому «фронту» в Стрезе(Италия), где он вместе с главами правительств Вели-кобритании и Франции осудил попытки изменить силойВерсальские соглашения.

На конференцию в Стрезе Муссолини прибыл в со-провождении Фульвио Сувича, своего главного совет-ника по вопросам международных отношений. В ходеконференции он дал понять, что находится в Стрезене ради того, чтобы только подтвердить свою реши-мость поставить заслон честолюбивым замыслам Гер-мании. Взаимопонимание с Францией и Англией долж-но, бесспорно, содействовать упрочению позиций Ита-лии в Европе, но оно также должно помочь ей расши-рить сферу ее влияния в Средиземноморском бассей-не и в Африке.

В своей речи Муссолини сослался на заключитель-ную декларацию конференции, где осуждался «всякийодносторонний отказ от договоров, который может по-ставить под угрозу мир в Европе». Дуче произнес сло-во «Европа» с таким нажимом и выдержал столь дол-гую паузу прежде чем продолжить свою речь, что пред-ставители британского министерства иностранных делсразу же поняли, что у него на уме, и провели бес-сонную ночь, решая, не следует ли Великобританиивыступить с предупреждением Муссолини по поводу

его возможного нападения на Абиссинию. Они реши-ли, что его поддержка в их противостоянии Германиислишком важна для того, чтобы подвергать ее риску,и поэтому никакого предупреждения не последовало.Муссолини покинул Стрезу, полагая, что он достиг сво-ей цели. И когда в июне было подписано англо-герман-ское морское соглашение, его уверенность в том, чтоВеликобританию абсолютно не волнует все то, что про-исходит в мире до тех пор, пока не возникает угроза еесобственным интересам, была вновь подкреплена.

Четыре месяца спустя началось вторжение в Абис-синию. И в ту же осень, когда почти вся ЗападнаяЕвропа дружно, хотя и безуспешно, выступила противагрессии Италии в Африке, в голове Муссолини созре-ла и вышла на первый план идея альянса с некой мо-гущественной страной, которая в открытую не проти-водействовала планам дуче.

3

Первый пробный шар в свое время был запущен са-мим Гитлером, который на протяжении всей своей по-литической жизни восхищался дуче и находился подсильным влиянием фашистских идеологических кон-цепций и фашистских ритуальных процедур. В 1926 го-ду Гитлер написал письмо в Рим с просьбой о фото-графии дуче с его автографом. «Просим вас поблаго-

дарить вышеупомянутого господина, за проявленныеим чувства – холодно отреагировало итальянское ми-нистерство иностранных дел и посоветовало своемупосольству в Берлине – сообщить ему в той форме,в какой вы сочтете необходимой, что дуче считает не-своевременным удовлетворить его просьбу».

Хотя существуют некоторые веские основания пред-полагать, что немецкие нацисты еще в 1932 году под-питывались Италией финансово, сам дуче не имелникакого желания пятнать свою безупречную репута-цию открытым контактом с «сомнительным авантюри-стом», который был их лидером. Даже после прихо-да Гитлера к власти в 1933 году, что застало Муссоли-ни врасплох, подозрительное отношение дуче к этомучеловеку и его скрытое презрение к нему не исчезли.Муссолини верил, что именно он заставил весь мируважать фашизм и восхищаться им, и ему совсем нехотелось, чтобы это политическое течение было как-то замарано национал-социализмом, истоком которо-го, как в то время считал дуче, является «бунт древнихгерманских племен, вышедших из девственного леса».Не было никаких сомнений в том, что Муссолини поль-зовался, как в Европе, так и в Америке, гораздо боль-шим уважением, чем когда-либо это относилось илибудет относиться к Гитлеру. Консервативные писателии общественные деятели в двадцатых и начале трид-цатых годов нашего столетия столь часто и притом от

всей души расточали в его честь восторженные дифи-рамбы, поражавшие своей искренностью, что Муссо-лини легко поверил в то, что он действительно явля-ется величайшим государственным деятелем своеговремени.

В декабре 1924 года сэр Остин Чемберлен, тогдаш-ний министр иностранных дел Великобритании, нахо-дясь с визитом в Риме, отозвался о нем, как о «заме-чательном человеке… работающем, не покладая рук,для величия своей страны». В последующие годы мож-но было нередко видеть леди Чемберлен в жакете сприкрепленным на нем фашистским значком. В 1927году Уинстон Черчилль посетил Рим и во всеуслыша-ние заявил, что «если бы он был итальянцем, то неснимал бы с себя фашистской черной рубашки». «Я немог не поддаться, – объявил Черчилль на пресс-кон-ференции, о которой сообщила „Тайме“, – как это былосо многими другими людьми до меня, обаянию благо-родной и простой манеры держаться синьора Муссо-лини и его спокойного и беспристрастного поведения,несмотря на многочисленные заботы и проблемы, ле-жащие на его плечах. Каждый мог заметить, что он не-устанно печется только о подлинном, как это он сам по-нимает, благе своего народа, а все остальное для негоне представляет никакого значения… Если бы я былитальянцем, то я бы беззаветно последовал за Вами сначала до конца в вашей триумфальной борьбе со все-

пожирающим, неукротимым ленинизмом». На следую-щий день газета «Тайме» поздравила мистера Черчил-ля в связи с тем, что тот «проникся истинным духомфашистского движения». Ллойд Джордж публично со-гласился с Черчиллем в том, что корпоративная систе-ма «является весьма многообещающей концепцией».В 1928 году газета «Дейли мейл» продемонстрировалаеще более выразительный образчик энтузиазма, когдана ее страницах лорд Родермер объявил, что Муссо-лини является «величайшей политической фигурой на-шего века». Английский биограф дуче в чрезвычайнохвалебной книге, опубликованной в 1932 году, признал,что он действительно был «величайшим государствен-ным деятелем нашего времени». Эту точку зрения раз-деляла, как она сама призналась, и газета «Манчестергардиан», – вплоть до января 1939 года. И это не бы-ли исключительные примеры. На иностранных дипло-матов и на визитеров, посещавших Рим с официаль-ной миссией или неофициально, и удостоившихся че-сти беседовать с Муссолини в его роскошной резиден-ции в Палаццо Венеция, дуче производил неизглади-мое впечатление и они с готовностью признавали это.Мистер Ричард Уэшберн Чайлд, посол США в Риме с1921 по 1924 год, испытывал к дуче чувство уважения,граничившее с идолопоклонством. «Он смог не толь-ко добиться и закрепить почти всеобщее признание, –писал Уэшберн Чайлд в предисловии к „Моей автобио-

графии“ Муссолини, – он создал новое государство наоснове новой концепции. Он смог не только изменитьжизнь людей, но он также изменил их мышление, ихсердца, их дух». Американский посол восторженно по-ведал о человеколюбии дуче и его мудрости, о его си-ле и динамичной энергии. Он был «грандиознейшейличностью земного шара нашего времени». Закрываяза собой дверь после беседы с ним, – писал УэшбернЧайлд, – нельзя было отделаться от ощущения, чтообщение с ним потребовало отдачи всех ваших нрав-ственных и физических сил».

Немало говорилось о тщеславии и театральностиМуссолини, его претенциозном поведении и о пристра-стии к нелепому жестикулированию, но большинстволиц, общавшихся с ним, сходились во мнении о нем како человеке разумном, обаятельном, даже (удивитель-но!) несколько робком, с неуверенными, зачастую за-стенчивыми, манерами поведения. Посетителей Мус-солини предупреждали, что когда они попадут к немуна прием, то он, возможно, будет восседать за необъ-ятным письменным столом в своем огромном, с пыш-ными украшениями, кабинете – зале Маппамондо Па-лаццо Венеция, – мрачно наблюдая, как его гости при-ближаются к нему от дверей, преодолевая расстояниепочти в двадцать метров по мозаичному полу, шаги покоторому гулко отдавались в холодном зале с высоки-ми потолками, или, возможно, полностью проигнори-

рует визитеров, весь погрузившись в работу над доку-ментом, лежавшим перед ним на столе. Им говорили,что до того как попасть в кабинет Муссолини, им при-дется пройти сквозь строй чернорубашечников с угрю-мыми лицами и с выставленными наготове кинжаламидлиной в целую руку; и иногда, действительно, так онои бывало. Но подобные случаи были редки. Более ча-стыми были другие сцены, как, например, та, которуюописал Дафф Купер, посетивший Рим в 1934 году. «Небыло никакой театральщины, – писал он, – и мне не по-надобилось, как меня заранее предупредили, проша-гать в одиночестве весь его огромный кабинет от две-рей до письменного стола. Муссолини встретил меня удверей, а по окончании беседы проводил меня до них.Побеседовав, мы оба признали важное значение разо-ружения и он охотно рассмеялся, когда я сказал, чтоидея о том, что оружие является причиной войн, так жеглупа, как и мысль о том, что зонтики являются причи-ной дождя. Поскольку ему пришлась по вкусу моя шут-ка, то я решил, что он обладает здоровым чувствомюмора, и готов был признать, что ему свойственны идругие хорошие черты характера… в целом, он произ-вел на меня весьма благоприятное впечатление».

Такова была всеобщая реакция на личность Муссо-лини. Тех лиц, на которых он не производил подобноговпечатления, было ничтожно мало. Но даже они чув-ствовали себя мгновенно обезоруженными, когда он

подходил к ним своей пружинистой, кошачьей поход-кой, демонстрируя всем своим существом чрезвычай-ное дружелюбие и обходительность. Дуче умудрялсяоставаться приятным собеседником даже в тех случа-ях (так было с лордом Ванситтартом), когда он бывал«настолько доволен своим собственным обществом»,что походил на «боксера в ярком тренировочном хала-те, с удовольствием пожимающего руку самому себе».«Он требует к себе самого серьезного отношения, – по-считал Ванситтарт, – у него ничего нет общего с Пан-талоне, этим персонажем итальянской комедии, пред-ставляемым из чувства зависти второстепенной фи-гурой». Муссолини обычно разговаривал, не повышаяголоса, но даром речи он обладал неординарным. Егокритические замечания, отличавшиеся четким постро-ением и, как правило, живой подачей, а зачастую иблеском остроумия, по ходу дела оживлялись необыч-ными, но всегда к месту, аллюзиями и неологизмами.«Когда дуче начинал говорить, – вспоминал его ми-нистр иностранных дел, – то он был просто великоле-пен. Я не знал никого, кто с таким же успехом исполь-зовал богатые и оригинальные метафоры». Подобномногим другим хорошим ораторам, он не был терпели-вым слушателем, иногда, неожиданно прервав своегособеседника, он вскакивал с кресла и начинал возбу-жденно прохаживаться взад и вперед по кабинету; нов беседе с иностранными гостями он старался не да-

вать воли этой своей привычке и, хотя ему было труд-но усидеть в кресле – возможно, в связи с его язвой, –он все же стремился казаться предельно вниматель-ным, восседая за письменным столом, неестественновытянувшись и крепко сжав вместе кончики пальцев.Смеялся он редко, но когда все же делал это, то егосмех скорее всего звучал с оттенком презрения или на-поминал нарочитый смех человека, который чувствует,что следует смеяться независимо от того, смешно емуили нет. Но зато его обычно угрюмое лицо довольно ча-сто озаряла обаятельная, чутко реагирующая на юморсобеседника, улыбка. «Он не только великий государ-ственный деятель, – заметил как-то Аристид Бриан, –но и приятный человек». Франц фон Папен, находив-шийся в Риме летом 1933 года в связи с подписаниемконкордата с Ватиканом, пришел к выводу, что «ита-льянский диктатор – человек совершенно иного кали-бра по сравнению с Гитлером. Приземистый, но с вели-чественной осанкой, Муссолини с его крупной головойбуквально излучал силу воли и энергию. Он обращал-ся с окружавшими его людьми так, словно он привыкк беспрекословному выполнению всех своих приказов,но при этом он не терял свойственного ему обаяния…Гитлера никогда не покидал некий еле уловимый налетнерешительности, словно он вынужден продвигатьсявперед на ощупь, в то время как Муссолини держал-ся хладнокровно и с большим достоинством. Он созда-

вал впечатление, что ему как будто бы до тонкостейизвестна обсуждаемая проблема, независимо от того,какой темы она касалась… Он блестяще говорил и нафранцузском и на немецком языках».

В Америке восхваление Муссолини было столь жебезудержным, как и в Европе. Если лорд Родермерсравнивал дуче с Наполеоном, то президент Колум-бийского университета сравнил его с Кромвелем. «Фа-шизм, – продолжал он, – является самой образцовойформой государственности». С ним согласился ОттоКан, знаменитый банкир, который в своей речи передстудентами университета Уэсли охарактеризовал дучекак «гения». Данную оценку личности Муссолини под-держал и кардинал О'Коннелл из Бостона. «Муссоли-ни, – заявил кардинал, – это – гений, ниспосланныйИталии Господом Богом, чтобы она смогла с его помо-щью достигнуть вершин уготовленной ей счастливойсудьбы». Архиепископ Чикаго после визита в Рим про-никся убеждением, что «Муссолини – это человек на-шего времени». Фиорелло Ла Гардиа, мэр Нью-Йорка,пожелал дуче всяческого успеха и заявил, что Муссо-лини ничем не напоминает Гитлера.

Предположения о том, что у двух диктаторов мо-жет быть что-то общее, были категорически и ярост-но отвергнуты самим Муссолини. Он был вынужден,конечно, согласиться с тем, что национал-социализм,подобно фашизму, был авторитарным и коллективист-

ским по своему духу, а также антипарламентским, ан-тидемократическим и антилиберальным политическимдвижением, но дальше этого признания он идти не же-лал. Что же касается трансцендентальной темы на-цистской философии – идеи главенствующей расы –то Муссолини отвергал ее, как «отъявленную чепуху,глупую и идиотскую». Если бы теории Гитлера о ра-совом превосходстве были бы правильными, то, помнению Муссолини, «лапландца следовало бы счи-тать наивысшим типом развития человеческой расы».«Тридцать столетий истории, – отметил он в своей ре-чи в Бари в сентябре 1934 года, – вынуждают нас с чув-ством величественной жалости рассматривать некиедоктрины, усиленно пропагандируемые по ту сторонуАльп потомками народности, которая была поголовнобезграмотной в те дни, когда Рим гордился Цезарем,Вергилием и Августом». В беседе с Эмилем Людвигомв 1932 году он заклеймил антисемитизм как «герман-ское зло». «В Италии не существует еврейского вопро-са, поскольку он не может существовать в стране с ра-зумной системой государственного правления».

Впервые он встретился с Гитлером 14 июня 1934 го-да. Как и предполагал Муссолини, Гитлер и при личномзнакомстве вызвал у него чувство антипатии.

Встреча, организованная немецкими дипломатамив надежде, что Муссолини будет более удачлив, чемони, и сможет изменить позицию Гитлера по отноше-

нию к Австрии, произошла на королевской вилле вместечке Стра на реке Брента близ Падуи. Гитлер,прибывший в сопровождении большой группы эсэсов-цев, включая Зеппа Дитриха, вел себя нервно и выгля-дел незначительным. Муссолини, обратив внимание, вчастности, на его худобу, неряшливую прическу и водя-нистые глаза, пробормотал про себя: «Мне не нравит-ся его вид». На Гитлере был желтый макинтош, брюки вполоску, дешевые кожаные туфли. К животу он прижи-мал серую фетровую шляпу, время от времени судо-рожно ее покручивая, словно, – комментировал фран-цузский журналист, – он был «неопытным водопровод-чиком, растерянно державшим в руке незнакомый емуинструмент». Муссолини, который приехал на встречутакже в гражданском платье, по прибытии на виллу пе-реоделся в пышный мундир и надел черные сапоги ссеребряными шпорами.

Еще до того как завершилась их первая беседа, Мус-солини уже составил четкое представление о Гитлере.Выйдя из-за стола во время краткого перерыва, он по-дошел к окну и с изумлением, смешанным с изряднойдолей презрения, прошептал: «Да он же просто сума-сшедший». К вечеру обстановка на переговорах изряд-но накалилась и было заметно, что оба они не толькопотеряли всякое терпение, но практически находилисьна грани ссоры. Они сошлись лишь в общей неприяз-ни к Франции и России, но ни о чем другом не смогли

договориться, менее всего об Австрии, в которой, какзаявил Муссолини, нацисты обязаны прекратить своюкампанию террора. Всю последовавшую за тем ночьобитателям виллы не давали покоя комары и Муссо-лини так и не смог заснуть до самого утра, выведен-ный из душевного равновесия не только насекомымии напыщенными речами «глупого маленького клоуна»,но, быть может, и тенью Наполеона, который однаждытоже провел бессонную ночь в Стра. Утром было при-нято единодушное решение дальнейшие переговорыпроводить в Венеции.

Но атмосфера там стала еще более напряженной.Венецианцы с энтузиазмом приветствовали дуче, пол-ностью проигнорировав его гостя. Днем во время про-гулки по игровой трассе гольф-клуба Альберони двагосударственных мужа провели беседу наедине. Ихсвита, отставшая на почтительное расстояние, смогларазобрать лишь отдельные резкие вскрики, которыепозднее Константин фон Нейрат, министр иностран-ных дел Германии сравнил с «лаяньем двух сцепив-шихся английских догов». Никто не знал, о чем онитам спорили, да и потом никто не смог это выяснить.Они беседовали на немецком, что ставило Муссоли-ни в заведомо неравное положение. Хотя он высоко-мерно отказался от услуг Пауля Шмидта, переводчикаминистерства иностранных дел Германии, однако зна-ние дуче немецкого языка не было столь глубоким, как

он сам самонадеянно предполагал. По свидетельствуКурта фон Шушнига, сменившего Дольфуса на постуканцлера Австрии, Муссолини охотно обращался к не-мецкому языку, но когда он беседовал на нем, то былозаметно, что он испытывает явные трудности, в связи счем дуче говорил медленно, тщательно подбирая не-мецкие слова. Вероятно, он не всегда точно понималнемецкую речь Гитлера с ее сильным австрийским ак-центом, да еще сдобренную баварскими идиомами.

О существе именно этого спора в гольф-клубе Аль-берони сам Муссолини никогда не упоминал. Однакопозднее он ссылался на другие беседы, случавшиесяв ходе конференции в Венеции, когда они оставалисьвдвоем. Во время них «вместо обсуждения конкрет-ных проблем Гитлер принимался пространно цитиро-вать на память отрывки из „Майн кампф“ -

этой скучнейшей книги, на чтение которой у меня ни-когда не хватало терпения».

В самом конце государственного визита Гитлера вИталию Муссолини пригласил его прокатиться на мо-торной лодке по Венецианской лагуне. Гитлер, вместотого чтобы, расслабившись, развалиться на заднем си-денье и наслаждаться прогулкой, произнес длиннуюречь о своих расовых теориях. «В течение всей мор-ской прогулки он разглагольствовал о превосходственордических рас, – рассказывал потом Сувич Штарем-бергу, – и порицал народы Средиземноморья, особен-

но итальянцев, за то, что в их венах течет негритянскаякровь». Муссолини, посчитавший безнадежным деломспорить с этим человеком и устроившись поудобнеена кожаных подушках сиденья, молча слушал Гитлера,«несказанно забавляясь в душе бесплатным спекта-клем», – добавил Сувич. На следующий день, когда Ги-тлер выехал из Венеции в Германию, Муссолини спро-сили, что он о нем думает, дуче ответил, сделав жеструкой, словно отмахиваясь от назойливой мухи: «Онпросто болтливый монах».

Однако вскоре, как бы Муссолини ни презирал Ги-тлера, он осознал необходимость дружбы с ним и убе-дил себя в том, что Италия больше выиграет от аль-янса с Германией, чем от союза с демократическимистранами Западной Европы. Враждебное отношениеФранции и Англии к Италии во время абиссинской вой-ны разрушило все надежды на какое-либо антигерман-ское соглашение между этими тремя странами, но онопока еще не сблизило окончательно Италию с Гитле-ром, который осторожничал и не спешил воспользо-ваться выгодами возникшего конфликта, опасаясь, чтоон может иметь временный характер и закончится ком-промиссом в духе пакта Хора – Лаваля. Да и Муссоли-ни все еще мучили воспоминания об англо-германскомморском договоре 1935 года и, куда более остро, мы-сли о проблеме австрийской независимости и об угро-зе аншлюса. До тех пор, пока эта проблема продол-

жала оставаться на повестке дня в отношениях междуМуссолини и Гитлером, о каком-либо альянсе не мо-гло быть и речи. Но, тем не менее, Гитлер более остро,чем Муссолини, ощущал его необходимость; отчастиблагодаря именно этому стремлению Гитлера к друж-бе с Муссолини и было подписано, при полном одобре-нии последнего, австро-германское соглашение 1936года. Хотя это соглашение и устраняло имевшиеся ав-стро-германские разногласия к взаимному удовлетво-рению обеих сторон, но оно одновременно предоста-вило Гитлеру возможность, невидимую на поверхно-сти, незаметно подтачивать устои австрийской незави-симости; вместе с тем, оно дало Гитлеру первый ре-альный шанс осуществить сближение с Италией. ИбоМуссолини, отвергнутый Западными державами, бо-лее не мог столь же успешно выступать в защиту не-зависимости Австрии и должен был быть только бла-годарен за то, что ее независимость все еще, пусть но-минально, но сохраняется. Месяцем позже, когда в Ис-пании вспыхнула гражданская война, условия для тес-ного сближения Германии с Италией стали просто иде-альными. Муссолини, бросившись на помощь Фран-ко не только ради того, чтобы в Европе возникло тре-тье фашистское государство, но также и с тайной на-деждой заполучить в Испании морские базы, с кото-рых можно будет удобно угрожать Франции, тем са-мым еще больше отдалил себя от врагов Германии.

Ульрих фон Хассель, посол Германии в Риме, сразуже осознал важность «испанского конфликта для отно-шений Италии с Францией и Англией». В своем доне-сении в министерство иностранных дел Германии онпредположил, что значение конфликта в Испании бу-дет «таким же, как и абиссинского конфликта, которыйчетко выявил противоречивость интересов европей-ских стран, предотвратившую возможность для Ита-лии быть затянутой в сети Западных держав». Как вы-яснилось, гражданская война в Испании могла бытьиспользована и в иных целях. Позволив Италии взва-лить на свои плечи основной груз нацистско-фашист-ской помощи Франко на том основании, что Испанияявляется средиземноморской страной и, следователь-но, должна рассматриваться не как немецкая, а, ско-рее, как итальянская зона влияния, Гитлер теперь могс удовлетворением констатировать, что гражданскаявойна в Испании истощала ресурсы Италии, достойнозаменив в этом отношении абиссинскую войну. Он так-же мог более не опасаться чрезмерно твердой пози-ции, занимаемой дуче по австрийскому вопросу, кото-рый, по убеждению Гитлера, должен решаться Герма-нией так, как она этого пожелает 19 .

19 Это обстоятельство, конечно, объясняет то, что в свое время каза-лось совершенно необъяснимым многим испанским республиканцам –тот факт, что они, так же как и испанские националисты, получали оружиеиз Германии.

В порядке предварительного зондажа позиций Мус-солини Гитлер уведомил его, что готов признать статусИтальянской империи. Это был вопрос, который при-нимался Муссолини особенно близко к сердцу, ибо го-товность Гитлера пойти на этот шаг означала призна-ние нового статуса Италии среди мировых держав, отчего большинство стран пока что воздерживалось; иМуссолини, как и предсказывал Хассель, был чрезвы-чайно обрадован. В сентябре Гитлер направил в РимГанса Франка, своего министра юстиции, владевше-го итальянским языком, с настоятельной просьбой кдуче принять приглашение посетить Германию. Мус-солини с дипломатической сдержанностью выслушалФранка, щедро рассыпавшего в его адрес комплимен-ты и заверившего дуче в искреннем убеждении фюре-ра о необходимости тесного сотрудничества между ихстранами. Несмотря на монументальность позы, при-нятой Муссолини во время этой сцены, он, однако, былпольщен и вскоре после этой встречи с посланникомГитлера дуче произнес на площади дель Дуомо в Ми-лане речь, в которой он впервые употребил термин, стого момента ассоциирующийся с крушением фашист-ской Италии. Касаясь вопроса об установлении луч-шего взаимопонимания между Италией и Германией,он позаимствовал драматическую метафору, два годатому назад использованную венгерским премьер-ми-нистром Комбошем в характеристике отношений этих

двух стран. Дуче провозгласил, что «образуется осьБерлин – Рим, вокруг которой могут вращаться всеевропейские государства, стремящиеся к миру». Об-радованные этим громогласным заявлением о дружбе,немцы вычитали в речи дуче гораздо больше того, чтоон сказал на самом деле, и полностью доверились сво-ей прессе, объявившей, что общий политический курсдвух стран уже оформился.

Тем временем в Германии новый министр иностран-ных дел Италии граф Галеаццо Чиано готовил пред-стоящий вскоре государственный визит Муссолини вэту страну. Сын адмирала графа Констанцо Чиано,героя первой мировой войны, Галеаццо, работавшийжурналистом в Риме, поступил на дипломатическуюслужбу в возрасте двадцати двух лет. Спустя три го-да, 24 апреля 1930 года, он женился на Эдде Муссо-лини, старшей и, как считалось – любимейшей доче-ри дуче. С этого дня Чиано стремительно, подобно ме-теору, начинает восходить к вершинам власти. Уже че-рез два месяца он был назначен генеральным консу-лом в Шанхае, а вскоре стал чрезвычайным послан-ником в Китае. В 1933 году он был возвращен в Рим,где возглавил пресс-отдел министерства иностранныхдел. По окончании абиссинской войны, в которой онучаствовал в составе ВВС Италии в качестве пилота,он был утвержден министром иностранных дел стра-ны. В те первые годы своей карьеры он проявил се-

бя как верный ученик человека, который сотворил изнего политического деятеля и который теперь видел внем не только примерного зятя, но и самое приближен-ное доверенное лицо. Тщеславный, не терпящий отка-за своим желаниям, снисходительно относившийся ковсем окружавшим его людям, амбициозный и претен-циозный, всегда уклонявшийся от прямых ответов, Чи-ано, тем не менее, под маской откровенного цинизма,несомненно, скрывал сильное чувство восхищения ду-че. Даже в своем личном дневнике, который он усерд-но вел после того, как стал министром иностранныхдел, Чиано зачастую явно стремился замаскироватьблизкое к идолопоклонству преклонение перед Муссо-лини, которое он всячески отрицал в беседах с друзья-ми. Лишь от случая к случаю позволял он себе востор-женно восхвалять дуче. «Сегодня дуче похвалил менянесколько раз, – писал он в один из тех моментов, ко-гда он искренне раскрывал свои чувства, – я был на-столько потрясен, что даже не смог поблагодарить его.Истина заключается в том, что работать следует толь-ко ради одного – того, чтобы угодить ему. Когда удаетсядобиться этого, то меня охватывает чувство величай-шего удовлетворения». После своей болезни в 1938 го-ду он признался, что, услыхав голос дуче по радио, он«принялся плакать, как маленький ребенок».

Его глубоко прочувствованное, хотя и редко призна-ваемое, восхищение дуче, проявлявшееся не только в

записях личного дневника, но и при других обстоятель-ствах, подчас ставило его почти в нелепое положение.Он копировал привычки дуче и подражал его манерам,как на публике, так и в частной жизни, – его быстрой,отрывистой и эмоциональной манере говорить; он пы-тался даже воспроизвести монументальную позу дуче,в которой тот с нетерпением ожидал какое-нибудь важ-ное известие. Но сам по себе Чиано был далеко нетак нелеп, как могло показаться. Он быстро схватывалсуть дела, имел несомненный дар мгновенно ориенти-роваться в любой обстановке и, к тому же, был искрен-ним патриотом своей страны. Он часто бывал опро-метчивым и иногда жестоким и не раз вовлекал Ита-лию в явные авантюры, аморальные и бессмыслен-ные. Он был настолько ленив, что отказывался читатьдокумент, если в нем было больше одной страницы. Натрассах для игры в гольф и на вечеринках, устраивав-шихся его богатыми друзьями из высшего римского об-щества, он проводил ровно столько же времени, сколь-ко и в своем служебном кабинете во дворце Киджи. Онбезответственно относился к своим обязанностям, очем свидетельствовал, например, Рафаэле Гварилья,посол Италии в Париже с 1938 по 1940 год. Единствен-ное распоряжение, которое было получено от Чианопосольством в этот период, предписывало подыскатьфранцузскую гувернантку для собственных детей. Но,тем не менее, он имел и немало достоинств, которые

редко можно было отыскать среди фашистских бонз.Он был умен, сметлив, смел, впечатлителен и, несмо-тря на пристрастие к позе и претенциозности, по-сво-ему обаятелен. Он был любящим сыном и братом; онбыл сильно привязан к своим детям, которых очень лю-бил; и хотя у него было много друзей как среди муж-чин, так и среди женщин, он не переставал испыты-вать глубокое чувство к своей жене. «Он был типичнымпрохвостом, – писал о нем лорд Ванситтарт, который впервый раз встретился с ним в 1934 году, – но это каче-ство не такой уж и большой грех под этим солнцем. Онлюбил женщин и был неравнодушен к карьере; многиедругие имеют эти наклонности характера, но не всемудается их успешно реализовать на практике. Он обла-дал приятной внешностью и был неплохо развит фи-зически, время от времени он проявлял известное чув-ство юмора… Он был не прочь повеселиться и слиш-ком любил жизнь, чтобы омрачать ее неприятностями;и отвращение жизнелюбца к войне вызывает гораздобольше уважения, чем антипатия к ней пацифиста, по-скольку оно более практично».

Дино Альфиери, которому в качестве посла Италиив Германии позднее предстояло хорошо узнать Чиано,нарисовал подобный, хотя и более приукрашенный,портрет своего коллеги.

«Несмотря на свойственные ему непостоянство инепоследовательность, иногда приводившие его собе-

седников в полнейшее замешательство, Чиано был до-бродушным и щедрым человеком. Он всегда с радо-стью приходил на помощь друзьям и ему доставлялаособое удовольствие возможность сообщить им пер-вым хорошую новость… В его речи слегка чувствова-лось тосканское построение фразы, беседу он вел, какправило, весьма живо, а его язык отличался вырази-тельностью и точностью. Он мог быть то серьезным,то парадоксально остроумным. Или насмешливым, аиногда даже и немного циничным… По своей приро-де он был чрезвычайно жизнерадостным, эксцентрич-ным, любознательным, ироничным и сентименталь-ным. Его гибкий ум немедленно находил на все гото-вый ответ».

Не все признавали его столь остроумным и обая-тельным, как Альфиери, но мало кто испытывал к немунеприязнь и уж никто не мог заявить, что он ничтожныйчеловек. Однако на немцев он произвел менее бла-гоприятное впечатление. В своих официальных мемо-рандумах он осторожно оценивал положительную сто-рону сложившихся у него отношений с ними. На самомделе эти отношения вообще не сложились. Немцы по-считали его поверхностным и тщеславным человеком,к тому же стремившимся навязать свои интересы, чточасто выглядело просто абсурдным. Однажды УильямШирер, американский иностранный корреспондент, вовремя пребывания в Берлине описал его как «клоуна,

веселившего публику весь вечер. Безо всяких на топричин он, бывало, вскакивал с места и отдавал салют.Я не мог не обратить внимание на то, каким нервознымчеловеком показал себя Чиано. Он без конца двигалчелюстями, хотя во рту у него и не было жевательнойрезинки».

Однако его первый официальный визит в Берлин воктябре 1936 года, месяц спустя после визита ГансаФранка в Рим, был довольно успешным. Риббентроп,возненавидивший Чиано, пока еще не заменил Нейра-та на посту министра иностранных дел Германии, а Ги-тлер, который вскоре также проникся неприязнью к зя-тю Муссолини, принимал его в Берхтесгадене с почти-тельным уважением, граничившим со льстивостью. Онне скрывал радости, прочитав те дружеские посланияМуссолини, которые привез Чиано. «Муссолини, – про-изнес фразу фюрер, которая не могла не понравить-ся зятю дуче, – является величайшим государствен-ным деятелем во всем мире, с которым никто дажеблизко не может сравниться». Скороговоркой Гитлервысказался о международном положении, упомянул орастущей угрозе со стороны большевизма и отметилв утешение ускоренный темп перевооружения Герма-нии. «Каждая конкретная проблема, – писал потом Чи-ано, – немыслимо долго разжевывалась Гитлером, акаждый свой вывод он повторял несколько раз, прибе-гая к различным словосочетаниям». Из сумбура мно-

гословия, обрушившегося на Чиано, он, тем не менее,вынес впечатление, что Гитлер в отношении Велико-британии пока еще не пришел к окончательному реше-нию и в настоящее время даже не исключает возмож-ности заключения с нею того или иного соглашения.Муссолини, как никогда обозленный на Великобрита-нию после того, как Хайле Селассие был приглашенна коронацию короля Георга VI, именно подобного со-глашения и опасался и стремился во что бы то ни ста-ло добиться того, чтобы англо-германское сближениене состоялось. Он с явным облегчением узнал от Чиа-но, что, несмотря на неопределенную позицию Гитле-ра, такое соглашение вряд ли будет иметь место, чтоГитлер убежден в намерении Англии продолжать ак-тивно противодействовать им, и лишь объединившись,они будут обладать мощью, достаточной для того, что-бы нанести поражение Великобритании. «Через три го-да, – заявил Гитлер, – Германия будет готова, через че-тыре года – более чем готова; если же мне дадут пятьлет, то это будет только к лучшему… Англичане счи-тают, что сегодня в мире существуют две страны, ве-домые авантюристами, Германия и Италия. Но во гла-ве Англии также были авантюристы, когда она созда-ла свою империю. Сегодня она находится под правле-нием ничтожных, некомпетентных людей». Несколькомесяцев спустя, в сентябре 1937 года, на конференциив Нионе Великобритания совершила очередной выпад

против Муссолини, подписав соглашение с Франциейо защите торговых судов в Средиземном море, гдеякобы испанские, а на самом деле итальянские под-водные лодки «совершают акты пиратства» в пользуФранко. И вновь Гитлер, осудив эту запоздалую, нонеобходимую попытку демократических стран эффек-тивно объединиться против нарастающей мощи стран«оси», выразил Муссолини свое сочувствие.

Ибо также, как и Муссолини, стремившийся воспре-пятствовать соглашению между Германией и Велико-британией, мысль о котором в те годы постоянно вита-ла в голове Гитлера, фюрер в свою очередь стремил-ся воспрепятствовать возобновлению дружеских отно-шений между Италией и Великобританией в ущерб ин-тересам Германии. Имея в виду эту проблему, а так-же для того, чтобы подчеркнуть особое значение соли-дарности стран «оси», Гитлер в 1937 году неоднократ-но направлял в Рим своих представителей, чьи визи-ты, казалось, прошли внешне в достаточно дружескойатмосфере. Но ни один из этих визитов не принес за-метного успеха. Когда в начале года в Рим прибыл Ге-ринг и дважды встречался с Муссолини, то обстанов-ка в ходе этих бесед принимала подчас напряженныйхарактер. Муссолини заранее настроил себя на преду-бежденное отношение к Герингу. Он считал его «раз-вязным и претенциозным». Кроме того, дуче раздража-ло демонстративное восхищение Геринга личностью

Бальбо. В тот момент, когда Геринг коснулся пробле-мы Австрии и заговорил об аншлюсе, словно он ужестал неизбежным, Муссолини, по свидетельству ПауляШмидта, возмущенно покачал головой.

Однако Австрия была всего лишь одной из многихпроблем Муссолини. Его нереализованные амбициоз-ные планы в отношении Европы и Средиземноморья,а также озлобление, вызванное враждебной к Италиипозицией западных держав, подвели дуче к мысли отом, что ему больше не следует оставаться глухим кльстивым речам Гитлера. В сентябре было официаль-но объявлено о том, что он посетит Германию с госу-дарственным визитом. Он согласился принять пригла-шение Гитлера, объяснил дуче, на двух условиях: чтоему не нужно будет брать с собой вечерний костюми что ему будет предоставлена возможность встре-чаться не только с руководством страны, но и с про-стым народом. Эти условия не были вызваны прису-щей ему скромностью. Он хотел доказать, что даже наиностранном языке он способен довести берлинскуютолпу до такой же степени экстаза, до которой он дово-дил жителей Рима; он также не хотел представать пе-ред глазами немцев в гражданской одежде, в которойон выглядел далеко не столь импозантно.

Облаченный в пышный мундир, специально поши-тый на заказ по этому случаю, Муссолини отбыл в Гер-манию 23 сентября 1937 года в сопровождении боль-

шой свиты, разнаряженной, как и ее глава. Гитлер, нежелая оставаться в долгу, приказал членам комитетапо торжественной встрече Муссолини, которая долж-на была состояться на границе, также приодеться впарадные мундиры. Сам Гитлер, одетый в официаль-ную форму нацистов, – в коричневую рубашку под ки-телем и черные брюки, следуя условиям церемониала,поджидал Муссолини в Мюнхене, на улицах которогопо пути следования дуче были выстроены шпалерамивойска, а здания разукрашены национальными флага-ми обеих стран.

На протяжении недель, предшествовавших визи-ту, Гитлер не только основательно подготовил тор-жественную встречу главы иностранного государства,включая, разумеется, обязательные почести, соответ-ствующие этому событию, но и скрупулезно спланиро-вал демонстрацию германской мощи. Все это Муссо-лини должен был, по мысли Гитлера, запомнить на-всегда. И это ему удалось. До последних дней сво-ей жизни, как бы дуче ни был разочарован в немцах,он, тем не менее, никогда не переставал восхищать-ся их способностью к эффективной организации, само-организации и самоотдаче, их высокомилитаризован-ной экономикой. С самого начала визита не остава-лось сомнений в том, что оказанный ему прием про-извел на дуче сильное впечатление, и для этого бы-ли основания. Несмотря на проливной дождь, громад-

ные толпы людей с оглушающим ревом приветствова-ли дуче, улицы были окаймлены, казалось, нескончае-мыми шпалерами замерших на месте солдат в сталь-ных касках. Государственный визит состоял из банке-тов в Мюнхене, присутствия на военных маневрах вМекленбурге, посещения заводов в бассейне Рура, икаждое мероприятие неизменно сопровождалось па-радом маршировавших гусиным шагом войск. В Бер-лине, в конце его турне по стране, более 900 000 чело-век собралось, чтобы послушать речь дуче. Муссоли-ни был буквально потрясен оказанным ему приемом.Этому не смогло помешать даже вконец испорченноеГерингом настроение, который, принимая Муссолининакануне, позволил своему ручному львенку вспрыг-нуть на грудь дуче и до последней минуты развлекалего моделью электрической железной дороги. Обще-го впечатления не испортила ни разразившаяся гроза,раскаты грома которой то и дело заглушали речь дучеи нарушали работу громкоговорителей, ни проливнойдождь, заливший все его бумаги с текстом заготовлен-ной речи. Громадные толпы людей, заполнившие Май-фельд, стойко, как на параде, пережидавшие ливеньпод открытым небом, шумными возгласами одобрениявстретили окончание его речи, которую они уже не мо-гли слышать и которую с самого начала не могли тол-ком понять. После выступления Муссолини возвратил-ся в автомашину, промокнув до нитки, но в полном во-

сторге от общения с берлинцами. Дуче увидел «самуюмогучую нацию в современной Европе, народ, с блес-ком восходящий к величию». Его турне по городам Гер-мании было триумфальным. «Его магнетизм, его не-сравненный голос, его юношеская порывистость, – сгордостью писал Чиано, – полностью захватили про-стой немецкий народ». У него практически не остава-лось времени для основательных бесед с Гитлером на-едине, поэтому в ходе мимолетных встреч они ниче-го существенного не обсуждали, а проблема Австрии,как позднее Муссолини уведомил Шушнига, вообще неподнималась. Но зато дуче четко определил свое от-ношение к Германии. «Когда фашизм обретает друга, –заявил Муссолини, сквозь трещавшие громкоговорите-ли пытаясь перекричать шум дождя на Майфельде, –то с этим другом он идет до конца».

Эта присяга на верность ознаменовала собой нача-ло падения в пропасть. Для итальянцев пришло вре-мя расстаться с иллюзиями. До этого момента они го-товы были верить в благотворность и чистоту фашист-ской революции, пусть авторитарной и антилибераль-ной, но зато свободной от чудовищного варварстванационал-социализма. За последние годы они успелисвыкнуться с навязанным им образом немца – этако-го неотесанного невежды, а в Гитлере они видели да-же более того – политического уголовника, паранои-ка и жалкого имитатора, склонного к клоунаде. Но те-

перь итальянцам предписывалось смотреть на немцеви их фюрера в совершенно ином свете. Отныне сам ду-че отзывался о немцах как «великом народе со слав-ными традициями и блистательным будущим». Гитлеруже не только не был «клоуном», но в широко распро-странявшемся тексте речи Муссолини превозносилсядо небес как «гений, один из тех немногих гениев, ко-торые делают историю, а не создаются ею». Месяцспустя после визита дуче в Германию, в ноябре 1937года, Италия подписала «антикоминтерновский пакт».Теперь Италии и Германии предстояло «сражаться боко бок против большевистской угрозы».

Немецкое влияние на фашистское движение в Ита-лии вскоре стало очевидным. Муссолини пришел встоль неописуемый восторг от вида тех тысяч и ты-сяч отлично вымуштрованных солдат, маршировавшихмимо его трибуны, от грохота их кованых сапог, ритмич-но опускавшихся на обмытую дождем мостовую, чтоон решил позаимствовать этот впечатляющий образ-чик мужественности для итальянской армии и фашист-ской милиции. Он подписал приказ об использовании«гусиного шага» в качестве новой разновидности стро-евого марша итальянских солдат, не сознавая или,скорее всего, считая ниже своего достоинства обра-щать внимание на недовольство и всеобщие насмеш-ки, которые вызовет этот унизительный плагиат. На-звав этот новый шаг «римским», он сравнивал его с

«твердой, непреклонной поступью легионов, шествиекоторых было шествием завоевателей». За десять летдо этого нацисты переняли римское приветствие вски-дыванием руки, сделав его собственным салютом. Ноименно Муссолини стал жалким подражателем, поза-имствовав «гусиный шаг» у Гитлера, хотя он и горячоотрицал это, вспоминая о том, что именно гуси в своевремя спасли Рим. Точно так же в свое время и рим-ское приветствие он позаимствовал у Д'Аннунцио. «Гу-синый шаг» был труден и утомителен и мог выглядетьпросто нелепо, если исполнение его не было совер-шенным. Критика этого нововведения, как и утвержде-ние, что итальянский «гусиный шаг» – всего лишь жал-кая копия немецкого, – приводили Муссолини в бешен-ство. Когда же и король вслед за другими стал утвер-ждать подобное, то дуче, обращаясь к Чиано, презри-тельно заметил: «Не моя вина, что король физическиуже не более чем холостой патрон. Вполне естествен-но, что он не в состоянии выполнить даже один „рим-ский шаг“ без того, чтобы не выглядеть смешным. Емуне нравится это по той причине, по которой он не любитездить верхом – чтобы взобраться на лошадь, он дол-жен использовать лестницу». «Мне понятно теперь, –заявил однажды дуче, попрактиковав „гусиный шаг“, –что эта маленькая жалкая развалина никогда не смо-жет промаршировать подобным образом на параде;но это уже не имеет никакого значения. Я избавлюсь

от этого старика. Ход истории будет изменен в однуночь». Растущее возмущение Муссолини против коро-ля объяснялось еще и тем, что Виктор-Эммануил III не-долюбливал немцев и не скрывал этого от своего окру-жения, неоднократно выражая свое неудовольствие поповоду укрепления дружеских связей между Италиейи Рейхом. «Монархия, – рассерженно решил Муссо-лини, – стала бесполезной государственной надстрой-кой». Когда ему сказали, что король также высказалсяпротив введения в армии римского приветствия, Мус-солини буквально взорвался от негодования. «Нужнообладать моим терпением, – заявил он, – и дальше та-щить за собой этот груз. Монархия не сделала для ре-жима ничего. Но я немного подожду, королю семьдесятлет и я надеюсь, что природа придет мне на помощь».

Но более тревожным следствием возраставшейдружбы Муссолини с Германией, чем введение «гуси-ного шага» и римского приветствия в армии, стало на-саждение в стране антисемитизма, который, однако,так и не привился на итальянской почве. Заявлениенекоторых весьма известных представителей универ-ситетской профессуры, опубликованное в фашистскойпрессе в июле 1938 года, содержание которого сво-дилось к тому, что итальянцы являлись нордически-ми арийцами, чья кровь не подвергалась смешению современ ломбардского нашествия, было встречено по-всеместно с насмешкой, как оно того и заслуживало.

Но три месяца спустя фашистский Великий совет одо-брил программу расового законодательства. Смешан-ные браки с представителями неарийской расы – тер-мин, который никогда точно не расшифровывался – не-укоснительно запрещались без соответствующего нато разрешения министерства внутренних дел; все ино-странцы еврейского происхождения и те евреи, кото-рые прибыли в Италию после 1 января 1919 года, под-лежали высылке из страны; ни одному еврею не разре-шалось быть учителем, адвокатом, банкиром или чле-ном фашистской партии; для еврейских детей создава-лись специальные начальные школы; браки или дажелюбовные связи с представителями африканских на-родностей наказывались вплоть до тюремного заклю-чения. «Все эти меры, – заявил дуче, – вызовут нена-висть иностранцев к Италии. Это прекрасно!»

Но эти же меры вызвали и усиление оппозиции фа-шизму в стране, что часто вызывало у Муссолини при-ступы ярости, направленные против «бесхребетныхлюдишек в Италии, озабоченных судьбой евреев». Од-ним из этих людишек был сам король, чье высказыва-ние о «беспредельном сочувствии к евреям» застави-ло Муссолини заметить, что «к этой бесхарактернойтряпке» следует относиться так же, как к евреям. Ещедо своего визита в Германию Муссолини однажды, позамечанию Чиано, буквально обрушился на Америку,«эту страну негров и евреев – тех, кто разрушает циви-

лизацию». В 2000 году, предсказывал Муссолини, ра-сами, которые будут играть важнейшую роль в Европе,станут итальянцы, немцы, русские и японцы. Другиебудут разрушены кислотой еврейской коррозии. Евреидаже отказываются размножаться, ибо это вызываетболь. Они не понимают, что боль является единствен-ным творческим фактором в жизни нации. Он безогово-рочно поддержал, в чем сам признался позднее, меры,принятые нацистами, использовавшими убийство тре-тьего секретаря посольства Германии в Париже поль-ским евреем в качестве предлога для усиления анти-семитизма.

И тем не менее сам дуче с очевидным безразличиемвзирал на те необдуманные и неуверенные шаги, по-средством которых на практике реализовывалось егорасовое законодательство, как, впрочем, и многие дру-гие фашистские законы. «Это так типично для него, –обмолвился сотрудник посольства Германии в Риме вбеседе со своим другом, – он лает, как сумасшедший,но он не кусает». Муссолини демонстративно сменилсвоего зубного врача и посоветовал одному из лиде-ров фашистского движения уволить своего секретаря,но эти жесты не убедили немцев в том, что он серьез-но подходит к решению еврейского вопроса. Никто ни-когда не инструктировал OVRA, как обеспечить выпол-нение расовых законов, а о самом Боккини было из-вестно, что он не принимал их всерьез. Антисемитизм

Муссолини оставался предметом полнейшего разоча-рования для Гитлера. Когда один из итальянских уче-ных, разделявший фашистскую идеологию, явился наприем к Муссолини, чтобы выразить протест по пово-ду грубого обращения с некоторыми из его еврейскихдрузей, то дуче, как стало известно, ответил ему сле-дующее: «Я полностью согласен с Вами. Я ни капли неверю в эту глупую антисемитскую теорию. Я провожусвою политику в этом вопросе исключительно по поли-тическим причинам». Неизбежно возникало впечатле-ние, что он проводит эту политику, принимая во внима-ние пожелания немцев.

К началу 1938 года энтузиазм Муссолини от сближе-ния с Германией несколько поостыл. В течение всейзимы его не оставляла мысль о возобновлении немец-кой угрозы в отношении независимости Австрии, но Ги-тлер не посчитал нужным информировать его о сво-их планах. Шушниг, австрийский канцлер, после под-писания австро-германского соглашения в июле 1936года пытался выиграть время, идя на уступки, стре-мясь избежать нацистского путча в Австрии. 12 фе-враля он отправился в Берхтесгаден для беседы с Ги-тлером. Фюрер вел себя самым оскорбительным обра-зом, прибегая к угрозам. Шушнигу были предъявленыдалеко идущие требования, о которых итальянцы небыли заранее поставлены в известность. По поруче-нию Муссолини Чиано довел до сведения немцев, что

дуче всем этим весьма недоволен, но дальше устно-го протеста итальянцев, если его можно было назватьтаковым, дело не пошло. Муссолини знал, что он бу-дет вынужден уступить, если действия Гитлера примутнастолько угрожающий характер, что смогут спрово-цировать войну. Когда через месяц Шушниг предпри-нял опасный, хотя и мужественный шаг, объявив о том,что он проведет плебисцит в Австрии, предложив насе-лению страны высказать мнение по поводу аншлюса,Муссолини заявил, что это решение Шушнига являет-ся ошибкой. Для Гитлера решение Шушнига означалогораздо больше, чем просто ошибку. «Ему как будто, –написал А. Дж. П. Тейлор, – наступили на болезненнуюмозоль». Гитлер назначил на субботу, 12 марта, всту-пление немецких войск в Австрию. В четверг, 10 мар-та, он направил дуче письмо, которое ему должен былвручить в Риме личный посланник фюрера, принц Фи-липп Гессенский, сторонник нацистов, женатый на до-чери короля Италии, принцессе Мафалде.

«В настоящее время, – писал Гитлер, – я преиспол-нен решимости восстановить законность и порядок вмоем отечестве. Со всей ответственностью я хочу за-верить Ваше Превосходство, Дуче фашистской Ита-лии: 1) я рассматриваю этот шаг всего лишь как необ-ходимую меру в целях национальной самообороны…2) В критический для Италии час я подтверждаю непо-колебимость моих добрых чувств по отношению к Вам.

Прошу Вас не сомневаться в том, что они и в будущемне претерпят никаких изменений. 3) Какие бы послед-ствия ни повлекли за собой предстоящие события, яначертал четкую границу между Германией и Франци-ей и сейчас провожу такую же четкую границу междуИталией и нами. Это – Бреннер. Принятое мною реше-ние никогда не будет подвергнуто сомнению, ни, темболее, изменениям».

Хотя Гитлер был чрезвычайно заинтересован в том,чтобы заполучить согласие Муссолини на невмеша-тельство Италии в австро-германский конфликт подоб-но тому, как в 1934 году Германия оставалась в сторонепри подготовке вторжения итальянских войск в Абис-синию, тем не менее фюрер принял решение осуще-ствить захват Австрии в любом случае, и пока принцГессенский находился на пути в Рим, приказ о приведе-нии в действие операции «Отто» был уже отдан. К то-му времени, когда Муссолини получил письмо Гитлера,он был уже в курсе всех событий. Дуче понимал, чтос его стороны противодействие планам Гитлера бес-полезно. Более того, еще со времен визита Шушни-га в Берхтесгаден дуче решил, что такое противодей-ствие Италии ничего не даст. Единственное, на что онтеперь рассчитывал, так это на то, что изъявив готов-ность признать аншлюс, он сможет извлечь для Ита-лии выгоду. Около половины десятого вечера в пятни-цу, 11 марта, принц Филипп из Рима связался по теле-

фону с Гитлером, чтобы сообщить ему о реакции дучена письмо фюрера.

«Я только что возвратился из Палаццо Венеция, –проинформировал Гитлера принц Филипп, – дуче вос-принял содержание Вашего письма в весьма друже-любной манере. Он передает Вам свои наилучшие по-желания…»

Гитлер вздохнул с невероятным облегчением. Онпрекрасно помнил, как Муссолини однажды с прису-щей ему страстью заявил, что Италия «никогда не смо-жет позволить, чтобы Австрия – этот оплот Средизем-номорья – стала жертвой пангерманизма». Теперь онполучил поддержку дуче, в которой до последнего мо-мента не был полностью уверен.

«Прошу вас, передайте Муссолини, что я всегда бу-ду это помнить».

«Да».«Всегда, всегда, всегда, чтобы ни случилось… Как

только проблема с Австрией будет решена, я буду го-тов идти с ним до конца рука об руку, не важно, что бытам ни случилось».

«Да, мой фюрер».«Запомните, я готов пойти с ним на любое согла-

шение… Сообщите дуче, что я несказанно благодаренему: никогда, никогда я не забуду его поддержку».

«Да, мой фюрер».«Я никогда этого не забуду, что бы там ни случилось.

Если ему когда-нибудь понадобится моя помощь илион окажется в опасности, то он должен быть уверен втом, что я буду рядом с ним, что бы там ни случилось,даже если весь мир встанет против него».

«Да, мой фюрер».Два дня спустя Гитлер повторил свои заверения в

том, что он безгранично благодарен Муссолини. «Явсегда буду с благодарностью помнить о Вашей под-держке», – сообщил он в телеграмме, направленнойиз Австрии, которая уже была официально объявлена«провинцией германского Рейха».

«Моя позиция, – ответил Муссолини, – определе-на дружбой между нашими двумя странами, котораяосвящена Осью».

Однако эту его новую позицию еще следовало объ-яснить возмущенной итальянской общественности, ко-торая всего лишь несколько месяцев назад вниматель-но выслушала решительное заявление дуче, гласив-шее, что «независимость Австрии, ради которой отдалсвою жизнь Дольфус, является тем самым принципи-альным фактором, из-за которого сражались и будутсражаться итальянцы». Сделать это было невозмож-но, просто отмахнувшись от Австрии, как он это по-зволил себе в беседе с Чиано, заявив, что эта странаявляется «двусмысленностью, которую стерли с картыЕвропы». В палате депутатов Муссолини пытался за-глушить оппозиционные настроения, утверждая в сво-

ей на редкость напыщенной речи, что Италия «нико-гда не давала обязательств, прямо или косвенно, устноили письменно, вмешаться в конфликт, чтобы спастинезависимость Австрии». Это утверждение было де-монстративно лживым, и итальянский народ знал это.Впервые со времени убийства Маттеотти, итальянцевохватило повсеместное и глубокое чувство разочаро-вания. Потрясение от аншлюса не смогло разрушитьОсь, но безоговорочной ранее популярности Муссоли-ни избежать этого не удалось. Не говоря уже о внезап-ном и малодушном изменении политики, предприня-том только для того, чтобы задобрить опасного союз-ника, ни один мало-мальски здравомыслящий обозре-ватель не мог не отметить растущую угрозу для Италиисо стороны сильной и воинственной Германии, про-двинувшей свои границы до Альп. Итальянская внеш-няя политика была скомпрометирована. Для Гитлерааннексия Австрии стала его политическим и военнымтриумфом, практической реализацией его самых ам-бициозных устремлений. Австрия теперь стала и опор-ным пунктом для броска на Восток для расширения им-перии. Еще в ноябре 1937 года на секретном совеща-нии в Имперской канцелярии Рейха Гитлер говорил освоих намерениях аннексировать Чехословакию. Сей-час он уже был готов сделать это. Он не принял все-рьез подтверждение французским правительством ра-нее заявленной позиции о гарантиях в отношении Че-

хословакии. Полагаясь на свой инстинкт, в безошибоч-ность которого он верил все больше и больше, Гитлерсчитал, что Франция, как и Англия, настолько не же-лает быть втянутой в войну, что все ее протесты мож-но спокойно проигнорировать. Прежде чем на практи-ке удостовериться в этом, Гитлер решил, что он снача-ла должен укрепить ось Берлин – Рим прежде, чем со-вершить необратимый шаг.

Еще в сентябре 1937 года Муссолини пригласил Ги-тлера посетить Италию. 2 мая 1938 года фюрер от-был в Рим, преисполненный желания, как доложил се-кретарь посольства Италии в Берлине, пролить баль-зам на душу итальянцев, отдав дань их национально-му чувству гордости, и продемонстрировать, что осьБерлин – Рим является реальностью. Ему предстоялонемало потрудиться, чтобы отвоевать потерянные по-зиции. В Италии ему не простили аншлюса, возродив-шего опасения о его потенциальных устремлениях вотношении провинции Трентино-Альто-Адидже. А тутеще британское правительство, стремясь воспрепят-ствовать развитию агрессивных планов Гитлера, по-шло на соглашение с Муссолини, используя охватив-шее Италию разочарование в дружбе с Германией.

Это соглашение, предложенное Чиано, приветство-валось Чемберленом, но было буквально встреченов штыки Иденом – «этим заклятым врагом Италии»,как называл его Муссолини. Между ними в присутствии

графа Дино Гранди, посла Италии в Лондоне, по это-му поводу разгорелся жаркий спор, прошедший на вы-соких тонах и повлекший за собой два дня спустя от-ставку Идена. Обрадованный отставкой Идена, кото-рая была буквально отпразднована итальянской прес-сой как событие триумфальное для Италии (редак-торам газет было даже рекомендовано умерить свойпыл, дабы ненавистный английский политик не пред-стал в своей стране в виде великомученика). Муссоли-ни воспринял соглашение со злорадным удовольстви-ем. Он знал, что агрессивные действия Гитлера позво-лили ему занять выгодные позиции на переговорах сангличанами. За неопределенные обещания оказатьим поддержку в Центральной Европе дуче смог запо-лучить их признание захвата Абиссинии и легитими-зировать свое вмешательство в гражданскую войну вИспании, не говоря уже о вполне удовлетворительныхгарантиях, данных Великобританией в отношении сво-боды действий Италии в Средиземноморье. «Итальян-ский пакт, – с возмущением писал Черчилль Идену, –конечно, является полнейшим триумфом Муссолини».Точно так же считал и Чиано, который не смог скрытьснисходительного презрения к англичанам за то, чтоони пошли на такие большие уступки. «Как романтич-но!» – воскликнул он, когда узнал, что подписать со-глашение предлагается в день Пасхи, ибо этот деньсовпадал с днем рождения Галифакса. «Соглашением

предопределяется безграничная свобода действий, –взволнованно писал Чиано в своем дневнике, – онознаменует начало новой эры в наших взаимоотноше-ниях с Великобританией. Дружба с ней основываетсяна принципе равенства – это единственный вид друж-бы, на который мы можем согласиться с Лондоном илис кем-либо еще». Итальянская общественность будетприветствовать это соглашение, далее писал Чиано,«с безмерным энтузиазмом, в частности, еще и пото-му, что в нем она увидит возможность отдаления отБерлина». Поэтому ничего удивительного не было втом, что 1 апреля 1938 г. посла Великобритании лордаПерта, покинувшего дворец Киджи после подписанияангло-итальянского соглашения, бурно приветствова-ли толпы народа, собравшиеся на улицах Рима. Новосторг толпы превзошел все пределы, когда на ули-це появился Чиано, направлявшийся в Палаццо Вене-ция, чтобы доложить дуче о подписании соглашения.К восьми часам вечера скопление народа у ПалаццоВенеция стало просто грандиозным, и Муссолини вы-нужден был выйти на балкон своей резиденции, чтобывыразить признательность жителям Рима.

Это был, как выразился Черчилль, действительно,«полнейший триумф». Но что касается Великобрита-нии, то ей соглашение абсолютно ничего не дало. Нина одно мгновение Муссолини не рассматривал дан-ное соглашение как шаг в противоположном от Гер-

мании направлении, для него оно являлось лишь ещеодним фактом признания усиления влияния Италии иее возрастающей мощи. На самом деле, он гораздобольше был удовлетворен пониманием односторонне-го характера подписанного англо-итальянского согла-шения, проявленного со стороны Германии, чем темиполитическими выгодами для Италии, которые былизаложены в самой сути соглашения. Но ни в этот мо-мент своего триумфа, ни позже дуче, казалось, не спо-собен был оценить по достоинству те колоссальныевозможности, которые открывались перед ним, еслибы он продолжал следовать традиционному взвешен-ному политическому курсу в равном отдалении и отГермании и от Западных демократий, так же, как онне мог понять, что его партнер по оси Берлин – Римотносился бы к нему с гораздо большим уважением,если бы почувствовал, что дуче не слишком сильно ну-ждается в поддержке фюрера. Но Муссолини был на-столько поглощен идеей поразить воображение нем-цев своей показной жестокостью, что упустил шанс по-вести тонкую дипломатическую игру. Со времени егопоследнего визита в Германию это желание оказыва-ло все более возраставшее влияние на политику Мус-солини. На ранней стадии англо-итальянских перего-воров лорд Перт на встречах с Чиано пытался проте-стовать против налетов итальянских военных самоле-тов на мирные испанские города. Однако дуче «совсем

на трогали» жалобы британского посла. «На самом де-ле, – писал Чиано, – Муссолини даже импонировалото, что итальянцы способны для разнообразия наво-дить ужас на весь мир своей агрессивностью вместотого, чтобы очаровывать вселенную своим искусствомигры на гитаре. По мнению Муссолини, бомбардировкаиспанских городов итальянской авиацией должна по-высить наши акции в Германии, которая обожает то-тальную и безжалостную войну».

Муссолини стремился сделать все возможное, что-бы организация встречи Гитлера в Италии оказаласьстоль же впечатляющей, как и организация его соб-ственного визита в Германию. Подготовка к визиту Ги-тлера началась заблаговременно, за шесть месяцевдо его приезда. Чиано постарался предусмотреть, что-бы предстоящий визит ни в коей мере не превратилсяв «заурядный, отдающий провинциализмом, государ-ственный прием, сродни тем, что устраивались в про-шлом веке во времена короля Умберто». Особое вни-мание было обращено на убранство улиц и, хотя мно-гие владельцы магазинов отказывались выставить ввитринах портрет Гитлера, все же их заставили пыш-но разукрасить свои магазины, дабы обеспечить соот-ветствие моменту. Дуче часами наблюдал за репети-циями военных парадов, проверяя каждую деталь, и онбыл вознагражден. Акилле Стараче, несмотря на всеприсущие ему недостатки, оказался блестящим поста-

новщиком. «Военные парады, – отметил Чиано, – бы-ли просто великолепны. Если немцы и привезли неко-торые сомнения на этот счет, то уедут они, полностьюпеременив свое мнение».

На Гитлера, во всяком случае, демонстрация ита-льянской военной мощи, бесспорно, произвела долж-ное впечатление. Конечно, ему приходилось присут-ствовать в Германии и на более высококлассных пара-дах и он знал, что Италию не следует рассматриватьв качестве сильной военной державы. Но он также по-нимал, что не может позволить себе потерять такогосоюзника, как Италия; да и сам Муссолини, по мнениюГитлера, оставался единственным в мире лидером, ко-торый был достоин какого-то сравнения с ним. Что ка-сается самого Гитлера, то он во время государствен-ного визита вел себя практически безукоризненно. Онбыл уже далеко не тот «глупый маленький клоун», ка-ким казался когда-то в Венеции; и единственный недо-статок, который мог бы теперь отметить в нем дуче,заключался в явном стремлении Гитлера скрыть блед-ность своих щек румянами. Его бурно приветствовалив Риме, с энтузиазмом встречали во Флоренции и Не-аполе; перед широкой аудиторией он выступал с реча-ми уверенно и с достоинством. Не допустив даже ма-лейшего намека на возможность возврата Южного Ти-роля, Гитлер заявил: «Да будет на то моя непреложнаяволя и моим завещанием немецкому народу, чтобы он

навсегда считал нерушимой границу между нами, са-мой природой начертанную вдоль Альп». «Фюрер до-бился потрясающего личного успеха, – записал в сво-ем дневнике Чиано, – ему легко удалось растопить леднедоброжелательства в отношении к нему… И в лич-ных контактах он завоевал общие симпатии, особенносреди женщин». Даже фотографии Гитлера, выглядев-шего нелепо в смокинге и цилиндре в тот момент, когдаон покидал здание оперы Сан-Карло, не смогли испор-тить благоприятного впечатления, произведенного имна итальянскую публику.

Но если фашистские бонзы и восприняли благо-склонно его визит, то король Виктор-Эммануил III –нет. Он сразу же невзлюбил Гитлера. Относясь к не-му с большим недоверием, он с явной неохотой согла-сился принять его в Квиринале в качестве своего го-стя. Король поведал Муссолини о том, что в первуюже ночь, проведенную там, Гитлер потребовал женщи-ну. Это вызвало грандиозный переполох королевскогодвора до тех пор, пока не было выяснено, что фюрерне мог заснуть без того, чтобы служанка не пересте-лила его постель так, как он привык. Имел ли местов действительности подобный эпизод? – размышлялЧиано. Или это инсинуация со стороны короля, кото-рый бросил тень на Гитлера, утверждая, что тот «си-дит на стимуляторах и колется наркотиками»? Общаяобстановка при дворе, считал Чиано, «отдавала наф-

талином – королевская династия с тысячелетним ста-жем не признала самовыражения революционного ре-жима. Гитлеру, который для них был просто парвеню,они бы предпочли любую ничтожную, но зато королев-скую, особь».

Гитлер платил королю той же монетой, всю своюжизнь питая отвращение к Савойской династии. Вовремя их последнего совместного появления на публи-ке их взаимная антипатия была очевидна. Но не ме-нее очевидной была и сердечность отношений, возник-ших между дуче и фюрером. На вокзале, во время про-щальной сцены они оба дали волю своим чувствам.Присутствовавшие при этой сцене обратили вниманиена то, что Гитлер смотрел на Муссолини взглядом, вы-ражавшим почти собачью преданность. «Отныне, – за-явил дуче Гитлеру, – ни одна сила на земле не способ-на разлучить нас». Глаза фюрера наполнились слеза-ми.

Он вернулся в Берлин из Италии, убежденный в том,что дуче не станет препятствовать его планам в отно-шении Чехословакии. Во время визита Гитлера даннаяпроблема была затронута лишь однажды, да и то весь-ма поверхностно. Но было известно, что Муссолинипрезирает чехов и уже отзывался об их стране, – также, как и об Австрии – как «о двусмысленности на кар-те Европы». Словно подготавливая страну к реализа-ции германских планов, дуче в своих речах подчерки-

вал необходимость рассмотрения чехословацкого во-проса и «его решения в общем порядке». Если Чехо-словакия оказывается сегодня в ситуации, которую онаи сама могла бы обозначить как деликатную, – заявилдуче в одной из таких речей, – то это только потому, чтоона была – можно сказать, уже была – не просто Чехо-словакией, а Чехо-немецко-польско-венгерско-карпа-то-украино-Словакией».

На самом деле, дуче был озабочен главным обра-зом не тем, что немцы решат чехословацкую проблему,если понадобится, силой, а тем, что он не будет зара-нее проинформирован о точной дате запланированнойакции. Бернардо Аттолико, итальянский посол в Бер-лине, был неоднократно проинструктирован о необхо-димости добиться от Риббентропа, сменившего Ней-рата на посту министра иностранных дел, «заблаго-временного сообщения о возможной дате акции про-тив Чехословакии». Однако когда стало вполне оче-видным, что дипломатия Гитлера способна спровоци-ровать войну, то Муссолини при мысли об этой пер-спективе засомневался в том, что он должен продол-жать оказывать Гитлеру безоговорочную поддержку.Чемберлен, как писал Чиано, был больше, чем Мус-солини, заинтересован в достижении мирного согла-шения по чехословацкой проблеме; но сам Муссолинивсе отчетливее понимал, как близко находится Гитлеру роковой черты, как опасно для его неподготовленной

страны оказаться втянутой Германией в военный кон-фликт. Уж в этом случае дуче пришлось бы отвечатьи за свою стойкую приверженность к бахвальству, и засвою любовь к политическому блефу. «Если в Герма-нии, Праге, Париже и Москве разразится война, – дове-рительно сообщил он Чиано, – то я постараюсь остать-ся нейтральным».

К 28 сентября тучи над политическим горизонтомсгустились до такой степени, что война казалась не-избежной. Сроки ультиматума Гитлера чехам, предъ-явленного в Годесберге за четыре дня до того, исте-кали в два часа дня. Утром во дворец Киджи срочнопозвонили по телефону. Англичане вновь устремилисвой взор на Муссолини в надежде, что он сможет ока-зать сдерживающее влияние на Гитлера. Не мог лилорд Перт немедленно встретиться с графом Чиано?«Я сразу же принял его, – записал в свой дневник Чиа-но, – заметно волнуясь, он сообщил, что Чемберлен вэти грозные часы взывает к дуче с просьбой вмешать-ся в конфликт, полагаясь на его дружеские отношенияс Гитлером. Это вмешательство, как считает Чембер-лен, будет тем последним шагом, который следовалобы сделать, чтобы спасти мир и цивилизацию».

Муссолини был польщен. Гораздо лучше, призналсяон Чиано, выступать в роли миротворца, чем подвер-гаться риску быть втянутым в войну, в которой странане готова участвовать, к тому же сейчас весь мир смо-

трит на него с надеждой. Он дал указание Чиано свя-заться по телефону с Берлином и, как только на линиипрозвучал голос Аттолико, Муссолини выхватил у Чи-ано телефонную трубку и приказал послу немедленноотправиться на прием к Гитлеру, чтобы заверить фюре-ра, что Италия находится на стороне Германии, пред-ложив, вместе с тем, отложить военную мобилизациюна двадцать четыре часа. «Постарайтесь добиться от-вета до полудня», – добавил Муссолини.

Шел однако уже двенадцатый час, Аттолико сбежалвниз к подъезду посольства и без шляпы, еле перево-дя дыхание, вскочил в первое попавшееся такси. Когдаон подъехал к зданию Имперской канцелярии, Гитлерв этот момент разговаривал с Андре Франсуа-Понсе,который только что привез Гитлеру последнее пред-ложение французского правительства. Офицер-эсэсо-вец отправился в кабинет Гитлера, чтобы объявить оприбытии Аттолико с личным посланием дуче. Фюрернемедленно прервал беседу с Франсуа-Понсе. Прочи-тав послание дуче, которое Аттолико успел переве-сти на немецкий, Гитлер немного поколебался, но за-тем согласился с просьбой Муссолини. Позднее Ги-тлер признался Герингу, что, отпустив Аттолико, он немог найти ответа на вопрос, а не оставил бы его Муссо-лини, не пришлось бы ему идти одному по избранномупути, если бы он не согласился с просьбой дуче. «Ком-мунисты упустили свой шанс, – через несколько часов

после встречи с Гитлером сообщил Аттолико НевилуГендерсону, английскому послу в Берлине, – если быони догадались перерезать телефонные провода ме-жду Римом и Берлином, то тогда была бы война».

В три часа дня премьер-министр Великобританииинформировал палату общин о согласии Гитлера. «Ноэто еще не все, – продолжал с волнением Чемберлен,получив в руки новую срочную депешу, – я должен со-общить Вам еще об одном важном известии. Толькочто меня проинформировал герр Гитлер о том, что онприглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтраутром. Он также пригласил синьора Муссолини и ме-сье Даладье. Синьор Муссолини принял приглашение,и я не сомневаюсь, что и месье Даладье примет его.Думаю, что нет никакой необходимости сообщать Вамо том, какое решение приму я».

Со своей стороны Муссолини посчитал, что испы-тываемые Чемберленом чувства радости и гордостибыли совершенно неуместными. Когда Чиано позво-нил ему, чтобы сообщить новость о решении Гитле pa,Муссолини удовлетворенно заметил: «Войны не будет,но сохранение мира одновременно означает и оконча-тельное падение английского престижа».

На пути в Германию в тот вечер Муссолини развилэту высказанную им мысль. «Если в стране обожаниеживотных приняло такие размеры, что для их кладбищотводятся целые участки земли, возводятся специаль-

ные клиники и дома, – выдержав паузу и саркастическиусмехнувшись, Муссолини добавил: – а состояния за-вещаются в наследство попугаям, то можно быть уве-ренным, что в такой стране пышным цветом расцвелдекаданс. Не говоря уже о других причинах, упадок на-ции является также следствием неадекватного соста-ва английского населения по половому признаку. Начетыре миллиона женщин больше, чем мужчин! Четы-ре миллиона сексуально неудовлетворенных женщин,искусственно создающих массу проблем, чтобы как-товозбудить желание или придать ему возвышенный ха-рактер! Лишенная возможности кинуться в объятия од-ного мужчины, английская женщина стремится заклю-чить в свои объятия все человечество».

Муссолини продолжал разглагольствовать до позд-ней ночи. Он находился в прекрасном расположениидуха. Он был уверен, что без его влияния на Гитле-ра конференция в Мюнхене не состоялась бы. Толь-ко он мог урезонить Гитлера; только его одобритель-ное отношение к идее переговоров склонило фюрерак их проведению, сохранив лицо; и вообще фюрер со-гласился на проведение конференции только на томусловии, если дуче будет лично присутствовать на ней.Муссолини даже попросили выбрать место для конфе-ренции, Гитлер предложил Франкфурт или Мюнхен, адуче выбрал Мюнхен.

Примерно в восьмидесяти километрах к югу от

Мюнхена поезд с дуче остановился на станции Куф-штайн-на-Инне. Гитлер, стремившийся обговорить сМуссолини ход конференции до ее начала, присоеди-нился к нему на этой станции вместе с принцем Фи-липпом Гессенским. Гитлер пригласил дуче перейти вего вагон, где он продемонстрировал ему крупномас-штабную карту страны, которую он собирался ликви-дировать. Если конференция завершится неудачей, торешение проблемы, настаивал Гитлер, будет навяза-но Чехословакии силой. С большим трудом Муссолиниудалось убедить Гитлера не обрекать заранее на не-удачу конференцию, которая еще даже не началась, итолько тогда, когда дуче пообещал, что Италия поддер-жит Германию в случае провала конференции, Гитлер,казалось, несколько успокоился. «Придет время, – до-бавил Гитлер, – когда мы будем сражаться бок о бокпротив Англии». На это заявление Муссолини никак непрореагировал, и Гитлер не мог понять, до какой сте-пени он мог бы положиться на поддержку Италии.

Гитлер вновь проявил свое упрямство через не-сколько часов, когда в помещении Фюрерхауза на Ко-ролевской площади началась конференция. Поблед-невший и ожесточившийся, Гитлер спустился по лест-нице в зал, предназначенный для переговоров, к при-бывшим уже делегациям. Он с нарочитой теплотойприветствовал итальянскую делегацию, но холоднопожал руки Чемберлену и Даладье. Я уже заявлял,

торопливо и возбужденно произнес Гитлер, что про-тив Чехословакии будут предприняты соответствую-щие действия, но следует подчеркнуть, что они будутносить насильственный характер. Следовательно, пе-ред конференцией стоит задача найти возможность«избежать применения мер такого рода. Однако ме-ры против Чехословакии должны быть приняты неме-дленно».

Несмотря на категоричность высказанных им слов,Гитлер заметно нервничал и, казалось, был неуверенв себе. Закончив эту тираду, он отошел от группы го-стей и обессилено прислонился к стене, наблюдая заМуссолини, который, в отличие от него,

выглядел не только самоуверенно, но и величе-ственно, когда медленно обходил зал, заложив руки вкарманы, от одной группы присутствующих к другой. КДаладье Муссолини обратился по-французски, к Риб-бентропу – на своем старательном немецком, к Чем-берлену – на менее уверенном, но вполне приемле-мом английском. Каждому из них Муссолини вручилсвой меморандум, который, с небольшой модифика-цией, содержал те же немецкие предложения, сооб-щенные Муссолини в Рим по телефону Аттолико. Ме-морандум был представлен в качестве собственногопроекта Муссолини. Немцы признали его удовлетво-рительным в качестве основы для переговоров, дру-гие делегации принялись тщательно изучать его. Об-

суждались и другие подготовленные письменно проек-ты, но именно этот итальянский проект стал осново-полагающим для «Соглашения», которое было подпи-сано в два часа ночи 30 сентября. Но уже нескольки-ми часами ранее Муссолини пришел к выводу о том,что немцы добились всех требуемых ими уступок ипоэтому посчитал дальнейшее обсуждение проблемыабсолютно бесполезным. Он самоустранился от него,чем дал повод Чемберлену охарактеризовать поведе-ние дуче как «чрезмерно тихое и сдержанное» и даже«подобострастное перед Гитлером». Участвовавший вМюнхенской конференции в составе английской деле-гации Айвон Киркпатрик в своих мемуарах также отме-тил, что Муссолини, несмотря на его самоуверенность,явно побаивался Гитлера и производил впечатление«человека, с глубоким облегчением воспринявшего за-вершение конференции».

Чиано, в не меньшей мере обрадованный окончани-ем переговоров, с нескрываемым обожанием наблю-дал за дуче, державшимся в стороне ото всех. «Его ве-ликий ум, – впоследствии писал Чиано, – всегда опере-жавший события и мышление других людей, уже давнопредвосхитил идею соглашения, и в то время как всеостальные на конференции попусту напрягали своиголосовые связки, пытаясь разрешить более или ме-нее формальные проблемы, дуче практически потерялвсякий интерес ко всему происходящему вокруг, его

уже интересовали иные вопросы, которые стали пред-метом его размышлений».

Хотя позднее Гитлер неоднократно высказывал не-удовольствие по поводу Мюнхенской конференции,тем не менее он, казалось, разделял восхищение Чиа-но личностью дуче. «Он не спускал глаз с Муссолини, –свидетельствовал Франсуа-Понсе, – казалось, он былим очарован. Если дуче смеялся, то смеялся и Гитлер,если дуче хмурился, то хмурился и фюрер».

Участие дуче в конференции было расценено в Ита-лии как его личный триумф. Сам король прибыл воФлоренцию из своего загородного поместья в Сан-Рос-соре, чтобы поздравить его. Когда поезд с Муссоли-ни прибыл в Рим, на вокзале его встречала громаднаятолпа, приветствовавшая его с таким энтузиазмом, ко-торого, как признал сам Муссолини, не наблюдалосьсо дня провозглашения в стране империи. Но возбу-ждение толпы не пришлось дуче вполне по сердцу,ликующие крики «Ангел мира», которые пробивалисьсквозь более знакомое скандирование «Дуче! Дуче!»,не трогали Муссолини. Он не мог сдержать вспышкигнева при виде сооруженной над Виа Национале аркииз лавровых веток. «Кто додумался, – с яростью спро-сил дуче, – до подобного карнавала?» Итальянскомународу нельзя позволять выражать надежду на мир,«его характер должен формироваться под влияниемпостоянной борьбы». Убежденный в том, что итальян-

цам нельзя давать повод для сравнения его с Чем-берленом, этим миротворцем, – термин, имевший длядуче только бранное значение, – Муссолини отметилсвое возвращение в Италию серией речей, нацелен-ных на то, чтобы заставить население страны – и в осо-бенности буржуазию, которая нуждалась в «хорошемударе кулаком в живот», – воспринимать агрессивнуюГерманию как друга Италии и ее верного союзника, аФранцию – как ее врага. «Италию невозможно опрус-сачить как следует», – сетовал Муссолини. «Я не оста-влю итальянцев в покое до тех пор, пока над моей го-ловой не окажутся шесть футов земли». «Я готовлюитальянцам немалый сюрприз, – за год до МюнхенаМуссолини доверительно поведал Чиано, – как толькобудет покончено с Испанией, я выступлю с заявлени-ем, которое станет историческим». Министры его ка-бинета научились сдержанно воспринимать подобныетаинственные угрозы, но на сей раз они не могли непочувствовать, что дуче вполне серьезен. 26 сентябряон объявил Чиано, что принял твердое решение моби-лизовать на следующий день войска и направить ихв Ливию, причем Чиано искренне поверил – по соб-ственному признанию – что Муссолини действитель-но так и собирается сделать. Позднее Чиано расска-зывал одному из приятелей о своих опасениях, что ду-че в самом деле решится на войну исключительно длятого, чтобы насолить ненавистной буржуазии, которая

все больше высказывала обеспокоенность по поводуустрашающего роста расходов, обеспечивавших про-водимую фашистами политику и непомерно разбухав-шего по вине фашистского правительства бюрократи-ческого аппарата. Опубликованные данные о государ-ственных расходах свидетельствовали о резком уве-личении дефицита, который с цифры немногим болеедвух миллиардов лир в 1934-1935 годах вырос в не-сколько раз и к 1937-1938 годам превысил одинна-дцать миллиардов, при этом ожидалось, что в 1939–1940 годах дефицит превысит двадцать восемь мил-лиардов лир. Характерно, что Муссолини объяснял ра-стущее недовольство представителей среднего клас-са их эгоистичностью, их нежеланием поступиться соб-ственным благополучием ради высших национальныхинтересов или, как он выразился, прибегнув к обыч-ной для него напыщенной фразеологии, отказом при-знать «историческое и классическое направление дви-жущих сил фашизма». Богатые также проявляли не-решительность в своей поддержке режима, все болееподдаваясь влиянию традиционной идеологии. Их не-обходимо принудить стать бескорыстными и заставитьподчиняться дисциплине, заявлял Муссолини, а Ста-раче следует подумать о возможности организации ан-тибуржуазной кампании 20 . Партийные лидеры должны

20 Просто поразительно, как люди с редким по силе озлоблением стре-мятся порицать то, чего они более всего опасаются и то, что им не нра-

стать примерными выразителями истинного, антибур-жуазного фашистского духа, отказавшись от накрахма-ленных воротничков на своих черных рубашках, от по-сещения ночных клубов и от кофе. Несколько позжеМуссолини подумывал о том, чтобы закрыть биржу, ли-квидировать купе первого класса в железнодорожныхвагонах, запретить игру в гольф и импорт французскихжурналов, французской одежды и французских книг.

Антифранцузская кампания началась за несколькомесяцев до Мюнхенского соглашения. Дневник Чианоза май 1938 года пестрит ссылками на нее. В записи от13 мая Чиано пишет, что «настроение Муссолини ста-новится все более и более антифранцузским». Дучезаявил, что эту «нацию губят алкоголь, сифилис и жур-налистика». На следующий день дуче выступил с ре-чью в Генуе. «Это была сильнейшая антифранцузскаяречь. Толпа свистела при каждом упоминании Фран-ции, с одобрением, полным иронии, встретила сооб-щение о соглашении с Лондоном». 17 мая Муссолинипо-прежнему «настроен против Франции». Двумя дня-ми позже «он, говоря о Франции, вышел из себя какникогда». Перехваченная депеша из французского по-

вится в их собственной персоне. Несмотря на приверженность к экстра-вагантному, богемному образу жизни, молодой Муссолини всегда норо-вил фотографироваться в приличной одежде и носил с собой визитныекарточки с отпечатанным вычурным шрифтом званием «профессор», кемон никогда не был, но мог бы быть благодаря полученной профессии пре-подавателя.

сольства в Риме в Париж, содержавшая пренебрежи-тельные ремарки посла Франции в адрес дуче, возы-мела легко предсказуемый эффект, вызвав у Муссо-лини сильнейший взрыв возмущения. После Мюнхен-ской конференции полемические атаки на Францию непрекращались вплоть до начала декабря, когда анти-французские демонстрации в Италии приняли харак-тер повсеместного явления. 9 декабря Муссолини при-знался Чиано, что, по его мнению, дело с антифран-цузской кампанией в настоящий момент зашло слиш-ком далеко, следовало бы слегка подсыпать песку вее колеса. «Если она будет продолжаться в таком жетемпе, – пришел к выводу Муссолини, – то нам придет-ся заставить говорить пушки, но для этого время покаеще не подошло». В конце концов, эта кампания былазадумана не для того, чтобы стать прелюдией к войне,а для того, чтобы послужить менее драматической це-ли – подготовке общественного мнения к подписаниюсоглашения о военном союзе с Германией.

Впервые предложение о таком союзе было выдви-нуто Риббентропом во время визита Гитлера в Рим вмае. Тогда Муссолини, хотя и склонялся в пользу этойидеи, все же проинструктировал Чиано, чтобы тот по-старался уйти от ее конкретного обсуждения. Риббен-троп вновь вернулся к этому предложению в Мюнхене.«Он-то считает, что такое соглашение явится величай-шим событием в мире, – презрительно прокомменти-

ровал Чиано обращение Риббентропа в своем дневни-ке, – он всегда преувеличивает, этот Риббентроп. Несо-мненно, мы в спокойной обстановке изучим его пред-ложение и, по всей вероятности, на время отложим егов сторону». И это было как раз то, что приказал емусделать Муссолини.

Во время визита в Рим в октябре попытки министраиностранных дел Германии вновь не увенчались успе-хом. Первоначальный энтузиазм Чиано прошел, и онтеперь решил, что этот человек ему крайне несимпати-чен. Он терпеливо слушал, как Риббентроп, говоря обАнглии обиженным тоном, сродни тому, с каким жен-щина говорит о своем «вероломном любовнике», нра-воучительно втолковывал Муссолини мысль о том, чтовойна неизбежна и что «антикоминтерновский пакт»следует сделать основой для военного альянса, к кото-рому должна подключиться и Япония. Муссолини былвежлив, но отказался от каких-либо обязательств. Онобъяснил, что итальянское общественное мнение ещене созрело до положительного рассмотрения такогосоюза. Генералы и представители среднего класса ре-шительно отвергнут подобную идею; так же поступити Церковь, чьи отношения с правительством Германиинеуклонно ухудшаются; негативно воспримет идею со-юза и король, который, хотя и не любит французов,имея виды на Корсику, но еще в большей степени нелюбит немцев.

Однако испорченные отношения с Францией под-талкивали Муссолини к поиску поддержки у Германии,как это уже было во время абиссинской войны. Муссо-лини был обеспокоен известиями о том, что, несмотряна его публичные высказывания о притязаниях на Кор-сику, Ниццу и Тунис, Риббентроп, находясь в Парижеи стремясь вызвать трения между Англией и Франци-ей, согласился подписать декларацию о нерушимостисуществующей франко-германской границы. Муссоли-ни также был обеспокоен слухами о военном согла-шении между Великобританией и Францией и о наме-рении США снабжать демократические страны, в слу-чае необходимости, военными материалами. В допол-нение ко всему он, возможно, надеялся, что, подписаввоенный пакт с Германией, сможет оказывать большоевлияние на немецкую политику. Не вызывает сомне-ния тот факт, что к концу 1938 году он пришел к вы-воду о том, что далее он не может медлить. 3 янва-ря 1939 года Чиано дал указание Аттолико поставитьнемцев в известность о том, что дуче в самое ближай-шее время будет готов подписать договор о военномсоюзе. «В прошлом, – записал Чиано в своем днев-нике, – Аттолико был настроен несколько враждебнок идее военного союза с Германией», но теперь «онне скрывал своего положительного отношения к ней.Он объяснил, что во время своего последнего отпус-ка в Италии он убедился в том, что ничто не являет-

ся более популярным у итальянцев, чем война про-тив Франции. Двое суток спустя Акилле Стараче полу-чил соответствующие распоряжения. Следует активи-зировать пропагандистскую кампанию против Франциии когда антифранцузские настроения в стране достиг-нут своего пика, можно будет объявить о военном сою-зе с Германией; вслед за обнародованием этой инфор-мации следует организовать „демонстрации с острымфранкофобским душком“. Однако от всего этого реше-но было ненадолго воздержаться. Ожидалось прибы-тие в Рим на несколько дней с государственным визи-том премьер-министра Великобритании, отъезда кото-рого из Италии, несомненно, следовало подождать.

Чемберлен сам предложил этот визит. Он посчитал,что, сумев добиться удовлетворительных взаимоотно-шений с Гитлером, теперь должен заручиться такжеи дружбой с Италией. Он был согласен, как и многиедругие, предать забвению абиссинскую авантюру, или,как выразился Дафф Купер, «был готов заявить ита-льянцам: что прошло, то быльем поросло». Не секрет,что многие члены его партии не осуждали итальянскуюагрессию против Абиссинии даже во время ее осуще-ствления, а сейчас тем более, – не без иронии остро-умно писал Майкл Фут, – были полны желанием про-стить дуче. Чемберлен отправился в Италию, надеясьиспользовать в своих интересах это обстоятельство;если бы он смог внести раскол в отношения между

Римом и Берлином, то это было бы только к лучше-му. Заручившись согласием французского правитель-ства, которое весьма неохотно согласилось с его иде-ей, Чемберлен написал Муссолини письмо, высказы-вая готовность посетить Рим в январе вместе с лордомГалифаксом.

Несмотря на усилия Чемберлена быть предельнолюбезным, визит оказался неудачным и ничего, кромечувства смущения, у англичан не вызвал. У прибывшихангличан, уже заранее решил Муссолини, «разум на-ходится в заднице». «К нам приезжают Чемберлен иего зонтик», – с сарказмом объявил дуче своей жене.И хотя позднее он признал, что премьер-министр Ве-ликобритании вел себя в беседе с ним «весьма бой-ко для англичанина», все же впечатление, которое наэтот раз Чемберлен произвел на дуче, оказалось ещеслабее, чем в дни Мюнхена. Стараче было порученопринять меры к тому, чтобы итальянцы на улицах при-ветствовали Чемберлена и Галифакса «без излишнегоэнтузиазма». Полученные инструкции были выполне-ны скрупулезно. Англичан приветствовали со сдержан-ной учтивостью; сам Муссолини вел себя достаточнолюбезно и с видимым удовольствием принял в пода-рок фотографию премьер-министра Великобритании сего автографом, но за спиной англичан он говорил оних снисходительным тоном, близким к презрительно-сти. «Как далеки мы от этих людей», – писал Чиано по-

сле отъезда гостей. На вокзале, когда поезд двинулсявдоль перрона, он заметил, как на глаза Чемберленанавернулись слезы при первых звуках мелодии песен-ки «Ну до чего же славный он малый», которую ста-ли распевать в небольшой группе собравшихся на про-воды англичан, постоянно проживавших в Риме. «Ониживут в совершенно другом мире. Мы говорили об этомс дуче по окончании обеда в честь английской делега-ции. Эти люди выпечены из иного теста, – сказал ду-че, – нежели Фрэнсис Дрейк и другие великие авантю-ристы, которые создали Британскую империю. Они –выхолощенные, физически и морально, потомки энер-гичных предков, ушедших в небытие в далеком про-шлом, и они потеряют свою Империю». Подобным жеобразом Муссолини выразил презрение к англичанамнесколько недель спустя, когда лорд Перт представилему на одобрение проект речи, с которой Чемберленсобирался выступить в палате общин. «Я думаю, чтоэто случилось впервые, – заметил дуче, – когда главакабинета Великобритании представляет на одобрениеиностранного правительства проект одной из своих ре-чей. Для англичан – это плохой признак». Видимо, нестоит удивляться тому, – заявил дуче в связи с другимслучаем, – что англичане так сильно боятся войны. Че-го еще можно ожидать от народа, который привык житькомфортно и «сделал своей религией еду и спорт». Всясущность фашистской этики восставала против этой

последней идеи. В знаменитой статье за его подписьюв «Enciclopedia Italiana» фашизм был официально про-возглашен идеологией, отрицавшей «и возможность,и полезность состояния вечного мира… Только войнаспособна вызвать величайшее напряжение всей чело-веческой энергии и лишь она отмечает печатью вели-чия народ, который обладает мужеством встретить еелицом к лицу». Это была та самая философия, кото-рую англичане «не способны были понять». «Но чегоже еще, в конце концов, вы могли бы ожидать от стра-ны, – вопрошал Муссолини в одной из очередных ре-чей, придав своему ложному пониманию английскогообраза жизни гротескную, хотя и привлекательную дляпростого итальянца форму, – когда ее население обла-чается в смокинг для традиционного чаепития в пятьчасов вечера?»

После отъезда Чемберлена из Рима Чиано позвонилРиббентропу, чтобы заверить его в том, что встреча ан-глийского премьера с Муссолини ни к чему не привела.«Встреча закончилась абсолютным фиаско, она оказа-лась совершенно бесполезной». Работа над подготов-кой текста военного договора между Италией и Герма-нией возобновилась с новой силой. Однако незадолгодо его подписания, ось Берлин – Рим потрясло собы-тие, которое поставило ее на грань развала.

14 марта 1939 года Гитлер, не поставив заранее в из-вестность Муссолини, отдал приказ вооруженным си-

лам Германии пересечь границу с Чехословакией, наследующий день Гитлер был в Праге. Получив изве-стие об этом событии, Муссолини пришел в ярость.«Каждый раз, когда Гитлер оккупирует страну, – оншлет мне благодарность», – гневно заявил Муссоли-ни после того, как специальный представитель Гитле-ра принц Филипп Гессенский посетил его, чтобы, какобычно, поблагодарить дуче за поддержку Германии.Союз с Германией превращается в абсурд, позднее за-явил Муссолини, против которого «взывают даже кам-ни». Его гнев, однако, вскоре сменился унынием. КогдаЧиано мрачно заметил, что ось Берлин – Рим функци-онирует только в пользу одной из ее сторон и что реак-ция итальянского народа на последние события в Че-хословакии будет весьма враждебной по отношению кГермании, Муссолини ответил ему цитатой из Данте:«Мы должны стараться не раздражать Бога, как и еговрагов». «Выходка Германии» должна быть восприня-та с достоинством. Муссолини уже пришел к выводу отом, что Гитлер стал слишком сильным для того, чтобыпытаться остановить его, и что Италия должна оста-ваться на его стороне, как бы высокомерно Гитлер ниотносился к ней. Дуче был крайне озабочен возраста-нием немецкого влияния на Балканах, которые ему хо-телось считать своей собственной сферой влияния, ион с явной осторожностью воспринял новые заверенияГитлера о том, что Германия оставляет Средиземно-

морье и Адриатику за Италией. Вместе с тем дуче от-казался от мысли покончить с осью Берлин – Рим. «Те-перь уже мы не можем изменить нашу политику, – на-стаивал Муссолини, – в конце концов, мы – не полити-ческие проститутки».

Вечером 21 марта Муссолини обнародовал свое ре-шение, выступая с речью на заседании фашистскогоВеликого совета, которую Чиано расценил как «вели-колепную, аргументированную, логичную, хладнокров-ную и героическую». Муссолини говорил о необходи-мости «бескомпромиссной лояльности по отношениюк оси Берлин – Рим, что являлось настоятельной по-требностью для внешнеполитического курса Италии идля фашистской концепции истинной дружбы. Совет,привыкший к безусловному послушанию, и на этот разбеспрекословно принял решение дуче. Только Гран-ди, Де Боно и Бальбо проявили недовольство, но ко-гда Муссолини сообщили об их критическом отноше-нии, он обозвал их „глупцами“. Бальбо, заявивший, чтодля Италии продолжать оставаться частью оси Берлин– Рим означает то же самое, что „продолжать лизатьнемецкий сапог“, оказался „демократической свиньей“,которой в будущем, по мнению Муссолини, „не стои-ло бы давать никаких гарантий“. Де Боно для него был„выжившим из ума старым идиотом“. Он всегда былидиотом, а теперь превратился в старого идиота. „Ду-че принял окончательное решение, – объявил Стараче

функционерам в штаб-квартире фашистской партии, –и на этом точка“.

Не только на политику Муссолини, но даже на егохарактер, казалось, повлияли контакты с Гитлером, егорастущая зависимость от него, его невольное восхи-щение и его очевидная зависть к фюреру. И если в про-шлом он был готов выслушивать советы, а иногда дажеи критические замечания в свой адрес, то теперь он снеистовой злобой обрушивался на тех, кто осмеливал-ся подать ему совет или подвергнуть сомнению его по-литическое чутье. Дуче решил, что итальянцы нужда-ются в физической закалке, что необходимо привитьим тот моральный настрой, который сопутствовал во-енным успехам Германии. В соответствии с этим Мус-солини заставлял своих министров и лидеров фашист-ской партии регулярно выполнять физически трудныеи даже опасные гимнастические упражнения и усерднозаниматься спортом, тем самым подавая всем долж-ный пример. С той же самой целью он расширил ка-тегории служащих, которым надлежало носить мунди-ры; было предписано строго выполнять правила по-ведения, исключавшие пожатие руки и учтивые фор-мы обращения; он обязал генералов и членов их шта-бов бегать рысцой, а не ходить пешком во время во-енных маневров. «Итальянец должен воспитать в се-бе, – любил повторять Муссолини, – закаленного, без-жалостного, полного ненависти гражданина и чем ме-

нее привлекательным он будет, тем лучше». Что каса-ется его самого, то он предпочел бы, чтобы его скореебоялись, чем любили, с гордостью признавался дуче.И, несомненно, он делал все, что было в его силах, что-бы добиться этого. В конце гражданской войны в Испа-нии солдаты Франко взяли в плен несколько итальян-ских коммунистов, сражавшихся в Каталонии. Дуче за-просили, как лучше распорядиться ими. «Расстреляй-те их, – по свидетельству Чиано, приказал Муссоли-ни, – только мертвецы хранят молчание». Подход ду-че к определению судьбы евреев был более оригина-лен. Рассматривая проект передачи евреям части тер-ритории Итальянского Сомали под концессию, Муссо-лини решил, что для этой цели наиболее подходящимбудет район Мигиуртиния. Этот район богат естествен-ными ресурсами, эксплуатацией которых могут занять-ся евреи, включая промысел акул, имевший «то осо-бое преимущество, – заметил с омерзительным юмо-ром дуче, – что многие евреи будут сожраны акулами».

Антисемитизм был теперь объявлен существеннойчастью фашистской политики. Хотя постановления, спомощью которых проводилась на практике эта поли-тика, никогда строго не выполнялись, все же к кон-цу 1938 года многие известные евреи были изгнаны сруководящих постов гражданской службы и немалоеих число было вынуждено покинуть Италию. К вес-не 1939 года конфискация еврейского имущества при-

няла повсеместный характер. Высказывалось пред-положение, что антисемитская кампания была пред-принята Муссолини для того, чтобы привить буржуа-зии, – «вялой по натуре, пессимистичной и обожающейиностранцев», – как определял ее дуче, – империа-листический образ мышления; также предполагалось,что эта кампания являлась экономической мерой, вы-званной плачевным состоянием итальянских финан-сов; предполагалось даже, что с помощью антисеми-тизма Муссолини стремился снискать расположениеарабов. Но никто не подвергал серьезному сомнениютот факт, что эта кампания проводилась под сильнымвлиянием Гитлера.

Ни у кого также не могло вызвать сомнения то об-стоятельство, что выбор времени для осуществленияпервой после вторжения в Абиссинию крупной агрес-сивной операции итальянских вооруженных сил былсделан непосредственно под влиянием гитлеровскойоккупации Чехословакии. Хотя план нападения на Ал-банию обсуждался заблаговременно – в течение не-скольких месяцев, а Пасхальная неделя, как вероят-ная дата вторжения, была определена уже в началефевраля, только в середине марта Муссолини принялокончательное решение. До этого он вел себя крайненерешительно, обещая отдать соответствующие рас-поряжения, которые он так и не отдавал, угрожая на-нести сокрушительные удары по противнику, которые

он так и не наносил. И как всегда в те минуты, когдаего одолевали сомнения и он колебался в выборе пути,по которому должен был следовать, настроение дучепостоянно менялось от почти истеричного возбужде-ния до состояния полнейшей депрессии, при которойон наглухо замыкался в себе. Он мог публично высту-пить со страстным призывом о необходимости расши-рения границ Итальянской империи, а буквально наследующий день – вообще отказывался от обсуждениясколько-нибудь важных проблем. Когда он отдавалсяво власть обуревавших его эмоций, то зачастую его ду-шевный подъем был близок к экстазу. Боккини говари-вал Чиано, что дуче «должен пройти интенсивный курслечения сифилиса». Его состояние постоянной обес-покоенности стало «очевидным для всех его коллег».

В один из моментов подобной экзальтации он объ-явил на заседании Великого совета фашистской пар-тии о «непосредственных задачах, стоящих перед фа-шистским движением». Албания должна стать ита-льянской провинцией, аннексия Туниса и Корсикиобеспечит безопасность Италии в Средиземноморье;альпийская граница с Францией должна быть отодви-нута за Ниццу и проходить по реке Вар. «Я также вни-мательно присматриваюсь, – продолжал он, – к швей-царскому Тичино. Швейцарии, потерявшей способ-ность объединять свои народы, предназначено судь-бой, подобно другим малым странам, пережить пол-

ный распад. Такова моя программа. Пока я не могуназвать точные сроки ее выполнения. Я всего лишьотмечаю пунктиром тот путь, по которому мы должныпромаршировать. Любой, кто частично или полностьюпредаст гласности то, что я сейчас сказал, будет об-винен в измене и ему придется отвечать по всей стро-гости закона». На следующий день эти экстравагант-ные притязания возросли – дуче претендовал такжена Джибути и часть Суэцкого канала. Но уже два дняспустя дуче, казалось, потерял всякий интерес к идеетерриториального роста Итальянской империи. 3 мар-та в беседе с Муссолини Чиано обнаружил, что дуче непрочь «пустить на самотек» албанский вопрос. Но 23марта Муссолини считал необходимым «ускорить егорешение» 21 .

Германская оккупация Чехословакии положила ко-нец сомнениям дуче. Как только до него дошла инфор-мация о немецком вторжении, он в своих мыслях сра-

21 Внезапная смена настроения Муссолини и его склонность к им-пульсивному изменению уже принятого решения, несомненно связанныес состоянием пошатнувшегося здоровья дуче, не были, как это частоутверждается, отличительным признаком именно этого периода жизниМуссолини. Он был подвержен им всегда. Маргарита Сарфатти расска-зывает об одном знаменательном дне накануне выборов 1919 года, ко-гда Муссолини «решительным тоном» сообщил ей, что намерен воспре-пятствовать включению его имени в список кандидатов для голосования.Однако на следующий день он тем же «решительным тоном» объявил,что его имя обязательно должно возглавить список кандидатов на выбо-рах в Милане.

зу же обратился к «возможности нанесения удара поАлбании». Но дуче тут же заколебался, ему показа-лось, что оккупация этой нищей страны, которая в лю-бом случае была почти уже вассальным государством,«покажется миру несолидной на фоне присоединенияк Рейху Богемии, этой одной из богатейших террито-рий на земном шаре». И к огорчению Чиано, давне-го и стойкого сторонника албанской авантюры, Муссо-лини воздержался от конкретных действий против Ал-бании – этого смелого шага, который можно использо-вать в качестве противовеса «нежелательному усиле-нию престижа Рейха», а также для «повышения уров-ня морального состояния Италии». Но когда он узнал,что король вновь высказал твердое убеждение в том,что совершенно бессмысленно рисковать быть втяну-тым в войну ради «захвата четырех скал», дуче сразуже принял решение действовать, «как только будет по-кончено с Испанией».

28 марта он с громадным удовлетворением принялизвестие о падении Мадрида. Одно время он почти несомневался в том, что «нерешительность, проявляе-мая Франко» в ведении гражданской войны, не при-ведет его к победе, и предшествовавшим летом дажепредлагал Чиано зафиксировать в его дневнике свойпрогноз о конечном поражении Франко. Но теперь, на-конец, изнурительная война была завершена, и весьмир получил свидетельство «нового и впечатляющего

триумфа фашизма». Вернувшись в свой кабинет с бал-кона с видом на площадь Венеции, на которой публикапраздновала окончание войны, дуче указал Чиано ру-кой на географический атлас со страницей, раскрытойна карте Испании. «Вот так атлас оставался раскры-тым почти три года, – торжествующим тоном заявилдуче, – но теперь с этим покончено. Теперь я знаю, чтоя должен открыть в атласе очередную страницу». Де-сять дней спустя на рассвете итальянские вооружен-ные силы высадились в Албании. Албанцы не оказалисерьезного сопротивления. Итальянская пресса, испы-тывая известные затруднения в подаче и пропаганде«динамики фашизма», так и не смогла решить, объяс-нялась ли скоротечность военных действий тем, чтоитальянские войска так блестяще сражались, или яви-лась следствием того, что албанцы приветствовали ихв качестве освободителей от ненавистного короля. Темне менее это была все же, как-никак, но победа. К ве-черу Италия захватила то, что, по мнению Гитлера, бы-ло «плацдармом, с помощью которого можно будет не-умолимо доминировать над Балканами».

За несколько дней до нападения на Албанию неуве-ренность Муссолини сменилась убежденностью и ре-шимостью. «Он хладнокровен, – писал Чиано 5 апре-ля, – потрясающе хладнокровен». К 15 апреля воен-ные действия в Албании были успешно завершены.Когда албанские делегаты прибыли в Рим, чтобы на

торжественной церемонии вручить албанскую коро-ну Виктору-Эммануилу, Муссолини, казалось, вопло-щал собой величественную монументальность. Зару-бежная реакция на события в Албании уже не прини-малась в расчет и, как писал Чиано, было «яснее яс-ного, что протесты Великобритании предназначалисьдля внутреннего употребления, а не для чего-нибудьеще». Получив послание Рузвельта с предложением озаключении перемирия на десять лет, Муссолини сна-чала даже отказался его читать. Когда дуче все же сде-лал это, то швырнув его в сторону, он презрительно за-метил: «Результат детского паралича!»

В этот день в Риме находился Геринг. В Италию егонаправил Гитлер для того, чтобы он ознакомил Мус-солини с последней информацией о состоянии подго-товки Германии к войне и одновременно поставил ду-че в известность о той твердой уверенности, с которойГермания готова рассмотреть «решение польской про-блемы». Прежде чем сделать решительный шаг, неми-нуемо ведущий к войне, Гитлер горел желанием объ-явить всему миру, что Германия и Италия встанут пле-чом к плечу, объединенные эгидой военного альянса.Гитлер знал, что Италия все еще не является сильнойвоенной державой – хотя, если верить генералу фонРинтелену, военному атташе в посольстве Германии вРиме, бахвальство дуче почти убедило Гитлера в том,что Италия – гораздо сильнее, чем она была на са-

мом деле. Гитлер нуждался в политической поддерж-ке со стороны Италии и надеялся, что обнародова-ние декларации о военном альянсе между Германиейи Италией заставит западные демократии с прохлад-цей отнестись к выполнению своих обязательств передПольшей. Именно поэтому фюрер поручил Риббентро-пу возобновить попытку и заполучить подпись Италиипод соглашением о военном союзе. Чиано крайне не-охотно отреагировал на демарш Риббентропа. Он опа-сался, что немцы «перестараются» в Польше и пред-примут такие действия, которые повлекут за собой ка-тастрофические последствия. Спустя пять дней послебеседы Геринга с Муссолини, от Аттолико из Берлинапришло сообщение, предупреждавшее о том, что на-мерения Германии против Польши «в настоящее вре-мя достигли критической точки». Чиано, обратившийвнимание на то, что Геринг говорил о Польше «в тойже самой тональности, что раньше об Австрии и Че-хословакии», был серьезно обеспокоен и с сообщени-ем Аттолико отправился к дуче в Палаццо Венеция. НоМуссолини был явно нерасположен к тому, чтобы глу-боко вникнуть в ситуацию, сложившуюся с Польшей.Военные триумфы в Испании и Албании освежили еговкус к победам. Он пришел в восторг от сообщения Чи-ано о том, что посол Нидерландов нанес визит во дво-рец Киджи, чтобы выразить озабоченность голланд-ского правительства по поводу сообщений о намере-

нии Германии и Италии осуществить между собой раз-дел Европы. «Я, – заявил дуче, словно подтверждаяопасения посла Нидерландов, – тренирую Италию квойне». И тем не менее, несмотря на свой воинствен-ный настрой, Муссолини, в те часы, когда он был спо-собен здраво размышлять, понимал, что Италия ещене готова к войне. Он поручил Чиано провести встречус Риббентропом, чтобы выяснить, как далеко намере-на пойти Германия и как скоро она предполагает при-ступить к конкретным действиям; одновременно Чиа-но следовало убедить Риббентропа в том, что Италиинужны, по крайней мере, еще три мирных года.

«Германия, – заверил Риббентроп Чиано, когда онивстретились в Милане 6 мая, – также заинтересованав поддержании мира, который должен сохраняться неменее четырех-пяти лет».

Риббентроп находился в необычно хорошем распо-ложении духа. Чиано, еще в октябре записавший вдневнике наблюдение о Риббентропе, как о «тщеслав-ном, легкомысленном, словоохотливым и бестактномчеловеке» и с удовольствием процитировавший заме-чание Муссолини о том, что достаточно взглянуть наголову Риббентропа, чтобы тут же понять, как мало вней мозгов, на сей раз довольно легко нашел с ним об-щий язык. После совместного с Риббентропом обеда вотеле «Континенталь» Чиано позвонил дуче и проин-формировал его о том, что, хотя Гитлер и преисполнен

решимости возвратить Данциг, тем не менее, в целом,немецко-польские переговоры идут нормально, и нем-цы согласились с тем, что мир на ближайшие несколь-ко лет должен быть сохранен. Воодушевленный этойумиротворяющей информацией и, в то же время, раз-драженный сдержанным приемом, оказанным жителя-ми Милана Риббентропу, Муссолини приказал Чиановыступить с заявлением, в котором о военном альянсемежду Германией и Италией объявлялось как об ужесуществующем.

21 мая Чиано прибыл в Берлин на торжественнуюцеремонию подписания договора о военном союзе, ко-торый Муссолини сначала предложил назвать «Пак-том Общей Крови», но позднее он стал известен все-му миру, как «Стальной пакт». В тот же вечер на бан-кете в посольстве Италии Чиано от имени итальянско-го правительства вручил Риббентропу орден Аннунци-ата. В момент награждения Риббентропа Геринг неза-метно вышел в столовую, где поменял на столе имен-ные карточки, чтобы оказаться во время обеда сидя-щим, вместо Риббентропа, справа от Чиано. Вернув-шись в зал для приемов, Геринг увидел, как собрав-шиеся вокруг министра иностранных дел Германии го-сти с восхищением рассматривали орденскую цепь нашее Риббентропа и сам орден, дававший право еговладельцу именоваться кузеном короля Италии. По-лагая, что если кто-то и должен был быть награжден-

ным, так это только он сам, Геринг чуть ли не со сле-зами откровенного разочарования публично устроилсцену, заявив, что орден и орденская цепь по правудолжны принадлежать ему. Чиано с большим трудомудалось уговорить его не покидать банкет. На следу-ющий день, когда в помещении Имперской канцеля-рии состоялась впечатляющая церемония подписания«Стального пакта», Геринг, так и не пришедший в се-бя после нанесенной ему обиды, всякий раз отвора-чивался от проходившего мимо него Риббентропа. Ги-тлер, с другой стороны, находился, как никогда, в бла-годушном настроении и выглядел почти счастливым.Он был, как всегда, многословен и надоедлив и, помнению Чиано, имел вид постаревшего и уставшегочеловека. Ходили слухи о его интимном и всепогло-щающем увлечении прелестной двадцатилетней деви-цей по имени Зигрид фон Лаппус, обладавшей «вели-колепной фигурой», но, хотя вокруг его глаз и обра-зовались новые глубокие морщины, Гитлер вел се-бя, тем не менее, «совершенно невозмутимо». У негобыли веские причины быть довольным. Подписанный«Стальной пакт» оказался далеко не оборонительнымсоюзом, как это предлагал Муссолини прошедшей зи-мой. Его сущность вкратце резюмирована в статье III:«Если, вопреки желаниям и надеждам договариваю-щихся сторон, случится так, что одна из них окажет-ся втянутой в военные действия с третьей державой

или державами, то другая договаривающаяся сторонапридет к ней на помощь и в качестве союзника окажетей поддержку всеми своими вооруженными силами насуше, море и в воздухе». В этой статье, как во всемтексте «Стального пакта», не было упоминания о том,что военная помощь не должна оказываться в случаеагрессивных военных действий одной из договариваю-щихся сторон. Ясно, что для Гитлера «Стальной пакт»являлся прелюдией к войне.

Буквально на следующий день после подписания«Стального пакта» Гитлер созвал секретное совещан-ке высшего генералитета, чтобы сообщить приглашен-ным в его кабинет в помещении Имперской канцеля-рии Рейха следующее:

«Данциг не является конечной целью в наших пла-нах, – прямо заявил он, – вопрос заключается в том,чтобы расширить наше жизненное пространство наВостоке… О том, чтобы пощадить Польшу, не можетбыть и речи. Нам осталось только одно: атаковатьПольшу при первой же благоприятной возможности.Мы не можем допустить повторения чешского вариан-та. Нам предстоит война… мы должны сжечь за собойнаши корабли. Сомнениям в правильности сделанноговыбора нет более места».

Но Муссолини, все более обеспокоенный не столь-ко тем, что ему докладывали, сколько тем, о чем онмог составить собственное представление, продолжал

выступать за более рассудительный подход к реше-нию международных проблем. Прежде чем генерал Ка-вальеро отбыл в Германию, чтобы представлять Ита-лию в военном комитете, учрежденном в соответствиисо «Стальным пактом», дуче вручил ему для переда-чи Гитлеру секретный меморандум, в котором повторя-лось предупреждение, сделанное в свое время Чианов Милане. Гитлеру было рекомендовано в течение по-следующих двух или трех лет вести политику истоще-ния западных демократических сил, используя не си-лу, а страх. Гитлеру также сообщалось, что в любомслучае Италия нуждается в мире по крайней мере доконца 1942 года. Война нервов, предлагал Муссолини,должна стать безотлагательной политикой оси Берлин– Рим.

Сам Муссолини уже приступил к развязыванию та-кой войны. Он поощрял распространение версии, что«Стальной пакт» является антифранцузским и анти-британским; он выступал с речами, в которых угрожалЮгославии и Греции; он выставил всех иностранныхдипломатов из Тираны; он распорядился увеличить чи-сло анонимных писем с угрозами, которые с его ведо-ма и к его удовольствию рассылались в посольства не-дружественных Италии стран; при этом он постоянноссылался на «фашистское представление о лояльно-сти». Когда сэр Перси Лорен, сменивший лорда Пер-та на посту посла Великобритании в Риме, был 27 мая

официально представлен Муссолини, дуче, по свиде-тельству Чиано, чрезвычайно грубо вел себя с новымпослом. Имея в виду очевидный политический курсВеликобритании, направленный на изоляцию Италиисо стороны враждебно настроенных государств, – за-явил Муссолини, – позволительно спросить, а оста-лась ли в англо-итальянском соглашении хотя бы ма-лейшая капля практической ценности. Шокированныйэтой словесной атакой, Лорен сильно покраснел и несразу нашелся, что ответить. «Дуче, который обычноявляет собой образец любезности и обаяния, – запи-сал в дневнике присутствовавший при этой сцене Чи-ано, – на этот раз был необыкновенно суров. Его лицостало совершенно непроницаемым, уподобившись ли-цу восточного божка, высеченного из камня». Во вре-мя его следующего визита к Муссолини Лорену былобезапелляционно предложено «информировать Чем-берлена о том, что если Англия готова воевать в за-щиту Польши, то Италия возьмется за оружие, чтобызащитить своего друга и союзника Германию». Муссо-лини повторил эту фразу дважды 22 . Но хотя дуче истремился не оставить никаких сомнений в том, что те-перь-то он целиком и полностью находится на сторонеГермании, немцы, однако, не спешили рассматривать

22 Сэр Перси Лорен, однако, сообщил мне, что поведение Муссолинив изложении Чиано было «сильно приукрашено». Муссолини держалсяхолодно, но не переходил границы приличия

его в качестве верного и непоколебимого союзника, ка-ковым Муссолини пытался во всеуслышание предста-вить себя.

Статья II «Стального пакта» предусматривала пред-варительные консультации по вопросам, представляю-щим обоюдный интерес, но на следующий же день по-сле подписания пакта Гитлер заявил в своем кабинетегруппе министров: «Италия должна оставаться в неве-дении относительно наших целей». Постоянный отказГитлера заранее информировать итальянцев о своихпланах, что так раздражало Муссолини и воспринима-лось им так болезненно, был вызван, казалось, не вы-сокомерием фюрера, а его опасением, что после кон-сультации с дуче эти планы более не станут секретны-ми. «Все итальянцы, – сказал однажды Геббельс Ги-тлеру, – болтают, как цыгане». В январе 1943 года Ги-тлер приказал адмиралу Редеру принять все необхо-димые меры, чтобы немецкие оперативные планы нестали известными итальянцам». Существует большаяопасность, – считал Гитлер, – что итальянская коро-левская семья передает разведывательную информа-цию Великобритании. Несмотря на настойчивые пре-дупреждения Аттолико, Муссолини отказывался, одна-ко, поверить в то, что Гитлер будет действовать, непроконсультировавшись с ним. Даже Чиано сомневал-ся в том, что Гитлер будет так поступать «после мно-гочисленных торжественных заявлений о необходимо-

сти мира». После всего того, что было сказано и реше-но в Милане, внешне мало что изменилось и Риббен-троп продолжал уверять Чиано в неизменном наме-рении Германии обеспечить состояние мира по край-ней мере в течение ближайших трех лет. Но от Атто-лико продолжала поступать тревожная информация и20 июля он предупредил о готовящихся «широкомас-штабных передвижениях немецких войск» в Чехосло-вакии. 2 августа Чиано признавался в своем дневни-ке, что «настойчивость Аттолико заставляет меня се-рьезно задуматься. Или посол окончательно потерялрассудок, или он видит и знает нечто, что полностьюускользнуло от нашего внимания». На этой же неде-ле Чиано решил, что он должен отправиться в Герма-нию, чтобы самому разобраться, что же на самом делетам происходит. Предложение Муссолини о проведе-нии международной конференции, которое горячо под-держивал Аттолико, было Риббентропом отвергнуто;намеченная встреча Гитлера и Муссолини в Бренне-ре была отложена. Но 9 августа Риббентроп согласил-ся встретиться с Чиано в Зальцбурге через два дня.Нет никаких сомнений в том, что в это время Муссоли-ни самым серьезным образом стремился воспрепят-ствовать участию Италии в войне. Ему необходимо бы-ло время, чтобы стабилизировать обстановку в Алба-нии, Северной Африке и Эфиопии; чтобы разгрузитьперенасыщенную промышленными центрами долину

реки По, переместив часть заводов и фабрик оттудана юг Италии; чтобы нарастить мощь военно-морско-го флота, военно-воздушных сил, артиллерии и мото-ризованных дивизий; чтобы репатриировать из Фран-ции более миллиона итальянцев; чтобы увеличить за-пас иностранной валюты за счет грандиозной, впеча-тляющей международной выставки, проведение кото-рой было запланировано в Риме на 1942 год по слу-чаю двадцатилетнего юбилея «Похода на Рим». В си-лу всех этих причин и, как казалось, особенно в связи смеждународной выставкой, идея которой сверх всякоймеры захватила воображение Муссолини, он стремил-ся во что бы то ни стало сохранить мир. Дуче открытовыражал сомнения в том, что «если Германия посчи-тает необходимым объявить мобилизацию в полночь,то мы сможем провести ее вслед с пяти утра до две-надцати дня». Его инструкции Чиано на этот счет быликатегоричны.

Перед отъездом Чиано в Зальцбург на встречу сРиббентропом ему было рекомендовано, «используяцифровой материал, убедить немцев, в том, что начи-нать сейчас войну было бы совершенно безрассудно.Состояние нашей подготовки не таково, чтобы можнобыло надеяться на безоговорочную победу. В настоя-щее время у нас с противником равные шансы… С дру-гой стороны, через три года шансы можно будет расце-нивать как четыре к одному в нашу пользу». «Прежде

чем отпустить меня, – записал Чиано в своем дневни-ке 10 августа, – дуче порекомендовал мне откровеннозаявить немцам, что мы обязаны избежать конфликтас Польшей, поскольку его будет невозможно локализо-вать и тогда мировая война станет катастрофой длявсех. Никогда раньше дуче не говорил так открыто ис таким жаром о необходимости сохранения мира наземле».

В Зальцбурге Чиано повторил точку зрения Муссо-лини с не меньшим пылом, но Риббентроп был явно несклонен прислушиваться к ней. В действительности,как убедился потрясенный Чиано, в мыслях Риббен-тропа присутствовала только одна война, и он упрямостремился на встрече с Чиано обсуждать только ее. «Втот самый момент, когда мы ждали приглашения сестьза обеденный стол, – много позднее писал Чиано, –Риббентроп сообщил мне о решении Германии подне-сти горящую спичку к европейской бочке с порохом. Онсказал об этом таким небрежным тоном, словно гово-рил о несущественной административной детали».

«Так что же, Риббентроп, – спросил я, когда мы про-гуливались в саду, – чего вы хотите? Польский коридорили Данциг?»

«Ни то ни другое. Теперь уже нет, – ответил он, бро-сив на меня холодный взгляд, отливавший металличе-ским блеском, – мы хотим войны!»

Риббентроп уклонился от того, чтобы намекнуть ита-

льянцам, каким образом Германия намерена спрово-цировать начало войны. «Все решения, – надменнозаявил Риббентроп самоуверенным тоном, приводив-шим в бешенство его собеседников, и прибегнув к од-ной из тех метафор, которые превращают беседу в не-выносимое занятие, – все еще надежно заперты наключ в непробиваемой стальной груди фюрера». «Риб-бентроп отвергал любые возможные решения пробле-мы, которые могли бы удовлетворить Германию, но од-новременно помогли бы избежать начала войны, – пи-сал Чиано, – я уверен, что если бы Германии далидаже больше того, что она требовала, то все равноона бы не удержалась от нападения потому, что в нем-цев вселился демон разрушения. Временами наша бе-седа принимала весьма напряженный характер. Я нестеснялся выражать свои мысли в самой жесткой и от-кровенной форме. Но на Риббентропа это не действо-вало. Обстановка во время переговоров была простоледяной и возникшая в наших отношениях прохладасоответствующим образом подействовала и на нашихсекретарей. Официальный обед прошел в полнейшеммолчании… Мне стало понятно, как мало мы значилив глазах немцев».

Чиано получил новые доказательства своего умоза-ключения на следующий день, когда он отправился вБергхоф на встречу с Гитлером. Фюрер был чрезвы-чайно любезен и дружелюбен, но он и не пытался скры-

вать, что любые предложения дуче ни в коей мере неповлияют на уже принятое им решение. Его стол былзавален географическими картами, сам он был уже за-хвачен военными планами. Он заявил Чиано, как на-кануне и Риббентроп, что Франция и Англия не посме-ют ввязаться в войну и добавил, что если даже это ипроизойдет, то «после захвата Польши (который пред-стоит в самое ближайшее время) Германия будет в со-стоянии разместить в боевой готовности вдоль Запад-ной Стены сотню дивизий». Что же касается Италии,то ему «не потребуется обращаться к ней за поддерж-кой в соответствии с имеющимися обязательствами».

Чиано дали понять, что «для немцев союз с Италиейозначает только то, что противник будет обязан разме-стить на границах с ней некоторое число дивизий, темсамым несколько смягчив ситуацию на немецких воен-ных фронтах… Их ни в малейшей степени не интере-совало, какая именно судьба в конечном итоге постиг-нет Италию».

Это было поистине пророческое высказывание.Вернувшись в тот вечер в свой отель, Чиано распоря-дился выставить у своего самолета специальную охра-ну на тот случай, если немцы попытаются устроить Чи-ано аварию самолета; и когда к нему явился Аттолико,чтобы обсудить создавшееся положение, Чиано завелего в ванную комнату, надеясь, что там гестапо не смо-жет подслушать их беседу. Можно было подумать, что

Чиано и немцы уже стали врагами.Во время беседы Чиано с Гитлером в Бергхофе фю-

реру демонстративно вручили телеграмму. Чиано бы-ло позволено узнать, что телеграмма, направленнаяиз Москвы, содержала согласие советского правитель-ства принять немецкую делегацию для переговоровв Москве о пакте, который в конечном счете гаранти-ровал бы поражение Польши и, обеспечив нейтрали-тет России, похоронил бы все надежды Франции и Ан-глии на возможное содействие СССР в предотвраще-нии дальнейшей экспансии Германии. Важность этогопакта и то значение, которое придавал ему Гитлер, непрошло мимо внимания Чиано. На следующий день ондаже не стал затруднять себя дальнейшими спорами.Он лишь спросил, когда Гитлер собирается атаковатьПольшу. Все дело, заверил его Гитлер, будет завер-шено к середине октября. 13 августа Чиано вернулсяв Рим, питая «полнейшее отвращение к немцам, к ихфюреру, к их методам решения проблем. Они предалинас и они лгут нам, – писал Чиано с необычной стра-стью, – они втягивают нас в авантюру, участвовать вкоторой мы не хотим и которая в состоянии скомпроме-тировать наш режим и в целом нашу страну. Итальян-ский народ отпрянет с ужасом в сторону, когда узнаетоб агрессии против Польши, и по всей вероятности за-хочет сражаться против немцев». «Стальной пакт» ни-когда не пользовался популярностью в Италии, а в ре-

зультате акции против Польши его будут просто нена-видеть.

Его опасения полностью оправдались. Чиано болеене считал, что дуче был прав, когда настаивал на том,чтобы Италия оставалась лояльной оси Берлин – Рим.В ванной комнате отеля в Зальцбурге Аттолико упра-шивал Чиано, чтобы тот уговорил Муссолини отказать-ся от обязательств перед «Стальным пактом», учиты-вая высокомерие Гитлера и его одностороннее толко-вание сущности пакта. Но Чиано пока еще не был уве-рен, что Италия должна зайти так далеко. Однако когдаон возвращался самолетом обратно в Рим, немецкоеагентство «Deutsches Nachrichten» опубликовало ком-мюнике, утверждавшее, что встреча в Зальцбурге за-вершилась полным согласием Италии с позицией Гер-мании и ее политическими устремлениями. А ведь Чи-ано в Зальцбурге специально просил не публиковатьникакого коммюнике. И Риббентроп и Гитлер, они обасогласились с его просьбой. Публикация коммюникестала для Чиано последней каплей. Он отправился кдуче и прямо заявил ему, что «немцы – предатели имы не должны испытывать угрызений совести, отде-лавшись от них». «Безо всяких колебаний, – писал Чи-ано, – я делаю все возможное в моих силах, чтобы вы-звать у дуче антигерманские настроения. В разговорес ним я упомянул о том, как сильно пошатнулся в по-следнее время его авторитет и что он оказался в да-

леко не блестящей роли второй скрипки. И, наконец,я выложил ему на стол документы, подтверждавшиевероломную политику немцев по польскому вопросу.Альянс был основан на обещаниях, от которых немцытеперь открещиваются».

Немедленная реакция Муссолини как нельзя лучшесоответствовала его характеру, подверженному посто-янным сомнениям и склонному к внезапной переменепривязанностей. Подобные черты характера дуче в те-чение последующих десяти месяцев повергали его ми-нистров буквально в шоковое состояние. «Сначала онбыло согласился со мной, – вспоминал Чиано, – затемон вдруг сказал, что его честь не позволяет ему поки-нуть ряды немцев, находившихся на марше. В концеконцов он заявил, что хотел бы заполучить свою долюзавоеванных трофеев».

Нельзя сказать, что первая из трех составляющихего реакции – а именно, согласие со всеми высказан-ными Чиано антигерманскими аргументами – была не-ожиданной и необычной. Даже в те времена, когда онбыл готов безгранично выступать в поддержку своихсоюзников-немцев, он отваживался критиковать их также сурово, как он критиковал англичан, да, в сущности,и самих итальянцев. «Немцы – всего лишь солдаты,а не истинные бойцы, – однажды заявил он с глубо-ким презрением, – дайте им вдоволь сосисок, пива, ма-сла, да еще небольшую автомашину, и они будут гото-

вы без зазрения совести воткнуть свои штыки в любойнарод». Однако в присутствии немцев его сдержанноек ним отношение, казалось, мгновенно улетучивалось.Он выпячивал вперед свою массивную челюсть, вста-вал в позу, стремясь уподобиться несокрушимой гра-нитной скале и после того, как немцы покидали его ка-бинет, мог часами говорить, не скрывая своего восхи-щения, об «их воинственном духе», «их героическойфилософии». Но затем следовала смена настроения иего вновь начинали одолевать сомнения в отношениисоюзников.

В течение всего августа 1939 года записи в днев-нике Чиано красноречиво свидетельствуют о раздво-енности сознания Муссолини, постоянно путавшегосяв принимаемых им противоречивых решениях. 14 ав-густа дуче отказывался от действий, независимых отнемцев, на следующий день он высказывает убежде-ние, что Италия «не должна слепо следовать за Гер-манией», 16 августа «начинает искренне возмущать-ся поведением немцев в отношении Италии и личноего, дуче», через три дня у него происходит «обычнаясмена настроения» и его охватывает страх, что «Гер-мания с небольшими затратами сможет провернуть хо-роший бизнес», в котором ему, дуче, уже не найдетсяместа. 20 августа главный личный секретарь Муссоли-ни Филиппо Анфузо телеграммой отзывает Чиано изДураццо, где он находился с визитом, поскольку дуче

неожиданно решил «любой ценой оказать поддержкуГермании в конфликте, который вот-вот разразится».Чиано прилетел обратно в Рим, обнаружив, что Муссо-лини «упорно придерживается этой линии». Аттолико,который по собственной инициативе прибыл в Рим изБерлина, чтобы поддержать Чиано, также присутство-вал при беседе последнего с дуче и покинул их «аб-солютно разочарованным и огорченным». Но Чиано,знавший дуче гораздо лучше, все еще не потерял на-дежду и, действительно, на следующий день ему уда-лось убедить Муссолини вновь изменить принятое имрешение. Дуче согласился с тем, чтобы Чиано обра-тился к Риббентропу с просьбой о встрече в Бреннере,где бы он смог вновь подтвердить позицию Италии какравноправного партнера оси Берлин – Рим.

Однако на уме у Риббентропа были гораздо болееважные вещи. На следующее утро он должен был от-быть в Москву, чтобы подписать советско-германскийпакт о ненападении; он не мог поехать в Бреннер, ноготов был уделить Чиано час с небольшим в Иннсбру-ке. Настроение Муссолини вновь изменилось. Чианоне должен соглашаться ехать в Иннсбрук: антигерман-ские настроения уже достаточно сильны в Италии и,хотя он сам не мог не восхищаться удачным диплома-тическим ходом Гитлера, итальянский народ едва лиразделит восхищение дуче. Стараче был совершенноправ, когда предупреждал, что страну захлестнет вол-

на демонстраций, если режим дуче поддержит напа-дение Гитлера на Польшу. Кроме того, квалификацияармейских офицеров оставляет желать лучшего, а ар-мейское снаряжение устарело и износилось. Италииостается только «выжидать развития событий и ничегоне предпринимать».

Несколько часов спустя после принятия этого ре-шения Муссолини беседовал с Джузеппе Бастианини,бывшим послом Италии в Польше, которому показа-лось, что дуче был «буквально одержим воинственно-стью». Когда в то же утро Чиано посетил Палаццо Ве-неция, Муссолини все еще пребывал в этом настрое-нии и Чиано с большим трудом удалось убедить его неторопиться принять непосредственное участие в кон-фликте до тех пор, пока не будут полностью завер-шены мероприятия по мобилизационной готовности.Вздохнув с облегчением, поскольку ему удалось до-биться от дуче хотя бы этого, Чиано вернулся в Палац-цо Киджи, но дуче тут же приказал ему возвратитьсяобратно в Палаццо Венеция.

«Он вновь изменил свое решение, – смирившись сэтим, с горечью писал Чиано, – он боится, что немцыосудят его и поэтому намерен вмешаться в конфликт,не теряя времени. Бесполезно спорить с ним. Я сда-юсь».

Однако днем Муссолини получил послание Гитле-ра, намекнувшего, что нападение на Польшу может на-

чаться в самое ближайшее время. Фюрер также заве-рил дуче в том, что, если бы тот оказался в такой жеситуации, как и он сам, то Гитлер «проявил бы полноепонимание мотивов поведения Италии». Чиано разгля-дел в этом послании Гитлера шанс добиться своего,использовав опасения дуче, и поэтому вернулся в Па-лаццо Венеция. Он уговорил дуче информировать Ги-тлера о том, что помощь Италии ограничится только«политическим и экономическим содействием» до техпор, пока Германия не возьмет на себя заботы по не-медленным поставкам в Италию военного снаряженияи сырья. «На нашей встрече, – добавил в письме ду-че, стараясь несколько смягчить категоричный тон вы-двинутого требования и одновременно слегка упрек-нуть Гитлера, – мы рассматривали возможность нача-ла войны после 1942 года, когда я буду полностью го-тов вести военные действия на суше, море и в воздухев соответствии с нашими согласованными планами».

Подобный ответ на его послание ненадолго выбилГитлера из колеи. Он-то рассчитывал на более опре-деленную поддержку, чем та, которую обещал в своемписьме Муссолини. К тому же, 25 августа он получилинформацию о подписании в Лондоне пакта о взаимо-помощи между Великобританией и Польшей. Все эторасстраивало планы Гитлера, и он принял решение от-ложить вторжение в Польшу, назначенное на раннееутро 26 августа. Когда Гитлеру показали длинный пе-

речень поставок, запрошенных Италией, то ему сра-зу же стало ясно, что просьба итальянцев не можетбыть удовлетворена. Это Макензен, посол Германиив Риме, будучи противником войны, порекомендовалитальянцам составить список повнушительнее. И, дей-ствительно, он был таков, что, по словам Чиано, «убилбы быка, если бы тот мог читать». В нем фигуриро-вали семь миллионов тонн нефти, шесть миллионовтонн угля, два миллиона тонн стали, миллион тонн ле-соматериалов, семнадцать тысяч военных автомоби-лей и не менее ста пятидесяти зенитных батарей. Риб-бентроп резко спросил Аттолико, представившего этотсписок немцам, когда итальянцам потребуются запро-шенные поставки. «Немедленно, – ответил Аттолико,по собственной инициативе добавив, – прежде, чемначнутся военные действия». Это была последняя по-пытка Аттолико сохранить мир, но она оказалась бес-полезной. Гитлер уже обрел душевное равновесие ибыл готов, по свидетельству Гизелиуса, как и в нача-ле августа, «спустить вниз по лестнице любую свиньюиз числа мирных посредников, даже если бы для этогоее нужно было пнуть ногой в живот в присутствии фо-токорреспондентов». Он сразу же отверг, как несосто-ятельные, итальянские требования и попросил толь-ко, чтобы дуче оказал ему политическую поддержку;чтобы решение Италии о ее нейтралитете хранилось втайне до тех пор, пока не возникнет настоятельная не-

обходимость его обнародовать; чтобы Италия продол-жала открыто готовиться к войне и тем самым оказы-вала сдерживающее воздействие на французов и ан-гличан; чтобы итальянские крестьяне и рабочие напра-влялись в Германию на сезонные работы. «Я с глубо-ким уважением воспринимаю мотивы и факторы, побу-дившие Вас, дуче, определить Вашу позицию, – заве-рил Гитлер Муссолини, – не исключено, что всё, что ниделается, всё к лучшему».

Но, хотя дуче на какое-то время несколько успоко-ился, определившись в конце концов со своей окон-чательной позицией, этот отрезок времени длился не-долго. Преследуемый навязчивой идеей о том, что онне только не проявил должной лояльности по отноше-нию к своему союзнику, но и своими руками способ-ствовал падению собственного авторитета, Муссолинистал настаивать на созыве новой Мюнхенской конфе-ренции. Муссолини посчитал, что такая конференцияявляется единственной возможностью избежать нача-ла войны, а также, что с ее помощью ему удастся вос-становить свое первенство в отношениях с Гитлероми, главное, она поможет предать забвению его напы-щенный блеф о готовности «otto milioni» итальянцеввстать под штыки. Однако его настойчивость в вопро-се организации подобной конференции не отличаласьособой силой и убедительностью. Болезненно воспри-нимая тот факт, что для Германии Италия не предста-

вляет интереса в качестве достойного военного союз-ника, готового сражаться вместе с ней на равных, ду-че в тоже время не был полностью уверен в той истин-ной оценке, которой придерживался Гитлер в отноше-нии Италии как своего политического союзника.

«Я позволю себе вновь обратить Ваше внимание навозможность политического разрешения конфликта, –смиренно писал дуче Гитлеру 26 августа, то есть наследующий день после того, как полностью согласилсясо всеми его просьбами, изложенными в письме фюре-ра от 25 августа, – которое, как я полагаю, все еще мо-жет быть достигнуто. И я, конечно, делаю это не радисоображений пацифистского характера, чуждого мое-му духу, но в интересах наших двух народов и нашихдвух режимов».

Даже 31 августа дуче все еще не оставлял роб-ких попыток добиться благожелательного отношенияк своей идее конференции. Вечером того дня Импер-скую канцелярию Германии посетил Аттолико, имея наруках предложение Муссолини выступить в роли мир-ного посредника. Но дуче явно запоздал. Гитлер ужезашел слишком далеко.

«Я совершенно не расположен к тому, чтобы Поль-ша снова и снова наносила мне пощечины, – резко за-явил Гитлер Аттолико, – и мне не хотелось бы ставитьдуче в затруднительное положение».

Аттолико спросил Гитлера, означает ли это его за-

явление, что всему наступит конец, и Гитлер ответил:«Да». Спустя два дня Муссолини сделал еще одну, по-следнюю попытку, но к этому времени вторжение не-мецких войск в Польшу уже началось.

«Хотя наши пути теперь расходятся, – ответил емуГитлер письмом, в котором пророчески предопределя-лась грядущая катастрофа Италии, – лично я всегдабыл уверен в неразделимом будущем наших двух ре-жимов и я знаю, что Вы, дуче, точно так же разделяетеэту уверенность».

5

Блестящие успехи немецких армий в Польше вновьвыбили Муссолини из колеи. На заседании фашист-ского Великого совета 1 сентября он заявил, что Ита-лия «в ближайшем будущем не планирует приступитьк военным операциям». При этом он добавил, как быспециально обращаясь к некоторым членам Совета, соблегчением встретившим его заявление, что оно со-всем не означает нейтралитета. Италия, как позднееобъявил дуче, занимает «свою собственную особуюпозицию, позицию безоговорочно здравого смысла ичеткой линии поведения. Именно по этой причине мыне говорим о нейтралитете. Нейтральной может бытьличность, выступающая всего лишь в роли наблюда-теля. До тех пор, пока ее собственным интересам ни-

что не угрожает, ее мало трогают проблемы борьбы.Что же касается нынешней ситуации, то разворачива-ющаяся борьба прямо затрагивает наши интересы. Де-ло не в том, что нам нечего сказать по этому поводу.Мы оставляем за собой право высказаться в нужныймомент, высказаться на нашем языке и в нашем сти-ле. Мы хладнокровно наблюдаем за развитием собы-тий и тщательно обдумываем последовательность на-ших действий».

Но Муссолини не мог хладнокровно наблюдать заразвитием событий. Каждый раз, когда ему прихо-дилось знакомиться с секретными донесениями илителеграммами иностранных посольств в Риме, кото-рые регулярно перехватывались и расшифровыва-лись итальянцами, он усматривал в них неодобритель-ные комментарии по поводу его политики нейтралите-та, и каждый раз, когда иностранная, – особенно ан-глийская – газета, выступала с враждебными или, на-оборот, с благожелательными комментариями по пово-ду его позиции, Муссолини сразу же начинал говоритьо необходимости вступления Италии в войну. «Когдабы он ни читал статью, сравнивавшую его политику сполитикой Италии в 1914 году, – писал Чиано в своемдневнике, – он тут же бурно реагировал, выступая взащиту Германии. Ему особенно понравилась статья ванглийской газете, которая считала, что для итальян-ского народа вступление в войну на стороне Германии

является делом чести. Подобное утверждение полно-стью соответствовало его личной точке зрения, и дажекогда тысяча голосов говорила противное, а какой-тоодин анонимный голос заявлял, что дуче прав, то это-го оказывалось достаточным для того, чтобы Муссо-лини прислушивался именно к этому одному голосу,не слушая, скорее даже отвергая все остальные голо-са». Экономические преимущества политики нейтра-литета – или «неучастия в войне», как требовал назы-вать ее Муссолини – стали вскоре очевидными, о чемнаглядно свидетельствовали стремительно повышав-шийся курс ценных бумаг на бирже, расширение ино-странного рынка сбыта за счет потери его Германией (впервую очередь на Балканах), увеличение объемов пе-ревозок торгового флота, суда которого вывозили экс-портные товары изо всех итальянских портов. Но, каза-лось, Муссолини «все это мало интересовало». Ново-сти о военных победах Германии, – вот что захватыва-ло и будоражило его воображение. «Нельзя оставать-ся в стороне от этой войны, – с горячностью доказы-вал он своей жене, – и тем более нельзя, даже опасно,не участвовать в ней на стороне Германии. Русско-гер-манский пакт делает Германию непобедимой для лю-бой другой державы или коалиции держав». «Никто, –он вновь повторял то, что неустанно твердил с 1915 го-да, – никто никогда не испытывал чувства уважения кнейтральной стране».

Но от вступления в войну его удерживало опасение,что она могла стать слишком продолжительной. В темоменты, когда он не был подвержен импульсивно-му настроению, дуче придерживался той точки зрения,что Италия должна вступить в войну только тогда, ко-гда станут отчетливо вырисовываться контуры гряду-щей победы и она практически окажется неизбежной.Но когда под ударами немецких войск пала Варшава,и когда Риббентроп встретился в Кремле со Сталиными согласился поделить с ним Польшу, а также факти-чески дать России полную свободу действий в балтий-ских странах, в Эстонии, Латвии и Литве, тогда Муссо-лини усмотрел возможность отказаться от мучившейего дилеммы: вступать или не вступать в войну. Онрешился на новую попытку убедить Гитлера дать со-гласие на свою миротворческую роль. Урегулированиевоенного конфликта с помощью переговоров не толь-ко позволит Италии с достоинством избежать участияв войне, к которой страна была абсолютно не подго-товлена, – думал дуче, – но и будет способствоватьвозвращению первостепенного значения оси Берлин –Рим, отодвинутой нацистско-советским пактом на вто-рые позиции. В дополнение к этому, мирные перегово-ры в какой-то степени успокоили бы итальянский на-род, с возмущением следивший за спектаклем, в ко-тором фашистское правительство молчаливо стояло встороне, с одобрением, казалось, наблюдая за тем, как

католическую Польшу варварски кромсают два безжа-лостных мясника. Поэтому когда фюрер предложил,чтобы Чиано навестил его в Германии, Муссолини срадостью принял приглашение от имени своего мини-стра иностранных дел.

Чиано нашел Гитлера «абсолютно уверенным в се-бе». Хотя немецкая пресса благожелательно приняласовместный пакт Молотова-Риббентропа, ожидая «те-перь, когда польская проблема окончательно решена,прекращения противоборства между Германией с од-ной стороны и Англией и Францией-с другой, что по-служило бы истинным интересам всех народов», самГитлер, по мнению Чиано, не очень-то верил в воз-можность мирного решения и даже, казалось, не хотелего. Во время беседы с Чиано Гитлер был само обая-ние. Он доверительно сообщил Чиано, что собираетсявыступить в Рейхстаге с речью, в которой он сделаетпоследнюю попытку пойти на примирение с Западом.Но «если Италия решится немедленно разделить мойпуть, то я не только откажусь от этой речи, но и сразуже обращусь к грубой силе, будучи уверенным в том,что Италия и Германия способны вместе в один мигразгромить Францию и Англию и свести счеты с этимистранами раз и навсегда». Дуче не следует беспоко-иться о том, что у него так мало зенитных батарей, ибовраг слишком боится ответных ударов немецкой авиа-ции для того, чтобы подвергнуть бомбежке Италию.

Однако на Муссолини все это не произвело особоговпечатления. Он не делал тайны из того факта, что по-ведение Гитлера раздражало его. Обычные колкостииностранной прессы в его адрес уже более не вызыва-ли у него желания немедленно вступить в войну на сто-роне Германии, но, наоборот, подталкивали его к мы-сли о том, чтобы продемонстрировать всему миру, чтоэто не он оставил Германию в беде, а именно Германияпокинула его. Муссолини даже вынашивал тайную на-дежду о конечном поражении Германии и порекомен-довал Чиано организовать утечку секретной информа-ции в посольства Нидерландов и Бельгии о том, чтовторжение немецких войск в эти страны является толь-ко вопросом времени. А 16 декабря он разрешил Чи-ано произнести речь в палате депутатов, которая при-вела в изумление весь мир.

Это выступление содержало резкие обвинения вадрес Великобритании и Франции, якобы сделавшихвсе возможное, чтобы воспрепятствовать дуче высту-пить в роли посредника в мирных переговорах. Основ-ное содержание речи было посвящено теме преда-тельства Германии. Германия, заявил Чиано, отказа-лась от своей антикоминтерновской политики, отвер-гла предостережение Италии о том, что Великобрита-ния и Франция решатся на военные действия с Герма-нией из-за Польши, и вступила в войну, проигнориро-вав собственное обязательство не делать этого в тече-

ние ближайших трех лет. Покинув дуче, Гитлер не имелзаконного права надеяться на большее, чем на де-кларацию Италии о невмешательстве в военные дей-ствия. Речь Чиано была воспринята в Италии как «по-хоронный марш оси Берлин – Рим»; итальянский на-род встретил ее с воодушевлением. Через три дня по-сле того, как итальянской прессе было рекомендова-но опубликовать текст речи Чиано на первой полосе,она получила приказ сообщать новости о войне с пол-ной беспристрастностью, а 3 января 1940 года Муссо-лини уведомил Гитлера о том, что все сказанное Чианоявляется точным изложением позиции дуче. Это бы-ло одно из самых резких писем, которые он когда-ли-бо писал фюреру: «Никто не знает лучше чем я, обла-дающий сорокалетним политическим опытом, что лю-бая политика – особенно революционная политика –требует осуществления тактических мер. В 1924 году япризнал Советы. В 1934 году я подписал с ними дого-вор о торговле и дружбе. Я прекрасно понимаю Вашестремление избежать войны на два фронта, особеннопосле того, как не оправдалось предсказание Риббен-тропа о невмешательстве Великобритании и Франции.Но чтобы избежать его, Вам пришлось заплатить до-рогую цену, позволив России без единого выстрела из-влечь наибольшую выгоду при разделе Польши и за-хватить балтийские страны.

Но я, прирожденный революционер, не изменяю-

щий своему революционному менталитету, хочу ска-зать Вам, что Вы не можете постоянно жертвоватьпринципами Вашего революционного мышления радисиюминутных тактических требований… Я должен так-же добавить, что Ваш любой дальнейший шаг в сто-рону улучшения отношений с Москвой будет иметькатастрофические последствия для Италии, в кото-рой единство антибольшевистских настроений являет-ся абсолютным и несокрушимым, подобно граниту… 23

Позвольте мне надеяться, что вы никогда не сделаетеподобного шага».

Это письмо, полное резких упреков, Аттолико лич-но вручил Гитлеру, который прочитал его «почти с жад-ностью». После того как удалился итальянский посол,Гитлер вызвал к себе Геринга и Риббентропа, кото-рые обсуждали это письмо вместе с ним в раздражен-ном тоне более пяти часов. Позднее Гитлер ядовитозаметил, что Италия вступит в войну только в случае«впечатляющих военных успехов Германии, желатель-но против Франции, и в любом случае от участия Ита-лии в войне будет мало пользы, поскольку для это-го потребуется дополнительные экономические усилиясо стороны Германии по снабжению Италии военнымснаряжением и сырьем».

Пока Муссолини с нетерпением ждал от явно не то-23 Тысячи итальянцев были готовы добровольцами идти сражаться на

стороне Финляндии.

ропившегося Гитлера ответа на свое письмо, его на-строение вновь переменилось. В начале февраля, вгодовщину основания фашистской милиции, дуче вы-ступил с речью, получившей широкий резонанс. В нейзаявлялось, что итальянцам прямо-таки не терпитсяринуться в сражение, «в сражение, которое уже не загорами». В середине месяца, когда ответа от Гитлеравсе еще не было, дуче заявил, что нехватка военно-го снаряжения в Италии не должна быть оправдани-ем ее бездействия. «Дуче, – записал Чиано в своемдневнике 21 февраля, – намерен удовлетворить нем-цев». Вполне предсказуемого эффекта, подогревшегоготовность Муссолини выступить в войне на сторонеГермании, достигла антигерманская позиция короля.«Как смеет этот жалкий карлик указывать, что мне сле-дует делать!» – однажды гневно воскликнул дуче, ко-гда услыхал, что король резко осудил альянс Италиис Германией и вновь сравнил честность англичан с не-надежностью союзника Италии. «Почему бы этой глу-пой мелкой сардинке не высовывать своего носа даль-ше нумизматики? Ведь это единственная вещь, в ко-торой он хоть что-то понимает». Когда война закончит-ся, он – дуче – «посоветует Гитлеру выбросить на по-мойку истории все эти абсурдные анахронизмы в ви-де монархий». «Король хотел бы, чтобы мы вступилив войну тогда, – заявил дуче Чиано, – когда уже насту-пит время склеивать разбитую посуду. Надеюсь, что до

этого не вся посуда будет разбита о нашу голову. Чтоможет быть более унизительным, чем то положение,когда остаешься в стороне со скрещенными на грудируками в то время, пока остальные делают историю.Не имеет особого значения, кто, в конце концов, побе-дит. Для того чтобы сделать народ великим, необходи-мо направить его в самую гущу битвы, даже если дляэтого придется дать ему пинок в зад».

Ватикан раздражал дуче своим поведением так же,как и король. Но, по крайней мере, новый папа был бо-лее здравомыслящим, чем «тот невозможный старыйавтократ» Пий XI, который не стеснялся публично осу-ждать чрезмерный национализм и расовую идеологиюв период подготовки и заключения «Стального пакта».Именно это заставило Муссолини заявить тогда о том,что он вполне готов «сломать немало дубинок о спинысвященников». Подобную операцию, считал Муссоли-ни, было бы не слишком трудно осуществить; итальян-цы – далеко не религиозный народ, они всего лишьсуеверны; они очень скоро привыкнут к мысли о том,что легко могут обойтись без Ватикана. Но, хотя карди-нал Пакелли, сменивший на папском престоле Пия XIв начале 1939 года, поначалу не казался таким упря-мым и надоедливым, как его предшественник, но онтоже вскоре стал действовать Муссолини на нервы. Доизбрания на папский престол он был нунцием Ватика-на в Германии и симпатизировал немцам, но он счи-

тал своим долгом сделать все, что от него зависело,чтобы воспрепятствовать Италии сражаться на сторо-не Германии. Через посредство отца-иезуита ПьетроТакки-Вентури, осуществлявшего связь Ватикана с Па-лаццо Венеция после заключения Латеранского дого-вора, Пий XII постоянно напоминал Муссолини о не-обходимости поддерживать итальянский нейтралитети о своем желании видеть Италию в состоянии мира.Ватиканская газета «L ' Osservatore Romano» опубли-ковала этот совет папы, сопроводив его пространнымполитическим комментарием, в котором безошибочноугадывались антифашистские интонации. В мае 1940года газета опубликовала папское послание королюБельгии, королеве Нидерландов и Великой герцогинеЛюксембургской с выражением поддержки. Тираж это-го номера газеты разошелся моментально, несмотряна действия фашистских молодчиков, которые запуги-вали покупателей, рвали в клочья и сжигали экземпля-ры газеты прямо на улицах и даже избивали владель-цев киосков, продававших газету. В итоге, по приказуМуссолини, папского нунция предупредили – или га-зета прекратит публикацию политического материала,который мог бы рассматриваться как антифашистский,или газета будет вообще запрещена. «L ' OsservatoreRomano» посчитала целесообразным сдаться на ми-лость победителя.

Одним из ее прегрешений, которое Муссолини не

посчитал возможным простить, являлось противодей-ствие постулату официальной фашистской пропаган-ды, усердно насаждавшемуся Роберто Фариначчи вего Regime Fascista. Этот тезис заключался в отри-цании возможности примирения с теми странами, ко-торые выступали за санкции против Италии во вре-мя абиссинской войны. Эти санкции всегда были му-чительным воспоминанием для Муссолини. СамнерВеллс не мог не отметить в феврале 1940 года, какимсильным раздражителем оно оставалось для Муссоли-ни.

Самнер Веллс был послан в Европу президентомРузвельтом для того, чтобы выяснить, нельзя ли убе-дить Муссолини что-либо сделать для примирения Ве-ликобритании и Франции с Германией. Веллс прибыл вРим 25 февраля с пространным личным письмом пре-зидента Рузвельта к дуче. Муссолини принял Веллсас настороженной холодностью, которая, однако, исчез-ла после того, как американец выразил надежду на до-стижение мира с помощью переговоров, объяснив, чтопрезидент Рузвельт не возражал бы, перелетев Атлан-тический океан, встретиться с дуче где-нибудь на пол-пути в Италию для секретных переговоров, которыеимели бы далеко идущие последствия для всего мира.29 февраля Веллс покинул Рим, если не с радужныминадеждами, то, во всяком случае, в приподнятом на-строении. Но уже к 10 марта Муссолини был снова бла-

гополучно возвращен в немецкий лагерь. В этот деньРиббентроп, полный желания развеять все сомненияотносительно прочности итало-германского альянса,которые мог заронить в душу Муссолини личный по-сланец президента Рузвельта, прибыл в Рим для то-го, чтобы вручить дуче ответ Гитлера на письмо Мус-солини от 3 января, прибыл сопровождаемый много-численной свитой, включавшей не только секретарей,переводчиков и официальных лиц министерства ино-странных дел Германии, но и парикмахера, массажи-ста, инструктора физкультуры и врача. На самоуверен-ное заявление Риббентропа о том, что Германия стоитна пороге грандиозной и решительной победы, Муссо-лини ответил, что участие Италии в войне в настоящеевремя «является уже решенным вопросом», посколь-ку Британия блокировала Италию «в собственном мо-ре», как впоследствии в декларации о вступлении Ита-лии в войну пояснил дуче. Когда три месяца спустя Ги-тлер решил оккупировать Данию и Норвегию и, в со-ответствии со своей, ставшей уже обычной, практи-кой, направил своего посла Макензена к Муссолини списьмом, в котором сообщал, что принятое им реше-ние уже находится в стадии выполнения, то дуче насей раз не только не стал выражать неудовольствия,но, наоборот, заявил, что «от всего сердца одобряетновую акцию» Гитлера. У Макензена осталось впеча-тление, что дуче не терпелось самому стать участни-

ком военного конфликта и его нетерпение только уси-ливалось с каждым новым письмом фюрера, обстоя-тельно описывавшего триумфальное шествие немец-ких армий по полям сражений. Мысль о том, что нем-цы могут и в одиночестве одержать победу, была длядуче, как уже ранее отмечал Чиано, просто невыноси-мой. К 21 апреля он, «как никогда, проникся воинствен-ным духом, окончательно заняв прогерманскую пози-цию».

Однако англичане все еще разделяли надежду аме-риканцев на то, что Италию можно будет удержатьот участия в войне. С целью минимизировать дей-ствие британской блокады, перекрывшей поставки не-мецкого угля в Италию, правительство Великобрита-нии предложило Муссолини взамен восемь миллио-нов тонн собственного угля ежегодно. Доказать отсут-ствие у Великобритании принципиальных причин дляконфронтации с фашизмом была призвана брошюра,написать которую было поручено лорду Ллойду, главеБританского Совета. Она включала хвалебное преди-словие лорда Галифакса, содержавшее, в частности,следующие высказывания: «Итальянский гений, опи-раясь на основополагающие принципы фашизма, со-здал сильный авторитарный режим, который, однако,не угрожает ни религиозной или экономической свобо-де, ни безопасности других европейских наций. Несо-мненно достоин упоминания тот факт, что существуют

принципиальные различия между структурой и сущно-стью фашистского государства с одной стороны и на-цистского и советского государств – с другой. Итальян-ская система покоится на двух гранитоподобных стол-пах: во-первых, на разделении власти между Церко-вью и Государством при верховенстве Церкви в вопро-сах, касающихся не только веры, но и морали; во-вто-рых – на признании прав рабочего класса. Политиче-ский механизм фашизма строится на тред-юнионизме,в то время как немецкое государство построено на ру-инах немецкого рабочего движения».

16 мая 1940 года, шесть дней спустя после того, какон стал премьер-министром, Уинстон Черчилль, пони-мая, что он обязан сделать «все от него зависящее,чтобы удержать Италию от военного конфликта», на-правил послание Муссолини. Он сделал это, не пи-тая особых иллюзий, накануне поделившись с прези-дентом Рузвельтом своим мнением, что дуче, по всейвероятности, вскоре «ударится во все тяжкие, чтобыуспеть ухватить свою долю при грабеже цивилизации».«Не пора ли нам, – спрашивал Черчилль итальянско-го лидера, прибегнув к той блистательной и высоко-парной фразеологии, которая была так дорога серд-цу и того и другого, – остановить ту реку крови, кото-рая протекает между британским и итальянским наро-дами? Несомненно, наши народы в состоянии нане-сти друг другу ужасный ущерб и жестоко искалечить

друг друга, а также омрачить светлые горизонты Сре-диземноморья нашей ссорой. Если Вы так решите, топусть так оно и будет, но я торжественно объявляю, чтоя никогда не был врагом итальянского величия и да-же в глубине души не был недругом итальянского за-конодателя… Прошу Вас поверить, что совсем не чув-ство слабости или страха побуждает меня сделать этоторжественное обращение к Вам, которое, несомнен-но, войдет в историю человечества. В глубину вековгромче всех других призывов гулким эхом отдастся этообращение о том, что оба наследника латинской и хри-стианской цивилизаций не должны противостоять другдругу в смертельной схватке. В знак глубокого уваже-ния к Вам я умоляю Вас самым серьезным образомприслушаться к этому обращению, пока еще есть вре-мя и пока еще не раздался грозный сигнал бедствия.Что касается нас, то мы никогда не спровоцируем егопервыми».

Ответ Муссолини был жестким, но, как потом при-знал сэр Уинстон, «во всяком случае, он имел то до-стоинство, что был искренним».

«Спешу ответить на Ваше обращение, которое Вымне направили, – писал дуче, – с тем, чтобы напо-мнить вам о тех, несомненно хорошо известных Вам,веских причинах исторического и случайного характе-ра, которые подтолкнули нас в противостоящие лаге-ря. Не удаляясь вглубь истории, хотел бы обратить

Ваше внимание на инициативу, предпринятую вашимправительством в Женеве в 1935 году, по организа-ции санкций против Италии, решавшей скромную за-дачу по обеспечению для себя ничтожного клочка зе-мли под африканским солнцем, задачу, которая не на-носила ни малейшего ущерба интересам и территори-ям ни Вашей страны, ни других стран. Я хотел бы так-же напомнить вам о том реальном состоянии зависи-мости, в котором оказалась Италия, запертая в своемсобственном море. Если для Вас необходимость вы-полнения обязательств договора, скрепленного под-писью вашего правительства, является делом чести,ставшей причиной объявления Великобританией вой-ны Германии, то Вы поймете, что то же самое чувствочести и уважения к обязательствам, вытекающим изитало-германского договора, направляет итальянскуюполитику сегодня и будет направлять ее завтра передлицом каких бы то ни было грядущих событий».

«Бесспорно, всего лишь обыкновенная расчетли-вость, – считал сэр Уинстон, – руководила действиямиМуссолини, пристально следившего за развитием во-енных событий с тем, чтобы окончательно и беспово-ротно решить собственную судьбу и судьбу его стра-ны». Ответ Муссолини развеял последние сомненияЧерчилля в том, что дуче решил принять участие ввойне на стороне Германии. Одновременно с Черчил-лем к такому же выводу пришли и французы. Их посол

в Риме, Франсуа-Понсе, отказывался верить в то, чтоМуссолини не захочет «затмить Сталина, снискавшегославу тем, что наносил удар по падающему без чувствчеловеку».

То, что человек, то есть Франция, уже падал, те-перь стало совершенно ясно. Воодушевленный сво-ими военными успехами в Норвегии, Гитлер в нача-ле мая предпринял развернутое наступление противФранции, а также против Голландии и Бельгии. К кон-цу месяца вооруженные силы союзников были прижа-ты к Дюнкерку. 3 июня, в своей последней и отчаяннойпопытке воспрепятствовать Италии в нанесении уда-ра на юге страны, французское правительство далоуказание Франсуа-Понсе откупиться от Муссолини, со-гласившись на территориальные уступки, но предло-жение французского посла было незамедлительно от-вергнуто. Дуче не заинтересован в мирных перегово-рах, прямо заявил послу Франции Чиано, Муссолинипринял решение начать войну против Франции.

«Любое дальнейшее промедление просто немысли-мо, – еще до беседы Чиано с французским посломзаявил дуче своему министру иностранных дел, – мыбольше не имеем права терять время… Несколько ме-сяцев назад я говорил, что союзники упустили побе-ду. Теперь же я должен сказать Вам, что они проигра-ли войну». Итальянский народ, «уже и так достаточ-но униженный», готов сражаться и стремится к войне,

настаивал дуче, итальянцы глубоко обеспокоены тем,что могут лишиться счастливого шанса, который мо-жет никогда больше не повториться. Дуче процитиро-вал часть прослушанного телефонного разговора двухжурналистов, один из которых жаловался, что немцытеперь «хватают себе все подряд». Даже Ницца сейчасможет попасть в их руки. «Не беспокойся, – ответилему другой журналист, – дуче обдумал буквально все.Сейчас вопрос не в том, принять участие в войне илинет. Сейчас все дело в том, чтобы не оказаться в сторо-не при дележе пирога». На самом деле, и это понима-ли многие фашистские лидеры, не осмелившиеся ска-зать это вслух, итальянский народ далеко не был готовсражаться и итальянцы совсем не стремились к войне.Боккини мрачно сетовал в кругу друзей, не доводя своипессимистические взгляды до сведения дуче, на тяже-лую внутреннюю обстановку, на бедность страны, нападение авторитета режима и, прежде всего, на неже-лание народа участвовать в войне. И, действительно,нельзя было усомниться в том, что крайне обеспоко-енная страна с удовлетворением восприняла смеще-ние в октябре нескольких фашистских функционеров,рьяно выступавших за участие Италии в войне. Всеоб-щую радость вызвала замена Стараче, этого «злове-щего фигляра», как называл его Де Боно, на посту се-кретаря фашистской партии более приемлемым и ме-нее воинственным Этторе Мути, другом Чиано. Начи-

ная с короля (который наградил Чиано орденом Аннун-циата, преследуя цель, с одной стороны, поощрить то-го твердо придерживаться своей нейтралистской по-зиции, а с другой – чтобы заручиться его поддержкойпротив растущих антимонархических настроений Мус-солини) и кончая беднейшими крестьянами и рабочи-ми, все итальянцы повсеместно были против участияИталии в войне на стороне Германии. «Стальной пакт»никогда не был популярен в Италии, а после вторже-ния немецких войск в Польшу он стал попросту нена-вистным. Мысль о том, что страна будет втянута в вой-ну, приводила в уныние католиков, которым претилаидея сражаться на стороне режима, едва ли не откры-то настроенного антикатолически; она беспокоила ли-беральную часть итальянского общества, опасавшего-ся, что война положит конец ее надеждам на возрожде-ние свободы; она омрачала патриотов, которые боя-лись, что победа Германии будет означать конец неза-висимости Италии; и эта мысль вселяла пессимизм да-же в фашистов, которые в силу своей лучшей осведо-мленности понимали, что, несмотря на декларативныезаявления официальных лиц партии, на размеры за-трат и на хвастовство дуче об «otto milioni di baionette»,страна была безнадежно плохо подготовлена к войне.Авторитет фашизма никогда не был так низок. Он те-рял поддержку даже тех богатых финансистов, кото-рые, подобно графу Вольпи, делали все, чтобы помочь

фашистской партии в трудные для нее времена в про-шлом. Именно в этой атмосфере общей депрессии инедовольства было сделано заявление о «невмеша-тельстве» Италии. Страна вздохнула с глубоким об-легчением. «Довольно трудно, – говорит историк Луи-джи Сальваторелли, – дать адекватное описание то-го всеобщего и глубокого чувства удовлетворения, чув-ства облегчения, вызванного заявлением о „невмеша-тельстве“ буквально у всего населения страны, вклю-чая фашистов».

Однако «невмешательство» как принцип политикидовольно скоро кануло в лету. Печально, но фактомявляется то, что народ Италии принял неминуемоеприближение войны с апатичной покорностью, слов-но оцепенев, с тем безразличием, которое преврати-лось в неотъемлемую черту характера итальянцев по-сле семнадцати лет вбивания в их головы фашистскойидеологии. За три года до того была выпущена хресто-матия, обязательная для государственных школ. «Ре-бенок, который спрашивает „почему“, даже если он ине отказывается подчиняться, – утверждает один из со-физмов этой хрестоматии, – подобен штыку, сделанно-му из молока…». «Ты должен подчиняться потому, чтоты должен делать это», – объяснял Муссолини причи-ну необходимости подчинения.

Годами приучая народ к непререкаемости собствен-ного мнения, Муссолини добился того, что выросшие

за время его правления дети, и не только они, привы-кли безропотно принимать его высказывания. И чемболее они расплывчаты, или даже вообще бессодер-жательны, тем эффективнее они служат диктаторско-му режиму. И никогда нельзя давать народу повод длясомнений, как нельзя апеллировать к его способностикритически мыслить.

6

В конце мая 1940 года Гитлер предложил, чтобыИталия начала военные действия «после прорыва ан-гло-франко-бельгийской линии обороны», что позво-лит немецким войскам все свои силы бросить на Па-риж. Муссолини дал на это согласие и в то времярассматривал конец июня в качестве возможной да-ты начала интервенции. Однако, когда выяснилось,что бельгийская армия близка к капитуляции, дуче ре-шил, что он не может так долго ждать. Он был яв-но вдохновлен всплеском энтузиазма в народе, кото-рый, подобно «проституткам», всегда стремился ока-заться на стороне победителя. Даже Чиано почувство-вал изменение в настроении страны и был приятноудивлен тем сердечным приемом, который оказывал-ся ему на каждой железнодорожной станции во вре-мя майской поездки вдоль восточного побережья стра-ны, когда он собственными ушами «слышал многие го-

лоса, призывающие к войне». В том же месяце Эдданавестила своего отца в Палаццо Венеция и заявилаему, что страна жаждет войны именно сейчас и что по-литика нейтралитета будет «унижением для Италии».Прогермански настроенный маршал Родольфо Граци-ано, пользовавшийся особым влиянием после того, какпод его командованием итальянские войска одержалисвои победы в Африке, также придерживался этой точ-ки зрения.

Получив известие о капитуляции 28 мая бельгий-ской армии, Муссолини вызвал к себе маршала во-енно-воздушных сил Итало Бальбо и начальника ге-нерального штаба итальянской армии, маршала Пье-тро Бадольо, чтобы сообщить им о своем намеренииобъявить о вступлении в войну 5 июня. Бадольо, какон сам потом рассказывал, протестовал против это-го решения, заявив, что оно равносильно самоубий-ству. «Вы, маршал, – властным тоном ответил Муссо-лини, – слишком взволнованы, чтобы трезво оценитьситуацию. Могу заверить вас, что все завершится ксентябрю и мне потребуется несколько тысяч убитых,чтобы я мог восседать на мирной конференции как че-ловек, который сражался».

Дуче стоял позади своего письменного стола, обхва-тив ладонями бедра и устремив пристальный взгляд надвух взбудораженных маршалов. В моменты, подоб-ные этому, действительно верилось, что внезапные из-

менения им своих позиций, его противоречивые реше-ния были хитроумно рассчитаны или даже спланиро-ваны, что они были, как он всегда настаивал, проявле-нием его интуиции, демонстрацией его подсознатель-ных способностей к мастерскому владению техникойМакиавелли. Само собой разумеется, на следующийдень, писал Чиано, Бадольо охотно принялся за под-готовку к войне. По просьбе Гитлера дата вступленияИталии в войну была отложена на несколько дней. Заэто время Муссолини провел, к нескрываемой досадекороля, но без единого явного протеста с чьей-либостороны, – собственное назначение на пост Верховно-го Главнокомандующего вооруженными силами. Нако-нец, 10 июня дуче появился на балконе, выходившемна площадь Венеции, перед шумной, громадной тол-пой жителей Рима.

«Воины, сражающиеся на суше, на море и в воз-духе, – выкрикнул дуче высоким, странно звучавшимголосом, – чернорубашечники революции и легиона,мужчины и женщины Италии, всей империи и королев-ства Албании, слушайте! Час, отмеченный самой судь-бой, пробил в небе над нашей страной; час оконча-тельных решений. Мы вступаем в ряды тех, кто сража-ется с плутократическими реакционными демократия-ми Запада, всегда препятствовавшими нашему посту-пательному продвижению вперед и так часто угрожав-шими самому существованию итальянского народа…

Во время знаменательной встречи в Берлине я заявил,что когда обретаешь друга, то, в соответствии с норма-ми фашистской морали, идешь с ним рука об руку досамого конца. Именно так мы и поступили и будем ид-ти рука об руку с Германией, с ее народом, с ее побе-доносными вооруженными силами до самого конца.

В третий раз в своей истории пролетарская и фа-шистская Италия прочно стоит на ногах, как никогда,сильная, гордая и единая. Нас объединяет единствен-ный и категорический лозунг. Он уже витает в возду-хе, воспламеняя сердца от Альп до Индийского океана,этот лозунг выражен одним глаголом – побеждать. Имы будем побеждать. И в результате нашей победы мыобеспечим продолжительный, основанный на законно-сти мир Италии, Европе и всему земному шару. НародИталии, к оружию! Прояви свою храбрость, свою на-стойчивость и свое достоинство».

А за несколько часов до этого выступления с бал-кона Палаццо Венеция о намерениях Муссолини бы-ли проинформированы послы Великобритании и Фран-ции, но сделано это было в менее драматичной форме.

Сэр Перси Лорек выслушал новость, как отметилЧиано, «не моргнув глазом и не изменившись в лице.Он ограничился лишь тем, что скрупулезно записалименно ту формулировку заявления, которой восполь-зовался я, и спросил меня, следует ли ему рассматри-вать это заявление как предварительную информацию

или как обычную декларацию о войне. Выяснив, что за-читанное заявление является официальной деклара-цией об объявлении войны, британский посол учтивои с достоинством удалился. У дверей мы обменялиськрепким и сердечным рукопожатием».

Беседа с Франсуа-Понсе была не менее друже-ственной.

«Полагаю, что вы поняли, по какой именно причинея пригласил Вас сюда», – почти извиняющимся тономспросил Чиано.

«Не могу сказать, что я слишком догадлив, – слегкаулыбнувшись, ответил Франсуа-Понсе, – но на этот разсоздавшаяся ситуация мне ясна». Как и сэр Перси Ло-рен, он прекрасно понимал, что война уже не за гора-ми и что Муссолини уже решил судьбу своей страны.

Чиано зачитал текст декларации об объявлении вой-ны.

«Это удар кинжалом по уже упавшему человеку, –со скорбью в голосе прокомментировал ФрансуаПонсетекст декларации, – тем не менее благодарю Вас хо-тя бы за то, что нанесли удар, предварительно надевбархатную перчатку».

Прежде чем покинуть кабинет Чиано, французскийпосол позволил себе высказать предупреждение, ко-торое Чиано имел веские основания запомнить надол-го: «Немцы – суровые хозяева. Вам тоже предстоит по-чувствовать это».

7

В ту ночь атмосфера уныния и безысходности окута-ла Рим, притихший в напряженном ожидании. Напра-вляясь к себе домой, чтобы упаковать вещи, находив-шийся в подавленном состоянии духа корреспондент«The Times» прошел вдоль Corso Umberto

и пересек площадь di Spagna, но на своем пути неувидел ни одного вывешенного национального флага.Его итальянские друзья и знакомые, поспешившие кнему попрощаться, пожимали ему руку с таким видом,словно просили извинения.

Как однажды заметил Кавур: «Шумные возгласы нагородской площади нельзя воспринимать как проявле-ние общественного мнения».

Глава втораяВЕРХОВНЫЙ

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ10 июня 1940 г. – 23 октября 1942 г.

Кромвелю принадлежит блестящая идея

– обладание абсолютной властью вгосударстве, когда оно не находится всостоянии войны.

Война началась для Италии плачевно. Как это бы-ло ни печально, но сразу стало очевидно, что страна,к ее стыду, совершенно не готова к ведению широко-масштабных военных действий – хотя на протяжениипоследних восьмидесяти лет более половины государ-ственного бюджета предназначалось на покрытие во-енных расходов. Участие в продолжительной граждан-ской войне в Испании довело запасы военного снаря-жения, и без того истощенные абиссинской кампанией,до самой низкой – критической – отметки. Тем не менеенекоординированная и противоречивая деятельностьразличных ведомств вела к тому, что военная продук-ция экспортировалась в Англию вплоть до начала 1940года, а в Финляндию (поставки для которой включали

военные самолеты) даже еще позднее 24 .Большая часть армейского снаряжения вышла уже

из употребления или устарела. В артиллерии на во-оружении находились орудия, применявшиеся еще в1918 году; так называемые механизированные диви-зии испытывали настолько острую нехватку автомоби-лей, что, по свидетельству Кармино Сенизе, шефа ита-льянской полиции, командиры некоторых этих диви-зий просили у него взаймы автомобили для своих во-енных парадов; военно-воздушные силы также нахо-дились в жалком состоянии; военно-морской флот неимел ни авианосцев, ни вспомогательной морской ави-ации. Перед вторжением в Албанию в апреле 1939 го-да проведенные мероприятия по мобилизации показа-ли, что многие подразделения, значившиеся на бума-ге как дивизии, на самом деле состояли из несколькихбатальонов. К концу лета того же года сам Муссолинибыл вынужден признать, что из семидесяти дивизий,которыми, как он утверждал, располагает итальянскаяармия, только десять пригодны для ведения военныхопераций. В начале 1938 года начальник генерального

24 Еще один интересный пример неразберихи, свойственной деятель-ности государственных служб фашистской Италии, являет собой случайс одним из итальянских торговых судов. В тот момент, когда под «анти-коминтерновским пактом» подписалась и Япония, это судно с военнымипоставками находилось на пути в Китай. Для того, чтобы избежать воз-никшего неловкого положения, капитану судна было приказано органи-зовать его крушение у берегов Китая.

штаба сухопутных сил заявил, что к концу следующейвесны производство военных материалов и снаряже-ния и сделанные запасы будут достаточны для веде-ния полномасштабной войны. На самом деле, за шестьмесяцев до того, как Италия вступила в войну, гене-рал Карло Фавагросса, заместитель министра произ-водства военного имущества и снаряжения, доклады-вал Муссолини, что если бы министерство имело быв наличии все запрашиваемое имущество и снаряже-ние (а для этого было необходимо, чтобы изготовляв-шие их заводы и фабрики работали в две смены), тоближайшим сроком готовности Италии для участия ввойне был бы октябрь 1942 года. Генерал Балле, заме-ститель командующего военно-воздушных сил, утвер-ждал, что в его распоряжении находятся свыше трехтысяч действующих боевых самолетов, на самом делеих было менее одной тысячи. Генерал Париани, заме-ститель командующего сухопутных сил, заверял Мус-солини, что в течение считанных часов могут быть мо-билизованы восемь миллионов человек, на самом де-ле менее половины этого числа плохо экипированныхи лишенных всякого энтузиазма людей можно былобы поставить под ружье не ранее чем через несколь-ко недель, да и то за счет нанесения невосполнимогоущерба промышленности и сельскому хозяйству стра-ны. Адмирал Каваньяри, заместитель командующеговоенно-морского флота, пытался объяснить, насколь-

ко удручающим выглядит положение не только его, нои других ведомств в преддверии войны, но, жаловал-ся адмирал, дуче был абсолютно невосприимчив к егообъяснениям. Однажды де Боно подобным же образомпытался предупредить дуче в отношении «фигляра»Балле и «предателя» Париани, но Муссолини, по при-знанию де Боно, даже не захотел его слушать. «Он ве-рит в то, во что бы он хотел верить». Время от времениРафаэлло Рикарди, министр торговли, предупреждалдуче об имеющихся экономических трудностях, но ду-че, словно находясь в блаженном неведении, отвечал,что правительства не гибнут из-за экономических труд-ностей, и предпочитал прислушиваться к Таону ди Ре-велю, министру финансов, который полагал, что делав стране идут прекрасно и что Италии предстоит статьбогатейшей страной, благодаря… продаже произведе-ний искусства. «Что же он, дуче, делает? – спрашивалЧиано, буквально выведенный из себя подобным по-ведением Муссолини, – видимо, внимание дуче полно-стью занято тем, как вымуштровать солдат».

Однако, хотя стремление дуче к самообольщениюи казалось безграничным, все же Муссолини был до-статочно информирован о том, насколько плохо странабыла подготовлена к войне. После того как эта воен-ная авантюра провалилась, в разговоре с адмираломМаугери дуче признался в том, что Италия в военномотношении находилась перед первой мировой войной

гораздо в лучшем состоянии, чем перед второй. Начи-ная с 1925 года, за исключением небольшого переры-ва в 1929-1933 гг., Муссолини возглавлял все три во-енные ведомства в правительстве. Несмотря на жела-ние верить в то, во что бы он хотел верить и игнориро-вать то, что резало его слух; несмотря на стремлениепереложить скучную, хотя и важную, работу на плечинекомпетентных подчиненных; несмотря на то, что онбыл более обеспокоен совершенствованием солдат-ского «римского шага» или выбором даты для перехо-да армии на летнюю форму одежды, чем действитель-но неотложными проблемами; несмотря на то, что онжертвовал истиной в угоду пропаганде, пренебрегаяреальностью и строя расчеты на смутных надеждах;он, тем не менее, был вынужден довольно часто при-знавать, что оценки в представляемых ему докладахне только не точны, но и преднамеренно искажены.«Он понимает, – писал Чиано в апреле 1939 г. – чтопод более или менее приглаженной видимостью едвали можно обнаружить что-либо стоящее». Спустя пятьмесяцев, 18 сентября 1939 г., генерал Грациани вручилМуссолини доклад, из которого ясно следовало, что,вместо громадного числа дивизий, которыми хвастал-ся дуче, боеспособными в армии на самом деле мож-но было назвать только десять. Тридцать пять другихдивизий были недоукомплектованы, плохо экипирова-ны и, как боевые единицы, находились на самом низ-

ком уровне. «Дуче признал, что так оно и было на са-мом деле, – писал Чиано, – и произнес, как это ни былоприскорбно, немало горьких слов по адресу армии».Буквально за день до объявления войны генерал Фав-агросса направил Муссолини на редкость удручающийдоклад о неподготовленности Италии к войне, особен-но подчеркнув отсутствие средств противовоздушнойобороны.

Однако Муссолини принял твердое решение всту-пить в войну не только потому, что «этого требова-ла фашистская этика». Им также двигало убеждениев том, что война закончится и мир наступит, преждечем станет явной тщетность фашистского притворстваи претенциозности. Дуче был настолько в этом уверен,что не отменил строительства павильонов на участ-ке в несколько сотен акров под планировавшуюся ме-ждународную выставку 1942 года, которая должна бы-ла своей грандиозностью поразить весь мир. К осени1940 г., после поражения Франции, когда вторжениенемецких войск в Англию казалось неминуемым, Ита-лия практически начала проводить демобилизацию.Крайне озабоченный тем, чтобы итальянская армияосуществила хотя бы символическое наступление поту сторону Альп, прежде чем немцы закончат француз-скую кампанию, дуче отдал приказ о переходе в насту-пление на итало-французской границе через три дня,несмотря на доводы генерального штаба, доказывав-

шего, что и трех недель будет недостаточно для долж-ной подготовки. Просьба Франции о перемирии с Гер-манией, последовавшая менее чем через неделю по-сле итальянской декларации о вступлении в войну ипрежде, чем дуче удалось добиться хотя бы симво-лического военного успеха, привела Муссолини в со-стояние настоящего смятения, и он отбыл на встре-чу с Гитлером обсуждать условия для поверженнойФранции, горько сознавая, как сформулировал Чиано,что его мнение будет иметь «только консультативнуюценность». «Французская кампания, – продолжал Чиа-но, – была выиграна Гитлером без какого-либо военно-го участия Италии, и именно Гитлер должен был ска-зать последнее слово при обсуждении условий пере-мирия с Францией. Подобное обстоятельство беспо-коило и удручало дуче. Итальянский народ и, в пер-вую очередь, наши вооруженные силы вызывали у не-го весьма мрачные раздумья. По правде говоря, дучеопасался, что вот-вот грядет час всеобщего мира наземле и тогда вновь не осуществится эта несбыточнаямечта всей его жизни – покрыть себя неувядаемой сла-вой на поле сражения».

По мере поступления в Палаццо Венеция инфор-мации об отсутствии какого-либо энтузиазма у ита-льянских войск, ведущих военные действия, сетованияМуссолини на итальянский народ становились все бо-лее и более горькими. Нежелание населения Италии

вообще участвовать в войне – а дуче был хорошо осве-домлен об этом, несмотря на его публичные заявленияоб обратном, – приводило Муссолини буквально в со-стояние бешенства. Он не скрывал радости по пово-ду наступивших холодов 1939-1940 гг. Глядя на густойснег, засыпавший в декабре улицы Рима, дуче произ-нес: «Это просто прекрасно, что идет снег и наступилихолода. Может быть, хоть они благотворно подейству-ют на наших бездельников итальянцев и на всю этубездарную нацию. Одна из главных причин, почему на-до вырубить леса на Апеннинах, как раз и заключаетсяв том, чтобы сделать итальянский климат более холод-ным и снежным». В январе, когда серьезным образомстала сказываться нехватка угля, дуче вновь пришелв прекрасное настроение, поскольку испытания, кото-рым по этой причине подвергнется итальянский народ,приведут наконец к тому, что он сбросит с себя «на-копленную веками духовную лень». «Мы должны под-держивать в стране состояние жесткой дисциплины, –заявлял дуче, – итальянцы должны находиться в мун-дирах с раннего утра до поздней ночи. А мы должны,не переставая, колотить их, выбивая дурь из их голов».

«Мне не достает настоящего материала, – жаловал-ся Муссолини, – даже Микеланджело нуждался в проч-ном мраморе, чтобы высекать из него статуи. Если быв его распоряжении была только глина, то он не про-извел бы на свет ничего, кроме горшков. Народ, кото-

рый на протяжении шестнадцати столетий был тольконаковальней, не может за несколько лет превратить-ся в молот». Итальянцы всегда были «нацией бара-нов». Восемнадцати лет недостаточно для того, что-бы изменить их. Муссолини высказывался подобнымобразом в течение всей войны. Каждая неудача, ка-ждое военное поражение ставилось в вину этому «мяг-котелому и недостойному народу», народу, «превра-щенному искусством в бесхребетное существо»; также, как каждый успех Германии вызывал у него мучи-тельную жажду подражательства. Каждый малейшийвоенный успех Италии или намек на него принималинастолько преувеличенный вид в сознании дуче, рав-но как и в изложении итальянской прессы, что эти фан-тазии воспринимались как реальные факты, превра-щаясь в грандиозные победы. Месяц спустя после на-чала войны Муссолини уверился в реальности инфор-мации, поступавшей от командования военно-воздуш-ных сил и чрезмерно приукрашивавшей действитель-ность, точно так же как и в том, что итальянский во-енно-морской флот «ликвидировал на пятьдесят про-центов потенциал ВМФ Великобритании в Средизем-ном море». Он так радовался хорошим вестям с фрон-та и приходил в такую ярость от плохих новостей, чтомногие из его министров стали скрывать от него подоб-ную информацию, докладывая только те данные, кото-рые были бы ему приятны, при этом изрядно приукра-

шивая и их. Известен тот факт, что когда в 1940-1941гг. образовался колоссальный бюджетный дефицит вдвадцать восемь миллиардов лир, то он тщательноскрывался от внимания Муссолини.

Потерпев неудачу в попытке нанести «решающийудар» по Франции, дуче нетерпеливо выискивал новуюцель. Он рассматривал перспективы сильного ударапо Египту со стороны Ливии силами дислоцированныхна ее территории итальянских войск, получивших зна-чительное подкрепление; он также взвешивал возмож-ность нападения на Югославию. «Мы должны поста-вить Югославию на колени», – сообщал он в своей ди-рективе маршалу Грациани перед самым вступлениемИталии в войну. «Мы нуждаемся в сырьевых ресурсах,которые должны получить из югославских рудников».Но немцы отговорили его от нападения на Югославию,опасаясь, что оно вызовет слишком негативную реак-цию в Восточной Европе, а Грациани советовал ему от-казаться атаковать Египет, поскольку это слишком се-рьезное мероприятие, подготовка к осуществлению ко-торого была «далека от совершенства». Однако Мус-солини стоял на своем и на заседании Совета мини-стров 7 сентября объявил, что если в следующий по-недельник нападение на Египет не будет осуществле-но, то Грациани будет смещен со своего поста, Гра-циани пошел на попятную и отдал соответствующиераспоряжения, хотя его позицию поддерживал весь ге-

нералитет, как он сам доложил об этом. Никогда ещевоенная операция, писал Чиано, «не начиналась пристоль сильном противодействии со стороны команди-ров, осуществлявших ее». Надо признать, что ни Гра-циани, ни Бадольо не решались энергично отстаиватьсвои взгляды в присутствии дуче.

Наступление на Египет началось 13 сентября. За че-тыре дня шесть пехотных дивизий и восемь танковыхбатальонов продвинулись на шестьдесят миль к СидиБаррани, и Муссолини, по словам Чиано, «сиял от ра-дости». После 4 октября его уже редко можно было за-стать «в подобном хорошем настроении и в такой жепрекрасной форме». У Сиди Баррани итальянская ар-мия застряла намертво. В течение трех последующихмесяцев, в то время как дуче требовал начать стреми-тельное наступление на британские позиции в районеМерса-Матрух, Грациани с трудом сдерживал натисканглийских войск.

Почти в то же самое время, словно для того, чтобыпродемонстрировать независимость от Гитлера и что-бы досадить своим генералам, во всяком случае такпоказалось одному из них, Муссолини выбрал новуюжертву. В самом начале июля генерал Де Векки, губер-натор островов Додеканес, телеграфировал в Рим отом, что английские корабли и, возможно, английскиесамолеты останавливаются для заправки и отдыха вГреции. С этого момента он весь отдался планам на-

падения на Грецию. 12 октября дуче объявил, что онпринял окончательное решение. Дуче определил ко-нец месяца в качестве даты начала нападения, при-знав, что к этому решению его подтолкнула неожидан-ная оккупация Румынии немецкими войсками и то, чтоон пошел на этот шаг безо всякого сожаления. АкцияГитлера против Румынии напоминала о той секретно-сти, в которой готовились и проводились его агрес-сивные акции против стран Западной Европы. «Гитлервсегда ставил меня перед совершившимся актом, –заявил дуче, – на этот раз я намерен отплатить емутой же монетой. Он узнает из газет о том, что я окку-пировал Грецию. Таким образом будет восстановленоравновесие в наших отношениях». Муссолини, однако,еще не пришел к согласию в этом вопросе с марша-лом Бадольо, находившимся под прессингом заявле-ний дуче о том, что если кто-либо будет возражать про-тив нападения на Грецию, то этот человек, «как истин-ный итальянец, должен немедленно подать в отстав-ку». 22 октября Муссолини написал Гитлеру, информи-руя его о своих планах. Гитлер находился на пути вХэндэй, чтобы попытаться, как потом оказалось – без-успешно, склонить Франко к участию в войне, и Муссо-лини, поставив на письме задним числом дату 19 ок-тября, принял меры, чтобы Гитлер получил это пись-мо уже тогда, когда будет поздно что-либо возразить.На этот раз Чиано, увидевший в нападении на Грецию

возможность проверить влияние Германии на Балка-нах, целиком поддержал дуче; но генералы вновь бы-ли против. Начальники генеральных штабов трех ро-дов войск единодушно высказались против греческойоперации, отметив те трудности, с которыми придет-ся столкнуться итальянским войскам при ведении во-енных действий в условиях гор, да еще в столь позд-нее время года. Их точка зрения была отвергнута. Во-енная разведка дала тревожную и, как оказалось по-том, довольно точную оценку вероятного уровня грече-ского сопротивления. Муссолини счел разведданныечрезмерно пессимистичными. 28 октября, в годовщи-ну «Похода на Рим» – после того как дуче, по свиде-тельству генерала Армеллини, почти каждый час ме-нял свое решение о времени нападения на Грецию иоднажды в течение четверти часа менял его пять раз– итальянские войска вторглись в Грецию со стороныалбанской границы. Шесть недель спустя, после то-го как Муссолини принял отставку выведенного из се-бя Бадольо, покинувшего пост начальника генераль-ного штаба, на заседании Совета министров он былвынужден сделать вывод о том, что ситуация приня-ла серьезный оборот и «может стать просто трагиче-ской». Очевидно, решил Муссолини, что армия, осо-бенно ее старшие офицеры, стала позором Италии.Она полностью провалилась. «Человеческий матери-ал, с которым мне приходится иметь дело, – со зло-

стью жаловался дуче, – абсолютно ни на что не го-ден». Мнение Муссолини поддержал Стараче, прибыв-ший с фронта. Он дал «жесткую оценку поведения ита-льянских войск», которые если и сражались, «то малои плохо», 4 декабря генерал Убальдо Содду, замести-тель министра обороны, ранее посланный Муссолинив Албанию, чтобы лично выяснить, что же произошлона греческом фронте, доложил дуче, что сложившая-ся военная ситуация не имеет надежд на улучшениеи что теперь она должна быть урегулирована с помо-щью «политического вмешательства». Муссолини вы-звал Чиано в Палаццо Венеция. «Нам ничего не оста-ется делать, – заявил дуче, когда прибыл Чиано, – сло-жилась абсурдная ситуация, но факт остается фактом.Мы должны просить о перемирии через посредниче-ство Гитлера». Чиано еще никогда не видел дуче стольудрученным.

Для этого у Муссолини были все основания. Гитлернастоятельно советовал ему воздержаться от вторже-ния в Грецию, от этой акции, которая наверняка по-ставит на дыбы все Балканы. После встреч с марша-лом Петэном в Монтуаре и с Франко в Хэндэйе Ги-тлер сразу же направился в Италию, чтобы попытатьсяотговорить Муссолини от военной акции, не обещав-шей ничего, кроме катастрофы. За два часа до прибы-тия поезда фюрера во Флоренцию, где должна былапроизойти его встреча с дуче, Гитлеру доложили, что

он опоздал – итальянские войска уже перешли алба-но-греческую границу. Хотя Гитлер вел себя с порази-тельным самообладанием и даже пошел так далеко,что пообещал Италии свою полную поддержку в ее гре-ческой кампании, тем не менее Муссолини вернулсяв Рим, хорошо понимая, что Гитлер крайне обеспоко-ен действиями Италии, которые могли стать помехойего будущим планам. Через три недели после встре-чи во Флоренции, когда стало ясно, что греческая кам-пания обречена на унизительное поражение итальян-ских войск, дуче получил письмо из Германии, подтвер-дившее его флорентийские догадки. Не только Юго-славия, Болгария, вишистская Франция и Турция, пи-сал ему Гитлер, все более отчужденно дистанцируют-ся от Италии в результате ее опрометчивого шага, ноналицо и обеспокоенность России, что может привестик появлению новой угрозы, на этот раз с Востока. Кро-ме того, Великобритания получила теперь основаниедля размещения в Греции своих баз, что создает угрозубомбардировок Румынии и юга Италии. Последствиягреческой авантюры таковы, что военные действия вАфрике против Египта должны быть приостановлены,кроме того – Германия будет вынуждена в конце кон-цов направить войска во Фракию, но эта операция воз-можна только в будущем году. «На этот раз, – мрач-но прокомментировал Муссолини письмо Гитлера, – он

здорово щелкнул меня по носу» 25 .И теперь его же заместитель министра обороны убе-

ждал в необходимости обратиться к грекам с просьбойо перемирии. В конце концов дуче позволил Чиано убе-дить себя, что ситуация еще не так уж и плоха и чтоее можно будет стабилизировать, если Германия не-медленно придет на помощь Италии. Дино Альфиери,итальянский посол в Германии, в это время находилсяв Риме, поправляясь после болезни, и Чиано вызвалего в Палаццо Венеция, чтобы обсудить создавшеесяположение с дуче.

«Я нашел дуче в состоянии глубокой депрессии, –писал позднее Альфиери. – Никогда раньше я не ви-дел его столь подавленным. Его побледневшее и ос-унувшееся лицо выглядело удрученным и озабочен-ным. Его угнетенный облик дополнялся мятой рубаш-кой с нелепым большим отложным воротником и не-бритыми, по крайней мере уже вторые сутки, щеками.С необычными для него тактом и заботливостью – чтосамо по себе свидетельствовало о том, в сколь смятен-ном состоянии духа он находился, ибо только в этом

25 В соответствии с данными переписки Гитлера с Борманом, опубли-кованными в 1961 году, Гитлер расценивал ошибку Муссолини, как од-ну из основных причин катастрофы Германии. И действительно, в концесвоей жизни Гитлер рассматривал альянс с Италией как главную помехуна пути к успеху. Союз с Италией даже помешал Гитлеру обратиться сантиколониальным призывом к арабам и африканцам, поскольку Италиябыла сама связана с колониализмом.

состоянии он оставлял маску равнодушия, предназна-ченную для подчиненных, – дуче спросил меня, как ясебя чувствую и вполне ли я выздоровел после болез-ни.

Он медленно, короткими шажками, расхаживал во-круг своего массивного письменного стола и, сосредо-точившись на мысли, целиком поглотившей его вни-мание, говорил о телеграмме Содду, пытаясь уяснитьпричины, по которым генерал преувеличивал серьез-ность создавшегося положения. Он не переставал пра-вой рукой нервно поглаживать подбородок и лицо, по-переменно обращаясь то к Чиано, то ко мне, словнопытаясь найти одобрение или поддержку своих теорийи оправдание своих надежд».

Но все его надежды были иллюзорны. Ему не сле-довало заключать мир с греками, но тогда он был бывынужден положиться на немецкую помощь, а это бы-ло равносильно согласию подвергнуться мучительно-му унижению. Телеграмма Содду, вся выдержанная вмрачной тональности, подтолкнула Муссолини к мы-сли о том, что в будущем ему следует сформироватьармию из числа жителей долины реки По и централь-ной Италии с тем, чтобы остальная страна ковала ору-жие для «воинов-аристократов». Тогда же Гитлер на-писал ему письмо, безупречное по стилю и выдержан-ное в успокоительном тоне, который Муссолини посчи-тал снисходительным, с заверениями в том, что в на-

стоящее время ведется подготовка к немецкой интер-венции. Но до того, как была завершена эта подготов-ка, группа югославских офицеров совершила государ-ственный переворот, направленный против собствен-ного правительства, которое совсем недавно постави-ло свою подпись под пактом, связавшим Югославию сосью Берлин – Рим. Гитлер резко прореагировал на этособытие. Он стал настаивать на том, чтобы Югославиябыла сокрушена с «безжалостной жестокостью» одно-временно с началом «Операции Марита» против гре-ков.

5 апреля, всего лишь через десять дней после госу-дарственного переворота в Белграде, Гитлер, уже по-просив было Муссолини приостановить военные опе-рации в Албании на несколько дней с тем, чтобы пе-рекрыть итальянскими войсками албано-югославскуюграницу, вновь написал дуче, сообщив ему, что немец-кое вторжение в Югославию и Грецию начнется на сле-дующий день. Гитлер предложил, чтобы все итальян-ские вооруженные силы подчинились стратегическимприказам германского командования. Не проконсуль-тировавшись со своими генералами, Муссолини согла-сился с предложением Гитлера.

Нападение Германии на Югославию, начавшееся 6апреля, было безжалостным и завершилось полней-шим успехом. К 17 апрелю Югославия капитулирова-ла, десять дней спустя Афины были оккупированы не-

мецкими войсками. Была принята капитуляция Грециии определены новые границы Югославии, но и в том ив другом случае даже без упоминания Италии. В своейречи в рейхстаге Гитлер попытался смягчить удар посамолюбию Муссолини, оценив немецкое вторжениев Югославию и Грецию как «предупредительную мерупротив стремления Великобритании окопаться на Бал-канах», и отрицая тот факт, что оно было осуществле-но «с целью оказания помощи итальянцам в их сра-жении против Греции». Но ни у кого, и менее всего уМуссолини, более не могло оставаться никаких иллю-зий относительно истинного уровня репутации Италии,столь низко опустившегося в глазах Германии и все-го мира. В Берлине Альфиери пришлось выслушатьГитлера, открыто критиковавшего действия Италии иитальянскую армию. Фюрер разговаривал «резким иагрессивным тоном, – вспоминал Альфиери, – и, из-менив своей привычке, не спрашивал меня о том, какидут дела у Муссолини».

Зависимое положение Италии было продемонстри-ровано не только событиями в Греции и Югославии. 10декабря в Риме были получены вести о штурме ита-льянских позиций у Сиди Баррани. Чиано не мог неудивиться тому полнейшему хладнокровию и той бес-пристрастной объективности, с которыми Муссолинивстретил эту новость, выразив лишь надежду, что мар-шал Грациани сможет сдержать натиск противника. Но

эта надежда, как и все остальные в ту зиму, была вско-ре развеяна. К ночи 10 декабря англичане захватилистолько пленных, что их казалось просто невозмож-ным пересчитать. «Участок почти в пять акров запол-нили одни только пленные итальянские офицеры, – до-кладывал штаб батальона английского подразделения„Coldstream Guards“, – а нижние чины итальянской ар-мии, взятые в плен, разместились на участке в две сот-ни акров».

«Можно считать, – записал в свой дневник Чиано, –что уничтожено четыре дивизии». На следующий деньМуссолини признал, что Италия потерпела пораже-ние. В начале января пала Бардиа и разбитая в пух ипрах итальянская армия, многие подразделения кото-рой сражались с храбростью, достойной лишь сожале-ния, против противника, ведомого гораздо лучшим ко-мандованием и, к тому же, несравнимо лучше экипиро-ванного, была отброшена назад к Тобруку. Муссолиниоставался спокойным, – «нечеловечески хладнокров-ным», как описывал Чиано поведение дуче на заседа-нии Совета министров 7 января, когда он признал, чтодля любой армии рано или поздно наступает день по-ражения. Но не так-то легко было для дуче скрыть чув-ство смятения, вызванное в нем рецептом лекарства,прописанного Гитлером для исправления военной си-туации в Северной Африке. Он был готов согласить-ся с тем, что Роммель, действительно, блестящий ге-

нерал, но для дуче было слишком трудно смиритьсяс тем фактом, что один-единственный немецкий гене-рал со сравнительно небольшим контингентом немец-ких войск смог кардинально изменить ход войны в Се-верной Африке, пробыв там всего несколько недель.Мрачно сравнивая Роммеля, который всегда находил-ся в своем танке во главе наступавших немецких ко-лонн, с Грациани, который укрывался «на глубине се-мидесяти футов под землей в римской гробнице», ду-че не мог не отнести победы в пустыне на счет немец-ких войск, а не итальянских. Муссолини приказал Гра-циани предстать перед лицом следственной комиссии,которая осудила поведение человека, не вызывавшеготеперь у дуче никаких чувств, кроме презрения. Выво-ды комиссии были восприняты с глубоким удовлетво-рением Бадольо, который терпеть не мог своего быв-шего, более популярного, коллегу. Но Бадольо, так жекак и Муссолини, оба они прекрасно понимали, что, насамом деле, стоило винить не только одного Грациа-ни. Военная разведка, одно из немногих подразделе-ний итальянской армии, действовавших успешно, име-ла в своем распоряжении перехваченные американ-ские секретные радиотелеграммы, которые свидетель-ствовали о том, насколько слабее – и по численности,и по вооружению – были английские войска в СевернойАфрике. И менее компетентный, чем Грациани, гене-рал смог бы остановить их, если бы войска были долж-

ным образом подготовлены к войне, снаряжены и хо-тели бы сражаться. «Но что можно было поделать, –раздраженно задавался вопросом Грациани в своемписьме к жене, – ведь нельзя же пробить броню ногтя-ми пальцев!» Бадольо, который в качестве начальникагенерального штаба с 1926 года в течение пятнадца-ти лет отвечал за перевооружение итальянской армиии ее готовность к военным действиям, и Муссолини,который закрывал глаза на явную бездарность Бадо-льо, должны были оба нести ответственность за пора-жения армии. Но в то время, когда Бадольо и Грацианиобвиняли друг друга, Муссолини, в свою очередь, об-винял их обоих и тем сильнее подвергал их уничижи-тельной критике, чем громче были успехи немецкой ар-мии. Когда Роммель был повышен в звании до фельд-маршала, то Муссолини жаловался, что Гитлер сделалэто специально, чтобы «подчеркнуть немецкий харак-тер сражений в Северной Африке», и ответил Гитле-ру тем, что произвел генерала графа Уго Кавальеро,преемника Бадольо на посту начальника генеральногоштаба, в маршалы, хотя мнение дуче о нем не былоболее высоким, чем о других его генералах. «Кавалье-ро всегда полон оптимизма, – отмечал Де Боно, – этоединственная причина, в силу которой дуче предпочелего другим». Кавальеро также был, по мнению Чиано,раболепен до абсурдности и «был готов бить поклоныкаждому общественному туалету, если бы это способ-

ствовало его продвижению по службе» 26 .Однако, несмотря на обидчивость и раздражитель-

ность Муссолини, лично Гитлер продолжал держатьсяс дуче по-дружески и с пониманием. Что бы Гитлер нидумал об итальянцах, но его уважение к их дуче покаеще не ослабело. Даже в ноябре, когда ситуация в Гре-ции приняла непредсказуемый характер, Гитлер при-вел Чиано в полное изумление, когда объявил ему сослезами на глазах: «Из этого города Вены, в день на-чала аншлюса, я послал Муссолини телеграмму, в ко-торой заверил его, что никогда не забуду его помощь.Сегодня я подтверждаю это обещание. Я полностьюнахожусь на его стороне». И уже после катастрофы вСеверной Африке, во время переговоров в январе вБергхофе Гитлер, как всегда, держался дружески, Мус-солини был настолько уязвлен провалом своей армиив Северной Африке, что отправился в Германию в со-стоянии крайней нервозности, откровенно побаиваясьвстречи с Гитлером. Он дважды откладывал ее в на-дежде получить хорошие вести с итальянских военныхфронтов и даже предпринял неуклюжую попытку вооб-

26 Мнение Чиано в данном случае – как и во многих других – было яв-но предубежденным. Чиано поддерживал тесные дружеские отношенияс дочерью Кавальеро (по всей вероятности, был ее любовником), кото-рая была замужем за Франческо Джакомони, губернатором Албании. Всвое время в Риме упорно ходили слухи о том, что Чиано был сторонни-ком вторжения в Грецию только потому, что был лично заинтересован врасширении территории Албании.

ще отказаться от нее. Но встреча прошла в настолькосердечной обстановке, что Чиано не мог не отметитьявную смену настроения Муссолини, у которого чув-ство облегчения перешло буквально в состояние во-сторга – «обычную реакцию дуче на встречу с Гитле-ром». Прибывшая на железнодорожную станцию Пушитальянская делегация с удивлением увидела Гитле-ра, стоявшего на вокзальной платформе под падаю-щими хлопьями снега в своей длинной кожаной шине-ли и в шапке, натянутой на уши. Пульмановский вагонМуссолини остановился прямо напротив Гитлера. Ду-че медленно вышел из вагона и направился к хозяинувстречи. Пожимая друг другу руки, они твердо взгляну-ли друг на друга. «Кровь застыла в моих жилах, – заминуту до встречи, еще находясь в холодном вагоне,заявил Муссолини, – и ему не дождаться краски сты-да на моем лице, когда мы увидимся». Муссолини, посвидетельству итальянского посла, вышел из вагона сокаменевшим выражением лица, но, как только Гитлерзаговорил, дуче изобразил на физиономии искусствен-ную улыбку.

До начала переговоров итальянскому послу на ка-кое-то время удалось наедине повидать Муссолини исообщить ему, что Гитлер готов положительно выслу-шать любую просьбу о помощи, с которой дуче наме-рен обратиться к фюреру. Муссолини резко перебилего. «Мне не о чем просить его», – заявил дуче.

И он, действительно, ни о чем не просил. Он позво-лил говорить в основном Гитлеру, тихо сидя в одном изтех массивных глубоких кресел, которыми всегда былизаполнены немецкие приемные для официальных пе-реговоров, лишь изредка делая отдельные замечанияв то время, пока Гитлер демонстрировал свое знаниевоенной ситуации и намечал в общих чертах их реше-ние столь остроумно, что не мог не вызвать восхище-ния у Альфиери с Чиано и у маленького толстяка гене-рала Альфредо Гуццони, замещавшего находившего-ся в Северной Африке Кавальеро на посту начальни-ка генерального штаба. Гитлер находился в отличномрасположении духа, его голова уже была занята прият-ными мыслями о предстоящем нападении на Россию,которыми он, из обычной предосторожности, не делил-ся с итальянцами. Самолюбие Муссолини было силь-но уязвлено и тем поражением, которое он рассматри-вал как бесчестье его страны, и той настойчивостью,с которой немцы требовали, чтобы он прекратил по-пытки улучшить отношения с Москвой, и их прозрачны-ми намеками на то обстоятельство, что поскольку Ита-лия не имеет хороших солдат, то она должна вместоних передать в распоряжение Германии большее чи-сло рабочих для немецкой промышленности. Дуче былне в состоянии реагировать должным образом ни наобаятельные манеры Гитлера, ни на его успокаиваю-щую уверенность в будущих успехах. Фюрер был «ве-

жлив, относился ко мне по-дружески и с пониманием, –признался дуче итальянскому послу, но при этом по-считал нужным добавить, – даже слишком. Он истери-чен. Когда он мне говорил, что никто на свете не пере-живал столь сильно, как он, вместе со мною выпавшиена мою долю испытания, то в его глазах появились сле-зы. Он явно перестарался. Он слишком сильно хотелзаставить меня почувствовать и оценить его доброту ивеликодушие, его силу воли и превосходство».

Во время обеда Муссолини, казалось, полностьюсконцентрировался на еде. Низко наклонившись надблюдом и небрежно засунув салфетку за воротник ки-теля, он ел очень мало и очень быстро. Он слушалГитлера с тем повышенным вниманием, которое зача-стую скрывает тревожное состояние души. В тех ред-ких случаях, когда он вступал в дискуссию, он говорилтак неразборчиво, словно немецкий был тем самымязыком, на котором он разучился говорить. В первыйдень переговоров во время перерыва для чаепития онявлял собой жалкое зрелище, когда одновременно пилмаленькими глотками чай из настоя ромашки и тщетностарался отодвинуть свое кресло от пышущего жаромкамина. Наблюдая за ним, Гитлер не переставал по-глощать печенье и пирожки с вареньем, а Геринг, вы-глядевший блестяще в новом серо-голубом мундире,все говорил и говорил, не закрывая рта ни на минуту.

Вся схема деловых переговоров в Бергхофе в точно-

сти повторилась через шесть месяцев в августе 1941года, когда Муссолини, совершая инспекционную по-ездку по полям сражения в России, посетил ставку Ги-тлера на Восточном фронте. «Дуче посчитал умест-ным, – объяснялось в итальянском официальном про-токоле переговоров, – предоставить фюреру возмож-ность в полной мере высказать свои соображения».Гитлер сполна использовал предоставленную ему воз-можность и в один из дней переговоров говорил, не пе-реставая, два с половиной часа. Муссолини охватилонеописуемое чувство облегчения, когда, наконец, онпокинул ставку Гитлера.

Уведомление о нападении на Россию было пере-дано итальянцам в четыре часа тридцать минут утра22 июня. Альфиери был поднят с постели и вызван вминистерство иностранных дел Германии, где Риббен-троп сообщил ему, что в три часа утра немецкие вой-ска перешли границу с Россией. Муссолини был ещев постели, когда прозвучал телефонный звонок на еговилле в Риччоне. На звонок ответила Рашель и тут жепередала новость мужу. Как позже рассказала Рашельжурналисту Бруно Д'Агостини, Муссолини тяжело вос-принял известие о начале войны с Россией. Он в отча-янии воскликнул: «Дорогая Рашель! Это означает, чтовойна проиграна!» Однако несколько часов спустя Чи-ано позвонил Альфиери, поручив ему передать личноепослание дуче фюреру. Италия считает, что она нахо-

дится в состоянии войны с Россией начиная с трех ча-сов этого утра, сообщил Чиано Альфиери и затем по-просил посла сделать «все возможное, чтобы убедитьнемцев согласиться с предложением Муссолини об от-правке в Россию итальянских экспедиционных войск»27 .

Хотя это предложение было встречено в Берлинебез энтузиазма, но, тем не менее, Муссолини в узкомкругу продолжал настаивать на том, что в данном слу-чае он руководствуется не только чувством уязвлен-ного самолюбия. Италия должна внести свой посиль-ный вклад, чтобы обеспечить «молниеносную» побе-ду. «Если Россия не будет побеждена в первые шестьмесяцев, – считал дуче, – то тогда она вообще не бу-дет побеждена». В конце концов, итальянские войска,общей численностью в 200 000 солдат, которые моглибы изменить весь ход войны в Северной Африке, былинаправлены в Россию, – вопреки советам всех здраво-мыслящих итальянских генералов, – чтобы сражатьсяплечом к плечу с немцами на Восточном фронте. Весьужас, который пришлось испытать итальянцам в Рос-сии, оказавшимися свидетелями жестокости нацистов

27 Подобным же образом Муссолини настаивал на том, чтобы итальян-ские экспедиционные войска сражались вместе с немецкими войскамиво время предполагаемого вторжения в Англию в 1940 году. Тогда дуче«выразил свое искреннее желание», чтобы в распоряжение Гитлеру бы-ли направлены десять дивизий и тридцать эскадрилий.

по отношению к местному населению, и грубое обра-щение, которое почувствовали на себе они сами послекатастрофы в Сталинграде, когда немцы реквизирова-ли у них большую часть наличного транспорта подобнотому, как это было сделано в Северной Африке в 1942г., все это не могло не вызвать дальнейшего напряже-ния в отношениях между двумя участниками слабею-щего военного альянса.

Муссолини следил за военными действиями своихвойск в России с огромным интересом, который иногдацелыми днями буквально поглощал его внимание. Ита-льянская пресса скрупулезно, до малейших деталей,освещала их на своих страницах. Успехам итальянскойармии в такой же мере придавалось чрезмерное зна-чение, в какой принижалось значение немецких успе-хов. Дуче с радостью воспринял известие о том, чтонемецкие войска столкнулись с ожесточенным сопро-тивлением русских под Минском. «Я надеюсь толькона то, – заявил дуче, – что в этой войне на Востоке нем-цам основательно пощипают перья». Подобное отно-шение к немцам проявлялось в течение всей его поезд-ки по Восточному фронту. Когда он инспектировал ту-ринскую дивизию генерала Мессе, то был явно раздра-жен домашним видом гладко выбритых итальянскихсолдат, проезжавших мимо него в реквизированных уместного населения повозках, то и дело застревавшихв дорожной грязи. Дуче не мог скрыть своего разоча-

рования по поводу того, что Гитлеру не пришлось уви-деть итальянских солдат, какими они рисовались еговоображению, – мужественными воинами, сплошь по-крытыми боевыми шрамами. По сравнению с ними не-мецкие солдаты выглядели суровыми и агрессивными.Во время инспекции одной из немецких частей Гитлервышел из машины к солдатам. Разговорившись с ними,он стал отпускать сомнительного сорта шутки, вызваву солдат почтительный смех. И он не пригласил с собойМуссолини, оставив его в машине вдвоем с фельдмар-шалом Рундштедтом. «Гитлер мог бы взять меня с со-бой, когда он вышел поговорить с солдатами, – выска-зывал позднее дуче свое недовольство Альфиери, –вместо того, чтобы оставить меня с этим старикашкойРундштедтом. Вы заметили, как по-штатски выгляделГитлер, когда разговаривал со своими солдатами?»

Позднее в тот же день, словно стремясь доказать,что он может сделать хоть что-то, чего не сможет сде-лать Гитлер, дуче подошел к Бауэру, личному пило-ту фюрера, и, задав ему несколько вопросов о само-лете, который использовался во время инспекционнойпоездки, неожиданно заявил, что хотел бы сам пило-тировать самолет. Когда дуче обратился за согласи-ем к Гитлеру, тот стал растерянно оглядываться вокруг,словно не желая ответить дуче отказом, но надеясь,что кто-то из окружающих подскажет ему правильныйсовет для того, чтобы отговорить Муссолини от сума-

сбродной просьбы, при этом не обидев его. Бауэр пой-мал взгляд фюрера и слегка кивнул, дав понять, чтовсе будет в порядке, и тогда Гитлер неохотно согласил-ся, дуче сел за штурвал самолета, но до самого кон-ца полета Гитлер неотрывно смотрел в спину Бауэра,«словно старался убедиться в том, -

решил Альфиери, – что близость дуче не повлияетна внимательность и реакцию пилота».

Летные способности Муссолини нашли свое отраже-ние даже в официальном коммюнике, поведавшем оближайших целях держав оси Берлин – Рим и о прин-ципах «Нового порядка для Европы», что должно бы-ло уравновесить появление недавно опубликованнойангло-американской Атлантической хартии. «Вы може-те добавить, – заявил дуче Альфиери, передавая емуинструкции для агентства новостей „Стефани“, – что,в соответствии с моими подсчетами, я пропутешество-вал 3300 миль поездом, 1250 – самолетом и 70 – ав-томашиной. И, как вы можете сами убедиться, я готовпроделать все это вновь».

«Его лицо расплылось в улыбке, – вспоминал Аль-фиери, – он смотрел на меня довольный, как ребенок».

Никогда больше его визиты к Гитлеру не заканчива-лись на такой радостной ноте.

В начале следующего года в Рим прибыл Геринг, ра-зодетый, как описывал его визит Чиано, «в просторнуюсоболью шубу, чем-то похожую на те, что носили в 1906

году автомобилисты и что носят сейчас высокооплачи-ваемые проститутки». Геринг предложил, чтобы Мус-солини совершил новую поездку в Германию. Гитлер,озабоченный тем, чтобы вновь приободрить дуче, ко-торый, по его мнению, окончательно пал духом послепечальных для него зимних событий, пригласил Муссо-лини в замок Клессхайм. «Гитлер говорит, говорит, го-ворит, говорит», – тоскливо отметил Чиано, описываяэту встречу. «Муссолини отчаянно страдает – ведь этоему, привыкшему самому говорить, приходится вместоэтого покорно молчать. На второй день встречи послеобеда, когда все, что было нужно, было уже сказано,Гитлер без перерыва говорил в течение часа и соро-ка минут. Ни одна тема не была обойдена его внима-нием: война и мир, религия и философия, искусство иистория. Муссолини автоматически время от временипоглядывал на свои наручные часы. Я размышлял надсобственными проблемами, и только Кавальеро, этотфеноменальный образец раболепия, делал вид, чтовосторженно слушал фюрера, без конца одобритель-но кивая головой. Немцы, однако, переносили пыткугораздо легче, чем мы. Бедняги, им приходилось под-вергаться ей практически каждый день, и я уверен, чтоне было ни одного жеста, ни одного слова, ни однойартистической паузы, которых бы они не знали наиз-усть. Генерал Йодль, после героической схватки с дре-мотой, в конце концов, не выдержал и все-таки заснул

на своем диване. Кейтель зевал во всю, но ему уда-лось держать голову прямо».

Позднее Гитлер сравнивал себя с Наполеоном идоверительно сообщил дуче, что он «находится подпокровительством Провидения». «Просто не могу по-нять, – признался Муссолини, возвращаясь домой вРим, – ради чего фюреру понадобилось приглашатьменя к себе».

Три месяца спустя дуче получил возможность за-дать подобный же вопрос Кавальеро. Более года Мус-солини выжидал удобного случая, чтобы нанести ви-зит в Северную Африку. С этой целью он специаль-но проинструктировал генерала Кавальеро о том, что-бы тот направил ему телеграмму с одним лишь сло-вом «tevere», когда будет уверен в том, что итальян-ская армия перешла в наступление, которое приведетее к Суэцкому каналу. Такая телеграмма была получе-на 27 июня, когда итальянцев не оставляла надежда,что контрнаступление Роммеля, отбросившее англи-чан обратно за египетскую границу, все еще находитсяв полном разгаре. Но разразившийся циклон задержалотъезд Муссолини на два дня и к тому времени, когдадуче прибыл в Ливию, наступление замедлилось и, на-конец, остановилось у Эль-Аламейна 28 .

28 В своей книге «Storia di un anno», написанной два года спустя, Мус-солини называет дату 28 июня решающим моментом в войне и в его соб-ственной карьере.

Обозленный поведением командующего, которыйвыставил его в дурацком свете, вызвав на фронт в не-подходящий момент, как это уже было ранее во времянападения на Грецию, дуче провел три недели в пескахЛивии. Разъезжая вдоль передовых позиций в сопро-вождении упавших духом итальянских генералов, онпытался подбодрить их обещаниями подкреплений ипрорыва в ближайшие дни в Ливию итальянского мор-ского конвоя. Подготовлены планы, уверял дуче гене-ралов, захвата Мальты, и тогда путь через Средизем-ное море будет свободным от британских кораблей. Нослушавшие дуче не могли скрыть своих сомнений.

20 июля 1942 года Муссолини вернулся в Рим. Онвыглядел страшно уставшим и больным. Было объ-явлено, что состояние нервного и физического исто-щения, в котором он прибыл в Рим, вызванное напря-жением, с которым дуче выполнял свои обязанности,способствовало развитию инфекционной дизентерии.Дуче отвезли в Рокка-делле-Каминате, и по Риму рас-пространился слух, что дуче отправился туда умирать.«Не исключено, что он действительно умирает, – за-явил один из его министров, – но не от дизентерии. Аот менее банальной болезни. Ее имя – унижение».

Это был вполне понятный диагноз. Возбужденныйрадостной перспективой победы в Северной Африке втакой степени, что уже обсуждал детали учреждениясовместного итало-германского правительства в Еги-

пте, дуче неожиданно для себя оказался в ситуации,которую даже беспечный Кавальеро назвал «серьез-ной». Дуче был также вынужден отказаться от плановзахвата Мальты, которые, как предполагал Гитлер, немогут быть успешно реализованы, принимая во внима-ние низкое состояние боевого духа итальянских войск.Муссолини был вынужден согласиться с резким сниже-нием поставок угля и нефти из Германии и Румынии,поскольку немецкое правительство не имело никако-го желания «выбрасывать на ветер добрую нефть»,как жестко заявил атташе немецкого посольства в Ри-ме. Он был вынужден, пока продолжался этот ужас-ный год, читать донесения и выслушивать устные до-клады о многочисленных случаях конфискации немец-кими воинскими частями на русском фронте налично-го транспорта у итальянцев, вынужденных отступатьпешком сквозь сугробы снега. Он должен был считать-ся с тем фактом, что немцы не только потеряли всякуюверу в способность итальянцев сражаться, но и актив-но принимали превентивные меры, чтобы обезопаситьсебя от последствий краха Италии. Немецкий военныйатташе в Риме был назначен «офицером по связи» вштаб-квартире итальянской армии; несколько немец-ких воинских частей были передислоцированы в Ита-лию для «учений»; фельдмаршал Кессельринг был по-слан в Италию в качестве «Главнокомандующего наЮге Европы». Также поступали тревожные сигналы о

немецких сообществах, возникавших в ряде крупныхитальянских городов, планах военной оккупации стра-ны с последующим созданием марионеточного прави-тельства во главе с рабски преданным германофиломРоберто Фариначчи.

Месяц за месяцем отношения между Италией и Гер-манией все более ухудшались. Поводов для разно-гласий становилось все больше. В их перечне нахо-дились: унизительное обхождение с итальянскими ра-бочими в немецких трудовых лагерях; возмущение вИталии, вызванное вывозом в Рейх большого коли-чества произведений искусства; отказ итальянцев ве-сти себя иначе, чем «чрезвычайно вяло, – как писалГеббельс в своем дневнике, – по отношению к евре-ям»; упорное нежелание Гитлера проводить беском-промиссную политику в отношении Франции, чьи вла-дения в Средиземном море оставались постояннымраздражителем и давали Муссолини повод при каждомудобном случае жаловаться на немцев, продемонстри-ровавших типичное недомыслие, когда они не «оккупи-ровали всю Францию после подписания перемирия».Довершали дело претензии немцев, – особенно Герин-га, чей тон приводил Муссолини в бешенство, а позд-нее к нему присоединился и Гитлер, выразивший их вписьменной форме. Их существо заключалось в том,что если бы не нападение Италии на Грецию, то Испа-ния вступила бы в войну на стороне Германии, что име-

ло бы результатом скорое падение Гибралтара. Всеэто, в конце концов, привело Муссолини к неприятномувыводу о том, что если их отношения и дальше будутразвиваться в таком же духе, то Италии вскоре при-дется «выступить против немцев, исходя из соображе-ний чести и исторической справедливости». Подобныегорькие признания стали обычным делом. Поочередноизливая свой гнев то на немцев, уже зараженных «ми-кробами краха», и их «бессмысленное варварство», тона свой собственный народ за «проявление мягкосер-дечия, подрывающего боевой дух и разлагающего об-щество», дуче все чаще терял контроль над собой, да-вая волю вспышкам негодования, которые стали стольже регулярными, как и неожиданная смена настрое-ния. Дуче мог критиковать Франко, обвиняя его в не-благодарности, а на следующий день он восхвалял егоза неуступчивую позицию, занятую несмотря на давле-ние Германии; поворчав вечером по поводу мрачныхпророчеств о перспективах дальнейшего хода войны,наутро он благосклонно выслушивал заверения сво-их более самонадеянных советников в ее благоприят-ном исходе, совершенно искренне рассуждая «самымоптимистичным тоном, – как писал Чиано, – о будущихпобедах, о возможностях перехода итальянской армиив наступление и исправлении положения дел в Афри-ке». Дуче, казалось, не просто заблуждался, но уже небыл в состоянии осознать собственную непоследова-

тельность. Его угроза начать войну против Германиибуквально через несколько дней сменялась подтвер-ждением «его решения до конца быть вместе с Герма-нией». В какой-то момент Роммель мог оказаться «су-масшедшим», а в другой – «одним из величайших пол-ководцев нашего времени».

После лета 1942 года Муссолини редко показывал-ся на публике, а когда он все же это делал, то потря-сенный народ смотрел на него с чувством явного со-жаления. Он выдвигал вперед челюсть и широко пя-лил глаза, изображая мрачное благородство, котороеон любил демонстрировать перед фотокорреспонден-тами, но его лицо уже потеряло тот облик искреннейживости, который когда-то делал дуче таким обаятель-ным. Еще в 1939 году Самнер Веллс беседовал с ду-че, уже тогда выглядевшим «лет на пятнадцать старшеего действительного возраста. Он был массивен и ста-тичен и лишен какой-либо живости. Он двигался тяже-лой, почти слоновьей походкой; казалось, что каждыйшаг ему дается с трудом. Он был слишком полным длясвоего роста, а его лицо в состоянии покоя выгляделоодутловатым. Его коротко остриженные волосы былибелоснежно седыми». Через месяц после визита Велл-са в Рим новый секретарь фашистской партии, Этто-ре Мути, также был потрясен, увидев дуче таким по-старевшим и изможденным. Чиано тоже был обеспо-коен видом дуче, но успокаивал себя мыслью о том,

что «нынешнее состояние дуче объясняется времен-ным стечением обстоятельств».

Чиано ошибался. К лету 1942 г. два года войны на-столько подточили здоровье Муссолини, что один изего докторов стал сомневаться в том, что он долго про-тянет. «Так или иначе, – высказалась одна из дам, ко-торая видела дуче на вилле Торлония в конце того желета, – но он более не выглядел живым существом. Ясловно видела перед собой карикатуру на человека –даже, скорее, труп».

Часть III

Падение колосса

Глава первая

«ВОЙНА ИДЁТ ВСЕ ХУЖЕ…»23 октября 1942 – 23 января 1943

Судьба! Только споткнувшись,

государственные деятели вспоминают осудьбе.

К осени 1942 года, после более чем двух лет нена-вистной войны, по всей Италии широко распространи-лись оппозиционные настроения по отношению к Гер-мании и фашистскому режиму. Ежедневно в Риме иМилане арестовывали интеллигенцию, в Неаполе и наСицилии – рабочих. Забастовки превратились в повсе-местное и обычное явление и часто полиция была вы-нуждена стрелять над головами возбужденных демон-странтов, чей пыл могли остудить только полицейскиепули. Социалисты в Генуе, коммунисты в Турине пе-чатали листовки, срывали со стен и заборов фашист-ские плакаты, наклеивая вместо них призывы к свобо-де и миру. Газеты нефашистской ориентации осторож-но поддерживали оппозицию, разжигали в людях недо-вольство, сообщая на своих страницах о длинных оче-редях и других лишениях, хотя это было запрещено.Вскоре некоторые из них, включая «Oggi», были закры-

ты. Отпуск продуктов, в том числе хлеба, овощей, мя-са, риса, яиц, был строго нормирован, однако полицияуже даже и не пыталась вмешиваться в операции чер-ного рынка, который совсем вышел из-под ее контроляс тех пор, как правительство очередным непродуман-ным декретом снизило все цены на 20%.

На юге Италии тысячи крестьян находились на граниголодной смерти, по всей стране бедняки голодали, за-тягивая пояса на самую последнюю дырку, а Муссоли-ни получил даже прозвище – «форо Муссолини», «ды-ра Муссолини» 29 .

Это была его война, именно он ввергнул в нее стра-ну, и немцы, маршировавшие повсюду, словно солда-ты оккупационных войск, были его друзьями – но недрузьями этих бедняков. Надо сделать все что угодно,лишь бы только положить конец этой войне, – с мрач-ным юмором повторяли итальянцы популярную остро-ту, – в крайнем случае даже постараться ее выиграть.Однако большинство из них уже перестали думать опобеде: эти люди ждали поражения с какой-то безна-дежной безропотностью. Они слушали передачи Би-би-си в надежде услышать хотя бы намек на скороепоражение Италии в войне, что казалось уже вполне

29 Это каламбур. «Форо» означает по-итальянски как форум, так и ды-ру. Форум Муссолини в предместье Рима являлся частью его грандиоз-ного плана строительства, так и не завершенного к моменту объявлениявойны.

допустимым. Муссолини воспринимал подобные пора-женческие настроения как еще одно доказательствонеспособности итальянцев проявить себя иначе, какничем не выдающейся нацией никчемных людей, спо-собных только петь и поедать мороженое. Они вовсене напоминали славных итальянцев 1914-го, это был«печальный, но, увы, очевидный вывод». Что касает-ся армии, то в глазах Муссолини она была никуда негодной, а генералы почти все до единого – «паралити-ки». С адмиралами дело обстояло еще хуже. Буржуапревратились в «эгоистичных декадентов», в «самыйотвратительный тип итальянца, который только можнопредставить». Правда, если Муссолини и позволял се-бе самому подобные высказывания, то он приходил вярость, когда немцы выражали этим словам свое одо-брение.

Однажды Муссолини передали запись перехвачен-ного телефонного разговора между офицером шта-ба немецкой армии в Италии и Берлином, в которомитальянцы именовались «макаронниками», а Италия– страной, которую необходимо оккупировать. Послеэтого Муссолини несколько дней ходил, бормоча руга-тельства, на которые он был большой мастер, и зага-дочные угрозы. В итоге дуче сообщил Чиано, что он за-вел досье, где зафиксированы оскорбления, нанесен-ные немцами, и совершенные ими преступления, кото-рое будет использовано, «когда наступит нужный мо-

мент».Однако дуче ограничился лишь тем, что в одном из

публичных выступлений до небес превознес достоин-ства японского оружия и военные успехи Японии, ко-торые в действительности никак не могли равняться снемецкими. Заявив, что именно он является главнымпочитателем Японии, Муссолини в конце речи провоз-гласил, что наступит день, когда итальянские и япон-ские солдаты будут бок о бок маршировать к победе…вместе с другими армиями Тройственного союза, о на-циональном составе которых он скромно умолчал. Вдругом случае, ознакомившись с рапортом о положе-нии итальянских рабочих в лагерях Германии, где сними обращались, не только не выказывая даже при-творного гостеприимства, но и подвергали телеснымнаказаниям за строптивость и небрежность, надзира-ли за ними, используя сторожевых собак, Муссолинис негодованием сказал: «Это переполнило чашу моеготерпения. В конце концов я предъявлю им счет. Я могуждать много лет, но я сделаю это, я не допущу, чтобысыновей нации, давшей человечеству Цезаря, Данте иМикеланджело, сожрали кровожадные собаки гуннов».

Сам он, однако, не обратился с открытым протестомк Германии, а продолжал прослушивать телефонныеразговоры между Римом и Берлином, выражая такимсвоеобразным образом недовольство германской по-литикой. Конечно, все поступившие к нему материа-

лы он приказал передать германскому послу Макен-зену, но сделать это был должен Чиано, как будто пособственной инициативе, без ведома дуче, который,считалось, «не имел об этом ровно никакого предста-вления». Подобное нежелание лично вмешиваться вконфликтные ситуации было характерно для его отно-шений с немцами и имело катастрофические послед-ствия для Италии. Немцы были варварами, которыемаршировали по Италии навстречу своей гибели, счи-тал дуче. Снова, как и в 1936 году, они стали «прими-тивными дегенератами» без «чести и совести». Онибыли «грязными собаками», забиравшими себе вселучшее и оставлявшими Италии лишь груду костей,«недостойными доверия обманщиками», которым сле-довало бы оставить итальянцев в покое. «Они долж-ны запомнить, – говорил он, – что из-за них мы поте-ряли империю. У меня в сердце сидит заноза, потомучто разгромленные французы все еще сохраняют им-перию, а мы свою потеряли… Мы можем добровольноотдать свои рубашки в случае нужды, но немцы сдерутс нас даже шкуру». Единственная надежда Италии, –признавался Муссолини в частной беседе, – заключа-ется в том, чтобы война закончилась компромиссом,который сможет спасти независимость страны. При-чем произойти это должно в отдаленной перспективе,чтобы побольше измотать немцев в боях. Но все же,несмотря на все эти экстравагантные обвинительные

тирады, он испытывал по отношению к немцам чувствопостоянного восхищения. Он так ревниво относился ких военным успехам, что не мог скрыть удовлетворе-ния, узнав о ряде неудач германской армии на русскомфронте; он настолько не хотел давать им повода отно-ситься к себе снисходительно, что так и не послал Ги-тлеру письма с просьбой выделить Италии зерна, ко-торым можно было бы накормить миллионы голодав-ших соотечественников; его так злили доклады о же-стокости и некомпетентности немцев, особенно нахо-дившихся в Альто-Адидже, что он предвидел «началонеизбежного конфликта между Германией и Италией».Тем не менее дуче несомненно находился под влияни-ем неотразимой привлекательности немецкой мощи,силы и безжалостности, особенно поддаваясь ему вприсутствии немецкого генерала, дипломата, а тем бо-лее самого фюрера. Так, через несколько часов послесовещания с фельдмаршалом Кессельрингом, немец-ким главнокомандующим в Италии, Муссолини разго-варивал с собственными генералами, не скрывая сво-его презрения. Он проявлял симпатию лишь одному изних, тому, который сказал своим солдатам в Албании:«Я слышал, что вы хорошие семьянины. Все это оченьхорошо дома, но не здесь. Здесь вы не можете со-вершать слишком много краж, убийств и изнасилова-ний». «Я тоже буду брать заложников», – объявил од-нажды Муссолини, находясь в дурном расположении

духа. Он отдал приказ, согласно которому за каждогораненого солдата будут расстреляны два заложника, аза каждого убитого двадцать. Однако Муссолини пре-красно знал, как говорил впоследствии Чиано, что этотприказ не будет выполнен никогда. Он всегда угрожалсмертью и наказаниями, но очень редко исполнял своиугрозы. В своей решимости сделать итальянцев таки-ми, как немцы, т. е. дисциплинированными, видавшимивиды, сильными и нечувствительными к лишениям, ондошел до абсурда, заявив однажды, что даже рад тому,что на Неаполь совершается так много воздушных на-летов. По его мнению, это должно было закалить поро-ду и сделать неаполитанцев нордической расой. Мус-солини также отдал приказ, согласно которому каждыйраз, когда в Неаполе объявлялась воздушная тревога,сирена должна была звучать и на улицах Рима, а бата-реям ПВО предписывалось открывать огонь, чтобы со-здать иллюзию опасности. Исходя из новых установок,признавались годными к мобилизации все новые кате-гории гражданского населения, ужесточались наказа-ния за проступки в политической и военной сферах; га-зетам было приказано печатать статьи, не затрудняясебя проверкой содержащихся в них фактов, лишь быони способствовали подъему патриотизма, упрочениюлояльности по отношению к фашизму и разжигали не-нависть по отношению к врагу. «Гитлер, – говорил Мус-солини Чиано, – желая оказать влияние на людей, ис-

пользовал риторику, далекую от правды, равно как иэтот осел Рузвельт. Они оба большие болваны, неда-ром принадлежат к родственным расам». Но уж еслинемцы фальсифицировали свои коммюнике, то и Мус-солини позволял себе то же самое. Причем он делалэто всегда. Когда 11 ноября 1940 г. британский ВМФатаковал итальянский флот в Торонто и вывел из строяполовину судов, включая новый корабль «Литторио»,газетам было предписано преуменьшить потери и зна-чение этого разгрома, а вместо этого печатать фанта-стические сообщения о воздушном налете, проведен-ном в тот же день, по настойчивому требованию Мус-солини, итальянскими воздушными силами на британ-ский конвой у острова Мидуэй. Операция, эффект ко-торой был минимален, стоила итальянцам 8 бомбар-дировщиков и 5 истребителей. Она оказалась первыми последним налетом на Британию. Позднее, когда наодном из Ионических островов высадилась группа па-рашютистов в количестве 150 человек, Муссолини при-казал объявить, что там приземлилась целая дивизия.

Тем не менее итальянцы не были в восторге от по-пыток дуче обмануть их, и уже тем более – превратитьв образцовых солдат, которых ему так недоставало,навязать им привычки и качества, которыми они нико-гда не обладали. Шли месяцы, война казалась беско-нечной, а победа невозможной. Муссолини медленно,но верно терял популярность даже среди своих после-

дователей, с энтузиазмом принявших объявление вой-ны и прощавших бедствия первых военных лет. КогдаМуссолини появлялся где-нибудь на публике, его по-прежнему приветствовали, о нем говорили с востор-гом, к нему обращались с лестью и подобострастием,которые он давно принимал как должное, однако все-общее бурное одобрение и преданность, ранее помо-гавшие ему управлять большей частью нации, канулив прошлое. Казалось, что одобрение выражают боль-ше по привычке, а уважение – потому что так предпи-сано. Однако для подобного отношения были и другиепричины, помимо отвращения к союзу с Германией.

Муссолини был серьезно болен. Его выступленияуже не были столь энергичными и блестящими, каккогда-то, он растерял большую часть своей бешенойэнергии, а его настроение уже нельзя было предуга-дать – столь неустойчивым оно стало. По мнению не-которых врачей, главная причина заключалась в не-долеченном когда-то в молодости сифилисе, входив-шим теперь в свою последнюю стадию, характернымипроявлениями которой были лихорадочное возбужде-ние и галлюцинации. «Я помню, – говорил ДжузеппеБоттаи, тогдашний министр национального образова-ния, – что маршал Бальбо называл Муссолини „про-дуктом сифилиса“ и что обычно я протестовал противего слов. Если это обвинение и неправда, то интереснобыло бы узнать, насколько оно близко к ней. Дуче опу-

стился интеллектуально и физически. Муссолини бо-лее не человек действия. Меня он совсем не привле-кает. Он самонадеян и амбициозен и может рассчиты-вать только на обожание, лесть и… предательство».

В октябре 1942 года Муссолини испытывал не про-сто недомогание, но и сильнейшие боли, и его врач,доктор Поцци постоянно находился на вилле Торло-ния, или в Рокка-делле-Каминате. У него вновь откры-лись раны, полученные в 1917 году. Вдобавок его мучи-ла язва (болезнь продолжалась с перерывами уже не-сколько лет), так что от боли он не мог спокойно сидетьна стуле, постоянно вертясь и ерзая. Иногда боль былатакой сильной, что, сжав руки около рта, он застывалв этой позе, удерживая рвущийся наружу крик. По сло-вам Квинто Наварра, его личного слуги, выполнявше-го роль главного церемониймейстера в Палаццо Вене-ция, он иногда отдавался во власть этой боли и падална пол, корчась и стеная от боли. Физическое здоровьеМуссолини никогда не подвергалось сомнению, однакобудучи неспособен выносить сильную боль, он началпринимать обезболивающие таблетки, а также инъек-ции, прописанные ему доктором Поцци.

В конце сентября Эдда Чиано писала своему мужув министерство иностранных дел: «Моя мать лишеначувства юмора. Она говорит и делает самые невероят-ные вещи. Но пишу я не поэтому. Мой отец очень не-здоров. Боли в желудке, раздражительность, депрес-

сия и т. п. Моя мать рисует мрачную картину. По-мое-му, у него снова разыгралась старая язва – его част-ная жизнь последних лет дает себя знать. Но давай небудем говорить об этом. Так вот, ему сделали все воз-можные рентгеновские снимки, – они все плохие, – носпециалистов так и не приглашают… Пожалуйста, по-пробуй сделать что-нибудь… что угодно, лишь бы от-ца обследовали или хотя бы осмотрели. Держи связь смоей матерью и помогай ей. До сих пор единственныеметоды лечения, признаваемые им, – богохульства ибрань».

Одного из ведущих итальянских врачей, профессо-ра Чезаре Фругони, попросили, как бы случайно, об-следовать дуче. Он подтвердил опасения Эдды Чиа-но, поставив точный диагноз – запущенная язва двена-дцатиперстной кишки. Муссолини посадили на жидкуюдиету, что в свою очередь вызвало анемию. В мае 1943года слуга Муссолини увидел, как его хозяин корчитсяв судорогах на полу в Рокка-делле-Каминате. Испугав-шись, он влетел в комнату к Рашель с криком «Il Ducemuore! Il Duce muore! Дуче умирает!» Немедленно при-был доктор Поцци и после осмотра сказал Рашель, чтоее мужу следует лечь в постель и отдохнуть. Крометого, он посоветовал проконсультироваться у другогоспециалиста помимо профессора Фругони и трех дру-гих уже вызванных врачей. Впоследствии Рашель пи-сала в дневнике: «Мысль о таком количестве врачей

испугала меня. Они во всем противоречили друг дру-гу. Фругони, поставивший диагноз „язва“, иронизиро-вал по поводу одного из коллег, который „прожужжалвсе уши, твердя о дизентерии“. Однако затем он согла-сился, что острая дизентерия явилась осложняющимфактором. Затем Фругони выдал другой диагноз – рак,но был тут же опровергнут профессором Чезаре Бьян-ки».

Настоящим, а не мнимым поводом для беспокой-ства, о котором знали лишь Чиано и старший сын Мус-солини Витторио, было психическое состояние дуче 30 .

Ночами дуче спал очень плохо, в светлое время су-ток он находился в состоянии повышенного возбужде-ния и встревоженности. Он никак не мог оправиться –чем дальше, тем хуже складывалась для Италии вой-на. Как только до него доходили новости о новой не-удаче в Северной Африке или на Средиземноморье,он начинал биться в припадках гнева.

Дуче поносил армию, которая сражалась «со спо-койствием и безразличием профессионалов, вместотого, чтобы биться с яростью фанатиков»; он ополчил-ся против итальянцев, не созданных для войны, кото-

30 В мае 1945 года газета «Avanti!» опубликовала статью А. Астуни, вкоторой со ссылкой на врача, проводившего вскрытие тела Муссолини,утверждалось, что он в общем был здоров. Сердце и артерии были внорме. Лишь небольшой рубец хоть как-то указывал на язву. Несомнен-но, что было бы открыто и наличие раковой опухоли, если бы таковаяимелась.

рые в отличие от японцев и немцев, «так и не созре-ли для столь мрачного, но и решающего испытания»;он проклинал англичан «на вечные времена» за то,что они отняли у него империю, оккупировав Абисси-нию, и это было уже «личной вендеттой»; он проклиналРузвельта, к которому испытывал просто патологиче-скую ненависть. «В истории никогда, – злобно заявлялон, – нация не управлялась паралитиком. Были лысыекороли, толстые короли, красивые короли, даже глу-пые короли, но никогда не было королей, которые, же-лая посетить бал или сходить в столовую, были выну-ждены прибегать к услугам другого человека». Его при-водили в ярость даже традиционные праздники. На-пример, что это за праздник Новый год? А «день Сре-тенья Господня – вообще праздник еврейского обряда,упраздненный самой церковью». И почему это некото-рые позволяют себе выражать недовольство по пово-ду неграмотности населения? «Даже если и существу-ет неграмотность, то что из этого? – вопрошал Муссо-лини. – В четырнадцатом веке Италия была населе-на сплошь неграмотными людьми, но это не помеша-ло расцвести Данте Алигьери. А сегодня, когда каждыйумеет писать и читать, кого мы имеем? Поэта Говони!»

Действительно, Муссолини сетовал на все и на всех,«даже на Всевышнего, если дела шли плохо», – пе-чально комментировал Чиано.

Но даже несмотря на возраставшую раздражитель-

ность, Муссолини становился все более апатичным,в том числе и в те дни, когда его здоровье немногоулучшалось. Его выступления уже не были столь убе-дительными и яркими, а его ироничные комментарии– столь остроумными и занимательными, как раньше,они просто были проявлением скверного настроениядуче. Он часто противопоставлял себя другим, при ма-лейшем споре терял самообладание, раздражался игорячился, а затем… снова впадал в апатию. Он сталподозрителен и непримирим более, чем когда-либо.Однажды он сместил с должности одного из своих шта-бистов лишь потому, что тот носил бороду, «этот идиот-ский отросток». Бороды Муссолини не любил, ибо счи-тал, что это маска, призванная скрывать «торжеству-ющего обманщика и второсортного arrivistes». Другогочеловека он не принял на работу потому, что ему непонравился его почерк. Как и многие люди, отличав-шиеся подозрительным характером, Муссолини былуверен, что благодаря графологии можно с легкостьюопределить моральные качества человека, вот поче-му он был необычайно горд своим твердым, уверен-ным почерком. «Я могу определить характер челове-ка, глядя на его почерк, как если бы я смотрел емув глаза», – сказал он однажды. Впоследствии он бу-дет часами заниматься несущественными, а подчаси вовсе бессмысленными деталями пропаганды. Под-бирая цитаты из иностранной печати, которую он чи-

тал с неослабевающим интересом, перефразируя за-головки итальянских газет, Муссолини писал нелепые,порой истеричные политические статьи; он переде-лывал стиль и содержание ежедневных военных сво-док перед тем, как их передавали по радио, выделяякакой-либо один пункт новостей и преуменьшая важ-ность другого. В этой области дуче действительно мно-го работал, однако все это мог спокойно проделать лю-бой опытный журналист или чиновник министерствакультуры. В прежние времена, будучи редактором «IlPopolo d ' Italia», он с увлечением занимался тем, чтовырезал из других газет курьезные статьи или те, гдесодержались какие-нибудь ошибки, и размещал их настене своего кабинета под характерным заголовком– «колонка позора». Теперь же, словно вспомнив обэтом, Муссолини проводил массу времени, разыски-вая и вырезая абсурдные или неточные высказыванияиз иностранных газет и перепечатывая их в итальян-ской прессе в так называемой «колонке чепухи». Пе-ред войной Муссолини по шесть раз на дню инструкти-ровал журналистов, давая наставления по заголовками содержанию новостей, теперь даже 10 таких встречв день не являлись редкостью.

В первые дни войны журналистов приглашали навиллу Торлония, чтобы они могли поведать народу оспартанской, деятельной жизни, которую вел дуче –о его привычке проснувшись, сразу вставать с посте-

ли, о холодных ваннах перед просмотром почты, о дик-товке приказов с легкостью и быстротой телеграфно-го аппарата, о коротких перерывах для прогулок вер-хом, плаванья или азартного сета в теннис, о его про-стой пище, отказе от отдыха, о его увлеченности рабо-той. Но теперь все изменилось: простая пища превра-тилась в медицинские помои, верховая езда и теннисбыли запрещены. Разрешено было лишь косить тра-ву вокруг виллы. Дуче жил придуманной жизнью, прикрайней необходимости его жизнедеятельность симу-лировалась: свет в его кабинете горел до глубокой но-чи, создавая видимость работы для проходящих мимо,хотя сама комната могла быть пустой. Теперь дуче да-же увидеть мог далеко не каждый.

Преследуемый навязчивой идеей тотального раз-грома, мнительный, неуверенный, охватываемый вне-запными порывами злобы, после которых следовалидни отчаяния, видя свои впалые щеки, исхудавшуюшею, черные круги под глазами, Муссолини совсем от-казался появляться на публике и вел, как однажды ска-зал Джузеппе Боттаи, «уединенную жизнь в ПалаццоВенеция, борясь в одиночку со своими проблемами».

Было бы лучше, как позднее заметил тот же Бот-таи, если бы он действительно вел там уединеннуюжизнь. Однако чаще всего после полудня в комнатахверхнего этажа дворца, как и раньше, его ожидала всета же Кларетта Петаччи. Боттаи был не единственным

итальянцем, считавшим, что регулярные визиты дуче клюбовнице стали одной из причин ухудшения его здо-ровья. Теперешние его посещения стали реже и коро-че, чем прежде, так что Кларетта часами лежала надиване в гостиной, разглядывая изображенные на по-толке золотые знаки Зодиака и слушая граммофонныезаписи. Иногда она пела сентиментальные песни илинаигрывала какие-нибудь популярные мелодии. Поройона рисовала эскизы одежды или простенькие картин-ки из птиц и цветов, лежа на подушках, читала любов-ные романы, красила ногти, любуясь на себя в зерка-ло, или наблюдала за фонтанами, бьющими на дворе.

В свой небольшой дневник она записывала не толь-ко воспоминания о счастливых днях, проведенных сдуче, – катании на лыжах в Германии, купании в Ри-мини, пикниках в королевских имениях в Кастельпор-циано, – но и свои опасения по поводу будущего. Де-ло было в том, что ее любовник все чаще приходил кней в подавленном настроении, злой, раздраженный.Иногда ее ожидание затягивалось до десяти вечера,но он не приходил, и тогда в ней росла и росла оби-да на всех презиравших и порицавших ее. «Они всеего враги, – кричала Кларетта как-то раз, прождав на-прасно пять с лишним часов. – Они предают его по стораз на дню». Фашисты в ее устах были «предателями,генералы – старыми дураками», особенно – дряхлыйидиот Де Боно. «Зачем он пытается шокировать окру-

жающих, – с негодованием в голосе спрашивала она, –позволяя старой графине любить себя на черной вель-ветовой софе?» Кларетта была глубоко убеждена, чтодуче не только сам страдал от предательства, но, всвою очередь, он сам предавал ее. Она стала бояться,что Муссолини завел новую любовницу, либо вернулсяк одной из своих старых привязанностей.

Маргарита Сарфатти и Анджела Курти делали всевозможное, чтобы отобрать у нее дуче. Теперь же по-явилась еще одна женщина – Ирма, «превратившаяего в тряпку». «Люди говорят, что это я высасываю изнего все соки, – жаловалась Кларетта, – но это она, этоона». Конечно, Кларетта могла бы спросить обо всемсамого Муссолини, но в этом случае она рисковала на-рваться на оскорбление или быть попросту высмеян-ной. В результате она бы расплакалась, а дуче, уви-дев эти слезы, разозлился еще больше. Боясь поте-рять его, Кларетта начала писать письма, обвиняя ипонося всех и вся. Но могла ли она быть уверена, чтоее соперницы не поступают точно таким же образом?Кларетта посоветовалась с любовницей своего братаЗиттой Ритоссой. Та сказала, что не следует делатьсебя слишком доступной. «Но если я попытаюсь таксделать, – в ужасе закричала Кларетта, – он вообщеотвернется от меня». Эти слова были похожи на прав-ду – дуче пытался положить конец связи, длившейсяуже семь лет. Это была самая продолжительная лю-

бовная связь в его жизни. По словам сицилийской кня-гини ди Джанджи, дуче признавался, что он наконецобрел «самую отталкивающую женщину». Как-то развесной 1943 года, когда Кларетта подошла ко входу вПалаццо Венеция со стороны виа Асталли, смущен-ный полицейский, стоявший у входа, сказал ей, что унего есть приказ не пропускать ее в дом. РассерженнаяКларетта оттолкнула его и бросилась вперед, однаковнезапно она натолкнулась на самого дуче, присталь-но и весьма холодно глядевшего на нее. «Я считаю, –заявил дуче, глядя на Кларетту тем взглядом, который,как она говорила потом, он пускал в ход всякий раз, ко-гда нужно было избавиться от любовницы, – я считаю,что все кончено». Но на этот раз Муссолини все-такиуступил. В дальнейшем он предпринимал еще ряд по-пыток избавиться от нее, но всякий раз уступал. Кла-ретта начинала громко рыдать, размазывая по щекамкосметику – испытанное средство, к которому она при-бегала всякий раз, когда просила дуче оставить ее присебе. Что он и делал. Правда, после этого он обычножалел, что поступил подобным образом, звонил Кла-ретте и говорил ей, чтобы она более не возвращаласьв Палаццо Венеция. «Пожалуйста, оставь меня в по-кое. Война складывается не лучшим образом, – гово-рил он. – Народ осудит меня за слабость. Одна женщи-на однажды вынудила меня делать глупости, и я вовсене собираюсь повторять пройденный путь». Но все это

были слова.Дуче оскорблял Кларетту, ссорился с ней, встречал

с нарочито холодным безразличием, «словно у негобыла другая женщина, имевшая от него все, чего мож-но было пожелать». Он скандалил с ней из-за ее се-мьи, из-за плохой репутации ее брата и его сомнитель-ных финансовых операций, из-за его идиотского ме-морандума о том, как выиграть войну, из-за ее долго-вязой, крючконосой матери, чье необычайное тщесла-вие и посулы покровительства снискали ей презрениевсего Рима. Однажды во время ссоры, случившейсяиз-за брата Кларетты, дуче ударил ее с такой силой,что она отлетела назад и ударилась о стену, и толькосильный укол стимулятора, сделанный ее отцом, при-вел Кларетту в чувство. Правда, порой бывали дни, ко-гда все эти ссоры казались им пустяком и они преда-вались любви и воспоминаниям о счастливых днях ихжизни, после чего она вновь заносила в свой дневниквсе, произнесенное ими в эти минуты. «Я больше небуду приходить днем, – шептала она, – но только но-чью, только на несколько минут, лишь бы увидеть тебяи поцеловать. Я не хочу никакого скандала».

Тем не менее это все-таки был скандал, причинив-ший «дуче, – по словам одного из высокопоставленныхполицейских чиновников, – больше вреда, чем дюжи-на военных поражений». «Действительно, здесь есть очем подумать», – согласился Чиано в беседе со своим

приятелем Серрано Суньера, министром иностранныхдел Испании, и продолжил, – что он, конечно, не возра-жает против нескольких любовниц, но сводить все вни-мание к одной женщине и ее семье – это уже скандал».Как заметил Анджело Черика, один из высших офице-ров корпуса карабинеров, «Петаччи вмешиваются вовсе дела, оказывают политическое покровительство,угрожают сверху и интригуют снизу». Но что можносделать, как предупредить дуче, – говорил раздражен-но Чиано, – если два самых близких ему человека –личный секретарь де Чезаре и помощник секретаря повнутренним делам Гвидо Буффарини-Гвиди имеют ку-чу денег с этого «спектакля в преисподней».

Кто-то действительно должен был переговорить сдуче, тем более что на этом настаивала сестра Мус-солини Эдвига. Да, конечно, ее брат имел полное пра-во заявить министру культуры Алессандро Паволини,что никто из великих итальянцев эпохи Возрожденияне чурался любовных связей и что он лично ничего недарил Кларетте, кроме разве что нескольких скромныхподарков да иногда 500 лир на платье. Это действи-тельно была правда, но при этом невозможно былоскрыть, что она носит дорогие костюмы и благоухаетне менее дорогими духами, которыми спешили снаб-дить ее пронырливые римские коммерсанты и расче-тливые дельцы. Никто не хотел верить в скромностьМуссолини по отношению к Кларетте (и справедливо),

считая что все ее расходы оплачиваются за счет нало-гоплательщиков. Последние, конечно, не могли знать,что кольцо с огромным бриллиантом было подареноей банкиром, искавшим ее покровительства, что паль-то из норки – подарок человека из окружения ее бра-та, который также заключил выгодный контракт с ми-нистром труда. Всякий раз, когда люди вспоминали о«скандале Петаччи», они больше обсуждали поступ-ки членов ее семьи, нежели самой Кларетты. Все зна-ли, что перед войной ее родители построили роскош-ную современную виллу с черными мраморными ван-нами в фешенебельном районе Каталацци и верили,что за все заплатил Муссолини. То же повторялось, ко-гда речь заходила об экзотической спальне Кларетты,стены которой были сплошь облицованы зеркалами,а громадная, покрытая шелком, кровать возвышаласьпосреди, словно царский престол. Но Муссолини вовсене платил за все это, хотя властная синьора Петаччине раз напоминала дочери о том, чтобы она попроси-ла дуче о подобных маленьких услугах. Кларетта неосмеливалась даже заикнуться об этом. Когда же дучевпервые приехал на виллу, то на вопрос ее тщеслав-ных хозяев, нравится ли она ему или нет, он грубоватоответил: «Не очень».

Самым ненавистным членом семьи Кларетты былее брат Марчелло, – один из врачей итальянских ВМФ– делавший деньги на контрабанде золота и использо-

вавший для этого дипломатическую почту. Не брезго-вал он и нелегальной торговлей иностранкой валютой.Не стеснялся он и широко рекламировать свою дружбус дуче, что, естественно, открывало ему превосходныевозможности заключения выгодных контрактов и осу-ществления нужных назначений. Однако дуче не по-могал Марчелло делать деньги, впрочем, он никогдаи никому не помогал в этом открыто, и меньше все-го ему. Дуче был слишком открыт и бесхитростен, что-бы в этом отношении вокруг него могли зародиться ка-кие-нибудь слухи. Более того, он практически никогдане интересовался деньгами и не думал о них.

По словам Кларетты, он был таким наивным, что од-нажды даже поинтересовался, как ей удается так хо-рошо жить. «Твой отец много зарабатывает?» – про-стодушно спросил он, желая, вероятно, немного разо-браться в ситуации, чего с ним раньше никогда не слу-чалось. Муссолини не понимал и того, что когда ухо-женная, прекрасно одетая и надушенная Кларетта де-монстративно раздает деньги бедным, это не можетне вызывать в обществе отрицательной реакции. Чиа-но записал в своем дневнике, что директор ведомстванародного здравоохранения как-то рассказал ему, чтоГвидо Буффарини-Гвиди дает ей 200 000 лир в месяц,большая часть которых идет на раздачи бедным, счи-тавшим, однако, что делалось это для очистки совести.

Кроме того, со стороны Муссолини было верхом не-

домыслия не понимать, что, приближая к себе и про-тежируя кого-либо из клана Петаччи, он не может невызвать глубокого негодования. Он очень удивлялся,видя, как негативно встречают отобранные им, поло-жительные, казалось, кандидатуры, и никак не мог по-нять, сколь велико было в действительности всеобщеераздражение. Тем не менее никто не протестовал, ко-гда он просил руководство газеты «II Messaggero» сде-лать отца Кларетты ее корреспондентом по вопросаммедицины, – ведь доктор Петаччи был в конце кон-цов компетентным врачом. Никто не возражал и про-тив его попыток обеспечить сестре Кларетты – Мири-ам карьеру киноактрисы. Однако другие примеры егопокровительства, примеры неудачные, прощались ужене так легко. Достаточно вспомнить его выбор на важ-ный пост секретаря фашистской партии некоего АльдоВидуссони, молодого человека 26 лет, друга Петаччи.Кандидатура была единодушно отклонена. Полуофи-циальное объяснение, что Видуссони был предложенна этот пост, чтобы проверить пользуется ли он авто-ритетом среди партийной молодежи, никого не удовле-творило. Чиано был просто ошеломлен, когда узнал обэтом выборе, потому что Витторио Муссолини описалВидуссони как человека «невежественного, злобного,абсолютно ничтожного». И он заявил об этом, но, ко-нечно, не дуче.

Некоторые из руководящих деятелей фашистского

движения появились у Чиано и посоветовали ему, какближайшему советнику Муссолини и его зятю, инфор-мировать дуче о том, что члены партии настроены рез-ко против этого назначения, а в стране поднимаетсяи ширится волна раздражения против Петаччи. Но Чи-ано не осмелился этого сделать. Никто не осмелилсясказать дуче и о слухах, ходивших по Риму, о влиянии,оказываемом неким архитектором по имени Патер надонну Рашель, которое, по словам ее дочери Эдды, от-ражалось на многих сторонах жизни ее матери. «Де-ло заключается в том, – писал Боттаи, – что никто неосмеливается разговаривать с Муссолини о чем-либовообще». Когда один из приятелей сказал Чиано, чтодуче настолько нездоров, что часто уже не в состояниискрывать сильные боли, испытываемые им, и что не-обходимо принять какие-то меры, Чиано ответил: «Да?… А у кого хватит мужества пойти и поговорить с нимо личных делах?».

«Где тот человек, у которого хватит мужества по-говорить с Муссолини о неприятностях?» – вопро-шал Боттаи почти словами Чиано. Когда министерствовнутренних дел подготовило документальный докладо нестабильном внутреннем положении в Италии иросте антифашистских настроений, Буффарини-Гвидиотважился скрыть это сообщение от дуче. Когда Ра-фаэло Рикарди, министр торговли, разгневанный не-легальными операциями Петаччи с золотом, все-таки

отважился говорить с Муссолини об этом, дуче отнессяк этому факту с негодованием и даже, как подумал Ри-карди, «с сознанием собственной вины». Однако Чи-ано не думал, что будущее этого министра сложитсяудачно после такого визита. «Говоря с Муссолини, неследует верить, что ты опередил его на два шага», –проницательно подчеркивал он. Буффарини-Гвиди со-гласился с этими словами и сказал, что главным в ре-акции дуче на слова Рикарди было вовсе не негодова-ние и уж тем более не самоуничижение, а озлоблениеза то, что ему устроили сцену. Граф Кавальеро не по-шел по пути Рикардо. По опыту он знал, что общать-ся с дуче будет много легче, если информация, кото-рая ему не нравится, будет сокрыта. Когда, например,его попросили предоставить список военного снаряже-ния, производимого в Италии, он позволил себе значи-тельно преувеличить количество противотанковых ру-жей, и т. п. Хотя Муссолини с удовольствием прини-мал хорошие новости, не стремясь подвергать их осо-бым проверкам, в этом случае он все-таки усомнилсяв данных, которые привел Кавальеро. Но граф отвер-телся, сославшись на то, что они представляют теоре-тические возможности производства, но не реальныеего размеры, и изменил данные в своем черновике.

Искажение или утаивание от дуче информации, ко-нечно, не являлось последним изобретением руковод-ства фашистской партии. Вообще, в Италии многие ве-

рили, что в течение долгих лет высшее руководствостраны утаивало от него истинное положение дел. Впрошлом эта вера часто срабатывала на Муссолини.Когда кого-либо из местных фашистских функционе-ров уличали в коррупции, жестокостях и т. п., или когдаочередной фашистский декрет уже не казался людямслишком удачным, то они говорили друг другу: «Еслибы об этом знал дуче!» Поскольку дуче был все ещебогом, он не отвечал за ошибки своих земных после-дователей. Однако теперь подобное внимание встре-чалось все реже. К концу 1942

года многие итальянцы стали считать, что именнодуче был одной из главных причин всех мучительныхнесправедливостей, поражений, бедствий последнеговремени, демонстрировавших, что созданная Муссо-лини система не способна преодолеть то критическоеположение, в котором она оказалась благодаря свое-му создателю.

Война тянулась слишком долго.

Глава вторая

ЗАГОВОРЩИКИНоябрь 1942 – 24 июля 1943

Почему Цезарь не просмотрел список

заговорщиков, когда он попал к нему в руки?Возможно, он позволил убить себя, ибо

понял, что достиг предела.

1

23 января 1943 года части британской армии окку-пировали Триполи. К тому моменту уже всем стало по-нятно, что потери итальянцев стали невосполнимымии единственной надеждой Италии оставался разрывсоюза с Германией. Некоторые, однако, считали, чтосоюз Берлин-Рим-Токио не может быть разрушен, покау власти остается дуче. Это мнение разделяли и нем-цы. После падения Триполи, когда казалось, что вот-вот будет сдан и весь Тунис, Геббельс в своих дневни-ках уверенно отмечал: «Дуче самым энергичным обра-зом снова уверил фюрера, что он пойдет с нами во чтобы то ни стало и навсегда сохранит верность союзу.Это действительно так. Пока у власти в Италии нахо-дится дуче, мы можем быть спокойны – лояльность по

отношению к фашизму обеспечена».Как долго, размышлял Геббельс, дуче будет оста-

ваться у власти? И какой реальной властью он облада-ет в действительности? Аристократия и двор, а в этомон был уверен, «игнорируют все его решения, да и ге-нералы постоянно не ладят с ним».

В действительности же оппозиция была намногосильнее и основательнее, чем полагал Геббельс. Такчто в ноябре 1942 года, когда генерал Монтгомери вСеверной Африке у Эль-Аламейна сокрушил итальян-скую армию, почва для заговора вполне созрела. Напервых порах дело ограничивалось неуловимыми инеопределенными намеками и предложениями, тай-ными переговорами и встречами, в которых участвова-ли представители двора и офицеры генерального шта-ба. По мере разрастания заговора в него оказался втя-нут и сам король, было также известно, что министр ко-ролевского двора герцог Пьетро д'Аквароне, принцес-са Мария, равно как и ее супруг – наследник престо-ла Умберто, были связаны с теми генералами, кото-рые хотели бы положить конец диктатуре дуче. Что ка-сается Аквароне, то он не ограничивался только сво-ими контактами с генералами. Еще за три года до то-го, в январе 1940 г., во время игры в гольф он подо-шел к Чиано и сказал, что король полагает, будто мо-жет «возникнуть необходимость в изменении курса».Чиано показалось, что он хотел развить эту тему, од-

нако сделать это возможности ему не представилось.«Я слышал из различных источников, – писал в сво-ем дневнике зимой 1942 года старый антифашист мар-шал Кавилья, – что во дворце этот вопрос рассматри-вался раньше, чем полагают. Король скрупулезно взве-шивает, что можно здесь сделать. Однако генералы,приятели Кавилья, выступавшие за необходимость со-ответствующих действий, не соглашались с тем, что-бы смещению подвергся только один Муссолини. Гене-рал Витторио Амброзио, человек, сыгравший впослед-ствии важную роль в драматических событиях, привед-ших к аресту дуче, считал, что король тоже должен уй-ти, ибо его личность „тоже отождествлялась с фашиз-мом“. „Навестил Бономи, – писал он в зашифрованной,но не оставшейся тайной, записи в своем дневнике вфеврале 1943 года. – Предложение Бадольо – отрече-ние короля от престола. Принц Армистиче Кавальеро“.

Упомянутый в этой записи Иваноэ Бономи, являв-шийся премьер-министром накануне прихода фаши-стов к власти и вновь ставший им после их разгрома,был одним из тех немногих социалистов, которым до-верял король. Его предполагаемая лояльность тронубыла не безусловной, но оппортунистической по сво-ему существу. Так было и с маршалом Бадольо, чьепредложение об отречении короля от престола и ста-ло предметом дискуссии, о которой упомянул в проци-тированной выше дневниковой записи генерал Амбро-

зио. И хотя сам Бадольо отказывался, не выказываячестолюбивых устремлений, тем не менее маршаломКавилья именно ему было предложено составить «не-которые проекты на счет преемников Муссолини». Вапреле 1943 года он писал в письме одному из друзейо согласии с мнением генерала Амброзио о том, чтоИталия не может терять времени и должна скорее по-рвать с Германией, – «с монархией или без нее», – чтов свою очередь неизбежно приведет к смещению дуче.

В то время как Бадольо и Амброзио вместе с други-ми генералами – Джузеппе Кастельяно и Помпео Кар-бони обсуждали эти планы и взвешивали свои шансына успех, несколько фашистских министров Муссолинитакже готовили заговор, направленный на свержениедуче. Наиболее влиятельными и заметными фигурамисреди них были министр образования Джузеппе Бот-таи и граф Дино Гранди, министр юстиции. Как и мар-шал Бадольо, Дино Гранди был честолюбив и проница-телен. Кроме того, он был необычайно умен, находчив,при этом тщеславен и, в отличие от большинства фа-шистских бонз, обладал известным шармом и был до-статочно культурен. У него была обаятельная улыбка,а манера поведения удивительным образом сочеталаоткрытость и двусмысленность. Он был и остается за-гадочной фигурой, чьи мотивы были неясны ни его вра-гам, ни друзьям. Один из его недоброжелателей, Гви-до Буффарини-Гвиди, помощник министра внутренних

дел, чье хитроумие отмечали и порицали все без ис-ключения, полагал, что если он даст понять дуче о за-говорщической деятельности Гранди, то это обеспе-чит ему расположение Муссолини. Он нашел способсделать это в характерной для него иезуитской мане-ре. Чиано отметил, что даже Кларетта Петаччи зави-села от Гвиди, поскольку именно он отвечал за про-пуск посетителей к дуче. Позаботился он и о том, что-бы снискать милость донны Рашель, и хотя впослед-ствии она возненавидела его, в то время ей пришлосьсложить оружие перед его расчетливой лестью и уго-дливым вниманием. Третьей женщиной, дружбу с ко-торой Буффарини-Гвиди всячески оберегал, была Ан-джела Курти, одна из бывших любовниц дуче, продол-жавшая пользоваться его особым доверием. Демон-стрируя заботу о безопасности дуче, он посоветовалАнджеле Курти написать ему письмо и предупредить озаговорах, которые плели вокруг дуче Гранди и Боттаи.По секрету он сообщил, что в поведении графа Чианои Роберто Фариначчи тоже появились признаки нело-яльности.

Муссолини не очень встревожился. Через несколь-ко дней после получения письма от Анджелы Курти, онрешил произвести очередную «смену караула», благочастые кадровые перестановки были обычным делом.Едва ли не все высшие чины администрации поменя-ли свои посты, при этом против тех министров, о кото-

рых предупреждал Буффарини, не было произведенорепрессивных актов и ни один из них не был высланиз Рима. Правда, граф Гранди был смещен с поста ми-нистра юстиции, однако ему позволили сохранить засобой пост председателя палаты депутатов. Джузеп-пе Боттаи был смещен с поста министра образования,однако за ним осталось его место в Великом фашист-ском совете. Граф Чиано был смещен с поста мини-стра иностранных дел лично самим дуче, был осво-божден и его заместитель Джузеппе Бастианини, ко-торый до войны пробыл несколько месяцев послом вЛондоне. Однако Чиано разрешили выбрать себе но-вое место назначения по собственному желанию и онвыбрал должность посла при Святом престоле. Самже Муссолини, как писал в своем дневнике Чиано, былочень смущен. «Ты должен считать, что отправляешь-ся на отдых. Затем ты вернешься снова». «Наше про-щание было исключительно дружеским, – добавляетЧиано, – и я был очень рад этому, потому что я люблюМуссолини, я очень люблю Муссолини и более всего ябуду страдать от потери контактов с ним».

Казалось, что перестановки в кабинете имели сво-ей целью показать немцам, что для их союзников глав-ным остается решимость продолжать войну и делатьэто со все более возрастающей энергией. 31 января,за шесть дней до объявления намеченных измененийв составе правительства, с поста начальника штаба

был смещен граф Уго Кавальеро. Это была кара за во-енные поражения в Северной Африке. Таким образом,новый кабинет явился как бы логическим завершени-ем этих перестановок.

Выбор преемника генерала Кавальеро, привержен-ного альянсу с Германией, сделанный Муссолини, былстоль же недальновидным, как и отказ серьезно отне-стись к отступничеству своих министров. На пост на-чальника штаба он выбрал генерала Амброзио, т. е.одного из замешанных в заговоре против самого Мус-солини, человека, которому не верили и которого непереносили ни фельдмаршал Кессельринг, командую-щий германскими войсками в Италии, ни сам Гитлер,считавший, что тот будет счастлив, если «Италия ста-нет сегодня британской колонией». Прошла зима, на-ступила весна. Заговоры – антироялистские, антифа-шистские, антигерманские – множились и разраста-лись. Приехавший в Рим из посольства в БудапештеФилиппо Анфузо увидел, что граф Чиано, работавшийна своем новом месте, «увяз в них по шею». Но и по-мимо Чиано многие принимали в них столь же актив-ное участие. В действительности было очень трудноопределить, как писал Анфузо, «кто в каком заговоресостоит», однако было очевидно, что все они, разли-чаясь в частностях, были направлены к единой цели –свержению дуче.

Муссолини же продолжат игнорировать все дохо-

дившие до него сообщения подобного рода. Рашельговорила ему о получаемых ею предостережениях, ноон уговаривал ее не паниковать, то же самое делалаего сестра Эдвига, но он просил ее не драматизиро-вать ситуацию. В апреле испуганная Анджела Куртипришла сказать ему, что король частенько принимаетне только диссидентствующих генералов, но и полити-ков-антифашистов, однако Муссолини, будучи уверен,что двор глух к мнению либеральной общественности,ответил, что он полностью доверяет королю и уверенв его лояльном отношении к нему. Несколько недельспустя секретарь партии сообщил ему о заявлении,сделанном в Марокко сыном Бадольо о том, что егоотец вскоре станет преемником Муссолини. Со всейИталии приходили сообщения о том, что фашисты со-бираются сместить его, однако он снова не внял пре-дупреждениям. Даже папа направил через своего по-сланника предложение о проведении секретной встре-чи, дабы сообщить ему информацию, которой, по мне-нию Ватикана, Муссолини не располагал. Последний,однако, отклонил это предложение, заявив, что во вре-мя недавней встречи Его Величество заверил дуче всвоей дружбе.

Тщательно скрывая опасения, которые возбужда-ли в нем эти повторявшиеся предупреждения, отбра-сывая наиболее тревожные сообщения Министерстваторговли, стараясь не думать о множащихся забастов-

ках на промышленном Севере, интерпретируя их как«махинации буржуазии», Муссолини демонстрировалспокойствие своим оппонентам, как будто ничего непроисходило. Он слишком занят войной, чтобы егобеспокоило что-то другое, «политическая ситуация, –говорил он, – целиком и полностью зависит от воен-ных», и победа на поле битвы заставит замолчать всюоппозицию. И Муссолини продолжал утверждать, чтопобеда в войне все еще возможна, главное, чтобы ар-мия воспряла духом. Отступление Роммеля несомнен-но затянет войну, но конечный результат ее не подле-жит сомнению. Ситуация в Тунисе была серьезной, ноне безнадежной. Дуче верил в необходимость скорей-ших переговоров с Россией, что должно было высво-бодить силы Германии для сосредоточения на угрозе врайоне Средиземноморья. 26 марта Муссолини отпра-вил поздравление Гитлеру по поводу стабилизации Во-сточного фронта после сражения под Сталинградом,в котором он предположил, что Россия теперь осла-бла «до такой степени, что еще долгое время не мо-жет даже надеяться на то, чтобы вновь превратитьсяв серьезную угрозу», и что фюрер должен отвлечьсяот «русского эпизода». Гитлер даже не помышлял обэтом. По словам Дино Альфиери, итальянского послав Берлине, он был «захвачен навязчивой, фанатичнойидеей разгромить Россию». Будучи обеспокоен пози-цией дуче, сообщениями о растущих антигерманских

настроениях в Италии, смещением генерала Кавалье-ро в пользу Амброзио – «ненадежного генерала-поли-тика» – и упорными слухами о том, что Чиано отбыл по-слом в Ватикан для проведения там переговоров о се-паратном мире, Гитлер попросил дуче приехать в Гер-манию для обсуждения сложившейся ситуации. Встре-ча была назначена на 7 апреля в замке Клессхайм око-ло Зальцбурга.

Муссолини очень не хотелось ехать. Он еще не при-шел в себя после необычайно тяжелого приступа бо-лезни и боялся, что немцы выкажут свое презрение ктому, что он путешествует со своим врачом, делающимему уколы, и поваром, который готовит ему особую пи-щу. На этот раз болезнь прихватывала его несколькораз в дороге и по приезде он выглядел, по словам Геб-бельса, «как сломленный старик». Его инвективы о не-обходимости заключения мира с Россией, требованияо возвращении итальянских войск с других фронтовна родину для ее защиты, просьба к немцам предо-ставить Италии большую военную и финансовую под-держку – все это было забыто. Он даже не упомянул онеобходимости новой европейской хартии по вопросуо мире на Западе, то, о чем он много говорил в Риме.Выступал он равнодушно, а потом и вовсе предоста-вил возможность говорить фюреру, оставив за собойобязанность молча выслушивать объяснения и прогно-зы фюрера. По мнению Альфиери, дуче думал, во что

выльется для итальянской армии, находящейся в Ту-нисе, намерение Гитлера начать новое наступление вРоссии. На следующий день он был вынужден внезап-но покинуть зал из-за неожиданного приступа желудоч-ных колик и, принимая лекарства в соседней комна-те, сказал: «Фюрер хочет, чтобы меня обследовал егособственный врач. Я отказался, потому что уже сампоставил себе диагноз. Это называется „погребальнойпроцессией“. Он казался столь подавленным и невни-мательным, что фюрер, сообщивший об этом Дени-цу по завершении визита, впервые поинтересовался,действительно ли „дуче готов идти до конца“.

На обратном пути в Италию Муссолини почувство-вал себя лучше и – как это случалось всегда, когдаон возвращался домой из Германии – первые несколь-ко дней он вел себя так, как должен был вести себядиктатор. Он угрожал новыми арестами и давал ин-струкции относительно постройки новой тюрьмы дляантифашистов. Он выгнал Кармине Сенизе с поста на-чальника полиции за то, что тот не смог покончить нис забастовками в Турине и Милане, ни с подпольнойпечатью и разраставшимся черным рынком, назначивна эту должность более сурового Ренцо Кьеричи. Дучетакже сместил Альдо Видуссони с должности секрета-ря партии, заменив его Карло Скорца, одного из тех,кто участвовал в убийстве фашистскими головореза-ми в 1925 году лидера либералов Джованни Амендо-

лы. Он пошел дальше, составив план проведения ре-гиональных митингов, на которых фашистские лидерыдолжны были обратиться к народу, вдохновляя его наборьбу до победного конца. «Они говорят, что я кон-чился как политик, – мрачно говорил он Боттаи, в ко-торый раз удовлетворяя свою страсть к завуалирован-ным угрозам, – что я ухожу, что со мной покончено. Хо-рошо же, они еще увидят…»

В годовщину взятия Аддис-Абебы он вышел на бал-кон Палаццо Венеция, чтобы выступить перед наро-дом, собравшимся внизу на площади. «Я чувствую, чтоваши голоса наполнены непоколебимой верой, – кри-чал он с юношеским вдохновением. – Не бойтесь и бо-ритесь за победу. Все ваши жертвы будут вознагражде-ны. Это так же верно, как то, что Бог справедлив, и Ита-лия бессмертна».

Вдохновленный криками толпы, он вернулся обрат-но в комнату, двери которой закрылись за ним. Тогдаказалось невероятным, что это было его последнее пу-бличное выступление в Риме, и что эти двери уже ни-когда не откроются перед ним.

Через два дня его энтузиазм угас. В течение не-скольких дней все силы Тройственного союза, дисло-цированные в Африке, были пленены и угроза высад-ки на противоположном побережье Средиземного мо-ря стала реальностью. Гитлер считал, что она будетпроведена в Сардинии, по мнению Муссолини – на Си-

цилии, и на совещании генералитета на вилле Торло-ния он заявил, что этому необходимо противопоста-вить сильное сопротивление, ибо ни о политическомурегулировании, ни о сепаратном мире речи идти неможет. 10 июля после ожесточенной бомбардировкинаступление началось. Несколько дней войска союз-ников шли по равнинам Катаньи, и всю эту неделюМуссолини то пребывал в состоянии напускного спо-койствия, то преисполнялся нескрываемой злобой поотношению к отступавшим итальянским войскам.

Король, настроение и поведение которого менялисьстоль часто, что заговорщики уже начали сомневаться,займет ли он когда-нибудь хоть какую-то определен-ную позицию, наконец решил, что откладывать боль-ше нельзя. Независимо от фашистов, с которыми по-прежнему поддерживались необходимые контакты, он,по совету Генерала Кастельяно и герцога д'Аквароне,решил арестовать Муссолини в понедельник или в че-тверг, когда тот придет в Квиринальский дворец илина виллу Савойя для обычной аудиенции. Он спросилмаршала Бадольо, готов ли он заменить Муссолинина посту главы правительства, и тот согласился, пред-ложив нефашистскую администрацию, возглавляемуюсоциалистом Иваноэ Боиоми и бывшим премьер-ми-нистром Витторио Эммануэле Орландо. Затем Касте-льяно встретился с Аквароне, чтобы обсудить дета-ли ареста и меры, которые следует предпринять в

случае возникновения стихийного сопротивления сто-ронников Муссолини, в частности генерала Гальбиа-ти, возглавлявшим, во многом благодаря Петаччи, фа-шистскую милицию.

Тем временем участники фашистского заговора так-же решили, что ждать больше нельзя. Разделяемыевзаимными подозрениями, кляузами и разнонапра-вленными личными интересами, они были едины в од-ном: в случае крайней необходимости, которая и воз-никла в связи с вторжением на Сицилию, необходимовновь собрать Великий фашистский совет – высшийконституционный орган управления, созданный дуче,но не созывавшийся с начала войны. 16 июля несколь-ко крупных партийных чиновников, которые должныбыли выступать на региональных митингах, заплани-рованных еще до вторжения на Сицилию, встретилисьв Риме с дуче и настояли на необходимости созыва Со-вета для того, чтобы Муссолини доложил о ситуации,которая день ото дня становилась все более тревож-ной. Поначалу Муссолини отверг эту идею, но затемсогласился и назначил дату для проведения Совета наследующую неделю, субботу, 24 июля.

На той же неделе в понедельник Гитлер попросилМуссолини незамедлительно встретиться с ним где-нибудь в Италии. Обеспокоенный более чем когда-ли-бо сообщениями об антигерманских настроениях вИталии, о массовой сдаче в плен итальянских под-

разделений на Сицилии, об их отказе координироватьсвои действия с германской армией, он надеялся укре-пить сопротивление итальянцев, заставив дуче датьсогласие на то, чтобы руководство итальянской арми-ей перешло к немецкому верховному командованию.Муссолини прилетел в Тревизо из Римини, сидя заштурвалом своего собственного самолета. Там на лет-ном поле он и встретил Гитлера и вместе с ним от-правился на виллу сенатора Акилле Гаджиа в Фель-тре, расположенную на южных склонах Доломитов.Эта вилла, по описанию Муссолини, «напоминала со-бой лабиринт, который кое-кто даже называл жуткова-тым. Это было нечто вроде рисунка кроссворда, за-гнанного в стены дома». Атмосфера была официаль-но-натянутой.

Это была их тринадцатая встреча и проходила онапо уже известной схеме. Почти три часа, с одиннадца-ти до двух, говорил Гитлер. То, что он хотел сказать,было весьма просто и прозрачно. Нужно было толькоодно – сражаться и сражаться, в Италии и в России,пока Тройственный союз не одержит победу. Конечно,без жертв на этом пути никак не обойтись. В Германиив батареях ПВО служат пятнадцатилетние мальчишки.В Италии же, как выясняется, совсем другой подход.Войска сражаются не так, как следует, гражданскаяадминистрация недостаточно авторитарна, народ под-дался пораженческим настроениям; необходимо при-

нять более решительные меры, а трусов, предателейи некомпетентных руководителей расстреливать; ита-льянская армия должна перейти под германское ко-мандование. Муссолини тихо сидел на краю большо-го кресла, положив ногу на ногу, и слушал, сцепив ки-сти рук на коленях. Его явно мучили боли и порой онсо вздохом выпрямлял спину, судорожно стискивая ру-ки. Периодически он вытирал тыльной стороной рукигубы, после чего обычно доставал платок, чтобы сте-реть с лица крупные капли пота. Но говорил он всеголишь дважды – один раз, когда исправлял неверныеданные по количеству населения на Корсике, и второй,когда вошедший секретарь передал ему какую-то за-писку, прочитав которую, дуче сказал по-немецки: «Вэтот момент враг бомбит Рим».

После того как итальянцы обсудили между собой си-туацию, возникшую в связи с этим авианалетом, Ги-тлер продолжал. Однако казалось, что Муссолини егопочти не слушал, так что когда объявили перерыв наобед, он произнес: «Я очень расстроен при мысли отом, что нахожусь в столь трудный час вдали от Рима.Что же подумают римляне?».

Не беспокоившиеся о том, что скажут о них римляне,три итальянских делегата – помощник секретаря мини-стерства иностранных дел Бастианини, посол Альфие-ри и начштаба генерал Амброзио оказали давление надуче и вынудили его заявить в ответ на обвинения фю-

рера, что Италия находится на пределе и не может бо-лее обходиться без сильной поддержки. По дороге вФельтре генерал Амброзио прямо спросил фельдмар-шала Кейтеля, на какую помощь, пока не стало слиш-ком поздно, может рассчитывать Италия со стороныГермании. Сидя на заднем сидении этой же машины ислушая прямые и бескомпромиссные вопросы Амбро-зио, Альфиери испытывал чувство некоторого восхи-щения. «Наконец-то появился человек, – думал он, –который не побоялся произнести столь долгожданныеслова». Однако ничего хорошего из этого не вышло.«Как вы понимаете, оба лидера обсудят этот вопроссами», – холодно сказал Кейтель, отвергая попыткувтянуть его в обсуждение.

У дуче Амброзио ожидал еще менее теплый прием.Муссолини молча слушал его советы, но внезапно егопрорвало. «Неужели вы не можете понять, что менясамого мучают те же самые вопросы, что и вас? Привсем своем внешнем безразличии я невыразимо стра-даю. Но если мы дистанцируемся от Германии, что то-гда? Однажды в условленный час мы подадим против-нику знак. И что произойдет? Они потребуют, и впол-не справедливо, нашей капитуляции. Но разве можеммы с такой легкостью отказаться от плодов нашей два-дцатилетней работы и от реализации наших планов? Ачто, как вы думаете, сделает Гитлер? Вы действитель-но считаете, что он предоставит нам полную свободу

действий?»Он говорил голосом, дрожавшим, по словам Аль-

фиери, от эмоций. Он казался таким расстроенным,каким они никогда не видели его раньше, и когдачуть позже Амброзио сделал несколько замечаний на-счет того, что в Италии война непопулярна, Муссолинияростно оборвал его.

«Давайте не будем произносить пошлых фраз, радиБога! Ни одна война никогда не была и не будет попу-лярной. Войны становятся хорошими только тогда, ко-гда они оканчиваются победой».

Внезапно его злость улетучилась и после минутнойпаузы он начал пространно рассуждать на политиче-ские и исторические темы, которые, по мысли посла,«были бы уместны в любое другое время и в любомдругом месте».

Эта длинная и несвоевременная речь была прерва-на появлением секретаря дуче, Де Чезаре, который пе-редал ему, что фюрер ожидает его к обеду. Вид у Мус-солини, направлявшегося по коридору в направлениистоловой, был, по словам Альфиери, «странно-отсут-ствующим».

Сидя в поезде на обратном пути в Тревизо, итальян-ские делегаты размышляли о том, что говорили другдругу Гитлер и Муссолини во время обеда. «Я думаю, –уверял их немецкий посол Макензен, – что на этотраз они придут к каким-то необычайно важным реше-

ниям». Они наблюдали за тем, как оба руководителявышли на вокзале в Тревизо, сели в поджидавший ихавтомобиль и поехали на аэродром. По словам Аль-фиери, они выглядели «спокойными и удовлетворен-ными», возможно, дуче наконец-то выговорился. Эрко-ле Боратто, водитель той машины, знал ситуацию го-раздо лучше. «Муссолини было трудно выразить своюобеспокоенность, – подумал он. – Во время поездкинапряженность то и дело прорывалась во внезапныхвспышках раздражительности со стороны немца и вподавленности итальянца».

Когда «кондор» Гитлера взял курс на Германию,Муссолини недолго постоял в одиночестве на взлет-ной полосе, вскинув руку в партийном приветствии. За-тем он резко повернулся и пошел к своему самолету.Амброзио, Альфиери и Бастианини поспешили за ним.Сделав вид, что их не замечает, Муссолини медлен-но надел летную куртку, одновременно беседуя с ита-льянским генералом, командовавшим войсками, рас-положенными в Тревизо. Альфиери, боясь, что дучеулетит, не сказав никому ни слова, пересилил робостьи шагнул вперед, пытаясь заговорить с ним под пред-логом получения каких-то инструкций для посольствав Берлине. Муссолини отмахнулся от него. «У меня небыло нужды говорить с Гитлером так, как вы предлага-ли, – кричал он сквозь рев моторов. – На этот раз онклятвенно пообещал прислать нам все необходимое.

Конечно, – добавил он, поворачиваясь к Амброзио, –наши просьбы должны быть обоснованы».

Это означало конец всех ожиданий. Из немногихслов Кейтеля Амброзио знал, что даже обоснованныезапросы будут приняты лишь тогда, когда Италия со-гласится на условия, которые сам Муссолини считалабсолютно неприемлемыми. Он понял, что Муссоли-ни отказался посмотреть правде в глаза и сомневал-ся, сказал ли он Гитлеру о том, что вскоре Италия ужебудет просто не в силах продолжать войну. Он знал,что письмо, в котором Муссолини когда-то обещал на-писать Гитлеру, что Италия должна заключить мир, небыло послано и никогда не будет послано. Он вернулсяв Рим, осознав, как правы были другие генералы, го-ворившие, что будет невозможно склонить дуче к раз-рыву с Германией. Отстранение Муссолини от властистановилось единственной надеждой для Италии.

2

Вернувшись из Фельтре, Муссолини отправился ккоролю, чтобы рассказать ему о встрече. Перед темкак отправиться во дворец, он сообщил сенатору Ман-лио Морганьи, президенту агентства новостей «Сте-фани», что немцы еще достаточно сильны, чтобы«остановить наступление и переломить ситуацию,сложившуюся в Италии и в целом». Но для этого они

потребуют себе «реального руководства не только ита-льянским фронтом, но и внутри страны. Это условие,которое не примет ни народ, ни король. Не могу при-нять его и я».

Как впоследствии писал Муссолини, он нашел коро-ля «хмурым и нервничающим». «Ситуация напряжен-ная, – сказал он. – Больше я так не могу. Сицилияпотеряна. Немцы перехитрят нас. Дисциплина в вой-сках падает». Это стало стержнем разговора. Корольяростно противился условиям, выдвинутым Германи-ей. Амброзио уже доложил ему о мнении Гитлера, вы-сказанном им в Фельтре, сообщив при этом о физи-ческой и моральной неспособности Муссолини пред-ставить трагедию Италии в истинном свете. Теперь, вовремя аудиенции, король заговорил о растущем недо-вольстве итальянцев против дуче, упомянув и об ин-тригах против него. Однако он вновь заверил дуче всвоей поддержке, и Муссолини отправился из двор-ца, нисколько не заботясь о своей безопасности, как,впрочем, и всегда. Несколько часов спустя РобертоФариначчи предупредил его, что у генерала Кавалье-ро имеется доказательство причастности двора и гра-фа Гранди к заговору, имевшему целью низвергнутьдуче, и, что для Фариначчи было самым важным, – по-рвать с Германией. Это невозможно, сказал Муссоли-ни. Если это так, то почему этим утром король сказалему: «Для вас это страшные времена, но вы можете

быть уверены – я ваш друг. Глупо предполагать, чтокто-то избавится от вас после всего того, что вы сдела-ли для Италии. В любом случае я буду последний, ктотак сделает». Когда же к нему приехал Скорца с оче-редным сигналом – сообщением о том, что был пере-хвачен телефонный разговор между Бадольо и герцо-гом д'Аквароне, он проявил некоторую заинтересован-ность содержанием этого разговора. Речь в нем шлао том, что в один прекрасный день его «свяжут» привыходе из дворца. Скорца предлагал сказать обо всемкоролю. «Я не люблю трусов», – только и сказал Мус-солини.

В тот вечер он отправился посмотреть на разруше-ния, вызванные воздушным налетом 19 июля. Руиныеще дымились, и он глядел на них, как сказал позжеего шофер, с выражением печали и отчаяния.

Примерно те же слова использовал для описаниясвоих чувств Филиппо Анфузо, глядя из окна гости-ной Чиано на улице Анджело Секки и видя тучи пыли,медленно проплывавшие на восток. Впоследствии онпришел к выводу, что эта бомбежка стала катализато-ром римского заговора.

Теперь никто не думал ни о чем ином, кроме как озаговоре. Даже легионы графинь и княгинь, сновавшихтуда-сюда в комнатах Чиано, сплетничавших о своемгероизме во время налетов и высмеивавших Анфузо,предположившего, что его родной остров – Сицилию

– обязательно будут защищать до последнего, дажеони, обычно не обращавшие внимания ни на кого, кро-ме как на себя, «гаремную аристократию», жадно хва-тались за любые подробности, которые, по словам од-ной из них, должны будут помочь им решить «загадкунеизбежного падения дуче». Ни у кого толком не бы-ло представления о том, что произойдет, и мало у когоимелось согласие в оценках того, что за этим последу-ет. Бастианини говорил, что Муссолини разрушил Ита-лию. Гаэтано Польверелли, новый министр народнойкультуры, считал дуче единственным человеком, кото-рый мог спасти страну. Витторио Чини, министр путейсообщений, сказал, что Муссолини «сошел с ума и егоследует убрать». Эрмано Амикуччи полагал, что сума-сшедшие – это те, кто стремится убрать Муссолини. «Яне уверен, что они все нормальные, – сказал он, – ноочевидно, что они приведут нас к краху». Чиано, счи-тавшийся большинством из них законным преемникомдуче, вел себя таинственно и загадочно. Нет сомненийв том, что даже еще до его изгнания из министерстваиностранных дел – а точнее с начала войны – он ужене был так близок с Муссолини, как когда-то. Еще вянваре 1941 года, когда подобно многим другим мини-страм, направленным на театр военных действий, что-бы служить примером нации, он пришел попрощатьсяв Палаццо Венеция перед своим отъездом в Бари надолжность командира эскадрильи ВВС, он увидел, что

дуче обращается с ним холодно и отчужденно. Он былотстранен от вопросов внешней политики и не был ин-формирован о том, что происходило в его отсутствие.В Вари он жил в отеле «Европа». Образ жизни, кото-рый он вел там, не более, впрочем, ужасный, чем вре-мяпрепровождение любого офицера ВВС, подвергал-ся сильной критике. Отказ Муссолини помочь ему в од-ном скандальном деле показался Чиано проявлениембеспричинной злобы. Он часто говорил об этом со сво-ими друзьями, но если бы они сами осмелились крити-ковать дуче, он не одобрил бы их поведения. «Хотелбы я знать, – говорил в сердцах Боттаи, – куда метнет-ся этот кот». Но никто не мог быть уверенным в Чиано,как, впрочем, по словам Анфузо, и во всем остальном.Очевидным было лишь то, что дуче грозила гибель, ав пыльном, тревожном, задыхающемся от жары Римеждали – как сказал потом Муссолини – «что вот-вот на-чнется великая драма».

Глава третья

ЗАСЕДАНИЕ ВЕЛИКОГО СОВЕТА24-25 июля 1943

Я пришел в Рим, чтобы оставаться у

власти как можно дольше.

1

В полдень 21 июля Дино Гранди отправился на ули-цу Фердинандо ди Савойя, чтобы повидать Федер-цони, тогдашнего президента Итальянской Академии.Федерцони был приятелем Болоньезе, и Гранди чув-ствовал, что он может довериться ему. Гранди принесФедерцони проект резолюции, который он намеревал-ся представить на рассмотрение Большого совета. Напервый взгляд она казалась абсолютно безобидной.Истинный смысл ее скрывался в заключительных фра-зах. После длинной риторической преамбулы, вклю-чавшей в себя ряд общеизвестных фактов и благих по-желаний, говорилось о «необходимости немедленноговосстановления всех функций государства, распреде-ления обязанностей и ответственности в соответствиис Конституцией и законами между королем, Великим

советом, правительством, парламентом и корпорация-ми». Необходимо было также предложить «главе пра-вительства, просить Его Величество короля – к кото-рому обращены сердца всей нации, преисполненныеверы и преданности – для спасения чести и самого су-ществования нации вместе с находящимися в его рас-поряжении Вооруженными силами… согласиться воз-ложить на себя миссию принятия судьбоносных ре-шений, принадлежащую ему в соответствии с нашимизаконами и что всегда составляло славное наследиеавгустейшей Савойской династии». Другими словами,Муссолини должен был отказаться от власти.

Не произнеся ни слова, Федерцони внимательнопрочитал документ. Видя, с какой неторопливостью онделает это, Гранди стал подумывать, что он зашел не-сколько дальше, чем нужно. Но затем он успокоился.«Мы должны испробовать все, – сказал Федерцони,возвращая ему бумагу, – даже невозможное, лишь быспасти нацию от окончательного краха. Даже если по-пытка окажется безуспешной, наша жертва станет тойискрой, которая разожжет пламя недовольства и про-будит людей».

Вдохновленный реакцией Федерцони, Гранди затемпосетил Джузеппе Боттаи, Джузеппе Бастианини и Ум-берто Альбини, трех других влиятельных членов фа-шистского Великого совета. Все они согласились под-держать на заседании его резолюцию.

Самым авторитетным из них был Боттаи. Он под-держивал фашизм с первых дней его существованияи был одним из немногих фашистских лидеров, обла-давших недюжинными интеллектуальными способно-стями. Кроме того, он был неплохим писателем, спо-собным администратором, искусно вел переговоры.Именно ему принадлежала, в бытность его министромпромышленности, заслуга принятия фашистского Тру-дового устава, а в качестве министра образования –Школьного устава, который передал итальянскую си-стему образования под надзор фашистов, когда сталоясно, что Акт Джентиле от 1923 года является слиш-ком либеральным и антиклерикальным. Он был умен,зол и несдержан. Он вовсе не скрывал ни того, что егобылая преданность Муссолини перешла в разочарова-ние, ни своего неприятия войны. За неделю до того, какМуссолини объявил войну Франции и Англии, он ска-зал Чиано во время игры в гольф, что надо бы создатькакую-нибудь партию в противовес фашистской и чтоей следует взять название «Партия разочаровавшихсяинтервенционистов». Через два года эти настроениястали еще острее. Единственным способом для про-цветания в Италии является, говорил он, знакомство сПетаччи, поэтому он решил стать послом при их дво-ре. Летом 1942 года он нанес визит Чиано. «Ему нечегобыло мне сказать, – писал впоследствии Чиано, – но онеще более настроен против Муссолини, нежели когда

бы то ни было. Если он так говорит со мной, то пред-ставляю, что он говорит в кругу друзей!» Месяц спустя,вновь приехав к Чиано, он вновь предался «бесполез-ным обвинениям». Он говорил о Муссолини со злобойи негодованием, заявлял о незаконности вступления ввойну, потому что никто не проконсультировался с Ве-ликим советом. По его мнению, дуче – «самоучка, у ко-торого был плохой учитель, имевший, в свою очередь,совсем никуда не годного ученика».

Именно к такому человеку как Боттаи, – чувствовалГранди, – можно обратиться за надежной поддержкой,которая понадобится в тот момент, когда Муссолинипредстанет перед лицом Большого совета. В Бастиа-нини и Альбини он не был столь уверен.

Бастианини, выбранный Муссолини преемником Чи-ано в Палаццо Чиги, не разделял столь сильной анти-патии Боттаи по отношению к дуче, однако и он пре-красно осознавал, что война ведет Италию к катастро-фе и что со смещением Муссолини с поста главы пра-вительства открывается возможность заключения се-паратного мира. Имея в виду такую перспективу, он да-же провел пробный зондаж в посольствах нейтраль-ных стран. Осторожный и педантичный, он не собирал-ся всерьез критиковать дуче на заседании, однако ка-залось вполне вероятным, что он проголосует за резо-люцию Гранди, если она получит известную поддерж-ку.

Альбини был преемником Буффарини-Гвиди на по-сту заместителя госсекретаря по внутренним делам втолько что обновленном кабинете, так что о катастро-фичности внутренней ситуации он знал лучше кого быто ни было. Подобно Бастианини он считал, что Мус-солини должен быть смещен, но и от него нельзя былоожидать активности. Ее ждали от Боттаи.

Осторожная и нерешительная позиция Бастианинии Альбини нашла понимание и у некоторых других чле-нов Великого совета, к которым обратились Гранди,Федерцони и Боттаи. Де Боно и Де Векки – после ги-бели в авиакатастрофе Бальбо, – двое из оставших-ся в живых членов «четверки», возглавившей поход наРим в 1922-м; Аннио Биньярди, президент Националь-ной фашистской конфедерации сельскохозяйственн-ных рабочих; граф Джаксмо Суардо, президент сена-та; Чианетти, министр промышленности, и Де Стефа-ни, бывший министр финансов, – все они соглашалисьподдержать резолюцию Гранди, но ни один из них нехотел брать на себя ответственность и открыто заявитьо своей позиции во время заседания до тех пор, покане определится его благоприятный исход.

К удивлению Гранди, секретарь партии Карло Скор-ца, которому он показал резолюцию в среду 21 июля вштаб-квартире фашистской партии, казалось, был го-тов поддержать ее. Однако он предпринял некоторыемеры предосторожности, – посетив Муссолини в этот

же день около полудня со своим обычным ежеднев-ным докладом, он захватил для него копию резолюции.Муссолини быстро прочитал документ, не выказав осо-бой тревоги. Он вернул ему бумагу, кратко заметив приэтом, что решение это «неприемлемо и достойно пре-зрения». Скорца, как писал об этом впоследствии Мус-солини, «убрал ее к себе в портфель и больше к этомувопросу не возвращался». Покинув палаццо Венеция,Скорца составил свою собственную резолюцию, кото-рую он хотел представить Великому совету как альтер-нативу документу Гранди.

2

Получив поддержку Федерцони, Боттаи, Бастиани-ни, Альбини и, как он надеялся, Скорца, Гранди попро-сил о встрече с дуче. Он вовсе не хотел, по его словам,«сойти за заговорщика» и надеялся склонить его на ка-кой-либо добровольный поступок, который мог бы сде-лать заседание ненужным. 22 июля в пять часов вече-ра Гранди был принят в зале дель Маппамондо в Па-лаццо Венеция. Дуче стоял за своим огромным столоми бесстрастно смотрел на Гранди, пока тот подходил кнему. Сесть ему Муссолини не предложил. Гранди за-читал свою резолюцию и затем произнес перед дученебольшую речь в ее поддержку. Муссолини не преры-вал его, продолжая наблюдать за ним с выражением

надменного презрения. Когда же речь была окончена,он сказал: «Оставьте меня. Мы увидимся на Великомсовете» 31 .

Выходя на улицу, Гранди прошел через зал заседа-ний, где дворцовые служители уже расставляли кре-сла, готовясь к заседанию. В одном из них, ожидая, по-ка дуче примет его, сидел фельдмаршал Кессельринг.Это было, как говорил Гранди впоследствии, «плохимзнаком». По его собственному признанию, он даже за-нервничал. Бесстрастная и полная пренебрежения са-монадеянность дуче была не просто загадочна. Онатревожила. Он решил попросить Альбини, чтобы тотспрятал человек двести полицейских в различных ча-стях здания. Он также решил уступить Боттаи, предло-жившему вовлечь в заговор Чиано. Хотя Гранди в об-щем и не доверял Чиано, он был вынужден согласить-ся с Боттаи, что его поддержка, в случае если ее удаст-ся обеспечить, привлечет многих колеблющихся, кото-рые отдадут свои голоса в пользу этой резолюции.

В полдень накануне совещания Боттаи пригласил ксебе домой Гранди и Чиано. Его гости относились друг

31 Описание этой встречи, сделанное графом Гранди, почти ничем неотличается от аналогичного описания Муссолини. Тем не менее фельд-маршал Кессельринг (сообщающий дату 24, а не 22 июля) говорит, чтоМуссолини выглядел вполне бодро, когда он вошел в зал дель Маппа-мондо после ухода Гранди. «Только что от меня ушел Гранди, – сказалМуссолини: – У нас был душевный разговор. Наши взгляды совпадают.Он полностью предан мне».

к другу настороженно и не смогли договориться о еди-ных действиях. Чиано, вероятно, подозревал Гранди,что тот хочет, сместив Муссолини, получить лишь боль-ше власти и влияния для себя лично и для Федерцо-ни; Гранди же чувствовал, что несмотря на любые до-говоренности, Чиано может бросить весь свой полити-ческий вес на чашу весов своего тестя; Боттаи считал,что политическую власть, отобранную из рук Муссоли-ни, следует передать королю вкупе с высшим командо-ванием вооруженных сил, однако первые двое не ду-мали, что на практике это выполнимо. Беседа междутремя мужчинами была долгой и, в общем, безрезуль-татной, и когда Чиано ушел, Гранди и Боттаи отнюдьне были уверены в том, что он их поддержит.

Однако на следующее утро Чиано, по-видимому, ре-шился. В полдень Дино Альфиери, отозванный из ита-льянского посольства в Берлине для участия в заседа-нии, нанес визит министру иностранных дел, где он иобнаружил «молчаливого и озабоченного» Бастиани-ни. Пробыв с ним всего несколько минут, он вдруг услы-шал, как объявили о прибытии графа Чиано, и мрачнаяатмосфера мгновенно рассеялась. «Чиано был раду-шен и дружелюбен, – писал он впоследствии, – хотяи казался взволнованным. Он был явно рад меня ви-деть».

«Я так рад, что вы пришли, – сказал он. – Мы всесогласны в том, что необходимо сделать все возмож-

ное для спасения Италии… „Он“, тупица эдакий, про-сто отказывается понимать, что происходит. Сегодня,когда откроется Великий совет, мы выскажемся со всейочевидностью и он будет вынужден понять это».

Чиано сообщил Альфиери, что он собирается по-обещать Гранди свою поддержку и попросил его пойтис ним. Они нашли Гранди, облаченного в спортивнуюрубашку, в его кабинете в палате депутатов. Тепло по-приветствовав их, он показал им резолюцию. Альфие-ри быстро просмотрел ее и сказал, что хотя вроде бы ивсе ясно, но он бы хотел, чтобы ему разъяснили один-два момента.

«Сомнения и опасения здесь неуместны, – прогово-рил, нетерпеливо прерывая Альфиери, Чиано. – Этопросто меморандум. А во время дискуссии мы будемобращаться с дуче как и всегда, вежливо и с почтени-ем».

Поколебавшись, Альфиери сдался, и Гранди синимкарандашом приписал его имя внизу списка своих сто-ронников.

Тем не менее Гранди не был уверен в том, что онможет доверять всем из этого списка, за исключениемФедерцони, даже Боттаи.

«В глубине души, – говорил он потом, – единствен-ный человек, которому я абсолютно доверял, был Фе-дерцони». Он начал даже подумывать, что возмож-но было бы лучше подготовить и осуществить внезап-

ный государственный переворот. Теперь же Муссоли-ни знал, сколь далеко зашел он в своем стремленииподорвать его власть, а потому Гранди боялся ареста.Он был уверен, что если его арестуют, большинствоего сторонников покинут своего предводителя и присо-единятся на Великом совете к сильной группе предан-ных дуче членов, которые будут стоять на его стороне,что бы ни случилось.

Гранди надел черную форменную рубашку, извест-ную как «сахарка», – такую форму Муссолини прика-зал носить всем членам Совета, – положил в карманпистолет, а в портфель сунул несколько гранат.

В половине пятого он вышел из квартиры и отпра-вился в Палаццо Венеция, где во внутреннем дворикеон встретил нескольких знакомых из фашистской ми-лиции. Другие члены милиции находились внутри по-мещения. «Вы прекрасно сделали, поговорив с ним, –со злостью промолвил Боттаи. – Это конец всем нам».Гранди подумал об этом же. Ему и вправду стало ка-заться, что живым он отсюда не уйдет.

Муссолини все еще находился в своем кабинете. Онпообедал на вилле Торлония, где «все было, как все-гда» (так записала в дневнике Рашель). Казалось, со-общения о заговорах против него были ему безразлич-ны. За четыре дня до этого, когда служанка повязыва-ла ему перед обедом салфетку, Рашель сообщила ду-че, что ей передали список имен людей, которых Ба-

стианини снабдил паспортами, и что уже «давно порапредпринять что-то против Чиано, Гранди, Бадольо икомпании». Но он не внял предостережениям. Он ска-зал, что его беспокоят более всего американские тан-ки, а не интриги кучки итальянцев. Теперь же, когдаон отправлялся на заседание Великого совета, Рашельснова дала ему тот же совет. «Арестуй их всех до от-крытия заседания», – настаивала она. Не отвечая, онпоцеловал ее и направился к поджидавшему его авто-мобилю, зажав под мышкой распухший портфель. «Ондействительно верит, что все складывается к лучше-му», – записала в свой дневник Рашель сразу же послеухода.

Не глядя на членов Совета, вскочивших при его по-явлении, Муссолини уверенно, как и всегда, вошел взал заседаний. Скорца прокричал «Салют дуче!», и всегромко ответили: «Мы приветствуем его». Однако он невыказал радости от столь поспешно заявленной готов-ности встретить его традиционным фашистским при-ветствием и уселся за стол, сохраняя на лице сердитоевыражение. Опустившись на стул, Муссолини вздрог-нул от боли – язва беспокоила всю ночь, – он при-знался в этом Кларетте Петаччи, когда та звонила емуутром.

«Что же будет, если ты болен в такой день?», – спро-сила она.

Со свойственным ему самомнением, которое не мо-

гла смягчить даже ирония, он ответил: «Я буду силь-ным и смогу управлять ситуацией, как всегда».

Сидя в своем кресле и слушая, как Скорца дела-ет перекличку, доставая бумаги из портфеля, положен-ного перед ним на стол главным церемониймейсте-ром Наварра, сурово нахмурившись и выставив впе-ред челюсть так, что казалось, как говаривала одна изего любовниц, будто все лицо «уехало» вперед, он ивпрямь производил впечатление человека, способно-го управлять ситуаций. В отличие от других, одетых вчерные «сахарки», Муссолини был облачен в серо-зе-леную форму фашистской милиции, призванную про-демонстрировать его отчужденность и превосходствонад остальными. Ведь он – Дуче. Стол, за которым онсидел, заметно возвышался над остальными – такойпорядок служил той же самой цели. И над всем этимстояли привычки, отношения, воспоминания и страхидвух десятилетий фашистского режима. Человек, взи-равший с высоты своего места с необычайной свире-постью на остальных, был – в глазах Боттаи – прямымвоплощением фашизма.

Для многих из них (возможно, даже для большин-ства) он был, несмотря ни на что, величайшим сыномИталии. Среди присутствовавших не было практиче-ски никого, кто бы не сказал об этом хоть раз в жиз-ни; и еще меньше тех, кто отказался бы сделать этосейчас, если бы им представилась такая возможность.

Сам Гранди недавно сделал это столь пылко, что да-же самые фанатичные сторонники дуче вряд ли смо-гли бы выступить с таким же энтузиазмом. «Моя жизнь,вера и моя душа принадлежат Вам», – заявил он ме-нее чем за два месяца до описываемых событий.

Да и сам Муссолини, подобно своим верным после-дователям, постепенно попал в зависимость от при-вычек прошлого. Повиновение, лесть, вера принима-лись в течение многих лет не только как несомненноприятное отношение со стороны разных людей, но икак долг уважения по отношению к его гению. «Муссо-лини всегда прав», – этот лозунг, расклеенный на сте-нах, был не только данью великому лидеру, к которо-му люди должны постоянно испытывать чувство восхи-щения и благодарности, но и утверждением неоспори-мого факта. Подобная уверенность в своей собствен-ной значимости, величии и бесспорном превосходственад остальными итальянцами очень мешала ему оце-нить достоинства тех, кто мог бы помочь ему, и опас-ность, исходившую от огромного числа людей, верив-ших ему вопреки всем доводам разума. Именно егослепая самонадеянность заставила его не просто от-бросить идею о возможности успешного заговора, нои пренебречь советами о необходимости принять ме-ры предосторожности при организации заседания, ко-торое, по его предположению, должно было стать неболее чем «оживленной беседой». Он даже не позабо-

тился о том, чтобы подготовить вступительное слово,которым он обычно начинал такие заседания, ибо несомневался в том, что сможет заставить умолкнуть оп-позицию одним звуком своего голоса.

«Война, – начал он в обычной поучительной мане-ре преподавателя, читающего знакомую лекцию, – до-стигла критического момента. То, что казалось невоз-можным (а некоторым и абсурдным), даже после втор-жения Соединенных Штатов в Средиземноморье, все-таки произошло. Можно сказать, что настоящая войнаначалась с потери Пантеллерии. Военные действия напобережье Африки были направлены на то, чтобы из-бежать подобной возможности. В такой ситуации всеофициальные и неофициальные оттенки мнений, от-крыто или тайно враждебные режиму, одинаково рабо-тают против нас».

Это было начало длинной и бессвязной речи. Само-довольный, неискренний, порой высокомерный, обви-нявший всех, кроме себя, то и дело ошибавшийся, онговорил в однообразной, монотонной манере, прижи-мая порой ладони к животу, словно пытаясь облегчитьсвою боль.

«Давайте выясним раз и навсегда, – сказал он, есливерить его собственноручным записям речи, – делега-ция командования сухопутных сил была прислана комне королем; это было сделано по инициативе марша-ла Бадольо, я никого не просил об этом… Когда в октя-

бре 1942 года я заболел, то тогда я стал подумывать,не отказаться ли мне от руководства армией. Но я несделал этого, потому что считал себя не в праве поки-дать корабль в самый разгар бури. Я отложил это досолнечных дней, которые, увы, так и не настали. А по-тому считаю, что более говорить по вопросу о коман-довании бессмысленно».

Отделавшись с помощью столь странной казуистикиот необходимости нежелательных объяснений о сво-ей собственной ответственности, дуче продолжал об-личать настоящих виновников. Он находил их везде.Были они и среди высших чинов Генштаба, положить-ся на которых было нельзя, да и достоверная инфор-мация к ним не поступала; нашлись они и среди млад-шего командного состава пехоты, попавшей в окруже-ние неважно где – в Сицилии или в Африке. Он го-ворил о них так, словно они были солдатами армии,давным-давно потерпевшей поражение в какой-то вой-не, ныне ставшей достоянием истории. Он находил от-говорки, рассыпал упреки налево и направо, раскры-вал причины неудач, но не предлагал способа лечения.Он согласился, что люди отнюдь не были расположе-ны воевать, но он не предложил никакого лекарства.«Сердце человеческое никогда не благоволит войне, –сказал он. – Война – это всегда война партии, желав-шей этой войны. Это всегда война одного человека.И если сегодня это называют войной Муссолини, то в

1859 году это же называли войной Кавура».«Я предвидел, что англичане начнут атаку на Эль-

Аламейн 20 октября», – внезапно заявил он послекраткой паузы, прервав течение своей речи столь не-логично, что Боттаи даже подумал, не захотел ли ду-че сыграть какую-нибудь экстравагантную шутку. «Япредвидел начало наступления, – сказал он, – потомучто знал, что англичане хотели сорвать празднованиедвадцатой годовщины Фашистской революции, назна-ченное на следующую неделю».

Затем он вернулся к немцам. «Мы должны верить вто, – сказал он, – что в лице Германии мы нашли ис-креннего и постоянного союзника». Он сообщил о том,как Германия помогает стройматериалами, оружием илюдьми, однако не упомянул о том, какую цену при-дется уплатить Италии за эту помощь. Не сказал они того, какую помощь Италия сможет получить в са-мое ближайшее время, поскольку ситуация продолжа-ла оставаться крайне трудной. Он осторожно обошели все упоминания о встрече в Фельтре, с которой онтолько что вернулся.

«Главный вопрос сегодня такой: война или мир, –сказал он в заключение, – подчиниться или сопроти-вляться до конца». Однако вместо того, чтобы отве-тить на этот жизненный вопрос, произнеся какую-ни-будь пылкую, лаконичную и театральную тираду, ко-торая легко могла привести Совет к повиновению, он

вновь пустился в малозначащую полемику. «Как бы тони было, – расставил он все точки над „i“, – Англия смо-трит на сто лет вперед, желая обеспечить себе пятира-зовое питание. Поэтому она хочет оккупировать Ита-лию и оставаться здесь».

Это было ужасно. Члены Совета взирали на ду-че и, потрясенные, молчали. Впоследствии Альфие-ри описал чувство страшного разочарования, охватив-шее всех присутствующих. Это была самая неудачнаяречь, когда-либо произнесенная им, и одновременносамая решающая. Когда было произнесено последнееслово, стало ясно, что дуче пал.

На какой-то момент воцарилось молчание. Затемнапряженную тишину нарушило шарканье ног, шепот,звук открываемых портфелей. После чего встал мар-шал де Боно. Его короткое выступление было напра-влено против политиков, критикующих военачальни-ков, вместо того чтобы признать свою вину за их назна-чения. Это мнение было поддержано его старым прия-телем, монархистом Де Векки. Выступая, он позволилсебе замечания в отношении союзников Италии, кото-рые яростный германофил Роберто Фариначчи нашелявно вызывающими. В противоположность Де Векки,Фариначчи произнес фанатичный панегирик герман-ской мощи и непобедимости. Уязвленный его замеча-ниями, Де Векки обвинил Фариначчи в уклонении отвоинской службы во время первой мировой войны, а

также в том, что он, представляя из себя героя войныв Абиссинии, на самом деле получил травму во времярыбной ловли.

Понимая, что заседание угрожает превратиться взаурядную склоку, Боттаи прервал Де Векки и произ-нес первую в этот вечер нормальную речь. Слушая егослова, члены Совета проникались сознанием того, чтовпервые Муссолини подвергается публичной критике,да к тому же в его собственном присутствии. Вдохно-вившись смелостью Боттаи, многие из них высказалижелание выступить, но тут встал Гранди и все осталь-ные уселись на место.

«Я собираюсь повторить здесь, перед Великим со-ветом, – сказал он низким, внушавшим доверие голо-сом, – то, что я говорил дуче позавчера. Предлагаюследующую повестку дня».

Свою резолюцию он зачитал спокойно и ясно, од-нако по прочтении голос его изменился и он страст-но произнес красноречивую и полную жестких обвине-ний речь. Он с горечью говорил об «идиотской форму-ле фашистской войны», о «бессмысленно суровой на-стойчивости в соблюдении мелких формальностей»,«о постоянном введении новых правил и возрастаю-щем подавлении свободы личности». «Вы навязалиИталии диктатуру, – произнес он голосом, дрожавшимот напряжения, – которая исторически аморальна. Напротяжении долгих лет Вы держали в своих руках три

ведущих министерства. И что Вы сделали? Вы уничто-жили дух вооруженных сил. На протяжении долгих летВы душили нас вот этими похоронными одеждами. Напротяжении долгих лет, выбирая одного из несколькихкандидатов на важнейшие посты, Вы неизменно выби-рали худшего».

Гранди говорил больше часа. Муссолини сидел и вабсолютной тишине слушал эту речь, которую он позд-нее называл «яростной филиппикой – речью человека,который наконец дал выход долго сдерживаемой оби-де». Неловко облокотившись на стол, словно продол-жая превозмогать страшную боль, он рисовал на боль-шом листе бумаги какие-то фигуры. При этом он при-крывал рукой глаза, словно желая защитить их от ярко-го света висящей посреди зала люстры. «Этот ужаснояркий свет, – жаловался он впоследствии Маринетти, –просто меня измучил. Пришлось даже закрываться отнего рукой… За два часа перед началом совещания уменя вновь случился сильный приступ. И боли еще непрошли, однако с головой у меня было все в порядке.Речь Гранди, этого общественного обвинителя, я про-слушал нормально, однако вся моя энергия куда-то ис-парилась. Это, кстати, было одним из последствий бо-лезни; полное отсутствие энергии и полная ясность –я бы сказал даже чистота мысли».

Он выглядит отчаявшимся и проигравшим, думалБоттаи. «Он более не походил на мужчину. Это был

призрак человека, уже перешедшего в мир иной». Буф-фарини-Гвиди описал человека, настолько погружен-ного в свои мысли, что казалось, «будто он находит-ся в другом мире. Он походил на Цезаря, прикрывшегосвою голову тогой, в то время как Брут и другие заго-ворщики осыпали его ударами».

По окончании выступления Гранди дуче поменял по-ложение: он откинулся на спинку кресла и расстегнулворотник рубашки. По его побелевшему лицу струилсяпот.

Теперь решил выступить Чиано. Под пристальными не предвещавшим ничего хорошего взглядом свое-го тестя он говорил необычайно мягким голосом. Онобратился к истории итало-германского альянса, кото-рый, как оказалось – к негодованию Фариначчи – со-всем не оправдал доверия, оказанного немцам. Со-мнений, что он поддержит резолюцию Гранди, не оста-лось ни у кого. После его речи вновь выступил Фа-риначчи, попытавшийся опровергнуть большую частьсказанного и еще более страстно защитить немцев.Он предложил Совету собственную, альтернативнуюГранди, резолюцию, в которой провозглашалась соли-дарность фашистской Италии с национал-социалист-ской Германией, а главе правительства предлагалосьобратиться к королю с просьбой принять командова-ние над всеми вооруженными силами, чтобы «такимобразом продемонстрировать всему миру, что все на-

селение ведет борьбу за спасение и честь Италии,объединившись под его руководством». Предполагая,что уговорить короля передать свои полномочия Кес-сельрингу окажется легче, нежели проделать то же са-мое с Муссолини, Фариначчи также стремился к сме-щению дуче, хотя и по отличным от Гранди мотивам.Но оба они были согласны в том, что Муссолини дол-жен уйти.

Время шло к вечеру и постепенно стало очевидным,что большинство членов Совета думает точно такимже образом. В то же время даже те из его членов, ко-торые не поколебались бы проголосовать против про-стого предложения о недоверии, были, в общем-то, го-товы поддержать того, кто казался теперь таким незна-чительным, слабым и, по-видимому, неопасным. Не-сколько человек поинтересовались у Гранди о моти-вах его действий. Гаэтано Полверелли, министр народ-ной культуры; Антонио Трингали-Казанова, президентспециального фашистского трибунала; Карло Альбер-то Биджини, министр образования, и Энцо Гальбиа-ти, начштаба фашистской милиции, выступили противпредложений Гранди, однако эффект от их слов былнезначителен. Пронизанные личными нападками, а необоснованными аргументами, их речи еще более уто-мили Муссолини, не прибавив абсолютно ничего в егопользу.

Вскоре после полуночи, когда заседание продолжа-

лось уже более семи часов, Муссолини устало спросилвсех присутствующих, причем голос его звучал, по вы-ражению Боттаи, «подавленно, смиренно и едва ли нежалобно»: «Что толку во всех этих упреках, когда мыоказались лицом к лицу наедине с объединенными си-лами трех могущественных империй?». Он предложилСкорце перенести заседание на завтра. Он сказал, чтоневажно себя чувствует и не может переутомлять себя.

«Раньше, – сказал жестко Гранди, возвращаясь ксвоей наступательной тактике, – Вы держали нас здесьдо пяти утра, обсуждая всякие мелочи и пустяки. Мыне уйдем отсюда, пока не будет обсуждена моя резо-люция и по ней не будет проведено голосование». Онсогласился на десятиминутный перерыв, не более.

Муссолини согласно кивнул. «Высокомерие дикта-тора уступило место покорности обвиняемого», – судовлетворением писал Боттаи. Он вышел из комнатыи отправился в кабинет, одинокий, удрученный. Прохо-дя мимо посла в Германии, он сказал ему: «Пойдемтесо мной, Альфиери».

«Огромная комната была практически не освеще-на, – вспоминает Альфиери. – Темноту рассеивалалишь одинокая настольная лампа. Он медленно подо-шел к столу, мягко нажал на выключатель большой лю-стры и с отсутствующим видом просмотрел несколь-ко телеграмм. Несколько минут он стоял молча; затем,словно вспомнив о моем присутствии, он спросил ме-

ня: „Что происходит в Германии?“»Альфиери повторил ему то, о чем уже говорил в

Фельтре и в своих сообщениях – об усталости немцевс одной стороны, но и об их дисциплине и фаталисти-ческом фанатизме с другой, об их страхе перед геста-по и вере в геббельсовскую пропаганду. «В Берлине, –добавил он, – наблюдают за событиями, происходя-щими у нас, с особым интересом – там чувствуют, чтовнутренняя ситуация становится критической именнов результате последних событий на фронте».

«Кто Вам об этом сказал?» – резко и с раздражени-ем спросил Муссолини, словно и теперь, после всеготого, что случилось и что ему пришлось выслушать запоследние несколько часов, могли еще существоватьсомнения в том, что ситуация на самом деле критиче-ская.

«Это общее мнение в Берлине, – сказал Альфие-ри, – и префекты, с которыми я говорил по дороге сю-да, подтвердили это».

Но убедить Муссолини было невозможно. Он отка-зывался принять эту правду, которую другие усвоилиуже давно. Попивая подслащенное молоко, стоявшееперед ним на столе, он говорил Альфиери, что немцыдезинформированы, что бомбардировки Рима и другихкрупных городов Италии окажут положительное воз-действие на итальянцев, наполнят их «особым мисти-ческим героизмом, который делает людей равнодуш-

ными к опасности и дает им возможность безропотнопереносить страдания, тяжелые утраты и разрушениеих жилищ».

«Верьте мне, – продолжал он, – Вас неправильноинформировали. Как бы то ни было, положение не такплохо, как Вы его себе представляете. Время по-преж-нему работает на нас». Выловив со дна чашки остаткипропитанного молоком сахара, он поднялся. Возмож-ность вырваться на несколько минут из гнетущей атмо-сферы соседней комнаты, чашка молока, возможностьснова поговорить восстановили отчасти уверенностьМуссолини. Короткий перерыв в работе заседания воз-родил в нем готовность сопротивляться. Поэтому ко-гда Гальбиати произнес пламенную речь в его защиту,прокричав, что все итальянцы объединены вокруг ду-че, Муссолини решил выступить сам.

«Из всех обвинений, высказанных в адрес режима, –сказал он с внезапно прорвавшейся злобой, – то, ко-торое народ повторяет чаще всего, забыто. Я имею ввиду то неслыханное богатство, которое некоторые извас накопили. У меня здесь достаточно материала, –сказал он, постукивая по портфелю, – чтобы отправитьвас всех на виселицу. На вас, – он указал на Чиано, –больше, чем на других» 32 .

32 Во время своего правления он, казалось, обращал внимание на бес-честные финансовые спекуляции верхушки партии не больше, чем еслибы это были люди из толпы. Когда в одном таком скандале оказался за-

Тогда, вдохновленный некоторым «оживлением»Муссолини, встал Скорца и произнес длинную и бес-связную речь по поводу того, что единственным недо-статком дуче было то, что он не проявил в достаточноймере своей жестокости. Для того, чтобы он имел вре-мя для выполнения других своих обязанностей, ска-зал оратор, ему следует передать командование во-оруженными силами Грациани. Постоянно прерывае-мый Бастианини, он попытался выдвинуть свое соб-ственное предложение, согласно которому диктатурафашистской партии должна была быть укреплена ещебольше.

К этому моменту заседание лишилось всякой орга-низации. «Все говорили одновременно, – говорил Бот-таи. – Все только и делали, что обвиняли». Муссоли-ни заявил, что у него в руках ключ к военной ситуации,однако он не сказал, что имелось в виду. «Если вы из-бавитесь от меня, – крикнул он, – я должен буду отка-заться от секретного оружия, которое может положитьконец этой войне. Вы потеряете все разом – меня, ва-ши головы, проиграете войну». Услышав эти слова, Фа-риначчи воззрился на него с изумлением, Гранди желишь прошипел: «Шантаж!».

Всех изумил граф Джакомо Суардо, президент Се-

мешан Акилле Стараче, он не проявил особого интереса к делу, сказав,что главным его проступком было ношение медали «За выдающиеся за-слуги» без официального разрешения.

ната, подкрепивший себя в перерыве большим ста-каном бренди. Он сказал, что отказывается от под-держки Гранди в пользу резолюции Скорца и надеется,что к нему присоединятся и другие. Туллио Чианетти,министр промышленности, заявил, что это, возможно,было бы и наилучшим выходом. Начал колебаться иЧиано. Он предложил назначить комиссию по рассмо-трению обеих резолюций, которая должна выработатьпроект третьей, сочетающей в себе положения обоихдокументов. Боттаи высказался против этого предло-жения и вновь призвал к незамедлительным действи-ям, однако слова его звучали уже не так уверенно, какраньше, и выслушан он был с нарастающим раздраже-нием. Незадолго до окончания его речи встал Полве-релли и прерывающимся от волнения голосом заявил,что он всегда был и останется приверженцем Муссо-лини. Тогда Гранди заговорил вновь, но его стал пре-рывать Биджини. Карло Порески, министр сельскогохозяйства, поддержал Гранди, за что был раскритико-ван Буффарини-Гвиди. Спор становился бессвязным ибеспорядочным.

Впоследствии Гранди признавался, что в этот мо-мент он почувствовал, что проиграл. Сторонники Скор-ца, его войны до победного конца и непоколебимойпреданности существующему режиму, и Фариначчи сего безраздельной преданностью Германии, казалось,обрели опору. Около четверти третьего Муссолини рез-

ко прервал дискуссию.«Споры были долгими и всех утомили, – произнес

он резким голосом. – На рассмотрение вынесены трипредложения. Гранди был первым, поэтому его проектя выношу на голосование. Скорца, назовите имена».

Пока секретарь партии зачитывал по списку фами-лии, Муссолини, подавшись вперед и облокотившисьна стол, внимательно вглядывался в каждого голосо-вавшего. «Казалось, его глаза властно заглядываютпрямо к нам в душу, – говорил позже Альфиери, – слов-но он хотел повлиять на принимаемое решение».

На заседании присутствовало двадцать восемь чле-нов Великого совета. При голосовании из них воздер-жался лишь один – граф Суардо. Скорца, Полверелли,Буффарини-Гвиди и Гальбиати голосовали «против»,их поддержали еще три человека. Фариначчи голосо-вал за свою собственную резолюцию. Девятнадцатьголосов было отдано за Гранди.

Муссолини быстро собрал свои бумаги и встал. Вэтот момент Скорца провозгласил: «Салют дуче!» В от-вет раздалось какое-то смущенное бормотание, кото-рое Муссолини сердито оборвал. «Можете этого не де-лать», – процедил он.

В дверях он обернулся и спокойно, но с горечью в го-лосе, произнес: «Вы спровоцировали кризис режима».

Он направился в зал Маппамондо, где через не-сколько минут к нему присоединились Полверелли,

Гальбиати, Буффарини-Гвиди и Скорца. Гальбиатипредложил немедленно арестовать предателей, ноМуссолини, казалось, был убит своим поражением ипочти ничего не говорил. После того как они проговори-ли еще какое-то время, он внезапно прервал их, повер-нулся к Скорца и сказал: «Кажется, те господа оченьобеспокоены достижением мира. Они не понимают то-го, что Черчилль и Рузвельт хотят не моего свержения,но устранения Италии как средиземноморской держа-вы… Без меня, – тут в его голосе зазвучало тщесла-вие, – это будет не мир, а диктат».

В пять часов он решил пойти домой. «Пойдемте сомной, – сказал он Скорца, – я очень устал».

«Улицы были пустынны, – писал он позже, – ноуже занимался рассвет, светало, казалось, воздух былнасыщен ощущением неизбежности». Спускаясь соСкорца по виа Номентана, он пробормотал: «Альбинии Бастианини тоже. И даже Чиано, мой любимец!»

Встретившая его на вилле Торлония Рашель по вы-ражению лица догадалась, что ее опасения оказалисьнебеспочвенны. Она ждала его всю ночь и когда кто-топозвонил ей из палаццо Венеция, чтобы сказать, чтодуче уже идет домой, она вышла в сад.

«Ну что, – в ее голосе звучали одновременно злостьи страдание, – я полагаю, Вы их арестовали».

«Нет, – ответил он устало и неуверенно, – но я этосделаю».

Но это было лишь обычное возражение. Казалось,что его способность сопротивляться была уничтожена,Муссолини вошел в дом и молча посмотрел на жену:«Я ничего не смог сделать, – сказал он мгновение спу-стя. – Они желают Вашей гибели. С моими приказаминикто не считается».

Он разделся и отправился спать, но уснуть ему ни-как не удавалось. В восемь утра, когда к нему при-шел доктор Поцци, чтобы сделать обычный ежеднев-ный обезболивающий укол, он отказался от этой про-цедуры. «Сегодня я не хочу, – сказал он. – Кровь у ме-ня течет и так слишком быстро».

3

Тем не менее ровно через час он уже восседал засвоим письменным столом в Палаццо Венеция, слов-но ничего не произошло. Ни усталости, ни расстроен-ности не было видно на его лице. Он попросил соеди-нить его с Гранди, желая переговорить с ним по теле-фону, но когда ему сказали, что найти того, невозмож-но и, вероятно, он уехал в свой загородный дом, Мус-солини лишь вежливо попросил чиновника непремен-но отыскать его попозже.

Около половины десятого Альбини принес емуутреннюю почту, которую дуче просмотрел очень вни-мательно, уделив особое внимание сообщениям о раз-

рушительных авианалетах на Болонью. Прочитав до-клады, он ровным голосом спросил Альбини: «Поче-му вчера вечером Вы проголосовали за предложениеГранди? Вы же были здесь в качестве гостя, а не членаВеликого совета».

Альбини покраснел и невнятно извинился. Каза-лось, он не просто смутился, но даже и раскаивалсяза свою позицию в момент голосования. «Возможно, ясделал ошибку, – сказал он, – но никто не может со-мневаться в моей преданности Вам, ни теперь, ни впо-следствии». Другие также были обеспокоены тем, чтоони сделали. Скорца позвонил и сказал, что «ночь при-несла с собой раздумья» и что они «начали сомневать-ся в своей правоте».

«Слишком поздно», – загадочно ответил на это Мус-солини, хотя эта загадочность была теперь просто ме-ханическим приемом. Он попросил Скорца приехать вПалаццо Венеция, и когда секретарь партии появил-ся там, он обнаружил Муссолини в необычайно твер-дом состоянии духа. С явным безразличием он слушалпредложения Скорца насчет того, что надо начать не-медленные действия против врагов дуче. В этом нетнеобходимости, заметил он. Он издаст соответствую-щие постановления после того, как поговорит с коро-лем. Когда Муссолини принесли письмо Чианетти, пи-савшего об отводе своего голоса и предлагавшего при-нять его отставку с поста министра промышленности,

он прочел его без видимого удивления и удовольствия,словно он ожидал этого или считал, что и другие мя-тежники скоро последуют его примеру.

Перед вторым завтраком приехал Бастианини с но-вым японским послом. Позже Бастианини говорил, чтоМуссолини «был особенно учтив и дружелюбен в из-ложении своих взглядов на внешнюю политику и неко-торые детали военной стратегии». Со знанием дела инекоторой лестью он говорил о Японии и ее народе, вто время как посол улыбался и с удовольствием кла-нялся.

После отъезда Хидаки Бастианини остался с Муссо-лини, чтобы обсудить различные текущие вопросы ипроблемы, связанные с близким визитом рейхсмарша-ла Геринга. О заседании Великого совета не было ска-зано ни слова. Казалось, что Муссолини выбросил всеслучившееся из головы. И только когда его секретарьДе Чезаре сказал ему, что он договорился об аудиен-ции у короля на пять часов вечера, на вилле Савойя,он сделал одно замечание. «Семнадцать ноль-ноль, –сказал он тихо. – Семнадцать. Несчастливое число».Вскоре, преодолев свое минутное беспокойство, он от-правился на виллу Торлония, – его ждал второй зав-трак. По пути, сопровождаемый генералом Гальбиа-ти, он заехал в квартал Тибуртино, который сильно по-страдал во время налета 19 июля. Выйдя из маши-ны, чтобы пройтись вдоль развалин, он увидел толпу

приветствовавших его людей. Он протягивал им руки,наслаждаясь самой атмосферой почитания, обратив-шись при этом к Гальбиати, чтобы тот роздал им вседеньги, бывшие при нем, так как карманы дуче были,по обыкновению, пусты. По возвращении к машине,Гальбиати, подобно Скорца, посоветовал ему аресто-вать 19 враждебно настроенных членов Великого со-вета. Но Муссолини вновь отказался.

После позднего ланча на вилле Торлония, во времякоторого он проглотил лишь чашку супа, он надел тем-но-синий костюм, в котором собирался идти на ауди-енцию к королю. Его секретарь сказал ему, что на вил-ле Савойя носят гражданскую одежду, что показалосьподозрительным бдительной Рашель.

«Не ходи, Бенито, – умоляла его она. – Ему не сле-дует доверять».

Этим утром в кабинете дуче Кларетта произнесла теже самые слова. «Я умоляла его не ходить, – сказалаона Наварро, – но он не послушал меня».

Не послушал он и свою жену. У него вообще не былочувства опасности. Возможно, король и отберет у не-го звание главнокомандующего вооруженными сила-ми, однако ничего более произойти не может. Околотрех часов он подумал о предложении генерала Галь-биати ввести в Рим некоторые механизированные под-разделения чернорубашечников, стоявшие в Брачча-но. Но было слишком поздно. За несколько часов до

того дивизион «Гранатьери» получил от генерала Ка-стельяно приказ прибыть в Рим. В то время как при-каз Гальбиати, предназначенный чернорубашечникам,был перехвачен.

Примерно в полчетвертого Гальбиати вышел из вил-лы Торлония. Муссолини по-прежнему чувствовал се-бя абсолютно уверенно. Последнее, что он сказалГальбиати, было то, что он собирается получить от ко-роля согласие на назначение трех новых членов пра-вительства. В 16.15 он набрал номер телефона Скор-ца. Тот уже звонил ему ранее, чтобы сообщить об обе-щании маршала Грациани оказывать Муссолини все-мерную поддержку. «Скажите Грациани, – осторожносказал Муссолини, – что я увижусь с ним после мо-ей встречи с королем». Пока он говорил по телефонусо Скорца, на виллу прибыл Де Чезаре. До места на-значения они могли доехать за пятнадцать минут, од-нако Муссолини решил ждать ровно до без пятнадца-ти пять. Даже по рабочим дням на улицах было малотранспорта – экономили горючее, по выходным они во-обще вымирали.

Ровно без четверти пять Муссолини взял свою фе-тровую шляпу и вместе с Де Чезаре вышел к поджидав-шей их машине. Он не взял с собой набитый бумагамипортфель, как это делал обычно, отправляясь на ауди-енцию к королю. Он захватил лишь документы, опре-делявшие положение и права Великого совета, копию

резолюции Гранди и письмо Чианетти об отставке. 4

В то время как Муссолини готовился к разговору с ко-ролем на вилле Савойя, король сам готовился к встре-че с дуче.

Рано утром Гранди сообщил о результатах заседа-ния Великого совета Аквароне, предложив, чтобы ко-роль назначил главой правительства маршала Кави-лья, известного военного и антифашиста, и немедлен-но отправил в Мадрид для переговоров с союзникамио мире представительную делегацию. Когда Акваронесказал, что король решил назначить главой правитель-ства маршала Бадольо, Гранди потерял дар речи. Несказав больше ни слова, он вышел из комнаты и на-всегда исчез из общественной жизни 33 .

33 Часть утра этого дня Гранди провел в своем кабинете в Монтечи-торио, куда ему позвонили Чиано и Филиппо Анфузо. Описание этих со-бытий, составленное Анфузо, свидетельствует, сколь плохо заговорщи-ки знали о планах двора и как мало они доверяли друг другу. В Монте-читорио, по словам Анфузо, «Гранди с Чиано уединились в углу и пове-ли беседу». Вскоре они стали спорить. «Было ясно, что Гранди многоеутаил от Чиано». Немного позже, когда Чиано и Анфузо ушли от Грандии вместе направились к Анфузо домой, Чиано продемонстрировал, чтоего знание намерений двора было столь же нечетким, как и у Гранди.«Все готово, вот увидите, – доверительно сказал он. – Кандидатуры ми-нистров уже согласованы. Пирелли будет министром иностранных дел.Полагаю, что Витетти будет заместителем секретаря, генерал Карбони –

В шесть часов утра Аквароне разбудил короля, что-бы тот просмотрел доклад Гранди о голосовании в Ве-ликом совете. Через час он позвал генерала Амброзиои вместе с ним отправился к Бадольо, чтобы расска-зать тому о решении короля. И хотя впоследствии Ба-дольо сильно подрастерял свою самоуверенность, втот момент он просто лопался от радости. Он облачил-ся в маршальский мундир и послал слугу в подвал забутылкой шампанского. После чего он решил пошутитьи торжественно объявил своей семье, что для провер-ки своих полномочий, которыми его скоро наделят, онпосадит их всех под арест.

Амброзио, на которого было возложено проведениеотнюдь не легкого ареста, не разделял легкомыслияБадольо. Утром к нему пришел генерал Кастельяно,сказавший, что король так и не отдал четкого распоря-жения в отношении ареста Муссолини. «Если Муссо-лини примет свою отставку без возражений, – сказалАмброзио, – мы дадим ему уйти. Но если он будет со-противляться, нам придется арестовать его».

«Но это невозможно, – возразил Кастельяно. – Ко-роль не желает, чтобы кто-нибудь присутствовал вовремя его разговора с Муссолини. Мы не знаем, как онк этому отнесется. И если мы позволим ему уйти с вил-

министром пропаганды. Я на какое-то время останусь в стороне, а тампосмотрим. Что касается Вас, то я не хочу говорить лишнего. Вы извест-ный германофил. Но я поговорю с друзьями».

лы Савойя, то мы его никогда не поймаем».«Хорошо, – сказат Амброзио. – Придется его так или

иначе арестовывать».Около одиннадцати часов Кастельяно оставил Ам-

брозио, чтобы сходить в управление командования ка-рабинеров. За неделю до этих событий он так и не до-говорился с генералом Хазоном, который хотя и под-держивал заговор, не выказывал большой готовностиподдержать предложение Амброзио. Но Хазон погибво время налета 19 июля, назначения начальникомего заместителя, лояльного фашиста, генерала Пьекеудалось избежать с помощью закулисных комбинацийгенерала Антонио Сориче, заместителя госсекретаряпо военному ведомству, который посоветовал Кларет-те Петаччи поддержать кандидатуру генерала Черика.Последний согласился сделать то, о чем его просилиАмброзио и Кастельяно. Он прибыл на виллу Савойяс отрядом карабинеров, офицерами во главе с полков-ником за полчаса до того времени, которое было на-значено Муссолини.

«Вы хотите услышать приказ непосредственно от ко-роля?» – спросил его по прибытии Аквароне.

«Если вы приказываете мне именем короля, то все впорядке, – отвечал тот. – Но он нужен мне в письмен-ной форме».

Аквароне отправился к королю, который в тот мо-мент прогуливался по саду со своим адъютантом гене-

ралом Путони, и сказал ему: «Командир карабинеровгенерал Черика просит Ваше Величество через меняподтвердить приказ об аресте кавалера Бенито Мус-солини».

Голос короля был так тих, что они едва услышалиего ответ: «Хорошо». Когда же он вновь повернулся кгенералу Путони, чтобы продолжить прогулку, его лицобыло мертвенно-бледным.

Вскоре генерал Черика получил письменный приказза подписью Амброзио и Аквароне. Черика осторожносложил его и положил в карман. Даже теперь, говорилпозднее генерал, он не верил, что ему будет предоста-влена возможность выполнить его.

Глава четвертая

АРЕСТ НА ВИЛЛЕ САВОЙЯ25 июля 1943

Никто не может править так долго и

требовать от людей таких больших жертв,не вызывая при этом негодования.

Машина Муссолини съехала вниз по почти безлюд-ной улице Салариа сквозь палящий зной тихого вос-кресного дня и въехала сквозь открытые чугунные во-рота на площадку перед виллой Савойя. Она остано-вилась у портика. Ее водитель Эрколе Боратто с уди-влением увидел, что король в форме маршала Италиистоял на лестнице с сопровождавшим его адъютантом.Он сошел с лестницы, чтобы приветствовать прибыв-ших, при этом улыбаясь и протягивая руки. Ничего по-добного Боратто до сих пор не видел. Король и Муссо-лини направились в виллу рука об руку. За ними шлиадъютант и Де Чезаре; Боратто в это время отгонял,как обычно, машину за угол. Он увидел, как четверомужчин вошли в виллу, и уселся в ожидании. В маши-не было нестерпимо жарко, однако подобные встре-чи длились обычно не более четверти часа, так что онуспокаивал себя мыслью о том, что скоро он снова бу-

дет дома. Однако ждать ему пришлось недолго – к не-му подошел офицер полиции, чье лицо показалось шо-феру знакомым, и, наклонившись к окну, сказал: «Эр-коле, тебя просят к телефону. И поторопись! Я пойду стобой. Мне тоже надо позвонить».

Боратто вылез из машины и пошел вместе с офи-цером полиции, размышляя, кто бы это мог разыски-вать его. К телефону на вилле Савойя его подзывалине впервые, однако на этот раз он чувствовал смут-ное беспокойство. Во дворе было гораздо больше ка-рабинеров, чем раньше, и все, кроме дуче, выгляделиочень скованно и напряженно. Сам Муссолини выгля-дел беззаботным.

Дуче вел себя спокойно. На приветствие короля онне ответил, просто кивнул головой, словно бы говоря:«Спасибо, но я не вполне здоров», но когда они напра-влялись в гостиную, слуга услышал его вежливый спо-койный ответ на вопрос короля – «Жарко, не правдали?» – «Да, очень». В гостиной он спокойно и без лиш-них эмоций доложил о событиях, имевших место на за-седании Великого совета накануне. Он сказал, что всеэто неважно, и, ссылаясь на разные статьи законов,добавил, что голосование против него не имеет юри-дической силы. В этом он был вполне уверен.

Король предал его. «Я немедленно дал ему по-нять, – впоследствии рассказывал он, – что не разде-ляю его мнения, указав, что Великий совет является

органом государства, созданного им самим, и его су-ществование одобрено обеими палатами парламента.Следовательно, каждое решение, принятое Великимсоветом, необычайно важно».

«Мой дорогой дуче, – продолжал он. – Дела идут со-всем не так хорошо. Положение очень серьезное. Ита-лия лежит в руинах. Армия полностью деморализова-на. Солдаты не хотят сражаться. Альпийские бригадыначали петь песни о том, что они не собираются ид-ти сражаться за Муссолини». Он процитировал на пье-монтском диалекте слова одной такой песни, закан-чивавшейся так: «Покончим с Муссолини, погубившимАльпини».

Муссолини молча слушал.«Итоги голосования в Великом совете ужасны, –

продолжал король. – Девятнадцать голосов за предло-жение Гранди и среди них четверо обладателей орде-на Аннунциата. Вы не должны испытывать иллюзий вотношении чувств Италии к Вам. В данный момент выненавистны всей стране. Я Ваш единственный остав-шийся друг. Вот почему я говорю Вам, что волноватьсяо вашей личной безопасности не стоит. Вас защитят».

Муссолини по-прежнему хранил молчание, и когдакороль окончил свою речь, заявив, что очевидным пре-емником является маршал Бадольо, Муссолини вне-запно сел, словно неожиданно почувствовал боль. Еголицо побелело. Казалось, он больше не слушал и по-

сле того как король сказал, что Бадольо пользуетсяполным доверием в армии, а также в полиции, он по-вторил последние слова – «а также в полиции», слов-но он слышал звуки, но не понимал их значения.

«Тогда все кончено», – прошептал он. Как и король,он повторил эту фразу трижды.

Затем он встал.«Если Ваше Величество право, – сказал он твердым

голосом, – я должен буду представить заявление оботставке».

«Да. Должен сказать, что я безоговорочно приму Ва-шу отставку с поста главы правительства».

«Вы принимаете решение, чреватое непредсказуе-мыми последствиями. Кризис данного момента заста-вит поверить страну, что мир близок, поскольку чело-век, объявивший войну, смещен. Удар по морально-му состоянию армии будет ужасным… Кризис будетрассматриваться как триумф союза Черчилль – Ста-лин, особенно обрадуется последний, который увидитв этом отступление противника, боровшегося с ним напротяжении двадцати лет. Я понимаю ненависть лю-дей. Мне было нетрудно признать это на ночном засе-дании Совета. Никто не может править так долго и тре-бовать от людей таких больших жертв, не вызывая приэтом негодования. Я желаю удачи тому, кто возглавитправительство в такой момент».

Аудиенция была окончена. Вместе они направились

к двери. Лицо короля, вспоминал потом Муссолини,«пожелтело и он сам, казалось, стал меньше ростом,чуть ли не вдвое». Он провел встречу «необычайноволнуясь… порой что-то нервно бормоча», то и делокусал ногти, а его замечания по временам были просто«бессвязны». Однако адъютант, видевший, как он вы-ходил из комнаты, где проходила аудиенция, не заме-тил никаких изменений во внешности и поведении ко-роля. Да и Бадольо, который видел его немного позд-нее, он показался «очень спокойным».

И хотя король, возвращая Муссолини его мнениео своей особе, заметил потом, что глава правитель-ства выглядел меньше ростом, чем обычно, «как буд-то усох», сам Муссолини также выглядел вполне нор-мально. Выйдя из гостиной, он протянул руку коро-лю, и Виктор-Эммануил, взяв ее обеими руками, те-пло пожал. Они вновь заговорили о гнетущей жаре, за-тем королю представили Де Чезаре, который ждал впередней вместе с полковником Торелья ди Романья-но, одним из приближенных короля. Муссолини принялсвое смещение так же спокойно, как реагировал на всепредупреждения насчет намерений короля. Очевидно,что несмотря на все полученные им тревожные сигна-лы, он так и не проникся сознанием грядущей опас-ности. Шок, вызванный результатами заседания Вели-кого совета, внезапно уступил дорогу слепой уверен-ности. «Поведение моего отца в те дни, – вспомина-

ла графиня Чиано, – было совершенно непонятным.О подготовке переворота он знал за пятнадцать днейдо его начала, однако не отнесся к этому с надлежа-щей серьезностью. Он думал, что достаточно поме-нять некоторых министров». Когда его предупредилажена, он внезапно разгневался и обозвал ее интриган-кой. Предостережения Кларетты он просто игнориро-вал. Когда его предупреждали Скорца и Гальбиати, онтакже не обращал на это особого внимания и не ин-тересовался подробностями. Даже теперь, выйдя наступеньки портика виллы Савойя, он так и не прониксячувством опасности. Он увидел, что его машина стоитне на обычном месте сразу за лестницей, а значитель-но дальше, на другой стороне аллеи. Слегка рассер-дившись, он направился к ней. В этот момент к немуподошел капитан карабинеров Виньери и, резко отса-лютовав, сказал: «Дуче, мы узнали, что Вы в опасно-сти. У меня приказ защитить Вас».

«В этом нет необходимости, – сказал Муссолини, невыражая ни гнева, ни удивления. – У меня есть свойэскорт».

«У меня есть приказ, – настаивал Виньери, – сопро-вождать Вас».

Тут Муссолини спустился к подножью лестницы и по-шел через подъездную аллею к машине. «Хорошо, –сказал он. – Если это приказ, то Вам лучше поехать сомной в моей машине».

«Нет, дуче, – сказал ему капитан. – Это Вы должныпоехать со мной».

«Но это смешно. Ничего подобного я никогда не слы-шал».

«Это приказ, дуче».Виньери указал на карету «скорой помощи». Муссо-

лини больше не протестовал и пошел к ней. Задниедвери были открыты, и когда дуче подошел к маши-не, он чуть замешкался – внутри сидела вооруженнаяохрана. Но капитан галантно подхватил его под рукуи Муссолини, восприняв этот жест как акт помощи, ане принуждения, забрался вовнутрь. Он сел, надвинувшляпу на глаза. В это время в машину залезал Де Че-заре. За ним сели офицер, три карабинера и двое офи-церов полиции с автоматами, одетые в штатское. Две-ри с грохотом захлопнулись. Ему так и не пришло в го-лову, что он арестован.

Глава пятая

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ25 июля 1943 – 28 августа 1943

Historia magistra vitae – но у нее плохие

ученики.

1

В карете «скорой помощи» воцарилось молчание.Те полчаса, пока машина неслась по улицам города,Муссолини сидел молча – он верил заверениям капи-тана карабинеров, что его просто защищают от гне-ва разъяренной толпы. Поэтому когда в 6 часов ка-рета въехала во внутренний двор казармы карабине-ров на виа Квинтино Селла, он вышел из нее с та-ким видом, словно приехал с проверкой, бросая вокругсердитые взгляды и выпятив по привычке нижнюю че-люсть. Остановившись, он принял известную всем по-зу – расставив ноги, слегка наклонился вперед, опер-шись руками в бока.

Его отвели в офицерскую столовую, которая, как онзаметил, была окружена вооруженными карабинера-ми, и оставили там одного.

Через приоткрытую дверь из соседней комнаты заним наблюдал офицер, но друг с другом они не раз-говаривали. Минут через сорок Муссолини вновь вы-вели к карете «скорой помощи», которая так быстрорванула с места, что Де Чезаре даже забеспокоился,не заболел ли от этого у дуче живот. Однако тот хра-нил молчание и когда машина приехала в казарму ка-детов корпуса карабинеров на виа Льньяно, Муссоли-ни вышел также спокойно, не выразив никакого проте-ста. Де Чезаре прошептал ему, что столь большое ко-личество вооруженных карабинеров во дворе предна-значалось вовсе не для того, чтобы обеспечивать егобезопасность, однако Муссолини отказывался в это ве-рить. Даже когда Де Чезаре поместили в другую комна-ту и он вновь остался один в кабинете начальника учи-лища, он все еще верил, что располагавшиеся в кори-дорах здания многочисленные карабинеры стоят тамименно для того, чтобы оградить его от опасности. Онудивился лишь тогда, когда офицер и несколько чело-век из охраны сопроводили его в уборную, оставшисьу дверей, и затем вновь отвели его в кабинет началь-ника.

Ему предложили поесть, но Муссолини отказался,словно вид пищи вызывал у него тошноту. И хотя ду-че ни на что не жаловался, внешне он выглядел такплохо, что комендант даже решил вызвать врача, что-бы осмотреть его. Немедленно пришел доктор Санти-

но, который нашел Муссолини «очень бледным, похо-жим на смерть… пульс у него был вялый». Дуче попро-сил привести ему парикмахера, и когда тот побрил его,Муссолини, смутившись, извинился за то, что у него небыло с собой денег, чтобы заплатить. Но, – сказал ду-че, – он запомнит его и когда-нибудь, возможно, смо-жет отблагодарить его.

В одиннадцать часов вечера он выключил свет и по-пытался уснуть на предоставленной ему походной кро-вати. Однако его сильно донимал свет, горевший в со-седней комнате, где сидел дежурный офицер и внима-тельно наблюдал за ним, не отвечая при этом на теле-фонные звонки, раздававшиеся с завидным постоян-ством.

2

В это время на улицах Рима собирались группки лю-дей, которые даже после наступления темноты горе-ли желанием обсудить последние слухи. Уже в пятьчасов на площадях появились вооруженные автомата-ми солдаты, а местами и легкая артиллерия. При этомпочти никто не верил в полуофициальное разъясне-ние, что эти войска якобы готовятся к отражению па-рашютного десанта союзников, который ожидался наподступах к столице чуть ли не с мину ты на минуту.Ни до народа, ни до журналистов никакие сведения

о происшедшем на заседании Великого совета не до-ходили. Было известно лишь то, что продлилось онодо утра, и что на нем были приняты важные решения.С наступлением сумерек слухи становились все бо-лее определенными и все они уже концентрировалисьвокруг личности дуче. Говорили, что он умер, улетелв Германию, ушел в отставку и уехал домой в Рома-ныо. Без пятнадцати одиннадцать тысячи людей жда-ли, собравшись около радиоприемников, ожидаемогосообщения, но радио молчало. Ждали они с беспокой-ством. Обычно, если программа новостей не выходи-ла в эфир, по радио крутили граммофонные записи,однако на этот раз из динамиков слышалось лишь лег-кое жужжание и треск. И наконец, с волнением и об-легчением, они услышали голос, сообщавший им сле-дующее:

«Его Величество король-император принял отставкус поста главы правительства и главного госсекретаряего превосходительства кавалера Бенито Муссолинии назначает на пост главы правительства и главногогоссекретаря кавалера маршала Италии Пьетро Бадо-льо…»

Для многих этого хватило. Большего они и не жда-ли. Они выбежали на улицы, чтобы там кричать от ра-дости, петь и танцевать. Муссолини пал, можно былосчитать, что война окончилась. Они целовались, пожи-мали друг другу руки, бегали туда-сюда по улице, кри-

ча высовывавшимся из окон, что с фашизмом покон-чено. Они выкрикивали проклятья в адрес Муссолини,напоминая тем самым радостных детей, которым по-сле долгого и вынужденного молчания сказали, что те-перь можно и покричать. Они бежали к Квириналу, что-бы приветствовать короля, и на улицу 20 сентября, что-бы приветствовать Бадольо. Люди ворвались в офис«Мессаджеро» и стати выбрасывать из окон мебель,бумаги, телефоны и бесчисленные портреты Муссоли-ни. Они срывали фашистские эмблемы с домов и фа-шистские значки с груди любого, кто безрассудно от-важивался их носить. Приверженцев дуче еще оста-валось много. Однако невозможным оказалось найтихоть одну жертву, казалось, все стали антифашистами.Скорца, напрасно ожидавший записки от Муссолини, вотчаянии отправился в штаб-квартиру партии на пьяц-ца Колонна, где приказал объявить мобилизацию всехфашистов в Риме. «Что-то происходит», – сказал онфедеральному секретарю. «Я не знаю, что именно, ночувствую, что нечто серьезное». Однако ему повезлоне более, чем Гальбиати с его милицией. На его при-зыв ответило всего лишь около пятидесяти человек, идаже они не знали, что делать.

Дома некоторых известных фашистов подверглисьнасильственному обыску, но их хозяев обнаружить неудалось. Помещения некоторых фашистских организа-ций были подожжены, но огонь скоро потушили. Груп-

па демонстрантов прорвалась в Палаццо Венеция –они кричали, требуя выдачи человека, который угнеталих двадцать лет, однако они воздержались от попыт-ки сломать запертую дверь зала Маппамондо, ограни-чившись митингом под красным флагом.

Насилия практически не наблюдалось, и жертв небыло. Веселье преобладало над жаждой мести. На виадель Тритоне, пьяцца Колонна, виа Национале и пьяц-ца дель Пополо толпы народа пели песни и плясали,словно на фиесте. «Фашизм мертв», – радостно кри-чали они друг другу. И это было правдой. В эту ночь вРиме не погиб ни один человек, который бы пыталсязащитить его.

Тем не менее большинство людей сидело по домам,пребывая в состоянии разочарования. После объявле-ния об отставке Муссолини было передано заявлениеБадольо, в котором сообщалось, что война будет про-должена, а Италия будет верна своим союзникам. Лю-ди, как оказалось, ожидали слишком многого. Немцыпо-прежнему оставались в Риме. Может быть, эта вой-на и была «война Муссолини», но закончить ее по-ка было невозможно. Немецкая армия контролирова-ла большую часть Италии, и германское командованиеуже приняло меры, чтобы этот контроль превратился внастоящую удавку на горле страны. Казалось, что всенадежды на мир рухнули.

Однако были и те, кто помнил, как такое же множе-

ство людей, отмечавших столь радостно его падение,когда-то уже наполняло воздух слаженным скандиро-ванием «Дуче! Дуче! Дуче!», торжественно заявляяему о своей верности до гроба. Но только один из этих,внешне преданных, последователей смог отдать по-следний долг преданности.

«Дуче ушел в отставку, – писал сенатор МанлиоМорганьи в записке, оставленной им на столе в каби-нете. – Моя жизнь окончена. Да здравствует Муссоли-ни!» Затем он застрелился.

3

На вилле Савойя король прохаживался по дорож-кам сада, бодро разговаривая с офицером своего шта-ба о заседании Великого совета и об аресте Муссоли-ни. Не была столь же удовлетворена королева. «Онимогли арестовать его где и когда они сочли бы необ-ходимым, – выразит она впоследствии свое недоволь-ство. – Но здесь этого делать не следовало.

Он был нашим гостем. Законы гостеприимства былинарушены. Это позор» 34 . При первых встречах Муссо-лини показался ей грубым и вульгарным, однако вско-

34 Принц Умберто также не одобрил методы действия генералов. Какговорил он впоследствии, некоторые из них зашли настолько далеко, чтопредложили немедленно казнить свергнутого дуче. По его словам, самон резко выступил против этого.

ре она стала испытывать по отношению к нему некоечувство восхищения, что и вызвало в ее душе сожале-ние по поводу его внезапного и сокрушительного паде-ния.

4

В час ночи в кабинет начальника казарм имени Вик-тора-Эммануила II вошел подполковник Чирико и обра-тился к Муссолини: «Генерал Ферроне прибыл к Вам списьмом от маршала Бадольо».

Муссолини встал со своей походной кровати и вы-шел в соседнюю комнату, где его уже поджидал гене-рал Ферроне со «странно самодовольным выражени-ем на лице». Ферроне, штабной офицер министерстваобороны, передал ему письмо от Бадольо. Перед темкак прочитать его, Муссолини взглянул на гостя и спро-сил: «Генерал, мы с Вами раньше встречались, не такли?»

Действительно, Ферроне, командовавший дивизио-ном в Албании, был представлен однажды Муссолини.Та встреча проходила в спешке, и дуче, который, какдумал Ферроне, напрочь забыл о ней, вовсе не соби-рался уделять этому много внимания.

«Мы встречались в Албании», – сдержанно ответилФерроне.

«Совершенно верно», – согласился Муссолини, ши-

роко раскрыв глаза, всем своим видом показывая, какон удивлен тому, что сам Ферроне помнит это. Дучехотел, подобно Наполеону, показать, что и его памятьбезупречна. «Совершенно верно, генерал. Не забы-вайте, я всегда высоко ценил Вас».

Затем он вновь занялся письмом.«Его Превосходительству кавалеру Бенито Муссо-

лини, – читал он. – Нижеподписавшийся глава прави-тельства желает сообщить Вашему Превосходитель-ству, что все совершившееся делается исключительнодля Вашей безопасности и основано на достовернойинформации о ряде серьезных заговоров против Вас.Вот почему он желает сообщить Вам, что им будет от-дано распоряжение о том, чтобы Вас благополучно со-проводили, оказывая должное уважение, туда, куда Вызахотите.

Глава Правительства Пьетро Бадольо,маршал».Муссолини поднял взгляд на Ферроне, который

спросил его, куда дуче хотел бы направиться.Не ему отвечать на этот вопрос, – заметил Муссо-

лини, преисполнившись некоего горделивого презре-ния, – ведь у него нет собственного дома. Он будет го-стем везде, куда бы ни поехал.

Ферроне предложил ему отправиться в Рокка-дел-ле-Каминате, и Муссолини, казалось, согласился. Онсказал, что не осмелился предложить этот вариант, по-

скольку всегда считал этот дом не своей личной соб-ственностью, но как принадлежавший ему по положе-нию главы правительства. Он попросил Ферроне пере-дать его просьбу маршалу Бадольо в письме, котороеон тут же, не торопясь, продиктовал.

«26 июля 1943 года, час ночи (он начал письмо вдухе достаточно торжественном, который должен былпридать его посланию этакий налет воодушевления ичувства неизбежности). Первое: я благодарен марша-лу Бадольо за его заботу о моей личной безопасности.Второе: единственной резиденцией, имеющейся в мо-ем распоряжении, является Роккаделле-Каминате, ку-да я готов отправиться в любой момент. Третье: я хо-чу уверить маршала Бадольо, напомнив о нашей со-вместной работе, что с моей стороны не возникнет ни-каких препятствий и я буду сотрудничать по всем во-просам. Четвертое: я рад принятому решению продол-жать вместе с нашими союзниками войну, поскольку вэтом заключаются честь и интересы нашей страны, ия от всей души надеюсь, что эта тяжелая задача, ко-торую маршал Бадольо решает во имя и по приказуЕго Величества короля, чьим верным слугой я был два-дцать лет и остаюсь им поныне, будет успешно разре-шена».

Он закончил диктовать это несколько подобостраст-ное письмо, попросил перечитать его, а затем синимкарандашом начертал внизу: «Да здравствует Италия!

Муссолини» 35 .Генерал Ферроне ушел, и Муссолини снова лег в

свою кровать, стоявшую в этом маленьком мрачномкабинете. Он долго не спал, но перед рассветом, нако-нец, забылся в тяжком сне.

Весь следующий день он провел в этой комнате, побольшей части лежа в кровати, и лишь иногда вста-вал, чтобы посмотреть на машины, разъезжавшие наплощади перед казармой, и на курсантов, марширо-вавших перед стеной, на которой огромными белымибуквами было написано: «Верить! Подчиняться! Сра-жаться!» Это был лозунг его режима.

Со своими тюремщиками он был вежлив. По словамодного из них, он «стремился снискать расположение,с готовностью подчиняясь всем просьбам. Ел он ма-ло и не курил». Когда доктор Сантильо вновь приехалтуда и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь, Муссо-лини весьма почтительно произнес следующую фразу:«Только зубную пасту и пару шлепанцев». Наблюдав-ший за ним офицер сказал, что он был «отрешенным испокойным». Только сейчас, как впоследствии Муссо-лини признался Рашели, он вполне осознал, что сталпленником и что власть, которой он обладал в тече-ние двадцати одного года, утеряна им в течение одно-

35 Когда письмо было опубликовано, Гитлер заявил, что это подделка,на что указывает смиренный стиль послания. Однако Муссолини сам на-печатал его в своей «Истории одного года».

го дня. «Диктаторы не могут уйти элегантно, – грустносказал он доктору Сантильо. – Они должны пасть. Ноих падение никому не приносит счастья».

На следующий день дуче позволили навестить ДеЧезаре, который находился в соседней комнате. Онисидели на его кровати, разговаривали друг с другом ипили чай, который принесла им жена коменданта. Всемь часов, выглянув из окна своей комнаты, Муссоли-ни увидел, что на площади перед казармой появилсявзвод карабинеров и взвод муниципальной полиции,которые выстроились рядом с несколькими грузовика-ми. Спустя час на площадь въехало еще несколько ма-шин с офицерами. Курсанты-карабинеры, заинтересо-ванные всем этим, высунулись из окон и высыпали набалконы.

«Все внутрь, – заорал на них кто-то из офицеров. –Всем внутрь и закрыть окна!»

Вскоре после этого в комнату Муссолини вошелофицер и сказал: «Пришел приказ уезжать».

Они сошли вниз к поджидавшей их машине. Муссо-лини забрался на заднее сиденье, рядом с ним сел че-ловек, представившийся как бригадный генерал Поли-то, глава военной полиции. Машина быстро выехала стерритории казарм. Перед ней ехал курьер, в обязан-ности которого входило предупреждение карабинеровна блок-постах с тем, чтобы они пропускали автомо-биль без задержек. Шторки в машине были опущены,

однако Муссолини удалось заметить на повороте гос-питаль Сан-Спирито и он понял, что его везут не в на-правлении Рокка-деллеКаминате по виа Фламиниа, ана юг, к виа Аппиа. Когда же машина доехала до Аль-бано, его опасения подтвердились.

– Куда мы едем? – спросил он.– На юг.– Не в Рокка-делле-Каминате?– Пришел другой приказ.– А Вы-то кто? Я знал полицейского инспектора По-

лито.– Это я.– А как же Вы стали генералом?– Они дали мне соответствующее армейское зва-

ние.Саверио Полито провел, по словам самого Муссо-

лини, «несколько блестящих операций за годы его ре-жима» и теперь он рассказывал о них – о захвате имЧезаре Росси, предыдущего руководителя фашистско-го бюро печати, который был арестован после убий-ства Маттеотти, и о разгромленной им банде Пинто-ра на Сардинии. В то время как машина неслась поАппиевой дороге через Вельетри, Чистерну и Террачи-ну, Полито, продолжая курить, развлекал Муссолини,рассказывая ему о своих приключениях и о преступни-ках, которых он знал. Около полуночи, когда машинапоехала медленнее, Полито отодвинул стеклянную за-

движку за спиной водителя и спросил его: «Где мы?»– «Около Гаэты».

Это название наполнило Муссолини чувством гордо-сти, смешанной с горечью. Он уже думал о себе как ободной из трагических фигур истории. Эта реакция насвое падение позднее выродилась в навязчивую идею,и в своей судьбе он видел отражение судеб тех великихлюдей, чьи жизни окончились подобным же образом.Конец Юлия Цезаря, смерть Наполеона, даже судьбаХриста – все они были близки его судьбе. Теперь же,когда он увидел массивные очертания форта, господ-ствовавшего над гаванью Гаэты, он успокаивал себятем, что именно здесь скрывался в 1848 году Пий IX, ав 1870 сидел в тюрьме Мадзини. «Я думал, – говорилон год спустя швейцарскому журналисту, – что и меняожидает такая же судьба. Я был так убежден в этом,что спросил моего Цербера, Полито, не будет ли мнепредоставлена честь занимать ту же камеру, что и ве-ликому герою Рисорджименто».

«Это еще не решено», – коротко ответил Полито.Машина остановилась, и к ней подошел морской

офицер. В руке у него горел факел. Инструкции, ко-торые он дал водителю, лишили Муссолини надеждыразделить мученичество с Мадзини. Офицер указал надоки, произнеся при этом название будущего место-нахождения пленника, по злой иронии называвшееся«причал Чиано».

5

В пять часов вечера контр-адмирал Франко Мауге-ри, начальник разведки ВМФ, получил приказание отглавы кабинета министерства военно-морского фло-та быть готовым к выполнению «обязанностей по со-провождению». Он должен был поехать в Гаэту, где упристани Костанцо Чиано его ожидал корвет «Персе-фона». Через два часа генерал Черика отдал ему бо-лее конкретные приказания. Муссолини в сопровожде-нии генерала Полито, полковника Пелаги и вооружен-ного эскорта отправился этой ночью из Рима в Гаэту.Маугери получил приказ встретить его в Гаэте, принятьна борт «Персефоны» и отдать приказ ее командиру,капитану Тадзари отплыть на Вентотене, небольшойостровок в тридцати милях к югу. Никто не должен былничего знать о личности пленника до тех пор, пока суд-но не выйдет в море. Тадзари и офицерам в штаб-квар-тире ВМФ в Гаэте его следовало представить как «важ-ную персону, замешанную в шпионаже».

Маугери прибыл в Гаэту без пятнадцати одинна-дцать и в течение трех часов ожидал прибытия пленни-ка из Рима. Сначала он сидел, задыхаясь, в кают-ком-пании «Персефоны», потом прогуливался вдоль при-чала, куря сигарету за сигаретой и разговаривая с офи-церами, один из которых считал, что этот адмирал име-

ет предписание обсудить где-то в море возможностьперемирия с английскими или американскими пред-ставителями. В начале третьего Маугери увидел ог-ни фар трех автомобилей, быстро приближавшихся подороге из Формии.

В своей книге «Mussolini mi ha detto» Маугери пи-сал, как головная машина подъехала к нему и остано-вилась в нескольких метрах от входа на трап «Персе-фоны». Из нее вышел подполковник карабинеров Пе-лагри и подошел к нему. Из следующей машины по-явился генерал Полито, а уж затем на причал ступили сам Муссолини. Маугери приветствовал его и в этотмомент он увидел «необычные глаза» Муссолини, ко-торые «светились в окружающей темноте», в то времякак их обладатель приближался к нему.

Адмирал Маугери проводил их на борт и, сопрово-ждаемый Полито, полковником Пелаги и другими офи-церами карабинеров, подвел Муссолини к двери ка-юты капитана Тадзари. Пока Муссолини стоял и рас-сматривал барограф, Маугери вернулся на палубу, гдеувидел, как лейтенант с корвета давал инструкцииохранникам Муссолини – шестерым вооруженным ав-томатами карабинерам.

«Персефона» подняла якорь и оставила за кормойГаэту. В самом начале плавания возникли неполадки справым двигателем, который, не сразу заработал, из-вергая клубы дыма, что и продолжалось на протяже-

нии всего путешествия.Видимость была неважная, дул легкий сирокко. По-

года стояла жаркая и влажная, над морем низко не-слись облака. Маугери испытывал радость от того, чтоснова вышел в море, правда, не мог избавиться от мы-сли о том, что всем им будет уже не до веселья, еслина них нападут подводные лодки или сверху свалятсябомбардировщики.

Перед прибытием в Вентотене капитан Тадзарисбросил скорость и слегка изменил курс, выжидая рас-света. В четверть шестого он бросил якорь в несколь-ких сотнях метров от берега.

Экипаж оставался на своих местах, в то время какгенерал Полито сошел на берег, чтобы исследоватьэтот островок и решить, подойдет ли он для изгнанно-го Муссолини. Понаблюдав, как Полито спускается накатер с «Персефоны», адмирал Маугери сошел вниз,чтобы удостовериться, что там «все в порядке». «Ябыл, – сообщает он, – преисполнен любопытства. Вой-дя в каюту, я произнес „Ваше превосходительство“ (акак еще можно было его назвать?), он поднял на менясвои необычайные глаза. „Не желаете ли Вы чашечкукофе или чего-нибудь еще?“

От кофе Муссолини отказался. Все, что ему нужно, –сказал он, – это информация. Насколько велик этотостров? – спросил он.

Адмирал Маугери рассказал все, что помнил, а за-

тем послал за морским атласом.«О, какой маленький островок», – улыбаясь, прого-

ворил Муссолини.Маугери понял, что дуче думал об Эльбе и Святой

Елене, и мысли адмирала также обратились к Напо-леону. «Он похож на труп, так сильно он изнурен», – от-метил про себя Маугери, с сочувствием глядя на Мус-солини, словно видел этого человека в первый раз вжизни».

«Это корвет, не так ли?» – спросил дуче, прерываяпоток его мыслей, и они повели разговор о войне наморе, о техническом превосходстве британских воен-но-морских сил, о сражениях, в которых довелось уча-ствовать адмиралу. Беседа протекала непринужденно.Они говорили об американских, французских и япон-ских военно-морских силах, об образе жизни в Амери-ке и Японии.

Муссолини рассказал, как недавно ему показывалифильм о японской авиашколе. Он заметил, что япон-цы показались ему значительно более высокими, чемпринято думать, и поинтересовался мнением Маугери.

Адмирал предположил, что это объясняется их увле-чением спортом, а также смешанными браками с рус-скими и корейцами.

Их дети очень красивы, – добавил Муссолини, – егодочь, побывавшая в Японии, говорила ему об этом.

Беседа вновь вернулась к Америке, с ее удивитель-

ным свойством поглощать такое количество людейразных рас. Постепенно лицо Муссолини теряло мерт-венную бледность, его глаза вновь заблестели, так чтокогда на судно вернулся Полито, дуче выглядел до-вольно бодро.

Полито сказал, что Вентотене не может стать ме-стом пребывания Муссолини, поскольку комиссар по-лиции этого острова показался ему абсолютно беспо-мощным, к тому же здесь еще находился немецкий гар-низон. Адмирал Маугери отдал приказ отплыть в на-правлении острова Понца, находившегося в 25 милях ксеверо-западу. После полудня «Персефона» бросилаякорь на рейде острова.

«Следуя какому-то необъяснимому импульсу, –писал Муссолини, принимая любопытство жителейостровка к прибытию военного корабля за некое ир-реальное ощущение важности происходящего, – муж-чины и женщины, вооруженные биноклями, заполниливсе окна и балконы. Они следили за приближающимсяк берегу кораблем. В мгновение ока весь остров знало моем прибытии».

Одним из тех, кто наблюдал за «Персефоной», былПьетро Ненни. Он вспомнил времена тридцатилетнейдавности, когда они с Муссолини отбывали заключе-ние в Форли. Тогда они были друзьями – об этом Нен-ни вспомнил с внезапно нахлынувшей симпатией. Ря-дом с Ненни стоял другой антифашист, Цанибонни, ко-

торый также разделял чувство сострадания, испыты-ваемое его приятелем.

«Я не пойду, – произнес Цанибонни, разглядев наборту белое лицо Муссолини, – не хочу ссориться с по-верженным человеком».

Вид множества глазеющих людей, стоявших по бе-регам бухты и вдоль мола и наблюдавших, как корабльприближается к острову, ужаснул Муссолини. Позже онговорил, что в тот момент он почувствовал страшноебеспокойство из-за того, что все они увидят, как его до-ставляют на берег в качестве пленника, и попросил освидании с адмиралом Маугери.

Маугери, куривший на палубе, спустился вниз и на-шел Муссолини «очень возбужденным», хотя тот и ста-рался всячески скрыть это.

«Я не хочу сходить на берег днем, – сказал он. –Я не хочу, чтобы меня видели люди… Адмирал, к че-му все эти бессмысленные треволнения?» С прошло-го воскресенья, – жаловался дуче, – он полностью от-резан от мира. Он ничего не знает о своей семье. Изодежды у него лишь то, во что он одет. Он вспомнил и описьме, в котором Бадольо говорил о серии заговоров,направленных против него.

Маугери сказал, что он получил приказ выполнятьэто задание, поскольку командование ВМФ считало,что Муссолини должен сопровождать офицер высоко-го ранга. Но он не был уполномочен считаться с его

претензиями.Однако Муссолини продолжал настаивать, пусть в

более мягкой, но не без раздражения, манере.– Все это может иметь очень серьезные послед-

ствия. Это может оказаться опасным, ибо Гитлер уме-ет ценить своих друзей.

Некоторое время он продолжал выступать в подоб-ном тоне, но чем дольше он говорил, тем больше успо-каивался. Вскоре Маугери и он вновь говорили о войнеи об отзвуках его падения в Англии и Германии.

Муссолини поинтересовался, насколько резок былЧерчилль, высказав уверенность в том, что в целомв Англии отношение к его личности, конечно, отрица-тельное.

Маугери не ответил прямо на поставленный во-прос, отделавшись общими словами о «бесцветныхгерманских комментариях» и «тенденциозной англий-ской пропаганде», которая советовала итальянцам вы-гнать немцев из страны, если, конечно, они хотят по-четного мира. После этого он предложил Муссолиниподняться на палубу, поскольку скоро надо будет вы-саживаться на берег. Полито вернулся на «Персефо-ну» из рекогносцировки по острову, где он отдал распо-ряжение подготовить дом в деревне Санта-Мария дляпринятия «высокопоставленного лица».

Муссолини подошел к поручням, глубоко надвинувшляпу на глаза – как он привык всегда носить. Он оки-

нул взглядом остров и спросил, какой дом его. Ему по-казали стоящий в отдалении, серый, унылый трехэтаж-ный дом с зелеными ставнями. Он находился на бере-гу небольшого залива, зажатый между двумя скалами.Перед ним на берегу лежало несколько парусных ло-док. Когда кто-то начал было описывать ему дом, он сраздражением произнес: «Я понимаю. Это тот малень-кий домик с зелеными ставнями, перед которым лод-ки».

Ему не сказали, что этот дом был также тюрьмой РасИмеру, патриота Абиссинии.

Муссолини был явно подавлен, и перед тем, как спу-ститься в лодку, он удостоверился, что его лицо хоро-шо прикрыто шляпой. «Я не хочу ехать, – воскликнулон с внезапным отчаянием и злобой в голосе, отвер-нувшись и схватившись за поручень. – Я не хочу, чтобывсе знали, что произошло». Но злость утихла столь жебыстро, как и появилась, и он сдержанно попрощалсяс адмиралом Маугери. «Пожалуйста, проходите, я жесказал Вам», – сказал он так громко, что стоявший по-близости матрос подумал, что эти слова относятся кнему.

Печально улыбнувшись, он отсалютовал на римскийманер. В сопровождении группы карабинеров Муссо-лини занял место в катере. Катер отвалил от корабля,его моряки за всю дорогу не проронили ни слова.

Было десять часов, когда Муссолини высадился на

берег Понцы в Санта-Марии. Перед тем как отправить-ся к дому, он огляделся вокруг и постоял еще некото-рое время лицом к морю.

«Я устал, – внезапно сказал он, – и хочу прилечь от-дохнуть».

Спальня была чисто убрана, ее строгие больничныестены и дешевый рукомойник наводили на мысль о тю-ремной камере. Вся обстановка состояла из железнойкровати, грязного деревянного стола из винной лав-ки, поверхность которого была немилосердно изреза-на ножами, и кресла с расползающейся обивкой. Привзгляде на эту пустую, лишенную всяких удобств ком-нату Муссолини вновь охватили внезапная злость и от-чаяние, которые он уже пережил на «Персефоне». «Сменя хватит», – сказал он, сжав кулаки, и повернулсяк окну, затем сел в кресло и закрыл лицо руками.

Старший сержант Марини из местных карабинеров,стоявший до того на пороге и наблюдавший всю сце-ну с замешательством, вошел в комнату, отдал рим-ский салют и застыл по стойке смирно. Он хотел бы-ло что-то сказать, но слова застревали у него в гор-ле. Он выглядел таким взволнованным и растерянным,что настроение Муссолини постепенно начало менять-ся. Он встал и, взяв сержанта за плечи, с чувством ска-зал: «Мужайся! Я знаю, что ты сейчас чувствуешь».

«Мы не знали, что Вы прибудете на Понцу, Вашепревосходительство. Мне сказали об этом всего лишь

полчаса назад».«Не беспокойся».«Раньше я так хотел встретиться и поговорить с ва-

ми».«Ну, а теперь, когда Вы меня увидели, это уже не

важно».Сержант вышел из комнаты за матрасом и просты-

нями. Вернулся он с женой одного из своих подчинен-ных, которая принесла тарелку супа, яйца и груши.Муссолини в это время лежал на кровати, положив подголову вместо подушки пиджак. Он выглядел сильноуставшим. Однако поев, он почувствовал себя лучше ис прежним воодушевлением поговорил с несколькимирыбаками, пришедшими навестить его. Они принеслиему подарок – несколько омаров.

Следующий день, 29 июля, был днем его рождения.Он сидел у окна, одетый в свой мешковатый синий ко-стюм, когда к нему в комнату вошел сержант Марини,принесший с собой четыре груши.

«Старший сержант, вы очень добры, – сказал он по-лушутливо. – Надеюсь, что это не скажется на снабже-нии населения фруктами?»

«Нет, нет».«Отлично. Тогда я растяну их на два дня».Тем утром к нему пришло еще несколько рыбаков

и карабинеров, чтобы поздравить с днем рождения, аднем офицер принес ему телеграмму.

«Дуче.Моя жена и я шлем Вам наши самые лучшие и

дружеские пожелания в этот день. Обстоятельстване позволяют приехать мне в Рим, как япланировал – чтобы вручить Вам бюст ФридрихаВеликого и передать свои поздравления. Однакочувства полной солидарности и братской дружбы,которые я выражаю сегодня, становятся отэтого еще искреннее. Ваш труд на постугосударственного деятеля останется в историиобоих наших народов, приговоренных судьбойидти одной общей дорогой. Я хотел бы сказатьВам, что всеми мыслями мы постоянно сВами. Хочу поблагодарить Вас за то сердечноегостеприимство, которое Вы оказывали мне ранее,и еще раз заверяю в своей незыблемой верности.Ваш, Геринг. »

Это было единственное письмо, полученное им сматерика.

Гитлер, как говорил Макензен Альфиери, «пришел вярость от поведения короля и Бадольо, и оказавшисьне в состоянии выяснить, где находится Муссолини».Желая определить его местонахождение, он приказалсвоему послу в Риме добиться встречи с королем. Од-нако Бадольо заявил, что он, к сожалению, «не можетсогласиться на этот визит, исходя из интересов само-го Его Превосходительства Муссолини». Тем не менееон был готов «переслать любые письма, которые мо-

гут иметься у его Превосходительства посла, и пере-дать ответ». Тогда Гитлер решил послать Муссолинипрекрасно переплетенное полное собрание сочиненийНицше.

Однако Муссолини не получил этих книг и во времяпребывания на Понце коротал время, переводя на не-мецкий «Odi Barbare» Кардуччи или читая «Жизнь Хри-ста» Джузеппе Риччотти, которую он впоследствии от-дал местному священнику, щедро снабдив ее коммен-тариями на полях. Из них ясно видно, с каким насла-ждением дуче отыскивал «удивительные аналогии»между судьбой Христа и своей собственной жизнью.Он начал писать примечания к книге еще до ареста, ииз его заметок, сделанных в Понце разноцветными ка-рандашами, становится ясным, что для него самымиважными стали теперь страницы, посвященные преда-тельству и аресту Христа. Увидев его однажды за чте-нием этой книги, Марини упомянул о некоторых парал-лелях в истории предательства основателя христиан-ства и основателя фашизма.

«Вы не должны сравнивать Его со мной», – сказалМуссолини, который не мог, однако, скрыть своего удо-вольствия.

Ему также приятно было осознавать, что Понца бы-ла домом и для других узников. «Уже со времен антич-ности, – писал он впоследствии, – сюда ссылались из-вестные люди – мать Нерона Агриппина, дочь Августа

Юлия, а в завершение всего – святая Флавия Доми-цилла, а в 538 году н. э. папа св. Сильвестр Мученик».Однако подобное самосозерцание на таком историче-ском фоне было всего лишь слабым утешением в су-ровом единообразии проходивших дней.

Каждое утро он просыпался в половине восьмого,выпивал стакан молока и съедал по яйцу на завтрак.На обед он съедал еще одно яйцо, несколько помидо-ров, кусок хлеба и немного фруктов. Перед тем как пой-ти спать, выпивал стакан молока. На покой он отпра-влялся рано, как только темнело. Часами он просижи-вал в одиночестве за чтением, либо что-то писал. По-рой он смотрел из окна на гавань и залив, раздумывая,по его собственному признанию, о презренном загово-ре, посредством которого от него избавились в наде-жде, что это приведет к капитуляции с передачей егово вражеские руки. Ему не разрешали читать газеты,к нему не допускали посетителей; поскольку ему вооб-ще ничего не дозволялось, он попросил Рашель пой-ти на мессу, которую он заказал местному священникув память о смерти Бруно. Единственными его «компа-ньонами» были карабинеры, из-за запрета вынужден-ные выслушивать его молча, что приводило их в за-мешательство; старший сержант Марини и приходскойсвященник Луиджи Мария Диес, который заметил впо-следствии, что изгнание сделало «из этого великогочеловека доброго христианина».

Он редко покидал дом. Когда на остров прибылидвое новых офицеров – подполковник Меоли и лейте-нант Элио ди Лоренцо со старшим сержантом Античидля усиления охраны, ему позволили пойти купаться;однажды в сопровождении трех карабинеров он отпра-вился посмотреть остатки древнеримских сооруженийна острове и гроты, в которых священники разводилиминог. Но он не хотел, чтобы жители деревни виделиего, поэтому большую часть времени он проводил до-ма.

Первого августа с материка приехал на моторнойлодке ловец омаров и привез Муссолини ящик фруктови два дорожных саквояжа, которые его близким былопозволено передать ему. За их вскрытием наблюдалсержант Марини. В саквояжах оказались среди проче-го три конверта, в одном было письмо от Рашель и фо-тография Бруно, во втором – десять тысяч лир. Тре-тье письмо было от Эдды, его он прочел залпом, но за-тем швырнул под кровать. «Вы хотите ответить на этиписьма?» – спросил Марини. «Нет, – произнес Муссо-лини. – Я не спешу».

Большое удовольствие доставила ему присланнаяодежда – дуче немедленно переоделся в чистую бе-лую рубашку. Однако он тут же скинул ее и, натянувкепи, подошел к окну. Постояв там немного, он вновьнадел рубашку. Он скучал и был расстроен. У него вкомнате сломался кран, и одного этого было достаточ-

но для того, чтобы привести его в отчаяние. «Скажитемне, старший сержант; – спросил он раздраженно Ма-рини, – почему в этом кране никогда нет воды? Могувам с уверенностью сказать, что я потратил кучу денегна то, чтобы в Понце проложили водопровод».

– Ваше Превосходительство, Вы действительно по-тратили на это кучу денег, но ключевая вода попреж-нему бежит в море.

– Вы говорите правду, старший сержант?– Да, Ваше Превосходительство.– Ох уж эти префекты!Так был найден новый предмет для обсуждения.Прошла неделя. Жизнь текла уныло и безрадостно.

Дуче заболел. Послали в Понцу за местным докторомСильверио Мартинелли.

«Я знаю о ваших недугах, – заявил, не осматриваяего, Мартинелли. – Я принес Вам лекарства, но боль-ше я ничего сделать не смогу. Вас надо оперировать».

«Всем итальянцам известно, чем я страдаю, – созлостью проговорил Муссолини. – Давайте лекар-ство». Однако получив его, он заявил, что этого недо-статочно, и потребовал двойную дозу. Даже теперь онне упустил возможности лишний раз поговорить и на-чал долго и нудно рассказывать доктору свою историюболезни. «И вот Вы здесь, – закончил он, нискольконе стесняясь, в конце своего монолога, – и лицезреетефизические страдания дуче!»

Через шесть дней, вечером, на холмах позади гава-ни Муссолини увидел непонятный свет. Понаблюдавнекоторое время, он заснул, однако на рассвете еговнезапно грубо растолкали, сообщив, что его неме-дленно переводят с этого острова.

«Я собрал все свои вещи, – писал он год спустя, –и, сопровождаемый вооруженной охраной, вышел наберег, где нас ждала какая-то лодка. Вдалеке на рей-де виднелся контур военного корабля». Его достави-ли на борт «Пантеры», судна, ранее принадлежавше-го французскому ВМФ, где он опять увидел адмиралаМаугери.

Маугери нашел его посвежевшим. «Он немного по-правился, цвет лица изменился, он не такой вялый…Все тот же костюм, все та же шляпа».

– И куда же мы направимся на этот раз, Маугери? –спросил его дуче необычайно бодрым тоном.

– На остров Маддалена.– Еще более неприступный.Эта мысль, казалось, доставляла ему удовольствие.Во время длительной беседы, которая состоялась

между ними в капитанской каюте, адмирал почувство-вал, как росло в нем раздражение от того, что теперьМуссолини, похоже, начинал воспринимать себя как«третьестепенный, отнюдь не главный персонаж вели-кой трагедии нашей нации». Муссолини по-прежнемуизлагал свои мысли, но Маугери казалось, что он гово-

рил не о себе, а к событиям, о которых упоминал, от-носился как посторонний.

Несмотря на свою отстраненность, дуче, тем не ме-нее, явно боялся услышать о том, что произошло в ми-ре за те десять дней, пока он находился в изоляции.Один из морских офицеров на борту уже здесь расска-зал ему, что Бадольо распустил фашистскую партию.Теперь же он с явным интересом слушал об отъездеФариначчи в Германию и его выступлении там по мюн-хенскому радио, а также о смещении Чиано. «Теперьэтот жалкий тип, – произнес он мрачным тоном, – мо-жет хоть каждый день играть в гольф со своими деви-цами». Настоящую заинтересованность он обнаружил,когда Маугери сообщил ему, что они боялись попыткиего похищения германскими подразделениями особо-го назначения.

Это было бы самым большим унижением, котороемне пришлось бы перенести, – размышлял дуче, – Не-ужели кто-то действительно думает, что он поедет вГерманию и попытается вновь прийти к власти, но ужес помощью немцев? – спросил он, категорически от-вергнув саму возможность такого поступка.

Мысль о том, что он не был более исторической фи-гурой, неподвластной обстоятельствам, и осознаниетого, к чему мог привести рейд германского спецназа,наполнили его негодованием. Маугери показалось, чтооно было непритворным. Казалось, что дуче никогда

не думал раньше о возможности своего освобождениянемецкими военными, хотя будучи на Понце, он об-суждал с Марини возможность нападения со стороныбританцев.

К следующему утру корабль, шедший со скоростью22 узла при сильном западном ветре, одолел полови-ну пути до Маддалены. К этому времени Муссолинивновь обрел спокойствие. За ночь дважды били трево-гу – довольно низко пролетали самолеты противника,однако нападения не последовало, так что дуче уда-лось проспать несколько часов. Поэтому когда Мауге-ри зашел к нему, он нашел Муссолини отдохнувшим испокойным.

Море было бурное, волны перехлестывали черезпалубу, так что ветер доносил соленые брызги до мо-стика. Видимость была плохая. Прямо по курсу сквозьтуман виднелись горы Корсики. Сардиния казаласьпросто большим размытым пятном. «Пантера» напра-вилась прямо к берегу, опасно приблизившись к линиидосягаемости береговых батарей, что, однако, давалокапитану возможность сориентироваться. Однако ни-чего, кроме мыса Фигари, не было видно. Поэтому ко-рабль медленно шел в южном направлении, не при-ближаясь к минным полям, пока на горизонте не пока-залась Таволара и не стал виден проход к устью реки.Следуя за лодкой лоцмана, «Пантера» вошла в руслосо скоростью 4 узла. Теперь, когда все опасности оста-

лись позади, адмирал Маугери почувствовал себя спо-койно, однако вид Муссолини, стоявшего на палубе софицерами карабинеров, раздражал его. ПолковникуМеоли следовало бы избегать этого, подумал он, эки-паж мог устроить какую-нибудь демонстрацию. Одна-ко ничего не произошло, они только посматривали надуче, хотя особо не глазели и ни о чем не спрашивали.

В два часа к борту подвалил моторный катер с ад-миралом Бруно Бривонези на борту и Муссолини спу-стился в него. Он знал Бривонези и не любил его.Он отдал его под суд после случая, когда тот потерялтри корабля, не нанеся никаких повреждений атако-вавшим его британским крейсерам. Приговор, которыйвынес суд, был, по мнению Муссолини, слишком мя-гок, а его последующее назначение начальником воен-но-морской базы в Ла Маддалене – позором. И женатон был на англичанке, с отвращением отметил Муссо-лини.

На Маддалене раздражение Муссолини усилилось,потому что здесь ему еще раз напомнили об англича-нах. Его привезли в какой-то дом с большим садом ивидом на море. Вокруг возвышались сосны. Дом былхорошо меблирован и до последнего дня служил сто-ловой для офицеров судов второго класса. Муссоли-ни сообщили, что он принадлежал англичанину по фа-милии Вебер, в чьем стремлении к уединению дучеусмотрел какие-то зловещие мотивы. Почему из всех

мест, где этот Вебер мог поселиться, он выбрал «са-мый угрюмый и уединенный остров к северу от Сарди-нии? Секретные службы? Возможно».

Ныне Маддалена выглядела совсем заброшенной.Почти все гражданское население было эвакуированопосле ужасного налета, и Муссолини со своей почтипараноидальной подозрительностью назвал все слу-чившееся «весьма странным», так как враг «знал точ-ное месторасположение всех целей». На острове сей-час оставались лишь моряки, несколько рыбаков давооруженный отряд карабинеров, насчитывавший наэтот момент немногим больше ста человек.

Пустынность этого места мгновенно повлияла на на-строение Муссолини. Он вышел на террасу дома, от-куда сквозь плотный туман смог увидеть лишь корпу-са кораблей, затопленных в гавани, а чуть дальше –темные очертания Галлуских гор. Все окружающее ка-залось ему «опасным и враждебным». Он вернулся вдом, и Маугери заметил, как помрачнело его лицо. Кив-нув на прощание адмиралу, он вошел в свою комнатуи закрыл дверь.

На этом острове Муссолини прожил три недели. Этобыло нелегкое время. На Понце он жаловался на оди-ночество и то, что время тянется ужасно медленно;здесь же дни стали казаться еще длиннее, а «одино-чество еще более суровым». Тот август был особенножарким, над морем не проносилось ни ветерка. «Каза-

лось, – писал впоследствии Муссолини, – все вокругплавилось». Ему вовсе не хотелось покидать прохлад-ную виллу; лишь изредка он предпринимал короткиепрогулки в сосновом лесу в сопровождении сержан-та-карабинера. Он снова был отрезан от всего мира ине получал оттуда ничего, за исключением подарка Ги-тлера – двадцатичетырехтомного собрания сочиненийНицше. Он начал читать с самого начала, и его ранниестихи показались дуче «очень красивыми». Он стал ве-сти дневник, занося в него «заметки философского, по-литического и литературного характера», но никто невидел его и впоследствии он так и не был найден 36 .Большую часть времени он проводил, мрачно наблю-дая с террасы за морем.

Однажды на остров приехал генерал Полито и Мус-солини спросил его об обещании Бадольо разрешитьему отправиться в Рокка-делле-Каминате. Решили, чтоэто опасно, сказал Полито; префект Форли побоялся,что не сможет обеспечить ему безопасность.

36 «Rensieri dei Maddalena e di Ponza», опубликованные в переводев «Salzburger Nachrichten», возможно, и являются этим дневником. За-писная книжка, содержащая «Rensieri», была передана в «SalzburgerNachrichten», по утверждению самой газеты, неким офицером СС за не-сколько дней до капитуляции. Полковник Скорцени говорил мне, что ко-гда Муссолини пригласил его в гости летом 1944 г., он попросил егопривезти с собой из Германии дневник, конфискованный немцами по-сле Гран-Сассо. Скорцени просил Auswartige Amt позволить ему забратьдневник после того, как будут сделаны фотокопии. Он считает, что однаиз этих копий могла быть продана «Salzburger Nachrichten».

– Чепуха, – сказал Муссолини сердито.– Нет, – возразил Полито. – Фашисты словно исчез-

ли. Повсюду происходят выступления против них и Васлично. В Милане подверглось нападению помещение«Il Popolo d ' ltalia». А в общественном туалете Анконыя видел Ваш бюст, валявшийся на полу.

– А как война?– Всем хочется ее закончить. Это слишком тяжелое

бремя для гражданского населения, особенно женщин,стариков и детей, да и для тех, кто сражается, тоже.Вот почему они все так настроены против Вас».

Но хотя итальянцы действительно желали скорей-шего окончания войны, Бадольо считал необходимымпродвигаться к заключению мирного договора с мак-симумом предосторожностей. Политика его оказаласьнеудачной. Хотя он неоднократно заявлял о том, чтоновое правительство сохранит верность союзникамИталии, немцы, тем не менее, открыто не доверялиему и продолжали перебрасывать войска через Брен-кер. В то же время союзникам, которым своим за-явлением он продемонстрировал решимость продол-жать борьбу, ничего не оставалось, как довести Ита-лию до полного поражения. Шестого июля на погранич-ной станции Тарвизио Амброзио и новый министр ино-странных дел Рафаэле Гварилья встретились с Риб-бентропом и Кейтелем, передав им формальный про-тест против становившейся реальностью оккупации

страны немцами. «Мы имеем право, – заявил Амбро-зио Кейтелю, – знать все о продвижении немецкихвойск». И это было уже не просто заявление. Пред-ставители обеих сторон знали, что ось Берлин-Рим-То-кио развалилась. Кессельринг был одним из тех нем-цев – и, возможно, единственным – кто все еще верил,что Бадольо сдержит свое слово. Здесь же, на встре-че, Риббентроп, окруженный мрачными охранникамииз СС, не скрывал своего недоверия и спросил Гва-рилья, как давно новое правительство ведет сепарат-ные переговоры о мире с союзниками. Гварилья, лука-во взглянув на Риббентропа, произнес с видом оскор-бленной невинности: «Но мы же ваши верные союзни-ки!»

Меньше чем через неделю генерал Кастельяно уженаправлялся в Лиссабон, чтобы проинформироватьпосла Великобритании, что итальянское правитель-ство готово капитулировать. Атмосфера в Риме бы-ла накалена. Дипломаты внимательно наблюдали другза другом и в Палаццо Киджи царила полная нераз-бериха – чиновники бегали из одного кабинета в дру-гой, стараясь узнать, что же происходит. «Из наших по-сольств мы получаем массу телеграмм, – говорил Аль-фиери, – все просят инструкций. Во всех кабинетах по-стоянно звонят телефоны». Однако над всем этим ви-тал страх перед жесткой реакцией Германии. Ожида-ли даже объявления войны. Генерал Кастельяно услы-

шал, как чиновники говорили друг другу, что скоро бу-дет «новая Варфоломеевская ночь».

После трехнедельных переговоров 3 сентября в во-енной палатке в Кассабиле около Сиракуз на Сицилиибыла подписана капитуляция. В тот же день Бадольоуверил немецкого посла в Риме, что Италия будет сра-жаться бок о бок «со своей союзницей Германией доконца»; происшедшее сохранялось в тайне до восьмичасов вечера 8 сентября, когда союзники высадилисьоколо Салерно. И только тогда о капитуляции былообъявлено Германии и всему миру.

О переговорах, положивших конец «Стальному пак-ту», Муссолини, конечно же, ничего не знал. Глядя наморе, такое ровное и неподвижное, что оно напомина-ло ему альпийское озеро, он мрачно ожидал новостей,с трудом перенося жару этих августовских дней. Вече-ром 26 августа он, как обычно, сидел на террасе вил-лы Вебера, когда над его домом пролетел немецкийсамолет, причем настолько низко, что Муссолини уви-дел лицо пилота. Утром пришел офицер карабинерови сказал, что его переведут в другое место букваль-но на следующий день. Генерал Бассо, командовав-ший войсками на Сардинии, сказал, что Маддалена неможет быть более безопасным убежищем для содер-жания там персоны «столь высокого ранга». К остро-ву частенько подходили немецкие подводные лодки, иожидалось, что попытка по освобождению дуче может

быть предпринята в ближайшее время.Рано утром 28 августа Муссолини забрали с виллы

Вебера и сопроводили в гавань, где у причала вот уженесколько дней стоял гидросамолет Красного Креста.В сопровождении лейтенанта Файолы и старшего сер-жанта Античи он взошел на борт и через полтора ча-са полета самолет приводнился на озере Браччано. ВВинья ди Вале его встретил полицейский инспектор поимени Гуэли, который – с тех пор как Полито получилтравму в автокатастрофе – был назначен главным тю-ремщиком, и какой-то майор карабинеров. Его посади-ли в машину «скорой помощи», которая быстро напра-вилась в сторону Рима.

Глава шестая

НА ГРАН-САССО28 августа 1943 – 12 сентября 1943

О! Высочайшая тюрьма в мире.

1

Доехав до римской обходной дороги, санитарная ма-шина свернула налево к Фламиниевой дороге и черезжелезный мост над Тибром направилась в сторону Са-бинской дороги. У Риети эта дорога круто сворачиваетнаправо и пересекает долину, отделяющую Сабинскиегоры от Абруццы, и во время подъема по дороге Акви-лы на Гран-Сассо д'Италиа сидящий в санитарной ма-шине Муссолини с облегчением понял, что его везут втот район Италии, который он любит.

«Невозможно забыть резкие очертания этой горы,возвышающейся более чем на 3000 метров в самомцентре Италии, – писал он в своей „Storia di un anno“.Люди и атмосфера в Абруцце обладают какой-то неподдающейся определению аурой, покоряющей серд-це… В начале сентября многочисленные стада овец,которые весной поднялись сюда из долины и паслись

на плато, теперь готовились в обратный путь. Иногдапоявлялись пастухи на лошадях и вскоре исчезали загребнем горы, вырисовываясь на горизонте, подобноперсонажам из прежних веков».

Извилистая дорога по Гран Сассо в 15 милях надАквилой упирается в конечную станцию фуникуле pa,поднимающегося еще на 3000 футов до плато, извест-ного под названием Кампо Императоре. Это плато,растянувшееся на 10 миль на высоте 2000 метров надуровнем моря, находится у подножья возвышающего-ся над ним Монте Корно – самого высокого пика Апен-нин. В уединенный отель на этом высоком плато и вез-ли Муссолини.

О том, что в этот отель, известный под названи-ем Альберго-Рифуджио (отель «Приют»), скоро долж-на прибыть важная персона, здесь стало известно занесколько дней до события.

Приезд туда 28 августа рядового Франческо Гревет-то, о котором было известно, что он состоял на службеу дуче до его ареста, оставлял мало сомнений относи-тельно того, кто именно должен был прибыть. Посколь-ку отель все еще был заполнен, для приема Муссоли-ни приготовили гостиницу Виллетта у подножия фуни-кулера, в которой он мог бы находиться, пока Альбер-го-Рифуджио освободят от тех, кто его занимал.

Флавия Юрато, управляющая отелем, спустиласьпо фуникулеру, чтобы руководить подготовкой к прие-

му Муссолини в Ла Виллетта, и находилась на дере-венской площади, когда подъехала санитарная маши-на Красного Креста. «Из нее появился грузный чело-век, – вспоминала она потом, – на нем был темный ко-стюм, пальто и черная шляпа – Муссолини. В нем ужене осталось ничего от откормленного, самоуверенногодиктатора. Он даже тревожно оглядывался вокруг, какбы опасаясь какой-то ловушки, вращая глазами, кото-рые выделялись на его изнуренном лице».

Послышался сигнал воздушной тревоги на дорогеиз Читтадукале. «Группы солдат в нижних рубашках скриками разбежались в разные стороны, – позже пи-сал сам Муссолини с нескрываемым презрением. – Ихпримеру последовали и гражданские. А также и офи-церы». Правда, некоторые из них обратили внимание,что и сам Муссолини поторопился добраться до без-опасной траншеи так же, как и все остальные.

Дни одиночества на Понца и Маддалена и ухудша-ющееся здоровье истощили жизненные силы как егодуха, так и тела. Тем, кто видел его теперь, он казалсяне только больным, но и побежденным. Его мужествоникогда прежде не подвергалось серьезным сомнени-ям, не сомневались в нем и сейчас, но в этот периоджизни он казался почти робким.

В своей комнате на третьем этаже гостиницы ЛаВиллетта Муссолини подолгу сидел, безучастно глядяна вершины гор. Ему впервые позволили слушать ра-

дио, но он, казалось, не слишком стремился восполь-зоваться этой привилегией. Охранникам Файоле и Гу-эли он даже показался настолько подавленным, чтопосле каждого приема пищи они быстро уносили всеножи и даже вилки со стола, опасаясь, что он можетпопытаться покончить с собой.

В начале сентября его доставили на станцию фуни-кулера, чтобы проделать последний этап этого путеше-ствия. Он не хотел ехать, но при этом почти не оказы-вал никакого сопротивления.

«Надежен ли этот фуникулер? – нервно осведомил-ся он у начальника станции. А потом добавил поспеш-но, поправляя себя с оттенком прежней своей самоуве-ренности. – Дело не во мне, вы понимаете, ведь мояжизнь кончена. Речь идет о тех, кто меня сопровожда-ет».

Он утешался сознанием того, что фуникулер, как исам отель Альберго-Рифуджио, был построен «в эпохуфашизма».

«На какой высоте находится отель?» – спросил он.«2112 метров», – произнес кто-то.

«О! Высочайшая тюрьма в мире», – в его воскли-цании послышался знакомый оттенок гордости, и бы-ло что-то трогательное в этой по-детски бесхитростнойпростоте.

2

Если смотреть на Альберго-Рифуджио с высоты фу-никулера, он действительно похож на тюрьму. Его скуч-ные замкнутые стены и маленькие окна однозначнофункциональны. Но, как показалось Гуэли, Муссоли-ни остался доволен его видом, казалось, он находил вэтой унылой оголенности достойное обрамление тра-гедии своей ссылки. Чувство удовлетворения, однако,исчезло, как только он оказался в помещении. Его про-вели в апартаменты на втором этаже, с богатой мебе-лью и комнатой для его слуги Греветто. Он сразу жеопустился на колени в гостиной и свернул ковры.

«Если я заключенный, – сказал он группе карабине-ров и служащих отеля, которые, очевидно, были рас-положены относиться к нему с почтением, едва ли со-ответствовавшим избранной им для себя роли, – еслия заключенный, то и относитесь ко мне, как к заключен-ному. А если нет, я бы предпочел отправиться на Рок-ка-делле-Каминате».

К нему действительно относились скорее как кжильцу, чем к арестованному. Его день, говорила упра-вляющая отелем, – «проходил, как день любого мир-ного постояльца на отдыхе… Он настоял на том, чтобыпитаться в собственных комнатах – точнее, в гостиной.Из-за своей болезни он находился на строгой диете,

т. е. ел только простой рис, яйца, вареный лук, оченьмало мяса, немного молока и фрукты в изобилии, фак-тически он „лечился“ виноградом, так как ел около ше-сти фунтов винограда каждый день. После полудня онвсегда ходил на прогулку со старшим сержантом Анти-чи, а когда возвращался с прогулки, Гуэли приходил вгостиную, чтобы побеседовать с ним. Эти беседы с че-ловеком „такого ума“, – говорил Гуэли, – были „лучши-ми часами моей жизни“.

Он обедал в семь часов и после этого спускалсяв столовую отеля поиграть в карты с Античи, Гуэлии Файолой. До возвращения в свои апартаменты онимел возможность послушать радио. Он слушал ново-сти не только итальянских радиостанций, но и немец-ких и английских, и когда его имя упоминалось в вы-сказываниях иногда хвалебных, а чаще оскорбитель-ных, все присутствующие смотрели на него, пытаясьпонять, как он на это реагирует, но за его маской суро-вого бесстрастия невозможно было разглядеть ни удо-вольствия, ни боли.

Он выслушивая без явных эмоций новости о том,что он теперь называл «образцовая война», и которыедень ото дня делались все более угрожающими и тра-гичными. Он слушал сообщения о все более мощныхвоздушных налетах на итальянские города и ужасаю-щих количествах жертв; об отступлении армий; о бы-строй сдаче Сицилии; и сообщения о сотнях тысяч без-

домных и голодающих беженцев; о гибели урожая инехватке зерна, внезапном прекращении поставок угляиз Германии; о поражениях итальянских армий в Хор-ватии, Греции и Франции, о сдаче ими оружия немцамбез сопротивления; о капитуляции и прекращении во-енных действий; о растущем потоке немецких войск ссевера и неосмотрительном перелете короля и прави-тельства Бадольо из Рима в Паскару, а потом в Брин-дизи. И он выслушивал все это с одним и тем же вы-ражением холодного, бесстрастного безразличия. Какесли бы весь ход истории был уже предрешен, или со-бытия, не направляемые его рукой, не представлялидля него никакого интереса или смысла.

«Какой приговор вынесет мне история?» – однаждыспросил он Гуэли и для него это был единственноважный вопрос. Казалось, все остальное его вообщене интересует. Эта безразличная отчужденность ста-ла почти привычной. Он не проявлял никакого интере-са ко все более изощренным мерам безопасности наКампо Императоре, к вооруженным охранникам, при-ставленным теперь к его дверям, к пулеметам на тер-расе. «Он не казался ни огорченным, ни униженным, –отмечала управляющая, – лишь иногда, заметив, чтоза ним наблюдают, он придавал своему лицу нарочитозадумчивое выражение… Он не тратил время на чте-ние или письмо…» Его часто можно было видеть у ок-на, разглядывающим величественное Гран-Сассо в по-

левой бинокль или сидящим на низкой стенке двора,со взглядом, задумчиво устремленным вдаль, как наизвестной олеографии Наполеона на острове Св. Еле-ны.

Иногда он выходил из своего обычного состояния,проявляя доброту или сострадание, но в том, как онэто делал, всегда присутствовал какой-то оттенок де-монстративного покровительства. Не мог он преодо-леть и стремления сравнивать несчастья других сосвоими собственными. Когда, например, горничная Ли-за Мискорди, пожаловалась на боль в лодыжке, он не-медленно пошел искать мазь и бинты.

«Будь мужественной, детка, – утешал он ее. – Поду-май о том, что я страдаю уже восемнадцать лет».

В другой раз он услышал, как один из охранниковкарабинеров ссорился с пастухом, который пришел вотель купить бутылку вина. Карабинер сказал, что гра-жданским лицам вход в отель запрещен, но пастух от-казывался уходить. Муссолини велел охраннику впу-стить пастуха и повел его к столу. Пастух уселся, нис-колько не смутившись оттого, что неожиданно очутил-ся в обществе дуче.

Муссолини поинтересовался его мнением о том но-вом и полезном, что внес фашизм в овцеводческое де-ло.

Пастух не смог вспомнить ничего такого, о чем исообщил. А затем, наклонившись вперед через стол,

чтобы с небрежной доверительностью положить рукуна плечо Муссолини, и обращаясь к нему с привыч-ным для себя «ты», добавил: «Ты был не прав. С насты брал слишком большие налоги, а им ты позволялслишком много воровать».

Меняя тему, Муссолини спросил его о войне. Что оноб этом думает теперь, когда все кончилось так плохо?

«Слишком много воров вокруг», – произнес пастух,явно желая продемонстрировать собственную осведо-мленность. «Слишком многие толстели на хлебе, пре-жде чем он попадал в рот солдатам».

Наконец, допив свое вино, он встал, похлопал Мус-солини по плечу и затем пожал ему руку.

«Береги себя, Муссолини», – сказал он фамильярно.«И спасибо за вино».

Вместо того, чтобы рассердить Муссолини, как тогоопасались присутствовавшие при этой странной бесе-де, она привела его в веселое расположение духа. Втот же вечер, спустившись после ужина в столовую дляобычной игры в карты, он с видимым интересом осве-домился, когда выпадет первый снег. Здесь на высоко-горье снег иногда выпадает в начале октября, ответи-ли ему. «Будем надеяться, он появится скоро, – сказалон довольно. – Мне хотелось бы снова надеть лыжи».

Это настроение быстро исчезло. Примерно черезчас по радио передали полный перечень условий пе-ремирия, которое Бадольо подписал с союзниками.

Это была берлинская передача, повторявшая новости,прозвучавшие в сообщении алжирского радио.

«Официально объявлено, – услышал Муссолини, –что согласно одному из условий перемирия Муссолинидолжен быть передан союзникам».

В три часа ночи следующего дня рядовой Греветтовручил по просьбе Муссолини письмо лейтенанту Фай-оле.

«За те несколько дней, которые Вы были со мной, –читал Файола, – я понял, что Вы истинный друг. Высолдат и знаете лучше меня, что значит попасть в рукиврага. Я узнал из сообщения берлинского радио, чтоодним из условий перемирия является выдача меняангличанам. Я никогда не пойду на такое унижение ипрошу дать мне Ваш револьвер».

Файола вскочил с кровати и бросился в комнату Мус-солини, где нашел узника сидящим на кровати, «нелов-ко держащим лезвие „жиллетт“, как если бы он пытал-ся вскрыть вены на запястье».

По словам самого Муссолини, Файола, «убрав всеоставшиеся металлические и другие острые предме-ты» из комнаты, в том числе и лезвия, повторил то,что он обещал раньше: «Я попал в плен при Тобруке,когда был тяжело ранен. Я был свидетелем жестоко-го обращения англичан с итальянцами, и я никогда неотдам итальянца англичанам». После этого он разры-дался. Однако, как он признался позднее, его приво-

дил в отчаяние не только страх, что ему прикажут вы-дать Муссолини англичанам. Страшнее было то, чтонемцы вполне могли сделать это невозможным. Ин-струкции, данные ему на случай попытки освобожде-ния дуче немцами, были категоричны. «Немцы, – былоему приказано, – не должны взять Муссолини живым».

Глава седьмая

ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ ГРАН-САССО12 сентября 1943

Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не

покинет меня.

Днем 26 июля Отто Скорцени, молодой капитан изспецподразделения Фриденталь ваффен СС, сидел вотеле Эден в Берлине за чашечкой кофе со своим ста-рым другом из Вены. Его беспокоило неясное для негосамого смутное ощущение тревоги.

Он решил позвонить на службу и сразу же понял,что очень правильно сделал. Секретарь разыскивалего уже в течение двух часов; его срочно вызывали вставку фюрера. Самолет будет ждать его в пять часовна аэродроме Темпельхоф.

«Радль должен немедленно зайти в мою комнату, –сказал Скорцени, – упаковать обмундирование и бельеи ехать прямо на аэродром».

Оберштурмфюрер Карл Радль, его заместитель, кприезду Скорцени на аэродром был уже на месте. «Чтовсе это значит?» – спросил его Скорцени. Но и Радлюничего не было известно.

На взлетно-посадочной полосе появился «Юн-

керс-52», и спустя несколько минут Скорцени уже ле-тел над Берлином со стаканом бренди в руке. Черезтри часа «юнкере» приземлился на аэродроме, рас-положенном на берегу озера около Лотцена в Восточ-ной Пруссии. Его ждал «мерседес», который в сгущав-шихся сумерках повез его через лес. Автомобиль оста-новился перед заграждением, и у Скорцени провери-ли документы. Шлагбаум подняли, и автомобиль про-ехал по березовому лесу до следующего шлагбаума,где проверка документов повторилась. Машина сновадвинулась и въехала на участок, огороженный колючейпроволокой, на котором вдоль извилистых дорожек вбеспорядке располагались навесы и сараи, накрытыетравой и камуфляжными сетками.

Скорцени провели в деревянное строение, и он очу-тился в прихожей, всю обстановку которой составлялрасстеленный на полу ковер-букле. В комнате былоеще пятеро офицеров, и капитан из ваффен СС пред-ставил его каждому из них по очереди. Он нервничал,не слушал называемых имен, и когда капитан удалил-ся, закурил сигарету. Вскоре капитан вернулся и ска-зал: «Я проведу Вас к фюреру. Вы будете представле-ны и должны рассказать ему о своей военной карьере.Возможно, он задаст Вам несколько вопросов. Сюда,пожалуйста».

Скорцени потушил сигарету и, изредка вздрагиваяот волнения, последовал за остальными. Они минова-

ли еще одну большую приемную и вошли в комнату,где находился массивный стол, покрытый картами. Втом возбужденном состоянии, в котором он находился,отдельные детали воспринимались удивительно живо:картина Дюрера в серебряной раме, яркие занавескина окнах, ряд цветных карандашей, разложенных стро-го параллельно друг другу на письменном столе.

Дверь отворилась, и вошел фюрер. Офицеры щелк-нули каблуками. Фюрер приветствовал их, вскинув ру-ку, и медленно приблизился. Он был в белой рубашкеи черном галстуке, с железным крестом первой степе-ни на сером кителе. Офицеров представили ему одно-го за другим. Он задавал каждому вопрос и затем пе-реходил к следующему. Поговорив со Скорцени, кото-рый, будучи младшим из пяти присутствовавших, нахо-дился в этом ряду слева, он сделал шаг назад и вдругспросил: «Кто из вас знает Италию?»

Ответил только Скорцени. Он сказал, что два разапобывал в Неаполе.

«Что Вы думаете об Италии?»Офицеры колебались, подбирая выражения, в кото-

рых подобало отвечать на такой вопрос. На фоне неслишком уверенных высказываний об оси и фашизмеголос Скорцени прозвучал резко и твердо.

«Я австриец, мой фюрер», – произнес он многозна-чительно.

Гитлер смотрел на него, голоса присутствовавших

умолкли.«Остальные могут идти», – произнес он наконец.

«Прошу Вас остаться, капитан Скорцени».Когда они остались одни, фюрер начал говорить с

той оживленностью, переходящей в возбуждение, ко-торое всегда вызывали в нем звуки собственного голо-са.

«У меня есть для Вас очень важное задание, – началон. – Муссолини, мой друг и верный товарищ но ору-жию, вчера был предан своим королем и арестован. Яне могу подвести и не подведу величайшего сына Ита-лии в этот трудный для него момент. Для меня дуче –воплощение древнего величия Рима. При новом пра-вительстве Италия отречется от нас. Я останусь веренсвоему старому союзнику и дорогому другу. Его нужнонемедленно спасти».

Речь Гитлера казалась исполненной такой искрен-ней теплоты и неподдельного сочувствия, говорил по-том Скорцени, что он одновременно был смущен и рас-троган. И когда фюрер стал давать ему указания, егоречь и манера показались капитану столь убедитель-ными, что он ни на минуту не усомнился в успехе сво-ей миссии.

«Я все понял, мой фюрер, – отвечал он, приходя втакое же напряженное и возбужденное состояние, каки сам Гитлер. – Я сделаю все, что смогу».

На протяжении всей беседы Гитлер неотрывно смо-

трел ему в лицо. Выходя из комнаты, он обернулся вдверях, чтобы отдать честь, – Гитлер продолжал смо-треть на него. Он почувствовал головокружение и по-том еще долго не мог собраться с мыслями.

Не успел он оправиться от гипнотического воздей-ствия взгляда фюрера, как его позвали в другую ком-нату, чтобы обсудить подробности полученного зада-ния с генералом Штудентом и рейхсфюрером Гиммле-ром. Гиммлер находился в состоянии крайнего раздра-жения. Он был уверен, что измена правительства Ба-дольо – лишь дело времени. Представители Италииуже находились в Португалии, пытаясь начать перего-воры о сепаратном мире. Он быстро перечислил ита-льянцев, давая собственную оценку их благонадежно-сти. Когда Скорцени взял ручку, чтобы записать этиимена, большинство из которых ему никогда раньшеслышать не приходилось, Гиммлер набросился на не-го в бешенстве. «Вы спятили, как можно что-либо за-писывать! – кричал он. – Это совершенно секретно.Вы должны запомнить эти имена». Даже фельдмарша-лу Кессельрингу, главнокомандующему в Италии, каки немецкому послу, ничего не было известно о планефюрера.

Позже Гиммлер снова гневно обрушился на него, те-перь по поводу курения. «Эти вечные сигареты! – ска-зал он, глядя на Скорцени сквозь толстые стекла сво-их очков без оправы. – Можете вы что-то делать без

сигареты во рту? Я вижу, вы совсем не тот человек, ко-торый нам нужен для этого дела».

Генерал Штудент был более дружелюбен. Послеухода Гиммлера они еще раз обсудили план действий.Предполагалось, что в восемь часов утра следующегодня Скорцени отправится самолетом в Рим в качествепомощника Штудента. Одновременно пятьдесят чело-век из подразделения Скорцени должны лететь из Бер-лина на юг Франции, а затем в Рим, чтобы присоеди-ниться к первой парашютно-десантной дивизии, кото-рая тоже должна быть отправлена в Италию.

Время близилось к полуночи. Следующие несколькочасов Скорцени провел, составляя списки оборудова-ния, взрывчатых материалов и оружия, радиоаппара-туры, лекарств и штатской одежды – сюда попала да-же сутана священника и черная краска для волос; от-бирая офицеров, которых предполагал взять с собой;заказывая переговоры с Берлином; составляя сообще-ния для передачи по телетайпу. Потом он попыталсязаснуть, но не смог. В шесть часов он поднялся и на-писал завещание.

В тот вечер, облаченный в форму офицера па-рашютного-десантного корпуса, он обедал на виллефельдмаршала Кессельринга во Фраскати. Речь ве-лась, главным образом, об аресте дуче. Один из офи-церов сообщил, что интересовался у одного из высоко-поставленных итальянских военных о том, известно ли

ему местонахождение дуче, но итальянец ответил, чтонет, и другие генералы также ничего об этом не знают.

«Мне кажется, такого не может быть», – сказал Скор-цени, надеясь спровоцировать кого-нибудь из присут-ствующих офицеров выдать тайну.

«Я вполне этому верю, – быстро сказал Кессельринг,раздраженный тем, что это могло задеть кого-либо изофицеров. – У меня нет никаких оснований сомневать-ся в слове чести итальянского офицера, и вам следо-вало бы считать так же, капитан».

Кессельринг и сам спрашивал принца Умберто отом, где находится дуче. Умберто ответил, что не име-ет об этом представления. Муссолини исчез.

Ходили, конечно, разные слухи, с которыми Скорце-ни скоро познакомился. Многие полагали, что дуче пе-ренес удар и тщательно охранялся в одном из санато-риев на севере. Говорили, что он покончил жизнь само-убийством, сбежал, чтобы сражаться на фронте с бри-гадами чернорубашечников. Даже то, что его перевез-ли в Испанию. Одни слухи противоречили другим, и ка-кое-то время Скорцени не мог докопаться до правды истал сомневаться, что когда-нибудь вообще удастся еевыведать. В Берлине опрашивали астрологов, а в Ри-ме агенты Amt VI службы безопасности получили ука-зание сделать все возможное, чтобы найти дуче. В ка-кой-то момент появилась надежда, когда офицер ка-рабинеров рассказал полицейскому атташе в герман-

ском посольстве, что Муссолини увезли с виллы «Са-войя» в санитарной машине и что по крайней мере 25июля он находился в казармах карабинеров. Но теперьуже был на исходе август, и, насколько Скорцени могвыяснить, Муссолини там уже не было.

Наконец случайно, во время посещения одного изримских ресторанов, Скорцени напал на след. Один иззавсегдатаев, часто ездивший в командировки в Тер-рачину в проливе Гаэта, рассказал ему любопытнуюисторию. Горничная его приятеля в Террачине былалюбовницей карабинера, находившегося на островеПонца. Карабинер редко когда имел возможность съез-дить на материк и поэтому часто присылал ей письма.В одном из них упоминалось о присутствии на острове«очень важного заключенного». Позднее один из ита-льянских морских офицеров подтвердил, что этим за-ключенным действительно был Муссолини. Однако кэтому времени дуче уже увезли с острова. Через не-сколько дней Скорцени все же удалось узнать, где егопрячут. Немецкий офицер связи, находившийся в кон-такте с итальянским флотом на Сардинии, сообщило присутствии загадочного заключенного на островеМаддалена. Скорцени решил отправиться туда неме-дленно в сопровождении одного из офицеров, лейте-нанта Варгера, свободно говорившего по-итальянски.Варгеру было приказано постоянно посещать примор-ские таверны под видом немецкого солдата-пьяницы.

Всякий раз, услышав от кого-либо имя Муссолини, ондолжен был говорить, что дуче мертв. Всякому, кто воз-ражал против этого, следовало предлагать пари.

В один из вечеров торговец овощами, упомянувшийимя Муссолини, согласился на пари и, чтобы доказатьсвою правоту, повел Варгера к дому, находившемусярядом с виллой Вебера, и с довольным видом указална сгорбленную фигуру одиноко сидящего на террасечеловека. Убедить немецкое командование в том, чточеловеком, которого видел Варгер, действительно былМуссолини, удалось лишь тогда, когда Скорцени вто-рично побывал в ставке фюрера. Адмирал Канарис со-общил, что арестованный дуче находится на малень-ком острове около Эльбы, и уже были получены распо-ряжения высадить парашютный десант на этот остров,когда Скорцени убедил Гитлера в том, что место за-ключения находится на сотню миль южнее.

«Я Вам верю, капитан Скорцени, – сказал Гитлер,резко поднимаясь, чтобы пожать ему руку, когда он кон-чил говорить. – Вы правы. Я отменяю свой приказ овысадке десанта. У Вас есть план аналогичной опера-ции на Маддалене? Если да, расскажите нам о нем».

Скорцени изложил план, который был немедленнопринят.

«Вас ждет удача, Скорцени», – напутствовал его Ги-тлер, и еще раз Скорцени ощутил силу его гипнотиче-ского воздействия.

Не прошло и недели, как вся операция – включая ис-пользование целой флотилии военных судов, а такжеотряда добровольцев из бригады СС на Корсике, вклю-чая подразделение самого Скорцени – была сплани-рована во всех деталях. Проведение атаки планирова-лось на рассвете 27 августа. 26 августа утром, когданемецкие войска уже готовились к отплытию, Муссоли-ни был самолетом переправлен на материк, и его по-иски возобновились. Но узнать, где его прячут, теперьоказалось уже не столь сложно.

Было установлено, что гидросамолет Красного Кре-ста приземлился на Лаго-ди-Баччиано, а несколькимиднями позже Скорцени вручили предназначавшеесядля министерства внутренних дел шифрованное сооб-щение, в котором говорилось, что «осуществление мербезопасности вокруг Гран-Сассо завершено». Сообще-ние было подписано «Гуэли».

Подготовка экспедиции началась заново. Проводи-лись аэросъемки, а чтобы проверить правильностьпредставленных разведкой сведений об отеле на Гран-Сассо, Скорцени направил туда для проверки офице-ра немецкой медицинской службы, который якобы дол-жен был выяснить возможность использования этогоотеля в качестве малярийного госпиталя. Врач, не по-дозревая об истинной цели своей поездки, без затруд-нений добрался до Аквилы, однако в долине у под-ножья Альберго-Рифуджио дорога оказалась перекры-

той, а станция канатной дороги охранялась отрядомкарабинеров. Он уговорил их позволить ему связать-ся с отелем по телефону. Из разговора с офицером онузнал, что в настоящее время Кампо Императоре явля-ется военной базой, закрытой для всех посещений, аотель освобожден от постояльцев и подготовлен дляразмещения двухсот солдат.

Врач заметил в долине машину радиосвязи и интен-сивное движение по канатной дороге. По предположе-ниям нескольких итальянцев, с которыми он позднееразговаривал, все это было связано с пребыванием вотеле арестованного Муссолини. Он сам считал, чтоэто всего лишь слухи, ни в коей мере не соответству-ющие действительности.

Если не поторопиться с осуществлением наших пла-нов, думал Скорцени, умозаключения врача будут вскором времени соответствовать реальности. Со вре-мени объявления перемирия опасность, что дуче сно-ва могут куда-то увезти, усугублялась еще и тем, чтоего могут выдать союзникам, и тогда он навсегда поте-рян для немцев.

Скорцени видел три возможных варианта: назем-ная атака, высадка с парашютами или на планере.Наземную атаку исключили, поскольку она требовалапривлечения слишком значительных сил. Идея пара-шютного нападения также была отвергнута: это былоопасно ввиду разреженности воздуха на столь боль-

шой высоте, с другой стороны, трудно было рассчи-тывать на точное приземление всех парашютистов нанебольшое плато. Единственно приемлемой предста-влялась высадка посредством планера. Но и этот спо-соб был опасен, поскольку в качестве посадочной пло-щадки можно было использовать лишь единственнуютреугольную площадку, находившуюся прямо за оте-лем. Более того, командующий парашютным подраз-делением и его старший офицер – оба считали, что вы-садка на такой малой и неподготовленной площадкеприведет к потере более трех четвертей атакующих, анемногих уцелевших будет недостаточно для заверше-ния операции. Однако предложить какой-то иной планони не могли, и в конце концов им пришлось согласить-ся с тем, что будут использованы планеры. ГенералШтудент решил, что в Рим следует доставить двена-дцать планеров с юга Франции и когда отряд Скорценивысадится на них, нижняя станция фуникулера должнабыть одновременно захвачена батальоном парашюти-стов. Операция была назначена на рассвете 6 сентя-бря.

Обсуждая со Скорцени детали операции, его заме-ститель Карл Радль сказал, что есть способ усилитьэффект неожиданности, столь важный для успешнойреализации их плана. Он предлагал взять с собой од-ного из итальянских офицеров, присутствие котороговведет в заблуждение карабинеров и поможет воспре-

пятствовать выполнению ими приказов по ликвидацииМуссолини. На эту роль был предложен генерал Соле-ти. Генерал Штудент сказал ему, что Гитлер лично по-требовал включить его в число участников этой опера-ции, чтобы избежать ненужного кровопролития. Гене-рал Солети сразу же принял приглашение, которое, помнению Скорцени, ему очень льстило.

Срок проведения операции пришлось переноситьиз-за несвоевременной доставки планеров, В концеконцов она была назначена на два часа дня в вос-кресенье 12 сентября. В час дня планеры с отрядомСкорцени кружили над аэродромом Пратика ди Маре,медленно набирая высоту. Погода стояла прекрасная.Стаи белых облаков неподвижно застыли в воздухе навысоте примерно десяти тысяч футов, и прорезавшиеих планеры оказались в потоке солнечного света. Вну-три планеров было невыносимо жарко. Сидевший заспиной Скорцени капрал почувствовал себя плохо, на-ходящийся за ним генерал Солети, примостившийсяна узком настиле в центре хрупкого, обшитого брезен-том корпуса планера, выглядел взволнованным и ед-ва ли не больным. За несколько минут до двух часовСкорцени, глядя через проделанное в брезенте отвер-стие, увидел за краем висящего под планером облакакрышу отеля.

«Надеть шлемы, – крикнул он, – спустить буксирныетросы!»

Планеры падали на землю в неожиданно наступив-шей тишине. Пилот и Скорцени могли разглядеть тре-угольное пространство за Альберго-Рифуджио, но помере того, как оно приближалось, они увидели не ров-ную площадку, на которую рассчитывали, а очень кру-той склон горы. Приземляться здесь было невозмож-но. Им придется, разбивая планеры, садиться на не-ровной площади перед отелем.

Услышав гул моторов, Муссолини, сидевший скре-стив руки у открытого окна своей гостиной, посмотрелна плавающие в небе облака и увидел планеры, сколь-зящие вниз прямо над холмом, находящимся перед са-мым отелем. Когда ближайший планер опустился наземлю при звуках рвущегося брезента и ломающегосядерева, он увидел, как из разбитого фюзеляжа выва-лилось несколько человек, вскочивших и бросившихсязатем к нему. Сначала, хотя они и находились менеечем в тридцати ярдах от входа в отель, он не мог раз-глядеть, кто они такие; но потом понял, что один из них– итальянский офицер, кричащий изо всех сил оторо-певшим карабинерам: «Не стрелять! Не стрелять!»

«Не стрелять! – крикнул сам Муссолини в открытоеокно. – Там итальянский офицер. Все в порядке!»

«Ваше превосходительство! Ваше превосходитель-ство!» Лейтенант Файола, задыхаясь и крича, взбегалпо лестнице, направляясь в комнату Муссолини. «Ва-ше превосходительство! Немцы!»

Он влетел в комнату и, увидев выглядывающего изокна пленника, истерически выкрикнул: «Закройте ок-но и не двигайтесь».

Внизу Скорцени пробежал участок пересеченнойместности перед отелем и влетел в первую же увиден-ную им открытую дверь. Выбив стул из-под радиста, онразнес вдребезги аппарат и огляделся в поисках входа,ведущего в отель. Но его здесь не оказалось. Он выбе-жал из комнаты и пустился бежать вдоль здания. До-стигнув террасы, которая находилась на высоте при-мерно девяти футов над землей, он прыгнул на спи-ну одного из своих людей, взобрался на террасу и тре-вожно осмотрел уходящую вверх неровную стену зда-ния с рядами маленьких квадратных окон. В одном изокон второго этажа он увидел лицо смотрящего на негосверху Муссолини.

«Отойдите от окна», – крикнул он и побежал в сто-рону вестибюля отеля. «Тут все смешалось. Никто ине думал отдавать какие-либо приказы», – вспоминалодин из служащих отеля позже. Здание заполнили ка-рабинеры, бросившие свой пост у пулеметов при пер-вом появлении немецких штурмовиков и искавшие вотеле укрытия. По дороге многие из них бросали своиружья и гранаты. Неизвестно зачем выкрикивая «Ру-ки вверх!», люди Скорцени прокладывали себе путь вздание, сам же он, раздвигая прикладом карабинеров,пробрался к лестнице и поднялся на второй этаж, пе-

рескакивая через три ступени разом. Здесь он свернулпо коридору налево и распахнул дверь, которая, по егопредположению, вела в нужную комнату.

Лицом к нему в центре комнаты стоял Муссолини.С ним были лейтенант Файола и другой итальянскийофицер, молодой унтерштурмфюрер вывел обоих вкоридор. Внизу за окном другие планеры уже спусти-лись на скалу, и остальные эсэсовцы пробирались похолмам к отелю. До сих пор не было сделано ни еди-ного выстрела.

Скорцени выглянул в коридор и приказал вызватьстаршего из итальянских офицеров. Появился полков-ник, которому было предложено отдать приказ о капи-туляции. Он попросил время для того, чтобы обдуматьэто требование, и Скорцени дал ему одну минуту. Непрошло и этого времени, как он вернулся с бокаломкрасного вина. Вежливо склонившись, он протянул егоСкорцени и торжественно произнес: «За победителя».

Внеся некоторую определенность в сложившуюсяситуацию, Скорцени повернулся, чтобы представитьсяМуссолини.

«Дуче! – провозгласил он, стоя по стойке смирно. –Фюрер прислал меня! Вы свободны». Муссолини заме-тил, что он сильно вспотел и «казался глубоко взвол-нованным».

Дуче протянул руки и на секунду прижал Скорценик груди.

«Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не покинет ме-ня», – сказал он.

Его голос звучал чисто, но Скорцени был пораженего видом. Он был одет в поношенный, плохо сидев-ший на нем костюм и выглядел очень больным. Он былнебрит и казался постаревшим на много лет по сравне-нию с тем, каким Скорцени в последний раз видел его,гордо стоявшего на балконе Палаццо Венеция. Гля-дя на его плохо остриженные волосы, австриец вспо-мнил, какой привлекательной и величественной каза-лась эта голова раньше. Только большие темные глазавыдавали человека сильного и властного. Генерал Со-лети потом говорил, что он выглядел изможденным иказалось, что единственным его желанием было вер-нуться домой в Рокка-делле-Каминате.

Однако в данный момент Скорцени важнее всегобыло просто выбраться с ним отсюда. Предполагалосьлететь на «хейнкеле» с аэродрома Аквилы, которыйдолжны были захватить парашютисты, но радист немог соединиться с люфтваффе, чтобы вызвать «хейн-кель» из Рима. В качестве альтернативы предполага-лось использование более легкого самолета, которыймог бы приземлиться и взлететь в долине. Самолетэтот вылетел и приземлился, но при этом его шассиоказалось сильно повреждено и взлететь на нем былонельзя. На крайний случай планировалось посадить наплато легкий «шторх». Капитан Герлах, первоклассный

личный пилот генерала Штудента, сумел это сделать.Однако он очень сильно сомневался, что сможет сноваподнять его в воздух.

Не догадывающийся еще об этих опасениях Герла-ха, Муссолини вышел из помещения в тяжелых лыж-ных ботинках. Как всегда в присутствии немцев, он ка-зался преисполненным непреклонной решимости. До-менико Антонелли, накануне приступивший к исполне-нию обязанностей управляющего отелем, подумал, чтоон уже снова вошел в роль диктатора. «Он двигалсяболее решительно, говорил уверенно и выдвигал че-люсть вперед».

Он предложил Гуэли и Файоле лететь вместе с ним.Сначала оба согласились, однако, когда время отпра-вления подошло, Файола нерешительно спросил, мож-но ли ему поговорить с дуче.

«Говори же, – нетерпеливо сказал Муссолини. – Да-вай! Давай!»

«Дуче, – сказал Файола, заметно нервничая. – У ме-ня жена и ребенок. Если Вы не возражаете, я бы лучшеостался здесь».

«Очень хорошо, в таком случае оставайся».Антонелли отметил суровый тон его ответа.Перед отелем служащие стояли в ряд, как это рань-

ше делали слуги в имениях, прощаясь со знатным го-стем. Муссолини по очереди пожал каждому руку, про-износя по нескольку слов со снисходительностью дик-

татора, милостиво и одновременно высокомерно. Онис самого начала предполагали в нем эти качества, нопрежде он их не обнаруживал.

«Большое вам спасибо, – сказал он наконец имвсем. – Я никогда вас не забуду».

Он направился к самолету, а немецкие солдаты икарабинеры, стоя смирно, отдавали ему честь на фа-шистский манер и громко выкрикивали: «Дуче! Дуче!Дуче!»

«Подошел капитан, который должен был везти меняна своем самолете, – вспоминал Муссолини этот дра-матичный момент. – Очень молодой человек по имениГерлах, ас. Прежде чем войти в самолет, я повернул-ся, чтобы махнуть рукой моей охране. Все они, каза-лось, были ошеломлены. Многие искренне были рас-троганы. У некоторых даже были слезы на глазах».

Герлах был слишком встревожен, чтобы обращатьвнимание на происходящее. Ему лишь с огромным тру-дом удалось посадить самолет на такой короткой иплохо подготовленной полосе, – настаивал он, – и онне ручается, что удастся взлететь с пассажиром наборту. Услышав, что Скорцени тоже собирается лететь,Герлах пришел в ужас. Это совершенно невозможно,сказал он. Достаточно и одного пассажира, два – этоуже катастрофически много. Если самолет и взлетит,он не удержится на высоте. Однако Скорцени продол-жал стоять на своем. «Если бы катастрофа произо-

шла, – писал он потом, – мне бы оставался один вы-ход – пуля из моего собственного револьвера. АдольфГитлер никогда бы не простил такого исхода нашегопредприятия. Поскольку другого способа доставить ду-че целым и невредимым в Рим не было, лучше бы-ло разделить с ним эту опасность, даже если мое при-сутствие ее увеличивало. В случае неудачи всех наспостигла бы такая же судьба».

Муссолини позднее признавался, что разделял опа-сения Герлаха, но не стал говорить этого. Один из ка-рабинеров видел, как он согнулся, чтобы войти в ма-ленький самолет. Он казался старым и больным в зим-нем пальто, которое было ему велико, и черной широ-кополой фетровой шляпе, надвинутой на глаза; кара-бинер ощутил внезапную жалость к нему и восхищениеего мужеством. Скорцени заметил, что он слегка зако-лебался, прежде чем забраться на заднее сидение, ито, что он не стал протестовать, вызывало уважение.

Мотор самолета взревел в полную мощь, когда две-надцать человек, буксировавшие его, по команде Гер-лаха отошли в стороны и он с шумом понесся по неров-ному плато. Самолет набирал скорость, приближаяськ краю расчищенной полосы, но колеса не отрывалисьот земли. Край плато приближался, и, казалось, само-лет наверняка сорвется с откоса глубокого оврага, каквдруг он оторвался от земли. В следующее мгновениеон снова упал, и одно из его колес ударилось о скалу,

откидывая машину влево, и через край оврага вниз вдолину. Он падал сквозь разреженный воздух, в ушахМуссолини свистел ветер, а в это время Герлах пытал-ся остановить падение. «В тот момент я испытал чув-ство истинного ужаса», – признавался Муссолини че-рез год в беседе со швейцарским журналистом.

Карабинеры и эсэсовцы побежали вперед к высту-пу плато, следя за беспомощным падением машинына темные холмы долины. А потом, как будто по замы-слу пилота, осуществлявшего этот эффектный взлет,самолет вышел из пике и, взяв направление на юго-восток, полетел в сторону долины Авеццано на высотеменьше ста футов над землей.

Какое-то время в самолете стояло молчание. При-жатый к Скорцени Муссолини казался не столько напу-ганным, сколько печальным и обеспокоенным. Чтобыподбодрить его, Скорцени положил руку ему на плечо,и когда дуче обернулся, лицо его было еще бледнее,чем раньше. Но вскоре он заговорил, обращая вни-мание Скорцени на особенности сельского ландшаф-та внизу и рассказывая ему о событиях своей жизни,связанных с этими местами. На аэродроме Пратика диМаре пассажиры Герлаха перешли в «хейнкель», мо-торы которого работали с таким ревом, что голоса Мус-солини уже не было слышно. Он откинулся на сиденье,закрыв глаза, а потом, казалось, погрузился в сон.

Было уже темно, когда самолет приземлился в аэро-

порту Асперн в Вене. Муссолини вышел, выглядел онкрайне утомленным. Когда дуче приехал в отель «Кон-тиненталь», где для него был приготовлен номер, Ги-тлер позвонил, чтобы поздравить его с освобождени-ем, но он не был расположен к разговору. Он короткопоблагодарил фюрера. «Я устал, – сказал он. – Оченьустал. Мне нужно отдохнуть».

Однако явная забота Гитлера о его благополучии ивыражение фюрером радостного удовольствия подей-ствовали ободряюще, и когда спустя некоторое вре-мя Скорцени принес пижаму, в числе прочего приго-товленную для него группенфюрером Кермером, ше-фом СС в Вене, он отказался надеть ее очень весело.«Спать в одежде вредно для здоровья», – сказал они улыбнулся с выражением похотливости, которое на-вело Скорцени на мысль о «богатом жизненном опытедуче». «Я никогда ночью ничего не надеваю и совето-вал бы Вам делать то же самое».

Утром Муссолини выглядел явно посвежевшим. Онбыл уже побрит и принимал бесчисленных посетите-лей. На него сильно подействовали взволнованныепоздравления, угодливые изъявления уважения, под-черкнутый энтузиазм. Он уже не выражал желания уе-диниться в Рокка-делле-Каминате, а рассуждал о бу-дущем фашизма и необходимости превратить его в ре-спубликанскую партию.

«Я совершил одну большую ошибку, – сказал он, –

за которую мне пришлось расплачиваться. Я никогдане знал, что итальянский королевский дом был и оста-ется моим врагом. Мне следовало сделать Италию ре-спубликой уже после завершения абиссинской кампа-нии». И снова Скорцени видел перед собой человекарешительного и уверенного в будущем.

13 сентября днем он вылетел из Вены в Мюнхен,где в аэропорту его встретили Рашель и дети. Рашельбыла поражена его мертвенной бледностью. Но он по-дошел к ней, «заговорив в своей обычной оживленнойманере», и, когда она спросила, что он теперь соби-рается делать, дуче сразу же заговорил о своих пла-нах на будущее. «Я ни в коем случае не откажусь отсвоих намерений и сделаю все, что еще можно сде-лать для спасения итальянского народа», – сказал он.Он говорил очень быстро, как будто опасаясь, – поду-мала Рашель, что она его перебьет или станет возра-жать. Они вместе отправились из аэропорта на Кар-лплац, где для него был приготовлен номер. Апарта-менты оказались настолько роскошными, что он отка-зался спать в спальне и провел ночь в более скром-ной комнате, предназначавшейся для Рашели. Одна-ко принять ванну он все же согласился. Это было емунеобходимо, сказала Рашель. «Носки прилипли к егоногам».

Утром следующего дня его посетила Эдда. Это бы-ла трудная встреча, поскольку и Галеаццо тоже был

в Мюнхене. С помощью немцев и вопреки распоряже-ниям маршала Бадольо он уехал из Рима с Эддой идетьми 23 августа. Он пытался получить у немцев визув Испанию или Южную Америку, и после долгих ожи-даний визу выдали с тем условием, что он поедет че-рез Мюнхен. Но немцы, и в частности Риббентроп, чьянеприязнь перешла в ненависть, не желали выпуститьего из рук. Сам Чиано, казалось, не осознавал до кон-ца всей враждебности отношения к нему, и выехал вГерманию без лишних опасений. Филиппо Анфузо, егобывший личный секретарь, рассказал, как он предо-стерегал Чиано от поездки в Германию. Чиано был вотчаянии и плакал. «Муссолини великий человек, – го-ворил он. – Настоящий гений». Зять не сомневался,что он будет прощен. Но по приезде в Мюнхен воз-никли осложнения, воспрепятствовавшие дальнейшейпоездке. За ним и Эддой внимательно следило геста-по, и теперь их люди ждали в коридоре рядом с ком-натой Муссолини, пока между дуче и графиней Чианошел разговор.

Эдда просила отца принять Галеаццо. Он объяснитвсе свои поступки, сказала она. Но, под влиянием Ра-шель, Муссолини отказался встречаться с зятем. Позд-нее, однако, он уступил и пообещал принять его черезнесколько дней. Но отношения его супруги ничто не мо-гло изменить. «Я его ненавижу, – повторяла она с ро-манской страстностью и непоколебимостью. – Я убила

бы его».Прежде чем эта встреча состоялась, Муссолини от-

везли из Мюнхена в Восточную Пруссию для встречи сГитлером в его ставке. И здесь, в состоявшейся междуними беседе, судьба Чиано была решена навсегда.

Глава восьмая

ВСТРЕЧА В СТАВКЕ ФЮРЕРА15 сентября 1943

Я пришел получить указания.

Ю-52 приземлился на аэродроме ставки, залитомсолнечными лучами. К спустившемуся по трапу Муссо-лини Гитлер подошел со слезами на глазах. Они пожи-мали руки, молча глядя друг на друга. Довольно про-должительное время они стояли одни, держась за ру-ки, подобно Давиду и Ионафану в пустыне Зиф. Гитлербыл явно глубоко взволнован.

Однако атмосфера стала совсем иной, когда по-сле этой встречи они уединились. Амбиции Муссоли-ни, воскресшие было под влиянием восхвалений и ле-сти в Вене и Мюнхене, явно угасали. Гитлеру он пока-зался подавленным и апатичным. Как позднее говорилМуссолини, разговор начался с того, что Гитлер «вер-нул его к действительности», как это сделал в июле ко-роль.

Что дуче собирается делать теперь? – спрашивалГитлер. Когда Муссолини высказал предположение,что лучше всего было бы отойти от общественной жиз-ни, чтобы избежать гражданской войны в Италии, Ги-

тлер отрезал: «Глупости!» Это совершенно невозмож-но. Весь мир из этого сделает тот вывод, что дуче боль-ше не верит в победу Германии. Дуче следует пере-смотреть свое отношение к этому вопросу. Без возвра-щения к власти сильного фашистского правительствав Северной Италии неизвестно, что станет с итальян-ским народом. Немецкие армии будут вынуждены дей-ствовать беспощадно – в соответствии с законами во-енного времени, им придется отступать до реки По илидаже до Альп, оставляя за собой выжженную землю.«Только варварские методы могут теперь спасти Ита-лию», – решил Гитлер. Ему уже предлагали сформиро-вать фашистское правительство под руководством од-ного из итальянцев, которые выехали в Германию – Па-волини, Фариначчи, Ренато Риччи, Прециози или дажеВитторио Муссолини – но для фюрера эти люди былинеприемлемы. Создание «национального фашистско-го правительства», о котором было провозглашено погерманскому радио из Ростенбергского леса 9 сентя-бря, не могло быть сколько-нибудь устойчивым без ру-ководства дуче и рассматривалось лишь как времен-ная мера. Его существование не могло быть продолжи-тельным. Дуче должен вернуться, отдать под суд пре-дателей 25 июля и казнить их. Он должен позволитьГермании оккупировать северо-восточные провинцииИталии, Альто-Адидже, ВенециюДжулию и Трентино,что предотвратит вторжение через Югославию. Следу-

ет продемонстрировать миру солидарность стран Оси.Гитлер говорил почти целый час подряд, и Муссоли-ни чувствовал себя слишком усталым и слабым, чтобыпротивиться ему. Завершив свою речь, Гитлер обра-тился к недавно назначенному послу Германии, Ру-дольфу Рану, присутствовавшему при этом разговоре,и безапелляционно приказал ему принять участие вподготовке конституции новой республики. Муссолинивышел от фюрера ошеломленный. Графиня Чиано, ви-девшаяся с ним спустя несколько дней, говорила, чтоперед ней был человек, лишенный собственной воли.Гитлер, рассказывая об этом разговоре Геббельсу, нескрывал своего разочарования тем Муссолини, которо-го Скорцени привез из Италии. Этот человек стал ка-заться ему куда менее значительным, чем раньше.

Гитлер прежде всего разочарован тем, – думал Геб-бельс, – что Муссолини не обнаруживал достаточнойготовности затравить предателей 25 июля до смер-ти. «Без наказания предателей фашизма, – писал Геб-бельс, – невозможно возрождение фашизма». Но дуче,«слишком привязанный к своей семье», казалось, нехотел никого наказывать. Очевидно, что больше всехон винил в своей катастрофе короля, разумеется, ку-да больше, чем Чиано, которого больше всего ненави-дело немецкое руководство. В ответ на напоминаниеМуссолини о том, что Чиано все же муж его дочери, Ги-тлер немедленно отреагировал: «Это делает его пре-

дательство еще более тяжким. Я должен внести пол-ную ясность – снисходительность по отношению к пре-дателям скажется повсеместно, а не только в Италии».Германия не может этого позволить. Мир должен уви-деть пример заслуженной кары.

Как стало известно, Чиано была обещана встре-ча с Муссолини по его возвращении в Мюнхен. «Зна-чит, этот ядовитый гриб снова прорастает, теперь ужев новой фашистской партии», – с негодованием про-комментировал Геббельс. «Чиано намеревается пи-сать воспоминания. Фюрер справедливо предполагает,что подобные мемуары могут быть написаны только воскорбительном для нас тоне, иначе на них не будетспроса на международном рынке. Поэтому мы не мо-жем позволить Чиано выезд за пределы Германии. Оностанется под нашим контролем».

В другой части своего дневника Геббельс добавляет:«Дуче не сделал из катастрофы Италии тех выводов,которых ждал фюрер. Естественно, он был очень радвидеть фюрера и оказаться снова на свободе. Но фю-рер думал, что дуче начнет с того, что отомстит преда-телям. Однако он проявил очевидную слабость, не об-наружив таких стремлений. Он не революционер, какфюрер или Сталин. Он привязан к своим итальянцамнастолько, что это лишает его широты революционераи мятежника мирового масштаба».

Геббельс был доволен реакцией Гитлера. Можно

считать, – писал он, – что фюрер утратил все иллю-зии относительно личности дуче, хотя настоящего кон-фликта между ними и не произошло. Прежняя дружбафюрера с Муссолини вызывала у Геббельса ревность,сам он никогда Муссолини не любил и был явно дово-лен, когда успевшие уже перебежать в Германию фа-шисты предупреждали Гитлера о слабости дуче, о егофактическом отказе от антисемитизма. Геббельс при-знавал, что падение дуче нанесет сильный удар не-мецкой пропаганде, но быстро утешался при мысли отом, что никогда не разделял того восторга, которыйобнаруживал по отношению к дуче фюрер. Он пола-гал, что теперь и Гитлер разочаровался и, сидя отки-нувшись в кресле своего кабинета, он со злораднымудовольствием напевал: «Дуче! Дуче! Дуче!» «В концеконцов, – думал Геббельс, – он ведь всего лишь ита-льянец, и никуда ему от этого не деться».

И именно потому, что он был итальянцем, гово-рил потом Муссолини, он принял условия Гитлера.Как ни жестоки были эти условия, он считал, что от-казаться от них значило бы обречь Италию на ката-строфу. Кессельринг уже объявил прифронтовой зо-ной все области Италии позади линии германское обо-роны, на которые распространялось военное положе-ние, и все действия, препятствующие успешному ве-дению войны, включая проведение забастовок расце-нивались как уголовные преступления. Позднее Мус-

солини утверждал, что он решил оградить Италию отдальнейшего порабощения и не отдать власть в рукитех крайне прогермански настроенных фашистов, ко-торые перебежали после его ареста в Германию. По-этому он снова приехал к Гитлеру и сообщил, что ре-шил вернуться к активной политической жизни. «Я при-шел, – с горечью сказал он, – получить указания».

Гитлер, не принимая слабых возражений дуче, не-медленно эти указания ему дал. Дуче, разумеется, по-нимает, – говорил он, – что в обмен на реставрациюфашизма Германия вправе потребовать гарантий сво-ей «безопасности для предотвращения любых кризис-ных ситуаций в будущем». Для обеспечения такой без-опасности потребуется передача третьему рейху про-винции Больцано, а затем, после плебисцита под над-зором Германии, и районов Тренто и Беллуно. Эти рай-оны станут частью новой расширенной Австрии, кото-рая войдет в объединение протекторатов Великой Гер-мании, наряду с Чехословакией, Венгрией и Польшей.Со временем Италии, возможно, придется отдать Дал-мацию, Триест и Истрию. Поскольку Германия в на-стоящее время фактически в одиночку воюет за Ита-лию, следует также провести реорганизацию и в сфе-рах экономики и промышленности. Предприятия и про-мышленное оборудование должны быть эвакуированык северу от Альп, на фермы и фабрики Германии бу-дет направлена дополнительная рабочая сила из Ита-

лии, и т. д. А в ближайшее время следует отстранитьот должностей некоторых из фашистских деятелей и,разумеется, судить и казнить предателей 25 июля.

Как это было всегда, когда Гитлер говорил о планахна будущее, имевших целью изменение хода историии очертаний Европы, он приходил в состояние лихо-радочного возбуждения и, казалось, находил высшийсмысл в самом звучании собственных слов. Давно при-выкнув к этой манере, Муссолини слушал, не выражаяни несогласия, ни одобрения. Когда Гитлер закончилговорить, Муссолини задавал вопросы неуверенно, по-чти робея.

Он поинтересовался, не следует ли вступить в пере-говоры с Россией, чтобы таким образом нанести ударпо «блоку» союзников? – Нет, не следует. – А как спередачей Италии Корсики? – Можно обсуждать про-блему Туниса, в остальном Италия должна отказать-ся от притязаний к Франции. Не следует ли дать Поль-ше и Чехословакии такую же автономию, которую пре-доставляют другим странам европейского «блока»? –Нет. – Единственной уступкой, которую удалось полу-чить Муссолини, была свобода действий во внутрен-них делах Италии, но и эта свобода должна была тща-тельно дозироваться немцами.

Он потерпел поражение, и это было заметно дажепо его внешнему виду. Одежда висела на нем складка-ми, воротник болтался вокруг шеи. Провожавший его

Гитлер проникся сочувствием и уговорил обратитьсяк профессору Мореллу, в действительности едва лине шарлатану, специализировавшемуся одно время навенерических заболеваниях. Морелл делал Гитлеруежедневные инъекции и постоянно пичкал его лекар-ствами, содержащими наркотики, разведенные яды,анаболики и средства, стимулирующие половую актив-ность. Он осмотрел Муссолини и нашел его достаточноздоровым, отметив несколько пониженное давление,нервное истощение и слабый кишечник. «Да это едвали не у всех нас», – возмущался Геббельс. Гитлер, неудовлетворенный этим диагнозом, предложил Муссо-лини взять с собой в Италию другого немецкого врача– профессора Захариа.

Муссолини вернулся в Мюнхен 17 сентября. «Физи-чески он выглядит немного лучше, – писала в своемдневнике его жена. – Но мучительное выражение глазвыдает его душевные страдания». По своему обыкно-вению он не стал делиться с ней своими сомнения-ми, сказав только, что провел «три дня, напряженноработая с Гитлером». На следующий день он заперсяв своей комнате, чтобы подготовить обращение к ита-льянскому народу, которое должно было прозвучать помюнхенскому радио вечером того же дня.

«Я отправилась с ним, – вспоминала Рашель, – вмаленькую комнату радиостанции на Карлплац. Как нистранно это может казаться, но это было только лишь

второе его выступление по радио. В прошлом все речипроизносились перед публикой, хотя они и транслиро-вались по радио. Он был не в лучшей форме, и преждечем он начал говорить, его глаза встретились с моими.После паузы, которая, казалось, никогда не кончится,он начал говорить».

Голос его звучал нервно, он глотал слова, часто про-износя их неправильно, иногда нечленораздельно. Онрассказывал слушателям о своем аресте и драматич-ном побеге в манере, которая даже сторонником фа-шизма могла быть охарактеризована в лучшем случаекак «журналистская». Пытаясь придать речи характер-ное для его былых выступлений мощное звучание, онпризвал итальянский народ к исполнению долга и по-велел ему идти за собой к победе.

Однако ни Геббельс, ни Гитлер не надеялись, чтоэто произойдет, – Италия уже сделала свой выбор какстрана, как народ и как нация; и хотя Геббельс в от-личие от других слушателей считал, что дуче говорил«вполне спокойно, реалистично и без излишнего па-фоса», это выступление показало, что он «неспособенразыграть великое возвращение». Во всяком случае«старик Гинденбург был, несомненно, прав, когда ска-зал, что даже Муссолини ни за что не удастся сделатьиз итальянцев что-нибудь большее, чем итальянцев».

Глава девятая

ПРЕЗИДЕНТ В ГАРНЬЯНО27 сентября 1943 – 27 сентября 1944

Гитлер и я предались своим фантазиям,

как два безумца.Нам остается лишь одна надежда –

создать миф.

Муссолини оставался в Германии десять дней. Сна-чала он жил в Мюнхене, а когда усилились воздушныеналеты, его перевезли в Шлосс Хиршберг, замок в пя-тидесяти милях от города, у подножья Баварских Альпвблизи Гармиша. Здесь он обдумывал состав новогоправительства и планы воссоздания фашизма.

Шесть декретов, обнародованные из Растенбергамежду 15 и 17 сентября 1943 г., ознаменовали созда-ние в Италии Социальной республики. Эти декретыпровозглашали возобновление фашистского правле-ния; воссоздание фашистской партии под новым на-званием «фашистская республиканская партия»; вос-станавливалась милиция, провозглашались необходи-мость более тесного сотрудничества с Германией инамерение наказать предателей. Из числа тех немно-гих фашистов, которые покинули Италию после прихо-

да к власти Бадольо, в этих декретах были упомяну-ты двое. Фанатичный Алессандро Паволини, бывшийсекретарь дуче, был назначен на пост секретаря но-вой партии, которая, по его убеждению, должна бы-ла стать партией непримиримого могучего меньшин-ства. Ренато Риччи возглавил милицию, в которую, не-смотря на все его старания, удалось привлечь лишьнескольких стоящих людей. Роберто Фариначчи, во-инствующий германофил, и Джованни Прециози, убе-жденный антисемит, были разочарованы, не получивважных постов. Витторио Муссолини уведомил отца,что каждый из них поспешил представить Гитлеру свойвариант перечня всех слабостей и просчетов дуче –его антинемецких выступлений, его абсурдной терпи-мости по отношению к политическим противникам, егонеоднозначного отношения к национал-социализму, ипрежде всего его безответственного отношения к про-блеме антисемитизма. Они также сообщали немцам,что в последнее время ему все чаще недостает муже-ства, а состояние здоровья ухудшается.

В Берлине складывалось впечатление, что эти упре-ки по его адресу были справедливы. Немцы видели,что в его разглагольствованиях по поводу нового под-хода, свежих идей, извлечения уроков из ошибок про-шлого, необходимости очищения фашизма не быловнутренней убежденности. Он явно устал и выгляделподавленным и тяжелобольным, хотя и не так сильно,

как по возвращении из Вены. Он постоянно находилсяв состоянии крайней взвинченности, пребывая на гра-ни срыва. Приходя утром на работу, дуче выглядел та-ким же измотанным, как и накануне вечером. Впервыев жизни у него появилась бессонница, и если иногдаему все же удавалось погрузиться в не приносившуюотдыха дремоту, он, по словам прислуги, очень скоропросыпался, судорожно вздрагивая. «Он ест очень ма-ло, – сообщал в

Берлин доктор Захариа. – Спазмы в желудке не даютему заснуть. У него очень низкое кровяное давление,сухая кожа; он слишком похудел, а его печень взду-та». После тщательных анализов крови Захариа от-верг мнение о том, что дуче болен сифилисом, на ко-тором настаивал Фариначчи, уверявший Риббентропа,что дуче «явно на третьей стадии».

Подозрения Фариначчи объяснимы. Краткие перио-ды радостного возбуждения без всякого перехода сме-нялись необъяснимыми приступами отчаяния. Сооб-щение о катастрофе на итальянском фронте могло непроизвести на него никакого видимого впечатления,тогда как любой пустяк мог повергнуть в глубокое уны-ние. Временами казалось, что он пребывает в бодромрасположении духа, обсуждая перспективы возрожде-ния фашизма, а затем весь его энтузиазм вдруг улету-чивался при одном виде немецкой формы.

Немцы становились вездесущи, их влияние росло,

и дуче в глубине души понимал, что должно было по-следовать за возрождением фашизма. 27 сентября,сопровождаемый генералом Карлом Вольфом, главойСС в Италии, он вернулся в Рокка-делле-Каминате, ку-да приехали некоторые члены его вновь сформиро-ванного правительства, чтобы присягнуть ему как пре-зиденту. Как бы акцентируя источник власти, вручив-шей им новые полномочия, министров доставили вдом полковника Дольмана – представителя СС в Ита-лии, пользовавшегося наибольшим доверием Гиммле-ра.

Среди этих министров не было экстремистов вро-де Джованни Прециози или Роберто Фариначчи, вер-нувшегося в Кремону с намерением придать своей га-зете «Regime Fascista» завуалированную антимуссо-линистскую направленность. Однако все они были го-товы поддерживать союз с Германией. Гвидо Буффа-рини-Гвиди, назначенный министром внутренних дел,был хорошо известен в фашистских кругах как хитрыйи ловкий интриган, но его притязания на этот пост под-держали немцы, которым он неизменно демонстриро-вал свое восхищение ими. Другой приверженец гер-манского духа, Фернандо Меццасома, получил значи-тельный пост министра народной культуры. Низкоро-слый и бледнолицый молодой человек, глаза которогоказались через толстые стекла очков непомерно боль-шими, Меццасома был последним из талантливых ре-

крутов фашизма. Он говорил о возрождении партиифашистов и ее новой роли, о необходимости соеди-нить тоталитаризм с социальным радикализмом, ноего бурлящий энтузиазм казался Муссолини таким жескучным, как театральные порывы Паволини и расче-тливые призывы Буффарини-Гвиди применять суро-вые меры против врагов Оси. Именно на этих троих– Паволини, Меццасома и Буффарини-Гвиди – упова-ли немцы, стремясь направить Социальную республи-ку по нужному им пути. Четвертым членом правитель-ства, чья преданность союзу с Германией не подверга-лась сомнению, был маршал Родольфо Грациани.

«Я никогда не был фашистом, я солдат, который все-гда выполняет приказы», – говорил он одному немец-кому офицеру. И хотя он признавался, что разочарованвозвратом Муссолини к власти, но его неприязнь к Ба-дольо и осуждение политических интриг руководстваармии вполне искупали его политические «заблужде-ния». Назначение Грациани на пост министра оборо-ны придало сформированному правительству респек-табельный облик. Прочие же министры не отличалисьни талантами, ни репутацией. Антонио Трингали-Каза-нова стал министром юстиции; Доменико Пеллегрини– финансов, Сильвио Гаи – экономики; Эдуардо Мо-рони – сельского хозяйства; Карло Альберто Биггини– просвещения и Джузеппе Певерелли – транспорта.Франческо Мариа Барраку был назначен секретарем

президентского совета. Сам Муссолини возглавил ми-нистерство иностранных дел, назначив своим замести-телем графа Серафино Маццолини. Ретивый служака,впечатлительный и склонный к истеричности Маццо-лини, чье здоровье к тому же было подорвано туберку-лезом и диабетом, хорошо вписывался в ту атмосфе-ру интриг и игнорирования реальности, которая былахарактерна для Республики.

Муссолини старательно избегал общества мини-стров, вошедших в состав правительства, предпочитаяобщаться с людьми, не принадлежавшими к политиче-ской элите. Среди них были Карло Сильвестри, жур-налист-социалист, и Никола Бомбаччи, бывший комму-нист и вице-секретарь Итальянской социалистическойпартии, которого он знал с 1902 г., когда они оба препо-давали в Гуальтиери. Бомбаччи, друг юности, стал егополитическим врагом, однако Муссолини сделал всевозможное для него и его семьи, когда в 1937 году тотостался без работы. Впечатлительный Бомбаччи всюжизнь помнил об этом. «Я разделю его участь, – сказалон в ответ на вопрос о том, что он будет делать, еслиИталия проиграет. – Я никогда не забуду, что он сделалдля моей семьи, когда она голодала».

Теперь, решил он, Муссолини сам нуждается в по-мощи и сочувствии, и он приехал, чтобы побыть сним в Рокка-делле-Каминате, терпеливо и понимающевыслушивая его постоянные жалобы и обвинения по

адресу немцев. Солдаты войск СС постоянно патру-лировали территорию, продолжали наблюдать за ним,даже когда дуче, пытаясь вернуть утраченную силу исноровку, рубил во дворе дрова. Караульная службаосталась за немецкими часовыми и тогда, когда по на-стоянию Берлина ввиду угрозы сдачи Рима союзникамновое правительство разместилось не в столице, а вСало на озере Гарда. Муссолини поселился на виллеФельтринелли в маленьком городе Гарньяно севернееСало 37 . Специально подобранные из фольксдойче,плохо говорившие по-немецки, и еще хуже по-итальян-ски, эти иностранцы караульные выводили Муссолинииз себя.

«Я не желаю, чтобы все считали меня арестован-ным», – жаловался он сердито. Его положение факти-чески таковым и было. «Поразительно, как его стере-гут», – писал домой молодой немецкий офицер ФюрстУрах. «Я всегда напеваю или насвистываю, проходя посаду, ведь за каждым деревом стоит эсэсовец с писто-летом, а для видимости поставили еще несколько ита-льянских чернорубашечников».

Немецкие солдаты на грузовиках сопровождали его,37 Это была одна из главных слабостей Республики Сало, которую

в силу военной необходимости создали так далеко на севере. ПокинувРим, историческую столицу страны, фашистское правительство утрати-ло остатки того престижа, на который оно могло надеяться в момент сво-его образования, и положение его стало казаться теперь еще более не-надежным.

если он куда-то выезжал на автомобиле, немцы про-слушивали его телефонные разговоры, заказанные че-рез коммутатор немецкой армии. Его постоянно посе-щали генерал Вольф, посол Ран, д-р Захариа и полков-ник Дольман, каждому из них Гиммлер лично приказални при каких обстоятельствах не выпускать Муссоли-ни из поля зрения. «Вольф и Дольман – мои тюремщи-ки», – брюзжал дуче, всякий раз, когда, выглянув из ок-на, видел перед собой немецкую каску. «Они тут все-гда, как пятна на шкуре леопарда», – говорил он.

Дуче позволял себе ворчать, когда принимал ко-го-нибудь из соотечественников, но не в присутствииГитлера. Однажды в письме он выразил свое недо-вольство действиями немецких войск, оккупировавшихсеверо-восток Италии, что фактически было почти ан-нексией, а также немецким правительством, требовав-шим полного повиновения с его стороны. Он не по-лучил сколько-нибудь удовлетворительного ответа ибольше никогда уже столь откровенно не выражал про-теста. При этом дуче находил удовлетворение в том,что пусть хотя бы один раз, но он сделал это. Муссоли-ни часто перечитывал лежавшую в ящике стола копиюэтого письма и делал это с удовольствием, которое, помнению одного из его секретарей, было достойно со-жаления.

Он не стал протестовать против суда над преда-телями 25 июля, навязанного ему Гитлером. Он при-

нял условия Гитлера и отдал приказ найти их и пре-дать суду. Он говорил о необходимости продемонстри-ровать миру, как за его спиной организовали заговор,в который был вовлечен и король; мир также долженбыл увидеть, что он все еще силен и остается все темже неумолимым дуче фашизма. Его секретари описы-вали, как при упоминании имен предателей его лицопринимало выражение беспощадности и бесчувствен-ности одновременно, уподобляясь мраморному изва-янию императора Каракаллы. Можно было только до-гадываться о том, что он в действительности думал.Прятал ли он за этим фасадом холодного безразли-чия стыд за ту слабость, которая не позволяла емупротивиться требованиям Гитлера? Скрывал ли чело-веческую заботу о безопасности детей Эдды, которыхдо самого начала декабря немцы продолжали держатьв Мюнхене фактически как заложников? Надеялся ливосстановить былую репутацию присущей ему строгойсправедливости и беспристрастности? Действительноли считал, как сам говорил Серфино Маццолини, чтоэти суды нужны «из чисто государственных соображе-ний»? Действительно ли сам он не хотел этого суда, –как он позже убеждал журналиста Иваноэ Фоссани, –уступив настояниям собственной партии и решитель-ным требованиям немцев, поскольку «это было необ-ходимо для восстановления веры в союз Италии и Гер-мании»?

Каковы бы ни были его соображения, несомненното, что, создав специальный трибунал декретом от 24ноября 1943 года, он неуклонно выполнял данные Ги-тлеру обещания. В своих решениях трибуналу следо-вало «руководствоваться справедливостью», а «такжевысшими интересами страны, находящейся в состоя-нии войны». Председатель трибунала должен был при-нимать решения, невзирая на то, кто предстанет передсудом, и было совершенно очевидно, кого имело в ви-ду это анонимное описание.

Вскоре по возвращении дуче в Италию Эдда посе-тила отца. Измученная поездкой в едва тащившем-ся военном эшелоне, она почти в истерике умолялаего спасти Галеаццо от немцев. «Не надо так расстра-иваться», – сказал он нетерпеливо. Он посоветовалей обратиться в частную лечебницу. Ничем другим оней помочь не может. Риббентроп представил ему «до-кументальное свидетельство», полностью доказываю-щее «вероломство Галеаццо, чего стоили только егосношения с англичанами», и во имя Италии проститьего невозможно.

Перед возвращением в Италию он встречался с Чи-ано, выполняя данное в Мюнхене обещание, и разго-вор их был кратким и болезненным. «Ядовитый гриб»,как назвал его Геббельс, пытался объяснить дуче своеповедение на Великом совете. Стоя с каменным выра-жением лица, дуче, казалось, почти не слушал Гале-

аццо, глядя на него с холодным выражением неприяз-ни, безжалостно и непреклонно. Он так и стоял у ками-на, даже не попрощавшись с Чиано, когда тот уходил.Казалось, он уже решил продемонстрировать свою не-поколебимость, доказать, что предательство – престу-пление, единственным наказанием за которое можетбыть только смерть. «Я чувствую свое сходство с Дан-те, – говорил он за много лет до этого, – он был также последователен и непримирим. Он не прощал сво-их врагов даже в аду».

После этой встречи Чиано снова пытался выехать вИспанию, и снова немцы его не выпустили. Однако онипозволили ему вернуться в Италию, и, поверив тому,что его освободили, он вылетел из Мюнхена в Верону,где и был сразу же арестован немецкой и итальянскойполицией.

Не одолев железной решимости своего отца, Эддаобратилась к Гитлеру, однако и он отказался вмешать-ся, чтобы спасти жизнь ее мужа. Она грозилась обна-родовать такие сведения, которые потрясут весь мир.Гитлер, как Муссолини сообщил Маццолини, «был вы-веден из равновесия» ее угрозами и тем письмом, ко-торое она ему написала. Через немецкое посольстводуче была передана просьба отложить суд. ОднакоМуссолини, в соответствии с избранной им для себяролью, оставался непоколебим. Он не станет «откла-дывать суд ни на один день». Когда юрист Роландо

Риччи, принимавший участие в подготовке конститу-ции Социальной республики, советовал не начинатьсуда, он отверг этот совет с той же непреклонностью.Когда же Эдда страстно молила его как отца и дедасвоих детей, он отвечал: «Ради высших интересов Ри-ма наши великие предки в случае необходимости, ниминуты не сомневаясь, жертвовали своими сыновья-ми. Здесь сейчас нет ни отца, ни деда. Здесь есть толь-ко дуче фашизма». Залившись слезами, Эдда выбежа-ла из комнаты.

Теперь, находясь на грани нервного срыва, она по-следовала совету отца и поселилась в частной лечеб-нице в Рамиола близ Пармы под именем Эльзы Сан-тос. Джованни Дольфин, один из секретарей Муссо-лини, описал ее визит на виллу Фельтринелли. Доль-фин, не видевший ее прежде, был поражен ее необы-чайным сходством с отцом. «Она совсем не похожа насвои фотографии, – писал он в дневнике. – Она – выли-тый Муссолини». У них одинаковые глаза, выражениелица, жесты, живость речи. Даже одна и та же нерв-ная привычка резко откидывать назад голову посреди-не предложения и смотреть с почти гипнотическим на-пряжением на тех, с кем они разговаривают. Эдда бы-ла близка к отчаянию, хотя и пыталась скрыть свое со-стояние. Небрежно одетая, бледная и худая, она каза-лась такой же больной, как и ее отец несколько недельназад, и когда, не добившись своей цели, она покида-

ла виллу, было видно, что по ее лицу текут слезы. Спу-стя два дня немецкий офицер, возглавлявший охра-ну виллы, был вызван в Верону, где от него потребо-вали объяснений, почему он позволил графине Чианопоявиться на вилле. Немцы встревожились напрасно.Подготовка к суду над Чиано не прерывалась. Муссо-лини назначил председателем трибунала Альдо Вич-чини, старого юриста, разделявшего сомнения Ролан-до Риччи относительно законности выдвигаемых про-тив подсудимых обвинений, однако ему пришлось ихпреодолеть. У остальных же восьми членов трибуналаникаких сомнений не могло быть: по крайней мере пя-теро из них были убежденными фашистами. Из девят-надцати обвиняемых лишь шесть человек предсталиперед судом, остальные – включая Гранди, выехавше-го в Испанию вскоре после ареста Муссолини, – скры-вались за границей или сумели надежно спрятатьсяв Италии. В качестве подсудимых перед трибуналомпредстали Эмилио де Боно, Туллио Чианетти, Джован-ни Маринелли, Лучиано Готтарди, Карло Паречи и Чи-ано.

Суд начался в девять часов утра в воскресенье 8января 1944 года в зале Кастельвеккио в Вероне. Чле-ны трибунала, все в черных рубашках, сидели на воз-вышении за столом, позади которого висело черноеполотнище с изображением фашистской эмблемы. Ка-ждый из них накануне вечером получил анонимный по-

дарок в виде миниатюрного гроба. Слева от них нахо-дилась скамья с шестью заключенными, справа – ме-ста для журналистов и кинооператоров; по центру –скамья для представителей защиты, а за ней – сту-лья для публики. На улице дождь сменился снегом, изрители молча входили в помещение с холода. Секре-тарь неприятным гнусавым голосом зачитал обвине-ние. Подсудимым вменялось в вину то, что «во времяголосования, проводимого Великим советом фашизма25 июля 1943 г. в Риме, они, путем сговора между со-бой, предприняли действия, направленные на подрывгосударства; распространяя ложные представления оприемлемых условиях сепаратного мирного соглаше-ния, не только расшатывали моральные устои нации,но и препятствовали таким образом ведению военныхдействий, тем самым оказывали помощь и содействиеврагу».

Первым на это обвинение должен был отвечать се-мидесятивосьмилетний маршал де Боно. Он предсталперед судом в военной форме при всех наградах, ко-торые были им получены до и после марша на Рим.Поначалу он отказывался верить в существование ка-кой-либо опасности для себя. Может быть, королюи Бадольо действительно следовало уехать на юг кБриндизи, но сам он верно служил Муссолини большедвадцати лет и ему ничто не угрожает. Он с негодова-нием отверг советы друзей спрятаться или сбрить при-

метную бороду. Даже после своего ареста он надеял-ся, что все выяснится за несколько дней, и не восполь-зовался предоставленной ему возможностью скрыть-ся, когда он заболел бронхитом и его под честное сло-во отпустили в собственное имение. Он приехал в Ве-рону на собственном автомобиле и просил водителяподождать, не рассчитывая задержаться надолго. Од-нако что-то в самой атмосфере судебного помещенияподсказывало ему, что он заблуждался. У него возни-кло свойственное старым людям предчувствие смер-ти. Неожиданно во время допроса он прервал проце-дуру словами: «Все это настолько несерьезно! Кто-тоявно решил, что я должен умереть. Я стар, очень стар.Так что у меня вам ничего не украсть. Но, будьте лю-безны, поторопитесь». Он направился обратно к сво-ей скамье, сопровождаемый сочувственным шепотомприсутствовавших в зале, и сел; и хотя ему не разре-шали удалиться, ни председатель трибунала, ни советприсяжных не способны были требовать, чтобы он вер-нулся.

Попытки трибунала установить существованиепреднамеренного «сговора» оказались не болееуспешными, когда перед ним предстал следующий об-виняемый – Карло Паречи. Паречи был министромсельского хозяйства и впервые участвовал в заседа-нии Великого совета. Он был молод и неопытен, жур-налисты писали, что он, казалось, был «ошеломлен

положением, в которое он попал», однако на все пред-положения о существовании заговора с целью низло-жить дуче и войти в соглашение с врагом он спокойноотвечал отказом. «Все ответственные итальянцы бы-ли против Муссолини, – закончил он смело, – и противвойны. Но между членами Великого совета не было та-кого соглашения и заговора, о котором вы говорите, несуществовало. Просто чаша терпения была перепол-нена, и Гранди добавил каплю, от которой полилосьчерез край».

Следующим вызвали Чианетти. Он сказал, чтоочень быстро перестал поддерживать резолюциюГранди и продолжал хранить верность дуче. Он не го-ворил ничего о существовании какого-либо заранееобдуманного заговора. Не говорил об этом и Готтарди,бывший президент фашистской конфедерации промы-шленных рабочих, который проголосовал за резолю-цию Гранди только потому, что надеялся этим поспо-собствовать «освобождению дуче от тягостных обя-занностей по руководству армией в создавшейся слож-ной ситуации». Допрос Маринелли, в течение многихлет являвшегося казначеем партии, также не привелк выявлению каких-либо доказательств в пользу суще-ствования заговора. Ему шестьдесят пять лет, и у негоочень плохой слух, – сказал он, – настолько плохой, чтоон сумел расслышать только отрывки из речей на томсобрании, из которых понял, что в резолюции не было

ничего такого, что могло повредить дуче или фашиз-му, он даже склонен был думать, что резолюция былаодобрена самим Муссолини. И, наконец, когда подо-шел черед Чиано, тот также не упомянул никаких дей-ствий, которые могли быть расценены как направлен-ные на свержение фашизма и дуче. Чиано сказал, что«Гранди никогда не предполагал, и я сам никогда невоображал, что резолюция может привести к падениюрежима».

«Вы подписали резолюцию того знаменательногодня еще до того, как она была представлена на засе-дании», – настаивал адвокат.

«Да, за несколько часов. Но мне было известно – обэтом мне сказал Гранди, – что Скорца передал копиютекста дуче. Если кого-то собираются свергнуть путемпредательства, обычно об этом не ставят заблаговре-менно в известность и не сообщают, какими способамисобираются совершать переворот».

«Но почему Вы лично не информировали своего те-стя? Это было бы естественно при существовавшихмежду Вами отношениях».

«Даже и для меня Муссолини был недосягаем. В те-чение полугода я не имел возможности встретиться сним с глазу на глаз».

В течение всего этого дня шел опрос обвиняемых,их допрашивали повторно, зачитывали показания; нони разу обвинению не удалось обнаружить хотя бы

какой-то след того заговора, существование которо-го оно должно было доказать. Однако на следующееутро, когда суд возобновил работу, на рассмотрениебыл представлен документ, из которого было видно,что действия обвиняемых были далеко не так просто-душны, как они это представляли накануне. Зачитан-ный председательствующим, который тщательно рас-ставил все акценты, этот документ оказался докла-дом генерала графа Уго Кавальеро, бывшего началь-ника генерального штаба. Кавальеро нашли мертвымна садовой скамейке рано утром 14 сентября, черезнесколько часов после ужина в ставке фельдмаршалаКессельринга во Фраскати. Рядом с ним на скамейкележал пистолет; и хотя пулевые отверстия с левой сто-роны головы едва ли могли свидетельствовать о само-убийстве, подвергать сомнению утверждение немец-кого посольства, согласно которому Кавальеро застре-лился, не представлялось возможным. Он был аресто-ван по приказу Бадольо в день заседания Великого со-вета, а до того смещен Муссолини, который назначилвместо него Амброзио. Ни одна из сторон ему не до-веряла, и он знал, что если станет работать на одних,другие сочтут его предателем. Он каким-то неизвест-ным образом был связан с готовившимся против Мус-солини заговором, и Кессельринг утверждал, что имен-но мысль о возможной встрече с Муссолини подтолкну-ла его к самоубийству. По словам председателя трибу-

нала, написанный Кавальеро документ был обнаруженв кабинете Бадольо после переезда правительства вБриндизи. Содержавшееся в нем подробное описаниезаговоров против дуче, начинавшееся ноябрем 1942года, было именно тем, что требовалось обвинению.Его достоверность вызывала сомнения, в частности ипотому, что его так поздно представили на рассмотре-ние, хотя, как потом выяснилось, по существу в нем бы-ло много правдивого. В нем говорилось, что генераль-ный штаб совместно с королем серьезно обсуждал во-прос о свержении Муссолини за девять месяцев до за-седания Великого совета; Амброзио и Бадольо наме-ревались использовать Великий совет для реализациисвоих замыслов, чтобы придать происходящему кон-ституционный характер.

Приняв документ Кавальеро в качестве свидетель-ства, члены трибунала почувствовали, что дело сдела-но. Остаток этого дня и весь следующий день ушли наслушание осторожных выступлений адвокатов обви-няемых, однако теперь, как возможно и с самого нача-ла, результат не вызывал сомнений. В половине перво-го в понедельник председатель трибунала вошел в зали объявил, что, за исключением Чианетти, осужденно-го к тридцати годам заключения, все обвиняемые былиприговорены к смертной казни.

Чианетти прошептал: «Спасибо, спасибо». Мари-нелли потерял сознание. Де Боно воскликнул «Да

здравствует Италия», и его возглас подхватили Паре-чи, Готтарди и Чиано.

В десять вечера того же дня священник, исповедо-вавший узников тюрьмы Дельи Скальци, пришел длявстречи с осужденными. Немецкая охрана сначала непропускала его в камеру Чиано, но после телефонногоразговора с командованием гестапо он все же получилразрешение совершить последнее причастие.

Несколько ночей перед этим Чиано провел в совер-шенно ином обществе. Это была красивая молодаяблондинка, которая, по замыслу гестапо, должна бы-ла выведать у податливого Чиано, где он прячет своидневники. Полученный результат был несколько не-ожиданным. Донна Феличита не только не смогла че-го-либо узнать, но, по свидетельству полковника Доль-мана, она влюбилась в Чиано, горько рыдала, когда егоприговорили к смертной казни и в конечном итоге ста-ла агентом союзников.

В последние часы жизни Чиано из переданной емузаписки с некоторым облегчением узнал, что его женас помощью своего поклонника маркиза Эмилио Пуччисмогла пересечь границу и выехать в Швейцарию. Онаприхватила некоторые его дневники, спрятав их в сво-ем поясе, а более ранние из них и некоторые важныедокументы, связанные с итало-немецкими отношени-ями, изъятые Чиано из Палаццо Чиги, она отдала нахранение одному из врачей лечебницы Рамиолы. Эд-

ца взяла эти дневники и документы из тайника в Римев надежде, что они будут достаточной платой немцамв обмен на гарантии жизни Чиано. Уже начались былопереговоры с гестапо в Италии, но Гиммлер, узнав обэтом, убедил Гитлера положить им конец. Сам Чиано,кажется, никогда не верил в возможность их успеха исказал священнику, посетившему его в ночь перед каз-нью, что уверен – немцы так или иначе сумели бы ор-ганизовать его убийство.

Совершив обряд последнего причастия, священ-ник добился разрешения поместить Чиано вместе состальными осужденными, находившимися в камереде Боно. Маринелли перенес сердечный приступ и ле-жал на кровати, остальные сидели, разговаривая сосвященником. «Мы не говорили о прошлом, – расска-зывал потом священник, – только о будущей жизни, оБоге и бессмертии души… Это была приятная ночь, по-чти сократовская». Паречи читал отрывки из Платона,которые они вместе обсуждали. Один раз кто-то упомя-нул Муссолини, и на какое-то время вернулись к раз-говорам о суде над ними. Готтарди предположил, чтокак изменников их будут расстреливать в спину. «Этоуже слишком, – вскричал вдруг де Боно в гневе, едване плача. – Я носил солдатскую форму шестьдесят двагода, не разу не запятнав ее».

На рассвете стало известно, что казнь откладывает-ся. Ночью они все подписали просьбу о помиловании,

которую Паволини взялся вручить Муссолини, и наде-ялись, что приговор отменят хотя бы для де Боно. За-ключенные снова стали надеяться, однако де Боно по-качал головой и сказал: «Это пустые надежды. С на-ми Галеаццо». На самом деле Паволини не передалпрошение, чтобы, как он сам выразился, Муссолини не«пришлось подтверждать смертный приговор».

В восемь часов немецкий офицер явился в тюрьму ссообщением о том, что «технические трудности» пре-одолены и казнь совершится в течение часа в несколь-ких милях от Вероны в Форте Проколо. Пятеро заклю-ченных в автомобиле были доставлены туда под не-мецким эскортом. Не владея собой, в припадке яростиЧиано стал проклинать Муссолини, де Боно, положивему на плечо руку, убеждал его, что нужно постаратьсяумереть, прощая.

Утро было холодное, и де Боно старательно поти-рал руки по пути от машины к ряду школьных стульев,к которым всех их должны были привязать спиной квзводу, вызванному для расстрела. Чиано, полностьюовладевший собой, указал на правое кресло и произ-нес, обращаясь к нему: «Это по праву ваше место,маршал».

«Не думаю, что высокое положение может иметь ка-кое-либо значение в том путешествии, в которое мыскоро отправимся», – отвечал де Боно.

Они оба просили офицера полиции, командовавше-

го взводом, позволить сидеть лицом к стреляющим; имотказали в этом. Маринелли снова потерял сознание,и его пришлось нести до кресла, Паречи снял с себяподбитое мехом пальто и предложил его солдату, кото-рый его привязывал; Готтарди что-то нашептывал, воз-можно молитву. Небо было затянуто облаками, и фо-тограф Мюллер усомнился в том, что снимки получат-ся хорошо. Когда он устанавливал свою аппаратуру, деБоно воскликнул «Да здравствует Италия!» «Да здрав-ствует Италия!» – подхватил Чиано.

Прозвучал приказ стрелять, в последний момент Чи-ано удалось высвободиться из веревок и обернутьсялицом к стрелявшим. Они плохо прицелились, и коман-диру взвода пришлось подойти к Чиано и выстрелитьему в голову. Фотография Мюллера получилась доста-точно четкой, чтобы показать совершенно спокойное,почти безмятежное лицо.

«Нас всех смыло одним штормом, – сказал Чианосвященнику. – Передайте моим детям, что я умер безчувства горечи и обиды».

Двумя часами позже Муссолини председательство-вал на совещании министров и бесстрастно сообщилим: «Правосудие свершилось».

Как это теперь бывало довольно часто, он провелбессонную ночь. По словам его секретаря ДжованниДольфина, в час ночи он хриплым голосом осведо-млялся по телефону об Эдде и приговоренных к каз-

ни в Вероне. В шесть часов он звонил генералу Воль-фу. Явно стараясь казаться спокойным и уравнове-шенным, он беседовал с ним в течение часа «совер-шенно по-дружески» и, по свидетельству полковникаДольмана и Мюлльхаузена, главы политического отде-ла немецкого посольства, он ни разу не «упоминал онадвигающейся трагедии». Вольф сказал Мюлльхау-зену, что, по его мнению, Муссолини использовал этотразговор «как средство, позволяющее провести крити-ческие часы и не поддаться слабости».

Когда Дольфин пришел сообщить ему, что казнь от-ложена, он пробормотал что-то в ответ, продолжаяписать за своим столом. Секретарь понимал, какихогромных усилий стоило ему это внешнее безразли-чие. Через час ему сообщили, что предатели казне-ны, и он выслушал это сообщение в тишине, стара-ясь не проявлять тех эмоций, которые – думал Доль-фин – он явно испытывает. «Я никогда не жаждал кро-ви, – произнес он раздраженно накануне вечером с от-тенком извинения в голосе. – Что касается Чиано, тодля меня он уже давным-давно умер». Теперь же онсказал кратко и сурово, что рад узнать о том, что егозять и остальные приговоренные умерли как хорошиеитальянцы и фашисты, но когда дуче отправлялся наслужбу, не поев ничего за все утро, то, по словам Ра-шель, он «плакал слезами отчаяния». «Мы утратилилюбовь итальянского народа, – в отчаянии говорил он

Дольфину, не прячась более за каменную маску. – Ониникогда не смогут понять моих мучений…»

После суда в Вероне перемены настроения, превра-тившиеся за последние несколько лет в характернуюособенность его все более неуравновешенного харак-тера, стали еще более резкими и непредсказуемыми,чем раньше. На следующий день после казни Муссо-лини сказал министру иностранных дел: «Раз уж мыначали катать головы в пыли, надо идти до конца»и вручил Тамбурини, главе полиции, список неблаго-надежных фашистов, которых следовало арестовать.Через несколько дней, однако, он передумал. Отме-нив указания, данные Тамбурини прежде, он стал гово-рить уже о терпимости и прощении. И действительно, виные моменты казалось, что он утратил всякое жела-ние властвовать и готов был только вспоминать своепрошлое и размышлять о своем месте в истории. Фо-тографы и журналисты по-прежнему посещали его, де-монстрируя миру свидетельства того, что он еще жив ипри этом нисколько не утратил своего душевного огня;но в личных разговорах все признавали, что он сталапатичным и казался побежденным. Он выглядел фи-зически гораздо более здоровым, чем в момент осво-бождения из Гран-Сассо; он смело отвечал на вопросыи в устремленном в объектив взгляде ощущалась при-вычная сила, но когда снимок был сделан и записнаякнижка закрыта, он как бы впадал в летаргию. Одна-

жды он спросил полковника Дольмана, действительноли в Риме никто пальцем не пошевелил, чтобы помочьему после ареста, и когда Дольман вынужден был при-знать, что так и было, он сказал в порыве гнева, что ни-когда не простит подобной неблагодарности. «Ни одинчеловек не сделал для Рима больше со времен ЮлияЦезаря. Я никогда не войду больше в Палаццо Вене-ция иначе, чем в роли завоевателя», – сказал он. Но наследующий день он уже забыл об этой вспышке гневаи своих притязаниях и снова погрузился в летаргию.

Он проводил долгие часы за чтением газет, стара-тельно выискивая любые упоминания о себе и выре-зая эти материалы, включая те, которые были опубли-кованы в то время, когда он находился в заточении, игде приводились вымышленные сенсационные описа-ния его частной жизни и предполагаемых любовниц.Он тщательно нумеровал каждый материал и надпи-сывал цветными карандашами аннотации на большейчасти публикаций. Он постоянно винил себя за неуда-чи и потерю империи. Впрочем, он поочередно винилв этом то англичан и американцев, то немцев и ита-льянцев, масонов, буржуазию, евреев, заговорщиков25 июля и больше всех – короля. «Если бы не государ-ственный переворот, я бы теперь находился не в при-городе Брешии, а на площади Каира», – заявил он од-нажды на параде фашистских солдат в Гуардии.

«Он думает только об истории и о том, какое место

он в ней займет», – писал министр народной культурыФернандо Меццасома.

Дуче часами мог разглагольствовать, просвещаясвоих министров и посетителей на исторические и по-литические темы, сопровождая речь величественнымижестами и услащая ее собственными цитатами перио-да своей молодости. Однажды в штабе партии на вил-ле Кавальеро во время одного из совещаний, явно уто-мившего его, он поднялся, прошелся по комнате, затемвнезапно остановился, скрестив руки на груди, и резкоспросил: «Что такое фашизм?» Это был явно ритори-ческий вопрос, и он сам стал на него отвечать. «На этотвопрос есть только один ответ. Фашизм – это муссо-линизм. Не будем обманывать себя. Как доктрина фа-шизм не содержит ничего нового. Это продукт совре-менного кризиса – кризиса человека, который не мо-жет больше оставаться в рамках существующих зако-нов. Кто-то назовет это иррационализмом». Он не со-здал фашизм, утверждал дуче на следующий день, онтолько позволил раскрыться латентным формам фа-шизма, имманентно присущего итальянскому народу иИталии. «Если бы это было не так, за мной не шли быв течение двадцати лет. Итальянцы – самый перемен-чивый народ. Когда меня не станет, я уверен, историкии психологи будут задаваться вопросом, какой силойудавалось этому человеку вести за собой такой народстоль долгое время. Если бы я даже ничего иного не

совершил, этот феномен не позволит предать мое имязабвению. Другие станут завоевывать огнем и мечом,но, конечно, не согласием, как это сделал я… Когдалюди говорят, что мы были белой гвардией буржуазии,они беззастенчиво лгут. Я содействовал – и могу за-явить это с чистой совестью – прогрессу рабочих боль-ше, чем кто бы то ни было… Я сделал диктаторствоблагородным. Фактически я и не был диктатором, по-скольку моя власть – это не более чем воля итальян-ского народа».

И так он продолжал говорить, все более витиевато итуманно, пока слушатели не перестали уже понимать,о чем идет речь, и сомневались в том, понятно ли этоему самому. В другой раз, когда обсуждались вопро-сы обороны Рима, он пустился в пространные рассу-ждения о «биологической деградации Франции». Лишьиногда его выступления напоминали те речи, которыеон произносил в бытность свою социалистом многолет назад, и тогда он признавал политическую пагуб-ность фашизма последнего периода. «Мы окончатель-но проиграли, – сказал он Никола Бомбаччи, – без пра-ва апелляции. Когда-нибудь история будет судить наси окажется, что немало построено зданий и мостов; ноона будет вынуждена заключить, что в сфере духа мыбыли лишь простыми пешками в эпоху нового кризисачеловеческого сознания, и остались этими пешками досамого конца».

Теперь он все чаще высказывал подобные оценки.«Гитлер и я, – признал он во время одного из при-ступов подобного самоанализа, – мы предались сво-им иллюзиям, как два безумца. Нам остается лишь од-но – создать миф». Он часто обращался к истории ик персонажам, деяния которых не нуждались в подоб-ных ухищрениях. Он часто говорил о Фридрихе Вели-ком, Наполеоне, Вашингтоне, Бисмарке, а из своих со-отечественников – Гарибальди, Мадзини, Джолитти и,особенно, Криспи, чья карьера была во многом схожас его собственной. Не раз дуче вспоминал своих со-временников: Пьетро Ненни, который «в конце концовостается хорошим итальянцем», Дино Гранди, который«несмотря ни на что» «лучший человек, созданныйфашизмом». Он вспоминал Бриана, «пожалуй, един-ственного государственного деятеля, стремившегосясоздать европейскую федерацию, не прибегая к ору-жию»; Идена, которого он ненавидел; Рузвельта, кото-рого презирал; Лэнсбери, Хора и Ллойд Джорджа, ко-торым он симпатизировал; Сталина, которому он за-видовал; и часто упоминал Черчилля, которым восхи-щался. Однако временами ему не удавалось скрытьзависть, которую вызвали у него успехи Черчилля. «Унего нет духа европейской солидарности, – решил оноднажды, – и он фактически не понимает ничего, кро-ме того, что нужно этим англичанам. Но сегодня он ге-рой дня потому, что ненавидит немцев». Разумеется,

большим достоинством Черчилля было то, что в пред-ставлении дуче он был не столько политиком, сколькопиратом. «Он настойчивый и упрямый старик, – сказалон как-то Меццасома с оттенком уважения, почти неж-ности. – В чем-то он похож на моего отца». Не всегдаего отношение к людям отличалось подобным беспри-страстием и терпимостью, и иной раз простое упоми-нание некоторых имен могло вызвать у него внезапныйприступ ярости. Так, он совершенно не выносил, когдав его присутствии говорили о Фариначчи. «Не говоритео нем», – гневно сказал он однажды Дольману. – Онхочет стать моим преемником». «Не упоминайте егоимени, – оборвал он собеседника в другой раз, когдазашел разговор еще об одном фашисте, которого он нелюбил, – у меня начинает зудеть все тело при одномего упоминании», – добавил он, лихорадочно расчесы-вая свои пальцы. Как-то во время одного из таких при-ступов раздражительности Меццасома, пытаясь наве-сти Муссолини на приятную тему, спросил: «А вы, ду-че? Что вы скажете о себе?»

«Я? – переспросил Муссолини, расплываясь в тойсвоей загадочной улыбке, которая появлялась на еголице всякий раз перед тем, как он изрекал очереднойстановившийся знаменитым афоризм. – Я? Я не госу-дарственный деятель, я скорее похож на безумного по-эта».

Ему хотелось быть поэтом подобно тому, как Ги-

тлеру хотелось быть великим художником – кажется,большинство диктаторов – несостоявшиеся люди ис-кусства. Ему хотелось обладать причудливым даромд'Аннунцио, Бодлера или Рембо и он вдохновенно го-ворил об этих поэтах, хотя и не всегда проводя разли-чия между ними. Но он не был поэтом, не был им да-же в том смысле, в котором сам себя считал таковым.Он много писал, как и всегда. Он создал новое изда-тельство, «Корреспонденца репуббликана», выпускав-шего в огромных количествах его полемические рабо-ты; он написал серию автобиографических статей для«Коррьере делла сера», опубликованных затем в видекниги; он перевел итальянскую версию «Валькирий»обратно на немецкий, чтобы потом сравнить этот пере-вод с оригиналом; он писал даже для школьного жур-нала. Но ни одна из этих работ не была произведени-ем «безумного поэта».

Возможно, он был ближе к своему идеалу, когдаиграл на скрипке. «Это позволяет мне заглянуть в веч-ность, – говорил он. – Когда я играю, мир удаляется отменя». Он играл без изящества, но в его игре была тор-жествующая сила, иногда и дикая истерия, отражав-шая агонию крушения исполина. «Он даже в музыкепроявлялся как диктатор, не признавая стиля или фор-мы, – говорит Маргарита Сарфатти. – Владея сред-ствами выразительности и техникой, он все играл насвой собственный лад». Часто по вечерам на вилле

Фельтринелли он запирался от всех, чтобы сыграть не-которые из любимых им вещей Бетховена, Вагнера,Шуберта и Верди. Иногда, стоя в одиночестве в садуна фоне розовых мраморных стен, как бы образующихдекорации, он играл с той неистовой силой, которуюнемецкие патрульные принимали за проявление гени-альности. Однажды после воздушного налета он игралнемецким офицерам в разрушенном доме отрывки изскрипичного концерта Бетховена, а когда он кончил иприсутствовавшие стали аплодировать, он закрыл гла-за как бы в экстазе.

Дуче теперь особенно нуждался в эмоциональнойразрядке, которую давала ему игра на скрипке. На не-го давила удушливая атмосфера собственной семьи,все члены которой начиная с января 1944 года боль-шую часть времени проводили на вилле – нелюбимыйи заносчивый Витторио с женой и детьми, вдова БруноДжина и ее дети, школьник Романо, его третий сын иАнна-Мария, младшая дочь 38 . Здесь же жили профес-сор Захариа и лейтенант Дихерофф – двадцатидвух-летний офицер связи, находившийся там по распоря-жению Гитлера.

В своих дневниках Рашель пишет о счастливой ат-мосфере, но немцы так не считали. Романо учился

38 Несколько лет Витторио безуспешно работал в кинобизнесе. Теперьон живет в Южной Америке. Анна-Мария недавно вышла за муж в Ита-лии. Романо руководит джаз-бандом.

игре на аккордеоне, нестройные звуки которого напол-няли весь дом, невестки часто ссорились. Витториовынудил отца взять в качестве личных секретарей се-бя, кузена Вито и двух своих друзей вместо прежних,по его мнению – некомпетентных; внуки с шумом и виз-гом носились вокруг дома, призывая «дедушку дуче»,сама же Рашель выражала свое недовольство то угрю-мым молчанием, то потоком упреков и жалоб. Ее му-чило содержание анонимного письма, сообщавшего отом, что Кларетта Петаччи, которая, как она полагала,навсегда исчезла из жизни ее мужа, теперь снова к не-му вернулась и живет на вилле у озера. Рашель узналао Кларетте в ночь 25 июля, когда, покинув виллу Тор-лония в страхе перед погромом, она поселилась в до-мике привратника, и один из слуг посочувствовал тому,что муж давно ей изменяет. «Не надо было мне этогоговорить, – говорил он позднее. – К своему удивлениюя понял, что она об этом не знает».

Узнав об аресте Муссолини, Кларетта с семьей уе-хала из Рима и 12 августа была арестована на озереМаджоре на вилле маркиза Боджиано – мужа своей се-стры Мириам. Вместе с родителями и Мириам ее поме-стили в тюрьму замка Висконти в Новаре, где она про-водила время в лихорадочном возбуждении, заполняястраницы дневника признаниями в великой любви кБенито. «Я похожа на ласточку, – писала она в один изтех дней, и подобных записей в дневнике множество, –

ласточку, которая по ошибке залетела в мансарду и вужасе бьется головой о стены». Не довольствуясь по-добными пространными романтическими записями всвоем дневнике, она почти ежедневно писала письмав Палаццо Венеция, надеясь, что Муссолини каким-тообразом сможет получить ее письма. «Не знаю, полу-чишь ли ты это мое письмо, или его прочтут они, – пи-сала она. – Не знаю, мне все равно, пусть читают. Ябыла слишком застенчива, чтобы говорить тебе о сво-ей любви, сегодня я заявляю об этом всему миру и го-това кричать об этом с самой высокой крыши. Я люблютебя больше, чем раньше».

Она все еще находилась в тюрьме и писала с нена-сытностью графомана, когда ее любовник вернулся вИталию из Мюнхена. Она была решительно настрое-на снова с ним соединиться. Присматривавшие за неймонахини тайком передали ее письмо брату Марчел-ло, который отправился в немецкий штаб в Новаре.Всю семью немедленно освободили, а через несколь-ко дней в автомобиле немецкого командования ее по-везли из гостиницы в Мерано, где она теперь находи-лась, на встречу с Муссолини. Она вернулась в отельПарко в состоянии экстатического восторга. Ей позво-лят вернуться к нему, сказала она, и когда для нееподыщут дом на озере Гарда, она сможет видеть егокаждый день. Вскоре после этого Буффарини-Гвидиустроил переезд ее семьи на виллу Фьордализо, в пар-

ке виллы д'Аннунцио Витториале. Они разместились вэтом большом и мрачном доме, превращенном в му-зей. Ей самой была отведена гостиная в высокой баш-не Витториале, где ее должен был охранять немецкийофицер – это была дополнительная мера безопасно-сти на случай нападения партизан. Хотя она и отзы-валась благодарно о немецкой предусмотрительностии писала сестре, что ей очень понравился этот моло-дой и привлекательный телохранитель, майор ФранцШпеглер был не столько охранником, сколько осведо-мителем. Одной из его основных обязанностей былосоставление еженедельных отчетов о Кларетте Петач-чи для штаба гестапо в Вене, поскольку там предпола-гали, что она может оказывать на дуче неблагоприят-ное влияние.

На самом же деле Муссолини редко виделся со сво-ей любовницей. Приступы ревнивой ярости Рашельстановились невыносимыми, и поэтому он все режеи реже навещал Кларетту. Лишь изредка по вечерам,когда становилось темно, отправлялся он в Виттори-але, никогда не задерживаясь там подолгу. Он подъ-езжал на маленьком «фиате», оставив свой офици-альный «альфа-ромео» перед центральным входом вофис на Вилла-делле-Орсолине. Встречи были груст-ными и не приносили удовлетворения, говорила Кла-ретта. Замок был сырой и холодный, а окружавший еголес – полон немецких солдат. Здесь невозможно было

найти ни счастья, ни даже уединения. Дважды он гово-рил ей, что не хочет больше приходить, но она начина-ла плакать и умоляла не оставлять ее, он сдавался иобещал снова скоро прийти.

Однажды Рашель, не в силах справиться со своейревностью, настояла на том, чтобы Буффарини-Гвидиустроил ей встречу с любовницей мужа. Рашель прие-хала в Витториале, дрожа от гнева. Кларетта застави-ла ее ждать, а затем спустилась в домашнем халате,сопровождаемая майором Шпеглером. Она выгляделабледной и больной, сидела в кресле, покручивая паль-цами свой шарф, и не ответила, когда Рашель потре-бовала оставить ее мужа в покое. Молчание Клареттыраздражало Рашель настолько, что она приблизиласьк ней и схватила за рукав халата. Тогда Кларетта вос-кликнула: «Дуче любит Вас, сеньора. Он никогда не по-зволял сказать против Вас ни слова».

На какой-то момент Рашель отступила, однако когдаКларетта предложила ей машинописные копии писемМуссолини к ней, она снова впала в ярость.

«Мне не нужны копии, – кричала она. – Не за этимя пришла».

«А за чем Вы пришли, сеньора?» – спросила ее Кла-ретта.

Рашель не отвечала несколько мгновений. ПозднееКларетта говорила: «Она стояла, глядя на меня, рукина бедрах. Потом стала оскорблять меня. Ее лицо де-

лалось все краснее и краснее».Кларетта решила позвонить Муссолини.«Бен, – сказала она. – Твоя жена здесь. Что мне де-

лать?»Рашель выхватила у нее трубку и заставила мужа

признать, что он знал о ее поездке. Теперь она былав еще большей ярости. Она сказала Кларетте, что фа-шисты ненавидят ее еще больше, чем партизаны. Кла-ретта два раза падала в обморок, и Буффарини-Гви-ди пришлось бегать за нюхательной солью. Придя вчувство, она сидела в кресле и беспомощно плакала.Шпеглеру показалось, что, уходя, Рашель тоже плака-ла.

Его любовница и жена скандалили из-за него, не-вестки все более раздражали, министры надоедалиподробным изложением дел, которые его уже не инте-ресовали, а Муссолини все более стремился к тому,чтобы его оставили в покое. В первые несколько не-дель в Гарньяно он не поднимался с постели до десятиутра и отправлялся в офис на Вилла-деллеОрсолинене ранее половины двенадцатого или двенадцати. Новесной 1944 года он вставал все раньше и раньше ичасто был в офисе уже в восемь часов. Он оставалсятам до двух, затем возвращался на виллу Фельтринел-ли для легкого ланча, который он съедал как всегда такбыстро, что часто, закончив еду, он уже уходил, когдадругие только приступали к ней. К трем часам он уже

возвращался в свой офис или же принимал посетите-лей в своей плохо обставленной и безвкусно убраннойгостиной, оставаясь там до восьми или девяти часов.

Хотя он и проводил очень много времени за рабо-чим столом, его прежде всего занимали не практиче-ские вопросы, а проблемы философского или личногохарактера. Лишь иногда какой-то вопрос, связанный суправлением, занимал ум дуче и поглощал внимание,но, как правило, этот вопрос не заслуживал того вне-запного интереса, который он к этому проявлял.

Дуче был, например, просто неукротим в своей ре-шимости получить от Ватикана формальное призна-ние своего режима. Он не в состоянии продолжать де-ла без этого признания, – как-то воскликнул дуче в от-чаянии, хотя такое признание вряд ли могло способ-ствовать более успешной деятельности его правитель-ства. Это было вопросом личного престижа, он чув-ствовал себя оскорбленным отказом папы. Это сталоего манией. В конце концов дуче заявил, что терпе-ние его исчерпано и он намерен денонсировать Лате-ранские пакты и создать схизматическую церковь. Онуже зашел так далеко, что рассматривал характери-стики некоторых политически надежных деятелей цер-кви для нового епископата, и остановить его на пути кэтой безумной затее удалось только немцам, которыене желали делать отношения с папой хуже, чем ониуже были. Что еще продолжало волновать его к тому

времени, так это проблема самоидентификации себякак человека, который в глубине души ни разу в жиз-ни не отступал от социалистических принципов своеймолодости. Хотя большинство его министров осужда-ли и считали нелепой эту возродившуюся веру в авто-ритарный социализм, они не сомневались в искренно-сти его убеждений. Конечно же, это было не временноеувлечение, он желал до конца оставаться верным сво-им принципам. «Социализм, – любил он повторять, –это краеугольный камень республики». Подобные вы-сказывания настораживали немцев и новую элиту фа-шизма, особенно таких людей, как Фариначчи, Паволи-ни и Буффарини-Гвиди. Они не могли не осуждать по-пытки Муссолини привлечь новые силы в ряды Partitofascista Repubblicano с помощью таких средств, кото-рые расценивались ими как рабские уступки левым,уступки, чреватые упразднением фашистских идеалови – что было еще более трагично для некоторых из них– отрицанием мифа о дуче как сверхчеловеке. Идеоло-гическая модель социальной республики была приня-та 14 ноября в Вероне на первом конгрессе республи-канской фашистской партии, где были утверждены ееосновополагающие принципы. Работа конгресса нача-лась чтением письма дуче, в котором подчеркиваласьнеобходимость возврата к «первоначальным установ-кам фашистской революции». И действительно, выра-ботанный в итоге веронский Манифест представлял

собой в основном возврат к установкам 1919 года. Ед-ва ли не единственным новым тезисом стал «распадмонархии», констатация которого в фашистских кругахбыла почти обязательной. Что касается самого Муссо-лини, то он считал важнейшими те положения, которыебыли связаны с благосостоянием рабочих; и он отказы-вался соглашаться с предположением, что этот аспектпрограммы был продиктован соображениями полити-ческой целесообразности.

Любая даже самая легкая критика фашизма, осо-бенно в газетах, которые он продолжал жадно чи-тать, как якобы не считавшегося с интересами рабочихи удерживавшегося у власти с помощью буржуазии,вызывали у Муссолини гнев и негодование, которыеадресовались обычно Рузвельту, итальянскому коро-лю и Энтони Идену. Прочитав однажды отчет о сове-щании Генеральной конфедерации рабочих в Неапо-ле, на котором один из делегатов заявил, что социаль-ные законы фашистского режима не принесли пользырабочим, он немедленно написал гневный ответ для«Корреспонденца репуббликана», перечислив все за-коны, которые были изданы им в интересах рабочих,построенные для них больницы, назначенные им пен-сии, обратив внимание на размеры введенных им ми-нимальных зарплат. Он настаивал на том, что «эти об-винения выдвигаются коммунистами и другими врага-ми нашей страны, использующими рабочих в качестве

пешек в своих дьявольских играх». Сами же рабочиепонимают, что это фальшивые обвинения.

Позднее, во время дискуссии по этой же проблеме,он говорил: «Невозможно коррумпировать пролетари-ат. Рабочие не способны на предательство, совершае-мое буржуазией. Буржуазия с ее материалистическимменталитетом и жадностью погубит Италию. Я старыйсоциалист в душе».

И это не оставалось пустой декларацией – уделяяочень мало внимания всем иным аспектам деятель-ности правительства, дуче не оставлял надежд дока-зать соответствие Социальной республики деклари-рованному названию, несмотря на малые средства ивласть, которыми она располагала. В последние ме-сяцы жизни, когда Готская линия была прорвана иполный крах расшатанной Оси и его правительствабыл уже очевиден, он абсолютно несвоевременно про-должал проявлять интерес к таким проблемам, каквозможность организации коллективных хозяйств дляспасения мелкого крестьянства, реорганизация госпи-талей для больных туберкулезом. Мюлльхаузен гово-рил Рану, что даже в этот час, несмотря на его само-устранение от дел и ту позу, которую он принял, дока-зывая, что он сам и его дело уже стали частью истории,Муссолини стремился создать такую основу, на кото-рой после него можно бы было выстроить государствоблагоденствия.

Мало что волновало его так же глубоко, как это,и большую часть дня он, казалось, довольствовалсятем, что спокойно читал или писал в своем кабинете.Он хотел, чтобы его оставили в покое, и все меньшеи меньше был диктатором и все больше «профессо-ром университета», на которого он так стал похож, пословам восхищавшегося им доктора Захариа. Его ка-бинет был маленькой душной комнатой с непропорци-онально большим, отделанным майоликой камином истоящим в углу столом, и он часами просиживал здесьодин, читая, что-то записывая и поглядывая время отвремени из окна в сад. Когда в комнату входил секре-тарь, он медленно поднимал голову, не снимая очков,необходимость в которых он категорически отрицал быеще год назад. Теперь он уже был равнодушен к по-добным вещам. Веки его часто были опухшими и крас-ными, и он без сожаления признавал, что зрение егостановилось хуже с каждым днем.

Он более не утруждал себя и созданием видимостиисполинской деятельности великого государственногомужа, как это было в Палаццо Венеция, где его необъ-ятный стол, когда было нужно, становился совершен-но пустым, чтобы продемонстрировать, как все необ-ходимые сведения он держит в голове, а иногда этотстол заваливали документами, и это должно было до-казать, как много он работает. На Вилла-делле-Орсо-лине стол был просто в беспорядке. Вырезки из газет,

бумаги и книги, подставки с цветными карандашами ифотографиями беспорядочно громоздились на нем и,что было необычным, без претензии на какой-либо эф-фект. Один из журналистов как-то взглянул на кореш-ки книг, чтобы узнать, какие книги читает дуче. В под-боре книг была характерная разнородность – Достоев-ский, Толстой, Хемингуэй, Платон, Сафо, Кант, «ТихийДон» Шолохова, Ницше, «Наполеон» Эмиля Людвига,«Размышления о насилии» Сореля, Гёте, Шопенгау-эр, книги о Христе, о Фридрихе Великом, о Бетховене– во всех были закладки, отмечавшие важные места,не говоря уже о карандашных пометках на полях. Вре-менами он был так поглощен своими занятиями, что,стремясь избавиться от посетителей или официаль-ных лиц, особенно немцев, он нетерпеливо отсылал ихк Грациани, министру народной культуры, или своемуглавному личному секретарю. «Муссолини хочет само-устраниться от любых проблем, стоящих перед прави-тельством, – писал домой молодой немецкий офицерФюрст Урах. – Если немецкий генерал обращается кнему с какой-нибудь просьбой, он отвечает: „А, погово-рите обязательно с Грациани“. Если приходит Лейерсили какой-нибудь экономист-эксперт, он говорит: „Да,поговорите действительно с моим министром экономи-ки, хорошо?“ Когда один из посетителей, из разряданаиболее высокопоставленных, настаивал на необхо-димости резолюции именно дуче, Муссолини ответил,

что если это действительно так, то он такого решенияпринять не может. Немцы должны решать – сам он про-сто мэр Гарньяно.

Но как ни враждебно отзывался он в различных бе-седах о немцах, этих «преступниках от рождения»,этих «диких вандалах, жестоких, несправедливых, на-глых и хищных», он н e мог освободиться от влиянияих фюрера.

21 апреля он отправился в Германию для встречи сним. Гитлер тепло встретил его в Зальцбурге, и Мус-солини заверил его в своей искренней преданностиидее конечной победы Германии. Атмосфера встречибыла дружественной и спокойной и под воздействиемэтого, а также благодаря поддержке Грациани и Мац-цолини, приехавших в Германию вместе с ним, и Фи-липпо Анфузо, его нового посла в Берлине, Муссоли-ни зашел так далеко, что позволил себе высказатьсяпротив оккупации немцами АльтоАдидже и Триеста, атакже обратил внимание Гитлера на то, что в Герма-нии плохо обращались с итальянскими рабочими. Ги-тлер, казалось, отнесся сочувственно к его словам иобещал сделать все, что будет возможно. Однако сде-лано было мало и три месяца спустя, когда Муссоли-ни вновь приехал к фюреру, атмосфера уже была со-вершенно иной и с самого начала исключительно на-пряженной. Гитлер не без труда прошел навстречу кнему через платформу. Он был очень бледен, негну-

щаяся правая рука оставалась прижатой к груди, а ле-вую руку он протянул Муссолини. Извинившись, он по-яснил, что был легко ранен. Позже он показал Муссо-лини все еще дымившиеся развалины здания, в кото-ром недавно взорвалась бомба, заложенная полковни-ком графом Клаусом фон Штауффенбергом, от кото-рой погибли четыре человека. Штауффенберг принесэту бомбу в зал заседания, спрятав ее в своем портфе-ле, который поставил под стол в том месте, где лежа-ли развернутые перед фюрером карты. Портфель ме-шал одному из присутствовавших офицеров, и он но-гой отодвинул его от Гитлера. Провидение еще раз спа-сло его, сказал Гитлер, и это является предзнаменова-нием его грядущей победы над врагом. «Совершенносогласен, – вежливо отозвался Муссолини, – это былзнак свыше». Фюрер кажется совершенно спокойным,думал Муссолини, гораздо спокойнее, чем обычно. Ко-гда переговоры с дуче были завершены, он сел рядомс Риббентропом и Герингом по ту же сторону стола иничего не говорил, рассеянно глядя на стену перед со-бой и время от времени глотая одну из своих яркихтаблеток. В течение первого часа Муссолини и Граци-ани вынуждены были выслушивать, как немцы обсу-ждали между собой причины того, что война еще невыиграна, как Геринг ворчал на Кейтеля и делал сво-им маршальским жезлом угрожающие жесты в сторонуминистра иностранных дел. Был упомянут Рэм и чист-

ка 1934 года, при этом Гитлер вдруг вскочил на ноги истал говорить, упирая на то, что Провидение, спасаясвоим вмешательством его от смерти, снова подтвер-дило, что он избран судьбой и является тем человеком,которому предназначено спасти Европу и мир. Его долг– не щадить никого на этом пути возмездия. Он про-должал в том же духе в течение получаса, в то времякак немцы сидели молча, а Муссолини смотрел на негокак зачарованный и казался напуганным выкрикивае-мыми угрозами и истерикой. Наконец вошел официантс чаем, и фюрер опять погрузился в молчаливую про-страцию, из которой его вывело упоминание о Рэме.

Казалось, Муссолини был шокирован поведениемГитлера, и когда они прощались перед его отъездомв Италию, он не отозвался на эмоциональные напут-ствия Гитлера, как сделал бы раньше. Не смущаясьотчужденной холодностью дуче, Гитлер затягивал про-щание и стоял, держа его за руку и глядя ему в глаза.Он был похож на застенчивого любовника, и все при-сутствовавшие испытывали сильное смущение, поде-лился Ран с Мюлльхаузеном, когда они вернулись наозеро Гарда. «Я знаю, что могу положиться на тебя, –сказал Гитлер с чувством. – Поверь мне, ты мой самыйлучший, может быть единственный друг в мире». По-сле отъезда дуче Гитлер сразу же отдал приказ о стро-ительстве бомбоубежища на территории виллы Фель-тринелли, но Муссолини побывал там лишь однажды

и то лишь для того, чтобы поблагодарить строителейза работу.

Эта их встреча была совершенно бесполезной. Мус-солини не повторил ни один из тех протестов, на ко-торые он осмелился в апреле, и вернулся в Италиюмрачным и молчаливым. Все привыкли к тому, что онвозвращался из Германии воодушевленный довериеми идеями Гитлера, но на этот раз если в нем и ощуща-лась какая-то перемена, то это была перемена к худ-шему. Представители посольства ознакомили его с не-которыми статистическими данными о находившихся вГермании итальянцах, и это повергло его в ужас 39 .

Он вернулся к своей работе с еще меньшей энер-гией и энтузиазмом, чем раньше. В начале этого ле-та он изредка играл в теннис, но партнеры всегда по-зволяли ему выигрывать и игра ему быстро наскучила.Тогда он перешел на поездки вокруг озера на велоси-педе и прогулки по лесу, куда отправлялся один или вобществе Романо, но всегда в сопровождении немец-кой охраны. Он также забросил уроки немецкого, хотяраньше занимался три раза в неделю – он всегда смогбы объясниться, а свободное владение языком, к ко-торому он стремился раньше, теперь казалось ему не-нужным. Теперь он уходил в свой офис еще раньше,

39 Сальваторелли и Мира утверждают, что всего 700 000 итальянскихрабочих было во время войны послано в Германию для различных нево-енных целей, и что 30 000 из них погибли.

иногда на часах еще не было восьми, чтобы избежатьучастия в домашних распрях, а возвращался поздно,чтобы провести вечер, если ему это удавалось, в оди-ночестве за чтением в своей комнате или сидя до са-мого захода солнца в садовом кресле с заложеннымиза голову руками и глядя на озеро.

Он ненавидел сумерки. Как только начинало тем-неть, он отправлялся в дом и включал в своей комна-те свет. Однажды электричество выключили и КвинтоНаварра, который снова вернулся к нему на службу,внес свечу. «Но он не мог вынести плохого освещенияи ушел к озеру, где провел время, бросая камешки вводу до тех пор, пока электричество не включили», –вспоминал Наварра.

Каждое утро его посещал итальянский врач или про-фессор Захариа, чтобы проследить, дает ли результа-ты рекомендованная ими диета. Захариа заметил, чтодуче слишком бледен, на изможденном лице лишь егочерные глаза временами горели странным лихорадоч-ным светом. Утром он выпивал только чашку чаю, по-том съедал очень легкий завтрак и обед. Молока он те-перь вообще не пил, хотя в прошлом делал это в боль-ших количествах. Обычно он ходил в непривлекатель-ной форме фашистской милиции. Будучи всегда отгла-женной, она висела на нем мешком, а черные ворот-нички его рубашек, казалось, были слишком велики иоткрывали его когда-то массивную шею, складки и мор-

щины которой делали ее теперь похожей на шею че-репахи. Он следил за тем, чтобы голова была всегдахорошо побрита, а два раза в месяц из Гардоне приез-жала девушка, чтобы делать ему маникюр, но это былиединственные проявления той суетности, которой бы-ло так много прежде. «Только изредка, – говорил На-варра, – он бывал в хорошем расположении духа, и заэтими редкими моментами всегда следовали долгие,черные часы печали».

Через месяц после встречи с Гитлером в Пруссии онрешил ехать на фронт с инспекцией. Под впечатлени-ем оказанного ему в полку радушного приема он пятьдней объезжал линию фронта, давая советы генера-лам, которые не принимали их во внимание, и предла-гая способы контрнаступлений, явно неосуществимых.Кессельринг вежливо выслушивал Муссолини, но да-вал понять ему, что его предложения не будут приня-ты, и это раздражало дуче. «Этот Кессельринг, – оби-женно решил Муссолини, – не стоит ни шиша».

Радушный прием, оказанный ему как итальянскими,так и немецкими частями, оказал на него благотворноевоздействие. Он вернулся в Гарньяно с новыми сила-ми и надеждой и рассказывал Рашель много раз, каксолдаты выражали ему свои искренние чувства. Осо-бенно, по его словам, немцы «приходили в полный во-сторг и застывали по стойке смирно, приветствуя егов своих тесных окопах». Но эта эйфория была недол-

гой. Уже к концу недели к нему вернулось его прежнеесостояние.

В июне Отто Скорцени посетил дуче и нашел его за-торможенным и пессимистически настроенным. Пол-ковник Скорцени писал: «Муссолини действительнозатих и, казалось, совсем отошел от всех дел. Он ужене был уверенным в себе руководителем, управляю-щим своими министрами, он позволял им действоватьпо собственному усмотрению… Он больше теперь по-ходил на философа, чем на главу правительства. Онговорил мне об истории Германии, которую хорошознал, о философской основе фашизма и о том, какего следует видоизменять в будущем. Он пытался необнаруживать чувства безнадежности перед своимиблизкими». Но это ему не удавалось.

«С течением времени он стал еще более задумчи-вым, – вспоминала Рашель. – Судя по тому, что вре-мя от времени он говорил, смертельная борьба, раз-вернувшаяся между итальянцами, причиняла ему по-стоянные страдания. Даже во время еды он оставал-ся мрачным и подавленным. Он иногда вслушивалсяв тишину и неожиданно спрашивал меня: „Что ты гово-ришь?“.

Несомненно, что эта борьба, о которой упомянулаРашель, к концу 1944 года по своему масштабу сталаперерастать в гражданскую войну.

Глава десятая

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНАНоябрь 1943 – декабрь 1944

Я решил, что партия не должна больше

оставаться политической организацией,а должна стать исключительно военнойорганизацией.

Организованное сопротивление Германии возниклозадолго до появления Социальной республики. К кон-цу 1943 года в большинстве крупных городов севернойИталии были созданы подпольные комитеты нацио-нального освобождения и появились отряды партизан.В них вливались убежденные противники фашизма,истинные патриоты, понимавшие, что поражение Гер-мании – единственная надежда страны на будущее.Сюда шли кадровые офицеры, считавшие, что армияСоциальной республики, которую так старательно со-здавал Грациани, никогда не станет больше чем сател-литом Германии или же просто своего рода полицей-ской службой по принудительной реализации антиро-ялистских и фашистских мер 40 .

40 Задача Грациани оказалась еще более трудновыполнимой, посколь-ку немцы пытались препятствовать созданию независимой итальянскойармии, которой они никогда бы не смогли доверять. Они содействовали

Присутствие этих офицеров в партизанских бри-гадах создавало вокруг них ауру респектабельности.Один из них, генерал Рафаэле Кадорна, сын маршалаграфа Луиджи Кадорна, бывшего главнокомандующе-го итальянской армии, затем стал их лидером. Однакони они, ни другие бескорыстные патриоты, присоеди-нившиеся к партизанскому движению, не контролиро-вали действий партизан полностью.

В ноябре 1943 г. в Мончиеро в Пьемонте состоялосьодно из совещаний, проходивших той зимой, котороеопределило направления будущих действий партизан.На совещании, руководимом Луиджи Лонго, которыйстал впоследствии заместителем главы Итальянскойкоммунистической партии, было решено, что самымэффективным способом укрепления власти и влиянияих организации – корпуса волонтеров свободы – моглобы стать провоцирование как немцев, так и фашистовна репрессии против итальянского народа. Для этогоследовало убивать немецких солдат и фашистских ли-деров, что должно было повлечь за собой акты возмез-

также образованию нескольких почти автономных подразделений типаДецима Мае, не находившихся в его прямом подчинении, и появлениюразличных независимых вооруженных полицейских частей, что служилотой же цели «разделять и властвовать». Когда было принято решениеоб образовании четырех итальянских дивизий, было сделано так, что ихэкипировка и подготовка осуществлялась в Германии. Гитлер никогда нескрывал того, что вклад Италии в людские ресурсы Оси должен осуще-ствляться скорее посредством поставки рабочих рук, чем солдат.

дия, которые, в свою очередь, будут порождать ответ-ную ненависть. С той же целью следовало взрыватьмосты и железнодорожные пути, электрические и теле-фонные линии независимо от того, имеют они какое-тостратегическое значение или нет.

С самого начала влияние коммунистов в партизан-ских бригадах было сильным. Часто оно было доми-нирующим. Некоторые формирования состояли цели-ком из коммунистов и возглавляли их, в соответствии ссоветской моделью, обязательно члены партии вкупес политическими комиссарами, не позволявшими от-клоняться от нужного направления. Другие отряды, хо-тя в них было немного коммунистов, в конечном ито-ге вынуждены были принимать назначение политиче-ского комиссара. Позднее Луиджи Лонго говорил, чтоэтих комиссаров «предлагали и представляли комму-нисты, и сначала все остальные этому противились. Ихвоспринимали не иначе, как их представляли фашист-ские клеветники и пасквилянты. Их появление военныеофицеры воспринимали как угрозу подрыва своего ав-торитета и достоинства, политики видели в них комму-нистическую инновацию, предназначенную для осуще-ствления контроля над отрядами и использования ихв целях партии… Но мы до самого конца боролись засохранение института политических комиссаров. По-степенно они проникли почти во все формирования и,даже если делали это под другими названиями, таки-

ми как представители Комитета национального осво-бождения или гражданские представители, свои обя-занности они выполняли в соответствии с нашими ре-комендациями».

Зимой 1943/1944 г. партизаны начали свою работу.Сначала это были немногочисленные происшествия.Несколько отдельных убийств, актов саботажа и наси-лия; однако пока еще для фашистского режима в ок-купированной немцами Италии его политические про-тивники не представляли реальной опасности. Однакок 23 марта, юбилейной дате фашистской организации,римский Комитет национального освобождения при-урочил более серьезную акцию, которая должна бы-ла подтолкнуть к действиям комитеты Севера. В этотдень на виа Разелла была взорвана набитая взрыв-чаткой мусорная машина, которая находилась рядомс грузовиком, перевозившим отделение немецких сол-дат в казарму. Тридцать три немца и несколько прохо-жих итальянцев были убиты. В качестве ответной ме-ры на следующий день на Ардеатинской дороге былорасстреляно 335 заложников и здесь же в овраге онибыли захоронены.

Весть об этом быстро облетела всю Италию, и вес-ной – в начале лета активность партизан на Северерезко возросла, все более жестокими становились иответные репрессии. В мае почти сто шахтеров былирасстреляны немцами в одной из маленьких деревень;

несколько недель спустя было объявлено о казни 400заключенных и 110 дезертиров; вскоре 2000 человекбыли насильственно депортированы в Германию по-сле того, как был взорван мост над рекой в Пьемонте.Количество актов саботажа возросло после падениялинии Густава и Кассио, и ко времени освобожденияРима в июне 1944 г. они происходили почти ежеднев-но. 21 июня Муссолини заявил, что фашистская партияне может больше оставаться политической партией, адолжна стать «организацией исключительно военизи-рованного типа». С 1 июля все ее члены в возрастеот девятнадцати до шестидесяти лет, не состоявшиев вооруженных силах Республики, зачислялись в отря-ды вооруженных чернорубашечников для того, чтобыохранять «общественный порядок и мирную жизнь гра-ждан от головорезов и тех, кто сотрудничал с врагом».

Этот акт был воспринят как объявление о нача-ле гражданской войны. Организуемые этими черны-ми бригадами провокации и репрессии против парти-зан часто по своей жестокости не уступали немецким,хотя и проводились в меньших масштабах. Разумеет-ся, самые массовые акции устрашения осуществлялиподразделения СС, вырезавшие целую деревню Сан-та-Анна ди Стаццема в августе 1944 г. и уничтожившиепочти 700 человек между 28 и 30 сентября в Марца-ботто, к югу от Болоньи. Однако на счету черных бри-гад множество подобных, хотя и менее известных ак-

тов дикой бесчеловечности. Состоящие зачастую изеще более отъявленных подонков, чем даже самые не-управляемые из партизанских бригад, они действова-ли исключительно нагло и жестоко, истязая пленниковбез сожаления, как иногда истязали самих черноруба-шечников захватившие их в плен партизаны-коммуни-сты. Даже когда немцам удалось закрепиться к севе-ру от Флоренции, расположившись на зиму вдоль Гот-ской линии от Римини до Специа, насилие по эту сто-рону немецкой линии обороны лишь ненамного пошлона убыль.

Муссолини с неизменной мрачной озабоченностьюнаблюдал за нарастанием жестокости с обеих сторон,иногда давая выход своему гневу, в приступах которо-го он повторял, что «времена снисходительности ми-новали». Но несмотря на эти приступы отчаяния и при-зывы создавать черные бригады еще и еще, он в концеконцов был вынужден признать, что единственная на-дежда для Республики связана с делом примирения.Он дал указание префекту Турина встретиться с ге-нералом Оперта, в прошлом генерал-интендантом IVитальянской армии, а ныне – партизанским лидером,для переговоров по амнистии. Переговоры продолжа-лись какое-то время, но закончились тем, что лишь57 партизанских офицеров, к тому времени уже аре-стованных фашистскими властями, приняли предло-женные им условия. Паволини, Фариначчи и Буффа-

рини-Гвиди часто сетовали, что Муссолини без всякихна то оснований верит в возможность примирения фа-шистов с антифашистами. Когда подошло время при-нимать окончательное решение, дуче отказался утвер-дить предложенные ими жесткие меры, введение кото-рых и он сам ранее поддерживал. 25 апреля 1944 г. ониздал декрет, предусматривавший смертную казнь длявсех партизан, арестованных после этой даты, но приэтом он гарантировал амнистию всякому, кто готов былсдаться в течение месяца, а затем легко соглашалсяпрощать и в других случаях. Иногда он намеренно де-монстрировал свою суровость, но днем позже смягчал-ся и был готов прощать снова. Джованни Дольфин всвоем дневнике описал множество случаев, когда дучевмешивался, чтобы спасти осужденных на смерть. Онбыл более суров по отношению к известным коммуни-стам, особенно действовавшим по указке Тито в Вене-ция-Джулия, и многих из них казнили как предателей,но когда однажды в его руках оказалось письмо с име-нами лидеров различных запрещенных некоммунисти-ческих партий, он свел все дело к нескольким угрозам,которые не были восприняты всерьез и о которых самон забыл уже на следующий день. Одним из упомяну-тых в письме был Фарруччио Парри, – лидер левойпартии (Partio d ' Azione), о котором неоднократно пре-дупреждал Муссолини министр юстиции. Однако Мус-солини отказался отдать приказ об аресте Парри, счи-

тая его «честным человеком в душе», и министр в от-чаянии сказал Карло Сильвестри: «Сколько раз я де-лал все, что мог, чтобы спасти его!» «Дуче отказывает-ся спасать себя, – заявил он по другому поводу Фари-наччи. – Он может добиться успеха только беспощад-ностью, а не миротворчеством».

Попытки Муссолини привлечь на свою сторону насе-ление Севера путем социализации промышленностине принесли результатов, на которые он рассчитывал.Дуче был уверен, что те законы, посредством которыхон намеревался утвердить свою новую политику и ре-шить экономические проблемы Республики, обеспечатему поддержку рабочих Севера. Когда в начале мар-та римский Комитет национального освобождения при-нял решение о проведении всеобщей забастовки навсей территории Социальной республики, он не счи-тал, что это серьезная опасность. Конечно, она не ста-ла той всеобщей забастовкой, которую стремились ор-ганизовать коммунисты, но в офисе Меццасома долж-ны были признать, что ряд фабрик прекратили рабо-ту и 250 000 человек вышли на улицы (коммунистыутверждали, что в забастовке принимает участие бо-лее миллиона человек). На требование немцев приме-нить крайние меры против бастующих Муссолини от-ветил отказом. Ему и без того достаточно итальянцев,сражающихся друг против друга, и увеличивать их чи-

сло он не собирается 41 .Существование фашистского правительства и раз-

деление Италии создавали угрозу полномасштабнойгражданской войны, равно как и возможность столкно-вения итальянцев друг против друга на фронте. Этаперспектива постоянно держала Муссолини в страхе.Он отмечал на карте движение итальянских частей,сражавшихся с немцами, и постоянно требовал сооб-щать ему сведения о тех подразделениях, которые Ба-дольо предоставил союзникам. В Италии против союз-ников продолжали воевать три итальянских подразде-ления – батальон Барбариго в районе Анцио, батальончернорубашечников – против Тито в Хорватии и бата-льон берсальеров – против партизан на Карсо. Другойбатальон берсальеров вел боевые действия противнемцев, и Маццолини однажды стал свидетелем того,как Муссолини с удовлетворением прослушал коммю-нике по радио Бари, содержание которого свидетель-ствовало, что дела у них идут хорошо.

«Но это же войска Бадольо! – воскликнул поражен-ный Маццолини, – они воюют с немцами».

«Они итальянцы и сражаются храбро, вот что глав-41 В немецком посольстве полагали, что союзники находятся в постоян-

ном ожидании начала широкомасштабной гражданской войны на севереИталии. Глава политического отдела считал, что именно поэтому никогдане бомбят правительственные здания на озере Гарда. Американцы точнознали их местоположение, но нападению подвергались только пункты,где находились немецкий посол и немецкие войска.

ное», – с удовлетворением констатировал Муссолини.Маццолини наблюдал, что весь остаток этого дня ду-

че был почти счастлив. Вечером казалось, что он ис-кренне верит во все еще существующую возможностьвыиграть войну, но через два дня, в полном соответ-ствии с уже сложившимся жизненным циклом, он опятьвернулся в состояние депрессии.

Глава одиннадцатая

ПРЕЗИДЕНТ В ГАРНЬЯНО.ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ

Декабрь 1944 г. – апрель 1945 г.

Я ощущаю себя капитаном тонущегокорабля: корабль гибнет на моих глазах,а я вцепился в маленький плотик средибушующих волн, всецело во власти стихии.

В декабре 1944 г. во время непродолжительного ви-зита в Милан, куда он направился вместе с Вольфом иРаном, Муссолини довелось испытать чувство востор-га, которое не покидало его несколько дней. Неожидан-но для него машину, в которой он следовал по улицамгорода, окружила толпа, приветствовавшая его стольбурно, что у непосвященного зрителя могло создатьсявпечатление, будто радость людей вызвана сообще-нием об окончании войны. Такого рода импровизиро-ванные митинги случались и раньше, например жите-ли Гарньяно частенько собирались, чтобы приветство-вать его, но никогда еще прием не был столь горячим.Автомобиль медленно продвигался по улицам, и наро-ду становилось все больше и больше. Даже обозрева-тели, враждебно настроенные по отношению к режиму,

вынуждены были признать, что на улицах Милана ско-пилось не менее 40 тысяч человек. Раздавались воз-гласы «Дуче, дуче, дуче!»

«Если бы я своими ушами не слышала восторжен-ные крики по радио, – говорила впоследствии Ра-шель, – я бы никогда не поверила рассказу Бенито отом, что произошло. После этого вряд ли кто осмелит-ся утверждать, что народ Италии против фашизма ивсе ненавидят Муссолини».

«За двадцать лет пребывания у власти, – с гордо-стью рассказывал Муссолини своей жене по возвра-щении из Милана, – меня никогда не приветствовалитак тепло. По какой-то неизвестной причине шефу по-лиции, генералу Монтанья, лишь накануне сообщилио моем приезде. Церемония в Лири транслироваласьпо радио, и вся страна вдруг узнала, что я присутствуюна митинге. Когда я закончил выступление, овация бы-ла просто потрясающей: это был абсолютный триумф.Все ликовали, раздавались верноподданнические воз-гласы. Толпа напоминала океанскую волну. Какое ра-достное чувство я испытал, стоя в машине, движущей-ся среди людского моря!»

Целую неделю он продолжал вспоминать об этом.Его рассказы, как и вся поездка в целом, вызвали неко-торое замешательство среди немецкого руководства.Воодушевление, с каким Муссолини был встречен вМилане, – думал про себя Ран, – вызывает недоумение

и вопросы. «Реакция итальянцев на приезд Муссолинии его выступление в театре Лирико просто поразитель-ны». Тем более, что речь с которой он выступил, посвоей эмоциональности значительно уступала преж-ним. Муссолини читал без очков, поэтому произносилтекст медленно, вглядываясь в текст. Он говорил о не-обходимости продолжить реформы в области полити-ки и экономики, о том, что вскоре будет разрешена де-ятельность других политических партий и что членстворабочих в фашистской партии не будет обязательным.И лишь когда он провозгласил неизбежность победыГермании в войне, упомянув об имеющемся у немцеворужии невиданной силы, его голос обрел прежнююсилу.

О новом оружии Муссолини впервые услышал от Ги-тлера во время встречи с ним в Германии в июле 1944года. Вскоре после триумфальной поездки в Миланон снова отправился в Германию, где фюрер сообщилему новые сведения об оружии. Эти новости привелиМуссолини в состояние крайнего возбуждения.

Новая встреча состоялась неподалеку от Мюнхена.Поезд, в котором ехал Муссолини, остановился на за-пасном пути в ожидании поезда Гитлера. Когда фюрерприехал, они приветствовали друг друга, как бывалораньше, в более счастливые времена. После теплыхрукопожатий они пересели в машину и отправились наполигон, чтобы увидеть новое оружие в действии. Рас-

сказывая впоследствии о своих впечатлениях от уви-денного, Муссолини называл это оружие «совершен-ным продуктом человеческого ума». Демонстрация бо-евой мощи нового оружия была столь убедительной,что Муссолини безоговорочно поверил всему, что емуповедали немцы о возможностях новой техники 42 .

«Весь мир будет потрясен, – убеждал он начальни-ка своей личной охраны, майора Фортунато Альбонет-ти, – это оружие способно в считанные дни изменитьход войны». Муссолини оставался в состоянии возбу-ждения на всем протяжении пути в Гарньяно. Мюлль-хаузен рассказывал, что по пути к вилле ФельтринеллиМуссолини, увидев на дороге, огибающей озеро, груп-пу милиционеров, весело крикнул им из окна машины:«Держитесь, парни! Война выиграна!»

Однако эйфория продолжалась недолго. С прихо-дом весны им вновь овладело чувство безысходностии отчаяния. Как отметил в своих записях доктор За-хариа, состояние Муссолини накануне его последнейвстречи с Гитлером выражалось в «полном физиче-ском и моральном истощении организма». Во всем его

42 В вопросах вооружения и секретных разработок он был всегда удиви-тельно доверчивым. Однажды, когда ему сообщили, что некий итальян-ский ученый изобрел «смертоносные лучи», которые могут принести фа-шизму победу в войне, он так воодушевился, что дал указание выделитьденьги на разработку этого оружия и, начиная с февраля 1939 года, по-стоянно твердил о секретном оружии, которое способно повлиять на ис-ход войны.

поведении сквозила апатия. Вопросы управления го-сударством уже не занимали его, как раньше: он про-являл полное безразличие к мелким склокам и интри-гам среди своего окружения, а дискуссии о будущемфашизма в Италии, казалось, не волновали его вовсе.Прежде, в случаях расхождения во взглядах с немец-ким руководством, он активно и порой небезуспешноотстаивал свою точку зрения. Так, ему удалось усто-ять под сильным нажимом Германии и не ввести не-мецкую марку в качестве национальной валюты Ита-лии, кроме того, он не уступил неоднократным требо-ваниям германских правительственных кругов ограни-чить сферу деятельности итальянских промышленныхпредприятий собственной территорией и свернуть всюитальянскую промышленность к северу от Альп. Те-перь же его попытки противостоять давлению немцевоказывались слабыми и неэффективными. Вся заслу-га в том, что итальянским заводам и фабрикам удалосьотстоять свою независимость, целиком должна бытьприписана совместным усилиям итальянских рабочихи промышленников.

В другой раз немцы стали требовать отставкиначальника полиции. Тамбуриии своими поступкамиоскорбил германское руководство, Муссолини недолгосопротивлялся, в конце концов поддавшись уговорамБуффарини-Гвиди.

Когда от заражения крови, вызванного использова-

нием нестерильного шприца, скончался граф Мадзо-лини, то Прециози, желая занять освободившееся кре-сло в министерстве иностранных дел, стал искать под-держки германского посольства в Риме. Действовалон, разумеется, без ведома дуче. Узнав об этом, Мус-солини лишь с раздражением заявил: «Не понимаю,зачем все это Прециози нужно? Ему там все равно не-чего будет делать».

В своем последнем новогоднем послании, адресо-ванном Муссолини, Гитлер выразил надежду, что буду-щему национал-социализма и фашизму в Европе ни-что не угрожает, что демократия окажется не в состо-янии прийти им на смену. Однако подобные заявле-ния, равно как и люди, повторявшие их, уже не вы-зывали у Муссолини энтузиазма. Более того, до негостали доходить слухи о растущем недовольстве егодействиями со стороны наиболее последовательныхчленов фашистского руководства, об их попытках до-биться согласия немцев на смещение его с поста ру-ководителя страны с целью поставить на это место бо-лее решительного человека, исповедующего автори-тарные методы управления и не подверженного влия-нию социалистических идей. С другой стороны, леваяоппозиция развивала идею о необходимости демокра-тических преобразований. Ему доносили о том, что Фа-риначчи и Буффарини-Гвиди пытаются убедить нем-цев в неспособности Муссолини даже номинально ис-

полнять свои обязанности, обвиняя его в чрезмерноймягкости. Но Муссолини выслушивал эти донесения соспокойствием, граничащим с равнодушием.

Однажды газета «Реджиме фашиста», издаваемаяФариначчи, опубликовала статью под заголовком «Не-простительное милосердие дуче к Дзанибони». В ста-тье содержались нападки на Муссолини за то, что онпомиловал человека, пытавшегося убить его в 1925году. Рашель рассказывала, что, вернувшись домой,Муссолини швырнул газету со статьей на стол со сло-вами, в которых звучала скорее усталость, чем недо-вольство: «Прежде они не посмели бы такое напеча-тать. Милосердие никогда не бывает чрезмерным».

В конце концов, он согласился сместить Буффари-ни-Гвиди с поста министра внутренних дел. На этотшаг он решился главным образом по настоянию Раше-ли: в душе этой женщины росла неприязнь к Муссоли-ни из-за его привязанности к семейству Петаччи. В бе-седе с одним из своих помощников он признал, что воснове такого решения лежали не соображения поли-тической целесообразности или попытки укрепить пра-вительство, а лишь желание доставить удовольствиеРашели и досадить немцам.

Он не питал больше никаких иллюзий. Казалось, чтонадежда покинула его. Прежде ему удавалось поддер-живать ее за счет собственных пропагандистских уста-новок. Он уповал то на всесилие нового секретного не-

мецкого оружия, то на прибытие новых немецких диви-зий, способных повернуть колесо фортуны. Он наде-ялся, что потери союзников в боях будут столь вели-ки, что вынудят их запросить перемирие; он рассчиты-вал на обострение разногласий между Россией и Аме-рикой, которые приведут к войне между ними или покрайней мере позволят ему заключить сепаратный мирс одной из сторон.

В беседе со своими министрами относительно пер-спектив заключения мира он подчеркнул, что скореесогласится с тем, что Италия станет советской респу-бликой, чем англо-американской колонией. Ему доста-вляло удовольствие размышлять о том, что даже в слу-чае победы в войне Британия потеряет часть своихвладений и расстанется с титулом империи.

Если министры пытались ободрить его, он в ответлишь иронически улыбался. Когда Грациани рассказы-вал о своей ссоре с Кессельрингом, он только пожи-мал плечами. Однажды Меццасома с радостным ви-дом ворвался в его кабинет, чтобы сообщить новость отом, что немецкие войска успешно контратаковали со-юзников в Арденнах, Муссолини отреагировал на этобез всякого интереса, сказав: «Ну и чудесно!». Каза-лось, что он не понял, о чем ему говорят, но когда мо-лодой человек попытался рассказать подробности во-енной операции, Муссолини только рукой махнул, нежелая слушать.

В годовщину смерти Габриэле Д'Аннунцио он по-явился на кладбище «Витториале» и, стоя рядом с мо-гилой поэта, произнес надгробную речь, наполненнуюгоречью и отчаянием. Один из присутствующих назвалэту речь «короткой и загадочной, с налетом трагично-сти». Он был бледен, его лицо напоминало каменнуюмаску. Вся церемония на кладбище производила гнету-щее впечатление, к тому же погода была отвратитель-ной: все небо было обложено тучами. «Ты не умер, мойдруг, – произнес Муссолини, обращаясь к могиле по-эта, – нет, ты будешь с нами, пока существует на светеклочок земли, омываемый водами Средиземного моряпод названием Италия. Ты будешь в наших сердцах,пока стоит на этой земле город, в который мы все вер-немся, город под названием Рим».

«Мне иногда казалось, – рассказывал Меццасома, –что он утратил связь с реальностью и живет в каком-тофантастическом, вневременном мире, им же создан-ном. Его реакция на окружающих, его чувства и мыслине имели никакой разумной основы, его поведение ста-ло непредсказуемым, создавалось впечатление, чтоон постоянно пребывает в мире грез, и они стали смы-слом его существования».

Однажды, примерно за год до описываемых собы-тий, он сравнил себя с безумным поэтом. И все его те-перешние слова и поступки как бы подтверждали пра-вильность такого сравнения.

Впервые в таком облике Муссолини предстал переджурналистом Иваноэ Фоссани, который в подробно-стях описал свою беседу, встретившись с ним звезднойночью на островке Тримеллоне, посреди озера Гарда.

В начале интервью произошло событие, потрясшеежурналиста. Одна из собак, приведенных охранника-ми, постоянно лаяла и мешала беседе. Тогда Муссоли-ни поднялся со своего места, подошел к собаке, вни-мательно посмотрел ей в глаза, схватив ее за морду,и попросил вести себя тихо. Спустя мгновение собаказамолчала, потом спокойно улеглась возле его ног иуснула. После этого беседа возобновилась.

Муссолини говорил так быстро и пространно, чтобеседа приняла форму монолога. Фоссани удалосьвставить лишь одно слово: произнести кличку собаки.«С самого начала нашего разговора, – признался впо-следствии журналист, – мне показалось, что мой голосможет помешать этому человеку выговориться, я да-же подозреваю, что ему вообще не нужен был собе-седник, он хотел исповедаться перед звездами». По-сле окончания интервью, когда за Муссолини пришелкатер и увез его в Гарньяно, журналист, чтобы не упу-стить ничего из сказанного, безостановочно писал в те-чение трех часов.

Здесь, на пустынном островке, освободившись отнавязчивой охраны, вдали от министров, докучавших,ему своими ссорами, от немцев, от капризов жены

и слез любовницы, он испытал чувство сильного об-легчения, внешние проявления которого смахивали набред. Он словно опьянел от свободы. «Если бы сейчасбыло лето, – признался он журналисту, – я бы скинулпальто, бросился на землю и, как шаловливый маль-чишка, стал бы кататься по траве». Он без умолку гово-рил о звездах, о таинственных свойствах земли, о сво-ем умершем сыне, о брате Арнальдо, о бренности че-ловеческой жизни и бессмертии души. Его взволнован-ная речь была похожа на проповедь: в ней здравые су-ждения причудливо переплетались с фантастически-ми предположениями и не связанными между собойфактами, мысли перемешивались, изящные метафо-ры чередовались со странными логическими построе-ниями, но иногда его блуждающие мысли как будто вы-рывались из паутины противоречий и путаницы, и вме-сто смутных, неясно сформулированных идей вдругпроступали то ошеломляющая по своей силе и просто-те истина, то поражающее воображение пророчество.Он пытался понять, в чем причины его успехов и не-удач. Он не считал себя непогрешимым, ошибки были,но он умел замечать их, хотя сделать это было непро-сто из-за окружавшей его в течение многих лет толпыобожателей и льстецов. «В течение дня мне приходи-лось десятки раз слышать слово „гений“, – говорил онс чувством горького отвращения. Другие допускали неменьше ошибок, и их прощали. Он был убежден, что

если бы не война, навязанная ему англичанами, о егособственных промахах никто бы не вспомнил. Загово-рив о войне, Муссолини ругал англичан за их ковар-ство, а немцев за безрассудство. Война с Россией бы-ла развязана против его воли и вопреки его советам, итеперь, в результате непродуманных действий, Герма-ния практически повержена, и русские вскоре займутдоминирующую позицию в Центральной Европе, отку-да их будет невозможно вытеснить. Если не внести се-рьезные коррективы в восточную политику, то для ми-ра возникнет новая угроза, на этот раз со стороны Ки-тая. „Неужели Англия и Америка настолько слепы, чтоне замечают этой опасности“. Упоминание об Англиивызвало у него вспышку гнева. Он обрушился с напад-ками на англичан и французов за то, что они не под-держали его усилия по пересмотру условий Версаль-ского договора, не одобрили отмену военных долгови не поддержали его во время противостояния с Гер-манией в начале 30-х годов. Он критиковал короля иокружавший его реакционный двор, буржуазию, кото-рая подорвала веру в идеалы фашизма, наполнив ихложными идеями, он обвинял своих генералов в изме-не, а капиталистов и финансистов (этаких мерзавцев)– в плохом обращении с рабочими, которых он всегдалюбил и любит до сих пор.

«Рабочие – замечательные люди, – говорил он, – ихтрудно сломать, они держатся друг за друга, и в этом

смысле гораздо лучше и порядочнее всех болтунов,которые заявляют, что выступают от их имени». Послеэтих слов лицо Муссолини вновь стало печальным. «Яфактически являюсь пленником с момента ареста наКоролевской вилле, – сказал он тихим голосом, – и вы-рваться на свободу уже невозможно. Наши противни-ки только и ждут, когда мы сдадимся. Есть и такие, ктосчитает нас изменниками… Я не питаю иллюзий отно-сительно моей судьбы. Жизнь – это всего лишь корот-кое мгновение по сравнению с вечностью. Когда всекончится, меня объявят виновником поражения, но по-том, через какое-то время, поверьте мне, обо мне ещезаговорят, но по-другому. И тогда я буду счастлив, по-тому что между мной и моим народом не будет никакойвражды».

Наконец Муссолини встал и на прощание молча по-жал руку Фоссани. Пока он шел к катеру, журналистзастыл, словно завороженный, под воздействием чарэтого «великого, но несчастного человека, сохранив-шего свое достоинство в трагические мгновения своейжизни». В этот момент сторожевая собака, прыгнув наскалу, издала долгий леденящий вой.

Насколько легко было убедиться в величии этой тра-гической фигуры в обстановке, когда сама природаспособствовала излиянию чувств, настолько труднееэто было сделать в маленькой тесной комнате на Вил-ла-делле-Орсолине, где Муссолини обычно встречал-

ся с журналистами. Одна из них, Мадлен Мольер, такописывает свои впечатления от встречи с ним. Преждевсего, она едва узнала в этом человеке дуче. С бритойголовой, бледным лицом и тусклым взглядом он боль-ше походил на узника, чем на президента. В глазах за-стыло выражение покорности, но отнюдь не униженно-сти. Его смирение, готовность подчиниться судьбе не-сли оттенок сожаления и примирения.

«О чем вы хотите меня спросить, – задал вопросМуссолини, обращаясь к Мадлен, – я вас помню, семьлет назад вы приезжали в Рим. Тогда я был действи-тельно интересным собеседником. Теперь же я факти-чески покойник. Но я ничего не боюсь. Смерть не стра-шит меня. Я думаю, что она – своего рода благодар-ность Богу за его земные страдания.

Сегодня утром, – продолжал Муссолини, – ко мне вспальню случайно влетела ласточка. Она отчаянно би-лась о стены, пытаясь найти выход, но в конце концовобессиленная упала на мою кровать. Я осторожно, что-бы не причинить ей боли и не испугать, взял ее в руки,открыл окно и разжал ладони. Сначала она, видимо, непоняла, что произошло, и со страхом смотрела по сто-ронам, затем расправила крылья и с радостным ще-бетанием вылетела из комнаты. Этот птичий восторгзапал мне в душу. Для меня никто уже не откроет ок-на, чтобы выпустить на свободу. У меня теперь толькоодин выход – умереть. И это справедливо. В своей жиз-

ни я совершал ошибки и готов за них заплатить, еслитолько цена моей жизни окажется достаточной платой.В тех случаях, когда принимаемые мною решения вы-текали из моих ощущений, я никогда не совершал оши-бок, но когда я следовал велению рассудка, то ошибал-ся очень часто.

Да, синьора, со мной все кончено, мое солнце зака-тилось. Я еще продолжаю исполнять обязанности, новсе уже не имеет смысла. Я жду, когда представлениеокончится, наблюдая за этим фарсом как бы со сторо-ны. Мое самочувствие оставляет желать лучшего, ужев течение года я ничего не ем, кроме протертой пищи,не пью, не курю… Возможно, что мое предназначениебыло лишь в том, чтобы указать путь моему народу,но в таком случае скажите мне, видели ли вы когда-ни-будь расчетливого и благоразумного диктатора?»

Чтение – вот что доставляет ему удовольствие. Онмного читает, прежде всего книги великих философов.И, пожалуй, это единственное занятие, которое егоувлекает, он надеется, что книги останутся с ним до по-следнего дня жизни.

Когда его спросили о Чиано, он ответил: «В то январ-ское утро я понял, что это моя судьба, я почувствовалтогда, что смерть моя близка, но ужасная агония затя-нулась. Я ощущаю себя капитаном тонущего корабля:корабль гибнет на моих глазах, а я вцепился в малень-кий плотик среди бушующих волн, всецело во власти

стихии. Я кричу, но никто меня не слышит. Но когда-ни-будь мир еще услышит меня».

С каждым, кто приходил, чтобы повидать его, онговорил с подчеркнутой трагичностью. Порой его вы-сказывания казались мистическими, часто невразуми-тельными, а иногда – лирическими.

Молодому французскому писателю Пьеру Паскалю,переведшему на французский язык его книгу «Parlocon Bruno» («Беседы с Бруно»), он сказал «Вы не за-метили сегодня утром по пути сюда, какого цвета бы-ла вода в озере? Темно-синего, говорите? Вы знаете,я постоянно смотрю на воду и не перестаю удивлять-ся, как меняется ее цвет. Во время заката солнца онакрасная, холодным зимним утром – серая. Да, Италияудивительно красивая страна!» Затем, не дождавшисьответа на вопрос, он неожиданно переменил тему. «Выверите в Бога? – спросил он Паскаля. В ходе возник-шей религиозной дискуссии он признался, что он самне знает, верующий ли он человек. Скорее всего да».

Темы разговора менялись очень быстро. От Бога кНаполеону, затем о Шарле Моррасе 43 , потом об ита-льянских художниках, Данте, Д'Аннунцио. Разговор ка-сался чего угодно, но только не политики.

Когда Паскаль все же затронул политику, подняввопрос о необходимости объединения Европы перед

43 Французский поэт, публицист и критик (1868-1952), основатель гакназываемой «романтической школы» – ред.

угрозой английской интервенции, Муссолини короткоответил: «Эту проблему будет решать ваше и после-дующее поколения». Ему не хотелось даже думать обангличанах, от которых он столько натерпелся в сво-ей жизни. Кроме того, ему вовсе не хотелось говоритьо политике, поэтому, когда Паскаль позволил себе не-сколько замечаний о партизанском движении в Италиии французских маки, их беседа резко оборвалась.

Писательница Пиа Реджидори Корти захотела обсу-дить с Муссолини некоторые политические проблемысовременности, но он не пожелал говорить об этом.Он предпочел завести разговор о Мадзини, Гарибаль-ди, о философии, о любви, наконец. «Любовь недол-говечна, – говорил он, – рано или поздно она проходит,потому что любовники неспособны понять друг дру-га до конца». Корти пыталась возразить: очень частократковременную страсть или увлечение люди склон-ны принимать за любовь. На это Муссолини ответилцитатой из Платона и закончил беседу словами, что,по его мнению, жизнь – это страдание. Иногда он пре-рывал важные совещания со своими министрами илигерманскими официальными лицами и заводил речь офилософии, истории или религии.

6 апреля началось решающее наступление союзни-ков. Уже была оккупирована Масса, немецкие войскаотступали через Тоскану. Штандартенфюрер СС Доль-ман был всецело поглощен проблемой отвода войск,

вопрос о капитуляции висел в воздухе. По этому по-воду было созвано экстренное совещание с Муссоли-ни. Каково же было удивление Дольмана, когда в ходеобсуждения Муссолини вдруг задал вопрос: «Скажите,штандартенфюрер, вы верите в Бога? Генерал Вольфутверждает, что верит».

Глава двенадцатая

НЕМЦЫ КАПИТУЛИРУЮТФевраль-апрель 1945 г.

Я, несомненно, имею право на то, чтобы

меня по крайней мере информировали опроисходящем.

В течение некоторого времени полковник Дольман игенерал Вольф проводили секретные переговоры с со-юзниками о капитуляции германской армии в Италии.Переговоры велись без ведома Муссолини. В ролипосредника выступал архиепископ Миланский Идель-фонсо Шустер, имевший репутацию умного и влия-тельного человека. Он начал осуществлять свою мис-сию с начала февраля, когда предложил ради спасе-ния страны и предотвращения бессмысленной гибелитысяч людей достичь соглашения с партизанами. Пословам кардинала, ряды партизан множатся с каждымднем, их силы и организованность возрастают и, крометого, союзники снабжают их оружием и боеприпасами.

Полковник Дольман обсудил предложения кардина-ла с генералом Вольфом, и оба согласились с тем, чтоШустеру следует послать своего представителя в штабпартизан для встречи с генералом Кадорной. В каче-

стве посланника Шустер выбрал армейского капелла-на дона Джузеппе Биккераи, человека разумного, ноупрямого.

Между тем, под предлогом медицинского обследо-вания, Дольман сумел получить въездную визу в Швей-царию для барона Луиджи Парелли, который в течениенескольких лет представлял в Италии интересы однойамериканской фирмы. В Цюрихе Парелли остановилсяв доме своего друга профессора Гуссмана, директораодной из частных школ.

Однажды вечером, вскоре после приезда Пареллив Цюрих, в дверь дома Гуссмана постучал человек,представившийся работником газовой компании, при-сланным для проверки газовых счетчиков. По манереобщения Гуссман понял, что Парелли знаком с этимчеловеком. После некоторого замешательства выяс-нилось, что работником газовой компании оказался некто иной, как штандартенфюрер СС Дольман. Пареллиобратился к Гуссману с просьбой организовать встре-чу Дольмана с Алленом Даллесом. Однако Даллес, нежелая быть вовлеченным в переговоры на начальнойстадии, послал на встречу с Дольманом своего помощ-ника Геверница.

Встреча Дольмана с Геверницем состоялась в ка-фе «Бьянки». Дольман начал разговор с предположе-ния, что его имя союзникам известно, и более того, онофигурирует в списке военных преступников. Обеспоко-

енный этим, Дольман выражает готовность содейство-вать скорейшему окончанию войны в Италии. В обменна это он рассчитывает избежать наказания. Гевер-ниц отнесся к предложению Дольмана с известной до-лей недоверия. Сомнение вызывали как искренностьДольмана, так и его способность осуществить обещан-ное. Поэтому, чтобы убедиться в серьезности намере-ний Дольмана и наличии у него необходимых полно-мочий, Геверниц предложил в качестве жеста добройволи освободить из итальянской тюрьмы и доставитьна швейцарскую границу кого-нибудь из видных анти-фашистов. Немец с готовностью согласился и предло-жил назвать имя такого человека. Геверниц сказал, чтоему необходимо обсудить это со своим руководством,и помчался к Даллесу.

«Попросите его освободить Феруччо Парри», – ска-зал Даллес, полагая, что Дольман откажется это сде-лать, ссылаясь на то, что Парри слишком значитель-ная фигура для такой сделки. Однако всего неделюспустя Парри вместе с женой и другим антифашистомУсмиани, приговоренным к смертной казни в Вероне,оказался в Швейцарии.

8 марта в Швейцарию прибыл сам генерал Вольф.Он встретился с профессором Гуссманом в купе поез-да «Кьяссо – Цюрих». Позднее состоялась его встре-ча с Даллесом, который по-прежнему воздерживал-ся от каких-либо обещаний, но намекал на то, что

судьба самого Вольфа в значительной мере зависитот успешного исхода переговоров. Однако по возвра-щении в Италию Вольф узнал, что в его отсутствиефельдмаршал Кессельринг был срочно вызван в Гер-манию для нового назначения. Он должен был заме-нить Рундштедта на посту Главнокомандующего сила-ми вермахта на Западе, чтобы не допустить развалафронта. Это сообщение серьезно обеспокоило Воль-фа, так как при осуществлении своих планов он наде-ялся на благосклонность и поддержку Кессельринга.Насколько можно будет доверять его преемнику, гене-ралу Фитингофу, Вольф не знал. Но тем не менее онпродолжил переговоры, надеясь, что Фитингоф и дру-гие генералы вермахта согласятся с условиями отводавойск из Италии, предложенными Вольфом.

19 марта неподалеку от итало-швейцарской гра-ницы, на берегу озера Маджоре состоялась встречаВольфа с военными представителями союзников: ан-глийским генералом Эйри и американским генераломЛемницером, на которой обсуждались условия буду-щей капитуляции. Но по возвращении в Италию Вольфвновь столкнулся с неприятностями. На этот раз изБерлина позвонил Гиммлер и сообщил, что отныне се-мья Вольфа, а также фрау Дольман будут находитьсяпод особым наблюдением гестапо. Кроме того, Воль-фу впредь запрещалось выезжать за пределы Италии.Гиммлер звонил неоднократно, каждый раз интересу-

ясь здоровьем Вольфа и передавая привет от семьи.Вольф не на шутку встревожился. Он сообщил Парел-ли, что вынужден прервать переговоры, но Пареллиудалось отговорить его от такого шага, внушив Вольфумысль, что для него безопаснее оставаться в роли по-дозреваемого в измене немецкого генерала, чем круп-ного военного преступника, когда он окажется в пленуу союзников. Так или иначе Вольф согласился поддер-живать контакты с Даллесом при помощи портативно-го радиопередатчика, установленного в спальне адъ-ютанта. В последний день марта Вольфу удалось по-лучить согласие Фитингофа на капитуляцию герман-ской армии в Италии, но 13 апреля его самого неожи-данно вызвали в Берлин. Предчувствуя самое худшее,Вольф составил завещание и попрощался с друзьями.

Но менее чем через неделю он снова оказался вИталии. Не желая подставлять себя, Гиммлер предло-жил Вольфу самому доложить Гитлеру о ситуации вИталии. В половине пятого утра 18 апреля Гитлер, на-ходясь в подземном бункере, выслушал доклад Воль-фа. Рассказывая позднее о подробностях этой встре-чи с Гитлером, Вольф утверждал, что она прошла внеожиданно вялой атмосфере, и в конце ее речь шлауже не об Италии, а о возможности внесения раско-ла в ряды союзников. Вольф, пожалуй, как никто дру-гой, понимал невыполнимость плана фюрера беспре-пятственно вывести из Италии немецкие дивизии, что-

бы использовать их на Восточном фронте. Еще на ран-ней стадии переговоров с союзниками Вольфу далиясно понять, что использование немецких войск про-тив России после их эвакуации из Италии невозможно,а военный союз с Россией нерушим. Покидая бункерГитлера, Вольф почувствовал, что надежда на расколсоюзников не покидает фюрера, судьба Италии уже неволновала его.

Через несколько дней после возвращения Воль-фа в Италию на швейцарской границе состояласьего последняя встреча с представителями союзников,на которой было достигнуто соглашение об услови-ях безоговорочной капитуляции германской армии, атакже о мерах по отношению к тем генералам вер-махта, которые не захотят капитулировать. На следу-ющий день Вольф вместе с Дольманом отправилисьв Милан, где в кардинальской резиденции состояласьих встреча с руководителями партизан. Представите-ли партизан подтвердили свое согласие с условиямикапитуляции немцев и сообщили, что Комитет нацио-нального освобождения Северной Италии принял ре-шение поднять 25 апреля всеобщее восстание противправительства Муссолини. Было достигнуто соглаше-ние о том, что за несколько часов до начала восста-ния Вольф отдаст начальнику гестапо в Милане, штан-дартенфюреру Рауффу приказ, запрещающий войс-кам СС вмешиваться в боевые действия на стороне

правительства.Обо всем этом Муссолини ничего не знал, хотя, ко-

нечно, отдельные слухи достигали Гарньяно. Еще 27февраля во время нелицеприятной беседы с Муссо-лини Вольф позволил себе сделать намеки на то, чтов Швейцарии немцы установили контакты с союзника-ми. 5 марта во время встречи с Альберто Меллини, со-трудником министерства иностранных дел, Муссолинипризнался, что подозревает неладное. Он полагал, чтоШустер что-то затевает, а немцы вступили в перего-воры с Комитетом национального освобождения. Од-нако Ран, признавая, что определенные контакты ме-жду партизанами и СС имели место, пытался убедитьМуссолини, что переговоры касались весьма узких иограниченных тем, и отрицал информацию о том, чтогерманские официальные лица вступили в перегово-ры с кардиналом Шустером. Тот факт, что немцы оста-вили Парри Муссолини, было представлено как жестдоброй воли, сделанный ради ослабления напряжен-ности и в интересах итальянского народа. Муссолинипринял такое объяснение и сказал Меллини, что онне возражает против освобождения Парри, но в то жевремя он считает, что слухи о закулисных перегово-рах немцев с союзниками небезосновательны. «Я чув-ствую, – сказал Муссолини, – что они наладили контак-ты и с партизанами. Будет лучше, если Ран и Вольфрасскажут мне обо всем. Я, несомненно, имею право, –

добавил он, – чтобы меня по крайней мере информи-ровали о происходящем».

13 марта он решил, что пришло время и ему пред-принять определенные шаги. Он послал своего сынаВитторио к кардиналу Шустеру с письмом, в которомсодержались предложения по гарантии безопасностинаселения в случае отвода немецких войск из Италии ипередислокации фашистских боевых отрядов на обо-ронительные позиции в Альпах.

Познакомившись с посланием Муссолини, кардиналсразу понял, что это скорее запоздалый жест отчаяния,чем политический ход, но все же организовал передачуписьма в штаб союзных сил в Казерте при помощи пап-ского нунция в Берне. Как и ожидалось, все предложе-ния Муссолини были с ходу отвергнуты. Единственнымусловием перемирия было требование безоговороч-ной капитуляции. Но Муссолини отказался даже рас-смотреть это требование: в тот момент он не предпо-лагал, что немцы фактически уже приняли все условиясоюзников.

6 апреля ему доложили, что в некоторых немецкихчастях получен приказ о подготовке к эвакуации, нодень или два спустя генерал Фитингер сумел внушитьМуссолини мысль, что немцы будут драться до конца.С этого момента все слухи о капитуляции немецкихвойск воспринимались им как пропаганда союзников.

Глава тринадцатаяПЕРЕЕЗД В МИЛАН19-25 апреля 1945 г.

Я боролся до конца, но проиграл.

13 апреля Муссолини вызвал заместителя министравнутренних дел и спросил его напрямую: «Скажитемне честно, у нас есть шансы избежать поражения?».«Теперь уже можно не сомневаться, – ответил тот, чтовойна нами проиграна».

Но Муссолини все еще не мог в это поверить. Он по-пытался было убедить собеседника, что еще не все по-теряно, он привел примеры отчаянного сопротивлениянемецких солдат на германском фронте, которые би-лись за каждый клочок земли.

«Увы, эти судорожные попытки не в состоянии по-влиять на исход войны», – возразил заместитель ми-нистра.

Муссолини умолк, затем после небольшой паузы ти-хо произнес: «Да, Вы, пожалуй, правы. Это действи-тельно так. Уже ничего нельзя сделать». Так угас по-следний огонек надежды, ему стало ясно, что побе-да недостижима и ожидание трагической развязки непокидало его до самого конца. Отныне только одна

мысль беспокоила его: каким будет этот конец личнодля него.

Некоторые его министры предлагали укрыться вТриесте и там создать оборонительный рубеж, другиесоветовали организовать оборону Милана (этот план,кстати, поддерживал командующий миланским гарни-зоном генерал Венинг, который рассчитывал превра-тить Милан во второй Сталинград), некоторые членыфашистского руководства из числа наиболее неприми-римых призывали его совершить поступок в духе фа-шистского мифа – уйти в горы и там сражаться с про-тивником до конца.

14 апреля на Вилла-делле-Орсолине появился Па-волини. Он привез план, который по сути представлялсобой последнюю попытку организовать сопротивле-ние. План предусматривал создание оборонительно-го рубежа в Вальтеллине, севернее Бергамо. Никтоиз немецких военачальников, присутствовавших приобсуждении плана Паволини, включая самого обер-группенфюрера Вольфа, не высказался против негои не обмолвился о возможной капитуляции немецкихвойск. Муссолини был немногословен. Создалось впе-чатление, что он намерен одобрить план без обсужде-ния. Казалось, его голова занята другим: как достойновстретить смерть. Когда все же началось обсуждение иГрациани выступил с резкой критикой плана, обвиняяПаволини в том, что он многого не учел при его раз-

работке, Муссолини спокойно сказал: «Никто не обя-зан ехать в Вальтеллину. Каждый пусть решает за се-бя». На следующий день Муссолини беседовал с от-цом Эусебио, армейским капелланом, с которым пре-жде встречался в Гарньяно. Это была их последняявстреча. Муссолини находился в подавленном состоя-нии и выглядел как покойник. У него уже не было со-мнений, что дело проиграно. Более того, было пред-чувствие, что его ожидает насильственная смерть 44 .

Через два дня его посетил другой священник, донПанчино. «Давайте попрощаемся, отец, – сказал емуМуссолини, – благодарю за ваше заступничество пе-ред Богом. Прошу Вас не оставлять меня в своих мо-литвах, я в этом очень нуждаюсь, так как знаю, что будуубит». Таким же обреченным и смирившимся он пред-стал перед Динале, старым революционером, знав-шим его еще со времени пребывания в Швейцарии.«Я во власти горьких и мрачных предчувствий, – ска-зал он ему, – ими наполнен воздух». Видимо, ощуще-ния надвигающейся катастрофы, пережитые им нака-нуне ареста в Риме, вновь всплыли в его сознании.«Я чувствую себя распятым на кресте. Я много раз ис-пытывал судьбу, и вот, наконец, она повернулась комне спиной. Перед смертью все верующие надеются

44 Однажды в разговоре с сестрой, когда речь зашла о смерти Мадзо-лини он сказал: «Бедняга. Но он умер в своей постели, как он того желал.А кто знает, где нас настигнет смерть и где будут брошены наши кости!»

на милость Божью. Как я им сейчас завидую! У ме-ня все позади. Я играл до конца, но проиграл. Я оста-вляю этот мир без ненависти, без обиды, без гордыни.Addio» (Прощайте).

«Arrivederci» (Д o свидания) – ответил ему Динале.«Нет, нет. Не надо иллюзий. Прощайте!» 16 апре-

ля состоялось последнее заседание совета министровСоциальной республики. «Следующая встреча, – объ-явил Муссолини, – состоится в Милане». Эти слова онпроизнес ироническим тоном, как бы напоминая всем,и прежде всего оппонентам, о своем триумфальномпосещении этого города в декабре. В Гарньяно Муссо-лини чувствовал себя крайне неуютно и однажды, бе-седуя с Меллини, он признался: «Мне никогда не нра-вилась эта дыра; здесь я чувствую себя оторваннымот народа. Рим для нас потерян, поэтому Милан будетстолицей Итальянской Республики 45 ».

Вопреки советам Вольфа и Рана, ранним вечером19 апреля Муссолини отправился в Милан под охранойнемецких солдат во главе с командиром роты СД От-то Киснаттом и штурмфюрером СС Фрицем Бирцером,молодым человеком с печальным выражением лица,

45 Еще раньше он хотел перенести правительственную резиденциююжнее, в район Монцы, но против этого возражали немцы. Теперь жеони предостерегали Муссолини от переезда в Милан, указывая на то, чтоозеро Гарда находится на пути отхода немецких войск, в Милане же нем-цы не смогут обеспечить безопасность дуче, так как местный гарнизон нерасполагает достаточными силами.

которому было поручено не спускать с дуче глаз ни насекунду.

Солнце уже клонилось к горизонту. Пора было ехать.Муссолини попрощался с Рашель в саду виллы Фель-тринелли, обещав вернуться за ней позже. Рашельвпоследствии рассказывала, что, прощаясь, Муссо-лини упомянул о Вальтеллине, как своем последнемоплоте в Италии, но у нее уже не было сил споритьс ним. Со своей сестрой Эдвигой он был более откро-венен. Германия находится на пределе своих сил, ска-зал он сестре, после окончания войны ее территориябудет поделена между Россией и западными союзни-ками. Что касается его самого (тут Муссолини не смоготказать себе в удовольствии в очередной раз проде-монстрировать свое красноречие), то он готов «всту-пить в безмолвные просторы царства смерти».

В Милане Муссолини устроил свою резиденцию напервом этаже префектуры, располагавшейся в Палац-цо Монфорте. В течение пяти дней к нему не исся-кал поток посетителей. Нескончаемые разговоры, про-ходившие в острой, почти истерической атмосфере,восстановили его силы. Он приехал в Милан угрю-мым, подавленным и безразличным, но к 20 апреляобрел спокойствие и уверенность. Он даже заговорилоб организации обороны в Вальтеллине. По его мне-нию, сопротивление противнику в течение месяца да-ло бы возможность сформировать стабильное прави-

тельство и добиться почетного мира. Он энергично об-суждал идею создания антимонархистского фронта,предложив включить туда социалистов.

20 апреля Муссолини встретился с журналистом Г.Кабеллой, который, вопреки слухам о плохом здоровьедуче, нашел его в очень хорошем состоянии. По сло-вам Кабеллы, Муссолини даже поправился по сравне-нию с их предыдущей встречей; он был приветливыми спросил журналиста, что бы он хотел получить напамять о встрече. «Подарите мне вашу фотографиюс автографом», – попросил Кабелла. Муссолини, сле-дуя своей давней привычке, подписал фотографию сапломбом: «Год XXIII от начала фашистской эры». Со-здавалось впечатление, будто он считает, что фашист-скому строю ничего не угрожает. Он добавил, что хотяего карьера как руководителя страны окончена, он ве-рит в будущее Италии и в бессмертие идей фашизма.

«Вы действительно доверяете Шустеру?» – спросилКабелла.

Муссолини посмотрел в окно, затем широко развелруки в привычном жесте и ответил так: «Он немногоболтлив, но божьему человеку нужно верить».

«А что вы можете сказать о новом секретном ору-жии? Оно действительно существует?» – «Да, су-ществует, – многозначительно сказал Муссолини, –несколько дней назад меня проинформировали обэтом». Заговор против Гитлера представлял собой по-

пытку повернуть ход истории вспять, но вскоре собы-тия приняли другой оборот.

Муссолини попросил Кабеллу ознакомить его с окон-чательным текстом статьи до ее опубликования в «По-поло ди Алессандрия». И некоторое время спустя еговидели за правкой текста, которую он делал с привыч-ной для себя скрупулезностью.

21 апреля, прибыв на встречу с Муссолини, Ранотметил, что в тот момент Муссолини выглядел спо-койным и невозмутимым. Но послу показалось, чтоон уловил в его взгляде выражение предсмертной то-ски. На столе Муссолини лежала книга стихов Мёри-ке. Такое настроение не могло сохраняться долго: ка-ждый час поступали сведения о потерях, об отступле-нии войск, об оставленных городах. Военная катастро-фа приближалась. 20 апреля Муссолини узнал о нале-те вражеской авиации на Болонью и поэтому отменилсвое выступление в Миланском соборе после оконча-ния праздничной мессы по случаю годовщины со дняоснования Рима. 22 апреля поступила информация опродвижении войск союзников в долине реки По и опадении Модены и Реджо. На другой день была захва-чена Парма и потеряна связь с Кремоной и Мантуей.Вечером того же дня партизаны вошли в Геную, а ар-мия Тито заняла Фьюме.

Под натиском противника немецкие части стреми-тельно отступали. Когда войска союзников были всего

в 60 милях от Милана, стало ясно, что планам о ме-сячной обороне в Альпах не суждено сбыться. Грациа-ни полагал, что с военной точки зрения идея созданияоборонительного рубежа в Альпах не выдерживает ни-какой критики, однако ему не удалось убедить в этомМуссолини и Паволини. Для них обоих значение этойоперации заключалось не столько в военном успехе,сколько в том, чтобы ее проведением обеспечить тор-жество идей фашизма.

Его друзья и соратники пытались организовать побегиз Италии. Буффарини-Гвиди предлагал ему скрыть-ся в Швейцарии, бывшая любовница Франческа Лава-ньини, находившаяся в Аргентине, прислала письмо, вкотором умоляла Муссолини приехать к ней. КлареттаПетаччи предложила инсценировать автокатастрофу,после этого объявить о гибели Муссолини и, восполь-зовавшись замешательством, скрыться. Доктор Заха-риа вместе с одним из секретарей брался обеспечитьпобег в Испанию, а Тамбурини – даже в Полинезию. Новсе предложения о побеге были им отвергнуты. Емубыло суждено умереть в Вальтеллине. Его путь завер-шен, но идеи фашизма переживут его. В своем послед-нем выступлении перед группой офицеров, специаль-но приехавших, чтобы услышать дуче, он с прежнимблеском говорил о «бессмертии фашистской партии ифашистских идей».

Ему необходимо было позаботиться о безопасности

семьи. 23 апреля он позвонил Рашели в Гарньяно исообщил, что приедет, чтобы организовать ее перелетв Швейцарию. Однако через несколько часов он по-звонил опять. Мантуя к тому времени была захваче-на врагом, и угроза нависла над Брешией. Поэтому онсказал, что пробиться к ней не удастся. Ей надлежа-ло отправиться в Монцу, там на королевской вилле еевстретит Барраку. Она должна оставаться на вилле,пока он сам не свяжется с ней опять.

Кларетта со своей семьей нашла приют в Милане, вдоме майора Шпеглера. Муссолини пытался уговоритьКларетту бежать, ради этого он приехал к ней. Пред-полагалось, что все семейство будет вывезено само-летом в Испанию, но Кларетта отказалась лететь. «Яподчиняюсь своей судьбе», – написала она одному изсвоих друзей, повторив одно из любимых высказыва-ний Муссолини, – что будет со мной, я не знаю, но я немогу идти наперекор судьбе.

В течение всего дня 25 апреля Муссолини оставал-ся в Милане. Отвергнув все предложения о побеге изстраны, он сохранял спокойствие, а порой выгляделбезразличным. Иногда он позволял себе довольно рез-кие высказывания то в адрес немцев, то – английско-го короля, но в целом он провел день спокойно: при-водил в порядок свои бумаги, принимал посетителей,готовился к поездке на север. Пошли слухи, что он по-кинет Милан в тот же день, 25 апреля, поэтому штурм-

фюрер Бирцер нервничал и несколько раз напоминалМуссолини, что он обещал не уезжать до возвраще-ния капитана Киснатта из Гарньяно, где тот занимал-ся отправкой багажа дуче. «Ситуация все время ме-няется», – холодно отвечал Муссолини и послал егов казармы Мути, чтобы раздобыть грузовики и бензиндля будущей поездки. При этом он выглядел расстро-енным, и, казалось, причиной этого было не то, что егоположение стало критическим, а то, что он вынужденнарушить данное им слово.

Во второй половине дня в префектуре появились на-чальник полиции Милана, генерал Монтанья, и Граци-ани, чтобы обсудить план эвакуации республиканскойармии и ее перегруппировки к северу от Милана. НоМуссолини сообщил им, что он решил отправиться ккардиналу Шустеру и просить его организовать встре-чу с руководителями Комитета национального освобо-ждения, чтобы обсудить с ними условия капитуляции.Он объяснил это решение желанием «избежать новыхжертв среди военных».

Около пяти часов Муссолини отправился во дворецкардинала, попросив Грациани присоединиться к не-му позже. На улицах города царила странная тишина,все общественные заведения были закрыты, магазиныи конторы заперты. Еще в полдень фабричные гудкивозвестили о начале всеобщей забастовки.

Кардинал Шустер так описывал встречу с Муссоли-

ни: «Он вошел в мою приемную с таким подавленнымвидом, что я сразу понял – передо мной человек, ко-торый находится на краю гибели. Я постарался ока-зать ему достойный прием. Пока мы дожидались дру-гих участников переговоров, я завел разговор, пытаясьнемного ободрить его».

Разговор не клеился. Муссолини выглядел оченьутомленным и чувствовалось, что он не расположенговорить. Кардинал уговорил его съесть кусочек бис-квита и выпить немного ликера. В этот момент он былпохож на человека, утратившего волю и неспособногопротивостоять неотвратимому.

Лишь когда кардинал призвал его не допустить ра-зорения страны и принять почетные условия капиту-ляции, Муссолини мгновенно преобразился и показалсвой характер. Он сказал, что видит выход из создав-шегося положения в следующем: армия и республи-канская милиция должны быть распущены, сам же онсогласен подать в отставку и вместе с тремя тысячамиверных ему чернорубашечников уйдет в горы, чтобыпродолжать борьбу.

«Дуче, не стоит предаваться иллюзиям, – сказалему кардинал Шустер, – едва ли вам удастся найти бо-лее трехсот человек, и то если они пойдут за вами».

«Ну триста человек я найду точно, может быть, да-же чуть больше, – мрачно ответил Муссолини, – но выправы, не стоит тешить себя иллюзиями».

Да, даже имея поддержку всего лишь трех сотен чер-норубашечников, этот человек отказывается сложитьоружие и готов продолжать сопротивление, – подумалпро себя кардинал, – «он, похоже, уже сделал свой вы-бор». Поэтому кардинал изменил свое первоначаль-ное намерение отговорить Муссолини от такого шага,и в дальнейшем их разговор перешел на другие темы.

Однако решимость, на время овладевшая Муссоли-ни, постепенно покинула его, и в оставшееся время,пока они были вдвоем, нить разговора перешла к кар-диналу. Он говорил об искуплении грехов, о тюрьме, оссылке, но Муссолини, казалось, не слушал его. Лишькогда Шустер упомянул Наполеона, на усталом лицедуче появилось подобие улыбки, а когда речь зашлао христианском всепрощении, его глаза наполнилисьслезами.

В конце беседы кардинал подарил Муссолиниэкземпляр своей книги «История Сан-Бенедетто», ко-торую дуче принял с серьезным видом и осторожно по-ложил в коричневый пакет.

В шесть часов на переговоры прибыл генерал Ка-дорна. Вместе с ним приехал член Комитета нацио-нального освобождения, христианский демократ Акил-ле Марацца. Еще один член делегации, инженер Ри-кардо Ломбарди, входивший в Partito d ' Azione (пар-тию Действия), уже дожидался их во дворце. Черезнесколько минут дон Джузеппе Биккерай пригласил

их в кабинет кардинала. Вошедшие поздоровались скардиналом, по традиции поцеловав перстень на егопальце. После этого в комнату, улыбаясь, быстро во-шел Муссолини. Как показалось Марацце, в этой улыб-ке было что-то снисходительное. Муссолини протянулруку, чтобы поздороваться. После секундного колеба-ния вошедшие пожали ее. Затем Муссолини сел на ди-ван рядом с Шустером, в то время, как члены делега-ции продолжали стоять.

Возникла неловкая пауза. Напряженность возросла,когда в комнату вошли представители республиканско-го правительства: Грациани, Барраку и министр вну-тренних дел Паоло Дзербино. Муссолини оказался внепривычной для себя роли, поэтому, чтобы не встре-титься взглядом с присутствующими, он принялся рас-сматривать малиновые обои на стенах. Воцариласьтишина. Никакие звуки не проникали в помещение, не-смотря на открытые окна.

«Давайте присядем вон там», – кардинал Шустеруказал на большой стол овальной формы посреди ком-наты. На столе стоял графин с марсалой, несколькобокалов и блюдо с бисквитами. Сам он сел рядом сМуссолини. Кадорна, Марацци и Ломбарди сели с ле-вой стороны, а Грациани, Дзербино и Барраку распо-ложились справа. Генерал Кадорна отметил, что Гра-циани выглядел разгневанным.

«Ну что же? – начал разговор Муссолини резким не-

терпеливым голосом, – каковы ваши предложения?»Можно было подумать, что инициатива находилась вего руках. Он взглянул на генерала Кадорну, ожидаяответа от него. Но тот, не желая отвечать первым, пе-реадресовал вопрос Марацце.

«Данные мне инструкции предельно конкретны, –начал Марацца, – единственное, что мы можем Вампредложить, – это сдаться». «Но я приехал сюда вовсене за этим», – нахмурился Муссолини и бросил него-дующий взгляд на кардинала. «Мне сообщили, что этавстреча организована для того, чтобы обсудить усло-вия перемирия, и я хочу обеспечить безопасность сво-их людей, их семей и членов фашистской милиции.Я должен знать, что их ожидает. Членам семей моихминистров также должна быть гарантирована безопас-ность. Кроме того, меня заверили в том, что милици-онеры, в случае захвата противником, получат статусвоеннопленных».

Он говорил и при этом раздражался все сильнее. Онбы продолжал свою речь, если бы его не прервал Лом-барди: «Не волнуйтесь, у нас есть полномочия, чтобывсе уладить, но это не главное». «Прекрасно, – ответилМуссолини с некоторой обидой, что его оборвали, но вего голосе чувствовалось некоторое удовлетворение,как будто ему удалось добиться определенных усту-пок, – в таком случае, мне кажется, мы сможем дого-вориться».

В дальнейшем переговоры шли в более спокойнойатмосфере, и возникла надежда, что удастся достичьсоглашения. Члены делегации Комитета национально-го освобождения согласились с тем, что в случае пле-нения военнослужащих фашистских сил к ним должныприменяться положения Гаагской конвенции, члены ихсемей не должны быть репрессированы, а диплома-ты, аккредитованные при правительстве Социальнойреспублики, должны иметь иммунитет в соответствиис международными законами. Но когда речь зашла оботношении к военным преступникам, Муссолини хра-нил молчание, и можно было подумать, что он согла-сен с условиями Комитета; в этот момент маршал Гра-циани не выдержал и вскочил с места.

«Нет, нет, дуче, – запротестовал он, – позвольте на-помнить Вам об обязательствах, которые у нас есть поотношению к нашим союзникам. Мы не можем вестипереговоры о капитуляции, не поставив в известностьнемецкое командование. Мы не должны игнорироватьвопросы долга и чести». «Боюсь, что ваших немецкихдрузей едва ли мучает совесть по этому поводу», – ме-дленно произнес Кадорна, делая ударение на каждомслове и не сводя при этом взгляда с Муссолини. «Мыуже обсудили с ними детали соглашения, и с минутуна минуту ждем его подписания». Марацца не сомне-вался, что эти слова прозвучали для Муссолини какгром среди ясного неба. Он весь передернулся, будто

его ударило током. «Они что же, не потрудились дажепроинформировать Ваше правительство об этом?» –спросил Марацца с видом, будто его удивила реакцияМуссолини.

«Этого не может быть, – вскричал Муссолини, при-ходя в бешенство, покажите мне текст соглашения!»«Очень даже возможно», – вмешался в разговор Дзер-бино – перед началом переговоров, в приемной карди-нала, Дон Биккерай сообщил ему эту новость.

Муссолини повернулся к кардиналу Шустеру, кото-рый в тот момент хотя и ощутил неловкость оттого, чтоДон Биккерай раскрыл дипломатическую тайну, но сответом медлить не стал: «Бессмысленно скрывать то,что ни для кого не является секретом. Действительно,обергруппенфюрер Вольф, возглавляющий войска ССв Италии, вступил со мной в переговоры при посредни-честве германского посла, а также полковника Рауф-фа».

После этих слов Муссолини дал волю своим чув-ствам. Он понял, что немцы его предали. «Они дей-ствовали за моей спиной, – кричал он, – они всегдарассматривали нас как своих слуг. Теперь я имею пра-во поступать так, как считаю нужным».

Кардинал Шустер и Грациани безуспешно пыталисьуспокоить Муссолини и продолжить переговоры. Но онникак не мог вернуть себе самообладание и вскоревстал со стула и объявил, что он не сможет прийти ни к

какому решению, пока не встретится с германским кон-сулом. «На этот раз у нас будут все основания заявить,что Германия предала Италию», – заявил он и попро-сил один час на обдумывание требования комитета окапитуляции. И это время было ему предоставлено.

Муссолини покинул зал, бормоча проклятия в адреснемцев, Грациани позже говорил, что у него было на-мерение выступить по радио и сообщить народу о пре-дательстве немцев. Кардинал Шустер проводил его вприемную, попрощался и сказал, что ждет его черезчас, Муссолини вяло отреагировал на это.

Через полчаса прибыл германский консул и поинте-ресовался причиной его приглашения. Его тут же об-ступили итальянцы, и начался довольно резкий разго-вор. В комнате появился Карло Тьенго, бывший пре-фект Турина. Его прислал сюда руководитель отрядовфашистской милиции генерал Диаманти с поручениемузнать, что произошло. За четверть часа до истечениявремени, данного на размышления, в помещение бу-квально влетел Алессандро Пертини, секретарь соци-алистической партии. Он прибыл прямо с митинга наодном из заводов, на котором рабочие объявили о на-чале вооруженного восстания.

«Где Муссолини? – закричал он, – к чему все эти раз-говоры? Он в наших руках, и нам хватит двух дней, что-бы собрать народный трибунал. Нечего тянуть с судом.Надоела вся эта болтовня». Пока Марацца пытался от-

говорить Пертини от этой идеи, Тьенго потихоньку вы-брался из комнаты и отправился разыскивать Муссо-лини, чтобы предупредить его об опасности. Во дво-ре префектуры он увидел много машин, вооруженныелюди бегали вверх и вниз по лестницам. В самом зда-нии было очень шумно.

«Где Муссолини?» – крикнул Тьенго, произнося теже слова, что и Пертини несколькими минутами ранее.Кто-то сказал, что видел, как дуче вошел в свой каби-нет, попросил всех сопровождавших его выйти, запердверь и не велел никого впускать. Все подумали об од-ном и том же: дуче решил покончить собой. Все осно-вания были налицо, так как состояние Муссолини бы-ло ужасным, а револьвер был под рукой.

Доктор Захариа обратил внимание на смертельнуюбледность Муссолини и хмурое выражение лица.

Через некоторое время позвонил комендант Миланагенерал Венинг и предложил выделить Муссолини во-оруженную охрану. В ответ Муссолини обрушился нагенерала с бранью, называя немцев трусами и преда-телями: он скорее умрет, чем воспользуется их защи-той.

Сразу после возвращения с переговоров Муссоли-ни подошел к карте, лежавшей на столе в его кабине-те, и, ткнув в нее дрожащим пальцем, провозгласил:«Мы немедленно уезжаем из Милана. Направление –Комо». Этот путь до Вальтеллины не был самым близ-

ким, но уже были получены сообщения, что американ-цы выдвинулись в сторону Бергамо, а партизаны пе-ререзали дорогу на Лекко. Никто не понимал, зачемдуче направляется в Комо. Некоторые предположили,что затем он двинется в сторону Кьяссо, чтобы пере-правиться в Швейцарию. И действительно, теперь, по-сле предательства немцев, бегство за границу уже невыглядело постыдным. Но сын Муссолини Витторио,бывший в те дни рядом с ним, отрицает, что его отецсобирался исчезнуть.

Накануне он сказал отцу, что на аэродроме Геди сто-ит самолет, на котором еще не поздно бежать. Этопредложение привело Муссолини в бешенство. Онвскочил и набросился на сына так свирепо, что у по-следнего, как он затем признался, кровь застыла в жи-лах. «Кто дал тебе право, – кричал Муссолини, – да-вать мне советы. Я хочу встретить свой конец здесь, вИталии». Несмотря на такую бурную реакцию, Витто-рио нашел в себе мужество повторить свое предложе-ние, но оно было с гневом отвергнуто еще раз.

Муссолини выскочил из кабинета, в коридоре онстолкнулся с Тьенго, который предостерег его от воз-вращения во дворец кардинала, так как его враги несо-мненно убьют его. Один из преданных Муссолини лю-дей, Карло Борсани, который потерял зрение во вре-мя военных действий в Албании, со слезами на глазахумолял дуче не покидать Милан. БуффариниГвиди и

Ренато Риччи убеждали Муссолини последовать сове-ту Витторио и бежать в Испанию, в то же время повсю-ду были слышны возгласы: «Дуче, не оставляй нас, непокидай нас». К нему подошел секретарь с папкой бу-маг для подписи, но он отмахнулся, даже не взглянулна них. Кто-то подсказал ему пробиваться в Гардоне,где оставались бойцы его личной охраны. Одетый вчерную рубашку и черные брюки Бомбаччи сказал, чтонынешняя ситуация напоминает ему Петроград в 1917году, когда он вместе с Лениным был свидетелем на-ступления войск Юденича. Тогда от взрывов снарядовзвенели окна, но сейчас ситуация, пожалуй, похуже.

«Они желают повторения 25 июля, – кричал Муссо-лини, охваченный паническим чувством, не обращаявнимания на окружавших его людей, поддаваясь об-щей панике, – но на этот раз им не видать успеха, не ви-дать успеха!» Он был одет в форму фашистской мили-ции, на плече висел автомат. Кроме того, он нес два ко-жаных портфеля с секретными документами, которыеон передал Каррадоре (одному из наиболее предан-ных ему людей) вместе с деньгами. Затем он подошелк Сильвестри и Борсани, молча обнял их. Затем, от-ступив назад, он объявил с театральным жестом: «НаВальтеллину!» – и спустился по ступенькам к машине.

Отряд чернорубашечников проложил ему дорогу че-рез толпу, и колонна отправилась по Корсо Монфор-те и Корсо Литторио в сторону к шоссе на Комо. Его

секретарь, Луиджи Гатти, молодой человек, одетый вчерную кожаную куртку, расположился на капоте с ав-томатом между ног, указывая путь машине, Муссолинисидел рядом с Бомбаччи на заднем сиденье открытой«альфа-ромео». Всего в колонне насчитывалось око-ло тридцати грузовиков и легковых машин. В другой«Альфа-Ромео» с испанскими номерами ехала Кла-ретта Петаччи с братом Марчелло, его женой и двумядетьми. В конце колонны ехали два грузовика с эсэсов-цами под командой Бирцера: несмотря на театраль-ные протесты Муссолини, генерал Венинг распорядил-ся, чтобы немецкие охранники сопровождали колонну.Замыкал колонну автомобиль, за рулем которого си-дел Витторио Муссолини.

Несколько членов республиканского правительстварешили остаться в Милане, но большинство мини-стров покинули Милан вслед за дуче.

«Куда мы направляемся?» – спросил Меццасомуодин из них.

«Это одному Богу известно, – мрачно процедил Мец-цасома, – возможно, мы едем навстречу смерти».

Глава четырнадцатаяБЕГСТВО ИЗ МИЛАНА

25-27 апреля 1945 г.

Я решил укрыться в горах, – наконецобъявил Муссолини, – не может быть, чтоне найдется пятисот человек, готовыхследовать за мной.

1

Муссолини прибыл в Комо около десяти часов ве-чера. Подъехав к зданию префектуры, он взбежал поступенькам. Сюда же Паволини обещал привести тритысячи верных ему людей, чтобы затем отправитьсяв горы. Однако вести, которые его ожидали здесь, невнушали оптимизма. Телефон еще работал, в коридо-ре поминутно раздавались звонки, и каждый раз кто-либо испуганным голосом сообщал о все новых поте-рях. Окрестности Милана уже были в руках восстав-ших рабочих, американцы продолжали наступление, анемцы под их натиском стремительно отступали. Вер-ные правительству войска были остановлены партиза-нами на подходе к Милану, дороги на Меленьяно и Тре-вильо оказались блокированными. Меццасома пытал-

ся дозвониться до редакции «Коррьере делла сера»,но ему сообщили, что здание редакции захвачено пар-тизанами. От Паволини не было никаких известий.

Около половины одиннадцатого жена префекта на-крыла на стол прямо в кабинете и пригласила к ужи-ну, но Муссолини отказался от еды. Он молча слушалсвоих министров, которые в состоянии, близком к па-нике, продолжали давать ему противоречивые советы.Паоло Порта, инспектор фашистской партии в Ломбар-дии, предлагал не дожидаться Паволини и отступатьна Каденаббиа, Буффарини-Гвиди продолжал настаи-вать на плане бегства в Швейцарию через Кьяссо, онбыл уверен, что пограничники пропустят их через гра-ницу. Однако Грациани, проконсультировавшись с ко-мандующим немецким гарнизоном в Комо, начисто от-верг идею бегства в Швейцарию. Чуть позже позвонилгенерал Мише и сообщил, что он ждет дуче в Сондрио.

«Я решил укрыться в горах, – наконец объявил Мус-солини, – не может быть, что не найдется пятисот че-ловек, готовых следовать за мной».

Он проявлял особую заботу о своих документах.Часть из них он поместил в два кожаных чемодана, ко-торые передал на хранение Каррадори еще в Мила-не, другая часть документов была погружена в одиниз грузовиков, следовавших в колонне. Поскольку невсе машины прибыли в Комо вместе с ним, он велелГатти и полковнику Казалинуово вернуться назад и ра-

зузнать, что случилось с остальными. Между тем, ондостал из двух увесистых портфелей, которые он нина минуту не упускал из вида, другую порцию докумен-тов и стал внимательно их просматривать. Что соста-вляло содержимое этих портфелей, нам так и не су-ждено узнать, хотя попытки найти эти бумаги делалисьнеоднократно в прошлом и, несомненно, будут пред-приниматься в будущем. Карло Сильвестри, которыйпомогал упаковывать бумаги в Милане, убежден, чтоМуссолини рассчитывал использовать их во время су-дебного процесса, если таковой состоялся бы послеокончания войны. В этих документах, полагал Сильве-стри, содержались свидетельства того, как правитель-ство старалось спасти от разорения немцами обла-сти Северной Италии, а также предотвратить граждан-скую войну; факты, свидетельствовавшие о проникно-вении коммунистов в руководство партизанским дви-жением, дипломатические документы, показывающиеответственность Англии за развязывание войны, доку-менты об Умберто, о Гитлере, о процессе в Вероне.В течение нескольких недель, находясь в Гарньяно,Муссолини отбирал бумаги. Несомненно, что все до-кументы подбирались с особой тщательностью, сохра-нялись наиболее важные и самые секретные. Осталь-ные же, как свидетельствуют помощники Муссолини, вночь накануне отъезда в Милан были погружены в мо-торную лодку и сброшены в воды озера Гарда.

Спустя некоторое время Гатти и Казалинуово вер-нулись в Комо и доложили Муссолини, что грузовик сдокументами перехвачен партизанами к северу от Ми-лана. Трудно сказать, могла ли другая весть вызватьтакой гнев Муссолини. Дело в том, что помимо доку-ментов в машине находился груз, названный впослед-ствии «сокровищами Донго»: золотые слитки, произ-ведения искусства и деньги, принадлежавшие респу-бликанскому правительству и отдельным министрам.По оценкам, сделанным после войны, стоимость грузасоставляла несколько миллиардов лир 46 . Муссолинихладнокровно отнесся к потере сокровищ, но об утратедокументов он с горечью упоминал еще в течение двухдней, отпущенных ему судьбой.

В ожидании возвращения Гатти и Казалинуово, Мус-солини написал последнее письмо жене. К тому вре-мени Рашель уже покинула королевскую виллу в Мон-це и теперь вместе с Романо и Анной-Марией нахо-дилась на вилле Монтеро в Черноббио. Он предпри-

46 Согласно показаниям кассира министерства финансов, значитель-ную часть денег составляли суммы в иностранной валюте Валюта бы-ла доставлена в резиденцию Муссолини в феврале. 2.675 фунтов стер-лингов Банка Англии, 250 фунтов стерлингов в золотых монетах. 149.000американских долларов, 278 000 швейцарских франков и 18 млн фран-цузских франков хранились в сейфе в кабинете Муссолини. Считается,что большая часть этих денег досталась Итальянской коммунистическойпартии. Римляне прозвали штаб-квартиру компартии «Палаццо Донго»по названию городка, где был арестован Муссолини.

нимал неоднократные попытки связаться с женой потелефону, но каждый раз безуспешно. Письмо былодоставлено Рашели в два часа ночи следующего дня.Вилла охранялась отрядом чернорубашечников, кото-рых прислал Муссолини специально для охраны своейсемьи. Рашель была в постели, когда ее разбудили ша-ги за дверью и возбужденные голоса, один из охранни-ков подошел на цыпочках к постели и произнес: «Длявас письмо от дуче».

«Я вскочила на ноги, – вспоминала она позже, –вскрыла конверт и сразу узнала почерк Бенито. Пись-мо было написано красно-синим карандашом, кото-рый Муссолини обычно использовал для личной кор-респонденции».

Рашель разбудила детей, и они вместе прочли пись-мо. После прочтения письмо было уничтожено, но пе-ред тем Рашель велела всем выучить его наизусть.Вот текст письма, восстановленный по воспоминаниямчленов семьи:

Дорогая Рашель!Итак, книга моей жизни достигла последней

главы. Осталось перевернуть всего несколькостраниц. Кто знает, увидимся ли мы снова.Поэтому я посылаю тебе это письмо. Прости меняза все зло, которое я невольно причинил тебе…Возьми детей и попытайся укрыться в Швейцарии.Там ты сможешь начать новую жизнь. Я не думаю,

что тебе откажут в убежище после всего, что ясделал для них. Кроме того, ты не связана сполитикой. Если все же ты не получишь убежища,сдайся союзникам, которые могут оказаться болееблагосклонными, чем итальянцы. Позаботься одетях, особенно об Анне, которая как никтонуждается в этом. Ты знаешь, как я люблю их. НашБруно, чья душа на небесах, заступится за тебяперед Богом.

Нежно обнимаю тебя и детей,твой Бенито Комо, 27.04.1945год XXIII от начала фашистской эры.

Она позволила детям перечитать письмо еще раз,а сама попросила чернорубашечника снова попытать-ся связаться с префектурой в Комо. На этот раз дозво-ниться удалось. К телефону подошел Гатти, но былослышно, как трубку выхватили из его рук, и через мгно-вение в трубке раздался возглас Муссолини:

«Рашель, наконец-то!»Его голос звучал спокойно и отрешенно. Он попро-

сил ее не беспокоиться о нем и подумать о собствен-ной безопасности и безопасности детей. Насколькоона помнила, он никогда не был таким «апатичным».

«Что же будет с тобой?» – воскликнула Рашель. «Япокоряюсь своей судьбе, – в очередной раз он теа-трально повторил эту банальную фразу, – а ты должнапозаботиться о детях. Я могу лишь повторить то, о чемписал в письме. Прости мне все зло, которое я причи-

нил тебе. Надеюсь, без меня твоя жизнь будет спокой-ней и счастливей».

«Все больше людей готовы встать на твою защитуи сражаться за тебя и за Италию, – сделала она без-надежную попытку приободрить его, – у тебя немалосторонников, готовых идти за тобой».

«Боюсь, что никого не осталось, – сказал он, – Всепокинули меня, Рашель, я уже ясно осознал, что всепозади».

Он захотел поговорить с детьми. Взяв трубку, Рома-но стал умолять отца не оставлять их. Но Рашель вы-хватила трубку из рук сына, чтобы попрощаться с му-жем. И пока она говорила последние слова, в ее головесозрело решение не ехать в Швейцарию, как совето-вал ей муж, а попытаться пробиться в Комо, чтобы по-видать его еще раз. Ей это удалось. Когда она добра-лась туда, Муссолини передал ей часть бумаг из своейтщательно оберегаемой коллекции, включая несколь-ко писем Уинстона Черчилля, которые, как он надеял-ся, помогут ей перебраться за границу.

«Если кто-нибудь попытается остановить тебя илипричинить вред, – сказал он ей, – попроси, чтобы тебяпередали англичанам».

2

Около половины пятого утра немецкий часовой,

охранявший здание префектуры, заметил в предрас-светной мгле, как группа людей, среди которых онузнал Муссолини, Бомбаччи и маршала Грациани, вы-шла из здания, спустилась по ступенькам и подошлак машине.

Отчаявшись дождаться Паволини, Муссолини при-нял решение двигаться по дороге вдоль озера дальшена север, по направлению к Менаджо. На всякий слу-чай он оставил инструкции для Паволини: по прибытиив Комо следовать за ним.

Штурмфюрер Бирцер придерживался, однако, дру-гого мнения. Согласно имевшимся у него приказаниям,он должен был воспрепятствовать отъезду Муссолинибез сопровождения немецких солдат. Поэтому услы-шав крик часового, он выбежал на улицу, вскочил в ма-шину и, развернув ее поперек дороги, блокировал ма-шину Муссолини. Затем он подошел к дуче, щелкнулкаблуками, отдал честь и произнес:

«Дуче, вы не должны уезжать отсюда без охраны».«Оставьте меня в покое, – грубо осадил его Муссо-

лини, – я имею право делать что хочу и ехать, куда мнезаблагорассудится. Убирайтесь с дороги!».

«Вы не должны уезжать отсюда без охраны», – по-вторил Бирцер, вытянувшись по стойке смирно.

«Убирайтесь с дороги, – ответил за него Грациани, –дуче вправе ехать туда, куда ему вздумается»,

«Только вместе с охраной, маршал. Таков приказ».

Сопровождавшие Муссолини лица попытались от-теснить настырного немца, но когда за спиной Бирце-ра появились эсэсовцы с оружием наперевес, готовыестрелять, итальянцы отступили. Бирцер вновь щелк-нул каблуками, отдал честь и невозмутимо сказал: «Выне должны уезжать отсюда без сопровождения, дуче».

Поняв, что продолжать разговор бессмысленно,Муссолини в знак согласия махнул рукой.

Он прибыл в Менаджо только в половине шестогоутра под унылый аккомпанемент дождя. С автоматомза спиной, втянув голову в плечи, он в течение несколь-ких минут ходил взад-вперед перед зданием школы,которую превратили в казарму для чернорубашечни-ков. Затем он отправился в загородный дом секрета-ря местного отделения фашистской партии Эмилио Ка-стелли, где попытался заснуть.

Пока он отдыхал, колонна автомашин, вслед за нимпокинувшая Комо, также добралась до Менаджо. Ко-лонну сопровождала группа солдат республиканскойармии в количестве нескольких рот и две бронемаши-ны с размещенными на них 20-миллиметровыми пуле-метами. Вся колонна остановилась позади грузовикаБирцера. В одной из машин находилась Кларетта Пе-таччи, и полковник Казалинуово привез ее к Муссоли-ни на виллу Кастелли.

Обеспокоенный тем, что весть о столь значитель-ной концентрации транспорта достигнет партизан, Лу-

иджи Гатти отдал приказ водителям большей части ма-шин отъехать назад и рассредоточиться вдоль дорогина Каденаббиа. Приказ был неохотно исполнен. Кто-токрикнул: «Мы приехали сюда, чтобы умереть вместе сдуче». А другой водитель, разворачивая машину, гром-ко сетовал на то, что Муссолини решил бросить всехи удрать в Швейцарию в одиночку. Напряжение средиприбывших нарастало. Бирцеру показалось, что имен-но таким и был план Муссолини. Подозрения его уси-лились, когда, вернувшись после отдыха с виллы Ка-стелло, Муссолини отдал приказ передислоцироватьвсе оставшиеся машины к деревне Грандола. Там онибудут дожидаться подхода сил Паволини и будут ме-нее заметны для противника. Деревня Грандола рас-положена всего в четырнадцати километрах от швей-царской границы. После того как Муссолини отдал при-каз о начале движения, Бирцер подошел к нему, каквсегда соблюдая воинский ритуал, но не скрывая сво-его подозрения, и спросил: «Дуче, куда мы направля-емся теперь?».

«Следуйте за мной, – ответил Муссолини, – и узна-ете».

Машины итальянцев стали подниматься в горы покрутой и извилистой дороги так быстро, что Бирцер струдом держал их в поле зрения. При подъезде к Гран-доле одна из машин, «альфа-ромео», резко свернулас основной дороге и помчалась по направлению к вил-

ле, стоящей в отдалении, Бирцер не смог определить,была ли это машина Муссолини, и ему показалось, чтоМуссолини удалось ускользнуть от него. Однако черезпару минут он облегченно вздохнул, увидев Муссоли-ни в холле гостиницы «Миравалле». Он прогуливалсяс Клареттой Петаччи и тремя министрами. Они хоте-ли было выйти в сад, но немецкий часовой воспрепят-ствовал этому, и они вернулись внутрь гостиницы.

К полудню площадка перед гостиницей заполниласьавтомобилями, а по самой гостинице метались фаши-сты. Все нервничали и поминутно спрашивали другдруга, куда, черт возьми, подевался Паволини. Гово-рили, что Паволини уже прибыл в Менаджо, и Муссо-лини утром разговаривал с ним, но о чем они догово-рились, никто не знал. Стало известно, что Паволиниудалось набрать во всей Ломбардии и даже в Туринеи Алессандрии от двух до трех тысяч чернорубашеч-ников. Они (многие с женами и детьми) собирались врайоне северного железнодорожного вокзала в Комо.Прошло уже достаточно времени (более четырех ча-сов) для того, чтобы собраться и прибыть сюда, а о Па-волини не было ни слуху ни духу.

Пока люди в спешке перекусывали, Муссолини про-должал разбирать свои бумаги, делая какие-то помет-ки. Отдельно он складывал материалы, касавшиесяпереговоров министерства иностранных дел с швей-царскими властями относительно свободного перехо-

да через границу членов семей сотрудников и офици-альных лиц итальянского правительства.

Это был сырой пасмурный день, в воздухе носилисьсамые мрачные предчувствия. Все радиоприемники вгостинице были включены, и время от времени по ра-дио сообщали все новые подробности о расширениимасштабов народного восстания в Северной Италии,о развале фронта и наступлении войск противника.

Чтобы вырваться из удушающей атмосферы раз-вала и хаоса, Муссолини вышел в сад для прогулки.Дождь не прекращался, но Муссолини это не остано-вило, он даже не надел шляпы. Его сопровождала мо-лодая женщина, которая присоединилась к отступаю-щим в Комо. Ее звали Елена Курти-Куччиати. Эта пре-лестная блондинка была дочерью бывшей любовницыдуче Анджелы Курти, которая в свое время безуспеш-но пыталась предупредить Муссолини о готовящихсяпротив него заговорах. То, с какой радостью Муссоли-ни встретил девушку и с каким видимым удовольстви-ем он с ней прогуливался, вызвало у Кларетты насто-ящий взрыв ревности. Когда Муссолини вернулся в го-стиницу, она в ярости закричала: «Что здесь делает этадевчонка? Немедленно убери ее отсюда. Немедленно,ты слышишь, немедленно!»

Он попытался успокоить ее, но истерика продолжа-лась. За окном столовой начала собираться толпа лю-бопытных. Один из зевак видел, как Муссолини с пе-

рекошенным лицом подошел к окну, резко его захлоп-нул и закричал: «Хватит!» Присутствовавшие при этойсцене отметили, что в его голосе было больше отчая-ния, чем злости. Она повернулась к нему лицом, и со-скользнула на ковер, больно ударив при этом колено.Оставив ее рыдающей, Муссолини вышел из комнатыи вернулся в сад.

Желая возродить в нем надежду, Елена Курти-Куч-чиати предложила ему съездить на велосипеде в Ко-мо и на месте узнать, что случилось с Паволини. Мус-солини ответил, что если его не будет достаточно дол-го, все разбегутся. И так многие из тех, кто последо-вал за ним из Милана в Комо, уже не скрывают своихнамерений и при первом удобном случае покинут его.Он продолжал настаивать на том, что последний очагсопротивления в горах поможет идеям фашизма уце-леть, хотя желающих быть рядом с ним в этот моментстало гораздо меньше.

Когда Буффарини-Гвиди, который после отставкиприобрел привычки контрабандиста и хорошо знавшийместность, заявил, что он попробует пробиться к швей-царской границе через Порлеццу, двое из тех, кто на-меревался сопровождать дуче в Вальтеллину, Андже-ло Тарки и Фабиани, сказали, что они пойдут вместе сБуффарини-Гвиди, так как не хотят попасть в руки пар-тизан. Имея на руках фальшивые паспорта, они околодвух часов дня покинули Муссолини, даже не попро-

щавшись с ним. Грациани тоже не простился с дуче, ноу него были другие планы: он намеревался присоеди-ниться к воинскому подразделению, расположенномув Манделле. Скоро все уйдут, сказал Муссолини ЕленеКуччиати, рядом никого не останется.

В столовой гостиницы один из чернорубашечниковпризывал оставшихся последовать примеру Буффа-рини-Гвиди и попросить убежища у швейцарских вла-стей. Там, по крайней мере, они будут в безопасностидо прихода союзных войск. Граница, однако, была за-крыта. Рашель с детьми уже предприняла попытку про-никнуть в Швейцарию, но ее остановили в Кьяссо ивернули в Комо. Неожиданно в гостиницу вбежал Фа-биани и сообщил, что машина, в которой он вместе сБуффарини-Гвиди и Тарки направлялся в сторону гра-ницы, была остановлена в Порлецце пограничниками,перешедшими на сторону партизан. Фабиани удалосьскрыться, а его спутники были арестованы.

Муссолини обратился за помощью к Бирцеру, нотот сказал, что ему приказано охранять дуче и судь-ба остальных его не интересует. Сообщение Фабианивызвало настоящую панику среди присутствовавших.Тотчас помещение наполнилось криками, проклятия-ми, взаимными обвинениями. Испуганные люди не мо-гли решить, что делать дальше. Муссолини не прини-мал участия в дебатах, а продолжал рыться в бумагах.И лишь когда тусклые краски дня стали меркнуть, он

вызвал Бирцера и объявил, что он не намерен болеедожидаться Паволини и решил вернуться в Менаджо,чтобы затем продвигаться вдоль озера к Вальтеллине.Для Паволини он оставит записку, чтобы тот со своимилюдьми следовал за ним. Местом встречи был назна-чен городок Мерано. Бирцер с холодной вежливостьюсказал, что его люди падают от усталости, а дальней-ший путь сопряжен с трудностями, возможно, придетсяпрорываться с боем через засады, которые партизанынесомненно устроят к северу от Менаджо, поэтому онготов выступить в путь после того, как его люди хоро-шенько отдохнут. Кивнув головой в знак согласия, Мус-солини отдал всем приказ оставаться на местах и бытьготовыми к выступлению на Менаджо завтра в пять ча-сов утра. Отряд Паволини, сказал он, к тому времениуже будет здесь. Однако эти слова он произнес стольнеубедительно, что ему никто не поверил.

Ранним утром 27 апреля из Комо на бронемашинеприбыл, наконец, Паволини. Дождь не переставал, иЕлена Куччиати запомнила, как капли дождя падалис его бледного лица. Войдя в гостиницу, он объявилновость: чернорубашечники сдались партизанам, емуудалось привести с собой только несколько человек.

«Сколько?» – в волнении спросил Муссолини.Паволини замялся.«Ну, говори же, сколько?»«Двадцать».

Это означало конец всем надеждам.Чуть позже Муссолини обратился к Бирцеру с прось-

бой включить его и нескольких человек, решивших по-следовать за ним, в колонку отступающих немецкихвойск. Немецкий отряд под командованием лейтенан-та Фальмейера, насчитывавший около сорока машин,пробивался по дороге вдоль озера на север, в сторонуИннсбрука.

Колонна тронулась. Муссолини сам сел за руль«альфа-ромео». Впереди него шла машина Бирцера.Паволини, грозивший прорваться через любые пре-грады, которые партизаны могут воздвигнуть на доро-ге, управлял бронемашиной. Вместе с ним ехали Бар-раку, Бомбаччи, Казалинуово, молодой офицер воен-но-воздушных сил Пьетро Салюстри, чернорубашеч-ник Идрено Утимперге, Елена Курти-Куччиати и Карра-дори, не расстававшийся с двумя чемоданами, напол-ненными документами и деньгами, которые Муссолинивручил ему еще в Милане. Марчелло Петаччи и Кла-ретта следовали в отдалении, в машине, якобы при-надлежавшей испанскому послу.

Несколько миль колонна двигалась на север безпроисшествий. Муссолини вновь обрел уверенность.«С двумя сотнями немецких солдат, – говорил он, – мысможем добраться до края земли». Отъехав от Мена-джо на порядочное расстояние, Муссолини увидел че-ловека, идущего вдоль дороги. Он притормозил, высу-

нулся из окна и спросил пешехода, нет ли поблизостипартизан. Человек ответил: они всюду.

Колонна продолжила путь, но проехав около ста ме-тров, Муссолини вновь остановился, вышел из маши-ны и направился к Паволини. Тот предложил ему в це-лях безопасности пересесть в бронемашину. После ко-роткого совещания с Бирцером Муссолини согласил-ся. Колонна двинулась дальше. Дорога шла вдоль озе-ра и была угрожающе пустынной. Мужчины в бронема-шине ехали молча, предчувствуя беду.

Было уже семь часов утра. Колонна находилась вшести милях от Менаджо, когда внезапно раздалисьтри выстрела. Через мгновение колонна остановилась,так как дорогу преграждало толстое бревно и несколь-ко огромных камней. Справа от дороги было озеро,слева круто возвышалась поросшая лесом скала, поиронии судьбы носившая название «Рокка ди Муссо».

Стрельба возобновилась. Партизаны, стараясь по-пасть в бронемашину, вели огонь из двух 12-милли-метровых пулеметов, размещенных на склонах гор, атакже спереди, где шоссе делало поворот. Раздалисьответные выстрелы, очередью из бронемашины былубит один партизан. Им оказался рабочий-строитель.Почти тотчас над лежащим бревном взвился белыйфлаг, и три человека вышли из укрытия и направилиськ колонне. Двое из них были партизанами, а третий –Луиджи Хоффман – был наполовину немец, наполови-

ну швейцарец. Он жил на берегу озера в доме своейжены – дочери богатого фабриканта из Комо.

Заметив приближающихся людей, Барраку вылез измашины и вместе с Фальмейером и Бирцером напра-вился, чтобы выяснить, в чем дело. Используя Хофф-мана как переводчика, один из партизан, капитан 52-йбригады имени Гарибальди, Давиде Барбьери объяс-нил немецким офицерам, что во избежание ненужногокровопролития он разрешает немцам беспрепятствен-но миновать заграждение. Но, продолжал Барбьери,ему дан приказ задерживать всех фашистов. Фальмей-ер возмутился и попросил сообщить о случившемсякому-нибудь из командиров партизан. Барбьери заве-рил, что и в этом случае ответ будет тот же, но если гос-подину офицеру будет угодно переговорить с команди-ром партизан лично, то он сможет сопроводить его вштаб партизан, расположенный в Морбеньо.

На самом деле капитан пытался выиграть время.Фактически у партизан не было шансов одолеть нем-цев, случись серьезная стычка. В отличие от хорошовооруженных немцев, у большинства партизан былилишь охотничьи ружья. Затяжка переговоров на часили два дала бы партизанам возможность подтянутьдополнительные силы. Со своей стороны, немцам то-же не хотелось сражаться. Для них война в Италии ужезакончилась, и они помышляли только о возвращениидомой.

Услышав звуки выстрелов, местный священник, донМаинетти, вышел из церкви и направился к месту со-бытий. Один из немцев, бывший в мирное время про-тестантским пастором, подошел к нему и обратился налатинском языке, что во имя христианского милосер-дия он просит его содействовать беспрепятственномупрохождению колонны немцев.

«Есть ли среди вас итальянцы?» – спросил его свя-щенник.

Солдат не знал, что ответить, но ему на выручку при-шел один из немецких офицеров, который дал донуМаинетти слово чести, что итальянцев среди них нет.Священник ответил, что постарается сделать, что в егосилах. Но когда он был готов уйти, к нему подошел дру-гой солдат, католик из Австрии, получивший образова-ние в Падуе, и прошептал ему на ухо по-итальянски:«Итальянцы есть. Не верьте офицеру. Пусть проверятгрузовики».

Священник направился по горной тропинке к ко-мандному пункту партизан. Но когда он добрался донего, ему сказали, что о происшедшем уже проинфор-мировали штаб партизан в Морбеньо, и до полученияприказа оттуда ничего нельзя предпринимать.

В восемь часов утра Фальмейер отправился в Мор-беньо. Он вернулся в Муссо только в два часа дня.Во время его отсутствия находившиеся в колонне ита-льянцы буквально сходили с ума от волнения. Паволи-

ни предложил прорываться с боем, кто-то советовалразвернуться и попытаться объехать препятствие подругой дороге, большинство же считало полным без-умием предпринимать что-либо до возвращения Фаль-мейера. Но время шло, а немецкий офицер все не воз-вращался. Поэтому кое-кто из фашистов решил пред-принять собственные шаги для спасения, прибегнув кпомощи местного священника.

Дон Маинетти только что вернулся домой и собирал-ся поесть, как вдруг появился человек и представился:«Меня зовут Бомбаччи. Я готов сдаться партизанам.Помогите мне, святой отец!»

Позднее на допросе Бомбаччи признался, что он пе-рестал доверять Муссолини по приезде в Менаджо.Как и штурмфюрер Бирцер, он подозревал, что Муссо-лини планирует побег в Швейцарию вместе с Петаччии, лишь убедившись в невозможности перейти грани-цу, он решил добраться до Вальтеллины. Некоторыеиз сторонников дуче разделяли точку зрения Бомбач-чи, поэтому вскоре последовали его примеру. Об этомМаинетти рассказал позднее своему епископу.

«В моей столовой, – продолжал свой рассказ свя-щенник, – собрались министры правительства Муссо-лини: Дзербино, Аугусто Ливерами, Фернандо Мецца-сома, нервно протиравший свои очки, и Руджеро Ро-мано вместе со своим пятнадцатилетним сыном Кон-стантине. Полдень миновал. Я распорядился накор-

мить беглецов супом. Партизаны прибыли ко мне в домпод командой капитана Барбьери. Барбьери все допы-тывается, не скрывается ли в одном из грузовиков Мус-солини. На это Романо отвечает, что он был с ними вМенаджо, но с тех пор дуче никто не видел. ОднакоБомбаччи подходит к моей сестре и говорит: „Он с на-ми. Было бы несправедливо, если бы он сумел скрыть-ся“.

Да, он пытался сделать это. Он сидел в броневике,просматривал документы, временами прислушиваяськ сообщениям по радио. В одном из сообщений гово-рилось о том, что Муссолини якобы арестован в одномгороде, расположенном далеко от Муссо. Эта новостьвозродила в нем некоторую надежду на спасение. Еле-на Курти-Куччиати рассказывала, как он спокойно си-дел в машине, дожидаясь возвращения Фальмейера.Вдруг за окном мелькнула невысокая фигура в синемкомбинезоне и шлеме летчика на голове. Елена снача-ла подумала, что это какой-то мальчик, и весьма уди-вилась, что бы он мог здесь делать. Но когда незнако-мец снял, шлем, то длинные черные волосы рассыпа-лись по плечам. Все тут же узнали Кларетту Петаччипо ее «прекрасным светлым глазам». Выражение еелица было тревожным. Муссолини ласково заговорилс ней низким голосом, пытаясь успокоить. В этот мо-мент появился Фальмейер. Он подошел к бронемаши-не и сообщил, что ему не удалось договориться, чтобы

пропустили всех итальянцев, но все немецкие машиныполучили разрешение на проезд при условии: по при-бытии в Донго немцы их представят партизанам дляосмотра, чтобы те убедились, нет ли там фашистов.

Бирцер тотчас предложил Муссолини надеть немец-кую форму и сесть в один из грузовиков, смешавшисьс немецкими солдатами. Переводя эти слова на ита-льянский язык, Муссолини сказал: «Он говорит, что ятоже могу проскочить, замаскировавшись под немца».

«Давай, дуче, – тотчас воскликнула Кларетта, – да-вай же, спасайся». Ее лицо было в слезах.

Но Муссолини не двинулся с места. Он заподозрилФальмейера в сговоре с партизанами: немец мог полу-чить свободу передвижения для себя и своих солдат вобмен на дуче.

«Я опасаюсь, штурмфюрер, – сказал он, обращаяськ Бирцеру, – что нас предали».

«Нет, дуче. Скорее наденьте шинель и каску испрячьтесь в одном из грузовиков Фальмейера. Их бу-дут обыскивать, но все же это единственная надежда».

«Ладно. Но помните, что вам приказали защищатьменя».

«Конечно, дуче».Бирцер ушел, чтобы отделить немцев от итальян-

цев. Когда он вернулся, он застал Муссолини все ещев броневике, а Кларетта Петаччи сидела на крыше ма-шины и громко рыдала.

«Щтурмфюрер, – гневно сказал Муссолини, когдаБирцер приблизился, – если вы не можете спасти моихминистров вместе со мной, я отказываюсь ехать».

«Но, дуче, это невозможно. Условия соглашения ужеподписаны. Итальянцы должны остаться здесь».

«По крайней мере моя подруга поедет со мной».«Это тоже невозможно».Муссолини остался неподвижным. На его лице за-

стыла гримаса непреклонности. Бирцер отошел, что-бы подогнать грузовик, в котором должен был укрыть-ся дуче. Сразу же бронемашину окружили сподвижни-ки Муссолини и стали уговаривать его изменить своерешение. Когда Бирцер подъехал и крикнул: «Дуче, этоваш последний шанс», Муссолини молча вылез из ма-шины, взял немецкую каску и шинель и при помощиКаррадори взобрался в кузов.

Когда машины тронулись, Кларетта, обезумев от го-ря, бросилась вслед за своим любовником. Она пыта-лась вскочить в один из грузовиков, и Бирцеру стоилонемалых усилий оторвать ее от борта машины.

Итак, Муссолини отправился в Донго один. Партиза-ны были предупреждены о том, что он находится сре-ди немцев. Об этом им сообщил некий велосипедист,увидевший Муссолини в бронемашине, а также отецМаинетти. Поэтому они дожидались его на городскойплощади.

Глава пятнадцатая

АРЕСТ27 апреля 1945 г.

Я не желаю даже видеть немецкую форму.

1

Было около трех часов дня, когда колонна немец-ких грузовиков отправилась в Донго. В кузове одногогрузовика скрючился Муссолини. Партизаны позволи-ли только одной итальянской машине проследовать снемцами: машине с дипломатическими номерами и ис-панским флажком на капоте.

Как только немцы уехали, партизаны осторожно под-крались к оставшимся машинам, чтобы арестовать ми-нистров и других официальных лиц, которые осталисьна дороге. Многие сдались без сопротивления, но те,кто укрылись в бронемашине, были готовы сражаться.

Когда немецкие грузовики тронулись, Барраку с по-белевшим лицом вскочил ногами на сиденье водите-ля и кричал во всю глотку проезжавшим мимо немцам:«Трусы! Предатели!» Потом он вскочил в броневик, итяжелая машина с трудом развернулась на узкой до-

роге. Однако скрыться не удалось: партизаны откры-ли по машине огонь, а один из них бросил под коле-са гранату. В течение нескольких секунд из броневикараздавались ответные выстрелы, а потом из люка сна-чала показался лоскут белой ткани, а вслед за ним измашины выскочил Паволини и бросился вниз к озеру,крича на ходу остальным, чтобы те следовали за ними выбрасывали все в воду. К нему присоединился Кар-радори с пачками документов в руках. Оба бросилисьв воду и поплыли вдоль нависшего над водой берега,откуда их не было видно.

Другим это не удалось. Казалинуово и Утимперге неуспели пробежать и нескольких метров, как были схва-чены, а Барраку был ранен в ногу. Примерно через часКаррадори и Паволини вытащили из воды. Они пыта-лись сопротивляться и в завязавшейся схватке былиранены. После ареста их отправили в Донго.

К тому времени Муссолини был уже там. Началсяосмотр машин. В сопровождении Фальмейера парти-заны обыскали первый грузовик, но ничего подозри-тельного в нем не обнаружили, так же как и в следу-ющем. Однако в одном из грузовиков партизан Джу-зеппе Негри, бывший когда-то моряком, обнаружил не-мецкого солдата, который был либо пьян, либо спал.Он сидел на корточках позади двух канистр с бензи-ном. На нем была надета шинель капрала противовоз-душных сил, на голове была стальная каска. По сви-

детельству другого партизана (одного из десяти, кото-рые позднее претендовали на то, что они первые об-наружили Муссолини), на глазах у солдата были боль-шие черные очки. Негри не стал затруднять себя осмо-тром других машин. Он попросил сержанта таможен-ной службы подсадить его, взобрался в кузов и внима-тельно осмотрел человека, сидевшего скрючившись ивтянув в себя плечи. Джузеппе обратил внимание напулемет, стоявший между ног солдата. Когда сидевшиерядом немецкие солдаты стали уверять его, что это ихпьяный товарищ, он сделал вид, что поверил им. Не-гри соскочил с кузова и помчался разыскивать заме-стителя политкомиссара партизанской бригады Урба-но Ладзаро.

«Скорей сюда, – закричал он, увидев Ладзаро, – мнекажется, я нашел его».

Ладзаро подбежал к грузовику и взобрался в кузов.Он проложил себе путь среди немцев и увидел в цен-тре кузова сидящую на корточках фигуру в капраль-ской шинели. «Вы итальянец?» – спросил Ладзаро. По-сле небольшой паузы Муссолини поднял глаза и четкопроизнес: «Да, я итальянец».

«Экселенца (Ваше превосходительство!), – ошело-мленно воскликнул Ладзаро (неожиданный ответ Мус-солини и прямой взгляд сбили его с толку, поэтому по-чтительное обращение сорвалось с его языка), – выздесь!»

Ладзаро обратил внимание, что лицо Муссолинибыло пепельного цвета, оно ничего не выражало. Набледных щеках явственно проступала щетина, белкиглаз отдавали желтизной, а в самих глазах читаласьсмертельная усталость, но никак не страх. Духовнаясмерть. Ему уже больше нечего было делать среди жи-вых.

Он сказал немецким солдатам, чтобы они не взду-мали рисковать жизнью ради его спасения, и сам непредпринял ни малейшей попытки использовать пуле-мет. При помощи Ладзаро он спрыгнул с грузовика ине оказал сопротивления, когда у него вырвали из рукоружие и сняли с головы каску. Как только новость обаресте Муссолини достигла толпы на площади, разда-лись радостные возгласы.

«Есть ли у вас другое оружие?» – обратился к не-мус вопросом Ладзаро, но так как Муссолини не отве-тил, его обыскали и вынули из кармана заряженныйревольвер. И на сей раз он никак не отреагировал.Один из партизан схватил два кожаных портфеля с до-кументами. Заметив это, Муссолини повернулся и рез-ко произнес: «Поосторожнее! В этих портфелях секрет-ные документы огромной важности как для истории,так и для будущего Италии».

Эта вспышка эмоций оказалась единственной. Онвыглядел опустошенным, разбитым, старым и боль-ным. Его повели через площадь к мэрии – красивому,

но запущенному зданию, расположенному под нависа-ющими склонами Монте Бреньяно. По пути Ладзаросказал ему: «Не беспокойтесь. Мы не причиним вамвреда».

Мэр городка, доктор Джузеппе Рубини, также ста-рался утешить Муссолини: «Не волнуйтесь. Все будетхорошо».

«Я знаю, что здешние жители – люди добросердеч-ные», – со смесью заискивания и снисходительности вголосе ответил он.

Его провели в кабинет мэра и усадили в кресло. Пар-тизаны, среди которых были и местные жители, об-ступили Муссолини со всех сторон и стали задаватьвопросы. Он отвечал на них то пренебрежительно, тос чувством оскорбленного достоинства или нарочитойвежливостью, а иногда с неискренним желанием по-нравиться публике.

– Почему вы изменили делу социализма?– Я не изменял социализму. Социализм сам себе из-

менил.– За что вы убили Матеотти?– Я не имею к этому никакого отношения.– Почему вы напали на Францию исподтишка?– Потребуется много времени, чтобы объяснить, по-

чему Италия вступила в войну.– Ваше выступление после освобождения в Гран-

Сассо было добровольным или вас к этому принуди-

ли?– Меня к этому принудили– Почему вы дали добро на применение столь суро-

вых мер по отношению к партизанам? Вы знали, что ихподвергали пыткам?

– У меня были связаны руки. Было очень мало воз-можности сопротивляться действиям Кессельринга иВольфа. Много раз я говорил генералу Вольфу, что доменя доходят сведения о пытках и грубом обращениис людьми. И однажды он мне ответил, что только та-ким образом можно вытащить правду из этих людей.Его подручным в пыточных камерах удавалось выбитьпоказания даже у мертвецов.

Вопросы сыпались один за другим. Муссолини отве-чал на каждый из них. У него пересохло горло, и онпопросил пить. Ему дали стакан воды, а немного позд-нее – чашку кофе. Он выпил воду с жадностью, а затемпогрузился в молчание, сложив руки на коленях и впе-рив взгляд в стену. Он стянул с себя немецкую шинель,бросил ее на пол и остался в мундире члена фашист-ской милиции, правда, без головного убора.

А в это время колонна немецких войск получила раз-решение продолжить путь на север. Спустя некото-рое время в противоположном направлении, в Комо,в штаб местного отделения Комитета национальногоосвобождения полетело донесение, подписанное по-литкомиссаром Франческо Терци, в котором он сооб-

щал об аресте Муссолини и просил дальнейших ин-струкций.

2

Было около половины четвертого. Все дожидалисьответного сообщения из Комо, вместе с которым долж-ны были поступить инструкции Комитета национально-го освобождения относительно судьбы пленника. Ме-жду тем молодой командир партизанского отряда вДонго, граф Пьерлуиджи Беллини делле Стелле, ре-шил не допустить попыток освободить столь важногопленника, для чего перевести его в более безопасноеместо. В семь часов вечера он принял решение отпра-вить Муссолини дальше в горы и разместить в погра-ничных казармах в Джермазино.

Тем временем опять начался сильный дождь, исильно похолодало. Один из охранявших Муссолинипартизан спросил его, не желает ли он вновь надетьшинель. «Я не желаю даже видеть немецкую фор-му», – ответил Муссолини и облачился в синий комби-незон, лежавший на полу в углу комнаты. В машине, ко-торая повезла его в Джермазино, на него напала силь-ная дрожь. Эта была долгая утомительная поездка. Ка-пли дождя хлестали по лобовому стеклу с такой силой,что водителю стоило немалого труда разглядеть доро-гу перед собой.

«Вы второй раз оказались пленником», – сделалробкую попытку завязать разговор один из охранников.

«Такова жизнь, мой юный друг, – отозвался Муссо-лини, сделав попытку цинично пошутить, – такова моясудьба. Из праха я возник, и в прах обращусь».

Казалось, при мысли о мученической кончине он не-много воспрял духом. Когда прибыли в Джермазино, онвыглядел почти счастливым. Его стражи развели огоньи приготовили ужин. Он завел с ними разговор, и со-здавалось впечатление, что он чувствует себя не плен-ником, а гостем этих людей. Его попросили засвиде-тельствовать, что с ним обращались хорошо. Он охот-но написал на листе бумаги: «Сегодня, в пятницу, 27апреля, на площади в Донго я был арестован бойцами52-й бригады имени Гарибальди, – слова размашистоложились на бумагу, – обхождение со мной во время ипосле ареста было хорошим».

Муссолини сел за стол. Он был голоден и ел с ап-петитом. Во время ужина и после него он беседовал сохранниками в той манере, в которой словоохотливыйпреподаватель поучает неопытных студентов. Вернее,беседа больше походила на лекцию. Он рассказывалмолодым людям о своей поездке в Россию, о поле-те над бескрайней степью; он говорил о Сталине како выдающейся личности, и о России, которую считалнастоящим победителем в войне; он разъяснял сущ-ность большевизма и национал-социализма; предска-

зывал крушение Британской империи. Охранники слу-шали его, не перебивая. Кем бы он ни был сейчас, но втечение последних 20 лет он управлял ими, это нельзябыло сбрасывать со счетов. Один из охранников, мо-лодой человек по имени Мариони, рассказывал, что в«отдельные минуты Муссолини выглядел взволнован-ным, но страха не было на его лице. Казалось, соб-ственная судьба его не волновала». Он сказал мне имоему приятелю: «Юность прекрасна, да, прекрасна!»Мой приятель улыбнулся на эти слова, а Муссолинипродолжил: «Да, да, поверьте мне, юность прекрасна.Я люблю молодежь, даже если она поднимает противменя оружие». Затем он достал золотые часы из кар-мана и отдал нам со словами: «Возьмите на памятьобо мне».

В одиннадцать часов он сказал, что устал и хочетспать. Они отвели его наверх в маленькую комнату сзарешеченным окном. У окна стояла кровать. Джор-джио Буфелли, говоривший с Муссолини в машине попути сюда, заметил черный предмет, высунувшийся изкармана дуче. Он принял его за рукоятку пистолета иробко указал на это. Муссолини покорно достал пред-мет из кармана и показал его. Это был футляр от оч-ков. Буфелли закрыл дверь и запер ее на засов.

В это время в Донго происходило следующее. В од-ной из комнат ратуши граф Беллини обнаружил Кла-ретту Петаччи. Ее задержали, так как при ней не оказа-

лось паспорта, подтверждающего испанское поддан-ство. Она уверяла, что является сестрой испанскогопосла в Республике Сало и что она заехала так далеков горы, чтобы расспросить деревенских девушек, чтоони думают о судьбе Кларетты Петаччи в случае ееареста партизанами. Беллини сообщил ей, что Муссо-лини арестован, но она сказала, что никогда с ним пре-жде не встречалась.

«Я знаю, кто вы», – произнес Беллини.Ему уже стало известно, что человек, выдававший

себя за испанского посла, был Марчелло Петаччи.Дальше препираться не имело смысла. Она спросилаграфа, что с Муссолини. Беллини ответил, что он в на-дежном месте и изолирован от окружающих. Кларет-та пристально посмотрела на него и за тем спросила:«Кто вы? Друг?».

«Я ваш враг», – ответил Беллини.«Я понимаю, – возобновила разговор Кларетта, ку-

сая ноготь, сломавшийся еще в дороге, – что вы всеменя ненавидите. Вы думаете, что я пошла за ним ис-ключительно из-за денег и власти. Это неправда. Я лю-блю его бескорыстно. Я пожертвовала собой ради не-го. Я старалась быть полезной ему». Затем она спро-сила с горячностью: «Вы не могли бы кое-что для менясделать?».

«Что?».«Я хочу, чтобы меня поместили в одной камере с

ним. Я хочу разделить с ним судьбу. Если вы думаетеего убить, убейте и меня».

Граф Беллини пристально посмотрел на Кларетту,она тоже не отводила взгляд. Он был в замешатель-стве. Такого поворота он не ожидал. Он повернулся имолча вышел из комнаты.

3

Молодой партизан, посланный из Донго в Комо, что-бы сообщить о задержании Муссолини, добрался тудав половине седьмого вечера. Так как никого из членовКомитета национального освобождения ему найти неудалось, он передал информацию Джино Бертинелли,юристу, незадолго до этого назначенному префектомгорода. «Немедленно возвращайся назад, – сказал онюноше, выслушав его сообщение, – и передай свое-му командиру, что Муссолини необходимо как можноскорее переправить в более безопасное место где-ни-будь в горах, иначе его опять найдут и освободят. Яже постараюсь связаться с Миланом». Гонец поспе-шил обратно в Донго, чтобы передать новые инструк-ции графу Беллини, но он к тому времени уже распо-рядился перевести Муссолини в Джермазино.

Тем же вечером информация о том, что Муссоли-ни находится в Джермазино, достигла барона Джован-ни Сарданьи, близкого друга генерала Кадорны. Сар-

данья являлся полковником итальянской армии, нака-нуне Комитет национального освобождения назначилего комендантом города. Сарданья немедленно попро-сил соединить его с генералом. Связь с Миланом былаплохая, поэтому пришлось долго ждать. Наконец уда-лось связаться с полковником Паломбо, начальникомштаба генерала Кадорны.

«Сегодня днем возле Донго арестован Муссоли-ни, – доложил Сарданья, – что нам делать? От меняждут распоряжений. Что я должен передать нашим лю-дям?»

«Я не могу ответить вам прямо сейчас. Нам уже со-общили об аресте. Я вам позвоню позже и передамуказания».

«Хорошо. Но прошу вас поторопиться».«Да, конечно. Однако в данный момент я ничего

определенного сказать вам не могу. Я сам позвоню вампозже».

В половине двенадцатого раздался звонок. На этотраз звонил не Паломбо. По телефону передали текстраспоряжения Комитета национального освобожденияв Милане. В сообщении говорилось: «Как можно ско-рее доставьте Муссолини и иерархов в Милан».

Перед тем как выполнить распоряжение Комитета,Сарданья решил еще раз связаться с полковником Па-ломбо.

«Послушайте, – сказал он ему, как только удалось

установить связь, – мне понятен приказ, но мне быхотелось, чтобы вы его повторили устно». По словамСарданьи, гораздо легче было отдать приказ о перево-де Муссолини в Милан, чем выполнить его. В распоря-жении Сарданьи было не так много людей, на которыхон мог положиться. Поэтому возложить выполнениеприказа он мог только на небольшую группу специаль-но подобранных для этой цели партизан. Им предстоя-ло ночью добираться до Донго, минуя дорожные загра-ждения. Можно было бы доставить Муссолини воднымпутем, но вопрос упирался в то, где раздобыть подхо-дящий катер. «Я вынужден признать, – твердо сказалСарданья, – что все это представляется слишком рис-кованным делом».

«Да, пожалуй, – согласился с ним Паломбо, – но втаком случае вам необходимо найти безопасное ме-сто, где бы Муссолини мог быть размещен хотя бы нанекоторое время».

В конце концов они договорились, что Муссолини на-до перевести из Джермазино в Блевио, небольшую де-ревушку, расположенную в семи километрах к северуот Комо. Там, в большом уединенном доме, выходив-шем окнами на озеро Комо, жил друг барона Сарданьи,богатый промышленник Ремо Кадематори. Сарданьяпозвонил Кадематори и сказал, что ему необходимоукрыть на вилле одного человека. Его должны привез-ти на катере со стороны Мольтразио этой ночью. Сар-

данья не назвал имени человека, но сказал, что есликто-нибудь поинтересуется, то следует ответить, чтоэто английский офицер, раненный в бою. Кадематорине стал допытываться, но инстинктивно почувствовал,что речь идет о Муссолини. Кадематори вышел из до-ма. Старый садовник пошел вместе с ним, чтобы со-ставить компанию. Ночь была холодной. Кадематориуселся на ступеньки сарая, где хранились лодки, и сталнапряженно всматриваться в темные воды озера.

4

Граф Беллини делле Стелле получил приказ о пере-воде Муссолини из Джермазино на виллу Кадематорив Блевио около половины двенадцатого. Через два ча-са пленник был доставлен в Донго, а в половине тре-тьего утра возле Понте-делла-Фальк машина, в кото-рой ехал Муссолини, встретилась с машиной, в кото-рой находилась Кларетта Петаччи. Несмотря на силь-ный дождь, все вышли из машин. Муссолини кутал-ся в одеяло, его голова была перевязана бинтом так,что его можно было принять за раненого, направляв-шегося в госпиталь. Он подошел к Кларетте. Любовни-ки приветствовали друг друга строго официально. Всясцена выглядела одновременно и трогательной, и аб-сурдной:

«Добрый вечер, Ваше превосходительство».

«Это вы, синьора! Почему вы здесь?».«Я хотела быть с вами».Больше они ничего не сказали друг другу. Машины

помчались в сторону Мольтразио, подняв тучу брызг. Впервой машине рядом с водителем сидел Луиджи Ка-нали, партизан, называвший себя «капитаном Нери»,Кларетту посадили на заднее сиденье, по обе сторо-ны от нее сели два партизана, бывшие в мирное времярыбаками; их звали Джузеппе Франджи и ГульельмоКантони. Муссолини ехал во второй машине. С однойстороны от него сидел граф Беллини, а с другой – по-дружка Луиджи Канали, Джузеппина Туисси, игравшаяроль медсестры. Впереди, рядом с водителем, сиделМикеле Моретти, известный под псевдонимом ПьетроГатти.

Скользкая от дождя дорога петляла вдоль озера.Время от времени машины вынуждены были остана-вливаться из-за завалов, и людям приходилось вы-лезать из машин, чтобы очистить путь. Лучи фона-рей рассекали косые потоки дождя. Иногда черное не-бо внезапно освещалось огнем сигнальных ракет ивспышками от разрывов снарядов, гремевших где-товдали. Однажды машины попали под обстрел. Стреля-ли справа с вершины холма. Граф Беллини выскочилиз машины и, размахивая руками, стал кричать, что-бы прекратили огонь. В Мольтразио машины останови-лись у гостиницы «Империале». Граф Беллини снова

вышел из машины и вместе с Луиджи Канали скрылсяв темноте.

Муссолини спокойно сидел в машине и молчал. В са-мом Мольтразио было очень тихо, только южнее, кило-метрах в семи, велась артиллерийская подготовка, ана улицах Комо была слышна стрельба. Американцыразвивали наступление по Ломбардской низменности,и их передовые отряды уже достигли Бергамских Альп.

Примерно через четверть часа Луиджи Канали играф Беллини вернулись к машинам. «В тот момент, –вспоминал потом Беллини, – существовала большаявероятность того, что Муссолини мог попасть в рукиамериканцев. Я не мог этого допустить». Поэтому пландоставки Муссолини на виллу Ремо Кадематори в Бле-вио был отвергнут. Канали высказал мнение, что са-мым надежным укрытием для Муссолини и его любов-ницы будет ферма, расположенная вблизи Бонзаниго.Хозяева фермы, крестьянин Джакомо Де Мария и егожена Лия, не раз укрывали партизан от фашистов. Онине откажут в убежище и лишних вопросов задаватьне будут. Граф Беллини согласился с предложениемКанали, и обе машины, развернувшись, помчались вобратном направлении.

Примерно в пятнадцать минут четвертого утра плен-ники достигли Адзано. Дом, в котором жила семья ДеМария, стоял на крутом горном склоне, поэтому Кана-ли предложил выйти из машины и остаток пути пре-

одолеть пешком. Он повел путников вверх по узкойтропинке, пролегавшей среди камней. Дождь не пре-кращался, и потоки воды с шумом стекали по дороге,превратив ее в горную реку. Муссолини совсем упалдухом. Одеяло, в которое он закутался, промокло на-сквозь. Кларетта крепко держала его за руку. Несмо-тря на сильный дождь, на небе была видна луна. Еетусклый свет пробивался сквозь облака, это позволилоразглядеть белые стены крестьянского дома еще приподходе к Бонзаниго.

Канали издал громкий протяжный звук, которым кре-стьяне обычно подзывают скотину. Таким сигналомпользовались партизаны, и через несколько секунддверь отворилась. На пороге появился Джакомо ДеМария. Позади него с масляной лампой в руках стоялаего жена. Они узнали Канали и посторонились, пропус-кая его внутрь. Муссолини зашел в дом вслед за Кана-ли. Войдя на кухню, он тяжело опустился на скамью.Кларетта села рядом, держа его под руку.

«Это пленники, – сказал Канали, указывая на Мус-солини и его спутницу, – обращайтесь с ними хорошо.Им необходим ночлег».

Он оставил молодых рыбаков, Кантони и Франджи,охранять арестованных, а сам вместе с графом Бел-лини, Джузеппиной Туисси и Микеле Моретти вернул-ся к машинам.

Джакомо Де Мария развел огонь и предложил плен-

никам поесть. Пока еще он не знал, кто перед ним.«Что я могу предложить синьору?» – спросил он у

Кларетты, не желая обращаться напрямую к съежив-шейся фигуре с перевязанной головой, сидящей ря-дом с ней.

«Niente» (Ничего), – пробормотал Муссолини, пока-чав головой. Он не отрывал взгляд от огня, попрежне-му держа руки в карманах синего комбинезона.

«Мне, пожалуйста, кофе», – попросила Кларетта.«У нас нет настоящего кофе, – извиняющимся тоном

ответил Де Мария, – я могу предложить вам только сур-рогат».

«Мне все равно».Хозяин молча приготовил напиток. Никто не разгова-

ривал. Наконец, сверху спустилась жена хозяина. Онаразбудила сыновей, спавших на большой двуспальнойкровати, и отправила их спать на сеновал. Хозяйкаобъявила, что постель готова и синьор может поднять-ся в спальню. Муссолини ничего не ответил и не тро-нулся с места.

«Постель готова, – ласково сказала Кларетта, – пой-дем наверх?» Тогда он поднялся и так же безмолв-но последовал за синьорой Де Мария наверх, по кру-той каменной лестнице в спальню. Спальня распола-галась на верхнем этаже дома, ее стены были выбеле-ны известкой. В комнате помимо двух стульев с плете-ными сиденьями и умывальником находилась огром-

ная кровать орехового дерева. Войдя в комнату, Мус-солини подошел к окну. Де Мария решила, что пленникхочет выпрыгнуть в окно, и поспешила закрыть ставни.Кларетта подошла к кровати и, нагнувшись, попробо-вала матрац, как если бы она была в гостинице. Осмо-трев постель, она робко попросила у хозяйки еще однуподушку.

«Он обычно спит на двух», – объяснила Кларетта.Лия Де Мария решила, что ее гостья очень застенчива.Когда была принесена другая подушка, Кларетта, об-наружив на ней заштопанное место, выбрала эту по-душку себе. Две другие она сдвинула на край кроватиближе к окну – так любил спать Муссолини.

Тем временем Муссолини сел на край постели и сталразматывать повязку. Синьора Де Мария наблюдалаза ним. Когда муслиновая ткань обнажила лоб, онаузнала знакомое лицо дуче. Онемев от удивления, хо-зяйка уставилась на гостя. Из оцепенения ее вывел го-лос Кларетты, спросившей, где можно умыться.

«Мы люди деревенские, – ответила она взволнован-ным голосом, – прошу нас простить, но вам придетсяспуститься вниз, чтобы умыться».

Кларетта спустилась вслед за хозяйкой вниз в умы-вальную комнату, которая представляла собой дере-вянную пристройку к дому. Пока она умывалась, охран-ник следил за ней сквозь щель в двери. Потом он рас-сказывал, что у нее было прекрасное тело и восхити-

тельная грудь, не удивительно, что она сумела очаро-вать Муссолини. Закончив процедуру, Кларетта верну-лась в спальню. Охранник довел ее до двери и преду-предил, что на ночь дверь будет приоткрыта.

Она разделась при тусклом электрическом свете илегла в постель рядом со своим любовником, прошеп-тав ему что-то на ухо. Он что-то тихо сказал в ответ.Кантони и Франджи сидели снаружи возле приоткры-той двери. Они прислушивались, стараясь понять, очем идет речь, но в комнате говорили слишком тихо.Им показалось, что прозвучали имена Паволини и Гра-циани. Потом им послышались слова Муссолини: «Яуверен, они не посмеют убить меня». И далее что-товроде: «Простишь ли ты меня?» Когда она ответилаему, он пробормотал: «Теперь это не имеет никакогозначения». Наконец они замолчали. Тишина вывеламолодых охранников из терпения. Им мерещилось, чтозаключенные замышляют побег. Они внезапно распах-нули дверь и ворвались в комнату. Кларетта мгновеннонатянула простыню на лицо и прижалась к Муссолини.Он приподнялся и сказал беззлобно: «Проваливайтеотсюда, ребята! Не надо так себя вести. Вы станови-тесь назойливыми». Было заметно, каким изможден-ным и измученным было его лицо.

Охранники вышли из комнаты и снова уселись напол в коридоре. Свет погасили, и вскоре сквозь нескон-чаемый шум дождя и завывание ветра послышалось

тяжелое дыхание Муссолини. Всю ночь он спал не про-сыпаясь. Через закрытые ставни доносились приглу-шенные раскаты грома и почти беспрестанно сверкаламолния. На рассвете сон сморил и стражников. Покавсе спали, гроза утихла.

Около одиннадцати часов утра синьора Де Марияотправилась в поле. Утро было прелестным. Почва бы-ла еще влажной, но воздух – чистым и прозрачным. Сюга тянул теплый мягкий ветерок. Синьора Де Марияпосмотрела в сторону дома и увидела, что Муссолини,высунувшись из окна, глядел на покрытые снегом вер-шины гор, обступавшие озеро Лекко. Вытянув руку понаправлению к вершинам, он что-то показывал своейлюбовнице. Лия Де Мария закончила работу и верну-лась в дом.

Ее муж поднялся наверх и предложил пленникам по-завтракать. Он, однако, со свойственной крестьянамскромностью, предупредил, что пища будет простой.Кларетта попросила приготовить поленту с молоком.Она знала, что полента – любимая еда местных жите-лей и тем самым она рассчитывала доставить крестья-нину удовольствие. Муссолини же неприветливым го-лосом сказал, что ему все равно. Он находился в со-стоянии полного безразличия к происходящему, близ-кого к отчаянию. Его глаза были налиты кровью, лицобледным и грязным, покрытым щетиной. Он даже непопросил воды, чтобы умыться и побриться.

Де Мария внес в комнату ящик вместо стола, его же-на накрыла ящик белой скатертью. Кларетта ела по-ленту с удовольствием, а у Муссолини, казалось, небыло аппетита. За время завтрака он молча съел лишькусочек хлеба и ломтик колбасы. Отложив хлеб в сто-рону, он взял стакан с водой и сделал несколько мел-ких глотков, не отрывая взгляд от красных цветов, ко-торыми была вышита скатерть. «Правда ли, что аме-риканцы захватили Комо?» – спросил он у охранников.Услышав положительный ответ, он молча кивнул голо-вой.

Покончив с полентой, Кларетта снова улеглась накровать. Она натянула одеяло по горло и закрыла гла-за, но чувствовалось, что она не спит. Муссолини селна кровать к ней спиной и стал смотреть через откры-тое окно на горы.

Деревенские часы медленно отсчитывали минутынового долгого дня.

Глава шестнадцатая

ПОЛКОВНИК ВАЛЕРИО27-28 апреля 1945 г.

Хотя идея об убийстве одного человека

другим противоречит моим убеждениям, ятем не менее считаю, что одно насилиепорождает другое, и в некоторых случаяхоно бывает справедливым. Когда нет другоговыхода, не остается ничего, как пролитькровь.

Узнав об аресте Муссолини накануне вечером, чле-ны Комитета национального освобождения СевернойИталии и руководители Корпуса добровольцев свобо-ды собрались на совещание в Милане.

Сведения о ходе совещания, которое началось сра-зу после одиннадцати часов вечера, противоречивы иненадежны. Достоверно лишь то, что решения, приня-тые от имени Комитета национального освобожденияв течение ночи, были не вполне правомочны. В засе-дании принимали участие всего шесть или семь чело-век. Среди них были Луиджи Лонго, убежденный ком-мунист, много сделавший для превращения партизан-ского движения в политическую силу, и Вальтер Ауди-зио. Это был высокий человек с бледным лицом, ему

было тридцать шесть лет, прежде он работал бухгал-тером. В свое время он воевал добровольцем в Испа-нии. Он именовал себя Джованбатиста ди Чезаре Ма-ньоли, а чаще более просто – полковник Валерио.

На заседании Комитета под влиянием более чело-вечных и менее политизированных участников былопринято решение направить Вальтера Аудизио с зада-нием доставить Муссолини в Милан. Однако затем, вболее узком кругу, обсуждались «подробности миссииАудизио». Эти «подробности» заключались в том, чтоМуссолини должны были доставить мертвым. Пальми-ро Тольятти настоял на том, чтобы утвердить смерт-ный приговор. Как он сам впоследствии объяснил настраницах коммунистической газеты «Унита», у негобыли полномочия принять такое решение, как «у ру-ководителя коммунистической партии и вице-премье-ра Италии». Приговор подразумевал, признался То-льятти, что Муссолини и его министры должны бытьрасстреляны сразу после ареста и установления лич-ности. Члены Комитета национального освобождения,не являвшиеся коммунистами, не были поставленыв известность о содержании приговора. Для них бы-ло очевидным, что по условиям перемирия Муссоли-ни подлежало передать представителям союзных дер-жав. Иваноэ Бономи, сменивший Бадольо на поступремьер-министра, утверждал, что он никогда не слы-шал о таком приговоре. Влияние коммунистов в Коми-

тете было значительным, а кое-кто из них был известенсимпатиями членам Пьемонтского Комитета, которыйзашел так далеко, что разработал собственное уложе-ние о наказаниях. Согласно ему не только члены пра-вительства Муссолини, но и рядовые члены фашист-ской партии признавались виновными в «подавлениисвободы» и подлежали смертной казни без суда, еслиони не сдались до начала всеобщего восстания в Се-верной Италии.

Для того, чтобы избежать такой скорой расправынад Муссолини, были предприняты три попытки ра-зыскать его. Две – американцами, третья – правитель-ством на Юге. Ни одна из них не увенчалась успехом.Приговорив Муссолини к смерти, члены Миланскогокомитета встали перед проблемой, как сообщить со-юзникам об аресте Муссолини и одновременно избе-жать его выдачи. Поэтому в три часа ночи в штаб союз-ных войск в Сиене была направлена телеграмма сле-дующего содержания: «Комитет национального осво-бождения с сожалением вынужден сообщить, что неимеет возможности передать Муссолини в руки союз-ного командования, так как по постановлению Народ-ного трибунала он был расстрелян на том же месте,где фашистами были казнены пятнадцать патриотов».

Час спустя генерал Кадорна вручил Аудизио про-пуск, добытый при содействии доктора Гастони, по-средника между партизанами и союзниками. Доктору

выдал этот пропуск капитан Эмилио К. Даддарио, офи-цер связи в американской армии, который участвовалв бесплодных попытках розыска Муссолини. Вот текстпропуска, написанного на английском языке:

Полковник Валерио (известный также подименем Маньоли Джованбатиста ди Чезаре)является итальянским офицером, находящимсяв распоряжении главного командования Корпусадобровольцев свободы, и направляется вобласть Комо для выполнения заданияКомитета национального освобождения СевернойИталии. Настоящим ему и его вооруженнойохране разрешается находиться на указаннойтерритории.Капитан Э. К. Даддарио

Имея на руках такой пропуск – а кроме того был ещеодин с печатью Корпуса добровольцев свободы в фор-ме пятиконечной звезды – Аудизио сел в легковой ав-томобиль и выехал из Милана. Было семь часов утра28 апреля. Вместе с ним ехал Альдо Лампреди, рабо-чий, носивший звание полковника Корпуса доброволь-цев свободы. Позади легковой машины двигался гру-зовик. В нем находилось двенадцать человек партизанпод командой Рикардо Мордини, который в свое вре-мя воевал добровольцем в Испании. У всех пассажи-ров было оружие: пулеметы и автоматы марки Береттаили Стене; они были одеты не в гражданское платье, в

каком они обычно выезжали на задание, а в неопреде-ленного вида униформу цвета хаки. На Аудизио былонадето длинное коричневое пальто, а на шее – шарфкрасно-белозеленого цвета 47 .

Машины прибыли в Комо в восемь часов. Аудизиои Альдо Лампреди выскочили из машины и быстровзбежали по ступенькам префектуры. Первым, кто по-пался им на пути, был Бертинелли, недавно назначен-ный префектом города. Бертинелли бросились в глазавозбуждение и нервозность Аудизио. Он сразу попро-сил прибывших предъявить документы. С недоволь-ным видом Аудизио достал пропуск с печатью Кор-пуса добровольцев свободы, который не произвел наБертинелли никакого впечатления, так как за послед-ние несколько дней ему приходилось видеть множе-ство таких пропусков. Поэтому Аудизио пришлось до-стать пропуск с подписью Даддарио. На этот раз не-обходимый эффект был достигнут, однако, перед темкак оказать содействие, префект захотел узнать цельмиссии Аудизио. Когда ему сообщили, что они приеха-ли за Муссолини, чтобы отвезти его из Донго в Милан,Бертинелли насторожился. Он понимал, что партиза-ны, захватившие Муссолини, не захотят лишиться пра-ва содержать столь ценного пленника и передать егокаким-то неизвестным «полковникам» из Милана. Тем

47 Национальные цвета Италии – ред.

более, что тюрьма Сан-Доннино в Комо уже была при-готовлена к приему Муссолини.

Нежелание Бертинелли и его окружения расставать-ся с пленниками было понятным. Давая позже оценкусобытиям этого дня, Аудизио объяснил позицию мест-ных властей «оскорбленным чувством мелкобуржуаз-ного самолюбия».

К десяти часам утра переговоры все еще не были за-вершены и, более того, напряженность нарастала. Ау-дизио не удалось уговорить ни Бертинелли, ни членовместного Комитета национального освобождения усту-пить его требованиям. Он стал настаивать на встречес бароном Сарданья, но в тот момент барона не оказа-лось на месте и отыскать его никак не могли. Тогда Ау-дизио потребовал соединить его с Миланом для кон-сультаций с начальством. Чтобы никто не стал свиде-телем разговора, он приказал всем очистить помеще-ние и для пущей убедительности яростно размахивалпистолетом. Во время телефонного разговора Аудизиос Миланом, его приятель – полковник Альдо Лампредии командир группы сопровождения Рикардо Мординиотбыли в Донго, не поставив Аудизио в известность.

В конце концов удалось достичь компромисса. До-говорились, что захваченные фашисты будут переда-ны в руки Аудизио под расписку; ему также разре-шили проехать в Донго и предоставили необходимыйтранспорт при условии, что его будут сопровождать

два представителя Комитета национального освобо-ждения из Комо. В четверть первого Аудизио был го-тов покинуть Комо. Однако в последнюю минуту к груп-пе присоединились два человека. Один из них былофицером итальянских спецслужб, Джованни Десси,который выполнял задание американского командова-ния разыскать и доставить им Муссолини, а другой –секретным агентом, называвшим себя Карлетто. Этоокончательно вывело Аудизио из себя, и он решилпрекратить дальнейшее вмешательство посторонних всвою миссию. На окраине города машина, в которойехали оба агента, остановилась у бензоколонки. В этотмомент к ним подъехал Аудизио с автоматом в руках иповелительным голосом крикнул: «Scendere (Выходи-те!)». Агенты вынуждены были подчиниться.

Избавившись от двух нежелательных попутчиков,Аудизио помчался по направлению к Донго. Двое пар-тизан из Комо следовали за ним. По пути он захва-тил большой фургон для перевозки мебели, и в десятьминут третьего машины въехали на главную площадьДонго.

Ошибочно приняв приехавших за группу убегающихфашистов или за боевиков, пытающихся освободитьзаключенных, партизаны встретили их стрельбой.

«Я прибыл сюда по приказу главного командова-ния, – изо всех сил закричал Аудизио, выпрыгивая измашины и размахивая руками над головой. Кто здесь

командир? Немедленно проводите меня к нему».После небольшой паузы ему доставили ответ, кото-

рый он счел оскорбительным. Командир отряда парти-зан находился в здании ратуши и сообщал, что еслиполковнику будет угодно явиться туда, его с удоволь-ствием примут. Это вывело полковника из себя. Онстал в бешенстве кричать, что у него приказ и он обя-зан его выполнить. Быстрым шагом он пересек пло-щадь и вошел в ратушу. Его сопровождение следова-ло за ним. Навстречу вышел граф Беллини. Полковникможет войти, – сказал граф, – а его спутники пусть по-дождут снаружи.

Войдя в кабинет графа в ратуше, Аудизио обнару-жил там Альдо Лампреди. Его попросили выйти. Раз-говор двух мужчин с глазу на глаз получился резкими нелицеприятным. Аудизио преуспел лишь в том, чтосумел внушить Беллини, будто сопровождавшие егопредставители Комитета национального освобожде-ния в Комо были агентами фашистов. Согласившисьна их задержание, граф, тем не менее, дал понятьАудизио, что он не окажется более сговорчивым, чемпрефект Комо Бертинелли. Беллини не хотел предпри-нимать поспешных действий, о которых пришлось быпотом сожалеть. В своих воспоминаниях Аудизио пи-сал, что в разговоре с молодым командиром повстан-цев он был вынужден изменить тон и говорить с ним«весьма откровенно». Партизан по имени Сауро Ньези

(его сестра была подружкой Беллини) утверждал, чтоон был свидетелем сцены, когда полковник из Миланавручил графу желтый пакет. По словам Ньези, в пакетебыл лист бумаги, на котором стояла подпись некоегочлена Комитета национального освобождения Север-ной Италии. Текст состоял только из одного предложе-ния: «Полковник Валерио располагает полномочиямидоставить военного преступника Муссолини в Милан».Через некоторое время в кабинет позволили войти со-ратникам Беллини, и тогда Аудизио, отбросив притвор-ство, сообщил присутствующим истинную цель своегоприезда.

«Я прибыл для того, – сказал он, – чтобы расстре-лять Муссолини и его бонз».

Как описывал впоследствии последовавшую за этимсцену граф Беллини, он и его партизаны были бу-квально ошарашены. Наконец, после паузы Беллинизаявил, что подобные действия являются «совершен-но незаконными». Еще утром он достиг договоренно-сти с Комитетом национального освобождения в Комоо переводе туда всех фашистов, включая Муссолини.Что все это означает, – спросил он, имея в виду планрасстрела пленников в Донго. Он является команди-ром местного партизанского отряда и не допустит это-го.

Спор продолжался до трех часов дня, когда графБеллини решил прекратить его. В его голове созрел

план, как можно выиграть время. Поскольку частьпленников содержалась в Джермазино, он объявил,что ему нужно съездить туда, чтобы забрать их. Кроменего только Микеле Моретти и Луиджи Канали зналиместонахождение Муссолини. Граф полагал,

что за время его отсутствия в Донго Аудизио не смо-жет установить место, где спрятан Муссолини.

Он ошибался. И Моретти и Канали оставались в ра-туше после отъезда графа, оба они были убежденны-ми коммунистами. Кроме того, Моретти был знаком сдругим приезжим из Милана, полковником Альдо Лам-преди, с которым вместе воевал. Не прошло и десятиминут после отъезда графа, как два полковника – Ау-дизио и Лампреди – уже мчались в машине по напра-влению к Бонзаниго. На сиденье рядом с водителемсидел Микеле Моретти.

Удивительна судьба участников этих событий. Валь-тер Аудизио, он же полковник Валерио, он же Джован-батиста ди Чезаре Маньоли, является членом пала-ты депутатов от коммунистической партии. Альдо Лам-преди, он же Гвидо, тоже жив, но он никогда не рас-сказывает об обстоятельствах гибели Муссолини. Ми-келе Моретти, он же Пьетро Гатти, вопреки свидетель-ствам о его смерти или, наоборот, о безбедной жиз-ни где-то за рубежом за счет своей доли от захвачен-ных в Донго ценностей, скромно живет в своем домена окраине Черноббио, он до сих пор является комму-

нистом. Сразу после описываемых событий он делил-ся со своими друзьями-партизанами и земляками по-дробностями этой операции, но сейчас отказываетсяговорить на эту тему. Джузеппе Франджи, он же Лино,также поначалу рассказывал друзьям о гибели Муссо-лини, но 5 мая 1945 года он погиб при невыясненныхобстоятельствах. Его приятель, Гульельмо Кантони, онже Сандрино, вскоре скрылся на некоторое время, какполагают, в Швейцарии, однако успел дать интервьюодному журналисту, но впоследствии выяснилось, чтов момент расстрела Муссолини он находился совсем вдругом месте и не мог быть очевидцем событий. Сей-час он живет в небольшой деревушке на горных скло-нах, окружающих озеро. Луиджи Канали, он же капитанНери, исчез. Кажется, он стал задавать слишком мно-го неприятных вопросов о судьбе «сокровищ Донго» ичересчур настаивать, что ценности были отданы пред-ставителям компартии, а расписки вручены кому-то изпартизан, Его подружка, Джузеппина Туисси, она жеДжанна, пыталась отыскать своего приятеля, но тожеисчезла. Ее близкая подруга Анна Бьянки повсюду рас-спрашивала о судьбе Джанны, и однажды ее труп на-шли в озере Комо. Ее отец поклялся найти убийц до-чери, но был сам убит. Из политических соображенийрасследование этих убийств продолжалось в Падуе до1957 года, но подобно другим скандальным делам вИталии, правда о них настолько окутана туманом лжи

и страха, что вряд ли когда-нибудь станет достояниемобщественности.

Глава семнадцатая

СМЕРТЬ НА ВИЛЛЕ БЕЛЬМОНТО28 апреля 1945 г.

Судьба никого не предупреждает дважды,

каждого ждет такой конец, который болееподходит его характеру.

1

Вскоре после четырех часов дня тишину дома ДеМария нарушил звук быстрых шагов по двору. Высокийчеловек в коричневом пальто вошел в дом и взбежалпо ступенькам. Распахнув дверь в спальню, человекворвался внутрь.

«Собирайтесь, – резко сказал он Муссолини, – я при-шел освободить вас».

«Неужели, – на лице Муссолини впервые за послед-ние дни появилась саркастическая улыбка. Он с иро-нией смотрел на высокого стройного человека с авто-матом в руках, – как это мило с вашей стороны».

«У вас есть оружие?» – спросил Аудизио.«Нет».Аудизио повернулся и взглянул на Кларетту, все еще

лежавшую на кровати спиной к стене. «И вы тоже, –сказал он, – поторапливайтесь».

Она поднялась с постели и стала перебирать оде-жду.

«Что вы ищете?» – сердито спросил Аудизио.«Свои рейтузы».«Обойдетесь без них. Живее».Она поднялась с постели, взяла свою сумочку и дру-

гую сумку, похожую на ведро. В это время Муссолининатягивал на себя серый мундир милицейской формы.Он спросил Аудизио, нет ли вестей от Витторио. Еготоже освободили, ответил тот.

«А Дзербино и Меццасома? – не отставал Муссоли-ни, – Что с ними?»

«Мы позаботимся о них».В этот момент, по словам Аудизио, Муссолини «из-

дал вздох облегчения».«Быстрее, быстрее», – повторял Аудизио, почти

сталкивая их с лестницы, стремясь поскорее покинутьдом.

Лия Де Мария наблюдала за ними из окна до тех пор,пока они не скрылись за поворотом горной тропинки.Тогда она перекрестилась. Ей было жаль женщину, таей очень понравилась, как, впрочем, и двум рыбакам.Их поразило ее мужество.

Синьора Де Мария отвернулась от окна и подошла кпостели. Вчера вечером она постелила гостям чистые

простыни; сейчас она обнаружила на простынях и назаштопанной наволочке серые пятна от слез со следа-ми туши для ресниц.

Кларетта уже не плакала, но ее глаза были красны-ми от слез, а веки опухшими. Она неуверенно спус-калась по крутой тропинке, крепко держа Муссолинипод руку. Ей было трудно идти в туфлях на высоких ка-блуках, кроме того, в другой руке она несла две сум-ки, а через плечо были перекинуты два пальто: одномеховое, другое – из верблюжьей шерсти. Муссоли-ни не проявлял желания ей помочь. Он сам с трудомспускался по тропинке, придерживаясь рукой за скалу.Кларетта попыталась поддержать его, но он, как гор-дый инвалид, который увидел в этом жесте оскорбле-ние собственного достоинства, резким движением пле-ча отбросил ее руку. Всю дорогу они шли молча.

Наконец спуск кончился, и процессия вошла в де-ревню. Их провели через площадь. Три женщины вы-бивали пыль из одежды, громко ударяя ею о края ка-менного корыта. Увидев идущих, они бросили работу ивнимательно посмотрели на них. Пожилой крестьянинс корзиной за спиной спускался по склону горы. Жен-щина с ребенком медленно шла вдоль дороги. Дождьпрекратился. Был обыкновенный тихий день.

Они свернули влево под арку и направились к шос-се, где стояла машина. В этот момент местная житель-ница синьора Розита Барбарита, прогуливавшая своих

двух собак, подошла к машине и завела разговор с во-дителем. Его имя было Джеминацца, он заметно нерв-ничал и не был расположен к беседе. Перед поездкойему сказали: «Будь начеку! Вскоре ты увидишь людей,которых сразу узнаешь. Так вот, забудь о них тут же.Если ты этого не сделаешь, то лишишься не только па-мяти, но и головы».

Не добившись от водителя толку, синьора Барбари-та отошла в сторону. И тут она увидела группу людей,направляющихся в ее сторону. Впереди шел человек вкоричневом пальто. Он грубо произнес: «Убирайтесь,убирайтесь отсюда!». После этих слов она быстро по-шла прочь. Ей показалось, что люди спорили о чем-то,хотя нельзя было разобрать, о чем. Она еще заметила,как женщина обхватила руками шею пожилого мужчи-ны, но его тут же грубо затолкнул в машину человек вкоричневом пальто.

Машина тронулась с места. На площади водительразвернулся и проехал совсем рядом с синьорой Бар-барита. В пожилом мужчине она узнала Муссолини.В машине, помимо водителя, находились только Мус-солини и Кларетта. Человек в пальто уселся на кры-ло рядом с капотом, а двое других стали на поднож-ке. Машина медленно направилась в сторону холма, идва молодых рыбака – Кентони и Фраджи – побежаливслед за ней.

Водитель Джеминацца мог видеть бегущих в заднем

зеркале. Также он мог видеть Муссолини и Кларетту.«Они сидели рядом, – рассказывал он несколько летспустя, – их головы почти касались друг друга. Муссо-лини был бледен, а синьора – спокойной. Мне показа-лось, что страха не было на ее лице… Мы останови-лись у ворот виллы Бельмонто».

2

Это был большой дом, стоящий в стороне от дорогии окруженный каменной стеной. В тот момент там жилидве семьи эвакуированных: инженер Бернардо Белли-ни со своей женой и Ринальдо Опицци с женой Амин-той и двумя маленькими дочерьми – Лелией и Бьянкой.Когда машина Аудизио остановилась возле окованныхжелезом ворот виллы, синьора Беллини сидела на тер-расе и любовалась видом озера. Ее муж был внутридома: вместе с Ринальдо Опицци он слушал радио. Всаду под террасой Лелия Опицци сидела с книгой, аслужанка семьи Беллини, Джузеппина Кордаццо, про-палывала клумбу с цветами.

Внезапно они услышали громкий мужской голос:«Уходите отсюда! Все в дом!» Тереза Беллини успелаувидеть, как плотный мужчина вылез из машины. Какей показалось, на голове его был надет черный берет,а руки держали лацканы пальто. Всем своим видом,рассказывала она потом, он напоминал «альпиниста,

несущего за спиной рюкзак».Аудизио велел Кларетте выйти из машины вслед за

Муссолини. Водитель видел, как он навел свой автоматна обоих и «что-то очень быстро сказал им». Джеми-нацца подумал было, что Аудизио зачитал смертныйприговор, который ему было поручено привести в ис-полнение, но «все произошло так быстро», что он засо-мневался. Муссолини оставался абсолютно неподви-жен и невозмутим, но Кларетта потеряла контроль надсобой, обхватила шею Муссолини и, прыгая на месте,кричала: «Нет! Нет! Вы не посмеете сделать этого! Выне посмеете сделать этого!»

Голосом, который Джеминацца определил как «су-хой и нервный», полковник объявил: «Оставьте его,иначе вас тоже расстреляют». Вцепившись в Муссоли-ни и подпрыгивая на одном месте, Кларетта не обра-щала на него внимания. Аудизио нажал на спусковойкрючок, но Кларетта успела броситься к нему, схватилаобеими руками за ствол автомата, крича: «Вы не мо-жете так просто убить нас!»

Аудизио выстрелил еще раз. Джеминацца увидел,как пот струится по его лицу. Он нажал на спуск в тре-тий раз, но автомат заклинило. Он вытащил из карманапальто пистолет, но и он дал осечку. Тогда он крикнулМоретти: «Дай мне свой автомат». Тот подал ему свойфранцузский автомат. Аудизио навел его на Муссоли-ни, который, глядя ему прямо в лицо и держась руками

за лацканы пиджака, произнес: «Целься мне в грудь».Джеминацца отчетливо услышал эти слова. Они ока-зались последними в жизни Муссолини.

3

Первым же выстрелом, сделанным из автомата Мо-ретти, Аудизио убил Кларетту наповал. Она беззвучноупала на землю. Вторым выстрелом он поразил Мус-солини, который сделал шаг в сторону каменного забо-ра виллы и медленно сполз на землю, подогнув ноги.Он был еще жив и, лежа на земле, тяжело дышал. Ау-дизио подошел к нему и повторно выстрелил в грудь.Тело Муссолини резко дернулось и затихло. Аудизиомолча постоял рядом с телом и затем сказал, обраща-ясь к Джеминацце: «Взгляни на выражение лица. Каконо подходит ему».

Моретти подошел к ним и сделал рукой жест, какбы желая сказать Джеминацце: «Ничего нельзя поде-лать». Аудизио предложил всем сигареты, хотя обычноне курил. Джеминацца взял одну. Он чувствовал себяв состоянии, близком к шоку, и полагал, что сигаретауспокоит его. Затем он помог собрать стреляные гиль-зы, сел в машину и отвез обоих полковников и МикелеМоретти назад в Донго. Двух рыбаков оставили охра-нять тела. На часах было двадцать минут пятого.

С того момента, как машина остановилась возле

ограды виллы, прошло меньше минуты. После тогокак она уехала, послышался раскат грома, и через не-сколько секунд хлынул проливной дождь.

Люди, находившиеся на вилле, слышали выстрелы.Они сошлись во мнении, что всего их было десять. Од-нако они ничего не смогли увидеть, так как вдоль за-бора росла живая изгородь, скрывшая все происшед-шее от их глаз. Служанка Джузеппина под предлогомтого, что ей нужно было сорвать пучок редиски, при-близилась к забору и хотела было посмотреть в щелку,но, услышав грозный оклик: «Via! Via! (Прочь! Прочь!)»,вернулась ни с чем.

В шесть часов Джеминацца возвратился в Донго.Там Аудизио присутствовал при казни пятнадцати че-ловек из тех, кто был захвачен в Муссо 48 .

Тела Муссолини и Кларетты положили в машину ипод непрекращающимся дождем отвезли в Адзано, гдена шоссе их дожидался фургон для мебели, чтобы от-везти в Милан. Трупы Муссолини и Кларетты бросили

48 Среди пятнадцати расстрелянных были: Марчелло Петаччи, Фернан-до Меццасома, Никола Бомбаччи, Алессандро Пазолини, Паоло Дзер-бино (министр внутренних дел), Руджеро Романо (министр обществен-ных работ), Аугусто Ливерани (министр связи), Паоло Порта (инспекторфашистской партии в Ломбардии), Луиджи Гатти (секретарь Муссолини),Альфредо Копполо (директор Института фашистской культуры), ЭрнестоДакуанно (директор агентства «Стефани»), Марио Нуди (президент фа-шистской Сельскохозяйственной ассоциации), полковник Вито Казалин-уово, Пьетро Салюстри (капитан военно-воздушных сил) и Хинтермейер,пропагандист.

поверх груды других тел.

Глава восемнадцатаяПЬЯЦЦАЛЕ ЛОРЕТО

29 апреля 1945 г.

Я бы хотел, чтобы на моей могиле былиначертаны такие слова: «Здесь покоитсясамое разумное животное из тех, какие когда-либо существовали на земле».

Ранним утром 29 апреля 1945 года мебельный фур-гон, благополучно миновав несколько американскихпостов, остановился возле полуразрушенного гаражана Пьяццале (площади) Лорето там, где за девять ме-сяцев до этого немцы расстреляли пятнадцать залож-ников. Было воскресенье. Тела убитых выбросили измашины и свалили в кучу. Лишь на рассвете какой-топрохожий более или менее аккуратно сложил их на зе-мле. Труп Муссолини лежал немного поодаль, его го-лова покоилась на груди Кларетты. Двое молодых лю-дей подошли к нему и несколько раз сильно ударилиногами по лицу, после чего его лицо стало выглядетьсильно обезображенным. Рот был приоткрыт, верхняягуба оттопырена. Создавалось впечатление, будто онсобирался что-то сказать. Кто-то вставил ему в рукупалку, зажав ее между пальцами.

Около девяти часов на площади собралась толпа.Люди кричали, толкали друг друга, подпрыгивали, ста-раясь пробраться поближе. Кое-кто выкрикивал руга-тельства и проклятия в адрес убитых. Некоторые раз-ряжали в них свои пистолеты и дробовики. Другие мол-ча рассматривали трупы: на лицах людей можно бы-ло прочитать смешанные чувства и удовлетворения,и омерзения. Одна женщина всадила в тело Муссоли-ни пять пуль, чтобы таким образом отомстить за своихпятерых сыновей, убитых фашистами. Толпа тем вре-менем множилась. Те, кто оказались в первых рядах,буквально наступали на трупы. Партизаны, стоявшиев оцеплении, были вынуждены открыть стрельбу по-верх голов напирающей толпы, а затем использовалии брандспойт.

«Кого вы хотите увидеть?» – громким голосом по-верх ликующих голов крикнул партизан крупного тело-сложения, его руки по локоть были забрызганы кровью.

«Паволини!» – раздался в толпе мужской голос. Кнему присоединился другой: «Бомбаччи!». И тут жепо толпе понеслось: «Муссолини! Петаччи! Буффари-ни-Гвиди!». Великан-партизан по очереди поднималкаждого из названных над толпой, держа трупы под ру-ки.

«Выше! – командовала толпа – Выше! Выше! Нам невидно!».

«Вздернуть их на веревки», – раздался в толпе гром-

кий властный голос.Тут же нашлись веревки. Убитых связали за лодыж-

ки. Первым подняли труп Муссолини. Подметки егоразорванных ботинок поползли вверх к нависавшимстропилам крыши гаража, голова повисла на высотешести футов. Его лицо землистого цвета было покрытопятнами засохшей крови, рот по-прежнему приоткрыт.В толпе раздались одобрительные возгласы. Стояв-шие в первых рядах стали бросать в него чем попало.

Акилле Стараче поставили в кузов грузовика и за-ставили смотреть на происходящее. Затем его подта-щили к стене и расстреляли. Труп бросили в кучу вме-сте с другими, дожидаться своей очереди.

Следующей повесили Кларетту Петаччи. Раздалсяженский визг. На несколько секунд, пока тела мернопокачивались в прозрачном утреннем воздухе, воца-рилась странная тишина. Крики и насмешки прекрати-лись. На мгновение лица стали серьезными и задумчи-выми. Как сказал позже один человек, присутствовав-ший на площади, «мы все вдруг почувствовали, как ввоздухе повисло тягостное ожидание, как будто мы по-грузились в сон, очнувшись от которого мы обнаружиммир прежним. Казалось, что в течение этих несколькихсекунд мы все осознали, что дуче наконец мертв, чтоон казнен без суда и что наступит час, когда все мы,вместо унижения и оскорблений, будем воздавать емупочести, как герою, и возносить в молитвах, как свято-

го».Настроение на площади переменилось. Юбка Кла-

ретты сползла на лицо, обнажив бедра. Когда одинпартизан встал на ящик, чтобы закрепить концы юб-ки между крепко прижатыми ногами, в толпе послы-шались насмешки и скабрезные возгласы. Один чело-век подошел к телу и непристойным образом ткнул егопалкой так, что оно сильно закачалось и завертелосьна веревке, как механическая кукла, которая, кружасьв танце, протягивает свои руки на шарнирах навстре-чу воображаемому партнеру. Но лицо Кларетты мень-ше всего напоминало кукольное. Когда-то оно своди-ло мужчин с ума, теперь же было покрыто слоем гря-зи и замазано кровью. Когда ее подвешивали, ее глазабыли открыты, теперь же веки медленно сомкнулись.Оно выглядело кротким и умиротворенным. Казалосьдаже, что она улыбается.

Изуродованное лицо Муссолини выглядело по-дру-гому. Некоторые увидели в линии его опухших губ иневидящих остекленевших глазах выражение безна-дежного отчаяния, но большинству запомнилось лишьобезображенное и залепленное грязью подобие чело-веческого лица.