1–2 (54), январь — апрель 2012 · Вместо №6, ноябрь—декабрь 2011, выйдет в свет спецвыпуск Pro et Contra под названием

Адрес редакции: 125009, Москва, ул. Тверская, 16/2, Московский Центр Карнеги

Телефон: (495) 9358904. Факс: (495) 9358906. Еmail: [email protected]

Электронные версии: http://www.carnegie.ru/proetcontra

ISSN 15608913. Свидетельство о регистрации ПИ № ФС7728240 от 18 мая 2007 г.

Распространяется бесплатно. Подписано в печать 20.04.2012 года. Формат 60х901/8. Усл. печ. л. 9. Тираж 2 000 экз.

Издательство «ARTCODEX». Москва, ул. Андроньевская Б., д.25/33. Типография ОАО ИПО «Лев Толстой». Тула, ул. Ф. Энгельса, 70. Заказ №

© Carnegie Endowment for International Реасе, 2012

Вместо №6, ноябрь—декабрь 2011, выйдет в свет спецвыпуск Pro et Contra под названием «Повестка дня нового президентства».

№ 1–2 (54), январь — апрель 2012

Том 16

ЖУРНАЛ РОССИЙСКОЙ ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИИздается с августа 1996 г.Выходит шесть раз в год

Главный редактор Мария Липман

Заместитель главного редактора Александр Стариков

Редактор

Наталия Марголис

Ответственный секретарь

Татьяна Барабанова

Дизайн

Лидия Левина

Верстка Никита Очагов

Проверка и корректура Ольга Иванова

Консультационный совет

Владимир Барановский

Борис Дубин

Фарид Закария

Томас Карозерс

Эндрю Качинс

Анатоль Ливен

Мари Мендрас

Вадим Радаев

Кирилл Рогов

Дмитрий Тренин

Лилия Шевцова

Константин фон Эггерт

Евгений Ясин

УчредительФонд Карнеги

за Международный Мир

(Carnegie Endowment

for International Реасе)

Издание осуществляется

при материальной

поддержке

Фонда Макартуров

2 Январь – апрель 2012 Pro et Contra

В повести Владимира Набокова «Машенька»

бежавший от большевиков поэт Подтягин

мучительно пытается выбраться из Германии

во Францию, но все никак не может получить

въездную визу. «Вы вообще не можете себе и

представить, — говорит он с тоской, — сколько

человеку нужно перестрадать, чтобы получить

право на выезд отсюда». И мечтательно добавля-

ет, мол, «наши внуки никак

не поймут вот этой чепухи с

визами». Внуки той первой

эмиграции уже в наши дни

действительно получили воз-

можность передвигаться по

Европе без границ. Даже те

их сверстники, что выросли

при советской власти, могут,

въехав, к примеру, в Германию, отправиться отту-

да по всем шенгенским странам без всяких бюро-

кратических препон.

Кровавый опыт двух мировых войн, кош-

марные воспоминания о нацизме и фашизме, а

также постоянный страх перед коммунистической

угрозой способствовали сплочению Западной

Европы и выработке общих гуманитарных цен-

ностей. В этой части мира глубоко укоренилось

представление о недопустимости войны и нацио-

нализма; восторжествовали принципы терпимо-

сти, демократии и верховенства закона; сформи-

ровались социальные государства и, в целом, сло-

жилась удобная и безбедная жизнь для граждан.

Оставшиеся недемократические режимы

Европы постепенно рушились. В Испании,

Португалии, Греции диктатуры уступили место

демократиям. С крахом коммунистической систе-

мы пространство европейских правил и ценно-

стей стало распространяться также и на восток:

страны, некогда насильственно превращенные

в сателлитов СССР, жаждали поскорее присо-

единиться к Европе. К 1990-м годам строитель-

ство единой, большой Европы, которая теперь

именовала себя Европейским союзом, привело

к замечательным результатам. Число стран ЕС

достигло 27, а население — полумиллиарда чело-

век. Двадцать пять государств, вошедших в состав

Шенгенской зоны, отменили контроль на своих

границах. Семнадцать ввели у себя единую евро-

пейскую валюту. «Никогда Европа не была такой

единой, как сейчас, — написал британский исто-

рик и публицист Тимоти Гартон Эш. — Никогда

люди здесь не пользовались такими широкими

свободами. Никогда прежде Европа не состояла

в большинстве своем из демократических режи-

мов, которые на равных основаниях входят в

состав единого экономического, политического

сообщества с единой системой безопасности».

Но эта констатация понадобилась Тимоти

Гартон Эшу только для того, чтобы объявить, что

весь этот прекрасный мир находится под угрозой.

Речь, разумеется, не только о кризисе еврозоны

и о мучительных попытках справиться с пробле-

мой Греции, которую оказалось невозможно ни

заставить жить по предписанным правилам, ни

взять на бессрочное содержание, ни исключить

из зоны евро.

Процесс расширения ЕС нередко напоминал

сдачу дома с недоделками: на неполное соот-

ветствие новых членов европейским нормам в

Евросоюзе смотрели сквозь пальцы. Расчет был

на то, что все как-нибудь наладится потом, когда

страна уже окажется в правовом и политическом

пространстве Европы. Но на деле, заполучив

вожделенное членство и соответствующие при-

вилегии, страны нередко утрачивали стимул

«тянуться» за «образцовой» Европой. Евросоюз

захлебывался, не в силах переварить разнообра-

зие «новоприбывших», их политических культур и

деловых практик. В 2000-е годы закончилась про-

валом попытка принять единую европейскую кон-

ституцию. Голос евроскептиков звучал все громче,

порой перекрывая голос евроэнтузиастов.

Введение единой валюты многие считали

ошибкой еще в 1990-е — резкое финансовое

сближение шло впереди политического, вызывая

обоснованную тревогу, что это несоответствие

нанесет удар по европейскому единству.

Финансовый кризис конца 2000-х породил

глубокие экономические проблемы во многих

OТ РЕДАКТОРА

Pro et Contra 2012 Январь – апрель 3

странах Европы, отчего их граждане все чаще

смотрели на менее успешных собратьев по ЕС

как на нахлебников. И если правительства не

могли позволить себе отказаться от европейской

общности, то граждане заявляли о том, что не

желают жертвовать собственным благополучием

во имя призрачной европейской солидарности.

Под давлением экономических трудностей раз-

рушался гуманистический принцип толерант-

ности: практически во всех европейских странах

наплыв мигрантов вызывал растущее раздраже-

ние местных граждан.

Общественные настроения такого рода полу-

чили распространение еще раньше — в целом

ряде стран, таких как Франция, Нидерланды,

Швеция, а в недавнее время и Финляндия, воз-

никли и окрепли партии правого толка, высту-

пающие за то, чтобы оградить свою нацию от

засилья «чужих». Риторика правых апеллирует

к ценностям национального суверенитета и

провозглашает отказ от членства в Евросоюзе.

К примеру, Марин Ле Пен, глава французского

Национального фронта, назвала ЕС «смири-

тельной рубашкой», которая «душит» Францию.

«Хватит себя обманывать, — говорит Ле Пен, —

я требую… чтобы у нас была своя валюта, своя

земля, чтобы мои сограждане могли сами при-

нимать законы».

Уже не только оппозиция, но и политики истеб-

лишмента готовы отказаться от провозглашенных

ранее ценностей. В феврале 2011 года лидеры трех

ведущих европейских стран — Великобритании,

Франции и Германии — заявили, что политика

мультикультурализма провалилась.

Наконец, прямо на наших глазах рушится идея

Европы без границ.

Ссылаясь на особые обстоятельства, страны

раз за разом норовят вновь возвести погранич-

ные кордоны — например, чтобы отгородиться

от Италии, куда с началом «арабской весны» хлы-

нул поток беженцев из Северной Африки.

В апреле 2012-го министр иностранных дел

Германии заявил, что, несмотря на важность

принципа открытых границ, нельзя оставлять

без внимания вопросы безопасности, и пред-

ложил — при поддержке своего французского

коллеги — вернуть пограничный контроль между

странами Шенгенской зоны.

Дело идет к тому, что правнуки набоковского

эмигранта Подтягина уже не смогут понять, как

могла существовать безвизовая Европа. Да и

европейское единство покажется им вымыслом,

мифическим «золотым веком».

Авторы нынешнего номера Pro et Contra пишут

о европейском кризисе и вариантах преобра-

зования Европы. Иван Крастев видит истинную

причину кризиса в отсутствии «прочного соци-

ального фундамента под политическим и эконо-

мическим зданием, которое пытались построить

европейские элиты». Марк Леонард полагает,

что спасение Европы — в выработке «институцио-

нальных механизмов двухскоростного развития».

Ян Техау настаивает, что Европа должна «повы-

сить свой вклад в отношения с США». Алексей

Миллер констатирует разрушение европейского

консенсуса о прошлом. В материале Александра

Кустарёва рассматривается гипотетическая воз-

можность перерождения Европы в «государство

имперского типа». Фёдор Лукьянов предлагает

читателю картину совсем другой Европы, в кото-

рой для России могут открыться новые возмож-

ности. За пределами главной темы мы публикуем

статью Лукана Уэя о том, почему стабильные

автократии часто оказываются уязвимыми;

Владимир Гельман анализирует перспективы

трансформации электорального авторитаризма

в России, а Ясмин Эль-Рашиди пишет о развитии

ситуации в Египте после «арабской весны».

Мария Липман, главный редактор

От редактора

Автор


СОДЕРЖАНИЕ

ТЕМА НОМЕРАКРИЗИс ЕВРОПЕйсКОГО ЕДИНсТВА6 Парадокс европейской демократии

ИВАН КРАСТЕВ

«Европа переживает не финансово-экономиче-

ский, а гораздо более глубокий, социально-полити-

ческий кризис, финансово-экономические прояв-

ления которого — лишь симптом. И этот глубокий

кризис возник не только из-за дефицита демокра-

тии в отношениях между Центром Европейского

союза и его частями и не потому, что нынешние

европейские лидеры менее преданы идее под-

линно федеративного союза, чем их предше-

ственники. Он возник в результате совокупности

серьезных трансформаций, которые претерпели

самые что ни на есть либерально-демократические

режимы в Европе».

15 Как реорганизовать ЕвропуМАРК ЛЕОНАРД

«По мере того как нарастает кризис евро и звучат

предложения о более масштабной европейской

деятельности, интерес к обретению демократиче-

ского мандата возобновляется. Люди призывают

к укреплению всех трех традиционных каналов

демократического участия: общеевропейских

выборов, референдумов и возможности неучастия

на уровне государств (opt-outs). Но отнюдь не оче-

видно, что какой-либо из этих каналов обязательно

обеспечит Евросоюзу необходимую легитимность.

И каждый из них, как это ни парадоксально, может

сделать Европу еще менее управляемой».

33 Великая трансатлантическая сделка

ЯН ТЕХАУ

«Позволив европейцам не заботиться о собствен-

ной обороне, трансатлантический пакт породил

в европейских столицах интеллектуальную лень и

политическое благодушие, которые препятство-

вали формированию чувства ответственности за

жизнь и смерть людей и даже за собственное суще-

ствование. До сих пор европейцы строят свою обо-

ронную политику так, будто субсидии Америки в

области безопасности — в форме гарантий в рамках

НАТО и расширенного ядерного сдерживания —

это бесплатно и навсегда».

43 Коллективная память — одна из опор ЕС?

АЛЕКСЕЙ МИЛЛЕР

«Сегодня большинство стран зоны евро испытыва-

ют серьезные финансовые трудности, а Германия

предъявляет им все более жесткие требования.

Берлин сменил роль локомотива европейского

поезда, исправно тянувшего все вагоны к станции

экономического процветания, на роль жесткого

немецкого мастера, смотрящего с плохо скрыва-

емым раздражением на нерадивых и живущих не

по средствам работников. Совсем не трудно себе

представить, что будет происходить в этой ситу-

ации с европейской коллективной исторической

памятью. Все негативные стереотипы, связанные с

Германией, оживут с новой силой».

50 Еврогосударство и интеграт Европа

АЛЕКСАНДР КУСТАРЁВ

«В центре общественно-политической полемики

по поводу будущего Евросоюза упорно сохраняет-

ся понятие “государство” и обсуждается вопрос:

станет Европа укрупненным еврогосударством или

нет? Евроскептики считают, что ЕС превращается

в единое государство если не унитарное, то уж во

всяком случае федеративное, чего, по их мнению,

нельзя допустить. Еврофилы, наоборот, считают,

что превращение евроинтеграта в еврогосударство

желательно, и пытаются и дальше расширять ком-

петенцию агентур евросуверенитета».

68 Европа, которую мы еще не видели

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

«Классическая Европа остается тем, кто столети-

ями взаимодействовал и боролся на этой терри-

тории. Треугольник Москва — Берлин — Анкара

(отношения Германии и Турции как двух полити-

ко-экономических лидеров на европейском про-


странстве цементируются наличием в Германии

четырех миллионов жителей турецкого проис-

хождения; более полутора миллионов из них —

турецкие граждане) может стать новой необычной

конфигурацией, которая будет играть важную

роль в политике России и влиять на ход событий

во всей Европе».

сТАТЬИ83 Уроки 1989 года

ЛУКАН УЭЙ

«Живучесть авторитаризма определяется более

важными факторами, чем простое желание дикта-

тора оставаться у власти. Чаще всего диктаторы

отдают власть не потому, что они этого хотят, а

потому, что их к этому принуждают их главные

политические, экономические и военные сподвиж-

ники, решившие, что данный режим уже не стоит

того, чтобы его поддерживать. Готовность элит

оказать поддержку авторитарному режиму в пери-

од кризиса обычно является гораздо более важным

фактором его сохранения, чем количество проте-

стующих на улицах».

94 Трещины в стенеВЛАДИМИР ГЕЛЬМАН

«В результате электорального цикла 2011—2012

годов российский авторитарный режим понес ощу-

тимые потери. Пока преждевременно говорить о

полномасштабном кризисе российского авторита-

ризма, а тем более — о его скором падении, однако

те вызовы, с которыми столкнулись власти в ходе

электорального цикла 2011—2012 годов, носят

системный и неустранимый характер. Но почему

же эти вызовы возникли “здесь и теперь”? Как эти

события могут отразиться на дальнейшей траекто-

рии развития политического режима в России?»

116 Египет на краюЯСМИН ЭЛЬ-РАШИДИ

«В результате первых свободных и справедливых

выборов в Египте сформировался новый парла-

мент, в котором преобладают исламисты, что

ставит под сомнение перспективы создания демо-

кратического государства, о котором так мечтали

многие из тех, кто принимал участие в революции.

Когда 25 января 2011 года протестующая молодежь

впервые вышла на площадь Тахрир в Каире, она

среди прочего требовала такого государства, кото-

рое гарантировало бы социальную справедливость,

единство и равные права для всех. Прошлой зимой

такая модель нового, демократического Египта

казалась правдоподобной».

РЕЦЕНЗИИ125 Виктор Шнирельман. «Порог толерантно-

сти»: Идеология и практика нового расизма

ЕКАТЕРИНА ДЕМИНЦЕВА

129 Новая армия России / Под ред.

М.С. Барабанова

АЛЕКСЕЙ АРБАТОВ

134 Graeme B. Robertson. The Politics of Protest

in Hybrid Regimes: Managing Dissent in Post-

Communist Russia

САМЮЭЛЬ ГРИН

139 Наши авторы140 Contents and Summaries

В журнале отражены личные взгляды авторов, которые могут не совпадать с позицией Фонда Карнеги за Международный Мир

или Московского Центра Карнеги

содержание


ИвАн КрАстев

«Сначала Греция потянет за собой в пропасть французские банки, но и немецким в конечном

счете не удастся избежать той же участи, а это поставит в тяжелое положение Италию. Если все пойдет именно так, Италия подтолкнет к бездне Испанию, за Испанией последует Португалия, а за Португалией — Ирландия... Потом банки на континенте закроются и в банкоматах закончатся деньги. И тогда на улицах Рима появятся полевые кухни… Когда в апреле 2012 года Греция фактически и юридически обанкротится, в Люксембурге соберется Комитет спасения Европы и при-остановит действие всех договоров».

Так, по мнению выдающегося британско-го историка Нормана Дэвиса, в учебниках истории будет когда-нибудь описан распад Европы, который происходит на наших глазах 1. Мне кажется, Дэвис ошибся лишь в частностях: Комитет спасения Европы для похорон Европейского союза создаваться не будет, да и вообще обойдутся без драма-тических жестов. Однако, полагаю, он прав, утверждая, что очередной «мир вчерашнего

дня» исчез еще до того, как нам удалось заме-тить сколько-нибудь серьезные признаки его увядания. Если искусственно создан-ные, рукотворные миры — политические и культурные — исчезают, то это происходит быстро. И действительно, Европейский союз в том виде, в каком мы его знали, исчез год или два назад. Элиты потеряли ориентиры, общество — терпение. Официальная мантра евросоюзной элиты беспрестанно твердит нам, что граждане Европы спасут Союз. Она звучит настолько отчаянно, что, услышав ее, некоторые привилегированные, космополи-тичные европейцы и вправду воображают, будто их лидеры смогут повторить — на этот раз в полном объеме и с полным успехом — процесс, подобный федерализации долга усилиями Александра Гамильтона в Америке после Гражданской войны, что поспособство-вало бы воссозданию успешной панъевро-пейской политии 2. Но у еврозоны нет своего Гамильтона, да и в любом случае евросоюз-ных граждан не так уж много. Гораздо веро-ятнее, что реальные граждане конкретных европейских стран уничтожат то, что оста-лось от «Европы» либо путем голосования, либо выйдя на улицы (тут шансы примерно 50:50). Нынешний кризис со всей болезнен-ностью показал, что, несмотря на все разго-

ТЕМА НОМЕРА

Парадокс европейской демократии Нынешний кризис показал, что, несмотря на все разговоры о солидарности, готовность европейской общественности «нести общее бремя» не выходит за рамки национальных границ | Иван Крастев

ПЕРЕВОД СТАТЬИ ИВАНА КРАСТЕВА (IVAN KRASTEV) “EuROpE’S DEmOCRACy pARADOX”, ОПУБЛИКОВАННОЙ В ЖУРНАЛЕ THE AMERICAN INTEREST (VOL. VII, NO 4, mARCH/ApRIL 2012, p. 41—47) © 2012, THE AmERICAN INTEREST LLC. ПУБЛИКУЕТСЯ С ЛЮБЕЗНОГО РАЗРЕШЕНИЯ THE AMERICAN INTEREST


Парадокс европейской демократии

воры о солидарности, которые мы слышим уже много лет, готовность европейской общественности «нести общее бремя» не выходит за рамки национальных границ.

Назовем вещи своими именами: на самом деле Европа переживает не финансово-экономический, а гораздо более глубокий, социально-политический кризис, финансово-экономические проявления которого — лишь симптом. И этот глубокий кризис возник не только из-за дефицита демократии в отно-шениях между Центром Европейского союза и его частями и не потому, что нынешние европейские лидеры менее преданы идее подлинно федеративного союза, чем их предшественники. Он возник в результате совокупности серьезных трансформаций, которые претерпели самые что ни на есть либерально-демократические режимы в Европе. У граждан Европы нет шансов спа-сти ЕС хотя бы потому, что европейского демоса не существует. Но и сохраниться в качестве элитарного проекта Евросоюз уже не может, потому что кризис резко обострил процесс демонтажа самих направляемых эли-тами демократий Европы.

Мы с готовностью признаём, что демо-кратическое правление является продуктом общественно-исторического развития, харак-терного только для некоторых регионов и обществ, а также то, что поведенческие и институциональные предпосылки демокра-тии распределены по планете неравномерно, как и полагали Монтескье, Локк и многие другие политические философы их времени. Иными словами, мы соглашаемся с тем, что перспективы демократии, хотя и открыты любому обществу или народу, распределены по горизонтали неравномерно. Но мы на удив-ление слепы к вариабельности демократиче-ской перспективы по оси времени, или, так сказать, по вертикали. Между тем социальная база демократии претерпевает непрерыв-ные, хотя и медленные перемены. И конфи-

гурация факторов, способствовавших станов-лению и сохранению демократии, однажды может измениться, даже если формальные демократические структуры останутся незатронутыми 3. В результате мы получим медленно надвигающееся структурное несо-ответствие между социальной реальностью и наличным политическим инструментари-ем, что в конечном итоге может стать угро-зой для демократии. Нам привычно говорить об упадке общественных институтов в ходе исторического процесса, но мы почему-то уверены, что с нами такого не случится.

Но именно это и происходит в Европе. Направляемая элитами социал-демократия слишком энергично нарушала критически важные балансы и социальные ритмы, необходимые европейцам для поддержа-ния зрелой политической демократии. Коренной чертой европейского проекта являются политика без политиков на обще-европейском уровне и наличие политиков в отсутствие политики на уровне государств. Такая конструкция имеет саморазрушитель-ный характер. Иными словами, перед нами культурные противоречия не капитализма, а самой демократии. (И хотя я веду здесь речь в основном о Европе, кое-что из этого анализа наверняка применимо как к амери-канскому обществу, так и к другим форпостам либеральной демократии во всем мире.)

Пять революций и парадокс демократииГлавный политический парадокс нашего времени состоит в том, что именно те ключевые факторы, которые во многом определили начальный успех европейского проекта, в настоящее время препятствуют выходу из кризиса. Кризис доверия к демо-кратическим институтам в Европе является не результатом провала демократизации и интеграции общества, а, наоборот, след-ствием гипертрофированного и несбаланси-



рованного успеха обоих процессов. В своей известной работе «Культурные противо-речия капитализма» Даниел Белл пришел к неутешительному выводу, что институты могут непреднамеренно содействовать раз-рушению собственных основ. И он был не единственным пророком в этом вопросе, и даже не самым прозорливым из них. Еще двадцать лет назад Лешек Колаковский писал: «Когда я снова, через много лет, просматривал книгу Поппера “Открытое общество и его враги”, меня поразило, что, нападая на тоталитарные идеологии и дви-жения, автор совершенно не учитывал обо-ротную сторону этой угрозы. Я имею в виду некое свойство открытого общества, кото-рое, наверное, можно назвать склонностью к перерождению (self-enmity), причем речь идет не только о внутренне присущей демо-кратии неспособности эффективно защи-тить себя от внутренних врагов исключи-тельно демократическими методами, но и, что важнее, о более глубинной тенденции, когда распространение и последовательное применение либеральных принципов со временем превращает их в собственную противоположность» 4.

Колаковский обратил внимание на про-цесс «самоотравления», характерный для открытого общества, и эта мысль чрезвы-чайно важна для понимания проблем, с которыми сейчас сталкивается Европа. Она позволяет предположить, что такое «само-отравление» является побочным следствием пяти революций, которые — начиная с 1968 года — разбили наш прежний мир вдребезги:

•культурная революция 1960-х годов, которая объявила нелегитимными все виды социальной иерархии и поставила в центр политики личность;

•рыночная революция 1980-х, которая делегитимировала роль государства как главного хозяйствующего субъекта;

•революции 1989 года в Восточной

и Центральной Европе, которые, по-видимому, должны были примирить культурную революцию 1960-х годов (ей сопротивлялись правые) и рыночную революцию 1980-х (отвергаемую левыми) и убедить нас в правильности антиисто-ричного тезиса о вечности либеральных демократий (как если бы История на них заканчивалась);

•революция 1990-х годов в области средств коммуникации, резко ускорившая распространение кибернетических техно-логий, в том числе Интернета;

•революция 2000-х в нейробиологии, которая изменила наши представления о том, как работает человеческий мозг, что позволило более эффективно манипули-ровать эмоциями, так что они пришли на смену рациональному началу в ключевых сферах демократической политики.На ранних этапах каждая из этих рево-

люций способствовала расширению и углу-блению демократии. Культурная революция нанесла удар по авторитарной семье и при-дала новый смысл идее индивидуальной свободы. Рыночная революция способство-вала глобальному распространению демо-кратических режимов и краху коммунизма. Революции 1989 года расширили и укрепили демократию в Европе и устранили внешнюю угрозу, нависавшую над европейской без-опасностью. Интернет-революция открыла гражданам доступ к новой информации и к средствам самовыражения, а также, воз-можно, расширила наши представления об обществе, способствуя переосмыслению самого понятия «политическое сообщество»: теперь обмен информацией и образами делает не обязательной физическую принад-лежность к сообществу. А новая наука о мозге восстановила в правах роль эмоций в полити-ке и политической жизни.

Парадоксально, но последствия этих же пяти революций ныне способствовали кри-



зису либеральной демократии в Европе (а возможно, и не только в Европе). Культурная революция ослабила устремленность к общей цели, сделав демократии менее управ-ляемыми. Политика шестидесятых также вылилась в бесконечные претензии индиви-дов к обществу и государству. Стремление к идентичности — этнической, гендерной или конфессиональной — подчинило себе обще-ственный дискурс. Сегодняшняя негативная реакция на мультикультурализм — прямое следствие провала политики 1960-х, пытав-

шейся выработать единый взгляд на обще-ство. Рост антииммигрантского национализ-ма в Европе, разумеется, опасная тенденция, но ведь она отражает глубинный и законный порыв сообщества к совместной жизни, объ-единенной единой, целостной культурой, поэтому воспринимать этот факт просто как ксенофобию, или ненависть к иностранцам, было бы ошибкой. Рост зачастую гневного популизма в Европе показывает нам, что столкновение противоборствующих требо-ваний в современном обществе не может быть разрешено сведением демократической политики к политике прав человека.

Рыночная революция 1980-х сделала общества богаче и взаимосвязаннее, чем когда-либо, но она же нарушила положитель-ную корреляцию между распространением демократии и распространением равенства. С конца XIX века и по 1970-е годы показатели неравенства в развитых обществах Запада неуклонно снижались. И вот появление гло-бального капитализма обратило тенденцию вспять: на первый план вышли одержимость накоплением богатств и накал антигосудар-ственных страстей, которые и породили кри-

зис управляемости в сегодняшних западных демократиях. Если оставить в стороне всю ироничность ситуации, когда новый сверх-консюмеризм на Западе восторжествовал вслед за победой над марксистским матери-ализмом, то восстание против элит объясня-ется тем, что большинство рядовых граждан теперь считают, что политические и соци-альные изменения в ходе «неолиберальных десятилетий» благоприятствовали процве-танию элит за счет всех остальных. На этом новом дивном мировом рынке элиты, порвав

идеологические, национальные и локальные путы, построили офшорную экономику и создали гигантскую систему уклонения от уплаты налогов, через которую утекают трил-лионы долларов и которая открыта только для очень богатых людей. Поэтому, если во времена Великой депрессии люди в боль-шинстве своем утратили доверие к рынку, а в 1970-х и 1980-х — к государству, вновь обретя веру в рынок, то сегодня они все меньше доверяют и тому и другому.

Провозгласив демократию единственно нормальным состоянием общества и ограни-чив демократизацию имитацией институтов и практик развитых демократий, новая пост-коммунистическая идеология в Центральной Европе совершила сразу два греха. Во-первых, она стала слишком упрощенно трактовать напряженность в отношениях между демократией и капитализмом, кото-рая, вообще-то говоря, внутренне присуща и даже необходима всем рыночным демокра-тиям, а это, в свою очередь, способствовало становлению триумфализма, превратившего демократию из добровольно выбираемого типа общества в единственно легитимный

“Сегодняшняя негативная реакция на мультикультурализм — прямое следствие провала политики 1960-х, пытавшейся выработать единый взгляд на общество”.



образец для всего человечества. Демократия устранила своих критиков, а вместе с ними и часть своего творческого потенциала, не утратив при этом своих противоречий и не избавившись от своих врагов.

Интернет-революция фрагментировала общественное пространство и проложи-ла новые границы между политическими сообществами. Как ни печально, свободное распространение информации превратилось в бурный поток, угрожающий смыть любые контексты и нюансы публичных дискуссий. Общественные СМИ, возможно, позволяют простым людям более эффективно противо-стоять сильным мира сего (хотя и это совсем не очевидно), но они ничего не сделали для укрепления делиберативного и представи-тельного процессов в рамках демократии. Иными словами, они продемонстрировали, что могут разрушить общество, как это про-изошло в Египте, но не доказали, что могут способствовать созданию на его месте ново-го общества.

Стремительный прогресс когнитивных наук помог нам понять, как люди думают, но это новое знание вполне может превра-титься в мощный инструмент манипулиро-вания общественным сознанием. Это будет означать радикальный разрыв с традицией Просвещения, то есть политикой, основан-ной на идеях, так что олицетворением нео-демократической политики XXI столетия может стать не Карл Поппер, а Карл Роув.

Короче говоря, мы достигли, по выра-жению Александра Гершенкрона, «узловой точки». За сравнительно короткий период мы стали свидетелями и участниками пере-смотра — эстетического, идеологического и институционального — концепций демокра-тии и европейского общества. Эти переоцен-ки еще продолжаются, но в голову уже при-ходит мысль о несоответствии нашей поли-тики социальной реальности. Нынешний кризис в действительности не банковский и

не денежный. И дело даже не в институцио-нальном несовершенстве Европы. Он гораз-до глубже.

новый популизмВ 1960-е годы многие либералы опасались, что демократические институты в Европе останутся заложниками авторитарной культу-ры, из которой они — совсем недавно — воз-никли. В ходе Второй мировой войны боль-шинство европейцев сражалось на стороне недемократических или антидемократиче-ских режимов; эти режимы в конечном счете были уничтожены, чего никак нельзя сказать о мировоззренческих установках, из кото-рых они взросли. Сегодня мы сталкиваемся с противоположной проблемой: не порядок уничтожает свободу, а свобода разрушает порядок. Сейчас в Европейском союзе права граждан защищены, доступ к информации, а также возможности передвижения и выбора стиля жизни шире, чем когда-либо раньше. Однако в последние сорок лет эти свободы все больше парализуют демократические институты Европы. Демократические обще-ства становятся неуправляемыми, потому что утрачивается идея общности и общественно-го интереса. Доверие к политикам упало до рекордно низкого уровня.

В настоящее время в ходе европейского экономического кризиса формируются две совершенно разные концепции демократии. В таких странах, как Германия, вес обще-ственности в демократической политике возрастает, в то время как в Греции и Италии влияние общества на принятие решений, особенно экономических, ослабевает. То, что Берлин и Париж имеют предложить гражда-нам Италии, Греции и Испании, — это демо-кратия, позволяющая избирателям сменить правительство, но не базовые принципы эко-номической политики этого правительства. Логика предлагаемых мер по укреплению евро подразумевает вывод почти всех про-



цессов принятия экономических решений из сферы электоральной демократии, ставя граждан в странах-должниках перед небога-тым выбором: либо «демократия без права выбора», либо выход на улицы 5.

Результаты такого изменения обычной практики настолько странны, что нам труд-но формулировать и классифицировать то, что мы видим, и потому мы зачастую про-ходим мимо увиденного, не улавливая его. Подобно персонажам романа Жозе Сарамаго «Зрение» («Seeing»), европейцы становятся

все более аполитичными, но их нежелание делать вид, будто то, что еще осталось от их национальных электоральных механизмов, действительно позволяет им делать выбор, очень опасно. Они все чаще не идут к изби-рательным урнам, а выходят на улицы. Они критикуют капитализм не с политических, а с моральных позиций. Они считают свой лагерь альтернативой, но не могут четко сформулировать, за что же он выступает. У них нет лидеров, потому что они не хотят быть чьими-то последователями.

Может быть, самое удивительное в сегод-няшних европейских бунтарях — то, что они стремятся сохранить существующий статус-кво, так что мы наблюдаем своего рода «1968 год наоборот». Тогда студенты на улицах европейских городов заявляли о своем неже-лании жить в мире, в котором жили их роди-тели. Теперь же студенты выходят на улицы, чтобы заявить о своем праве жить в мире их родителей, но боятся, что им этого не позволят. Оказавшись перед выбором между открытием государственных границ во имя сохранения процветания и закрытием их во имя сохранения культурной самобытности

своего общества, они выбирают и то и дру-гое сразу: и процветание, и защищенность Европы от внешнего мира.

Поэтому сегодня европейской демократии угрожает не усиление антидемократической альтернативы, а совершенно демократиче-ское желание граждан не выбирать вообще «ничего из вышеперечисленного». Как писал Пьер Розанваллон, «деятельность оппозиции все чаще сводится к обвинениям (по модели великих английских политических процес-сов в XVII—XVIII веках), и это размывает

представление о политике как конкуренции различных программ. Соответственно образ гражданина-избирателя на наших глазах трансформируется в образ гражданина — присяжного заседателя» 6.

В свете этого становится понятным, почему большинство сегодняшних общеев-ропейских голосований заканчивается рефе-рендумами, демонстрирующими несогласие с идеей Европы как объединения элит, соз-данного элитами в интересах элит. Однако до недавнего времени ни одно из этих воле-изъявлений, в том числе и «нет» французов и голландцев на референдумах по европейской конституции, не мешало европейской элите продавливать свои проекты. В результате, как минимум на периферии европейского общества, в настоящее время сложились кон-спиративно мыслящие, активные и влиятель-ные меньшинства, которые страшатся буду-щего. А страхи такого масштаба могут иметь самые серьезные политические послед-ствия — мы слишком хорошо это знаем.

Обратимся к совсем недавнему прошлому. Проведенный в феврале 2011 года опрос на тему национальной идентичности и

“Демократические общества становятся неуправляемыми, потому что утрачивается идея общности и общественного интереса”.



экстремизма показал, что огромное число британцев готово поддержать национали-стическую партию, выступающую против иммиграции (если только она не будет ассо-циироваться с образами насилия и фашиз-ма). Опрос общественного мнения в марте 2011-го во Франции продемонстрировал, что лидер крайне правых Жан-Мари Ле Пен стал бы одним из двух победителей в первом туре голосования. Опрос, проведенный Институтом социологических исследований и статистического анализа Forsa в мае 2011 года, обнаружил, что «правые идеи привле-

кают неожиданно большую часть немецкого населения». Около 70 проц. опрошенных заявили, что Германия слишком щедро финансирует Европейский союз. Почти половина хочет, чтобы ФРГ резко сократила иммиграцию. Наконец, 38 проц. респонден-тов высказали мнение, что они предпочли бы жить в «независимой Германии без евро, где ЕС не имел бы никакой юридической власти».

Удивительно, но правые идеи находят очевидную поддержку как у правоцен-тристов, так и у крайне левых. В Дании, Италии, Швеции, Нидерландах, Австрии и Финляндии антииммигрантские партии в настоящее время достаточно сильны, чтобы серьезно влиять на национальную политику. В Центральной и Восточной Европе страх перед иммигрантами не относится к числу главных политических проблем (прежде всего потому, что здесь меньше иммигран-тов). Но уровень ксенофобии и расизма в этих странах тем не менее очень высок (на самом деле здесь он гораздо выше, чем в Западной Европе, где иммигрантов боль-

ше). Исследование, проведенное фондом Фридриха Эберта в восьми европейских странах в 2011 году, показало, что 77 проц. венгров считают иммигрантов бременем для государства всеобщего благоденствия и что большинство венгров и поляков высту-пают против интеграции иностранцев в их культуры. Более позднее исследование пока-зало, что состоятельные европейцы — одна из самых пессимистически настроенных социальных категорий граждан на планете. И если в конце прошлого века европейцы считали, что глобализация обеспечивает им

заметные выгоды, то сегодня они, в большин-стве своем, ощущают себя проигравшими 7.

Такие результаты опросов — не просто следствие общенациональных групповых неврозов. Чем больше решений принимает-ся в Брюсселе, в Европейском центральном банке или в штаб-квартирах корпораций по всему миру, тем меньше у целостных исто-рических сообществ Западной Европы воз-можностей управлять своей повседневной жизнью. В то же время число иммигрантов так велико, что сами эти сообщества посте-пенно теряют свой традиционный облик и свой характер, а культурные отличия иммигрантов от принимающего населения столь сущест венны, что ассимиляция, скорее всего, просто невозможна. Почти во всех странах Западной Европы встревоженное большинство фактически ведет себя как угне-таемое меньшинство. Люди склонны объ-яснять реальную или воображаемую утрату контроля над собственной жизнью сговором между космополитически мыслящими эли-тами и иммигрантами с их родо-племенной ментальностью, отвергающими подлинную

“Демократические институты в Европе сейчас более прозрачны, чем когда-либо раньше, но и доверяют им

меньше, чем в прошлые времена”.



социальную интеграцию на условиях боль-шинства. В разных формах и по разным причинам те и другие проповедуют «мир без границ», которого обычные люди все больше боятся и который ненавидят.

Итак, по иронии судьбы, демократические институты в Европе сейчас более прозрач-ны, чем когда-либо раньше, но и доверяют им меньше, чем в любые прошлые времена. Демократические элиты меритократичны, как никогда, но и менее эффективны, чем когда-либо. Наши общества беспрецедентно более открыты и демократичны, но и менее эффективны, чем прежде. Европейский союз, который не может существовать в каче-стве элитарного проекта, не выживет и как демократический проект: теперь все зависит от того, станем ли мы свидетелями рождения европейского демоса или же демократия будет по-прежнему контролироваться элитами. Демократия без демоса имеет еще меньше шансов выжить, чем единая валюта без еди-ного казначейства.

В процессе интегрирования Европы ее адепты существенно подорвали легитим-ность национальных европейских госу-дарств, но при этом им не удалось создать единое европейское общественное про-странство и общеевропейскую политиче-скую идентичность. Поэтому популистские шараханья в ЕС означают возрождение более локальной, но и более глубокой культурной идентичности в отдельных европейских странах. Они смещают европейскую поли-тику в направлении менее инклюзивных и, возможно, менее либеральных концепций политического сообщества.

Общественность в большинстве европей-ских стран боится старения и сокращения населения (депопуляция). Люди опасаются, что иммигранты или этнические меньшин-ства захватят их страны и будут угрожать их образу жизни. Они с тревогой ощущают, что европейское процветание уже не является

чем-то само собой разумеющимся и что влия-ние Европы на мировую политику снижается. Вопреки ожиданиям многих политических наблюдателей, экономический кризис не уменьшил, а увеличил привлекательность национализма. В чисто политическом плане максимум преимуществ из кризиса извлекли не левые эгалитаристы, а правые ксенофобы. Однако мы должны проявить осторожность: резкое разделение на левых и правых, опре-делявшее структуру европейской политики еще со времен Французской революции, постепенно размывается. С появлением пра-вых популистов, о которых не было слышно с 1930-х, а кое-где и с 1920-х годов, к руководству пролетарскими движениями могут прий-ти откровенно антилиберальные лидеры. Встревоженное большинство, то есть те, кто сейчас имеет всё и, следовательно, всего боит-ся, становится основной движущей силой в европейской политике. Новый нелибераль-ный политический консенсус не ограничива-ется правым радикализмом, он предполагает изменение самого европейского мейнстрима. И дело не в том, что экстремисты говорят, будто Европа в опасности, а в том, что о неко-торых вещах европейские лидеры больше не говорят, например, о том, что разнообразие Европы только на пользу ей.

Встревоженное большинство по-настоя-щему боится проиграть в результате глоба-лизации. Глобализация, вероятно, в том или ином виде способствует росту численности среднего класса за пределами развитого мира, но вместе с тем она подрывает экономические и политические основы существования сред-него класса в обществах, возникших после Второй мировой войны в Европе. В этом смысле новый популизм выражает интересы не тех, кто проиграл или проигрывает сегод-ня, а тех, кто может остаться в проигрыше завтра.

Новый популизм радикально отличается от традиционных популистских движений



XIX—XХ веков и по своей лексике, и по поли-тическим целям, и по идеологическим источ-никам. Он выражает не чаяния угнетенных, а фрустрацию тех, кто наделен всеми правами. Это не популизм «народа», пребывающего в рабстве (в романтическом воображении националистов), как это было сто и более лет назад, а популизм недовольного прагматич-ного большинства, как это видно из почти ежедневно публикуемых опросов обществен-ного мнения. Это весьма специфический популизм, к которому мы не готовы по при-чине отсутствия исторических прецедентов.

Новостные СМИ сообщают о банках, дефолтах и франко-германских разногласи-ях по вопросам фискальной политики. Они говорят о доброжелательных технократах и разгневанной молодежи. Некоторые из них теперь даже готовы признать, что при сохранении более чем двух десятков отдельных казначейств единая валюта была обречена на провал с самого начала. Те, кто действительно верит в европейский проект, любят напоминать нам, что на протяжении многих лет Европа походила на человека, отчаянно перепрыгивающего с камня на камень в стремлении перейти на другой берег бурной реки, раз за разом разрешая отдельные кризисы таким образом, чтобы продвигаться к желанному далекому берегу. Нам действительно следует беспокоиться, но наше беспокойство должно сыграть роль

топлива, которое позволит нам достичь новых успехов.

Увы, спасительных камней больше не видно, поэтому нет и продвижения к другому берегу. На этот раз главная неувязка всего европейского проекта состоит в том, что демос должен предшествовать новому государ-ственному устройству и экономической инте-грации, а не плестись за ними. Внесем ясность: появление либеральных демокра-тий, контролируемых элитами, в послевоен-ной Западной Европе сделало европейскую интеграцию возможной и успешной, и сегод-няшние беды Европы связаны именно с трансформацией этих режимов под воздей-ствием нового популизма. Истинная причина экономического кризиса в Европе заключает-ся в том, что никто, нигде и никогда в Европе не пытался заложить мало-мальски прочный социальный фундамент под политическое и экономическое здание, которое стремились построить европейские элиты. Успех демо-кратии в Европе на корневом уровне, то есть на уровне большинства, в настоящее время позволяет европейцам выражать свое несо-гласие если не с самим проектом, то с некото-рыми связанными с ним неудобствами. То есть реальный кризис, переживаемый Европой, — это кризис политической культу-ры. Все остальное второстепенно. И един-ственный способ спасти европейский про-ект — это начать его заново и по-новому.

ПрИМеЧанИЯ 1 Davies N. Diminished and Disdained, the Euroland Will Yet Defy the Skeptics // Financial Times. 2011. Oct. 28.

2 См.: James H. Channeling Alexander Hamilton // The American Interest. 2012. Jan./Febr.

3 См., например: Lynch A. C. What Russia Can Be: Paradoxes of Liberalism and Democracy // The American Interest. 2006. Nov./Dec.

4 Kołakowski L. Modernity on Endless Trial. Univ. of Chicago Press, 1990. P. 162.

5 Krastev I. The Balkans: Democracy without Choices // Journal of Democracy. 2002. July.

6 Rosanvallon P. Democracy Past and Future. N.Y.: Columbia Univ. Press, 2006. P. 244.

7 Global Barometer of Hope and Despair for 2011.


Вслед за кризисом евро встает гораздо более масштабная и фундаменталь-ная проблема — надвигающийся крах

политической системы Европейского союза. Под давлением рынков пришлось уйти в отставку Сильвио Берлускони и Георгиосу Папандреу. Рынки раздражены медленными темпами принятия решений, что способству-ет смещению кризиса с периферии в ведущие экономики еврозоны. Трейдеры в ярости, а европейские лидеры между тем мелкими шажками продвигаются к соглашению отно-сительно мер, которые необходимо принять для спасения евро. И хотя для них самих оче-видно, что «Европы нужно еще больше», они не знают, как убедить в этом своих граждан, рынки, парламенты и суды. В этом и заклю-чается причина политического кризиса в Европе: интеграция одновременно и необхо-дима, и невозможна.

Экономическая необходимость инте-грации понятна. Чтобы справиться с дис-балансами в еврозоне, которые привели к неплатежеспособности некоторых банков, непомерным государственным долгам и ценовым пузырям на рынке недвижимости, единое валютное пространство нуждается в большей интеграции, и разногласий по этому

поводу все меньше. Многие теперь считают, что финансовый союз должен быть допол-нен экономическим и даже политическим союзом. Между членами Евросоюза сохраня-ются разногласия относительно деталей, но большинство экономистов выделяют пять ключевых элементов: создание своего рода европейского министерства финансов, при-званного разработать налогово-бюджетные правила, а затем обеспечить их соблюдение; способность наращивать собственные ресур-сы; создание единой системы банковского надзора, регулирования и страхования вкладов; общее представительство в междуна-родных организациях, а также механизм для обеспечения демократической легитимности этих процессов.

Однако то, что представляется необходи-мым с экономической точки зрения, с поли-тической точки зрения невозможно. Меры, необходимые для спасения евро, могут быть заблокированы под воздействием целого ряда обстоятельств: под влиянием протестов налогоплательщиков в государствах-кре-диторах, таких как Германия, Финляндия, Нидерланды и Словакия, или протестов против жесткой экономии в государствах-должниках, таких как Греция и Испания; под угрозой референдумов в таких странах, как Ирландия или даже Франция; на осно-вании судебных постановлений, например Конституционного суда Германии, либо в


Как реорганизовать ЕвропуНеобходимо выработать институциональные механизмы двухскорост-ного развития Европы, которые укрепят ее позиции на мировой арене и позволят пересмотреть политическую повестку дня | МарК Леонард

ПЕРЕВОД ЭССЕ МАРКА ЛЕОНАРДА (MARK LEONARD) “FOuR SCENARIOS FOR THE REINVENTION OF EuROpE” © 2011, EuROpEAN COuNCIL ON FOREIgN RELATIONS. ПУБЛИКУЕТСЯ С ЛЮБЕЗНОГО РАЗРЕШЕНИЯ EuROpEAN COuNCIL ON FOREIgN RELATIONS


МАрК ЛеонАрд

результате обвала рынков или изменения финансовых рейтингов. Между тем теряю-щий свои позиции Дэвид Кэмерон уже обе-щал «заднескамеечникам»-евроскептикам, что Великобритания поддержит изменения в договоре, только если будут пересмотрены условия ее членства в ЕС.

Хотя элиты во всей Европе знают о суще-ствующих опасностях и, как правило, стре-мятся искать решения на общеевропейском уровне, глубинные причины кризиса в раз-ных странах видятся по-разному. Поскольку лидеры не спешат признавать легитим-ность опасений и позиций других стран, в Евросоюзе до сих пор нет настоящего консенсуса по поводу мер, с которыми могли бы согласиться как страны-кредиторы, так и страны-должники. При отсутствии общего понимания причин кризиса и ответственно-сти за него странам еврозоны и ЕС гораздо труднее упредить кризис и убедить рынки, что они действительно готовы сделать все необходимое, чтобы остановить цепную реакцию 1.

В действительности же кризис еще больше разделяет европейские страны и создает ощу-щение «внутриевропейского “столкновения цивилизаций”» 2. Фактически в Европе фор-мируются три блока: германский, который добивается жесткой экономии и соблюдения правил; латинский, который хочет развивать-ся; и наконец, англосаксонский, желающий ослабить связи с ЕС в целом. Безусловно, в основе этих блоков лежат лицемерие и лож-ная информация: так, страной, самым грубым образом нарушившей Пакт о стабильности и росте (Stability and Growth Pact, SGP), оказалась Германия; Испания, отвечающая всем маа-стрихтским критериям, сползает в кризис; а итальянцы имеют очень низкий уровень него-сударственной задолженности. Тем не менее, исходя из подобного восприятия, северные страны-кредиторы не хотят «трансферного союза»; страны Восточной Европы настаи-

вают на том, что и другие члены ЕС должны провести болезненные реформы, через кото-рые прошли они сами; а должники всячески сопротивляются мерам жесткой экономии, к которым их принуждают.

Таким образом, на европейских лидеров, с одной стороны, давят глобальные рынки, которым уже надоели столь длительные про-цедуры принятия многосторонних решений, а с другой — избиратели, которые больше не желают мириться с глобализацией. Рассматривая различные сценарии интегра-ции еврозоны, лидеры ЕС пытаются найти возможности для маневра между двумя этими крайностями. Европа должна вырабо-тать институциональные механизмы двух-скоростного развития, которые не ослабят, а, напротив, укрепят ее позиции на мировой арене и позволят пересмотреть политиче-скую повестку дня, чтобы вновь прийти к согласию со своими гражданами. Бывший министр иностранных дел Великобритании Дэвид Милибэнд провел различие между двумя кризисами, с которыми столкнулась Европа: острым кризисом евро, требующим укрепления европейского ядра, и хрониче-ским кризисом, связанным с общим смеще-нием власти на восток, что требует большей интеграции европейской периферии в Европу. Разрешая острый кризис, Европа должна избегать углубления хронического кризиса.

технократия и популизм: Жан Монне против Марин Ле ПенЕсли ключевая экономическая проблема еврозоны сводится к созданию общей валю-ты без общего казначейства, то ее политиче-ская дилемма заключается в разработке меха-низма совместного принятия политических решений без общей политики. Европейский союз создавался в то время, когда граждане выказывали уважение друг к другу и отноше-ния между государствами ставились выше


Как реорганизовать Европу

политики. Таким образом, у избавленных от серьезных политических дебатов нацио-нальных лидеров было достаточно возмож-ностей, чтобы разрабатывать далеко идущие внешнеполитические планы. Но после под-писания Маастрихтского договора двадцать лет назад, когда ЕС так или иначе стал про-никать во внутреннюю политику, этот «мяг-кий консенсус», не налагающий слишком строгих ограничений (“permissive consensus”), начал ослабевать. С тех пор европейская интеграция стала определяться не разви-

тием единой континентальной политики, а двумя противоречащими, но в то же время подпитывающими друг друга началами, кото-рые действуют как на европейском, так и на национальном уровне, — технократией и популизмом.

С одной стороны, ЕС всегда был предель-но технократической сферой. Это правда, что в самом начале реализации европей-ского проекта интеграция направлялась такими гигантами, как Шуман, Аденауэр и де Гаспери, а позже — такими как Жискар д’Эстен, Шмидт, Коль и Миттеран. Но повседневная жизнь Евросоюза всегда определялась практическими запросами, а не грандиозными политическими концеп-циями. «Метод Монне» — названный так в честь главного архитектора европейской интеграции, французского чиновника Жана Монне — имел целью достижение консенсуса среди европейских дипломатов в отношении ограниченного числа проектов, которые предполагали практическую трансграничную интеграцию. Идея состояла в том, что каж-дый такой проект будет способствовать инте-грации и в других направлениях — от единого

европейского рынка до общего внешнеполи-тического курса.

Поскольку строительство Евросоюза шло поэтапно, технократам удавалось снижать политическую температуру в столицах стран-участниц и добиваться согласия между бюро-кратами, которые были заинтересованы гораз-до больше в том, чтобы заключить соглашения, а не в том, чтобы привлечь к себе внимание национальных СМИ. Сначала было создано объединение угля и стали, затем таможенный союз, потом единый рынок и, наконец, единая

валюта. Но по мере вызревания Евросоюза как политического проекта сам успех его как бюро-кратического феномена вызвал сильную попу-листскую реакцию на национальном уровне.

Все началось в Великобритании в 1980-е годы, со знаменитого демарша Маргарет Тэтчер против Европы. Но то, что начиналось как локальный феномен, постепенно — после Маастрихта — развилось в панъевропейскую силу, воплощенную в настоящее время в таких разнородных составляющих, как Герт Вилдерс, «Истинные Финны», Умберто Босси и Марин Ле Пен. Популисты сейчас есть и на севере, и на юге, и на востоке, и на запа-де, причем как левого, так и правого толка (см. рис. 1 на с. 18). Но хотя идеологии у них различны, все они разделяют мнение, что политика стала прерогативой элит, которые служат себе, а не простым людям. В частно-сти, они изображают Европейский союз как заговор с целью создания «Европы против народа» и, со своей стороны, хотят мобили-зовать «народ против Европы», что ведет, по словам одного высокопоставленного голланд-ского дипломата, к разрушению Евросоюза «демократическими средствами».

“Повседневная жизнь Евросоюза всегда определялась практическими запросами, а не грандиозными политическими концепциями”.



С точки зрения многих популистов, ЕС заботится о благосостоянии крупного биз-неса и банков, устраняет контроль на гра-ницах и защищает меньшинства на своей территории, в то же время способствуя распространению глобализации за своими пределами. По словам Ле Пен, это ведет к новому расколу между так называемыми

основными партиями и новыми популист-скими движениями: «И левые, и правые выступают за ЕС, евро, свободную торговлю и иммиграцию, — говорит она. — В течение тридцати лет они мало чем отличались; реальная линия раздела сейчас проходит между сторонниками глобализации и нацио-налистами» 3.

Рис. 1

АНАТОМИЯ ПОПУЛИЗМА

Противники идеи «трансферного союза»

Против жесткой экономики

Сто

ро

нн

ик

и о

сла

бл

ен

ия

св

язе

й с

ЕС

Пр

оти

вн

ик

и су

бси

ди

ро

ва

ни

яб

ол

ее

бо

гаты

х стр

ан

-уч

астн

иц

«Истинные Финны» (Финляндия)Партия свободы (Нидерланды)

Датская народная партия (Дания)Социалистическая партия (Нидерланды)

Свободная партия (Австрия)

«Закон и справедливость»

(Польша)

Национальный фронт (Франция)Левая партия (Франция)

«Северная лига» (Италия)Коммунистическая партия Греции

Консервативная партия (Великобритания)Партия независимости Соединенного Королевства(Великобритания)

ВОСТОК

ЮГ

ЗАПАД

СЕВЕР

Свобода и солидарность

(Словакия)Венгерский

гражданский союз (Венгрия)

Гражданская демпартия (Чешская Республика)

Партия свободных граждан(Чешская Республика)

«За лучшую Венгрию»



Технократия и популизм прямо противо-положны: одна опирается на искусство менеджмента, другой — на харизму; одна выступает за постепенные изменения, другой привлекает пышной риторикой; одна сосре-доточена на решении конкретных проблем, другой — на политике идентичности. Разные у них и модели легитимности. Технократы стремились укреплять легитимность Евросоюза, пытаясь достичь положительных результатов для различных групп интересов (предпринимателей, фермеров, учащихся и т. п.). Популизм же появился в тот период, когда средством политической организации служат не заводы и не партийные собрания, а Интернет. Требования популистов сосредо-точены на том, чтобы поставить во главу угла идентичность.

Несмотря на то что европейская техно-кратия и национальный популизм противо-положны, они вместе с тем усиливают друг друга. На европейском уровне мы можем наблюдать это на примере длительной исто-рии Лиссабонского договора. В 2005 году жители Франции и Нидерландов отвергли европейскую конституцию, но европейские лидеры ответили на это технократическим решением, позволившим обойти обще-ственное мнение. Таким образом, с одной стороны, по мере того как лидеры ЕС пыта-ются вывести европейскую интеграцию из сферы внутренней политики, легитимность Евросоюза становится все более хрупкой, а это, в свою очередь, означает, что политики намерены и дальше уклоняться от обществен-ного мнения. С другой стороны, по мере того как ЕС становится все более технократиче-ским, призывы к демократии и референду-мам звучат все громче, что расчищает почву для популистских партий.

В Италии и Греции ситуация свидетель-ствует об обратном: там национальный попу-лизм может вызвать ответную технократиче-скую реакцию. Здесь европейские рынки по

сигналу Ангелы Меркель и Николя Саркози вынудили уйти в отставку Берлускони и Папандреу. Берлускони был наказан за свой популизм, а Папандреу — за то, что не сумел стать достаточно сильным, чтобы управлять. Как сказал Тони Барбер: «Во имя спасения валютного союза европейские лидеры пред-почитают временно отстранить от должно-сти политиков, как это произошло в Греции и Италии, и заменить их на внепартийных управленцев. Политический курс тамош-них правительств будет контролироваться (если не сказать — формироваться) в первую очередь в Брюсселе и Франкфурте, в штаб-квартире Европейского центрального банка (ЕЦБ), и проводиться в жизнь греческими и итальянскими специалистами, имеющими схожие общеевропейские взгляды» 4.

Возможно, краски здесь несколько сгуще-ны: оба новых правительства приступили к работе не только с благословения европей-ских властей, но и при широкой поддержке общественности, которая в обоих случаях явно предпочла новым выборам создание переходного правительства. Тем не менее результат таков, что кризис, вместо того чтобы вывести демократию на общеевро-пейский уровень, привнес технократию на национальный уровень. Проблема в том, что будет, если технократы потерпят неудачу. Популисты уже постепенно берут в кольцо новые правительства и в Греции, и в Италии.

Итак, от Афин до Хельсинки элиты сейчас оказались зажатыми в тиски между разруши-тельной мощью диких рынков и евроскеп-тиками-популистами. В Германии, похоже, реагируют на сложившуюся ситуацию дво-яким образом: ее политики вновь и вновь прибегают к традиционной проевропейской риторике, в то время как ее технократы в ЕЦБ и Конституционном суде фактически выступают заодно с таблоидами, предлагая евроскептическую повестку дня. В осталь-ных частях Европы популисты определяют



политические возможности всех партий. В Словакии предельно космополитичное, проевропейски настроенное правительство выступило против финансовой помощи Греции (хотя и пояснило при этом, что совсем не по-европейски ожидать, чтобы такая бедная страна, как Словакия, помогала богатым в сравнении с нею государствам-должникам). В Финляндии коалиция убеж-денных проевропейских политиков подписа-ла соглашение о залоговом обеспечении, что едва не погубило весь план ЕС по спасению евро. «Мы напуганы до смерти, — сказал один из членов этого убежденно проевропейского кабинета министров. — Единственный спо-соб бросить вызов популистам — это в точно-сти их копировать» 5.

В результате возник разрыв между тем, что многие ведущие проевропейские полити-ки, по их мнению, должны делать, и тем, что, по их же мнению, они смогут «продать» насе-лению. Поэтому они спешно подготовили пакет неадекватных решений: стресс-тесты, которые не вызывают доверия; механизм кредитования, работу которого тормозят строгие правила; выпуск облигаций, которые представляют собой не совсем евробонды. Эти решения далеко не соответствовали тому, что требовалось для выхода из кризиса, но поскольку это все, что удалось пропихнуть через лазейки в Лиссабонском договоре, оказалось, что одновременно это и максимум политически возможного.

Проблема эффективности: четыре европы или одни похороныУчитывая политические ограничения, с которыми им приходится сталкиваться в своих странах, европейские лидеры сосре-доточили усилия на преодолении институ-ционального кризиса, возникшего вслед за мучениями евро, вместо того чтобы отвечать на политические вызовы. Намечаются четы-ре способа решения, основанные на опреде-

ленных процедурных подходах: асимметрич-ная интеграция в обход, но без нарушения существующих соглашений; меньшая по размерам, но более интегрированная евро-зона на основе существующих договоров; политический союз с внесением изменений в договоры; и, наконец, соглашение между странами нового авангарда еврозоны путем подписания договора наподобие шенгенско-го. Любой из этих четырех вариантов ради-кально изменяет политическую и институци-ональную ситуацию, которую сегодняшняя Европа унаследовала от Маастрихта. Каждый из них имеет свои преимущества и свои недо-статки. Но какой бы из четырех вариантов в конечном счете ни выбрала Европа, зада-ча будет заключаться в том, чтобы решить острый кризис евро без обострения хрони-ческого кризиса, связанного с ослаблением европейского могущества.

асИММетрИЧнаЯ ИнтеграцИЯ Первый вари-ант — это продолжать ныне существующую практику поэтапных решений без измене-ния европейского соглашения, при опре-делении повестки дня опираясь на Совет Европы, то есть на национальных лидеров (в противовес Европейской комиссии), создавая новые межправительственные механизмы финансирования, такие как Европейский фонд финансовой стабиль-ности (EFSF) и его преемник Европейский стабилизационный механизм (ESM) (чтобы избежать нарушения «невыкупной статьи»); поощряя покупки облигаций Европейским центральным банком (чтобы избежать трудностей, связанных с запросом о раз-решении на каждый транш для поддержки правительств-должников); создавая иные схемы, например, так называемый пакет из шести законодательных предложений, для того чтобы тщательно проверять госу-дарственные финансы стран-участниц и принимать меры до того, как возникнет



дисбаланс; и используя Международный валютный фонд (МВФ) для соблюдения мер жесткой экономии.

Не совсем ясно, в какой форме в дальней-шем будет реализоваться эта модель поэтап-ных изменений, но уже очевидно, что она резко отличается от традиционной концеп-ции европейской интеграции в двух отноше-ниях. Во-первых, подобные мозаичные меры, принимаемые частично в рамках соглашений ЕС, частично вне этих рамок, на практике ограничивают возможности Европейской

комиссии и Европарламента. Тот факт, что Европейский фонд финансовой стабильно-сти был создан вне рамок действующих согла-шений, позволил государствам-участникам обойти «невыкупную статью», содержащуюся в европейских договорах. Но это также означает, что каждое юридическое решение должно быть ратифицировано всеми нацио-нальными парламентами, а каждое решение исполнительной власти относительно раз-мещения средств по их прямому назначению должно быть единогласно принято прави-тельствами всех государств. Такое положение дел позволяет популистам-евроскептикам возобновлять борьбу каждый раз, когда воз-никает новый кризис.

Во-вторых, данная модель возлагает гораз-до большую нагрузку на страны с дефицитом, нежели на страны-кредиторы (меморандумы о взаимопонимании, подписанные должни-ками, бьют непосредственно во все уязвимые точки национального суверенитета — от пенсионного возраста и уровня налогообло-жения до размеров предприятий и пенсий). Как утверждал Йошка Фишер, создается опас-ность перехода от Европы, основанной на

законах, к Европе, основанной на силе. Член Европарламента Эндрю Дафф даже утверж-дает, что подобная модель угрожает превра-тить периферийные страны в «сателлиты Германии»: «Действительно существует риск чрезмерной централизации национальной политики вокруг требований Германии, свя-занных со штрафными санкциями, необходи-мыми для восстановления более слабых эко-номик еврозоны. [...] Дело в том, что сама по себе координация экономической политики не является федеральным решением и вряд

ли приведет к непременно жестким и неиз-бежно непопулярным мерам, которых требу-ет нынешняя все ухудшающаяся ситуация» 6.

Подобное развитие событий отражает изменения, происходящие в Германии, кото-рая пересматривает свой традиционный подход к европейской интеграции. На фоне кризиса евро во франко-германском тандеме нарастает дисбаланс в пользу последней. Между тем Германия несколько охладела к Еврокомиссии и стала смещать предпо-чтительный для нее курс на интеграцию от «метода сообщества» к новому межправи-тельственному «методу Союза». Но прежде всего у Германии постепенно пропадает желание платить за Европу больше, чем дру-гие члены ЕС, притом что ее формальное представительство в Союзе ровно такое же, как и у других крупных государств. В услови-ях новых межправительственных механиз-мов, которые разрабатываются вне формаль-ных институтов Евросоюза, право голоса зависит от финансового взноса, а здесь вес у Германии наибольший.

Этот плохо продуманный метод мало того что неэффективен, во многих кругах он

“В условиях новых межправительственных механизмов право голоса зависит от финансового взноса, а здесь вес у германии наибольший”.



рассматривается еще и как нелегитимный. Некоторые страны-участницы, особенно малые, опасаются, что Еврокомиссия оттес-няется на второй план, а граждане не пони-мают сути подобного соглашения или не уверены, что их голос услышан. Даже в самой Германии многих настораживает перспек-тива такой неэффективной и явно германи-зированной Европы, и именно поэтому они призывают к принятию Европейской конвен-ции о будущем Европы.

УМеньшеннаЯ еврозона В сентябре 2011 года, пишет журнал Spiegel, министр финансов Германии Вольфганг Шойбле, который, как говорят, сомневается в том, что Грецию удастся спасти от банкротства, поручил своим чиновникам начать подготовку сце-нария по отказу Греции от единой валюты и возвращению ее к драхме 7. Месяц спустя, на саммите G20 в Каннах, Ангела Меркель и Николя Саркози нарушили табу на публич-ное обсуждение выхода Греции из зоны евро, сказав, что это может оказаться необ-ходимым для поддержания долгосрочной стабильности еврозоны. После этой встречи французские и немецкие чиновники сооб-щили, что они работают над планами по сокращению еврозоны, дабы укрепить ее. «Вы по-прежнему будете называть ее еврозо-ной, но стран в ней будет меньше», — сказал анонимный чиновник, не уточнив, однако, кому придется покинуть зону евро 8. Члены урезанной еврозоны могли бы быстро объ-единиться в таких чувствительных областях, как налогообложение корпораций и физи-ческих лиц, в то время как то, что осталось от Евросоюза, будет функционировать как «конфедерация», которая в ближайшее деся-тилетие могла бы расшириться с 27 до 35 стран-участниц.

На пути идеи о создании меньшей по раз-мерам, но более интегрированной еврозоны есть одно юридическое препятствие: в догово-

рах ЕС нет положения о выходе из еврозоны, и пока совершенно неясно, как с этим быть 9. Но даже если удастся решить этот процедур-ный вопрос, все же маловероятно, чтобы про-веденный в соответствии с установленным порядком выход какой-либо страны из евро не оказал пагубного влияния. Выход будет иметь последствия как для реальной экономики, так и для финансового сектора, причем гораздо более серьезные, чем банкротство Lehman Brothers, поставившее мировую экономику на грань новой Великой депрессии. Например, согласно подсчетам UBS, слабая евространа при выходе из еврозоны может понести рас-ходы в размере около 10 000 евро на человека в первый год и по 3500 евро на человека впоследствии. Германии выход из еврозоны обошелся бы примерно в 7000 евро на чело-века сразу и по 4000 евро на человека в даль-нейшем. Для сравнения, спасение Греции, Ирландии и Португалии, вместе взятых, в случае дефолта обошлось бы чуть больше 1000 евро на человека 10.

Не ясно даже, сможет ли сам Европейский союз выжить в случае распада еврозоны: некоторые страны, исключенные из новой, «модернизированной» еврозоны, могут образовать свой собственный союз. Но даже если Евросоюз выживет, он во многом утратит свое политическое влияние в мире. Глубокая рецессия немедленно и резко сокра-тит объем средств, которые Европа сможет выделять на военные и миротворческие опе-рации, равно как и на зарубежную помощь в целях развития. Пожалуй, еще более важно то, что этот распад в значительной степени подорвет «мягкую силу» Европы: ведь если европейцы продемонстрируют остальному миру, что они не способны должным образом справляться с собственными внутренними проблемами, трудно представить себе, что мир будет воспринимать их как серьезных игроков, решающих насущные глобальные вопросы.



ПоЛИтИЧесКИй союз ПУтеМ ИзМененИЯ согЛа-

шенИй Третий сценарий, который Совет Европы теоретически может выбрать, — это смелый шаг вперед, к политическому союзу, путем изменения соглашений. С разных сторон раздавались призывы к проведению мини-конституционного собрания с участием представителей национальных парламентов, национальных правительств и институтов Евросоюза с последующей межправитель-ственной конференцией. Основная цель — включить в европейские соглашения те меры по интеграции, которые были приняты в последние два года. Однако существуют две разные точки зрения относительно того, как далеко стоит в этом заходить. Одни хотят сосредоточиться главным образом на созда-нии институциональной и правовой основы для соблюдения бюджетных правил, а дру-гие — передать Брюсселю дополнительные экономические и финансовые полномочия, в результате чего получившаяся институ-циональная структура гораздо более будет походить на «финансовый союз» с де-факто министерством финансов еврозоны.

Нынешнее правительство Германии скло-няется к первому варианту, предпочитая «союз во имя стабильности» финансовому союзу. Основную задачу оно видит в том, чтобы усилить Пакт о стабильности и росте (Stability and Growth Pact, SGP), включив в него «автоматические санкции». Предполагается также назначить «еврокомиссара по стабиль-ности», который был бы уполномочен непо-средственно вмешиваться в дела государств, нарушающих договор, и урезать выплаты этим государствам из структурных и других целевых фондов ЕС. Для того чтобы эти меры не выглядели столь уж репрессив-ными, немецкие христианские демократы предлагают (возможно, в качестве сле-дующего шага) двигаться в направлении политического союза, в котором президент Еврокомиссии будет избираться напрямую,

а Европарламент будет иметь право иници-ировать законодательные акты. Однако в Южной Европе и даже во Франции это будет воспринято не как «союз во имя стабильно-сти», а как «союз во имя жесткой экономии» с сильной тенденцией к сдерживанию роста.

Другой вариант, который может оказаться более приемлемым за пределами Германии, — это финансовый союз с определенными полномочиями в отношении некоторых расходов и налогов ЕС. Бывший президент ЕЦБ Жан-Клод Трише считает, что еврозона должна стремиться к ситуации, в которой «европейские власти не только имели бы воз-можность, но в некоторых случаях были бы обязаны напрямую принимать решения» 11. В частности, Трише предлагает создать министерство финансов еврозоны, которое осуществляло бы надзор за финансовыми учреждениями и представляло бы еврозону. Некоторые, в том числе министр иностран-ных дел Франции Ален Жюппе и бывший премьер-министр Бельгии Ги Верхофстадт, призывают к созданию полномасштабных Соединенных Штатов Европы. Другие, такие как Эмма Бонино, предлагают создать «облегченную федерацию», поглощающую не более 5 проц. от ВВП, что в настоящее время составляет около 650 млрд евро (это более-менее совпадает с размером нынешнего фонда помощи) 12.

Однако независимо от того, предпочтет ли еврозона финансовый или политический союз, по-прежнему неясно, должен ли новый договор включать в себя положения об исключении стран из еврозоны и нужно ли распространять его на другие области поли-тики, в частности на внешнюю политику. Этот план также таит в себе серьезные опас-ности. Например, он может столкнуться с требованиями британцев о репатриации пол-номочий или может быть отвергнут в ходе референдумов, которые придется провести в некоторых государствах. Учитывая подобные



риски, кто-то может предпочесть четвертый сценарий: межправительственный договор между ведущими странами еврозоны, кото-рые хотят продвигаться вперед по пути даль-нейшей интеграции.

ФедераЛИзМ без ФедераЛИстов Йошка Фишер, давний пропагандист идеи двухскоростной Европы, прогнозирует, что ЕС разделится на авангард (группа евро) и арьергард (осталь-ные члены Евросоюза). «Это формальное разделение коренным образом изменит внутреннюю архитектуру ЕС, — писал он в июле 2011-го. — В условиях расширившегося Европейского союза прежние разделитель-ные линии между Европейским экономиче-ским сообществом, возглавляемым немцами и французами, и Европейской ассоциацией свободной торговли, возглавляемой британ-цами и скандинавами, появятся снова» 13. То, что предлагает Фишер, это некое юридиче-ски обязывающее межправительственное соглашение, подписанное членами еврозоны и выходящее за рамки договоров ЕС (по той же схеме, что и Шенгенское соглашение о свободном пересечении границ).

Подобное межправительственное согла-шение позволит странам-участницам избе-жать проблем с его ратификацией в 27 госу-дарствах—членах ЕС и избавит 17 из них от шантажа со стороны британских евроскепти-ков, требующих изменения условий членства Великобритании в Евросоюзе. Даже некото-рые страны еврозоны, такие как Словакия и Финляндия, могут быть исключены из этого соглашения, если их парламенты откажут-ся его ратифицировать. Однако парадокс идеи о создании ядра из стран еврозоны — «евроядра» — состоит в том, что в результате получается своего рода федерализм без феде-ралистов: институты Евросоюза, такие как Европейская комиссия, Европейский пар-ламент и Европейский суд (ЕСJ), могут быть выведены из игры. Более того, многие из

самых проевропейски настроенных стран—членов ЕС, в том числе Польша (которая недавно председательствовала в Евросоюзе), Латвия и Литва, также окажутся на задворках европейской интеграции.

Итак, каждый из четырех путей выхода из институционального кризиса в Европе имеет свои преимущества и свои недостатки. Первый вариант легче всего реализовать, но есть риск, что он не только не поможет раз-решить кризис, но и усилит протесты рядо-вых европейских граждан. Второй вариант, возможно, более жизнеспособный и менее болезненный для граждан таких стран, как Греция, но он может спровоцировать мощ-ную волну паники, которая приведет к краху евро. Третий вариант, казалось бы, пред-ставляет собой наиболее полное и долго-временное решение создавшейся проблемы, но в нем также заключен очень серьезный риск полного провала, поскольку отказ рати-фицировать договор как со стороны парла-ментов, так и в ходе референдумов может привести к быстрому распаду Евросоюза. Четвертый вариант способен обеспечить нужную конфигурацию еврозоны (в обход сопротивления стран вне зоны евро), но при этом может привести к новому разлому в Европе и постепенной маргинализации само-го Европейского союза.

опасности двухскоростной европыАнгела Меркель заявила, что распад зоны евро будет означать конец Европейского союза. С другой стороны, как утверждает Вольфганг Мюнхау, спасая евро, тоже можно разрушить Евросоюз. Эта опасность отчасти институциональная: формирующееся вну-треннее ядро нарушает некоторые элементы консенсуса, благодаря которому ЕС функци-онировал в последние годы. Оно оттеснило Еврокомиссию на второй план, наделило большими полномочиями и кооптировало Европейский совет, назначив Жана-Клода



Юнкера председателем Еврогруппы, кроме того, все действия предпринимаются с согла-сия франко-германского тандема, который не в полной мере отражает интересы малых стран-участниц или стран с дефицитом пла-тежного баланса.

В то же время опасность двухскоростной Европы связана и с политической стороной дела. «Евроядро» неизбежно будет высту-пать как единое целое и внутри ЕС, и за его пределами. Например, вполне вероятно, что, договариваясь о едином рынке финансовых

услуг, «евроядро» сначала согласует свою еди-ную позицию и только после этого продол-жит переговоры с десятью государствами за пределами еврозоны. Если внутреннее ядро европейских государств выдвинется вперед, то не вошедшие в него государства будут серьезно обеспокоены тем, что контроль в ключевых стратегических областях, таких как единый рынок, общая торговая полити-ка и общий бюджет, уже не осуществляется всеми 27 странами, а перешел к «евроядру».

Также возникают большие сомнения отно-сительно влияния двухскоростной Европы на два других крупных проекта интеграции: общее судебное пространство и единую внешнюю политику. Например, Евросоюзу будет трудно наращивать свой потенциал на международной арене, если такие геополити-чески мощные страны, как Великобритания и Польша, будут исключены из «ядра». Столь же глубокими могут быть последствия в сфере правосудия и юридических вопросов. Некоторые страны Шенгенского соглашения могут быть исключены из «евроядра», но вполне возможно, что страны, вступившие в финансовый союз, захотят объединить и

свою миграционную политику. Как утверж-дает Дэвид Милибэнд, в двухскоростной Европе возникнет дисбаланс по экономиче-ским вопросам, таким как свободная торгов-ля и единый рынок, а также по внешнеполи-тическим вопросам, таким как отношения с Россией 14.

Это, в свою очередь, создает риск рас-пада Европейского союза на неформальные или даже на формальные альянсы, а также грозит началом геоэкономической борьбы за власть внутри него. Так, уже имеет место

частичная координация действий между польским руководством, Данией, Швецией и Великобританией. Некоторые полагают, что государства, оставшиеся вне еврозоны, орга-низуют «не-еврогруппу» (Non-Eurogroup, NEG), которая будет избирать своего председателя и проводить собственные саммиты для того, чтобы защитить себя от дискриминации (в частности, чтобы в будущем обеспечить пред-ставителям стран, не входящих в зону евро, возможность занимать посты председателей Евросовета и Еврокомиссии) 15. Однако, если только еврозона не поведет себя агрессивно, маловероятно, что эта группа — включающая в себя и такие страны, как Польша, которая хотела бы когда-нибудь присоединиться к зоне евро, и такие как Дания, которая еще не решила, стоит ли это делать, и такие как Великобритания, которая вряд ли перейдет на евро в обозримом будущем, — объединится в коалицию с общими интересами. Но един-ства нет не только среди стран вне зоны евро, но и в самой еврозоне: так, недавно министр одной из стран еврозоны в частной беседе сказал, что «страны, которые мы хоте-ли бы видеть в еврозоне, такие как Швеция и

“Евросоюзу будет трудно наращивать свой потенциал на международной арене, если будут исключены из «ядра» такие страны, как Великобритания и Польша”.



Великобритания, в нее не входят, а те, кото-рые мы не хотели бы в ней видеть, входят».

Чтобы избежать распада ЕС, необходимо уделять должное внимание отношениям между группами «17» и «10», а также управ-лению еврозоной. Очень важно разработать и критерии членства, которые должны быть открытыми, чтобы другие страны могли при-соединиться к зоне евро в любое время, если и когда они этого пожелают и будут к этому готовы (многие восточноевропейские госу-дарства хотели бы убедиться, что они дей-ствительно имеют возможность присоеди-ниться к зоне евро, если будут удовлетворять соответствующим критериям). Необходимо также предусмотреть возможность поглоще-ния «евроядра» более широким объединени-ем на более поздней стадии 16. Наилучшим результатом было бы формирование двух-скоростной Европы в рамках существующих договоров в соответствии с положениями об «укреплении сотрудничества». Это позво-лило бы странам, не входящим в зону евро, оставаться в пространстве, где происходят дискуссии, и исключило бы официальную возможность обсуждать вопросы, попа-дающие в сферу действия существующих договоров, без их участия, только в рамках «евроядра». Такая конфигурация позволит поддержать проект смешанной Европы с изменяемой геометрией, а не двухскорост-ной Европы с государствами первого и вто-рого сорта.

Прежде всего европейские лидеры долж-ны достичь нового, четкого соглашения между странами с профицитом и дефицитом бюджета, а также между северными и южны-ми и между восточными и западными страна-ми-участницами. Это соглашение должно не только примирить страны еврозоны со стра-нами вне зоны евро, но и обеспечить необ-ходимый баланс между строгой экономией и бюджетными трансферами, между либерали-зацией и социальной защитой, а также опре-

делить способы передачи денег от осталь-ного мира в восточные и южные районы. В результате такого рода соглашения многим национальным лидерам придется признать, что достижение консенсуса относительно того, как еврозона и ЕС смогут функциони-ровать в будущем, — в их собственных наци-ональных интересах. Им придется догово-риться о концепции, которая представлялась бы справедливой всем странам-участницам, а не воспринималась бы как наказание той или иной страны.

Отказ от односкоростной модели не толь-ко создает определенные угрозы, но и откры-вает возможности. Расширение нынешнего Евросоюза приостановилось. Но в менее однородной и многоскоростной Европе могут реализоваться новые пути интеграции Турции или Украины (хотя Турция не будет в восторге от второсортного членства, не включающего в себя безвизовый режим). Но какой бы из институциональных вариан-тов ни выбрали европейские лидеры, вряд ли им удастся преодолеть разрыв между Европой и ее гражданами (на самом деле он может, наоборот, лишь усугубиться), если они не изменят содержание и форму евро-пейской интеграции.

Проблема легитимности: как устранить отчужденность европы от ее гражданЕвропейский союз столкнулся с парадоксом. Он утратил легитимность, поскольку его лидеры не могут действовать. Но причина того, что они не могут действовать, в свою очередь, заключается в том, что Евросоюзу недостает легитимности. Уже в течение трех десятилетий идут дискуссии о «дефи-ците демократии» в ЕС. Но если описывать проблему легитимности в Европе более точно, следовало бы сказать, что в ЕС всегда наблюдался избыток демократии при обсуж-дении технократических проблем, которые не привлекали внимания избирателей, и



нехватка ее при рассмотрении принципиаль-ных вопросов, которые как раз и могли бы заинтересовать граждан. В распоряжении граждан Европы много способов выразить свое мнение: это выборы национальных лидеров, которые представляют их в Европейском совете, общеевропейские выбо-ры в Европейский парламент, а в некоторых странах — даже референдумы о ратификации новых договоров. Но большая часть попы-ток привлечь избирателей все же связана с процедурными вопросами, такими как изменения договоров, а не с политическими решениями, которые приходится принимать Евросоюзу.

По мере того как нарастает кризис евро и звучат предложения о более масштабной европейской деятельности, интерес к обре-тению демократического мандата возобнов-ляется. Люди призывают к укреплению всех трех традиционных каналов демократиче-ского участия — общеевропейских выборов, референдумов и возможности неучастия на уровне государств (opt-outs). Но отнюдь не очевидно, что какой-либо из этих каналов обязательно обеспечит Евросоюзу необходи-мую легитимность. И каждый из них, как это ни парадоксально, может сделать Европу еще менее управляемой.

ИзбранИе евроПейсКИх ЧИновнИКов Правящая в Германии партия христианских демократов недавно одобрила документ, призывающий к прямым выборам президента Европейской комиссии и позволяющий Европейскому парламенту делиться правом инициативы с Еврокомиссией 17. Другие — в том числе председатель группы по анализу возможных перспектив и путей развития Евросоюза (Reflection Group on the Future of Europe) Фелипе Гонсалес — предложили избрать следующего президента Комиссии из транснационально-го списка на общеевропейских выборах 2014 года 18. По мере продвижения ЕС к более

жестким финансовым правилам и контролю за национальными бюджетами (так называ-емые «Европейские семестры») многие при-зывают наделить Европарламент формаль-ными полномочиями при подписании нацио-нальных бюджетов, наряду с Еврокомиссией и странами-участницами 19.

Разумным обоснованием для таких мер служит тот факт, что они могли бы помочь Евросоюзу выйти из институционального тупика, показать необходимость реформ и повысить легитимность ЕС, предоставляя возможность реального обсуждения европей-ских идей. Тем не менее Европарламент упор-но отказывается вести себя в соответствии с ожиданиями своих сторонников. Хотя он зарекомендовал себя как эффективный кон-трольный орган, обеспечивающий подотчет-ность европейской исполнительной власти, вряд ли можно всерьез полагать, что он обла-дает легитимностью или возможностью фор-мировать повестку дня для Европы. С кажды-ми последующими выборами уровень явки избирателей падает, и европейские выборы скорее превращаются в референдумы по внутригосударственным вопросам, нежели предоставляют реальную возможность для обсуждения будущего Европы.

В результате главный вопрос, кото-рый возникает во время общеевропей-ских выборов, хотят ли люди, чтобы ЕС вообще существовал (каждый пятый член Европарламента, избранного в 2009 году, в отдельных вопросах придерживался позиции евроскептицизма). Сторонники парламента утверждают, что с большими полномочиями придет и большая легитимность. В действи-тельности же явка падает с каждыми последу-ющими выборами даже при том, что полно-мочия парламента расширяются. Учитывая подобные «достижения», а также общий кризис, который переживает представитель-ная демократия даже на уровне отдельных государств, пока нет уверенности, что ныне



существующая тенденция изменится, даже если связать европейские выборы с избрани-ем президента Комиссии. Самый существен-ный вопрос заключается в том, возможны ли когда-нибудь общие дебаты по поводу буду-щей конфигурации Европы при отсутствии общего языка и общих средств массовой

информации. Это обстоятельство побуждает ряд деятелей, в частности Йошку Фишера, выступать за увеличение роли национальных парламентов, а не Европарламента.

реФерендУМы Георгиос Папандреу первым предложил (а затем, под давлением Парижа

Таблица 1

ТРЕБОВАНИЯ ОТНОсИТЕЛЬНО РЕФЕРЕНДУМОВ В сТРАНАХ—ЧЛЕНАХ Ес

сТРАНА ПОЛИТИЧЕсКИй ПРЕЦЕДЕНТ ТРЕБОВАНИЕ ЗАКОНА

Австрия ХК

Бельгия

Болгария

Великобритания • Х

Венгрия

Германия

Греция

Дания • Х

Ирландия • Х

Испания • ХК

Италия

Кипр

Латвия

Литва ХО

Люксембург •

Мальта

Нидерланды •

Польша • ХО

Португалия •

Румыния

Словакия

Словения ХК

Финляндия

Франция • ХК

Чешская Республика • ХК

Швеция ХК

Эстония

© Ника Прислан (Nika Prislan)• = Референдум по европейской конституции проведен или должен быть проведенХ — референдум требуется по закону; ХК — референдум требуется по закону, только если изменения в соглашении затрагивают конституционную поправку; ХО — референдум требуется по закону, только если изменения в соглашении затрагивают основополагающие принципы конституции



и Берлина, снял свое предложение) провести референдум по разработанному им общена-циональному плану жесткой экономии. Он утверждал, что это дало бы ему непосред-ственные полномочия на проведение мер жесткой экономии и позволило бы требовать соблюдения дисциплины и от собственной партии, которой грозит распад, и от оппо-зиции. Контраргументом «Франкфуртской группы» стало то, что какофония националь-ных референдумов напугает рынки и поме-шает Европейскому союзу вообще принять какие-либо решения. Хотя цель состояла в том, чтобы избежать дальнейших прово-лочек, сильное давление на Папандреу со стороны Парижа и Берлина создало впечат-ление, что ЕС настолько боится обществен-ного мнения, что будет подавлять его любой ценой (и кроме того, что мнение государств-кредиторов имеет больший вес, нежели мне-ние государств-должников).

Тем не менее избежать референдумов в будущем невозможно. Хотя лидеры еврозоны надеются, что в десяти странах вне зоны евро референдумов не будет, некоторые из 17 стран еврозоны, такие как Ирландия, по закону обязаны проводить у себя референдумы по вопросам, связанным с передачей суверени-тета (см. таблицу 1 на с. 28). Однако шести государствам—членам еврозоны, в 2005 году обещавшим своим гражданам провести рефе-рендум о дополнительных изменениях в так называемой европейской конституции, будет с политической точки зрения сложно отказать своим избирателям в праве выразить свое мне-ние по поводу гораздо более серьезных шагов, направленных на создание финансового союза. Проблема в том, что референдумы по договорам — сложным документам, обсужде-ние которых ведется европейскими диплома-тами вне рамок политического процесса, — не позволяют гражданам и политическим парти-ям громко заявлять о серьезных политических разногласиях относительно будущего облика

Европы. Консультации с гражданами по вопро-сам будущей институциональной формы ЕС — это технократический подход к демократии. И вовсе не удивительно, что граждане отвеча-ют на это поддержкой популистов.

возМоЖность неУЧастИЯ (opt-outs) дЛЯ отдеЛь-

ных госУдарств Один из способов, с помощью которого Евросоюзу удается избегать пол-ного неприятия, — это проявление гибкости вместо навязывания непопулярных мер не желающим этого партнерам. Дебаты о возможности неучастия и пересмотре усло-вий членства в настоящее время активнее всего идут в Великобритании, где группа из 81 депутата-консерватора наперекор партийной линии потребовала провести в октябре 2011-го референдум по вопросу о членстве в ЕС. Дэвид Кэмерон пообещал пересмотреть «баланс полномочий» между Великобританией и ЕС и сказал, что поддер-жит изменения в европейском соглашении в обмен на определенные уступки со стороны ЕС. Многие члены правящей консерватив-ной партии втайне надеются, что попытки правительства внести изменения в существу-ющие соглашения ни к чему не приведут и повлекут за собой референдум по вопросу о членстве в ЕС с последующим полным выхо-дом Великобритании из Европейского союза.

Между тем возможности неучастия требу-ет не только Великобритания. На самом деле идея о возможности сделать исключение для той или иной страны всегда была централь-ной и прежде при достижении согласия по европейской интеграции. Так, Дания доби-лась отказа от соблюдения общих правил в трех областях (евро, оборона, а также юстиция и внутренние дела), Ирландия получила отдельный протокол после своего «нет» по поводу Лиссабонского договора, Словакии разрешили не оказывать помощь Греции, а Финляндии были предоставлены залоговые гарантии в обмен на ее помощь.



Продвижение к более глубокой финансовой интеграции может спровоцировать целый поток требований о возможности неучастия со стороны государств-евроскептиков (в том числе и со стороны шести стран еврозоны, которые беднее Греции и, возможно, захо-тят ограничить свои обязательства). Но если каждая страна будет выбирать конфигу-рацию Европы по своему вкусу, то станет невозможно сохранить достаточно сильное ощущение общей цели, необходимое для выживания Европы.

Даже если удастся придать европейской интеграции большую легитимность, не лишив при этом Евросоюз управляемости, этого недостаточно, чтобы сдержать волну попу-лизма. По мнению директора-распорядителя МВФ Кристин Лагард, кризис приведет к «потерянному десятилетию» в том, что каса-ется падения зарплат и роста безработицы в странах ЕС 20. Будучи регионом, гораздо более открытым для торговли и перемещения людей по сравнению с другими, в ситуации, когда в недавно возникших и развивающихся странах усиливается протекционизм, еврозо-на после кризиса 2008 года затратила непро-порциональные суммы на урегулирование: это единственный крупный экономический регион, в котором не было проведено смяг-чение кредитно-денежной политики. Таким образом, лучшим способом восстановить доверие и остановить волну дезинтеграции, уже выплескивающуюся за пределы валютной зоны на остальную часть ЕС, была бы разра-ботка политических, а не институциональных ответов на доводы популистов.

Итак, Европейский союз должен принять прогрессивную политическую программу, ориентированную на интересы простых граждан в той же степени, что и банкиров. Объединяться нужно для развития, а не для введения режима строгой экономии. Наряду с принятием мер по повышению конкурен-тоспособности, необходимо изменить поло-

жения Пакта «Евро-Плюс» (Euro-Plus Pact) в отношении государственных финансов, что позволит инвестировать на социальные нужды, реформировать бюджет ЕС с возмож-ностью его корректировки и поставить полу-чение денег в зависимость от проведения соответствующих реформ. Евросоюзу также необходимо решить проблемы управления миграцией, в частности приняв более согла-сованные меры по охране внешних границ и договорившись о распределении миграци-онной нагрузки. И наконец, чтобы ЕС мог иметь дело с другими великими державами, например с Китаем, а не просто играть роль канала для глобализации, он должен прово-дить согласованную внешнюю политику.

Как избежать распада европыПо словам Яна Зелонки, «у нас множество книг по вопросам европейской интеграции, но почти нет книг о дезинтеграции» 21. Он выделяет три возможных пути к краху Европейского союза: недостаточно активные действия, отказ от значительного рывка вперед и процесс, который он называет «замаскированным распадом», когда лидеры Евросоюза сохраняют евро, но в результате разрушают ЕС. По мнению Джорджа Сороса, ЕС представляет собой «прекрасный при-мер процесса подъема и спада в политике», когда сначала идет самоукрепление, а затем саморазрушение 22. Он имеет в виду, что пока единая европейская валюта создавалась, она сама формировала среду, благоприятствую-щую политической и экономической инте-грации, теперь же, когда она переживает кризис, образуется среда, способствующая дезинтеграции и на рынках, и в сфере нацио-нальной политики.

Кризис в Европе лишил национальные правительства удобной возможности пря-таться за спины слабых лидеров в Брюсселе. Они слишком долго пытались сохранить не устойчивый статус-кво вместо того, чтобы



обратить внимание на изъяны объединенной Европы и разработать план, как их устра-нить. Теперь, чтобы избежать развала Европы, им придется в корне переосмыслить европейскую концепцию, одновременно учи-тывая и кризис эффективности, и кризис легитимности. С самого начала европейская

интеграция развивалась под воздействием постоянно возникающих кризисов. Но чтобы эти кризисы становились источниками энер-гии, а не вызывали паралич, необходимо адекватное политическое руководство. Время консерватизма прошло, наступило время обновления.

ПрИМеЧанИЯ 1 Soros G. Does the Euro Have a Future // New York Review of Books. 2011. Vol. 58. No. 15 (Oct. 13, 2011) (http://www.nybooks.com/articles/archives/2011/oct/13/does-euro-have-future/).

2 Kundnani H. The European “Clash of Сivilizations” // ECFR Blog. 2011. 22 Aug. (http://ecfr.eu/blog/entry/the_european_clash_of_civilisations).

3 Grant C. Marine Le Pen and the Rise of Populism // Centre for European Reform. 2011. 20 July (http://centreforeuropeanreform.blogspot.com/2011/07/marine-le-pen-and-rise-of-populism.html).

4 Barber T. Europeans Clutch at Technocratic Fixes // Financial Times. 2011. Nov. 9. (http://www.ft.com/cms/s/0/abccdedc-0ae3-11e1-b9f6-00144feabdc0.html).

5 Если не оговорено иное, цитаты взяты из интервью с автором.

6 Duff A. Federal Union Now: The Federal Trust. 2011 (http://www.fedtrust.co.uk/admin/uploads/federal-union-now-book.pdf).

7 German Finance Minister Prepares for Possible Greek Bankruptcy // Spiegel Online. 2011. Oct. 9 (http://www.spiegel.de/international/europe/0,1518,785482,00.html).

8 Toyer J., Breidhardt A. French and Germans Explore Idea of Smaller Euro Zone // Reuters. 9 Nov. 2011 (http://www.reuters.com/article/2011/11/09/us-eurozone-future-sarkozy-idUSTRE7A85VV20111109).

9 Athanassiou Ph. Withdrawal and Expulsion from the EU and EMU: Some Reflections. European Central Bank: Legal Working Paper Series. 2009. No. 10. Dec. (http://www.ecb.int/pub/pdf/scplps/ecblwp10.pdf).

10 Eurozone: Where Next? // UBS Investment Research. 26 Sept. 2011 (http://www.scribd.com/doc/66461792/xrm45376).

11 Tomorrow and the Day after Tomorrow: A Vision for Europe // Speech by Jean-Claude Trichet at the Humboldt Univ., Berlin, 24 October 2011 (http://www.ecb.int/press/key/date/2011/html/sp111024.en.html).

12 Bonino E. The Euro Will Be Saved Only if Europe Exists // European Council on Foreign Relations. 9 Dec. 2010 (http://ecfr.eu/content/entry/commentary_the_euro_will_be_saved_only_if_europe_exists/).

13 Fischer J. Europe’s Sovereignty Crisis // Project Syndicate. 31 July 2011(http:// www.project-syndicate.org/commentary/fischer64/English).

14 Miliband D. Don’t Split Europe; Make It Stronger // Financial Times. 2011. Nov. 14 (http://blogs.ft.com/the-a-list/2011/11/14/dont-spliteurope-make-it-stronger/#).

15 Owen D., Marsh D. It’s Time for a Radical Blueprint for a New Europe // Financial Times. 2011. Oct. 10 (http://www.ft.com/cms/s/0/3dbadbda-f32b-11e0-8383-00144feab49a.html#axzz1d1wXsKYm).

16 Kurpas S., Clerck-Sachsse J. de, Torreblanca J. I., Ricard-Nihoul G. From Threat to Opportunity: Making Flexible Integration Work // EPIN Working Paper 15. 2006. Sept. (http://www.ceps.eu/files/book/1380.pdf).

17 См. резолюцию конференции ХДС 13–15 ноября 2011 года (http://www.leipzig2011.cdu.de/images/stories/docs/1111114-beschluss-europa.pdf).

18 Испанский чиновник характеризует это как завуалированный захват полномочий Германией: каждый восьмой член Европарламента — от нее (по сравнению с одним из 27 комиссаров).

19 Marzinotto B., Wolff G. B., Hallerberg M. How Effective and Legitimate Is the European Semester? Increasing Role of the European Parliament. Bruegel, 2011. Sept. 22 (http://www.bruegel.org/publications/publication-detail/publication/612-how-effective-and-legitimate-is-the-europeansemester-



increasing-role-of-the-european-parliament/).20 Beattie A., Masters B. Fears Grow over Global

Euro Effect // Financial Times. 2011. Nov. 9 (http://www.ft.com/cms/s/0/e6dab292-0a2f-11e1-92b5-00144feabdc0.html#axzz1e3KF1gFF).

21 Zielonka J. Marching towards Disintegration

// European Council on Foreign Relations. 3 Oct. 2011 (http://ecfr.eu/content/entry/commentary_marching_towards_disintegration).

22 Transcript of Remarks by George Soros. Central European Univ., Budapest. 3 Nov. 2011 (https://www.ceu.hu/soros-transcript-nov3-2011).


Чтобы понять нынешние тенден-ции в отношениях между США и Европой, нужно представлять себе

те основы — постепенно исчезающие на наших глазах, — на которых эти отношения строились на протяжении более чем шести десятилетий. В конце 1940-х — начале 1950-х годов Америка, победившая во Второй миро-вой войне, и (Западная) Европа, разоренная той войной и экономически, и морально, заключили Великую трансатлантическую сделку. Это неформальное, нигде не запи-санное соглашение определяло разделение труда между партнерами по обе стороны Атлантики и основывалось на широко рас-пространенном, общем понимании требова-ний текущего момента. По сути, эта «сделка» позволила европейцам в условиях быстрого раскручивания холодной войны переложить заботу о своей безопасности на Соединенные Штаты — как сказали бы теперь, передать ее США «на аутсорсинг». Иными словами, защи-ту континентальной Европы от советской угрозы европейцы почти полностью пере-доверили США, оставив на свою долю лишь минимальный военный вклад. Это позволило им сосредоточить силы на восстановлении своего разрушенного войной континента, смягчить остроту противоречий, грозивших

дестабилизировать национальные сообще-ства, и приступить к процессу политического исцеления и интеграции, который со време-нем должен был обеспечить в Европе мир и процветание. В обмен на услуги в области обороны Америка практически становилась европейской державой и, таким образом, впервые в своей истории, глобальным геге-моном. Кроме того, Соединенные Штаты получили право вето в вопросах европейской политики. Будучи главной силой в НАТО и главным учредителем трансатлантической сделки, они также получили решающий голос во всех крупных геополитических решениях, принимаемых европейцами.

В целом эта сделка была чрезвычайно выгодна всем сторонам-участницам. Америка выполняла в Европе роль благожелательного лидера и наращивала мощную «мягкую силу», а западные европейцы имели возможность зани-маться, по существу, лишь внутренними про-блемами, поскольку столь необходимая Европе внешняя стабильность обеспечивалась амери-канцами. В годы холодной войны европейцы могли позволить себе уделять относительно небольшое внимание вопросам безопасности и обороны. Если бы не гарантии безопасности со стороны США, им пришлось бы тратить на оборону во много раз больше. А так они могли


Великая трансатлантическая сделкаЕвропейская безопасность по-прежнему зависит от Соединенных Штатов, притом что их возможности и готовность быть единственным гарантом стабильности в Европе уже не те, что прежде | Ян техаУ


Ян техАу

вкладывать эти деньги в развитие экономики, повышение эффективности управления и построение щедрых систем социального обе-спечения, что в целом обеспечило Западной Европе беспрецедентное процветание и соци-ально-политическую стабильность.

Залогом прочности этого трансатлан-тического «пакта» была внешняя угроза, исходящая от глобального конкурента — ком-мунистической системы СССР и его вынуж-денных союзников по Варшавскому договору. После окончания холодной войны и рас-пада Советского Союза пакт остался в силе, поскольку американцев и европейцев объеди-няло стремление содействовать трансформа-ции стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), с тем чтобы теперь и они тоже могли воспользоваться преимуществами, которые обеспечивала Великая трансатлантическая сделка. Сегодня оба эти фактора утратили свое значение, однако устранение систем-ного конфликта между Западным миром и советским блоком не привело к столь желанному «новому мировому порядку» (по выражению Джорджа Буша-старшего), регу-лируемому международными организациями, в частности, Организацией Объединенных Наций. Вместо этого возник практически нерегулируемый мир, испытывающий острую потребность в механизмах, с помощью кото-рых сильные государства и нации могли бы поддерживать стабильность. Сначала участ-ники трансатлантической сделки попытались просто перенести в эту новую ситуацию ста-рую, испытанную модель «разделения труда». Это означало, что основные усилия по под-держанию стабильности в мире — как дипло-матические, так и военные — по-прежнему возлагались на США, а участие европейцев в этом процессе оставалось незначительным и эпизодическим. Такой расклад, в общем и целом, сработал в Кувейте, в Северной Корее, на Ближнем Востоке, на Балканах и в Афганистане, но не в Ираке, поскольку в этом

случае многие давние союзники Америки не поверили в необходимость вмешательства и отказались в нем участвовать.

структурный изъян великой сделкиПоскольку и в новых условиях стороны транс-атлантической сделки сохраняли общие инте-ресы, то, благодаря описанной выше коррек-ции и адаптации, пакт в целом сохранял силу еще долгое время после того, как его изначаль-ный смысл перестал существовать. Однако с самого начала, с середины ХХ века, эта сделка имела серьезный структурный дефект, коренящийся в самой сути исходной схемы, а именно: она объективно тормозила развитие у европейцев стратегического мышления и правильного представления о безопасности и военной мощи в современном мире. Позволив европейцам не заботиться о собственной обороне, трансатлантический пакт породил в европейских столицах интеллектуальную лень и политическое благодушие, которые препятствовали формированию чувства ответ-ственности за жизнь и смерть людей и даже за собственное существование. До сих пор европейцы строят свою оборонную политику так, будто субсидии Америки в области без-опасности — в форме гарантий в рамках НАТО и расширенного ядерного сдерживания — это бесплатно и навсегда. Однако сейчас отно-сительная мощь Америки уменьшилась, она вынуждена сокращать свои расходы на обо-рону и все менее заинтересована в том, чтобы, как прежде, быть европейской державой. В результате основа для старой сделки оказы-вается подорванной, и ее будущее существо-вание оказывается под вопросом. Но и под-ходящей замены пока не видно. Американцы настойчиво просят предложить что-то взамен прежнего пакта, но европейцы, в общем и целом, отказываются предпринимать какие-либо серьезные действия. Такова основная проблема трансатлантических отношений во втором десятилетии XXI века.


Великая трансатлантическая сделка

Экономическая эмансипация европыСохранение зависимости Европы от США в вопросах обороны резко контрастирует с результатами экономического развития континента с момента заключения трансат-лантической сделки. С самого начала важней-шим элементом данного соглашения (а также основным элементом западной стратегии противодействия советскому экспансиониз-му) было экономическое восстановление Европы. В соответствии с «Программой восстановления Европы» (так называемым планом Маршалла) Америка обеспечила финансирование скорейшего восстановле-ния европейской экономики после войны. Первые шаги экономической интеграции в виде создания европейских объединений, или сообществ, подкреплялись политически-ми и финансовыми гарантиями со стороны США. Сегодня экономическая зависимость Европы от США исчезла, и возникло общее трансатлантическое экономическое про-странство с высокой степенью интеграции и самыми большими в мире объемами тор-говли и прямых иностранных инвестиций. Несмотря на бурный рост экономик в Азии и некоторых других регионах, трансатлантиче-ская экономика еще некоторое время будет оставаться главным мировым экономиче-ским локомотивом.

В целом экономическое восстановление и интеграция Европы с 1950-х годов — один из наиболее успешных проектов в мировой истории. Более того, трансатлантические экономические отношения реализуются практически без каких бы то ни было про-блем и конфликтов. Они хорошо регулиру-ются, а неизбежные разногласия по техниче-ским вопросам, таким как тарифы, стандар-тизация или доступ тех или иных продуктов на рынок, решаются в рамках соответствую-щих институтов.

Сегодня Европейский союз — это крупней-ший в мире торговый блок и крупнейший в

мире единый интегрированный рынок, ока-зывающий заметное влияние на глобальные потоки товаров и глобальное нормативно-правовое регулирование. Таким образом, в экономическом отношении и США, и Европа уже давно переросли рамки первоначальной трансатлантической сделки. В плане эконо-мических амбиций, инноваций и производи-тельности Европа, в общем, уже не уступает Соединенным Штатам. Но в сфере безопас-ности и обороны Европа (за исключением разве что Франции) никогда не имела подоб-ных амбиций. Пока действовали старые усло-вия трансатлантического соглашения сделки, это не составляло особой проблемы. Однако в условиях XXI века проблема неизбежно воз-никает: США уже не могут компенсировать указанное отсутствие амбиций, поскольку более не обладают столь подавляющим пре-восходством и не сосредоточены в такой сте-пени на европейских проблемах.

низкий уровень амбицийОтсутствие общеевропейских амбиций в области безопасности и обороны вызывает некоторое удивление, если вспомнить, что даже во времена максимальной эффективно-сти трансатлантической сделки европейцы регулярно выражали неудовольствие господ-ством Америки. Суэцкий кризис, ситуация на Кубе, война во Вьетнаме, споры о доле-вом участии в коалиционных расходах и «двойное решение» НАТО *, вмешательство американцев в дела Латинской Америки и Ближнего Востока, вплоть до войны в Ираке в 2003 году и глобальной войны с террориз-

* «Двойное решение» НАТО было принято 12 декабря 1979 года Советом НАТО. Оно пред-усматривало развертывание американских ракет средней и меньшей дальности на территории стран Западной Европы и одновременно начало переговоров с СССР по проблеме советских евро-ракет. — Прим. ред.


Ян техАу

мом, — все это привело к появлению замет-ных трещин в трансатлантическом партнер-стве. Однако, несмотря на все размолвки и кризисы, никто и никогда (за исключением немногих сторонников жесткой линии на периферии спектра европейских партий) всерьез не подвергал сомнению основной функционал трансатлантической сделки и, в частности, те преимущества, которые она обеспечивала европейцам.

Вместо того чтобы выстраивать собствен-ную политику в области обороны и безопас-ности, европейцы неохотно и не слишком

энергично (и не без серьезных споров между собой) стали формировать первичные эле-менты общей внешней политики и политики в сфере безопасности. Но медленные темпы и скромные масштабы этого процесса сви-детельствуют о довольно ограниченных амбициях европейцев. Внешняя политика вообще не входила в официальную повестку дня ЕС до 1993 года, когда Маастрихтский договор подвел под ЕС три политических опоры, одной из которых стали «отноше-ния с внешним миром». Вскоре после этого неудачи европейцев на Балканах в 1990-х годах наглядно продемонстрировали необхо-димость большей сплоченности во внешних акциях. В результате в 1999 году, согласно Амстердамскому договору, был учрежден пост Верховного представителя ЕС по ино-странным делам и политике безопасности. Эта новая должность вместе с приданным ей бюрократическим аппаратом стала для ЕС первым реальным внешнеполитическим механизмом, выходящим за рамки управлен-ческих возможностей Европейской комис-сии. Первым эту должность занял Хавьер

Солана, и при нем ЕС удалось оказать реаль-ное влияние на послевоенную ситуацию на Балканах. Кроме того, в 2003 году была принята «Европейская стратегия безопасно-сти» — на сегодняшний день единственный документ такого рода. В том же году была создана Европейская боевая группа (EU Battle group) — силы быстрого реагирования, пред-назначенные для выполнения военных миссий ЕС. Эти силы с момента их созда-ния по-настоящему существовали лишь на бумаге; их оперативные возможности были крайне ограниченны как с точки зрения

командования и управления, так и на прак-тике. Военных операций в рамках Общей внешней политики и политики безопасно-сти (Common Foreign and Security Policy) было немного, их масштаб и продолжительность не свидетельствуют о том, что ЕС обладает независимой военной силой. Расчет на то, что Европа наконец пробудится и реализует свой огромный внешнеполитический потен-циал, раз за разом не оправдывается. Так, совсем недавние долгожданные новации, введенные Лиссабонским договором, вновь не привели ни к большей сплоченности, ни к способности оперативного реагирования. Напротив, новая ситуация, сложившаяся после Лиссабона, характеризуется еще боль-шей неупорядоченностью и меньшей эффек-тивностью. Дипломатической службе ЕС — Европейской службе внешнеполитической деятельности — потребуются годы, прежде чем она сможет начать реально выполнять возложенные на нее обязанности. В целом на сегодняшний день политика ЕС по междуна-родным делам и безопасности так и не вышла из зачаточного состояния.

“Европейские правительства постоянно урезают свой

потенциал, сокращая численность войск, системы вооружений и объемы боеприпасов”.



Отношение Америки к ограниченным амбициям Европы с течением времени заметно менялось. Первоначально США скептически восприняли планы создания ЕС собственного военного потенциала и даже штаб-квартиры, опасаясь возникновения в Европе структуры, конкурирующей с НАТО. Американцы также опасались, что созда-ние отдельных сил ЕС, питаемых из тех же источников, подорвет и без того сокраща-ющиеся оперативные возможности НАТО. Однако США изменили свою точку зрения, во-первых, когда поняли, что эти планы не представляют никакой реальной угрозы для НАТО, а во-вторых, когда стало ясно, что США могли бы использовать возможности сильной Европы для того, чтобы более равномерно распределять нагрузку в Ираке и Афганистане между всеми участниками операции.

Почему слабость европы является глобальной проблемойПо сути, европейские активы в сфере без-опасности и обороны формируются вокруг американских активов, которые они долж-ны дополнять, по крайней мере, в теории. На самом деле европейские правительства постоянно урезают свой потенциал, сокра-щая численность войск, системы вооруже-ний и объемы боеприпасов. Все крупные европейские страны, в том числе Германия, Великобритания, Франция, Польша, Италия, Испания, Нидерланды, в последние несколь-ко лет объявляли о таких сокращениях и урезали расходы на оборону, намереваясь делать так и впредь. Оставшийся оборонный потенциал уступает американскому в техно-логическом отношении, что приводит к сни-жению операционной совместимости систем американских и европейских союзников.

Еще опаснее то, что в европейском вос-приятии существует неразрывная связь между потенциалом обороны и безопасности

ЕС и гарантиями безопасности со стороны США. Строительство сил обороны и безопас-ности отражает политическую установку, что безопасность Европы по-прежнему будут гарантировать США, а не сами европей-цы, то есть ЕС исходит из того, что старая трансатлантическая сделка остается в силе. Получается, что европейская безопасность по-прежнему зависит от США, притом что их возможности и готовность быть единствен-ным гарантом стабильности в Европе уже не те, что прежде. Если эта тенденция сохранит-ся, в Европе может возникнуть геополитиче-ский вакуум, что сделает жизнь в ней менее защищенной и менее безопасной. Ибо если европейцы не стремятся заполнить этот ваку-ум сами, кто будет это делать за них?

Европа должна освободиться от трансат-лантической сделки по многим причинам, и не в последнюю очередь чтобы сохра-нить трансатлантическую солидарность — именно сейчас солидарность особенно необходима и Европе, и Америке, может быть, даже больше, чем они могут себе представить. Европейцы не только должны иметь возможность обеспечивать свободу и безопасность на собственном континенте: они должны экспортировать стабильность в другие, заведомо неустойчивые соседние регионы — в Северную Африку, на Ближний Восток, в Восточную Европу и Центральную Азию, на Балканы. Как учит нас история, стабильность невозможно поддерживать, не имея достаточных военных средств. Наконец, европейцам неизбежно прихо-дится отстаивать свои интересы по всему миру, поскольку для поддержания при-вычного образа жизни им нужен доступ к глобальным экспортно-импортным рынкам, свободные морские пути, регулирование миграционных потоков и стабильные цены на нефть. Однако в настоящее время они не обладают возможностями для того, чтобы защищать эти интересы собственными


Ян техАу

силами, и, в духе старой трансатлантиче-ской сделки, перекладывают решение своих проблем на США. К счастью, американские и европейские цели в этих областях во многом совпадают, поэтому Америка, доби-ваясь необходимых результатов для себя, одновременно в значительной степени дей-ствует в интересах европейцев (и большин-ства других стран мира). Но если Америка будет вынуждена сократить свое глобальное присутствие, европейцам в конечном итоге придется под давлением обстоятельств искать адекватное решение для собствен-ных проблем.

Отсутствие у европейцев достаточного оборонного потенциала не только наносит ущерб стабильности в Европе и европей-ским интересам за рубежом, но и лишает европейцев возможности исполнять свои обязанности в качестве богатых и влиятель-ных субъектов в рамках либерального миро-вого порядка (liberal world order). Европейцы всегда играли конструктивную роль в поддержании этого мироустройства — в основном в качестве младших партнеров Соединенных Штатов. И в этой сфере относительное снижение американской мощи приводит к тому, что и у европейцев становится меньше возможностей вмеша-тельства в разных точках мира. Ведь про-блема отсутствия центра силы — силового вакуума, который нечем заполнить — стоит не только перед европейским континен-том. Существует также опасность того, что слабость Запада может открыть шлюзы для агрессивных, антилиберальных сил, гото-вых организовать глобальное управление в соответствии с их собственными, вероят-но не столь гуманными представлениями. Так что слабость Европы — это не только европейская проблема и даже не только проблема трансатлантических отношений. Она вполне может обернуться проблемой для всего мира.

отказаться от великой сделки, чтобы сохранить отношенияЧто будет означать освобождение европей-цев от трансатлантической сделки? Прежде всего, и лидерам, и самому населению Европы нужно выработать новый концепту-альный подход, который позволит им уча-ствовать в стратегических дебатах XXI сто-летия. Основу будущего стратегического мышления Европы должны составлять пять элементов.

Во-первых, европейцам необходимы муже-ство и открытость, чтобы думать о мире, о себе и о будущем в более реалистичных кате-гориях. В настоящее время политические дебаты в Брюсселе и других европейских столицах проходят так, как будто никаких серьезных изменений не предвидится, как будто самое главное — это внутриевропей-ские разногласия, а богатство и значимость Европы — нечто само собой разумеющееся. Между тем финансовый кризис и кризис евро — это только легкие предвестники гря-дущих потрясений.

Вновь обретенный европейцами реализм должен включать в себя трезвую оценку раз-меров и влияния Европы. Кроме того, евро-пейцам следует исходить из того, что глоба-лизации нет альтернативы и что Европа — неотъемлемая часть глобального мира, а также отдавать себе отчет в собственной геополитической зависимости от доступа к рынкам — как импортным, так и экспорт-ным. Необходимо также иметь в виду, что все более опасный и неупорядоченный мир остро нуждается в стабильности, которую должны обеспечивать сильные и ответствен-ные державы.

Европейский реализм должен также строиться на представлении о том, что под-держание мира и свободы требует огромных усилий и подразумевает готовность и способ-ность защищать их, в том числе, если пона-добится, и военными средствами. Это может



показаться прописной истиной, но европей-цы, избалованные за семь десятилетий после-военного благополучия, часто демонстриру-ют нежелание признавать даже очевидные факты, а их политические лидеры не про-являют большого желания говорить народу правду — подобный отрыв от реальности не может не тревожить.

Во-вторых, если европейцы хотят быть сильными за рубежом, им нужно обеспечить стабильность и сплоченность у себя дома. Сюда входит и сплоченность обществ на

национальном уровне, и политическая инте-грация на уровне ЕС, а основой для единства и в том, и в другом случае должна стать леги-тимизация интеграционного проекта. Чтобы справиться с глобальными проблемами, потребуется гораздо более глубокая интегра-ция. Дальнейшее укрепление связей внутри Европейского союза не может основываться только на «итоговой» легитимности, то есть на способности обеспечивать преимущества населению стран, входящих в ЕС, как это было в прошлом. Потребуется гораздо более высо-кий уровень легитимности «на входе» — с тем чтобы мнение граждан также имело значение.

Если Европа по-прежнему будет оставаться элитным проектом, то народ либо восстанет открыто, либо молча откажет в лояльности и поддержке и ЕС, и своим правительствам. Это может открыть дорогу популизму, экс-тремизму, изоляционизму, а потенциально — и насилию. Чтобы укрепить легитимность интеграционных процессов, ЕС необходимо радикально повысить уровень участия граж-дан в политическом процессе, и не только потому, что это соответствует стратегиче-ским задачам, но и просто для выживания.

В-третьих, если Европа хочет и дальше что-то значить в этом мире, она должна оставаться богатой. Сегодняшний авторитет Европы обусловлен ее огромной экономи-ческой мощью. Во многом это связано с беспрецедентной экономической интегра-цией, благодаря которой в Европе удалось создать единый рынок, превратить ЕС в локомотив мировой торговли и накопить богатство, позволяющее сохранять мир в европейских обществах, несмотря на порой непримиримые противоречия. Все это

также сделало Европу привлекательной для иммигрантов (как нужных, так и ненуж-ных ей) и позволило европейским странам совместно взять на себя значительную долю финансирования институтов глобального управления: Организации Объединенных Наций, Международного валютного фонда и Всемирного банка. Кроме того, благодаря своему богатству, европейцы стали главными мировыми донорами международного раз-вития. Все это обеспечило им глобальное влияние. Однако сейчас бюджеты находятся в удручающем состоянии, многие экономики нуждаются в реформировании, замедление экономического роста стало повсеместным, и в результате влияние Европы снижается. Если Европа хочет рассчитывать на что-то в будущем, она должна радикально перестро-ить свою экономическую модель.

В-четвертых, европейцам необходимо разработать ограниченную, но амбициозную повестку дня во внешних делах, которая позволила бы им принимать жесткие поли-тические решения. Выражение «глобальная Европа», возникшее в те времена, когда у Европы были большие амбиции, теперь

“Если Европа будет оставаться элитным проектом, то народ либо восстанет открыто, либо молча откажет

в лояльности и ЕС, и своим правительствам”.


Ян техАу

вышло из употребления. Ушли в прошлое обширные планы, включавшие в себя всевоз-можные добрые дела во всем мире. Пришло время стратегической (читай — избиратель-ной) Европы.

Наконец, если вернуться к трансатланти-ческой составляющей всего этого комплекса, европейцы должны признать, что их соб-ственные стратегические позиции незащити-мы без тесного партнерства с Соединенными Штатами. Как уже было сказано выше, имен-но Вашингтон выступил в качестве гаранта европейской интеграции, поскольку обе-спечивал финансовый и оборонный зонтик, который сделал интеграцию возможной. США и сейчас гарантируют защиту европей-цев от политического шантажа и позволяют им уделять минимум внимания военным вопросам. Другими словами, без Америки в Европе не было бы ни мира, ни стабильно-сти, ни богатства.

Даже в условиях жесткой экономии аме-риканцы вряд ли отвернутся от Европы полностью, но для того, чтобы оправдать свои вложения в Старый Свет, они будут рассчитывать на гораздо большее участие европейцев, большую политическую креа-тивность и большее чувство ответственности с их стороны. Это обойдется недешево, но альтернатива такой модели отношений будет стоить европейцам гораздо дороже, посколь-ку неприятная правда состоит в том, что если Америка сможет прожить и без Европы, то Европа в нынешнем виде вряд ли сможет существовать без Америки.

Эти пять пунктов также означают, что европейцы должны признать наличие нераз-рывной связи между внутренней ситуацией на континенте и отношениями с внешним миром, а также возможностями Европы на международной арене. Для сохранения социальной и политической стабильности европейским обществам нужен достаточно высокий уровень стабильности в экономи-

ке. Их экономическая стабильность и сила опираются на интеграцию Европы в глобаль-ные рынки и цепочки создания стоимости. Глобальная интеграция, в свою очередь, делает Европу геополитическим игроком, заинтересованным в стабильности и мире во всем мире. В свое время европейцам удалось удачно разделить сферы внешней и вну-тренней политики (оказываясь в кризисных ситуациях, они демонстрируют еще большую приверженность этой модели), но теперь они должны усвоить, что эти сферы стали окончательно неразделимы.

трансатлантизм на распутьеЧто же все это означает для Европы, Соединенных Штатов и НАТО, если оценить структуру сил, задействованных в нынешних трансатлантических отношениях?

1) Инерционное развитие таит в себе серьезный риск. Впервые в истории трансат-лантических отношений возникла реальная опасность отдаления сторон друг от друга. По иронии судьбы, эта тенденция связана не с разногласиями по конкретным политиче-ским проблемам, таким как, например, Ирак, а скорее с исподволь нарастающими различи-ями в стратегическом видении, результатом которых становится дисбаланс в инвестици-ях в безопасность и оборону.

Как союзник и партнер Европа медленно, но верно теряет привлекательность в гла-зах Соединенных Штатов. Америка может сократить свои обязательства в отношении европейской безопасности до минимальных пределов, необходимых для того, чтобы обеспечивать стабильность на противопо-ложном берегу Атлантики и чтобы сохранить географическое преимущество, связанное с размещением небольших американских сое-динений в Европе, которые обеспечивают США некоторые выгоды в рамках глобаль-ного расклада сил. Конечно, Соединенным Штатам такой отказ от Европы обойдется



дорого, но для самой Европы потеря этой военно-политической страховки будет иметь просто катастрофические последствия.

2) Будущее трансатлантических отноше-ний зависит от Европы. Сейчас мяч нахо-дится на европейской стороне. Если Европа не сможет сформировать адекватную пси-хологическую основу для существования в глобализованном мире XXI века и не обзаве-дется соответствующими военными и дипло-матическими активами, это нанесет ущерб трансатлантическим отношениям, возможно

необратимый. Изменить ситуацию должна не Америка, а Европа. Европейцам нужно пере-стать цепляться за привычную и удобную прежнюю договоренность и построить более зрелые трансатлантические отношения, рас-считанные на перспективу. Соответствующие предложения Америки уже были представле-ны Брюсселю в разное время, в частности, министрами обороны Робертом Гейтсом и Леоном Панеттой. Саммит НАТО в Чикаго 18—19 мая 2012 года должен показать, обра-тили ли европейцы свои мысли в нужном направлении.

3) Европейцам предстоит совершить невозможное. Дело в том, что Европа стол-кнулась с обсуждаемыми здесь проблемами в самый неподходящий момент. Евро нахо-дится в глубоком кризисе, Европейский союз вынужден отстаивать свою легитимность и решать проблемы внутренней сплоченности. В то же время некоторые страны Европы находятся в состоянии экономического спада — возможно самого серьезного с момен-та окончания Второй мировой войны. Как исхитриться в нынешней тяжелой ситуации еще и думать об укреплении безопасности и

обороноспособности? Это может произойти только в том случае, если европейские столи-цы, прежде всего Берлин, Париж и Лондон, возьмут на себя политическое лидерство и сумеют сформулировать его в виде юриди-чески выверенных и одновременно смелых политических решений. Если в ближайшие несколько лет этого не случится, трансатлан-тические отношения в конечном счете могут сгинуть в бурных водах Атлантики.

4) Желаемое развитие ситуации в Европе не будет означать ее полной независимости.

В обозримом будущем Европе будет не хва-тать ни сил, ни воли, чтобы остаться сильной и независимой вне рамок трансатлантиче-ской структуры. Но ей и не стоит к этому стремиться. Ей нет необходимости планиро-вать свою жизнь вообще без Соединенных Штатов. Все, что Европе нужно сделать, это обеспечивать более существенную поддерж-ку усилий США по обеспечению глобальной стабильности. Все, чего ей нужно достичь, это стать более привлекательным, более мощным и менее строптивым партнером для США, тем более что при этом она станет также и более влиятельным партнером.

5) Это звучит как парадокс, хотя парадок-сом не является: чтобы сохранить трансат-лантические отношения, нужно отказаться от Великой трансатлантической сделки. Она при-носила выгоду всем странам-участницам более шестидесяти лет, но теперь стала главным препятствием для современных трансатланти-ческих отношений, поскольку мешает превра-щению Европы в полноценного и ответствен-ного субъекта в международных делах.

6) Будущее за НАТО. Когда европейцы решатся наконец на достаточные инвестиции

“Европейцам нужно перестать цепляться за привычную и удобную прежнюю договоренность и построить более зрелые трансатлантические отношения”.


Ян техАу

для укрепления своего потенциала обороны и безопасности, они должны действовать в рамках НАТО, а не ЕС. В ситуации с Ливией НАТО показала, что может обеспечить гиб-кость — в принятии решений, планировании и осуществлении операций, — необходимую для удовлетворения реальных потребно-стей разных стран-участниц, входящих в состав Североатлантического альянса. В распоряжении НАТО — уже существующие и проверенные средства и процедуры. Это мощный транспарентный механизм, общий для всех стран-участниц и базирующийся на доверии и обмене опытом. В рамках НАТО можно рассчитывать на участие США и аме-риканскую поддержку проводимых операций. Европейская политика в области безопас-ности и обороны (ЕПБО) не располагает такими возможностями: эта инициатива недо-статочно финансируется, не способна обеспе-чить необходимые вооружения и технологии, к тому же ей не хватает опыта, и, как выясни-лось, в отсутствие согласия между членами она действует недостаточно гибко. По всей вероятности, ЕПБО так и останется слабой. Следствием этой слабости является то, что

страны, входящие в ее состав, ограничивают свои военные и оборонные амбиции рамками ЕС. Так что, несмотря на все свои недостатки, НАТО по-прежнему является лучшей основой для развития трансатлантических отноше-ний, поскольку может служить эффективным механизмом для их регулирования.

***Самая большая опасность для Европы кро-

ется в неспособности ее политического руко-водства признать две основные истины: (1) что Европа не может позволить себе лишить-ся тесного союза с Соединенными Штатами, и, следовательно, чтобы оставаться достой-ным союзником и стать более влиятельным глобальным субъектом, она должна суще-ственно повысить свой вклад в отношения с США, и (2) что если европейские страны заинтересованы в сохранении — хотя бы частичном — столь дорогого для них сувере-нитета, они должны поделиться им со свои-ми же братьями-европейцами. Только углу-бление интеграции может сделать Европу политически сильным субъектом, как во вну-триевропейских делах, так и на мировой арене.


Вскоре после включения в 2004 году стран Центральной Европы в ЕС редакция одного немецкого журна-

ла попросила меня ответить на вопрос о том, могут ли общее культурное наследие и коллективная память стать основой кон-солидации расширившегося Европейского сообщества. Посмотрев затем результаты этой анкеты в журнале, я обнаружил, что был единственным, кто высказался на этот счет отрицательно. Вряд ли сегодня я был бы так одинок в своем скептицизме. Среди других элементов ЕС, по которым прошли очевид-ные трещины, оказался и выглядевший на первый взгляд довольно основательным кон-сенсус в отношении истории.

Прежний консенсус в отношении к прошлому окончательно сложился в ЕС в 1960—1970 годы. Ключевым его элемен-том была память о Холокосте и нацизме. Представление о ЕС как о пути преодоления недавнего прошлого Европы, ставшей в пер-вой половине ХХ века колыбелью двух миро-вых войн, и способе утвердить демократию как ключевую ценность, предохраняющую от тоталитаризма, милитаризма, расизма, дис-криминации, социальной маргинализации и других социальных и политических недугов, выглядело вполне прочным и политически эффективным. В соответствии с этой кон-

цепцией ФРГ, изначально игравшая одну из ключевых ролей в ЕС наряду с Францией, каялась за нацизм и Холокост, примиря-лась со своими послевоенными границами на востоке, гордилась «конституционным патриотизмом» и успехами в экономическом развитии.

Важной частью этого культурно-истори-ческого консенсуса была постхристианская составляющая. Причем акцент в этой форму-ле делался скорее на первой ее части, то есть христианское наследие рассматривалось как часть светского культурного комплекса, что хорошо сочеталось с набиравшей популяр-ность концепцией мультикультурализма.

До конца 1970-х партнеры Западной Германии по ЕС культивировали, по боль-шей части, лишь гордость антифашистским сопротивлением. Затем, постепенно, этот нарратив был дополнен дозированными расчетами с коллаборационистской частью собственной истории, в том числе и осозна-нием участия граждан собственной страны в Холокосте. Франция, например, начала всерьез «осваивать» историю французского коллаборационизма, в том числе историю марионеточного государства Виши, лишь в 1980—1990 годы, во многом откликаясь на вызовы, сформулированные нефранцузски-ми историками в 1970-е. Ответственность


Коллективная память — одна из опор ЕС?К концу ХХ века и особенно в первой декаде нового столетия многие устои европейского консенсуса о прошлом зашатались | аЛеКсей МИЛЛер


АЛеКсей МИЛЛер

Франции за депортации евреев из Виши пре-зидент Жак Ширак публично признал лишь в 1995 году, в речи на велодроме Валь Д’Ивер, где собирали французских евреев перед отправкой на восток 1.

Вступление в ЕС Греции (1981), Испании (1985), Португалии (1986), Австрии (1995) не представляло большого вызова для сло-жившегося консенсуса об истории. Первые три новичка, присоединяясь к Евросоюзу, осуждали свое авторитарное послевоенное прошлое. Конечно, и режим Салазара в Португалии, и диктатура Франко в Испании, и режим «черных полковников» в Греции были далеко не столь кровавы и преступ-ны, как нацистский режим в Германии, так что некоторая сдержанность расчетов с прошлым в этих случаях была приемлема. Австрия в 1980-е годы наконец отказалась от фарисейской роли безусловной жертвы Третьего рейха и провела серьезное обсужде-ние своей вовлеченности в нацизм. Впрочем, глубина и последовательность в «проработке прошлого» в Австрии имела мало общего с немецким опытом: в существенной мере это было приспособление к внешним требова-ниям, характерное для Германии 1950-х, а не подлинное усвоение критического взгляда на прошлое, возобладавшее в Германии в 1960—1970 годы. Светская, постхристиан-ская составляющая европейского консенсуса тоже не была поколеблена присоединением новых стран, хотя в них позиции церкви были заметно сильнее, чем в протестантской Европе и во Франции.

Антисоветские и антикоммунистические мотивы в этой структуре взглядов и цен-ностей, безусловно, присутствовали, но не слишком акцентировались, тем более в условиях разрядки и Хельсинкского про-цесса, начатого в 1970-е. Последнее вполне устраивало европейских левых, в особен-ности достаточно популярных во Франции и Италии коммунистов. Только в 1980-е годы,

уже в период кризиса cоветского блока, в рамках дискурса о Центральной Европе как той части Европы, которая была, по образно-му выражению Милана Кундеры, «похищена» Советами, тема России как конституирую-щего Другого европейской идентичности вновь получила свое развитие 2. Однако тогда же, в начале 1980-х, попытка Эрнста Нольте и некоторых других немецких историков представить нацизм как следствие больше-вистской угрозы, а нацистские лагеря как заимствование советского опыта, встретила весьма жесткий отпор в самой Германии в рамках знаменитого «спора историков» (Historikerstreit) 3. Представление о раскладе «добра и зла» во Второй мировой войне на тот момент еще не подлежало ревизии.

Тем не менее к концу ХХ века и особенно в первой декаде нового столетия многие устои европейского консенсуса о прошлом зашата-лись.

«немецкий вопрос»Объединение Германии никогда не было популярной идеей у французских и британ-ских политиков. Смирившись с фактом в 1989 году, многие в Европе надеялись, что новый колосс в центре континента будет занят обустройством дел в собственном резко увеличившемся доме и не отступит от прежней политической линии в европейских делах. Германия во многом оправдала эти надежды. Однако уже в 1990-е стали наме-чаться некоторые новые мотивы в немецкой трактовке прошлого. Ряд выдающихся немец-ких писателей (среди них Мартин Вальзер, Гюнтер Грасс) восстали против жесткой немецкой автоцензуры и тех правил немец-кой политической корректности, которые были важной (и удобной для большинства партнеров Германии) основой европейского консенсуса. В 1988 году, в 50-ю годовщину Хрустальной ночи, председатель западно-германского бундестага Филипп Йеннингер


Коллективная память — одна из опор Ес?

в своей речи заговорил и о страданиях немцев в нацистский период, не сказав, как показалось некоторым присутствующим, достаточно о вине немцев. Это привело к его немедленной отставке. Ровно через 10 лет, в 1998-м, получая Премию мира немецкой книготорговли, Мартин Вальзер говорил о том, что немецкий «позор используется в целях, не имеющих никакого отношения к прошлому», предлагал меньше заниматься «ритуализацией» общественной памяти и разбираться с национал-социализмом на

уровне индивидуальной совести. Его речи аплодировали. Конечно, ни Йеннингер, ни Вальзер не оправдывали нацизм и не снима-ли с немцев исторической ответственности. Но к концу 1990-х многие в Германии уже отказывались признавать табу на разговоры о немецких страданиях и жертвах. Также был поколеблен запрет на обсуждение темы использования исторической памяти для сохранения в силе знаменитой формулы, которой многие объясняли смысл НАТО и всего послевоенного устройства некоммуни-стической Европы: “Keep Americans in, Russians out, and Germans down”. Соседи Германии далеко не всегда относятся к этим переменам с пониманием, скорее они вызывают беспо-койство.

Пока Польша вместе с коллегами по Вышеградской группе дожидалась в прихо-жей ЕС, а Германия выступала главным адво-катом скорейшего расширения Европейского союза на восток, реакция поляков на новые тенденции в германском дискурсе о про-шлом напоминала приглушенное ворчание. Однако вскоре после вступления в ЕС в 2004 году, а особенно после победы на выбо-

рах партии братьев Качиньских в 2005-м, между Варшавой и Берлином разгорелась настоящая «война памяти». Президент Лех Качиньский не стеснялся требовать от Ангелы Меркель уступить Польше часть мест в Европарламенте за счет немецкой квоты, ссылаясь на демографические потери Польши во Второй мировой войне. Агитируя против Лиссабонского договора накануне его подписания в 2007 году, Лех Качиньский пугал поляков тем, что этот договор откроет Германии путь к пересмотру ее восточных

границ. Особенно ожесточенной была поль-ско-немецкая перепалка по поводу музея изгнаний, за создание которого особенно активно агитировала Эрика Штайнбах, лидер немецкого «Союза изгнанных» 4. Польские журналисты не стеснялись высказывать пред-положение, что родившуюся в 1942-м в семье офицера вермахта Штайнбах купали с мылом, изготовленным из узников концлагерей. Для Польши тема немецких изгнанников особен-но остра, потому что после войны страну, по решению Сталина и с согласия остальных участников «большой тройки», «подвину-ли» на несколько сот километров на запад. Впрочем, и для чехов тема тоже небезопасна, поскольку декретами президента Эдварда Бенеша от 2 августа и 25 октября 1945 года немцы и венгры были лишены чехословацко-го гражданства и их собственность была кон-фискована. Накануне вступления Чехии в ЕС в Австрии и Германии раздавались отдельные голоса в пользу того, чтобы сделать отмену декретов условием членства, но декреты не отменены до сих пор.

Сегодня большинство стран зоны евро испытывают серьезные финансовые труд-

“К концу 1990-х многие в Германии уже отказывались признавать табу на разговоры о немецких страданиях и жертвах”.



ности, а Германия предъявляет им все более жесткие требования. Берлин сменил роль локомотива европейского поезда, исправно тянувшего все вагоны к станции экономиче-ского процветания, на роль жесткого немец-кого мастера, смотрящего с плохо скрывае-мым раздражением на нерадивых и живущих не по средствам работников. Совсем не труд-но себе представить, что будет происходить в этой ситуации с европейской коллективной исторической памятью. Все негативные сте-реотипы, связанные с Германией, оживут с новой силой. Впрочем, это уже происходит. Я собственными глазами наблюдал 13 декабря 2011 года в Варшаве, вскоре после принятия под давлением Германии и Франции нового пакта о финансовой стабильности, довольно многочисленную демонстрацию под плака-том, на котором было написано «Euro Macht Frei». Для тех, кто не уловил аллюзию к над-писи на воротах Аушвица, внизу было добав-лено: Konzentrazion Lager Europa. Мой немецкий друг, которому я описал увиденное в имейле, ответил, что накануне Frankfurter Allgemeine Zeitung опубликовала статью о Британии (которая заблокировала принятие новых финансовых правил как общего документа ЕС), написанную в тоне, «характерном для антибританских статей в немецкой прессе накануне Первой мировой войны».

«тоталитарный вопрос»Кризис коммунистических режимов в 1980-е годы и их падение на рубеже 1980—1990-х с новой остротой вернули в общеевропей-скую повестку дня вопрос о сравнении нацистского и советского тоталитаризма. В 1998 году во Франции вышла наделавшая много шума «Черная книга коммунизма», и с тех пор тема сравнительных подсчетов жертв нацизма и коммунизма интенсивно эксплуатируется с большей или меньшей политической тенденциозностью 5. 2 апреля 2009 года Европейский парламент принял

резолюцию о европейской совести и тотали-таризме, 10 июня 2011-го Совет Европы при-нял Заключение о памяти о преступлениях, совершенных тоталитарными режимами в Европе. Вскоре министры иностранных дел стран ЕС приняли Варшавскую Декларацию по случаю Европейского дня памяти жертв тоталитарных режимов, который отмечается теперь 23 августа, в день заключения пакта Молотова—Риббентропа. Однако за кажу-щимся единодушием по этому вопросу скры-ваются серьезные проблемы.

Вопрос отношения к коммунизму имеет большое значение для внутриполитической повестки в ряде крупнейших стран Европы. В Германии решительное осуждение комму-нистического тоталитаризма на немецкой земле было удобным дискурсом в процессе поглощения ГДР ФРГ, но сегодня становится очевидным, что в самих восточных землях объединенной Германии память о ГДР как «государстве Штази» уже не работает. Хуже того, эта политика привела к отчуждению значительной части «осси» от германской политической культуры. Die Linke, то есть наследующая коммунистам левая партия, получает все больше голосов даже в запад-ных землях, и недалек тот день, когда рухнет соглашение традиционных партий о непри-емлемости коалиции с новыми левыми на общегосударственном уровне. (На уровне отдельных земель это уже произошло.) С дру-гой стороны, именно в восточных землях, где не было «проработки прошлого» в запад-ногерманском варианте, а преступления нацизма рассматривались не как проблема общей ответственности немцев, но как вина «капиталистов», растет популярность неона-цистских группировок. К тому же постановка знака равенства между двумя тоталитариз-мами во многом реабилитирует ту позицию Нольте, против которой так ополчилось большинство немецкого общественного мне-ния во время «спора историков».



Во Франции «новые философы» замалива-ют грехи троцкистской юности, размахивая флагом антикоммунизма и антипутинизма, но вызывают неприкрытое раздражение и левых, и националистических правых. В Испании до сих пор боятся публичного обсуждения гражданской войны, где ком-мунисты были остановлены фашистами Франко.

Но в новых членах ЕС, особенно в Латвии и Эстонии, эта тема стоит еще острее. Дело в том, что многие борцы с советской окку-пацией, имеющие в общественном мнении этих стран статус героев, сражались на стороне Гитлера и зачастую в рядах войск СС. Установка памятников солдатам СС или марши ветеранов СС в новых государствах Европейского союза подрывают сами осно-вы прежнего консенсуса о прошлом. Евреи Восточной Европы были убиты не в газовых камерах концлагерей, но расстреляны во рвах, сожжены заживо в синагогах и про-стых сараях. Происходило это при активном участии местного населения, в том числе в таких странах ЕС, как Польша, Литва, Латвия, Эстония. И эти страны отнюдь не готовы принять прежний европейский кон-сенсус в отношении Холокоста.

«Колониальный вопрос»Тот факт, что многие страны ЕС (Британия, Франция, Германия, Италия, Испания, Португалия, Бельгия, Голландия) были коло-ниальными империями и совершали типич-ные для империй преступления в своих заморских владениях, не был важной состав-ляющей общеевропейской памяти. В музее Британской империи в Бристоле до сих пор посетителей провожает плакат, предлагаю-щий оценить, сколько блага принесла импе-рия жителям своих заморских владений. Во Франции в 2005 году был принят закон, одна из статей которого обязывала преподавате-лей рассказывать школьникам о «позитивной

роли французского присутствия на замор-ских территориях и, в частности, в Северной Африке».

В то же время многочисленные мигранты, как правило из прежних колоний, становят-ся все более заметной частью социального ландшафта в экономически благополучных странах ЕС. На фоне экономического роста Евросоюз исправно поглощал эту дешевую рабочую силу, довольно успешно вел борьбу с расизмом и проповедовал мультикультура-лизм. Однако уже в конце XX века ситуация стала обостряться. Антииммигрантские и антиисламские настроения часть коренного населения начала выражать у избирательных урн. В 2000 году, когда почти неприкрыто расистская Австрийская партия свободы Йорга Хайдера, добившись успеха на выбо-рах, вошла в правительственную коалицию, это стало скандалом общеевропейского масштаба. Австрии был объявлен своеобраз-ный бойкот внутри ЕС. Но сегодня «новые правые» с их антииммигрантской, анти-исламской, иногда расистской идеологией и программой добиваются электорального успеха во многих странах Европы и даже вхо-дят в правительственные коалиции. Часть их идейного репертуара присваивают традици-онные партии. Меркель, Камерон и другие политические лидеры открыто говорят об отказе от мультикультурализма. Когда в 2010-м член совета директоров бундесбанка и бывший министр финансов Берлина, видный социал-демократ Тило Сарацин опубликовал книгу «Германия аннулировала сама себя: Как мы рискуем будущим собственной стра-ны» 6, он вынужден был уйти в отставку со своего поста. Однако 200 тысяч проданных за неделю экземпляров резко антиисламской книги не оставляют сомнения — эти взгляды разделяет значительная часть немецкого общества. Система интеграции мигрантов не работает так, как того ожидали. Мигранты не хотят ассимилироваться и принимать



европейские нормы жизни. Пригороды круп-нейших британских и французских городов становятся ареной схваток иммигрантской молодежи с полицией. «Спусковым крюч-ком» для таких конфронтаций зачастую слу-жит гибель молодого потомка иммигрантов, так или иначе связанного с криминалом, от рук полиции. Лондонские террористы, взорвавшие в июле 2005 года три бомбы в метро и одну в автобусе на Тэвисток-сквер, в результате чего погибли 52 человека, вырос-ли в Лидсе. Частью проблемы интеграции иммигрантов, путь решения которой сегод-ня, кажется, никто не знает, является память о наследии империи. Коллективную память выходцев из колоний и их потомков, с одной стороны, и европейцев — с другой, разделяет пропасть. Франция до сих пор очень осто-рожна в признании своих преступлений в Алжире и до сих пор отказывается открыть многие архивы этого периода. Британия до недавнего времени вообще избегала обсужде-ния своих преступлений в Кении в 1950-е, где повстанцы и заподозренные в их поддержке подвергались массовым пыткам, вплоть до кастрации, в концентрационных лагерях. Многие документы об этих событиях были «утеряны» и лишь случайно обнаружены позднее на чердаке частного дома. Немцы только недавно узнали об истреблении гере-ро и намакуа в 1904—1907 годах в немецкой Юго-Западной Африке (Намибии), когда десятки тысяч африканцев были убиты или умерли от голода и жажды в пустыне, куда их согнали немецкие войска. Многие считают эти события первым геноцидом в ХХ веке. Список можно продолжать. Со своей сторо-ны, иммигранты вовсе не готовы критически взглянуть на собственных героев борьбы с колониализмом. В этой сфере европейский консенсус в вопросах коллективной памяти просто не существует. Даже на уровне мето-дологических подходов профессиональных историков проблемы вполне очевидны 7.

«национальный вопрос» и история есЕсли считать началом ЕС создание Европейского объединения угля и стали в 1951 году, то Евросоюзу исполнилось уже 60 лет. Иными словами, у ЕС уже есть своя история и даже история того, как менялось восприятие истории ЕС. До недавнего времени можно было уверенно говорить о трех главных чертах исторического образа ЕС. Во-первых, это была история успеха. Во-вторых, это была история объединения, основанного на демократических принципах и сумевшего обеспечить равноправие всех своих многочисленных членов. В-третьих, ЕС представал как организация, положившая в основу своего влияния и образа в мире «мягкую силу». Конечно, евроскептики были всегда, но они были в меньшинстве, и их аргументы казались продиктованными при-митивным национальным эгоизмом.

Сегодня дело обстоит иначе. История успеха очевидно потускнела, судьба еврозо-ны внушает все большее опасение, провален проект общеевропейской конституции, президенты ведущих стран ЕС призывают пересмотреть принципы функциониро-вания шенгенской зоны. Теперь главный предмет спора об истории ЕС — где именно что-то пошло не так. Образ ЕС как демокра-тической структуры уступил место образу никем толком не избранной пухнущей брюссельской бюрократии, ускользающей от демократического контроля граждан. (Именно такое видение ЕС и заставило благополучных голландцев еще до кризиса проголосовать на референдуме по консти-туции против дальнейшего делегирования суверенитета на наднациональный уровень.) Формальное равенство членов ЕС сегодня уже не может прикрыть жесткого диктата главных экономических держав Союза в отношении стоящих на грани банкротства «свинок» — PIGS. (Аббревиатура составлена из первых букв названий четырех самых



проблемных с точки зрения бюджетной дисциплины стран еврозоны: Portugal, Italy, Greece, Spain.) Казавшийся еще недавно достоянием прошлого дискурс, противопо-ставлявший ленивый и безответственный Юг Европы ее трудолюбивому и деловитому Северу, вновь превратился в журналист-скую банальность. Экономический кризис резко усилил настроения национального эгоизма как среди бедных, так и среди бла-гополучных. Впрочем, еще до кризиса вни-мательные исследователи отмечали сход-ство ЕС со средневековыми империями 8. Приверженность «мягкой силе», служившая одним из главных внешнеполитических козырей ЕС, после интервенции Франции и Британии в Ливии уже не выглядит убе-дительно. Скорее недавние события напом-

нили о недалеком прошлом этих стран как великих колониальных держав.

заключениеПлохо ли то, что прежний европейский кон-сенсус в отношении коллективной историче-ской памяти разрушился? Отчасти да, если в трещины этого консенсуса лезет новое изда-ние расизма и взаимных негативных стерео-типов. Но никакой консенсус о прошлом не может жить вечно, потому что неизбежно основан на мифологизации и исторической редукции. Весь вопрос в том, к чему ведет такой кризис — к ревизии и выработке ново-го, более сложного консенсуса или к «войнам памяти» и манипуляциям историей в духе исторической политики. Как и всякий кри-зис, эта ситуация с открытым сценарием.

ПрИМеЧанИЯ 1 Любопытно, что предшественник Ширака, Валери Жискар д’Эстен, впоследствии автор непринятой конституции ЕС, был един-ственным президентом Франции, который после-довательно избегал апелляции к истории (и к теме величия Франции, и к теме ее грехов).

2 Анализ дискурса Центральной Европы см.: Миллер А. Тема Центральной Европы: История, современные дискурсы и место в них России. НЛО. 2001. № 6 (52). С. 75—96.

3 Если уж задаваться вопросом генеалогии концентрационного лагеря (не путать с лагерем уничтожения типа Собибора или Бжезинки!), то на европейской земле они впервые появились в годы Первой мировой войны в Австро-Венгрии, в Терезине и Таллергофе, куда были заключены тысячи заподозренных в симпатиях к России галицийских русинов. А впервые их применила демократическая империя Великобритании в ходе Англо-бурской войны в конце XIX века, так что можно сказать, что честь изобретения принадле-жит образцовой западной демократии, а не тота-литарным режимам советского или нацистского образца. Это, впрочем, ничуть не оправдывает эти тоталитарные режимы, выступившие в роли учени-ков, заведомо превзошедших учителя.

4 Сразу после Второй мировой войны немцы подверглись изгнанию, а порой и истреблению, в целом ряде стран Европы, где в течение веков было значительное немецкое население. Общая численность изгнанных немцев оценивается, как минимум, в десять миллионов человек. Места наи-более масштабных изгнаний — западные регионы Польши, Судетсткая область в Чехословакии, Восточная Пруссия (современный Калининград).

5 См.: Куртуа С. и др. Черная книга коммуниз-ма: Преступления, террор, репрессии. Пер. с фран-цузского. М.: Три века истории, 1999. Последняя заметная публикация на эту тему, намного более аккуратная и ответственная, хотя и получившая заслуженную порцию критики академических исто-риков: Snyder T. Bloodlands: Europe between Hitler and Stalin. Basic Books, 2010.

6 Sarrazin T. Deutschland schafft sich ab: Wie wir unser Land aufs Spiel setzen. DVA, München, 2010.

7 Очевидно, что такие методологические под-ходы, как «постколониальные исследования» или «subaltern studies», даже в европейских университе-тах в основном реализуются выходцами из бывших колоний.

8 Zielonka J. Europe as Empire: The Nature of the Enlarged European Union. Oxford Univ. Press, 2007.


Универсальный процесс интеграции есть нарастание системного единства (системности) антропосферы. Он

начинается буквально «от Адама» и ведет к возникновению все более обширных общ-ностей с высокой степенью связности («инте-граты»). Этот процесс продвигается вперед методом проб и ошибок — экспериментально, на ощупь, — сопровождаемый попятными движениями (дезинтеграция, фрагментация), причем не в каком-то один раз заданном темпе, а рывками, с неодинаковой скоростью на разных территориях и в разных функцио-нальных сферах.

В Европе этот процесс привел в XVI—XIX веках к образованию специфического территориального интеграта, получившего название «государство». Далее в тексте я буду называть его «еврогосударством» 1. Дальнейшая интеграция в рамках европей-ского пространства означает интеграцию именно таких еврогосударств. Пока остает-ся неясной историческая перспектива воз-никшего экспериментального интеграта ЕС. Если это образование в том виде, в каком оно существует сегодня, обладает устой-чивостью, то его нынешняя организация может «затвердеть» надолго и оказаться новой формой территориальной организо-ванности (как бы ее ни обозначать). Но если оно внутренне неустойчиво, то возможны разные варианты.

Во-первых, не исключен срыв интеграции, после которого она больше не возобновится в тех же границах, а нынешние участники интеграции примут участие в разных иных интегративных процессах, либо интегри-руясь друг с другом, либо примыкая к иным интегратам (которые не обязательно сопре-дельны с ними), либо же интегрируясь поо-диночке напрямую в глобальный интеграт. Такое развитие событий весьма вероятно на пространстве бывшего СССР. Евросоюз тоже отнюдь не застрахован от такого пово-рота, несмотря на его более компактную географическую конфигурацию, культурную однородность (хотя последнюю не стоит пре-увеличивать) и «опутанность» совместными учреждениями (joint bureaus), которых на сегодняшний день насчитывается около трех тысяч.

Во-вторых, интеграция может сорваться, но затем возобновиться в тех же границах, но с другими участниками, то есть после, к примеру, демонтажа существующих госу-дарств и возникновения на их месте новых по образцу, скажем, Югославии, которой теперь предстоит включаться в Европу по частям.

В-третьих, это может быть просто про-межуточным состоянием незавершенного процесса. Очевидно, что в нынешней архи-тектуре Евросоюза смешаны два структурных принципа: иерархическая архитектура еврогосу-

Еврогосударство и интеграт Европа Геополитическая мобилизация Евросоюза может оказаться стимулом к его очень глубокой консолидации вплоть до превращения Европы в унитарное силовое государство | аЛеКсандр КУстарёв



Еврогосударство и интеграт Европа

дарства и анархическая архитектура междуна-родных отношений. Соответственно, дальней-шее развитие евроинтеграта представляет собой борьбу, попытки вытеснения и взаим-ного приспособления этих двух архитектур.

Финал такого вытеснения/приспособле-ния, однако, не просто неизвестен, но, ско-рее всего, и в принципе непредсказуем, как было абсолютно невообразимо еврогосудар-ство еще в позднем Средневековье — скажем, до Макиавелли. Догадки на сей счет просто гипостазируют его нынешнее состояние, обо-значая его «этикетками», которые так или иначе фиксируют его смешанный характер. Расшифровка этих полиморфных «этикеток» громоздка и чаще всего невнятна. Поэтому в центре общественно-политической поле-мики по поводу будущего Евросоюза упорно сохраняется понятие «государство» и обсуж-дается вопрос: станет Европа укрупненным еврогосударством или нет? Евроскептики считают, что ЕС превращается в единое госу-дарство если не унитарное, то уж во всяком случае федеративное 2, чего, по их мнению, нельзя допустить. И на этом основании они призывают евроинтеграт избавиться от уже созданных агентур «евросуверенитета» (Еврокомиссия, Европарламент), или сузить их компетенцию, или хотя бы оставить ее такой, какая она есть. Еврофилы, наоборот, считают, что превращение евроинтеграта в еврогосударство желательно, и пытаются и дальше расширять компетенцию агентур евросуверенитета 3.

Не имея никаких типологических идей по поводу будущего организационного оформ-ления евроинтеграта, мы остаемся в рамках полемики между сторонниками и против-никами евроинтеграта как еврогосударства. Поэтому, устранив из нее нормативно-цен-ностный дух, попробуем обсудить перспек-тивы возникновения в пространстве еврого-сударств одного укрупненного еврогосудар-ства, рассматривая в качестве альтернативы

просто его «невозникновение» («пустой типологический класс»). Будем при этом держать в уме, что интегративные процессы в конкретных сферах требуют предваритель-ной интеграции в других сферах, одновре-менно индуцируя интеграцию в еще каких-то сферах (эффект, именуемый на евроинтегра-тивном жаргоне spillover effect).

Используем для наших целей две типоло-гические схемы.

Первая из них — схема идеальных типов территориальных общностей, которую в 1931 году предложил Отто Хинтце. Вот она: 1) суверенное силовое государство (Machtstaat 4) в европейской системе государств; 2) отно-сительно закрытое коммерческое государство с буржуазно-капиталистическим обществом и хозяйством; 3) либеральное правовое и конституционное государство, основанное на принципе личной свободы индивида; 4) венчающее предыдущие стадии развития государство, для которого характерны демо-кратизация и нарастающая национальная самоидентификация (steigernde Nationalstaat) — национал-государство (курсив мой. — А. К.) 5.

Нетрудно заметить, что каждый идеаль-ный тип еврогосударства представляет собой также и фазу его становления с нарастанием исторической специфики. Силовые госу-дарства, можно думать, возникали повсюду. Коммерческие (меркантилистские) гораздо реже. До фаз 3) и 4) дошли только еврогосу-дарства. Нынешние реальные еврогосудар-ства, разумеется, представляют собой насло-ение-комбинацию этих идеальных типов, но близость какого-либо конкретного государ-ства к одному из них вовсе не исключена.

В основе нашей второй аналитической схемы лежит, так сказать, raison d’intégration — смысл, или цель, или, скажем, «прагма» инте-грации. Прагмой европейской интеграции могут быть: 1) коллективная безопасность, или состояние «мира» (pax), или «закон и порядок»; 2) материальная выгода; 3) увели-


АЛеКсАндр КустАрёв

чение силового потенциала суверена (кто бы им ни был). Но коль скоро интеграция при-знана средством для достижения этих целей, она сама становится целью и достигается определенными средствами: 1) захват; 2) договор; 3) обмен.

Эта абстрактная схема процесса инте-грации реализуется при участии множества агентур, движимых либо материальными интересами, либо идеями — моральными и проектно-конструктивными (будь то готовые образцы или утопии), либо своими имма-нентными функциональными обязательства-ми. Такие агентуры влияют на содержание и темпы процесса — сознательно или бессозна-тельно, прямо или косвенно 6.

Соединив эти две аналитические схемы, можно предположить, что между целями (прагмой) интеграции и ее средствами суще-ствует зависимость и что разные прагмы и способы интеграции предопределяют разную меру тяготения интеграта к едино-властной государственности и к одному из ее идеальных типов (по схеме Отто Хинтце).

Имея это в виду, обратимся теперь к фак-туре европейской интеграции.

Прагматика мира: европа как зона коллективной безопасностиКоллективная безопасность в Европе с само-го начала была объявлена инициаторами европейской интеграции во главе с Жаном Монне главной целью объединения. Мир в Европе был «потерянным раем» прежнего pax romana. После крушения имперско-го Рима роль гаранта мира взяла на себя Римско-католическая церковь. Влияние церкви долгое время возрастало и в XIII веке достигло апогея, поскольку ей удалось лучше, чем светской власти, построить эффектив-ную администрацию (отчасти на фунда-менте древнеримской). Кроме того, у нее была монополия на знания и грамотность (латинскую) и более устойчивая харизма. Ей

также помогал ее программный пацифизм. Но она вела, в сущности, оборонительную кампанию, все больше сдавая свои позиции, и после XIII века быстро утратила свою формальную супрематию в Европе, а затем и неформальную гегемонию в борьбе со свет-ской властью. Это, однако, не сопровожда-лось автоматическим переходом супрематии к светскому имперскому центру, хотя номи-нально он продолжал существовать.

Тенденция к восстановлению (установле-нию) «имперского мира» не была полностью заблокирована, но была способна реализо-ваться только в ходе конкуренции патримо-ниальных властителей, расширявших свои домены. В этой конкуренции и возникло то, что Хинтце назвал «силовым государством». Умиротворение было побочным результатом экспансионизма — захватов военной силой, шантажом и рэкетом. Чарлз Тилли без обиня-ков называет государство продуктом «органи-зованной преступности» 7. В конце ХХ века эта мысль выглядела неожиданной и смелой, но ведь именно так государство всегда трак-товалось в анархической традиции 8.

Регулярно стали появляться государи, претендовавшие (с опорой на римско-импер-скую наследственную харизму) на обще-европейскую супрематию, дозревавшие до осознания своей роли умиротворителя и даже использовавшие эту роль для самолеги-тимации. (Так в европейской историографии обычно выглядит Шарлемань.) Последними такими претендентами были Наполеон и, если угодно, Гитлер. Но все они проиграли. И шансы на успех такого предприятия ста-новились все призрачнее, потому что инте-грация в Европе застряла как бы на полпути, породив несколько так называемых «великих держав». Конкуренция между ними вылилась в хроническое противостояние с перемен-ным успехом.

После выхода европейских держав на мировую арену и возникновения мировых



империй («буржуазный империализм») про-блема коллективной безопасности в Европе еще более обострилась, поскольку усилилась конкуренция между великими европейски-ми державами за «мировое господство». Агентурой великодержавной конкуренции стал государственный политический исте-блишмент, представлявший собой амальгаму бюрократии, традиционной аристократии, денежного капитала и «культур-агентуры» («публичные интеллектуалы») 9. Этот исте-блишмент («элита») успешно осуществил

«национализацию масс», которые теперь тоже были втянуты в конкуренцию сило-вых центров за супрематию. В сочетании с колоссально возросшей эффективностью вооружений неизбежная при таком раскладе война оказалась чревата все более крупными издержками — насилием и уничтожением людей и материальных ценностей.

«Захват» как способ интеграции в целях коллективной безопасности стал неудобен. Надо было искать либо агентуру господства без силовой борьбы, либо способы обеспе-чить мир без подчинения одной-единствен-ной агентуре господства.

Первый из этих двух путей оказался бес-перспективным. Выяснилось, что конститу-ционализация власти господского (импер-ского) типа без использования силового метода на деле еще более затруднительна, чем консолидация силой. Если суверен это тот, кто обладает монополией на легитимное принуждение (Макс Вебер), то наддомени-альный институт с такой прерогативой и есть государство, упраздняющее суверенов, которые его учредили. Учреждая его, они лишались права на ведение войны, что было

самой сутью суверенитета в эпоху «силовых» государств.

Томас Гоббс обосновал необходимость совместного отказа соседей от права на войну друг с другом в пользу арбитражно-карательного института — «Левиафана». Но его аргументация оказалась эффективной лишь в тех случаях, когда речь шла о недо-пущении распада или хаотизации уже суще-ствующей консолидированной общности, а не о нескольких «левиафанах», которым предстояло слиться в один. Не случайно

аргументация Гоббса была инспирирована гражданской войной в Англии: ее она и была предназначена делегитимировать.

К счастью, постепенно расширялись воз-можности мирного сосуществования без территориальной интеграции под эгидой монопольной власти. Идея мира (а не войны) как нормы наметилась уже в раннем модер-не, когда Спиноза, например, объявил, что «мир — это не просто отсутствие войны». Кант первым заговорил о надобности и воз-можности мира на моральной основе. Тогда это еще выглядело сугубо нормативным прин-ципом, далеким от политической реальности. Но уже в самом начале ХХ века война утрачи-вает моральное достоинство в широких мас-сах. Шок небывалой войны привел к подъему массового пацифизма. А коль скоро война становилась в принципе неприемлемой для тех, кому предстояло на ней умирать, то и конкурирующие за имперскую миссию элиты стали все более серьезно воспринимать ини-циативу Канта не просто как благое намере-ние, а как практическое предложение.

Репутации мира как нормы, а не как откло-нения от нормы способствовали и другие,

“После выхода европейских держав на мировую арену и возникновения мировых империй проблема коллективной безопасности в Европе еще более обострилась”.



еще более материальные обстоятельства. Во-первых, пацифистским настроениям благо-приятствовали малодетность типичной евро-пейской семьи, старение населения и накопле-ние «человеческого капитала», в результате чего материальная ценность человеческой жизни возрасла. Грубо говоря, раньше на войне погибали лишние рты, а теперь рабочие руки и головы, нужные семьям для выживания.

Во-вторых, война перестала быть при-быльным (хотя и рискованным) предпри-ятием, поскольку в условиях новой эконо-мики аннексии и контрибуции потеряли смысл. Побежденные страны нужно было восстанавливать, а не грабить, как раньше. Одновременно доктрина взаимного устраше-ния подняла планку вооружений до абсурдно высокого уровня.

В-третьих, силовая конкуренция в Европе, некогда вынесенная европейскими «велики-ми державами» за пределы Европы, обратно в Европу не вернулась. Более того, все евро-пейские «великие державы» потеряли в ней самостоятельную роль. Их место заняли вне-европейские силы — США и СССР.

И хотя инициаторы послевоенной евро-пейской интеграции оркестровали свои декларации угрозами повторения прошло-го 10, внутриевропейская война стала фанто-мом. Порочный круг «войны во имя мира» был разорван. В этих условиях становился все более реалистичным мир без ликвидации партикулярных суверенитетов. Договоры о мире и ненападении превращались во все более позитивные инструменты. В договор-ном мире всегда были некоторый элемент инерции и тенденция к рутинизации (даже при полном лицемерии сторон). Фриц Шарпф назвал такую рутинизацию дого-ворных отношений «ловушкой совместных решений» (joint-decision trap) 11. И в Европе эта «ловушка» функционирует все эффективнее.

Таким образом, ради коллективной без-опасности вводить единовластие Европе не

понадобилось и создать на этой основе еди-ное европейское государство не удалось.

Надобность в интеграции, однако, не исчезла. У консолидации Европы были, как мы помним, и две другие цели: 1) мате-риальная выгода (подъем благосостояния, процветание) и 2) геополитический потен-циал. Их преследование также было чревато институциональными последствиями.

Прагматика материальной выгоды: общий рынокОбогащение общества или хотя бы его верхнего слоя есть (помимо ограбления соседей — философия и стратегия beggar-thy-neighbour) функция производительной активности и неизбежной при этом интенси-фикации обмена между производителями и потребителями. Однако аутентичная агенту-ра обмена — это не государство. Государство становится такой агентурой, только если присваивает себе продукт или оперативное участие в манипулировании им. Но истори-чески власть (как господство сильного) поя-вилась раньше, чем производство на обмен (капитал), и, несколько упрощая, можно ска-зать, что обмен очень долго развивается не столько в собственном пространстве, сколь-ко в пространстве власти.

Геополитии, расширявшиеся и набирав-шие силу приращением своих территорий в условиях, когда главным ресурсом была земля, со временем начинают делать это не ради земли (даже включая недра), а для того, чтобы захватывать рынки. Первое, что они делают в расширенном пространстве, — отме-няют таможенные барьеры в границах своих суверенитетов, сохраняя или даже повышая тарифы на торговлю с внешним миром. В Европе так фактически закреплялась гео-политическая аранжировка в рамках тех гра-ниц, которые были зафиксированы к эпохе раннего модерна в результате длинной цепи силовых и династических переделов евро-



пейского пространства и с учетом природ-ных конфигураций. В этих границах силовые государства становятся сверх этого (или наряду с этим) «коммерчески закрытыми» (Хинтце) — во всяком случае «хозяйственно-системными».

До какого-то времени обменные отно-шения в пределах суверенных (патримо-ниальных) владений консолидируют их, создавая то, что было впоследствии названо «национальным» или «внутренним» рынком. Однако развитие обмена, а стало быть, инте-

грация рынка на этом не останавливается. Обогащение общества (рост ВВП, как мы теперь говорим) в границах государств (даже самых крупных) имеет пределы. Требуется межгосударственный обмен, и его роль рас-тет. Этому помогает возрастающая техни-ческая эффективность транспорта и связи. Расширение потребительского содержания жизни втягивает в круговой обмен все более удаленных партнеров. Возникающие на рынке собственные силовые (финансовые) центры расширяют свое пространство дале-ко за пределы геополитий, где они возникли, и теряют домениальную идентификацию. Если этот процесс не сопровождается захва-тами и присоединениями (как во времена империализма), то это (при прочих равных условиях) вынуждает суверенные государства переходить к режиму свободной торговли.

Чтобы сохранить пул свободной торговли (при всех возможных эксцессах), оказыва-ется достаточно договоренности, в крайнем случае регулярно возобновляемой и даже институциализированной (по типу ВТО или Еврокомиссии). Конечно, любой сохраня-ющий суверенитет участник соглашения о

тарифах может в принципе выйти из пула, но по мере нарастания взаимозависимости участников обмена такое протекционистское дезертирство становится все более затрудни-тельным. Можно долго сохранять изоляцию, но, раз открывшись, снова закрыться уже невозможно. «Ловушка совместных реше-ний» еще больше действительна для торго-вых отношений.

Казалось бы, и тут, как в случае коллектив-ной безопасности, интеграция возможна без отказа от суверенитетов. Но стимулирование

обмена не сводится к регулированию внешне-торговых тарифов (включая тарифы с третьи-ми странами). Интенсивность обмена можно регулировать не только прямо, но и косвенно. Дело в том, что почти каждый из компонен-тов макроэкономического режима в любой стране имеет возможность свести на нет свободу обмена. Логика суммирования нацио-нальных рынков требует перехода от свобод-ной торговли к унификации режима работы всей экономики единичных государств, прежде всего к единообразной бюджетной и денежной политике, а значит, и к едино-властию, коль скоро это прерогатива государ-ства. Теперь эта логика кажется даже более сильной, чем логика умиротворения.

Европа интегрировалась в полном согла-сии с такой логикой: начинала с постепен-ной отмены тарифов, далее двигалась к таможенному союзу (1968), затем к отмене местных регуляций экономики (общий рынок — 1992 год) и, наконец, к экономиче-скому союзу, закрепленному единой валютой (1999—2002) 12. Отсюда, казалось бы, остает-ся сделать всего один шаг к единовластию. Но этот шаг сделать труднее всего.

“Европа двигалась от отмены тарифов к таможенному союзу, затем к отмене местных регуляций экономики и, наконец, к экономическому союзу и единой валюте”.



Дело в том, что разные функции тяго-теют к разным модулям организованности (юрисдикции), потому что их эластичность по отношению к экономии на масштабах и к внешним (общедоступным) ресурсам — экстерналиям (externalities) — неодинакова. Некоторые функции требуют интеграции. Но другие к ней либо безразличны, либо она им даже противопоказана. Первая тео-рия интеграции — «функционализм» — не замечает подобного разнообразия, обращая внимание только на те функции, которые для своей эффективности нуждаются в укрупне-

нии организационного модуля. Но логика функционализма действует и в прямо проти-воположном направлении. На это обращает внимание Ричард Боди, судивший о целе-сообразности интеграции (централизация прерогатив) по ее результатам. Он указывает на успешную интеграцию в некоторых пред-метных (патенты, нетарифные барьеры, антидемпинговые правила, некоторые отрас-ли промышленности, такие как уголь и сталь, экономия энергии, продовольственная безопасность) или региональных (Альпы, Северное море и т. п.) сферах и на ее провал в таких областях, как сельскохозяйствен-ное производство и фиксирование курса валюты. Исходя из этого, Боди рекомендует выборочную функциональную кооперацию с переменным составом участников и называет интегрированную таким способом общность «Европой множества кругов» 13.

Таким образом, логика свободной торгов-ли, ведущая через унификацию макроэконо-мической политики к экономическому союзу и далее, как следствие, к единовластию, оказывается во многих случаях дисфункцио-

нальной, навязывая функции неадекватный ей завышенный модуль. Эту фактуру учиты-вает официальная доктрина субсидиарности, кодифицированная в Маастрихтском дого-воре, которая допускает решения на уровне Евросоюза только в тех случаях, когда они более эффективны, чем решения, принятые на уровне страны-участника. А Лиссабонский договор (2007) предписывает соблюдение этого принципа во всех законопроектах Союза и разрешает национальным парла-ментам протестовать, когда этот принцип нарушается 14.

Интеграция, даже с соблюдением ограни-чительного принципа субсидиарности, могла бы зайти очень далеко, если бы ее не тор-мозили некоторые специфические (но при этом влиятельные) национальные лобби, а с некоторых пор и самое большое лобби из всех — публика («народ», «массы», «обще-ственность», «электорат», «большинство»). Об этом свидетельствуют дебаты и референ-думы по проекту конституции Европейского союза (2004—2006), показавшие, что массы перестали быть безразличными к процессу интеграции и настроены скорее против него. Поскольку существовавшие тогда теории интеграции не предсказывали и не могли объяснить этот феномен, появилась новая теория, которая утверждает, что процесс направляется «не только экономическими предпочтениями групп интересов» и что «переживание идентичности больше влияет на обывательскую массу (general public), чем на просвещенных индивидов или на функ-циональные группы интересов» 15. Как счи-тают Альберто Алесина и Энрико Сполаоре, возрастающее сопротивление широкой

“Экономическая (макроэкономическая) и социальная политика в зрелом социальном государстве органически взаимосвязаны и обе зависят от публики”.



публики объясняется ее опасениями, что при существующем в Евросоюзе «дефиците демократии» евробюрократия перейдет от субсидиарности к неразборчивой тотальной централизации всего и вся 16. Но проблема тут, конечно, не в воображаемой антибюро-кратической бдительности масс.

Дело в том, что экономическая политика не сводится к стимулированию экономиче-ского роста как такового. Кроме этого, есть еще политика распределения, имеющая отношение как к экономическому росту, так и к социальной политике. Экономическая (макроэкономическая) и социальная полити-ка в зрелом социальном государстве («нацио-нальное государство» у Хинтце) органически взаимосвязаны и обе зависят от публики. А у нее могут быть разные социальные ожидания и устойчивые элементы образа жизни — как частной, так и коллективной. В 1993 году в Италии на пенсии по старости приходилось 52 проц. социальных расходов бюджета, в Ирландии — 22; на здравоохранение: в Ирландии — 28 проц., в Дании — 18; на семей-ные пособия: в Дании и Ирландии шло по 10 проц., в Нидерландах — 5, в Италии — 3,3, в Испании — один процент. Столь же разно-образны и источники средств, расходуемых социальной частью бюджета. Средства от обычных налогов составляют в Дания 81 проц., в Британии — 44, в Германии — 27, в Нидерландах — 22, во Франции — 20 проц.; средства от прямых взносов работодателей и работников во Франции достигают 72 проц., в Бельгии — 65, в Германии и Италии — по 60, в Нидерландах и Британии — по 55, в Ирландии — 37, в Дании — 12 процентов 17. Социальные расходы составляют 15—20 проц. ВВП у всех новых участников (стра-ны Восточной Европы, кроме Венгрии) ЕС. Тогда как у старых стран — 25—30 проц., не говоря уже о различиях в ВВП на душу населения. Еще важнее и интереснее каче-ственно, если не количественно различное

участие частного сектора в финансировании социальных расходов: от 1 до 6 проц.; тут тоже заметен контраст (хотя и не так хоро-шо выраженный между Востоком и Югом, с одной стороны, и Севером — с другой) 18.

За этими цифрами стоит образ жизни. Это и есть то, что именуется «национальной культурой». Желание сохранить ее внешне выглядит как иррациональная самоиденти-фикация. Иногда так оно и есть. Но, безус-ловно, за этим скрываются и вполне рацио-нальные (осознанные или чисто рефлектор-ные, оправданные или нет) опасения, что унификация фискального режима и системы социального обеспечения может привести к ощутимому материальному ущербу — через занятость и зарплаты, через реконструкцию социального бюджета — для населения (или больших его сегментов) и по меньшей мере к изменению образа жизни. Из-за этого встретила такое сопротивление и критику так называемая директива Болькенстейна (Bolkenstein directive), предполагающая 19 сво-бодный рынок в сфере услуг, включая обще-ственные.

Подобное разнообразие характерно и для конкретных еврогосударств. В них остаются районы и общественные слои с весьма раз-ными предпочтениями и разным уровнем обеспеченности. Отсюда проистекают сепа-ратизмы двоякого рода — или более бедных, или, наоборот, более богатых, чем другие, территориальных общностей (которые иногда именуют «субнациями»; иногда они имеют этнический оттенок). Но одно дело не допустить демонтажа общности, несмотря на ее разнородность, а другое — соединить раз-нородные общности в единое целое вопреки этой разнородности и вопреки неизбежно сопровождающим ее взаимному недоверию и дефициту солидарности. Еврогосударства, даже сильно отягощенные этими пробле-мами, в силу «инерции связности» могут долго сохраняться, решая или даже толком



не решая эти противоречия. А вот проект государства, изначально обремененного этими проблемами, очень трудно сдвинуть с места, поскольку для этого нужно преодолеть недоверие наций друг к другу, возникающее в предчувствии противоречий между бедными и богатыми нациями, между финансово дис-циплинированными и недисциплинирован-ными. Обнаружилось, что именно сильное недоверие к другим нациям коррелирует с евроскептическими настроениями во Франции, Нидерландах, где референдумы, как известно, отвергли проект евроконститу-

ции, а также в Германии и Австрии. Фактор доверия/недоверия в этих странах в 3—5 раз сильнее влияет на поддержку/сопротивле-ние дальнейшей интеграции Евросоюза, чем в Италии, Испании, Португалии, на Кипре, в Эстонии, Венгрии (другой полюс) 20.

Элиминировать этот фактор вряд ли удастся, если не будут предварительно устра-нены различия, его порождающие (на что нет надежды) или если не будет найдена сфера интеграции, способная индуцировать интеграцию в других сферах (spillover effect), на что евроистеблишмент рассчитывает. ЕС все время ищет такой интегратор. ЕЦБ и валюта евро испытываются именно в такой роли. Глубокая ирония заключается в том, что именно эта попытка привела к усилению недоверия между Севером и Югом Евросоюза!

Чтобы учесть национальные предпочте-ния, принцип субсидиарности дополняется принципом разной меры интегрирован-ности разных стран-участников. Кто хочет, может интегрироваться быстрее и полнее (enhanced cooperation). Этот принцип был

кодифицирован в Амстердамском договоре (статьи 43—45), а затем развит в Ниццком договоре, где добавлены еще две статьи (43ab и 43b) и дополнена статья 44. Любое число стран может сделать следующий шаг в интеграции при условии, что это ускорит интеграцию всего Союза, не подрывая еди-ный рынок, экономическую и социальную связность ЕС, не создаст барьеры в торговле между странами-участниками или не при-ведет к дискриминации какой-либо из них, а также не будет мешать справедливой конку-ренции между ними. Все схемы ускоренной

кооперации должны быть открыты для всех участников 21.

На практике процесс интеграции идет быстрее в тех функциональных сферах, где «выгоды масштабов и экстерналии (externalities) велики, а неоднородность пред-почтений мала» 22. Алесина и Сполаоре определили баланс этих факторов для девяти функциональных сфер и на основании этого оценили интегративный потенциал каждой из них. Экономия на масштабах и экстерна-лиях намного перевешивает разницу предпо-чтений в сферах международной торговли, унификации рынка, экологии. Наоборот, разница в предпочтениях оказалась намного сильнее экономии на масштабах в сферах образования, научных исследований, граж-данства, социального страхования. Баланс двух факторов внутри секторов разный и недостаточно определенный, хотя в транс-порте и связи он явно в пользу экономии на масштабах. В сфере бизнес-отношений в целом очень заметна экономия на масштабах. Антимонопольные меры и субсидии должны быть согласованы, чтобы не разрушать поле

“Входящие в Евросоюз государства постепенно

демонтируются, но объединение их рынков к единовластию не ведет. Обратная связь тут действует избирательно”.



конкуренции, и разница в предпочтениях тут незначительна. Нормативная унификация бюджетного дефицита пока дебатируется; в США штаты добровольно обязываются соблюдать предложенные центром нормы, но федерального мандата на их принудитель-ное исполнение нет. В сфере налогов раз-ница в предпочтениях как будто бы должна быть весьма велика, хотя тут нет полной ясности, поскольку налоги очень многооб-разны. Фискальную политику, регулирование рынка, образование, вэлфер лучше оставить в компетенции отдельных государств 23.

В этой связи уместно вспомнить, что писал Джон Мейнард Кейнс в далеком и черном для мировой экономики 1933 году: «Идеи, знания, гостеприимство, путеше-ствия — вот что в силу своей природы долж-но быть интернационально. Но пусть все, что мало-мальски разумно и удобно делать по-своему, пусть так и делается. И самое глав-ное — финансы должны быть делом исключи-тельно национальным» 24.

Если группа суверенных государств становится зоной свободной торговли, то такая общность, возникающая в результате «негативной интеграции» (как назвал отме-ну таможенных тарифов Ян Тинберген, а позднее Фриц Шарпф 25), как будто бы должна тяготеть к принципу единовластия. На самом деле этого не происходит — даже в том случае, когда «негативная интеграция» комбинирует обоюдную свободную торговлю с протекционизмом в отношении третьих стран. Таким образом, входящие в Евросоюз государства постепенно демонтируются, но объединение их рынков к единовластию не ведет. Обратная связь тут действует избира-тельно.

Принципы субсидиарности и ускоренной кооперации приводят к возникновению сложного клубка разных модулей интеграции с переменным составом участников, то есть к комбинации элементов единого унитарного

еврогосударства с многочисленными автоно-миями — не обязательно территориальными. Это и есть то, что теперь обозначают как «Европа многоэтажного управления» (multi-level governance) и что Ричард Боди, как мне кажется, более удачно назвал «Европой мно-жества кругов» 26, подчеркивая тот факт, что интеграт Европа выстраивается не как ста-линский колхоз, а как сеть крестьянских коо-перативов, что Александр Чаянов называл «вертикальной кооперацией». Можно также назвать этот конгломерат, пользуясь схемой Хинтце, закрытым коммерческим редуциро-ванным государством. Редуцированным оно остается из-за того, что стало коммерческим пулом до того, как стало силовым государ-ством.

В таком состоянии Евросоюз, возможно, и оставался бы, если бы у интеграции Европы не было еще одной цели — обеспечить ее гео-политическую полноценность, то есть вну-шительный силовой потенциал.

геополитическая прагматика: европа — мировая (сверх)державаС некоторых пор центральное понятие клас-сической геополитики «держава» (Macht, power, puissance) выдвигается в центр европей-ского интегративного дискурса — политиче-ского и академического, в коридорах власти и в массмедиа.

Жан-Поль Фитусси писал об этом в 2006 году: «Только крайне наивные “технократы” станут нас убеждать, что проблемы силово-го потенциала и независимости могут быть решены рынком… А вот теперь отношения европейских стран с производителями нефти и газа показали, как разделенность ослабляет их переговорные позиции и одно-временно геополитический вес Европы в мировых делах» 27.

Исходя из этого, Фитусси (с соавто-рами) предложил вернуться к интегра-тивной стратегии отцов-основателей



Европейского сообщества, то есть найти некоторое функциональное ядро, вокруг которого будет выстраиваться интеграт общего модуля. Для Жана Моннe таким ядром были Европейское сообщество угля и стали и Евроатом (так называемый «пер-вый столп» Евросоюза). Теперь Фитусси со товарищи предложили создать новое ядро — Европейское сообщество окружа-ющей среды, энергетики и исследований (communauté européenne de l’environnement, de l’énergie et de la recherche — CEEER или CE3R).

В том же духе интеграция Европы кон-цептуализируется и в нескольких публика-циях французского «экономического совета

обороны (Conseil économique de la Défence)», куда входят около ста бизнесменов, про-фессоров, политиков, военных 28. Главный тезиc этих публикаций: Европе не удастся стать настоящей «державой» (puissance) без мощной индустриальной базы 29. А укрепить ее можно только с помощью целеустрем-ленной индустриальной политики. Эта тема проходит красной нитью через все главы книги, и последняя глава «Франция и Европа: Что им сулит будущее?» почти полностью ей посвящена.

Основное направление индустриальной политики — поддержание полноценной про-изводственной базы «секторов — гарантов суверенитета» («les industries de souveraineté»; «les domains de souveraineté»): энергия, транс-порт, безопасность, аэронавтика, космос, электроника и оборона 30. Для этого нужно прежде всего не экономить на так называе-мых военных расходах, для чего пора пере-стать различать военные и гражданские тех-нологии, ибо любые высокие технологии не

могут считаться ни специфически военными, ни специфически гражданскими.

Создание (досоздание, воссоздание) этого, в сущности, военно-промышленного комплекса (авторы этим понятием не пользу-ются) — стратегическая задача, выходящая за пределы прямых бюджетных мер. Она долж-на поддерживаться культурной мобилизаци-ей масс и публичной политикой: повышение престижа науки, образования и технической квалификации; совершенствование связей между исследовательскими учреждениями и производством; мобилизация талантов, коро-че говоря, повышение квалификации всей «европейской нации» 31.

И здесь начинается самое интересное. Авторы не верят, что, даже если у ЕC обнару-жится единая внешнеполитическая воля, соз-дание такого «ВПК» станет возможно, пока интеграция Европы будет идти по уже наме-ченным траекториям. Ни свободного общего рынка, ни таможенного союза против осталь-ного мира для этого недостаточно. Никакие рыночные механизмы к этому не приведут. И дело не в «дефиците демократии» — это понятие даже не появляется в книге. Более того, создается такое впечатление, что скорее авторы попросту опасаются избытка обще-европейской демократии, как бы она ни была институционализирована (о чем, конечно, не могут позволить себе говорить открыто).

Созданием европейского ВПК могла бы заняться, как они пишут, Еврокомиссия. Недемократичность этого института авто-ров не смущает. Их смущает ее философия. Как страж либеральной (эконом-либераль-ной) корректности общеевропейского рынка, она занята прежде всего не инду-

“Режим сосуществования европейских государств на основе коллективной безопасности больше похож на союз с некоторыми, может быть, элементами федеративности”.



стриальной политикой, а регулированием конкуренции 32. Более того, фактически она мешает развитию индустриальных «гаран-тов суверенности» (как мононациональ-ных, так и общеевропейских), поскольку «стигматизирует долгосрочные контракты и ослабляет большие индустриальные группы (les grands groupes), поощряя и даже понуждая государства-участники и предпри-ятия к авторитарным мерам фрагментации распределения (демонтаж естественных монополий), а также побуждает государ-ства принимать решения с невнятной экономической логикой» 33. По мнению авторов, нынешние трудности валюты евро окончательно подтвердили, что Еврозону как «ядро Евросоюза» нужно укреплять без модификации старых или принятия новых базовых договоров 34. Надо, так сказать, идти другим путем.

Для решения ключевых проблем геополи-тически осмысленной интеграции Европы необходимо тесное оперативное сотрудниче-ство стран, которые «хотят и могут» решить эти проблемы. Такие пулы, создаваемые ad hoc по секторам экономики и направлениям всемирной геополитики, авторы называют «группами прогресса»35. Эти группы откры-ты для всех, кто пожелает и сумеет к ним присоединиться.

Концепция «групп прогресса» — это еще один вариант идеи «ядра» (Kern) Евросоюза, впервые выдвинутой немецкими христиан-демократами Вольфгангом Шойбле (сейчас министр финансов) и Карлом Ламерсом в 1992 году. Она приобрела актуальность в каче-стве идеи «авангарда» интеграции, или «пио-нерной группы» (pioneer group), после 2003 года, когда «старая» Европа оказалась в оппозиции к американской интервенции в Ирак и стал буксовать проект евроконституции. Ее усилен-но продвигали Герхард Шрёдер (канцлер) и Йошка Фишер (глава МИДа) в Германии, пре-зидент Жак Ширак — во Франции.

К 2012 году эта концепция уже обросла необозримыми комментариями. Ее появле-ние и растущий авторитет (вопреки обиль-ной критике) сигнализируют о неверии лиде-ров европейской интеграции в ее перспекти-вы по намеченным ранее траекториям.

силовое государство европа? Как мы видим, поддержание мира в Европе не требует ее превращения в единое государ-ство и не ведет к ее превращению в единое государство в силу какой-либо функцио-нальной инерции. Режим сосуществования европейских государств на основе коллектив-ной безопасности больше похож на союз с некоторыми, может быть, элементами феде-ративности, недостаточными, однако, для дальнейшего политического осмоса стран-участников, ведущего по инерции в сторону единого государства (как это было в США, Германии в XIX веке, СССР).

Мы видим также, что интеграция рынков еврогосударств не требует предварительной политической интеграции, но к ней ведет, хотя и не с такой настойчивостью, чтобы преодолеть препятствия, порождаемые инер-цией некоторых функций и — во все возрас-тающей степени — инерцией национальных идентичностей. Это приводит к противо-речивому результату, который можно обо-значить и как особый тип интеграта, и как промежуточную фазу интеграции с неизвест-ным финалом, и просто как редуцированное (усеченное) еврогосударство, если угодно, задержавшееся в фазе «закрытое коммерче-ское государство» (в типологии Хинтце).

А как соотносится проект общеевропей-ского ВПК с перспективой политической интеграции Европы? Возникнет ли общеев-ропейское государство как надстройка ВПК по ходу создания последнего? Разовьется ли оно до своей функциональной полноты или останется редуцированным, как нынешняя надстройка над общим рынком? Дойдет ли



оно до стадии конституционного и нацио-нального государства? Сумеет ли оно воспро-извести демократический строй еврогосудар-ства, то есть довести его до стадии 4) в типо-логии Отто Хинтце? Или, наоборот, вернет его в стадию силового государства?

Хотя проект ВПК предлагается обще-ственности как проект «европейского един-ства» без уточнения, как именно это един-ство будет институционализировано, — в нем можно увидеть концептуализацию Евросоюза (его ядра) именно как единой государ-ственной общности. Как же иначе? Без еди-новластия может сохраняться мир, могут существовать зона свободной торговли и единый рынок, но не ВПК. В том же направ-лении ведет и логика «ловушки совместных решений». Создание и поддержание обще-европейского ВПК требует, как выражаются сами авторы, «долгосрочного единого управ-ления» 36. Если это не единовластие, то тогда что же это? Уместно вспомнить, что Жан Монне со товарищи, начиная интеграцию с угля, стали и атома, тоже закладывали осно-вы именно ВПК (в тогдашнем технологиче-ском варианте) и при этом с самого начала представляли себе европейское единство как единогосударственность.

Если ВПК база суверенитета, то ей нужна надстройка в виде единого государства, единый политический (юридический) модуль. А его другая сторона — единая внешняя политика, оборона и безопас-ность. Но именно эти функции (Außen-, Sicherheits- und Verteidigungspolitik) было пред-ложено положить в основу возрожденной европейской интеграции в 2003 году в нашумевшем памфлете Юргена Хабермаса и Жака Деррида 37. Препятствует этому, как и в случае централизации любой функции, «пар-тикулярность предпочтений». Более того, в случае интеграции/централизации ВПК эта «партикулярность» кажется особенно внуши-тельной. И дело не в том, что очень разные

предпочтения могут оказаться у Ирландии и Финляндии, Мальты и Дании, Польши и Испании. В самом деле, кто будет входить в инициативную «группу прогресса», как ее называют авторы проекта общеевропейского ВПК? Оказывается, Франция, Британия и Германия.

Такой проект кажется слишком смелым, поскольку явно идет вразрез с некоторыми хорошо известными и важными обстоятель-ствами. Что касается Германии, само понятие ВПК или намек на участие в каких-либо сило-вых действиях где бы то ни было в мире пока остаются там табуированными. А Британия со своей пресловутой англосаксонской «вне-континентальностью» до сих пор неизменно оказывается самым закоренелым раскольни-ком во всех проектах, имеющих целью поли-тическую интеграцию или способных к ней привести.

Иллюстрировать партикулярность интере-сов и дипломатических традиций этих трех «гулливеров» Евросоюза можно долго, но не будем повторять то, что очевидно, а обра-тимся к тому, что не очевидно. Политическая интеграция Евросоюза на базе ВПК на самом деле может оказаться гораздо более вероятной и осуществимой, чем на базе общего рынка. Втянуть Великобританию в построение общеевропейского ВПК совместно с Францией и Германией может оказаться легче, чем сделать ее участницей общей социальной политики или зоны еди-ной валюты. Начало этому, кажется, уже положено. Франко-британские военные соглашения, подписанные Жаком Шираком и Тони Блэром в декабре 1998 года и Николя Саркози и Дэвидом Камероном в ноябре 2010-го, предусматривают кооперацию в чув-ствительных для суверенитета сферах обо-ронной промышленности. Союзные стороны будут способствовать созданию «единых европейских контракторов» для изготовле-ния новых ракет, создадут общий воинский



контингент (9 тысяч штыков) с поддержкой на море и в воздухе, готовый к участию в опе-рациях НАТО, Европейского союза, ООН или двусторонних операциях. Две страны согласились вместе разрабатывать беспилот-ные средства доставки и беспилотные само-леты, ядерные боеголовки, оборудование для атомных подводных лодок и военных спутников, учебно-тренировочные центры. Совместная операция Британии и Франции в Ливии указывает на развитие в том же направлении.

Что же касается возможностей сотруд-ничества в этих же сферах Германии и

Франции, то они, безусловно, окажутся еще более радужными, как только будет окон-чательно забыто травмирующее прошлое Германии, что, несомненно, произойдет по ходу исторического времени хотя бы потому, что это оказывается все более искусственной помехой для участия Германии в мировых делах, адекватного ее нынешнему (пока не утраченному) экономическому весу в мире. Все более глубокое сближение Франции и Германии (начиная с Елисейской декларации 1963 года) почти во всех функциональных сферах, включая даже политические институ-ты, продолжается. В 2003 году два еврокомис-сионера Паскаль Лами и Гюнтер Ферхойген говорили о франко-германской конфедера-ции. В 2005-м Доминик де Вильпен, выступая в Национальной ассамблее в роли премьер-министра, призвал к созданию франко-гер-манского союза.

Более проблематично для этого проекта то, что для его осуществления может потре-боваться создание новых интегративных институтов рядом с уже учрежденными

(Еврокомиссия, Европарламент и пр.) или вместо них. Ведь этот проект — типичный вариант того, что теперь называется «уско-ренной интеграцией». Между тем «Страны авангарда (“ускоренной интеграции” или “группы прогресса”. — А. К.) не вправе соз-давать интеграционные структуры и инсти-туты, параллельные уже существующим,. что угрожало бы целостности политической системы ЕС».

Но и это препятствие будет нетрудно обойти или с помощью новых договоров, или действуя через существующие институ-ты, если «группа прогресса» окажется дее-

способной. А это станет возможным в случае появления у Евросоюза общей озабоченно-сти внешними угрозами. Шансы же на это растут из года в год. По меньшей мере подсо-знательно к этой озабоченности апеллируют и Хабермас — Деррида.

Внешняя угроза обременяла европейское сознание (его информированные агентуры) во все времена. Когда-то она выступала в образе «варваров» (поздний Рим), затем в образе ислама (Средневековье), затем в образах Османской и Российской империй (ранний модерн). Россия потом еще долго оставалась носителем угрозы как внеевро-пейская и во многих отношениях неевро-пейская имперская сила; она и сама так себя все больше позиционировала. После краха СССР напряженность на этом «рубеже» силь-но ослабла. Но ощущение опасности извне не проходит и даже усиливается. Европа как оазис благополучия и устойчивости в окружении нестабильного мира все боль-ше опасается, что нестабильность может захлестнуть ее и втянуть в решение миро-

“без единовластия может сохраняться мир, могут существовать зона свободной торговли и единый рынок, но не ВПК”.



вых проблем большого масштаба, к чему надо быть готовой. Происходящее сейчас на Ближнем Востоке напомнило об этой опас-ности и наложилось на оживший в конце ХХ века страх перед исламом. Ко всему прочему Средиземноморье сейчас — главный европей-ский «фронтир». Страх перед фронтальным нашествием враждебной силы — из леса, из степи, с Востока, с Юга, из водных глубин, из космоса продолжает влиять на образ внешней угрозы, хотя он колоссально услож-нился вместе с новой концептуализацией «внешнего мира», который теперь не просто «сопредельная территория» на эвклидовой плоскости, а нечто топологически гораздо более замысловатое.

Будущими конфликтами чревато неравно-мерное размещение ресурсов — от самых массовых, как вода и углеводороды, до редко-земельных элементов. Экологические риски нарастают сами по себе и тоже чреваты меж-дународными конфликтами, поскольку бога-тый Запад пытается навязать свои нынешние технические нормы бедному Югу. Масштабы таких конфликтов непредсказуемы.

«Внешне-системная» угроза изнутри — международные мафии, агентуры революции (новые маоисты), сепаратисты, воинствую-щие идеологические (религиозные) секты — становится особенно опасной в результате быстро выходящего из-под контроля распро-странения средств массового уничтожения и новых оперативных возможностей, кото-рыми ныне обладают подрывные элементы («асимметричность» войн).

Новые угрозы и риски возникают также в виртуальном пространстве (в Сети). Расцветают кибертерроризм и шпионаж (в основном технологический и научный). Шестьдесят четвертая Будапештская кон-венция по борьбе с этим явлением принята Советом Европы в 2001 году. Ее подписали 47 стран, однако ратифицировали к 2012-му только тридцать две 38. Киберугроза еще

не концептуализирована: в какой мере это средство устрашения и в какой средство ведения войны? Атака на Эстонию в июне 2007-го — опасный прецедент. Можно ли трактовать эстонский эпизод в духе статьи 5 Атлантического союза, предусматривающей ответный удар на агрессию? 39. Как отличить кибердиверсии частных криминальных групп от инициированных государствами? Киберагрессия — зона тревожной неопре-деленности 40. Кроме всего этого в Европе нарастает беспокойство по поводу обостря-ющейся экономической конкуренции Юга и усиливающегося оттуда наплыва мигрантов. Давно уже муссируемая в позднеевропейском нарративе угроза «заката Европы» (Освальд Шпенглер и еще раньше Якоб Буркхардт) материализуется у нас на глазах.

В этих условиях геополитическая мобили-зация Евросоюза может оказаться стимулом к его очень глубокой консолидации вплоть до превращения Европы в унитарное силовое государство — по типу силового государства в европейской системе государств (Хинтце), но на этот раз уже в рамках мировой систе-мы. И если так, то, несмотря на все нынеш-ние затруднения на пути к дальнейшей инте-грации Европы, настоящая проблема заклю-чается не в том, как превратить Евросоюз в государство (еврогосударство) Европа, а в том, чтобы избежать опасностей, сопутству-ющих ее превращению в сверхкрупное сило-вое государство имперского типа.

Во-первых, такое силовое государство совсем не обязательно воспроизведет типичный для зрелого еврогосударства демократический строй. Само еврогосу-дарство двигалось к этому долго и с очень серьезными срывами. А силовое государство Европа, вместо того чтобы эволюциониро-вать в этом направлении, может подавить демократию и в самих партикулярных евро-государствах. Как сообщают журналисты, близкие к коридорам евросоюзной власти, в



аппарате Комиссии и среди европарламен-тариев не сходит с языка выражение «пост-демократическая эпоха». Брюссель дает для этого много других оснований. Но если сверх этого он еще постепенно превра-тится в надстройку ВПК, то их станет еще больше. Трудно сказать, на что рассчиты-вает Хабермас, предлагающий объединять Европу на основе единой геополитической воли и выражающий одновременно опасе-ния по поводу наступления «постдемократи-ческой эпохи».

Во-вторых, усиление единого «ядра» Евросоюза подозрительно напоминает воз-рождение внутриевропейского гегемонизма. Это уже вызывает беспокойство у младших партнеров по Евросоюзу. Слухи о том, что Берлин (один или вместе с Парижем) по ходу кризиса «суверенных долгов» просто соби-рается прибрать к рукам всю Европу, широко циркулируют в левых кругах на континенте и всегда распространялись британскими евро-скептиками-изоляционистами.

В-третьих, такая консолидация Евросоюза в единое государство представляет собой угрозу миру. Как уверял левый либерал-анар-хист Леопольд Кор, во имя мира в Европе следовало бы, наоборот, фрагментиро-вать великие державы по образцу Австро-Венгрии 41. Среди тех, на кого он ссылался как на единомышленников, был мыслитель из совершенно другого сегмента обществен-ного мнения — Генри Калверт Саймонс, стоявший у истоков знаменитой чикагской школы эконом-либерализма. Вот его точка зрения: «Война коллективизирует. И круп-номасштабный коллективизм органически чреват войной. Даже невойнолюбивые от

природы нации тяготеют к милитаризму из-за необходимости поддерживать неорди-нарный “противоестественный” (unnatural) силовой потенциал и давать другим нациям почувствовать, что они всегда готовы к моби-лизации. Экономические отношения неиз-бежно при этом трансформируются в воен-но-экономическое противостояние больших экономико-политических блоков. Реальный мир и прочный порядок невозможны в мире, состоящем из нескольких централизованных великих держав» 42.

В-четвертых, всем силовым государствам имперского типа свойственно пренебреже-ние к экономической рациональности, что ведет рано или поздно к банкротству и разо-рению — прежде всего обеднению широких масс. Исторический пример СССР, выстро-енного именно как силовое государство вокруг ВПК, должен насторожить тех, кто надеется построить по этому образцу единую Европу.

Трудно, конечно, ожидать, что осознание этих опасностей сможет остановить переход Евросоюза в режим интеграции во имя гео-политических целей 43, пока мировая систе-ма государств включает в себя такие многосо-ставные и сверхкрупные страны-государства, как Китай, Индия и США.

Впрочем, мировой порядок, основанный на балансе ограниченного числа мировых держав субглобального уровня, не безальтер-нативен. По меньшей мере мыслим мир, состоящий, наоборот, из множества маломер-ных стран-государств, возникших как «про-дукты распада» СССР, той же Европы, США, Китая, Индии. Обсуждение этой альтернати-вы, однако, не входило в наши задачи.



ПрИМеЧанИЯ 1 Некоторые пуристы полагают, что обозначение «государство» может быть при-менено только к еврогосударству — этому исто-рически уникальному интеграту. Вероятно, они правы. Но поскольку бороться с неразборчивым использованием термина «государство» для обо-значения любой территориально ограниченной системы господства невозможно, часто прихо-дится уточнять его видовую специфику такими определениями, как «модерное» (или «современ-ное») государство, «нация», «государство-нация», «национал-государство», «государство европей-ского образца» и т. п. О еврогосударстве как про-дукте универсального процесса интеграции см.: Кустарев А. Этнокультурное устроение геосооб-ществ // Космополис. 2004—2005. Зима. № 4 (10). С. 113—132.

2 Понятие федеративности при этом применя-ется очень неточно; чаще всего это просто обозна-чение слабо централизованной государственности.

3 На самом деле вариантов евроскептицизма и еврофилии много, и обе эти позиции по-разному комбинируются с традиционными политическими идеологиями, отраженными в партийной структу-ре национальных электоратов.

4 В английском издании это переведено как «warlike state» (Hintze O. The Political Origins of Self-Government and Bureaucracy: Conceptual Map of Europe // Political Studies. Vol. 38. Iss. 1. 1990. P. 39—55). Как лучше передать смысл понятия Machtstaat на русском, я не могу сказать с уверен-ностью; вообще говоря, ему вполне соответствует русское слово «держава», поскольку вызывает те же ассоциации, что и Machtstaat. Кстати, немецкое Weltmaacht по-русски именно «мировая держава», или «сверхдержава».

5 Hintze O. Wesen und Wandlung des modernen Staats (1931) // Gesammelte Abhandlungen. Bd 1, 1962. S. 476. Я не решился сокращать формулу Хинтце, содержащую уточняющие атрибуты каждо-го типа, выделив курсивом понятия, релевантные для данного очерка.

6 Существует около десятка теорий «среднего уровня» (как их называют адепты таких теорий), в сущности сводящихся к абсолютизации роли раз-ных агентур; в этом очерке мы постараемся обой-тись без отсылок к ним.

7 War Making and State as Organised Crime //Bringing the State Back / P. Evans, D. Rueschemeyer, Th. Skocpol (eds). Cambridge, 1985.

8 См.: Kropotkine P. L’État — son rôle historique // Temps Nouveau. 1906. No 33.

9 Для культур-агентуры национализм был таким же ресурсом авторитета («символический капитал»), как «богоуполномоченность» для церк-ви, военная сила для государей или денежный капитал для буржуазии.

10 До сих пор активные панъевропеисты счита-ют возможным прибегать к этой угрозе в кризис-ных ситуациях: Гельмут Коль в феврале 1996 года, снова в декабре 2011-го (в еженедельнике «Bild»), Ален Жюппе в ноябре 2011 года (в еженедельнике «Express»).

11 Scharpf F. The Joint-Decision Trap: Lessons from German Federalism and European Integration // Public Administration. 1988. No. 2.

12 О том, как реально происходит интеграция в разных сферах, см.: Европейская интеграция / Под ред. О. Буториной. М., 2011.

13 Body R. Europe of Many Circles: Constructing a Wider Europe. L., 1990.

14 http://europa.eu/legislation_summaries/glossary/subsidiarity_en.htm

15 Hooghe L., Marks G. Multi-level Governance and European Integration. Rowman & Littlefield, 2001; Iidem. A Postfunctionalist Theory of European Integration: From Permissive Consensus to Constraining Dissensus // British Journal of Political Studies. 2009. Vol. 39. P. 5, 21.

16 Alesina A., Spolaore E. The Size of Nations. MIT Press, 2003. P. 206.

17 Scharpf F. Negative and Positive Integration in the Political Economy of European Welfare State // Governance in the European Union / F. Scharpf a. o. (eds). L., 1996. P. 81—82.

18 http://www.oecd.org/document/9/0,3746,en_2649_34637_38141385_1_1_1_1,00.htm

19 Формально в действии после 2006 года; одо-брена Европарламентом.

20 Delhey J. Trust in Other Europeans and Support for European Unification: Extending the Identity Approach // Studies in Public Policies. (University of Aberdeen). 2008. No 452. P. 20.

21 http://europa.eu/legislation_summaries/institutional_affairs/treaties/nice_treaty/index_en.htm. Эта тема оказалась очень популярной и породила разветвленный жаргон. Принцип enhanced cooperation в разных версиях, а их несколь-ко десятков, фигурирует под этикетками: «Core Europe»,«concentric circles», «two speed Europe»,«les trois



cercles de l’Europe», «variable geometry», «coalitions of the willing».

22 Alesina A., Spolaore E. Op. cit. P. 205.23 Ibid. P. 208—211.24 Keynes J. M. National Self-Sufficiency. Yale

Interview XVII. 1933. June. P. 758.25 Tinbergen J. International and European

Integration. Amsterdam, 1965; Scharp. F. Op. cit.26 Это определение вряд ли станет термином;

для этого оно недостаточно наукообразно и «офи-циально».

27 Le Monde. 2006. Nov. 6.28 Un Monde sans Europe (Ph. Esper, Ch. de

Boissieu, P. Devolvé, Ch. Jaffrelot). Fayard, 2011; Défendre la France et l’Europe (Perrin — mai 2007); Eurodéfense, pour une relance d’une Europe de la défense (Unicomm — juin 2009).

29 Un Monde sans Europe. P. 193.30 Ibid. P. 184.31 Ibid. P. 195.32 Ibid. P. 234.33 Ibid. P. 110.34 Ibid. P. 221. Однако кажется, что сейчас

Евросоюз готовит именно новый договор.

35 Ibid. P. 220.36 Ibid. P. 195.37 Frankfurter Allgemeine Zeitung. 2003. Mai 31.38 http://conventions.coe.int/Treaty/Commun/

ChercheSig.asp?NT=185&CM=&DF=&CL=ENG39 Хилари Клинтон настаивала на этом. Один

высокопоставленный сановник НАТО считает это преждевременным и рискованным. См.: Joyner J. NATO’s Cyber Attack // National Interest. 2010. № 2.

40 Этот реестр угроз частично основан на материалах обсуждения «опасности» в книге «Un Monde sans Europe».

41 Kohr L. The Breakdown of Nations. L., 1957. Проект Кора переработан по инициативе его поклонника и видного еврофила пивного короля Фредди Хейнекена (1923—2002) в брошюре «The United States of Europe, A Eurotopia?». См.: http://bigthink.com/strange-maps/386-my-kingdom-for-a-beer-heinekens-eurotopia

42 Ibid. P. 56; Simons H. C. Economic Policy for a Free Society. Chicago, 1948. P. 21.

43 Разумеется, этот вариант может сорваться по многим другим причинам.


Уход Дмитрия Медведева с поста президента и возвращение его пред-шественника и ментора Владимира

Путина заставило говорить о новом пово-роте в российской внешней политике. Распределение ролей в тандеме было вполне ясным — Медведев стал президентом для стабилизации и хотя бы частичного умиро-творения отношений с Западом. Путин, надо отдать ему должное, в период президентства Медведева редко публично вмешивался во внешнеполитическую сферу, которая остава-лась прерогативой главы государства. На пре-мьерском посту Путин продолжал олицетво-рять жесткую линию. Во всяком случае, в те редкие моменты, когда он высказывался отно-сительно международных дел, его заявления демонстрировали традиционный подход. Так, в конце 2009 года Путин раскритиковал ход переговоров с американцами по ПРО, после чего достижение соглашения отложилось на несколько месяцев. Весной 2011-го Путин кар-динально разошелся с президентом по вопро-су о Ливии — за решением не блокировать резолюцию СБ ООН о вмешательстве после-довала резкая отповедь премьер-министра.

Подобное распределение ролей (а были расхождения реальными или наигранными, мы, кажется, уже и не узнаем) работало на понятный стереотип — умеренно либераль-ный прозападный президент Медведев и антизападный консерватор державного

толка премьер Путин. Соответственно, уход первого и приход второго расценивается как разворот в сторону той линии, которую Россия проводила во второй половине 2000-х годов и символом которой считается мюн-хенская речь—2007.

В частности, Путина и Медведева при-нято помещать в систему координат, осями которой служат про- или антиевропейский настрой. Путин с учетом сложившегося у него имиджа чуть ли не автоматически считается анти-, а Медведев — проевропей-ским. Это весьма важное различие, ведь Европейский союз остается крупнейшим торгово-экономическим партнером России и позиционирование по отношению к нему носит принципиальный характер. Но если отвлечься от слов и формальностей, выяс-няется парадоксальная вещь. Европейским лидерам было намного проще и приятнее иметь дело с Дмитрием Медведевым, но его президентство стало едва ли не самым бес-содержательным периодом за всю историю связей России и Европейского союза. Оно было отмечено рядом инициатив, которые привлекали внимание, но не приносили результатов.

Один из первых визитов (июнь 2008 года) новоизбранный президент нанес в Берлин, где выступил с программной речью о необхо-димости подписания Договора о европейской безопасности (ДЕБ); та же тема получила

Европа, которую мы еще не видели Ренационализация политики в Европе позволяет Москве окончательно вернуться к двусторонней игре с конкретными европейскими странами | Фёдор ЛУКьЯнов



Европа, которую мы еще не видели

развитие в выступлении Медведева в ноябре на мировом политическом форуме в Эвиане. ДЕБ до сего дня формально остается приори-тетом российской дипломатии, но реального наполнения и развития эта идея так и не получила, а затем тихо отошла в тень.

Еще одна громкая новость пришла в июне 2010-го: канцлер Германии Ангела Меркель предложила, а президент России Дмитрий Медведев поддержал идею созда-ния Комитета Россия—ЕС по вопросам внеш-ней политики и безопасности. Формально это стало реакцией на вступление в силу в декабре 2009 года Лиссабонского договора, в соответствии с которым было создано ведом-ство верховного представителя Евросоюза по внешней политике, то есть теоретически у Единой Европы появился единый министр иностранных дел — баронесса Кэтрин Эштон, которая вместе с Сергеем Лавровым и возглавила Комитет. В качестве пилотного проекта предполагалось урегулирование при-днестровского конфликта, который считает-ся самым простым из всех «замороженных горячих точек» на постсоветском простран-стве. С момента создания Комитета ни он сам, ни приднестровское урегулирование никуда не продвинулись.

Ярким и перспективным начинанием должна была стать рамочная программа «Партнерство для модернизации» (обсужда-лась на саммите в Стокгольме осенью 2009 года, принята на саммите в Ростове-на-Дону летом 2010-го). Никакого реального разви-тия она не получила.

Единственная тема, по которой случил-ся хотя бы относительный прогресс, это движение к безвизовому режиму России и Европейского союза. В декабре 2011 года стороны согласовали «дорожную карту», пошаговый план мер, которые надо принять для достижения цели. Сдвиг, безусловно, позитивный, но если учесть, сколько сил приложила российская дипломатия для того,

чтобы убедить ЕС в необходимости обсужде-ния темы, шажок скромный. Прежде всего, по той причине, что выполнение намеченно-го плана не будет означать наступления без-визового режима, то есть после этого должно быть принято единогласное политическое решение, что, учитывая состояние дел в Евросоюзе, представляется практически невероятным.

Как ни странно, единственный прорыв в отношениях России и ЕС связан с мощным и драматическим потрясением 2008 года — российско-грузинской войной. Роль ЕС в прекращении боевых действий и установле-нии перемирия, которое действует до сих пор, никем не оспаривается; и у Москвы, и у Тбилиси есть основания быть благодарными Евросоюзу за усилия по спасению лица и остановке кровопролития. События авгу-ста 2008-го остаются звездным часом ЕС с точки зрения международной безопасности. Ну и доказательством того, что Россия и Европейский союз нужны друг другу в острых политических обстоятельствах. Правда, фактически миротворческую роль сыграл не Евросоюз, а Франция, которая в тот момент оказалась председателем объединения, и пер-сонально Николя Саркози.

Когда несколько месяцев спустя между Россией и Украиной разразилась «газовая война», которая привела к перекрытию поставок газа в ЕС, действия Европы были куда менее впечатляющими, а чешское пред-седательство оказалось совсем не столь эффективным, как предшествующее фран-цузское.

В сухом остатке можно сказать, что пре-зидентство Дмитрия Медведева ничего не внесло в отношения России и Европейского союза. Справедливости ради надо признать, что вина за это лежит отнюдь не только на российской стороне. Рубеж 2000-х и 2010-х годов — период нарастания внутренних проблем в Евросоюзе, которые из «труд-


Фёдор ЛуКьЯнов

ностей роста» быстро превратились в кон-цептуальный кризис действующей модели европейской интеграции. Вступление в силу Лиссабонского договора в результате стало не выходом из положения, как все надеялись, а камешком, который вызвал обвал. В этих условиях сотрудничество с Россией стало куда менее значимым, чем прежде.

Что же касается Москвы, то вежливость и корректность Медведева, которая особенно бросалась в глаза на фоне его брутального ментора, была ошибочно истолкована как его позитивный настрой к Европе. На деле

Медведев был скорее индифферентен к евро-пейскому направлению и просто отрабаты-вал обязательную программу. Европейский компонент его политики особенно блекнет на фоне весьма интенсивной повестки дня с США (перезагрузка, которая, как бы к ней ни относились, была вполне результативной) и Азией (значительно участившиеся поездки в этот регион и расширение географии охва-та). Европа же президенту была просто неин-тересна и не вызывала у него никаких чувств. В этом его преимущество перед Владимиром Путиным, который не мог сдерживать раз-нообразных эмоций в адрес Европы. Но в этом же и недостаток: Путин был всегда заинтересован в Европе, хотя зачастую и в негативном ключе — стараясь пробить стену политкорректности и сложившихся стере-отипов отношений, он всегда чего-то хотел от Европы и в связи с Европой. Дмитрий Медведев, кажется, не хотел ничего.

Кстати, наиболее любопытное, хотя и заведомо непроходное, предложение сделал Европе в последние годы именно Путин. Его статья в немецкой Süddeutsche Zeitung в ноябре

2010 года предлагала масштабный проект совместной реиндустриализации Европы 1. Это было развитием идей его первого срока, когда он пытался добиться от Германии под-держки идеи сближения на основании обмена активами, прежде всего энергетическими. Реакции не последовало, но за последние годы так и не появилось ничего другого, что хотя бы выглядело как концептуальная заявка.

Возвращение Путина на президентский пост будет, вероятнее всего, снова означать больший интерес к Европе как к полити-ко-экономической составляющей курса на

международной арене. Владимир Путин глу-боко и искренне не доверяет Соединенным Штатам. Опыт его взаимодействия с Джорджем Бушем превратил Путина в чело-века с антиамериканскими взглядами, прак-тически не подлежащими пересмотру. Азию премьер-министр знает хуже Европы, и хотя он прекрасно отдает себе отчет в важности Азиатско-Тихоокеанского региона, с евро-пейцами он чувствует себя намного свобод-нее и понимает, как вести там игру. Европа останется объектом приложения его сил и политических навыков.

Положение дел в Европе изменилось. Там не осталось лидеров, на чью личную лояльность Владимир Путин мог рассчиты-вать. Последним в 2011 году ушел Сильвио Берлускони. И хотя Германия, Италия, Франция при любом руководстве являются опорными партнерами России, персональ-ный фактор играл роль страховки, а иногда и катализатора. Нестабильна энергетическая конъюнктура — растет консолидированное противодействие долгосрочным контрактам, на которых построен бизнес «Газпрома».

“Опыт взаимодействия с Джорджем Бушем превратил Путина в человека с антиамериканскими взглядами, практически не подлежащими пересмотру”.



И хотя здесь у Москвы по-прежнему есть союзники — крупные компании из тех же Германии, Италии, Франции, деятельность Евросоюза по либерализации энергетиче-ского рынка будет развиваться и дальше. Впрочем, перемены в Европе не ограничи-ваются этими, скорее техническими параме-трами. Ситуация меняется фундаментально.

Исчезающий эталонНа протяжении столетий Европа слу-жила российскому обществу и его элите источником импульсов для внутренних трансформаций и если не примером для подражания (российские реформаторы никогда не хотели заимствовать европей-скую модель в ее целостности), то образом более совершенной реальности. Воздействие европейской идеологической и социально-экономической модели служило важнейшим фактором политики как в Центральной и Восточной Европе, так и (в разной степени) на территории бывшего Советского Союза. «Европейский выбор» — для кого-то реаль-ный, для кого-то воображаемый — являлся стимулом к трансформации либо, по крайней мере, присутствовал в политическом дис-курсе в качестве опоры для определенного типа мировоззрения (так называемого проза-падного). И хотя Россия, в отличие от своих соседей, никогда всерьез не рассматривала вопрос о присоединении к европейским институтам, сама идея Европы как заведомо более прогрессивного и успешного сообще-ства оказывала влияние на развитие России, особенно в посткоммунистический период.

В результате перемен на глобальной арене (утраты Евро-Атлантикой центрального положения в мировой системе) и в особен-ности из-за фундаментального кризиса евро-пейской интеграции в той форме, в которой она существовала до сих пор, «европейский выбор» как перспектива хотя бы в отдален-ном будущем войти в состав европейских

институтов, уже не относится к числу прак-тических перспектив для постсоветских государств. Неизбежная институциональная, социально-политическая и идейная транс-формация ЕС означает, что поведение кол-лективной Европы как регионального актора претерпит серьезные изменения, а это соз-дает для постсоветских государств и России иные рамочные условия.

Неудача с превращением ЕС в глобально-го политического игрока не равнозначна тому, что Европейский союз, отказавшись от мировых амбиций, сосредоточится на «соседстве». Параллельно резко сокращают-ся реальный интерес к приграничью и готов-ность тратить на него серьезные политиче-ские и финансовые ресурсы. Это проявляет-ся даже на Ближнем Востоке, несмотря на то, что там полыхает острейший кризис, а сам регион входит в зону самых непосредствен-ных интересов Европы. Конкретные страны участвуют в урегулировании отдельных кри-зисов, хотя иногда это скорее похоже на раз-жигание, чем на умиротворение (например, участие внешних сил, среди которых актив-ны и европейцы, явно приводит к эскалации гражданской войны в Сирии). Но Евросоюз как международная политическая сила едва заметен, а громкие решения, наподобие введения эмбарго на иранскую нефть, тут же дополняются массой разных смягчающих условий, с тем чтобы минимизировать ущерб экономике государств-членов, особенно вли-ятельных.

Поправение общественных настроений в Европе, которое проявляется на выборах практически во всех странах, не благопри-ятствует ни возрождению интереса к евро-пейской периферии, ни, тем более, даль-нейшему расширению ЕС. В Старом Свете постепенно берут верх протекционистские тенденции в широком понимании этого слова. Избиратели, мнение которых полити-ки не имеют права и возможности игнориро-



вать, обеспокоены волной перемен, которые несет с собой глобализация. Они инстин-ктивно стремятся к охранительной позиции, защите имеющегося социально-экономиче-ского и культурно-политического статус-кво, что в существующих международных услови-ях невозможно.

Утрачивая роль ведущей международной силы и даже центральной площадки мировой политики, Европа при этом способна оказать-ся источником потрясений глобального мас-штаба. И это, по большому счету, не вина Афин или Лиссабона, а следствие беспрецедентного и, как выясняется, рискованного историческо-го эксперимента по введению общей валюты евро без соответствующего политического обеспечения, который предприняли крупные европейские государства, не сумев или не захотев при этом обеспечить выполнение ими самими установленных правил 2.

Критический момент в развитии Евросоюза совпал, с одной стороны, с устало-стью обществ и избирателей Европы от про-блем объединения, а с другой — со слабым политическим лидерством практически во всех государствах Старого Света. Это произо-шло в условиях, когда властям необходимо принимать срочные и весьма непопулярные решения, а их избиратели, с мнением кото-рых приходится считаться, во все большей степени не желают «кормить нахлебников» — будь то «безалаберные» греки или «понаехав-шие» мигранты.

Состояние кризиса, в котором Европейский союз, вероятно, будет находить-ся, по крайней мере, до 2020 года, означает:

•Сосредоточенность на внутренних про-блемах, сокращение интереса к инициати-вам, направленным вовне, за исключени-ем тех, которые непосредственно связаны с экономическим благосостоянием и поли-тической устойчивостью Союза 3.

•Усложнение отношений с США (см. ста-тью Яна Техау в этом номере Pro et Contra

на с. 33—42), которые настаивают на более равномерном разделении бремени в рам-ках трансатлантического альянса безопас-ности. Поскольку Европа не готова к этому ни психологически, ни политически, ни материально, Вашингтон активизирует поиск других партнеров для решения принципиальных для него проблем в разных частях мира 4. Правда, наиболее активные страны, наподобие Франции и Великобритании, стараются собственной политической и даже военной (ливийская кампания) активизацией компенсировать дисфункцию Европы в целом.

•Сдвиг доминирующей политической парадигмы в ведущих европейских стра-нах в сторону более националистической и протекционистской линии с целью удер-жать не уверенных в собственном будущем избирателей от дрейфа в сторону ради-кальных политических сил.

•Возможное радикальное изменение прин-ципов европейской интеграции с выделе-нием «ядра», озабоченного спасением евро, и обширной периферии, в разной степени вовлеченной в единые проекты. Это не означает распада ЕС, но отказ от идеи рав-ноправия может иметь серьезные полити-ческие последствия в плане «европейского единства». Европа, переживающая непростые време-

на, может взять на вооружение откровенно меркантилистскую линию. Постсоветское пространство будет интересовать ее исклю-чительно с точки зрения выгод и преиму-ществ, которые там возможно получить, будь то рынок сбыта, объект инвестиций или источник ресурсов. В этом смысле мантра о ценностном подходе окончательно превра-тится в выхолощенную оболочку.

Государства, образовавшиеся на обломках Советского Союза, пережили за 20 лет неза-висимого существования несколько стадий развития. Первоначальное становление госу-



дарственности, которое всем далось с огром-ным трудом, в основном завершилось к нача-лу XXI века. Далее предполагался период окончательного самоопределения с вхожде-нием в более крупные проекты. Но этого не случилось, потому что вместо укрепления и развития международные структуры и инсти-туты вступили в эпоху ослабления и эрозии, как и весь мировой порядок, так и не сумев-ший адаптироваться к новой реальности.

Наиболее наглядным примером «сбив-шегося прицела» может служить Украина.

В середине 2000-х страна, как казалось, сдела-ла окончательный геополитический выбор в пользу Европы. В начале 2010-х Киев был как будто все еще настроен на этот самый выбор, но Украина может оказаться в ситуации, когда такого выбора больше не существует. Евросоюз разочарован Украиной, да и вооб-ще перестал рассматривать постсоветские государства в качестве важного приоритета. Россия заманивает Украину в Таможенный союз и Единое экономическое пространство, которое станет одним из любимых проектов Владимира Путина, но прилагать для этого уж слишком большие усилия, похоже, не станет. Скорее Москва собирается выждать, пока Украина окончательно запутается в про-блемах собственного развития.

Основной проблемой для будущего пост-советских государств в связи с ситуацией в ЕС является тот факт, что «европейский выбор» исчезает даже как общий ориентир. Непонятно, в какой степени постсоветские страны, включая Россию, в состоянии сами генерировать импульсы для модернизации, не опираясь на внешнее стимулирование, источником которого традиционно служила

Европа. В отличие от Центральной Европы, постсоветские страны никогда не отлича-лись четкостью целеполагания и не имели ясной перспективы присоединения к запад-ным институтам, но, по крайней мере, они могли оперировать понятием «европейская модель». Однако те установки, на которых базировалось европейское «государство все-общего благоденствия» после Второй миро-вой войны, дают серьезный сбой в новых мировых экономических условиях и на фоне демографических тенденций Европы.

Дополнительной проблемой служит тот факт, что Европейский союз в период своего расцвета монополизировал поня-тие «Европа»; в своей политике и пропа-ганде он фактически исходил из того, что по-настоящему европейской может быть толь-ко страна, входящая в Евросоюз. В результате кризис ЕС как временной формы европей-ского бытия воспринимается как упадок всей европейской цивилизации. В целом можно сказать, что Европейский союз из якоря ста-бильности Большой Европы превращается в фактор неопределенности, которая в обозри-мой перспективе будет усугубляться.

Для России кризис европейской инте-грации несет и вызовы, и возможности. Отношения с ЕС перестают быть стра-тегическими, в них сокращается чисто политический элемент, они становятся почти исключительно экономическими. Ренационализация политики в Европе, кото-рая, вероятно, будет усиливаться по мере ослабления влияния центральных институ-тов Евросоюза, позволяет Москве оконча-тельно вернуться к двусторонней игре с кон-кретными европейскими странами. Будучи

“Франция и Великобритания стараются собственной политической и даже военной активизацией компенсировать дисфункцию европы в целом”.



заинтересованы в укреплении собственных экономических позиций, сами эти страны не станут уклоняться от выгодных договоренно-стей, наподобие энергетических сделок или недавней продажи России французских вер-толетоносцев «Мистраль». Учитывая специ-фику деловой среды в России, особенно в сфере крупного бизнеса, тесно связанного с государством, европейские интересы будут, вероятнее всего, только укреплять россий-скую систему, основанную на монополиях и весьма коррумпированную.

Две страны будут оказывать особое влия-ние на политику России в Европе. Одной из них традиционно является Германия — евро-пейская экономическая опора, которая, по мере углубления кризиса, становится более значимой в политическом плане. Вторая менее привычна: это Турция — самый влия-тельный аутсайдер, близкий к России по духу, то есть относящийся к европейской полити-ческой орбите, но оказывающий на Европу растущее внешнее воздействие.

новый договор рапалло?В 1922 году в итальянском Рапалло Советская Россия и Веймарская республика, две страны, которые в тогдашней Европе находились в положении парий, подписали соглашение о взаимном признании. Тем самым Москва и Берлин вышли из изоляции, в которой фактически находились после Первой мировой войны и революции в России, серьезно насторожив ведущие евро-пейские державы.

С тех пор на протяжении почти всего ХХ века (исключение составляли годы Второй мировой войны и первый послевоенный период) российско-германское сотрудни-чество успешно развивалось. Взаимное тяготение, прежде всего экономическое и технологическое, позволило преодолеть даже катастрофу Второй мировой войны и раздела Германии — бизнес начал налажи-

ваться уже в первой половине 1950-х годов. Примечательно, что Восточный комитет германской экономики, влиятельная лоб-бистская структура промышленников, заин-тересованных в восточных (в том числе советских) рынках, был создан в 1952 году, за три года до установления дипломатических отношений между СССР и ФРГ.

С 1960-х годов связи становятся неразрыв-ными и стратегическими. В обмен на сырье Германия предоставляла СССР/России тех-нологии — традиция заимствования техноло-гических импульсов именно оттуда восходит к эпохе Петра I. Сибирский газ, который по немецким трубам пошел в Европу, на десяти-летия определил геополитическую ситуацию в Старом Свете.

По сути, мы до сих пор живем в парадиг-ме, заложенной Леонидом Брежневым и Вилли Брандтом. Попытки Соединенных Штатов помешать трубопроводной диплома-тии, предпринимаемые со времен Рональда Рейгана, достигали лишь временного и ограниченного успеха. Некоторые проекты замедлялись, но в конце концов все равно были осуществлены. Проект последнего поколения — «Северный поток», который введен в строй в 2011 году.

Бизнес-отношения — мощная основа для политических связей, поскольку выступают надежным стабилизатором. Однако собствен-но политическая ситуация, естественно, может оказывать на них значительное воз-действие, и здесь снова грядут перемены.

Упаси боже проводить параллель между сегодняшним днем и временами соглашения в Рапалло — ни Россия, ни Германия сейчас не изгои, обе державы обладают большим весом и влиянием в мире. И все же в двух странах чувствуется определенная растерян-ность, связанная с неспособностью сформу-лировать новую устойчивую идентичность, найти правильное место в быстро меняю-щемся мире. И это ощущение, в котором



присутствуют даже элементы одиночества, может способствовать новому сближению, как в 1920-е годы, когда изоляция толкнула к поиску общего языка.

Россия находится на очередной исто-рической развилке. Завершена начальная постимперская фаза, когда основным содер-жанием политики было стремление доказать, что распад Советского Союза не означает исчезновение России из категории великих держав. Цели удалось достичь в пределах воз-можного: внешний мир признал, что Россия

по-прежнему имеет значение, даже если она больше никогда не будет сверхдержавой. Сегодня, глядя на стремительно нарастающую повсюду турбулентность, Москва все больше руководствуется врачебным принципом «не навреди». Амбиции сохраняются, хотя и в сокращенном виде: серьезным ограничителем служит осознание того факта, что чрезмерный риск может нарушить хрупкий баланс внутри государства. А то, что всякий внутренний дис-баланс немедленно вступает в опасный резо-нанс с внешними факторами, очевидно уже всем — одна «арабская весна» чего стоит.

У России нет системы союзников и альян-сов, на которые она могла бы положиться, у нее нет даже «агентов» (proxies), чьими руками она могла бы реализовывать свои интересы. Имеющиеся на сегодня объедине-ния (СНГ, ОДКБ и даже, хотя и в меньшей степени, Таможенный союз) скорее дают повод беспокоиться за их устойчивость, чем обеспечивают дополнительные гарантии. Интеграционные отношения с Европой не складываются. Отчасти из-за того, что сама Россия не готова поступиться суверенными правами, отчасти потому что Европейский

союз на глазах превращается в фактор непредсказуемости и нестабильности.

На другом конце географической карты — бурный рост и развитие, подъем Азии, кото-рый неизбежно окажет фундаментальное воз-действие на Россию. В Азии находится более трех четвертей ее территории, а четкой стратегической линии поведения на азиат-ском направлении нет. Между тем отсутствие ее в длительной перспективе чревато пре-вращением России из субъекта в объект реги-ональной политики, что особенно трагично,

поскольку Азиатско-Тихоокеанский регион представляет собой главную стратегическую площадку XXI века.

Выработка азиатской концепции находит-ся на повестке дня российского руководства, однако эффективной переориентации пре-пятствует встроенное в российскую реаль-ность противоречие. Три четверти населе-ния страны живут в ее европейской части, а население за Уралом продолжает убывать. Ментально Россия сегодня более европей-ская страна, чем был Советский Союз, хотя после его распада Россия географически сдвинулась в сторону Азии. Психологическая тяга российской элиты в сторону Европы только усилилась, какие бы политические отношения ни складывались с Европейским союзом и сколь пренебрежительно ни вос-принимал бы его перспективы отечествен-ный истеблишмент. Выражается это, прежде всего, в ориентации на европейские стандар-ты потребления, образования, образ жизни.

Здесь стоит отметить важный фактор, свя-занный с недавними событиями на Ближнем Востоке. По решению ведущих стран Запада была осуществлена масштабная экспроприа-

“Ментально Россия сегодня более европейская страна, чем был Советский Союз, хотя после его распада Россия географически сдвинулась в сторону азии”.



ция активов ливийского режима — не только частных авуаров семьи Каддафи, но и вло-жений ливийского Центробанка и проч. — и передача их его политическим оппонентам на основе произвольного политического решения. Эти страны стали рассматривать повстанцев в качестве законной власти, наде-лив их международной легитимностью, хотя основания для этого были неясны. Заявление Уго Чавеса о том, что он намерен изъять финансовые активы Венесуэлы из европей-ских банков и разместить их в других стра-нах, в том числе в России, — прямая реакция на этот произвольный шаг. Конечно, Чавеса можно считать одиозным эксцентриком, однако прецедент, созданный в отношении Ливии, добавит аргументов тем, кто добива-ется диверсификации мировой финансовой системы и отказа от западоцентричности.

Для российской элиты, которая, есте-ственно, хранит свои активы на Западе, — это животрепещущий вопрос 5. Ливийский пре-цедент показывает, что либо активы нужно выводить и размещать где-то еще, например в Азии, либо следует глубоко интегрировать-ся в западную систему, дабы обеспечить себе легитимность в глазах Запада и тем обезо-пасить себя от экспроприации. Отдельный вопрос в связи с этим — насколько сама запад-ная система едина и нерушима и каковы наи-более эффективные пути интеграции в нее: принятие общих правил, на чем настаивали сторонники такого выбора в течение двадца-ти лет, или выбор опорных партнеров в усло-виях фрагментации западной системы.

Как бы то ни было, следующему президен-ту придется принимать серьезные решения в условиях, когда дальнейший путь окутан туманом сильнее, чем когда-либо.

смущенная германияСмятение России велико, и, казалось бы, положение Германии, экономического фун-дамента ЕС и одной из наиболее влиятель-

ных стран «большой двадцатки», не идет с этим ни в какое сравнение. Однако на прак-тике Берлин находится едва ли не в более сложном положении.

Весной 2011 года произошло знаковое событие — Франция и Германия, две опоры европейской интеграции, оказались по раз-ные стороны ливийских баррикад. Вне зави-симости от причин, по которым Берлин не поддержал инициированную Парижем войну (одной из них был, судя по всему, непро-фессионализм главы германского МИД Гидо Вестервелле), это решение имеет масштаб-ные последствия.

Кампания по свержению режима Муаммара Каддафи отличалась от предыду-щих военных акций стран НАТО. Главным отличием является отстраненная позиция Соединенных Штатов, которые отдали роль солистов Франции и Великобритании. Полностью устраниться Вашингтону не удалось, потому что военные возможности союзников ограниченны, однако свое уча-стие США минимизировали. Такой подход отражает переосмысление внешнеполитиче-ских приоритетов в американском истеблиш-менте. В ближайшие годы Америке пред-стоит сократить расходы и сбросить лишние обязательства. Внимание перемещается в Восточную Азию и Азиатско-Тихоокеанский регион. США заинтересованы в том, чтобы, сохраняя влияние, снизить масштаб вовле-ченности на Ближнем Востоке — в амери-канском обществе такое плотное участие в ближневосточных делах вызывает растущую усталость. В то же время перед США стоит вопрос о том, что делать с Европой — бли-жайшим союзником, которого нельзя оттолкнуть, но непонятно как использовать, поскольку брать на себя часть военно-поли-тического бремени Америка не хочет.

Ливийская кампания предоставила воз-можность совместить решение этих двух вопросов. Ливия — бензоколонка Франции и



Италии, а также страна-фильтр на пути неле-гальных мигрантов в эти страны из Африки. Осознание непосредственного интереса вкупе с желанием Парижа и Лондона на фоне упадка Евросоюза доказать свою состоятель-ность как игроков международного класса побудили ключевые страны Европы добро-вольно устремиться на ливийский фронт. Иными словами, они взяли на себя функцию региональных регуляторов, что соответству-ет целям США — найти лояльных партнеров в разных частях мира, которые могли бы

выполнять за Америку работу по наведению локального порядка.

Насколько эффективно франко-британ-ский тандем справился с этой задачей — вопрос спорный. Однако Вашингтон будет громко восхищаться достигнутым, прослав-ляя боеспособность союзников, потому что Соединенным Штатам необходимо поддер-живать в европейцах боевой дух, направлен-ный на «южное подбрюшье».

Вдохновленная лаврами «освободителя Ливии», Франция намерена развить успех и занять место единоличного политического лидера Европы. Однако экономическим фун-даментом Старого Света служит Германия, которая зажата в клещи. Все в Европе требуют от Берлина активной позиции по спасению евро, при этом с огромным подо-зрением реагируют на любые поползновения Германии занять такую позицию на самом деле. Хотя логика развития событий неизбеж-но выталкивает Германию на центральную политическую, а не только экономическую позицию. Ведь от краха евро больше всех потеряет именно Германия, и из сообра-жений самосохранения Берлину выгоднее

вытягивать из болота тонущих партнеров, чем пытаться от них дистанцироваться. При этом в самой Германии растет сопротивление тому, чтобы ради европейской валюты идти на новые жертвы. Немцам все труднее объяс-нить, почему они должны расплачиваться за безалаберность и безответственность других стран. Тем более что Германия, будучи заве-домо более сильным и экономически состоя-тельным партнером, в конце 1990-х — начале 2000-х годов при Герхарде Шрёдере сумела осуществить непопулярные и достаточно

болезненные социально-экономические реформы, на которые другие государства, включая Францию, никак не могут решиться.

Пестрая и противоречивая международ-ная палитра сбивает ориентиры даже такой обстоятельной и серьезной стране, как Германия. По сравнению с тем, что было во второй половине ХХ века, привычная миро-вая система подвергается глубокой эрозии и радикально меняется. Сутью политики Запада было построение такой системы, в которой Германия уже никогда и ни за что не будет воевать. И эта политика увенчалась блестящим успехом. Немцы, всегда отличав-шиеся воинскими умениями и геополитиче-ским мышлением, избавились от обоих этих качеств. Трудно найти более пацифистски настроенное общество, чем германское: когда в 2010 году президент страны Хорст Кёлер имел неосторожность заикнуться, что у Германии в Афганистане могут быть геополитические интересы, ему попросту пришлось подать в отставку. И вот, добив-шись столь невероятного успеха, союзники Берлина по НАТО теперь сетуют на то, что Германия отказывается сражаться.

“Из соображений самосохранения Берлину выгоднее вытягивать из болота тонущих партнеров, чем пытаться от них дистанцироваться”.



Другой парадокс: всегда лояльная Америке Германия, оплот американского влияния в Европе, все чаще объективно оказывается оппонентом США, например, в том, как следует преодолевать финансово-экономи-ческий кризис. А Франция, вечный фрондер и раздражитель американцев, почувствовав военный азарт, напротив, сближается с Вашингтоном, который испытывает потреб-ность в «младшем шерифе».

Непривычная ситуация размежевания с Францией и связанное с ней политическое напряжение внутри Германии усугубляют

сумятицу. Гидо Вестервелле подвергся тоталь-ной уничижительной критике за то, что он «проиграл» ливийскую войну и поссорился с ближайшими союзниками. Практически вся политическая элита страны склоня-ется к тому, что, воздержавшись во время голосования в Совете Безопасности ООН, Германия совершила огромную ошибку. (Примечательно, что к тому же выводу приш-ли и в России, правда, по ровно противопо-ложной причине.) Однако по всем опросам общественного мнения, большинство граж-дан Германии считают правильным решение не участвовать в ливийской операции, что демонстрирует еще одну грань и так давно очевидного размежевания между политиче-ским классом и его избирателями.

На этом фоне меняется тональность дис-куссий. До недавнего времени обсуждение вопроса об отказе от евро было в Европе почти повсеместным табу, рассуждать на эту тему позволяли себе только СМИ и эксперты Великобритании и США. Максимум допусти-мого в континентальной дискуссии — осторож-ные предположения о том, что может понадо-

биться вывод из еврозоны самых проблемных стран для сохранения здорового ядра.

В конце августа 2011 года в Financial Times появился комментарий бывшего руководи-теля Федерации промышленников Германии Ханса-Олафа Хенкеля: от евро должно отка-заться как раз «здоровое ядро». Германия, Австрия, Нидерланды и Финляндия созда-дут новую валюту, оставив евро в распоря-жении южноевропейцев, которые смогут девальвировать его и тем самым повысить собственную конкурентоспособность 6. Сенсационность заключается в том, что автор

не включает в ядро Францию. Понятно, что отставной индустриальный лоббист может позволить себе провокационные высказыва-ния. Однако германское правительство всегда чутко прислушивается к мнению крупного бизнеса и зачастую руководствуется именно им. Если нынешние тенденции продолжатся, политические амбиции Франции и экономи-ческие интересы Германии могут разойтись в разных направлениях. Это будет, по сути, означать конец той интеграционной модели, которая существовала с середины прошлого века. Правда, идея бюджетного пакта, предло-женная совместно Ангелой Меркель и Николя Саркози, официально считается сегодня тор-ной дорогой к спасению единства Европы, но сложности с его практическим воплощением вполне способны вызвать рост новых проти-воречий, в том числе и между инициаторами. Вообще, представить себе Париж, который соглашается на внешний обязывающий кон-троль за его фискальной политикой, довольно трудно. Есть и другая линия размежевания. В конце февраля 2012 года премьер-мини-стры двенадцати европейских стран (в их

“Франция стремится укрепить экономические связи с Россией, а Германия, напротив, нащупывает пути политического взаимодействия”.



числе главы правительств Великобритании, Италии, Испании, Нидерландов, Польши, Финляндии, Швеции) обратились с письмом к председателю Европейского совета Херману ван Ромпёю и главе Еврокомиссии Жозе Мануэлу Баррозо с призывом к реформиро-ванию Европейского союза во имя стимули-рования роста и развития. Сенсацией стало то, что среди подписантов не было ни пре-зидента Франции, ни канцлера Германии — их обошли 7.

Весь ХХ век Европа решала «германский вопрос» и успешно решила его. Но сейчас любая стратегия предусматривает резкое усиление влияния и роли Германии. Страна, которая берет на себя большую часть финан-сового бремени, будет требовать права опре-делять условия. Тем более, опять-таки, что германская экономическая модель доказала свою эффективность. Однако перспектива доминирования Берлина пугает всех, а оно неизбежно в любом случае, будь то консоли-дация еврозоны с введением жестких правил и мер ответственности либо, напротив, фраг-ментация с выделением «здорового ядра» вокруг Германии. И прежде всего такая пер-спектива пугает Францию — вторую опору интеграции. Париж отлично понимает, что в новой конструкции, более упругой и цен-трализованной в плане принятия экономи-ческих решений, Берлин станет бесспорным центром. А возможность введения наднацио-нального бюджетного диктата будет означать не просто ограничение суверенитета, но и необходимость следовать немецким принци-пам и правилам.

Как все эти трудности Европы связаны с ее отношениями с Россией? Старый Свет будет сильно меняться. Европа, в которой страны разных категорий по-разному уча-ствуют в интеграционных проектах, вероят-нее всего, неизбежна, причем количество и состав этих «категорий» предсказать невоз-можно. Наверное, в политическом плане

Европа будет все более фрагментированной, а крупные страны станут решать свои дела самостоятельно, с опорой на двусторонних партнеров как внутри, так и вовне ЕС. Как показывает история, в тяжелые времена и Германия, и Франция не раз обращали свои взоры к России — сближение неоднократно укрепляло позиции этих стран. Франция обычно упирала на геополитическую состав-ляющую, Германия — на экономическую. Сейчас роли отчасти меняются. Франция стремится укрепить экономические связи с Россией, а Германия, напротив, нащупывает пути политического взаимодействия.

Вероятные трения внутри европейского «правящего тандема» также способны повы-сить заинтересованность обоих участников в активизации контактов с Россией. Франции, например, которая стремится солировать на Ближнем Востоке и таким образом увеличи-вать и свой европейский вес, важно иметь возможность убеждать Россию в необходи-мости поддержать те или иные начинания Парижа в этой сфере. Подобно тому, как в 2003 году Жак Ширак уговорил Владимира Путина занять резко негативную позицию в отношении американского вторжения в Ирак, хотя изначально российский прези-дент был склонен к большей сдержанности.

Принимая во внимание неопределенность экономической и политической ситуации в США, а также неясность с дальнейшей ролью Пекина, предсказать, как будет меняться положение дел в Европе, практически невоз-можно. Однако чем более нестабильной будет ситуация, тем больше шансов, что боль-шие государства континентальной Европы станут руководствоваться собственными интересами, а в поисках дополнительных опор — обращаться к России как к единствен-ному близко расположенному источнику потенциальных экономических и полити-ческих дивидендов. России же предстоит решить, на что она готова пойти и чем риск-



нуть, чтобы создать с кем-либо устойчивый альянс. К 2020 году мы увидим совсем другую геополитическую палитру Старого Света. И еще одним ее элементом станет страна, которая, так и не добившись членства в еди-ной Европе, решила сама ковать свое геопо-литическое счастье. Это Турция.

турция как «другая россия»России не привыкать стучаться в европей-ские двери, внимательно вслушиваясь в то, что за ними происходит. Собственно, в этом состояла суть политики Москвы в отноше-ниях с ЕС в 1990-е и на протяжении большей части 2000-х годов, уже при Путине. Тактика, которая чередовала предложения и нажим в попытке то заинтересовать Европу, то при-пугнуть ее, в конечном итоге не принесла особого результата.

Виновата отнюдь не только Россия — танго не задалось у обоих партнеров. А к началу второго десятилетия ХХI века Европейский союз пришел в столь неопределенное состоя-ние, что Россия заметно сбавила европейские обороты. Тем интереснее наблюдать за тем, как начинает сводить счеты с Европой сво-еобразное «альтер эго» Москвы — Анкара. В том, что касается Европы, у России и Турции схожая историческая судьба. Две державы на протяжении столетий были активными участниками политики Старого Света, одна-ко основные европейские державы никогда не воспринимали их как партнеров того же класса, что и они сами.

Внутри обеих наций не утихают споры о том, принадлежат ли они к европейскому миру, а если да, то в какой степени. В послед-ние десятилетия (для России — в течение последних двадцати лет, для Турции — полу-века) и Москва, и Анкара заявляли наме-рение тем или иным способом влиться в Европу, сохраняя ярко выраженную самосто-ятельную идентичность — очень различную, но равно отличающуюся от усредненного

европейского образца. Результат, в общем, аналогичный, но тут сходство заканчивается. Если Россия выжидает, то Турция атакует.

Напористое поведение Турции объясни-мо: Анкара делала на Евросоюз ставку куда большую, чем Москва. Даже если исключить период с 1963 года (когда впервые был под-нят вопрос об интеграции) до конца ХХ века, то на заре 2000-х, с приходом к власти Партии справедливости и развития во главе с Реджепом Тайипом Эрдоганом, Турция дей-ствительно прилагала усилия для демократи-зации. Недоброжелатели, правда, подозрева-ют, что истинная цель премьера заключалась не в европеизации: ссылаясь на демократиче-ские реформы, он стремился сломать хребет политическому влиянию армии; но одно дру-гое не исключает.

Чем активнее Турция реализовывала «дорожную карту» в ЕС, тем быстрее снижа-лось желание Евросоюза что-либо обещать. А к концу 2000-х годов стало очевидным то, что никто не готов произнести вслух: Турцию не примут не из-за недостатка демократии, а из-за избытка мусульман. Восьмидесятимиллионная мусульманская держава внутри Европейского союза с соот-ветствующими правами и возможностями была едва ли представима и раньше, но расту-щий страх перед исламом в Западной Европе окончательно закрыл такую возможность.

Трудно сказать, когда именно это отчет-ливо осознали в Анкаре, но в какой-то момент ее поведение резко изменилось. Формально Турция продолжает переговоры о вступлении, то есть о сближении своей социально-политической модели с евро-пейскими образцами. Президент Абдулла Гюль, выступавший в сентябре 2011 года на Мировом политическом форуме в Ярославле, обрушился с резкой критикой на Европу — за нарушение прав человека (мусульман), нетер-пимость, ксенофобию и прочее. Получите ваш бумеранг. В конце 2011 года Турция



выдвинула ЕС ультиматум: если в июле 2012 года Кипр (по сути, членом Евросоюза явля-ется только греческая часть острова) займет пост очередного сменного председателя, Анкара заморозит все связи с объединением. Отменить кипрское председательство (пер-вое после вступления в 2004 году) Евросоюз, естественно, не может — это бы означало расписаться в собственной моральной несо-стоятельности, — но и Турции после такого заявления трудно идти на попятный. В те же дни Анкара пригрозила самыми решительны-ми мерами, вплоть до направления военных судов, если Кипр начнет разработку углеводо-родов на спорном (с точки зрения Турции и Северного Кипра) шельфе. Турция заявила о намерении осваивать ресурсы сама, вместе с турками-киприотами. Анкаре, похоже, добав-ляет драйва то, что Греция, ее исторический оппонент и покровитель Никосии, не просто пребывает в совершенно подавленном состо-янии, но и превратилась в острую головную боль для всей Европы. Одновременно Турция демонстративно рассорилась с Израилем, начала мощное политико-дипломатическое наступление в странах победившей или побеждающей «арабской весны», активи-зировала действия в отношении Сирии — Анкара намерена не просто влиять на ситуа-цию в соседней стране посредством разных форм поддержки оппозиции, но не исключа-ет и прямого военного участия.

Анкара, конечно, блефует: несмотря на экономические и политические успехи, ресурса для самостоятельного курса, по сути не умещающегося в рамки имеющихся союзных и партнерских отношений, у нее не хватит, тем более что действовать она наме-ревается по всем окрестностям. Эрдоган рас-считывает на кумулятивный эффект — проде-монстрировать напор по всем направлениям сразу, чтобы убедить мир в серьезности своих намерений. Но если Анкара пере-усердствует, то столкнется с противодей-

ствием по всем тем направлениям, где сейчас демонстрирует активность. У Турции много партнеров, но совсем нет друзей: подозрения испытывают практически все соседи, хотя каждый надеется воспользоваться ситуацией и пристроиться в турецкий фарватер.

Мстительность в отношении Европы не декларируется, но прозрачна: правительству Партии справедливости и развития очень хочется доказать, как много потерял Старый Свет, не захотев открыть двери Турции. Явная конкуренция разворачивается на Ближнем Востоке: патронат над «новыми демократиями», который примеряет на себя Турция, призван заместить ЕС, роль кото-рого как организации в этом регионе уже почти незаметна, и составить альтернативу действиям отдельных европейских держав. Наконец, претензии Анкары на роль ключе-вого диспетчера европейских углеводородов, которые Евросоюз поддерживал, рассчи-тывая с помощью Турции снизить влияние Москвы, теперь могут выйти Европе боком. К зависимости от поставщика (России) доба-вится зависимость от крупного транзитера (Турции).

Впрочем, турецкий пыл может уйти в сви-сток — ведь активность по всем направлени-ям, где Анкара пытается преуспеть, чревата большими проблемами. Более того, чем больше вокруг открывается возможностей, тем выше и риски. Но возвращения Турции к умеренной и сдержанной позиции ожидать не приходится, ее региональная роль гаран-тированно будет возрастать 8. При этом судь-ба Турции тесно связана с Россией и геопо-литически, и экономически, и исторически, несмотря на то, что эти связи нелинейны и полны противоречий.

***Владимир Путин привержен идее многопо-

лярного мира, в которой он видит гарантию от американского доминирования, однако психологически он ориентирован на Европу,



поскольку лучше понимает, как с ней себя вести. «Большая игра», которую ведет и будет продолжать вести Путин, концентрируется вокруг Европы, хотя и захватывает прилежа-щие регионы — западную часть постсоветско-го пространства, отчасти Ближний Восток. Расшатывание европейских институтов, которые казались прочными и незыблемыми еще несколько лет назад, открывает новые возможности, хотя одновременно Россия продолжает осознавать, что ее потенциал ограничен. Как бы то ни было, основные приоритеты Путина — Евразийский союз, продолжение газовой экспансии, технологи-ческий прогресс России (слово «модерниза-ция» старший партнер тандема использует неохотно) — связаны именно с Европой. При этом он по-прежнему отказывается призна-вать значение условностей, которые принято называть «европейскими ценностями», тем более если они мешают развивать нормаль-

ный взаимовыгодный бизнес. И похоже, сей-час у него для этого больше оснований, чем прежде: мир XXI века, по всей видимости, будет меньше ориентироваться на ценности и идеологии, чем мир века двадцатого.

Главная площадка этого столетия — азиат-ско-тихоокеанская; две ключевые державы, США и Китай, сойдутся там. Классическая Европа остается тем, кто столетиями взаимо-действовал и боролся на этой территории. Треугольник Москва — Берлин — Анкара (отношения Германии и Турции как двух политико-экономических лидеров на евро-пейском пространстве цементируются нали-чием в Германии четырех миллионов жите-лей турецкого происхождения; более полуто-ра миллионов из них — турецкие граждане) может стать новой необычной конфигураци-ей, которая будет играть важную роль в поли-тике России и влиять на ход событий во всей Европе.

ПрИМеЧанИЯ 1 http://www.russische-botschaft.de/index.php?id=167&L=3&tx_ttnews[tt_news]=351&tx_ttnews[backPid]=171&cHash=4268ebd219

2 Анализ кризиса Европейского союза см., например, в статье: Kupchan Ch. A. The Potential Twilight of the European Union (http://www.cfr.org/eu/potential-twilight-european-union/p22934).

3 Как отмечала в своем докладе Группа реф-лексии, созданная Европейским советом для исследования перспектив ЕС, «2010 год может знаменовать начало новой фазы для Евросоюза. Следующие 50 лет будут означать либо повышение роли Европейского союза как уверенного в себе глобального игрока, либо, напротив, Союз и его страны-члены начнут сползать в маргинальное состояние, все больше превращаясь в малозначи-тельную западную оконечность Азиатского конти-нента». В 2010 и 2011 годах ситуация продолжала ухудшаться. См.: Project Europe 2030: Challenges and Opportunities. A report to the European Council by the Reflection Group on the Future of the EU 2030. May 2010 (http://www.consilium.europa.eu/uedocs/cmsUpload/en_web.pdf).

4 См. выступление Роберта Гейтса в Брюсселе 10 июня 2011 года (http://www.washingtonpost.com/world/the-security-and-defense-agenda-as-delivered-by-secretary-of-defense-robert-gates-brussels-belgium-june-10-2011/2011/06/10/AGqlZhOH_story.html).

5 Очень характерная оценка — в статье Александра Костина «Новое средневековье старого мира» на сайте Terra America (http://terra-america.ru/novoe-srednevekovie-starogo-mira.aspx).

6 Henkel H.-O. A Sceptic’s Solution — A Breakaway Currency // Financial Times. 2011. Aug. 29 (http://www.ft.com/intl/cms/s/0/6cf3e4f0-cf40-11e0-b6d4-00144feabdc0.html#axzz1oo1qsGYk).

7 http://ecrgroup.eu/wp-content/uploads/2012/02/2012-EU-GROWTH-LETTER-SIGNED.pdf

8 Блестящая подборка аналитических статей о состоянии умов в современной Турции содержится в брошюре Европейского совета по международным делам «Что думает Турция?»: What Does Turkey Think / D. Bechev (ed.). ECFR, 2011 (http://www.ecfr.eu/page/-/ECFR35_TURKEYFINALFINAL.pdf).


Исход электорального цикла 2011—2012 годов в России нанес сильный удар по господству российской правящей группы

(«режима») и способствовал активизации ее политических противников («оппози-ции»). В то время как ряд наблюдателей рассматривает этот результат электораль-ного цикла сквозь призму ряда «объектив-ных» факторов (от экономического роста до распространения Интернета) и/или лишь как отражение динамики обществен-ного мнения, в данной статье основное внимание уделено политическим акторам, их стратегиям и ресурсам.

В современных политологических дис-куссиях о причинах поражения правящих режимов в ходе авторитарных выборов выделяются две точки зрения. Одна из них объясняет эти исходы слабостью правящих групп и/или их стратегическими ошибками, в то время как вторая фиксирует внимание на успешной антисистемной мобилизации со стороны оппозиции. Я сделаю попытку синтезировать эти конкурирующие подходы и рассмотреть российский электоральный цикл 2011—2012 годов как процесс взаимо-действия обеих сторон конфликта, в кото-ром и режим и оппозиция сталкиваются с

различными ограничениями при выборе и реализации своих стратегий. От стратеги-ческих шагов, которые стороны конфликта предпримут по итогам голосования 4 марта 2012 года, во многом будет зависеть дальней-шая трансформация режима электорального авторитаризма в России.

* * *Результаты электорального цикла 2011—

2012 годов и его политические последствия стали неожиданными для большинства участников и наблюдателей российского политического процесса. В преддверии кам-пании практически все оценки строились на том, что «партия власти» «Единая Россия» (ЕР), опираясь на государственный аппарат на всех уровнях власти, на доминирование в СМИ и на поддержку достаточно популярных в глазах населения лидеров страны, без осо-бого труда получит подавляющее большин-ство голосов и мест в Государственной думе, тем самым открыв дорогу триумфальному возвращению Владимира Путина в кресло главы государства в марте 2012 года 1. Однако уже исход думского голосования 4 декабря 2011 года обманул эти ожидания. В то время как, согласно официальным данным, ЕР набрала 49,3 проц. голосов избирателей, многочисленные прямые и косвенные сви-детельства — от экзит-поллов до сообщений наблюдателей — фиксировали разнообраз-ные злоупотребления при подведении ито-гов голосования; нет сомнений в том, что

СТАТЬИ

трещины в стенеОт стратегических шагов, которые предпримут режим и оппозиция, во многом будет зависеть дальнейшая трансформация электорального авторитаризма в России

Владимир Гельман

РАБОТА ВыПОЛНЕНА В РАМКАх ПРОГРАММы CHOICES OF RuSSIAN MODERNIzATION ПРИ ПОДДЕРЖКЕ АКАДЕМИИ НАУК ФИНЛЯНДИИ. АВТОР БЛАГОДАРИТ СЕРГЕЯ ИЛЬИНА, КИРИЛЛА КАЛИНИНА, МАРИЮ ЛИПМАН, МАРККУ ЛОНКИЛА, СЕРГЕЯ РыЖЕНКОВА И ДМИТРИЯ ТРАВИНА ЗА ЦЕННыЕ ЗАМЕчАНИЯ К РАННИМ ВЕРСИЯМ РАБОТы


Трещины в стене

реальная доля поданных за ЕР голосов была гораздо ниже. Вслед за голосованием по стране прокатилась волна акций протеста против его итогов, которая была отмечена невиданным для постсоветской России раз-махом массовой мобилизации — митинги в Москве собрали многие десятки тысяч участ-ников. Однако на президентских выборах 4 марта 2012 года властям удалось восстано-вить контроль и, используя все доступные им способы, добиться необходимого исхода голосования: по официальным данным, Владимир Путин набрал 63,6 проц. голосов на фоне многочисленных злоупотреблений в ходе кампании и при подведении итогов. Предпринятое вслед за этим наступление властей на оппозицию было призвано вер-нуть ситуацию в стране к состоянию преж-него статус-кво. Тем не менее в результате электорального цикла 2011—2012 годов рос-сийский авторитарный режим понес ощути-мые потери. Пока преждевременно говорить о полномасштабном кризисе российского авторитаризма, а тем более — о его скором падении, однако те вызовы, с которыми столкнулись власти в ходе электорального цикла 2011—2012 годов, носят системный и неустранимый характер. Но почему же эти вызовы возникли «здесь и теперь»? Что обу-словило исход голосований 4 декабря 2011-го и 4 марта 2012-го и каковы механизмы и при-чины, повлекшие за собой, с одной стороны, частичный электоральный провал правящей группы, а с другой — взлет и последующий спад постэлекторального протестного акти-визма? Как эти события могут отразиться на дальнейшей траектории развития политиче-ского режима в России? Поискам ответов на эти вопросы посвящена настоящая работа.

«опрокидывающие выборы»: почему?Политический режим, сформировавшийся в России в 2000-е годы, многие специалисты расценивали, согласно получившей распро-

странение в последние годы классификации, как «соревновательный» или «электораль-ный» авторитаризм 2. В таких режимах институт выборов имеет вполне реальное значение, в них допускается участие раз-личных партий и кандидатов — в отличие от «классического» авторитаризма, при кото-ром преобладают «выборы без выбора» (при-мерами такого рода на постсоветском про-странстве выступают, например, Казахстан или Узбекистан). Но формальные и нефор-мальные правила таких выборов предполага-ют высокие входные барьеры для участия в них, заведомо неравный доступ участников кампаний к ресурсам (от финансовых до медийных), систематическое использование государственного аппарата в целях максими-зации голосов за правящие партии и канди-датов и злоупотребления в пользу последних на всех стадиях выборов, в том числе при подсчете голосов.

Именно заведомо неравные «правила игры», призванные обеспечить победу инкумбентов независимо от предпочтений избирателей, и отличают электоральный авторитаризм от электоральных демократий. Электоральный авторитаризм — явление не новое, но особенное распространение он получил в последние два десятка лет, в том числе и в постсоветских государствах 3. Классический авторитаризм уступает место электоральному прежде всего в силу того, что правящие группы этих режимов нужда-ются в проведении выборов как средстве и внутриполитической, и в особенности международной легитимации — в против-ном случае само функционирование этих режимов может оказаться под угрозой 4. Всякий раз выборы, в силу самой природы политической конкуренции, становятся для электоральных авторитарных режи-мов серьезным тестом на выживание. Им приходится не просто добиваться победы в нечестной и неравной борьбе с иными


вЛАдИМИр ГеЛьМАн

партиями и кандидатами, но и прилагать немалые усилия для того, чтобы их победы были признаны внутри страны и за ее преде-лами, а обвинения в нечестности выборов имели не слишком значительный эффект 5. Хотя многим режимам электорального авто-ритаризма удается решать эти задачи более или менее успешно, постэлекторальные про-тесты по итогам нечестных выборов могут создать для них вызовы, подчас несовмести-мые с выживанием, о чем свидетельствует недавний опыт «цветных революций» 6. Хотя российский режим (по крайней мере,

пока) кое-как справлялся с этими вызовами и избежал летального исхода, цена выживания оказалась для него весьма высока, а уровень легитимации, достигнутый в результате элек-торального цикла 2011—2012 годов, — более чем сомнительным. Примечательно, что такой исход представлял собой разительный контраст с исходом электорального цикла 2007—2008 годов, когда правящая группа без особого труда решила стоявшие перед ней задачи и при этом не вызвала сколь-нибудь значимых постэлекторальных протестов и избежала опасности, что общество не при-знает результаты голосования легитимными.

Собственно, поражение авторитарных режимов в ходе несправедливых выборов — также явление отнюдь не новое. Еще Самюэль Хантингтон в своем анализе «третьей волны» демократизации специально рассматривал феномен «опрокидывающих выборов», когда авторитарные режимы проводят выборы в целях закрепления своей легитимации, но в результате они оборачиваются поражением правящих групп и в ряде случаев (хотя и не всегда) открывают дорогу к последующей пол-

номасштабной демократизации 7. Наиболее наглядным примером для Хантингтона высту-пали выборы на Съезд народных депутатов СССР в марте 1989 года. Хотя они не были ни свободными, ни справедливыми, но сам факт их проведения позволил советским граж-данам выразить массовое неприятие суще-ствовавшего тогда в стране политического режима, а сами выборы на фоне антисистем-ной мобилизации повлекли за собой после-дующее конституирование политической оппозиции 8. Однако причинам и механизмам этого феномена в условиях тех или иных

режимов уделялось недостаточно внимания. «Опрокидывающие выборы», хотя и не вос-принимались специалистами как своего рода deus ex machina, однако объяснения этого фено-мена, а их набралось изрядное количество, подчас пронизаны духом экономического, социологического или технологического детерминизма. В частности, общим местом стали утверждения, что когда благодаря эко-номическому росту удается достигнуть опре-деленного уровня социально-экономического развития 9, это приводит к увеличению чис-ленности образованного городского среднего класса, который предъявляет спрос на граж-данские и политические права и постепенно выходит на политическую арену 10. В то же время развитие информационных техно-логий и особенно Интернета и социальных сетей резко ускоряет процесс политических коммуникаций, поскольку снижает контроль властей над информационными потоками и существенно облегчает задачу коллективной мобилизации 11.

Не отрицая значимости всех этих фак-торов в политическом развитии современ-

“Сильная сторона конфликта — режим — была недостаточно монолитна; ожидания лидеров режима не учитывали изменений политического спроса”.



ных обществ, следует отметить, что ни по отдельности, ни даже в сочетании друг с другом они не способны объяснить, почему в конкретный «критический момент» одним режимам электорального авторитаризма удается сохранять господство, а другим — нет. Существуют объяснения, в которых полити-ческий процесс рассматривается как «про-екция» динамики спроса на политическом рынке. Этот спрос проявляется как колеба-ния общественного мнения, которые, в свою очередь, хотя и зависят от ряда параметров (таких как массовые оценки положения дел в экономике) 12, но в условиях авторитарных режимов, в общем и целом, непредсказуе-мы. Однако, как известно, «танго танцуют вдвоем», и было бы неверным, анализируя причины упадка электорального авторита-ризма, ограничиваться лишь анализом «спро-са», игнорируя «предложение». Последнее представлено на политическом рынке как правящими группами, так и их противника-ми (далее, соответственно — «режимом» и «оппозицией»).

Неудивительно, что в последние годы, в особенности под воздействием волны «цветных революций» от Сербии (2000 год) до Молдовы (2009 год), специалисты все чаще задавались вопросом о влиянии режи-ма и оппозиции на упадок электорального авторитаризма. Одни авторы отмечали критическую роль массовой мобилизации в результате усилий оппозиции, при этом уделяя особое внимание кооперации различ-ных групп противников режима и тактике оппозиционных сил 13. Другие исследователи обращали внимание на уязвимость самих авторитарных режимов из-за их открытости воздействию со стороны Запада, а также слабости государственного аппарата и/или доминирующих партий, неспособных обе-спечить полномасштабный контроль лиде-ров над политическим процессом 14. Между тем споры о том, «кто виноват» в провале

электорального авторитаризма — режим или оппозиция 15, недостаточно учитывают стратегическое взаимодействие как внутри этих групп, так и между ними. Однако в политике, как и в игре в футбол, успех одной из сторон конфликта, как правило, зависит от действий соперника: точно так же, как гол может быть порой забит из-за неудачной замены игроков, неточного паса защитни-ка или опрометчивой игры вратаря, так и достижения оппозиционеров могут стать результатом ошибочной стратегии правящей группы, а успехи режима подчас выступают оборотной стороной слабости оппозиции.

Поражение электорального авторитариз-ма в России в декабре 2011 года может слу-жить показательным примером такого рода. Действительно, с одной стороны, в 2000-е годы российские лидеры приложили немало усилий для закрепления политической монополии, опираясь при этом на иерар-хию государственного аппарата («вертикаль власти») и доминирующую партию («Единая Россия») и ограждая внутреннюю политику страны от «тлетворного влияния Запада». С другой стороны, систематические дей-ствия властей, направленные на маргина-лизацию оппозиции, загнали ее в поли-тическое «гетто». Искусно проведенное разделение оппозиционеров на «чистых» («системные» партии, официально заре-гистрированные, но находившиеся под косвенным контролем со стороны Кремля) и «нечистых» («внесистемная» оппозиция, исключенная из политического процесса) еще более ослабляло разрозненные сегмен-ты оппозиции.

Оказалось, однако, что сильная сторона конфликта — режим — была недостаточно сплочена и монолитна; ожидания лиде-ров режима строились ретроспективно и не учитывали изменений политического «спроса»; соотношение «кнута» и «пря-ника», которое режим предлагал своим



согражданам, оказалось недостаточно сбалансировано; наконец, тактика думской кампании 2011 года была плохо продумана. В то же время кампания открыла «окно воз-можностей» (скорее, «форточку»), и в него начали проникать новые фигуры, которые привнесли ряд неожиданных для властей эффектов. Реакция властей на эти шаги не всегда оказывалась адекватной, и в резуль-тате режим с каждым шагом нес все более сильные и ощутимые потери: прежние методы уже не обеспечивали контроль над политическим процессом в стране, а уро-вень массовой поддержки статус-кво сни-жался. Оппозиции удалось не только выйти из «гетто», но и, перехватив инициативу, продемонстрировать способность к коопе-рации друг с другом и к мобилизации масс против режима. Хотя эти шаги и не при-вели к смене режима, но создали для него серьезные угрозы и вынудили к смене так-тики, в конце концов позволившей режиму достичь требуемого результата. Вновь обра-щаясь к футбольной метафоре, более силь-ная команда сама создала голевую ситуацию у своих ворот, но более слабая сторона все же не смогла забить мяч в сетку. В итоге более сильная команда перешла в контрата-ку и смогла удержать счет игры в свою поль-зу. Хотя еще рано делать выводы о том, как сложатся следующие матчи, но, по крайней мере, уже не приходится говорить о без-условном одностороннем преимуществе на поле сильных над слабыми.

Анализируя, почему и как стал возможен этот результат, необходимо рассмотреть те шаги, которые предприняли режим и оппозиция в России в период, предшество-вавший электоральному циклу 2011—2012 годов, их действия в ходе кампании и после голосований 4 декабря 2011-го и 4 марта 2012 года, а также выявить те возможности и ограничения, которые определяют их шаги сегодня.

Интерлюдия: 2008—2011 годыПреемственность лидеров является «ахил-лесовой пятой» многих авторитарных режи-мов в мире, в том числе и на постсоветском пространстве. Лишь немногим правителям удается безболезненно осуществить дина-стическое наследование власти (примером может служить Азербайджан), в то время как в условиях электорального авторитаризма сам подбор «преемников» и обеспечение легитимации передачи власти создает риски и серьезные вызовы выживанию соответству-ющего режима (как произошло в случае укра-инской «оранжевой революции») 16. С этой точки зрения, проведенная в 2007—2008 годах замена Владимира Путина Дмитрием Медведевым на посту президента России, в гипотетическом колледже для диктаторов, казалось бы, заслуживала «пятерки с плю-сом». В самом деле, Путин до 2007 года имел все шансы изменить конституцию страны и, изъяв из нее ограничения срока президент-ских полномочий, пойти по пути лидеров стран Центральной Азии. Однако вместо этого он подобрал лояльного преемника и, став премьер-министром, сохранил за собой ключевые рычаги управления страной в рас-чете на возвращение в президентское кресло через четыре года. Такая стратегия отвеча-ла задачам как внутриполитической, так и внешнеполитической легитимации, но таила в себе немалые риски. Они были связаны с тем, что (1) Медведев, обладая немалыми президентскими полномочиями, был спосо-бен в одностороннем порядке пересмотреть неформальный контракт, заключенный с Путиным, и (2) сценарий «обратной замены» этих игроков в электоральном цикле 2011—2012 годов предполагался «по умолчанию», но имел непубличный характер.

Успешно сосредоточившись на мини-мизации рисков первого типа (постоянно присущих всему периоду президентства Медведева), режим не слишком заботился о



рисках второго типа, которые воспринима-лись как отдаленные по времени и «однора-зовые». Между тем именно высокие издерж-ки «обратной замены» как раз и стали той стрелой, которая попала в «ахиллесову пяту» режима через четыре года после первой ста-дии операции «преемник».

Эндрю Уилсон в своей книге о постсо-ветских политических режимах подробно описал феномен «виртуальной политики», при которой главным инструментом доми-нирования правящих групп являются не столько репрессии, сколько информацион-

ные манипуляции в сочетании с покупкой лояльности элит и масс 17. Действительно, российский режим при Путине и Медведеве отличался низкой репрессивностью по отно-шению к политическим противникам (если речь не шла о «точечных» расправах из-за личной вражды и/или в целях захвата биз-неса, как в случае с Ходорковским) 18. Вместо этого в 2000-е годы власти последовательно и систематически превращали оппозицию в «вымирающий вид» — посредством выстра-ивания высоких входных барьеров на поли-тическом рынке, умелого использования тактики «разделяй и властвуй», кооптации в качестве «попутчиков» режима одних поли-тиков и исключения из истеблишмента дру-гих 19. Почти безраздельное доминирование Кремля в ведущих СМИ на фоне высокой поддержки статус-кво в общественном мне-нии облегчало режиму решение этих задач. Хотя электоральный цикл 2007—2008 годов сопровождался злоупотреблениями в ходе подсчета голосов и жестким давлением на противников режима в духе «закручивания гаек», его политические итоги не встретили

сколь-нибудь заметного сопротивления в обществе (более того, в ряде исследований было зафиксировано, что избиратели скорее склонны оценивать выборы как «честные» и «справедливые») 20. Но почему через четыре года немалая часть тех же избирателей взбун-товалась против статус-кво?

Для ответа на этот вопрос следует переос-мыслить тот механизм власти и управления, который сложился в 2008—2011 годах и полу-чил название «правящий тандем». Суть его сводилась к тому, что президент Медведев, будучи по факту не более чем ставленником

и марионеткой Путина, выступал в роли «доброго следователя» — либерала и рефор-матора, призванного инициировать прогрес-сивные преобразования в стране, в то время как на ушедшего на время в тень «злого сле-дователя» Путина ложились тяготы опера-тивного управления страной. Теоретически такая схема могла бы работать более или менее эффективно лишь при условии, если бы она была исключительно манипулятив-ной. Но на деле разделение ролей между участниками тандема оказалось нечетким, сигналы, которые они посылали элитам и обществу, — непоследовательными, а неопре-деленность в отношении планов «тандема» на следующий электоральный цикл порож-дала неуверенность, нараставшую по мере его приближения. Напротив, Медведев пытался публично презентовать себя не как марионетку Путина, а как самостоятельного политика, в ряде случаев стремясь публично демонстрировать автономию от старшего партнера.

В результате аппарат управления оказал-ся дезориентирован и, как часто бывает в

“На деле разделение ролей между участниками тандема оказалось нечетким, сигналы, которые они посылали элитам и обществу, — непоследовательными”.



ситуации multiple agency («слуги двух господ»), все чаще выходил из-под контроля политиче-ского руководства. Если до 2007 года Кремль инвестировал ресурсы в организационное укрепление ЕР и в упрочение иерархии «вертикали власти», то позднее ЕР оконча-тельно приобрела черты электорального и законодательного придатка государственного аппарата, не обладавшего автономией от Кремля 21, а «вертикаль власти» подверглась весьма серьезной кадровой чистке. Многие главы исполнительной власти регионов — политические «тяжеловесы» — лишились

своих постов, уступив место чиновникам, зачастую не имевшим публичного политиче-ского опыта и/или не пользовавшихся авто-ритетом у региональных элит и у жителей вверенных им территорий 22. «Cлабое звено» «вертикали власти» — выборные мэры горо-дов — все чаще заменялись наемными управ-ляющими (сити-менеджерами), раздражавши-ми как местные элиты, так и горожан. В итоге проблемы принципал-агентских отношений («хвост виляет собакой») усугублялись, а «вер-тикаль власти» превратилась в инструмент, который должен в дни голосования обеспечи-вать требуемые Кремлем показатели лояльно-сти электората, но при этом не связан с реше-нием проблем регионов и городов страны 23. Неудивительно, что масштаб злоупотребле-ний на региональных выборах существенно возрос и не раз вызывал громкие скандалы, в то время как внутри «Единой России» нарас-тали конфликты, выплескивавшиеся в форме конкуренции кандидатов от «партии власти» на муниципальном уровне 24.

Наконец, хотя российские власти в целом смогли минимизировать негативные эффек-

ты экономического кризиса 2008—2009 годов, тем не менее кризис привел к тому, что изменилось общественное восприятие самой системы управления государством. Если ранее ее считали пусть коррумпиро-ванной, но в целом более или менее при-емлемой, то после кризиса в общественном мнении наметился запрос на альтернативы статус-кво 25.

В то время как механизм управления c тру-дом справлялся с перегрузками, а в период после экономического кризиса 2008—2009 годов положение еще больше усугубилось,

«виртуальная политика» перешла на новый уровень манипуляций. На смену виртуаль-ному «закручиванию гаек» при Медведеве пришла столь же виртуальная «оттепель». Публичные заявления о либерализации, модернизации и верховенстве права по большей части носили характер маскировки, призванной скрыть такие шаги режима, как внесение изменений в конституцию страны, продлевавших срок полномочий президента и Государственной думы до 6 и 5 лет соответ-ственно. На деле либерализация оказалась или косметической правкой существующих «правил игры» (например, снижение барьера регистрации политических партий с 50 до 45 тыс. членов), или сменой вывесок (вроде переименования милиции в полицию). Тем не менее дискурсивная либерализация режима имела и ряд побочных эффек-тов, которые вели к непреднамеренным завышенным ожиданиям как у части элит (заинтересованных в том, чтобы эти слова воплощались в дела) 26, так и у немалой части общества, а также к расширению свободы самовыражения, которая ранее во многом

“Риторика властей стимулировала нарастание спроса на либерализацию и верховенство права, но сами власти не заботились о воплощении этих лозунгов в жизнь”.



сдерживалась самоцензурой 27. Риторика властей стимулировала нарастание спроса на либерализацию и верховенство права, но сами власти при этом не заботились о вопло-щении соответствующих лозунгов в жизнь, тем самым превращая их в «потемкинскую деревню», в украшение фасада, призванное скрыть авторитаризм, произвол и корруп-цию. В результате углублялся разрыв между общественным спросом и государственным предложением: общество предъявляло все больший спрос на качество управления (good governance), а власти предлагали сохранение политического статус-кво. Этот разрыв повы-шал риски нелояльности, которые в полной мере проявились в ходе думского голосова-ния в декабре 2011 года.

Виртуальная «оттепель» сопровождалась и другими непредвиденными последствия-ми. Прежде всего, власти, добившись поли-тической монополии и более или менее успешно кооптировав «системные» партии в качестве попутчиков режима, предоста-вили «несистемную» оппозицию самой себе, по-видимому полагая, что она уже не выйдет за пределы отведенного ей «гетто». Действительно, попытки создания новых партий успешно пресекались на стадии регистрации, полиция без труда разгоняла малочисленные акции политического проте-ста (такие как «Стратегия-31»), а отдельные оппозиционные деятели подвергались дис-кредитации (а порой дискредитировали себя сами). Однако по ходу виртуальной «оттепе-ли» ситуация стала меняться одновременно по нескольким направлениям. С одной сторо-ны, спонтанно возникали новые обществен-ные движения, выступавшие с требованиями защиты прав граждан от произвола со сто-роны чиновников 28, шла ли речь об охране природы (движение в защиту Химкинского леса), защите исторического и культурного наследия (борьба против башни «Газпром-сити» в Санкт-Петербурге) или же о наруше-

нии правил дорожного движения высокими чиновниками («Синие ведерки»). При этом «новая общественность», хотя и избегала политизации требований (отдавая себе отчет в том, что политический конфликт с вла-стями не поможет ей добиться своих целей, а лишь затруднит их достижение), тем не менее становилась потенциальным резервом мобилизации со стороны оппозиции 29.

С другой стороны, с течением времени в лагере противников режима начался про-цесс смены поколений. На смену лидерам, пришедшим в политику в эпоху перестройки, выдвигались те, кто сформировались как личности и как публичные деятели в 2000-е годы. Если первые воспринимали текущую ситуацию по большей части как продол-жение прежних политических баталий, а общество ассоциировало их (справедливо или нет) с периодом «лихих 90-х», то вто-рые не без основания претендовали на то, чтобы сделать политическую карьеру уже в новых условиях. По сравнению с их пред-шественниками молодые оппозиционеры (от Сергея Удальцова до Ильи Яшина и Владимира Милова) проявляют большую склонность к риску и готовность к объеди-нению различных сегментов оппозиции по принципу «негативного консенсуса» против статус-кво. Самым ярким проявлением обеих указанных тенденций стал феномен Алексея Навального, который успешно «раскрутил» громкую антикоррупционную кампанию в Интернете, стал заметной публичной фигу-рой и позиционирует себя одновременно как либерал и националист — немыслимое сочетание для прежнего поколения оппози-ционеров.

Нельзя сказать, чтобы Кремль не замечал эти тенденции в стане противников, но про-тиводействие новым явления было ориен-тировано на прежние реалии и велось преж-ними методами. Главным ограничением для властей здесь был курс на виртуальную «отте-



пель»: по мере расширения разнообразных движений и групп властям становилось все труднее перейти от «виртуальной политики» к реальному насилию; иными словами «отте-пель» увеличивала издержки, связанные с подавлением противников режима 30. Хотя в 2008—2011 годах власти по-прежнему неу-коснительно пресекали протестные акции политического характера, но к публичной критике режима относились более терпимо, вероятно рассчитывая на эффект «выпуска-ния пара». Молодежные движения, такие как «Наши» и др., призванные противостоять «цветным революциям», со временем превра-щались во все более бесполезных и алчных соискателей политической ренты и станови-лись объектом насмешек со стороны оппози-ции. Когда в некоторых случаях власть шла на уступки по частным вопросам (например, отмена решения о строительстве башни «Газпром-сити»), это повышало ставки для активистов общественных движений, побуж-дая их выйти за рамки локального протеста. Но и жесткий отказ властей удовлетворить требования «новой общественности» лишь способствовал ее политизации, подталкивая активистов в объятия оппозиции. Попытки публичной дискредитации отдельных оппо-зиционеров (вместо жесткого силового пода-вления и/или запугивания критиков режи-ма, ряды которых расширялись) били «мимо цели»: иными словами, власти по-прежнему пытались использовать против своих против-ников компромат 31 там, где, возможно, им помог бы радиоактивный полоний. Немало преуспев в превентивной борьбе с мифи-ческой «оранжевой угрозой» в преддверии 2007—2008 годов, Кремль оказался не готов подавить в зародыше потенциал будущей протестной мобилизации накануне 2011 года, пока он еще не превратился в ключевой фактор политического процесса.

Образно говоря, накануне кампании 2011—2012 годов российские власти по пре-

имуществу заботились об украшении вирту-ального фасада «потемкинской деревни», не придавая достаточного значения тому, что в скрывавшейся за ним железобетонной серой стене образуются все новые трещины. Видимо, расчет строился на том, что в ходе «обратной замены» в правящем «тандеме» демонтаж «потемкинской деревни» про-изойдет сам собой. Однако этот расчет не учитывал, что «потемкинская деревня» была населена гражданами страны, демонтировать которых вместе с «фасадом» (например, посредством массовых репрессий) было слишком рискованно, а убедить их добро-вольно переселиться за глухую серую стену (например, посредством покупки лояльно-сти) — слишком дорого. В итоге сочетание позитивных и негативных стимулов к массо-вому участию оказалось очевидно не сбалан-сировано: кнут применялся властями слиш-ком селективно и слишком неэффективно, в то время как сладкие пряники, которых (на фоне запредельной коррупции) и без того не хватало на всех, оставались по большей части виртуальными. Эти латентные факто-ры проявили себя в ходе и по итогам думско-го голосования.

время «Ч», раунд 1: до и после 4 декабря 2011 годаНакануне парламентской кампании 2011 года власти недооценивали риски «обратной замены», ориентируясь на инерционный сце-нарий: сохранение политического статус-кво «по умолчанию», в отсутствие каких бы то ни было реалистических альтернатив. Накануне «обратной замены» политический фон как будто не таил в себе ничего неблагоприят-ного для Кремля. Все допущенные к думской кампании «системные» партии сохраняли лояльность; хотя уровень массовой полити-ческой поддержки режима плавно снижался, этот процесс никак нельзя было назвать кри-тическим спадом, а отдельные «тревожные



звонки», свидетельствующие о недовольстве имеющимся положением дел 32, не восприни-мались всерьез; наконец, экономика страны если не демонстрировала впечатляющего роста, то, во всяком случае, до некоторой степени оправилась от кризиса 2008—2009 годов. Неудивительно, что в этих условиях власти делали ставку на: (1) администра-тивный ресурс во всех его проявлениях (от принуждения к голосованию до «рисования» фиктивных результатов); (2) поддержку статус-кво периферийной частью электората (пенсионеры — бюджетники — жители инду-

стриальных центров, малых городов и сел); (3) апатию и пассивность «продвинутых» избирателей (образованные — молодые — успешные — жители крупных городов) 33. Но из этих трех факторов в полной мере сработал лишь второй, в то время как третий обернулся своей противоположностью, а первый дал лишь частичные эффекты.

Исходя из таких ожиданий, кампания разворачивалась вяло, и манипулятивная «драматургия» 34 в ее ходе была сведена к минимуму. Пожалуй, единственным заметным (и весьма важным) событием в кампании стала неудачная попытка Кремля реанимировать «Правое дело» в качестве лояльной «нишевой» партии, призван-ной собрать голоса части «продвинутых» избирателей. Но когда предложенный в качестве нового лидера партии миллиардер Михаил Прохоров предпринял несколько не согласованных с властями шагов, Кремль предпочел избежать рисков нелояльности своей же креатуры и в преддверии пред-выборного съезда партии избавился от непредсказуемого Прохорова.

Прозвучавшее 24 сентября 2011 года объявление об «обратной замене» (Путин — будущий президент, Медведев — будущий пре-мьер-министр и лидер думского списка ЕР) создало у властей и части их попутчиков ощу-щение свершившегося факта. Если накануне кампании в политическом классе ощуща-лась нервозность из-за неясности кадровых «раскладов» и скрытой конкуренции клик в правящей группе, то разрешение этой неяс-ности успокоило почти всех представителей элит 35. Если до объявления о «рокировке» они активно делили будущую «добычу» по

итогам электорального цикла (проявлением чего, в частности, служило формирование параллельно «Единой России» аморфной структуры Общероссийского народного фронта), то, как только новая конфигурация стала известна, они погрузились в инерт-ность и апатию — как выяснилось, в самый неподходящий момент. Такое развитие собы-тий открывало оппозиции новое, пусть и узкое, окно политических возможностей.

Накануне кампании разрозненные ряды оппозиции не могли прийти к согласию по поводу тактики своих действий. Самые орто-доксальные противники режима призывали к бойкоту думского голосования, заявляя о его нелегитимности. Часть умеренных оппо-зиционеров склонялась к поддержке «систем-ных» партий (от КПРФ до «Яблока»), рассма-тривая их как наименьшее зло по сравнению с ЕР. Другие политики предлагали портить бюллетени на участках для голосования (так называемая тактика «НаХ-НаХ»), хотя ранее, в ходе электорального цикла 2007—2008 годов, аналогичное электоральное поведе-ние оказалось явно неэффективным.

“Накануне парламентской кампании 2011 года власти недооценивали риски «обратной замены», ориентируясь на инерционный сценарий”.



В результате наиболее популярной и самой успешной оказалась стратегия, продви-гавшаяся Алексеем Навальным: голосовать за любую партию, кроме ЕР. Ее эффективность была обусловлена сочетанием двух факто-ров. Во-первых, она идеально позволяла выстроить «негативный консенсус» против сохранения статус-кво, который объединил самые разные идейные течения — не только среди самих оппозиционеров, но и в различ-ных группах и средах избирателей, не остав-ляя режиму шансов для ответных шагов по принципу «разделяй и властвуй». Во-вторых,

выбор ЕР в качестве единственной «мишени» протестного голосования оказался как нель-зя более удачным — партия, которая играла роль инструмента для оформления решений, принятых правящей группой, не представ-ляла никакой идеологии, кроме поддержки статус-кво, а в глазах избирателей ассоци-ировалась с коррумпированным чиновни-чеством, была очевидно непривлекательна для «продвинутых» избирателей сама по себе; ситуацию усугубило появление во главе списка ЕР Медведева, чья политическая бес-помощность в процессе «обратной замены» стала особенно явной.

Другим важным ресурсом, который смог-ла успешно мобилизовать оппозиция, стал Интернет. Вопреки распространенному мнению о преобладающей роли социальных сетей в ходе массового постэлекторального протеста, российский случай демонстри-ровал высокую значимость Интернета на стадии, предшествовавшей протестам, — как средства информирования и вовлечения в политику прежде пассивных избирателей в ходе кампании. Ключевым ресурсом здесь

выступил YouTube, ранее привлекавший пользователей как источник развлечений. Благодаря креативному использованию этого и других сайтов, позволявших поль-зователям самостоятельно размещать мате-риалы в Сети, негативная кампания против ЕР получила невиданный доселе размах. Видеозапись дискуссии между Навальным и депутатом Думы от ЕР Евгением Фёдоровым, в которой впервые прозвучало определение «партии власти» как «партии жуликов и воров» 36, к марту 2011 года набрала свыше 600 тыс. просмотров в Интернете, а уничи-

жительная характеристика ЕР вскоре превра-тилась в своего рода «бренд». Вслед за этим Сеть наводнили ролики, которые разоблача-ли, а чаще всего высмеивали манипуляции чиновников, стремившихся в ходе кампании любой ценой обеспечить высокий результат думского голосования за ЕР, — количество таких роликов быстро достигло уровня «кри-тической массы». Объявленный Навальным конкурс на лучший агитационный материал против «партии жуликов и воров» спрово-цировал взрыв творческой энергии: мульт-фильмы и музыкальные клипы работали на подрыв статус-кво, пробуждая интерес к голосованию против ЕР среди тех, кто пре-жде был далек от политики.

На фоне унылой официозной риторики в духе брежневского «застоя» оппозиционный креатив привлекал «продвинутых» избира-телей, менее всего склонных поддержать статус-кво, — тех, кому явно не хватало своей «нишевой» партии. Фон кампании начал стремительно меняться, и вслед за «неси-стемной» оппозицией вскоре активизиро-вались и «системные» партии, оказавшиеся

“На фоне унылой официозной риторики оппозиционный креатив привлекал «продвинутых» избирателей, менее всего склонных поддержать статус-кво”.



внезапными бенефициарами стратегии «голосуй за любую партию, кроме ЕР». Ряд представителей «Справедливой России», КПРФ и особенно «Яблока» все смелее и громче поднимали голос против «обратной замены» и режима в целом. В ряде случаев в день голосования эти партии предоставляли свою «крышу» для оппозиционно настроен-ных наблюдателей, численность которых, особенно в крупных городах, существенно возросла по сравнению с 2007—2008 годами.

Нельзя сказать, что режим не предприни-мал усилий для противодействия оппозиции, но его шаги оказывались явно запоздалыми и лишь провоцировали нарастание протест-ных настроений. Многочисленные «накач-ки» в поддержку ЕР, проводимые нижними этажами «вертикали власти», сопровожда-лись обещаниями раздачи пряников и слабы-ми угрозами применить кнут, но ни в посулы, ни в угрозы, похоже, не верили даже сами местные чиновники. Информационная атака против ассоциации «Голос», которая вела мониторинг нарушений законодательства в ходе кампании и в день голосования, была предпринята властями лишь на последней неделе перед 4 декабря 37 и уже не смогла нанести ей ущерб, а лишь вызвала ненужный Кремлю скандал. Казалось, что власти стре-мятся не столько к максимизации результата голосования за ЕР, сколько к минимизации своих усилий по его достижению.

Планка ожиданий думского голосования у представителей режима по ходу кампании снижалась быстрее, чем плавно опускавшие-ся рейтинги массовой поддержки «тандема» и ЕР. Если в сентябре—октябре чиновники заявляли, что ЕР получит 65 проц. голосов 38, то уже в конце ноября речь шла о 55 про-центах 39. Кроме того, «вертикаль власти», которая прежде рутинно и вполне себе успешно использовала административный ресурс, на сей раз испытывала невероятное перенапряжение. Причиной тому отчасти

стала массовая замена глав исполнительной власти в период президентства Медведева. Многие локальные «политические машины», призванные обеспечивать требуемые резуль-таты голосований, выстраивались в течение долгого времени губернаторами и мэрами на основе персональных клиентел, а новые назначенцы в целом ряде случаев оказались не способны управлять этими механизмами столь же успешно, как их предшественники. Еще одной причиной стало совмещение дум-ской кампании с субнациональными выбора-ми в ряде регионов, изначально призванное повысить долю голосов и мест ЕР в регио-нальных и местных легислатурах. В результа-те этого совмещения региональный и муни-ципальный чиновный люд стремился мини-мизировать усилия по обеспечению итогов думского голосования — их собственное бла-гополучие куда больше зависело от локаль-ных «раскладов», нежели от итогов обще-российской кампании, победители которой заранее были назначены Кремлем. Наконец, высказывалось предположение — не такое уж неправдоподобное, — что организаторы кам-пании ЕР в ряде регионов попросту расхища-ли все деньги, предназначавшиеся на подкуп избирателей 40.

Все эти тенденции в первый день «Ч» (4 декабря 2011 года) слились воедино, при-дав «обратной замене» характер «опрокиды-вающих выборов». Помимо многочисленных и разнообразных злоупотреблений в день голосования, часть которых оперативно фиксировалась и размещалась в Интернете наблюдателями и активизировавшимися избирателями, стоит отметить следующее: (1) повышенную явку на избирательные участки как раз тех «продвинутых» изби-рателей, на апатию которых рассчитывал режим и (2) громадный разрыв между офи-циальными итогами голосования и ответами участников экзит-поллов, опубликованных в день голосования лояльным Кремлю ФОМом



(по Москве он достигал 20 проц. голо-сов) 41. Хотя, согласно официальным данным Центризбиркома, ЕР получила 49,3 проц. голосов избирателей и 238 из 450 думских мандатов, на деле издержки формальной победы «партии власти» для режима намного превышали ее выгоды.

Напротив, оппозиция добилась макси-мально возможного успеха: (1) ЕР, при всех злоупотреблениях в ее пользу, не смогла заручиться поддержкой более половины изби-рателей; (2) режим глубоко дискредитировал себя в глазах «продвинутых» избирателей; (3) «негативный консенсус», стихийно сложив-шийся в ходе кампании, оказался упрочен по итогам выборов. Этот успех следовало раз-вивать, и неудивительно, что сразу же после дня «Ч» в Москве и других городах страны прошли заметные акции постэлекторально-го протеста (хотя изначально и не слишком массовые, но намного превышавшие по числу участников протестные акции прежних лет). Демонстративный эффект «раскрутки» публичного неприятия статус-кво оказал влияние и на общественное мнение, стреми-тельно меняя прежде скрываемые массовые предпочтения и вовлекая в протест все новые группы граждан 42. Страх и обман, которые вкупе с экономическим ростом обеспечивали лояльность граждан авторитарному режиму 43, уже не могли служить столь же эффективным инструментом для поддержания статус-кво.

Власти, похоже, были не готовы к такому развитию событий. «Контрреволюционеры» из числа прокремлевских молодежных дви-жений оказались не слишком полезны при защите статус-кво от перешедших на сторону оппозиции граждан, а вскоре и вовсе ушли в тень, а то и дезертировали с политической арены. Прибегнуть к массовому насилию в отношении протестующих на фоне упадка массовой политической поддержки режима казалось рискованным. Прежняя стратегия «виртуальной политики» (например, публи-

кация прослушанных телефонных перего-воров оппозиционеров) себя исчерпала и имела эффект, обратный задуманному, еще более сплотив «негативный консенсус».

Власти же восприняли свой провал не как системный и неустранимый вызов, а как досадный «ляп», недоразумение, вызван-ное технологическими и управленческими ошибками. Непосредственно после 4 декабря 2011 года у Путина открывались новые шансы для кооптации части оппозиции в качестве «попутчиков» режима с последующей сменой политического курса. Теоретически Путин мог, например, предложить посты в новом кабинете министров представителям не только «системных» партий, но и «внеси-стемным» противникам режима, включить в состав своей новой команды те или иные знаковые фигуры (от Никиты Белых в каче-стве министра по делам регионов до Евгении Чириковой на посту министра экологии или Бориса Акунина на посту министра культу-ры). В конце концов, Путин мог даже убрать с политической сцены окончательно утра-тившего остатки репутации Медведева и при-звать на пост премьер-министра отправлен-ного в отставку Алексея Кудрина. Но такой подход мог быть воспринят частью правящей группы как проявление слабости лидера и повлечь за собой риски дальнейших разме-жеваний внутри элит. Поэтому в конечном итоге кадровые перестановки свелись лишь к перетасовке прежней управленческой коман-ды 44. Резкие публичные выпады Путина в адрес противников режима лишь усугубляли неприятие статус-кво и негативное отно-шение теперь уже лично к «национальному лидеру». От лозунга «За честные выборы!» протест довольно быстро перерос в стадию «долой Путина!».

Пассивность властей, как будто оконча-тельно отказавшихся от кнута, но упорно не желавших делиться с оппозицией пряника-ми, в немалой мере способствовала диффу-



зии протеста как «вширь», за пределы столи-цы, так и «вглубь»: численность участников акций оппозиции возрастала с каждым следу-ющим митингом, а репертуар коллективных действий все более расширялся 45. Наконец, после протестных акций в конце декабря 2011 года Медведев внес в Думу законопроек-ты, направленные на либерализацию правил регистрации политических партий и заявил о предстоящем возвращении к всеобщим выборам глав исполнительной власти регио-нов. Эти шаги были вынужденной реакцией режима на давление оппозиции, которая

требовала отмены итогов думского голосо-вания. Но подобная реакция власти уже не могла удовлетворить требования протестую-щих: запоздалые, половинчатые и/или рас-тянутые во времени меры к тому же не были результатом диалога властей с общественно-стью, а выглядели как своего рода «подачка». Предложенные нормы, касающиеся разре-шительного порядка регистрации партий и «президентского фильтра» — согласования с президентом кандидатов, выдвигаемых на выборах глав исполнительной власти реги-онов, — выдавали стремление блокировать участие в выборах нелояльных Кремлю фигур; реформа избирательной системы, по сути, сводилась лишь к косметическим прав-кам. Но главное — все эти шаги, в лучшем случае, могли бы что-то изменить – будь то конфигурацию политического устройства регионов или партийной системы на уровне страны в целом — не ранее следующих дум-ских выборов.

Отдельные политики и общественные дея-тели (прежде всего Кудрин) предпринимали попытки «навести мосты» между режимом

и оппозицией, призывая обе стороны кон-фликта к переговорам. Однако эти шаги, направленные на достижение «соглашения элит» о поэтапном мирном пересмотре «правил игры» в российской политике и последующем de facto постепенном демонта-же режима, не имели успеха, и отнюдь не только в силу характера несостоявшихся переговоров. В самом деле, успешные «согла-шения элит» (или «пакты») в тех или иных странах (как, например, «круглый стол» 1989 года в Польше или «пакт Монклоа» 1977 года в Испании) обычно становились след-

ствием длительного острого и масштабного противостояния различных сегментов элит и общества. Они достигались тогда, когда издержки продолжения конфликтов стано-вились для участников слишком велики, а прежний опыт их разрешения по принципу «игры с нулевой суммой» (как в 1981 году в Польше или в 1939 году в Испании) рас-сматривался обеими сторонами конфликта как явно неприемлемый 46. В России декабря 2011 — января 2012 года режим рассчитывал добиться легитимного возвращения Путина на пост президента по итогам голосования в марте 2012 года посредством минимального латания трещин в стене прежнего статус-кво. Между тем оппозиция еще не успела создать устойчивую массовую базу, не говоря уже об организационной консолидации (для срав-нения: в 1981 году польская «Солидарность» насчитывала свыше 9 млн участников). Поэтому, не без оснований опасаясь обмана со стороны правящей группы, она настаи-вала на максимально скором и публичном пересмотре не только итогов думского голо-сования, но и «правил игры» в политике в

“Власти восприняли свой провал не как системный и неустранимый вызов, а как недоразумение, вызванное технологическими и управленческими ошибками”.



целом. В таких условиях стимулы к поиску кооперативных решений для каждой из сторон конфликта оказались явно недоста-точными, и в итоге переговоры попросту не состоялись. Возможно, для них еще не при-шло время, но нельзя исключить, что этот механизм вообще не будет востребован. Так или иначе, режим и оппозиция двинулись к новому времени «Ч» — 4 марта 2012 года — параллельными курсами.

время «Ч», раунд 2: до и после 4 марта 2012 годаПровал российского электорального авто-ритаризма 4 декабря 2011 года привел к исчерпанию стратегии «виртуальной политики» как основного средства поддер-жания режима. Символичной в этой связи стала отставка архитектора этой стратегии Владислава Суркова с поста главного идео-лога и политтехнолога режима и замена его куда менее склонным к изощренным манипу-ляциям Вячеславом Володиным. Проблема для режима состояла в том, что выбор альтернативных стратегий поддержания политической монополии оказался довольно сильно ограничен. Силовое подавление про-тестов было исключено: масштабы протест-ной мобилизации переросли технические возможности разгона митингов, а массовое применение силы могло оказаться само-убийственным для теряющего популярность режима 47. Опережающая и более полноцен-ная политическая либерализация грозила потерей власти в не слишком отдаленном будущем, в то время как воспоминания о крахе коммунистического режима под воз-действием демократизации были слишком сильны. Поэтому Путин оказался явно не готов открыть «ящик Пандоры» и перейти к открытой политической конкуренции. По-видимому, по сходным причинам для Путина оказалось неприемлемым и честное проведение президентских выборов с двумя

турами голосования. Дело не только в тяже-лых воспоминаниях о поражении патрона Путина Анатолия Собчака во втором туре выборов губернатора Санкт-Петербурга в июне 1996 года — необходимость второго тура демонстрировала бы очевидную сла-бость «национального лидера» и создавала риски усиления «негативного консенсуса» и, как следствие, повышала вероятность про-игрыша конкуренту.

«По умолчанию» доминирующей (то есть не зависящей от шагов противника) страте-гией режима стало обеспечение любой ценой 50 проц. голосов за Путина в первом туре. Выбор средств для достижения этой цели также не отличался избыточной креативно-стью. По большей части были использованы прежние приемы, которые не принесли режи-му успеха в декабре. Но на сей раз масштаб и интенсивность их применения резко возрос-ли, а прежняя расслабленность Кремля и его обслуги вскоре уступила место агрессивному напору. Следствием этого стала массирован-ная информационная кампания в поддержку статус-кво и против оппозиции, запугивание избирателей «оранжевой угрозой», исходящей от агентов «тлетворного влияния Запада», а также гораздо более целенаправленное и систематическое применение административ-ного ресурса 48. Частным проявлением послед-него стала масштабная замена нижних звеньев «вертикали власти», неспособных обеспечить требуемый исход голосования (от губернато-ров до председателей и членов участковых избирательных комиссий) 49. В ответ на уличные акции оппозиции к ним добавили также массовые мероприятия в поддержку Путина, проведенные в разных городах стра-ны по принципу «лобового противостояния», превзошедшие по численности все акции оппозиции и отличавшиеся невиданной агрес-сией режима по отношению к противникам. Продолжая параллели с футболом, эту стра-тегию можно было сравнить с агрессивной и



грубой игрой на удержание победного счета в ожидании истечения времени матча.

В свою очередь, оппозиции удалось поддерживать «негативный консенсус» с помощью прежней стратегии мобилизации под лозунгом «ни одного голоса Путину!» и призывов к избирателям голосовать за кого угодно, кроме «национального лидера». Однако основные вызовы для противников статус-кво кроются в отсутствии у оппозици-онеров единой позитивной альтернативы. По понятным причинам, трудно было ожи-дать, что либералы, левые и националисты,

которые плохо переносят друг друга и имеют весьма различные политические и экономи-ческие воззрения, сумеют выработать сколь-ко-нибудь сходные программы. Наглядным проявлением пределов и ограничений «негативного консенсуса» стало заявление Навального о том, что вся его экономическая программа сводится к борьбе с коррупци-ей 50. Но жесткий отказ властей от диалога с оппозицией и использование тактики «лобо-вого противостояния» сделал почти невоз-можное: хотя с программной точки зрения для каждого отдельного сегмента оппозиции гипотетический приход к власти идейных противников является неприемлемым и тем самым сохранение статус-кво как будто долж-но быть меньшим злом, к февралю 2012 года среди оппозиции в целом и ее сторонников возобладала точка зрения, что нынешний режим представляет собой зло безусловно большее. «Стилистические разногласия» с режимом, похоже, оказались сильнее, чем программные, не только для оппозиции, но и для ее социальной базы — «продвинутой» части электората. Опыт падения самых

разных электоральных авторитарных режи-мов (от PRI в Мексике 51 до Милошевича в Сербии 52) говорит о том, что «негативный консенсус» оппозиционеров выступает необ-ходимым, хотя очевидно и недостаточным условием демократизации.

Однако в преддверии голосования 4 марта 2012 года все острее давали о себе знать как организационная, так и стратегическая сла-бость оппозиции. Прежде всего, противники режима опирались не на политические или неполитические оппозиционные организа-ции (сколько-нибудь влиятельных организа-

ций такого рода в России попросту не было), а на «слабые связи» 53 сетевой мобилизации через Интернет. Такие связи оказалось легко активизировать на эмоциональном подъ-еме, подобном тому, что наблюдался после 4 декабря, но полагаться только на них как на основной инструмент мобилизации было явно недостаточно. Слабость оппозиции проявилась и в том, что по-настоящему круп-номасштабные протестные акции так и не вышли за пределы Москвы и отчасти Санкт-Петербурга. Кроме того, партии «системной оппозиции» сохранили прежнюю лояльность режиму и, по большей части, не рискова-ли перейти на сторону протестующих 54. Вдобавок, хотя корпус новых наблюдателей за ходом голосования 4 марта, рекрутиро-ванных оппозицией из числа своих сторон-ников, составлял несколько тысяч человек, этого не хватало для избирательных участков даже в крупных городах страны. Стратегия оппозиционеров ограничивалась лишь под-готовкой очередных протестных акций; они оказались не способны заглядывать хотя бы на шаг вперед, в то время как их противники

“Трудно было ожидать, что либералы, левые и националисты, которые плохо переносят друг друга, сумеют выработать сколько-нибудь сходные программы”.



уже перешли в контратаку. Наконец, отсут-ствие на президентских выборах кандидатов, приемлемых для большинства сторонников оппозиции, во многом снижало привлека-тельность лозунга «голосуй за кого угодно, кроме Путина!» и вносило разлад в ряды оппозиционеров. Креативность оппозици-онных лозунгов, еще вчера привлекавшая новых союзников, перед днем «Ч» уже не могла подменить собой организационный потенциал и стратегическое планирование.

Возможно, если бы между парламентскими и президентскими выборами было не три

месяца, а значительно больший промежуток времени, оппозиция могла успеть хотя бы частично преодолеть эти слабости. Но стре-мительность развития событий оказалась на руку режиму, который сумел не просто испугаться протестов, но перехватить иници-ативу и ответить оппозиции с помощью всех доступных ему ресурсов и средств. В конце концов, 4 марта 2012 года властям удалось: (1) с помощью комбинации угроз и посулов мобилизовать сторонников статус-кво не только из числа периферийного электората; (2) в полном объеме задействовать локальные «политические машины», 4 декабря кое-где крутившиеся на «холостом ходу», и (3) макси-мально эффективно и успешно использовать весь арсенал злоупотреблений в ходе голосо-вания и при подсчете голосов 55. Хотя оппо-зиции, главным образом усилиями наблюдате-лей, удалось добиться относительно низкого показателя голосования за Путина по Москве (официально 47 проц. голосов против 63,6 проц. по стране в целом) 56, силы были все же слишком неравны. Режим смог добиться желаемого исхода и даже не слишком огор-

чаться тому, что протестное голосование за Михаила Прохорова составило свыше 20 проц. избирателей в Москве и свыше 15 проц. в Санкт-Петербурге (при почти 8 проц. по стране в целом): в конце концов, ни один из включенных в бюллетень кандидатов не мог создать для режима риски потери власти. «Системная» оппозиция и большинство ее сторонников по доброй воле или вынужден-но смирились с возвращением Путина.

Для «несистемной» оппозиции 4 марта 2012 года стало днем унижения и демора-лизации, с одной стороны, и прощания с

иллюзиями скорого успеха — с другой. Часть оппозиционеров потратила немало сил на попытки убедить общественность и самих себя в том, что Путин при честном подведе-нии итогов голосования набрал бы менее 50 проц. голосов избирателей 57 (хотя, говоря спортивным языком, куда важнее то, упо-треблял ли спортсмен допинг, а не то, какие результаты он показал бы без применения допинга). Другая часть оппозиционеров совершила отчаянную попытку мобилизо-вать своих сторонников на запрещенные акции, которые были жестко пресечены в Москве и Санкт-Петербурге. Неудивительно, что после 4 марта 2012 года численность участников постэлекторального протеста пошла на спад, а действия самой оппозиции подверглись критике со стороны ряда ее сто-ронников и активистов 58. В известной мере российская оппозиция оказалась в ситуации, типологически сходной с белорусской после победы Александра Лукашенко на президент-ских выборах в декабре 2010 года и последу-ющего силового подавления постэлектораль-ного протеста 59. В случае Беларуси пора-

“Провал электорального авторитаризма (пусть даже и частичный) определяет сегодняшнюю и завтрашнюю повестку дня российской политики”.



жение и без того слабой и раздробленной оппозиции привело к ее дальнейшему упадку и маргинализации 60; с рисками такого рода в обозримом будущем могут столкнуться и российские оппозиционеры.

В свою очередь, режим по итогам голосо-вания 4 марта не без оснований мог праздно-вать победу, особенно значимую после отно-сительного поражения 4 декабря. Избранная им стратегия принесла свои плоды, но воз-вращение Путина на пост главы государства дало как минимум два тревожных для режима побочных эффекта. Во-первых, сделав ставку прежде всего на периферийный электорат, режим утратил (возможно, что и навсегда) шанс вернуть поддержку статус-кво со сторо-ны «продвинутых» избирателей. Во-вторых, победа, достигнутая такими средствами, ставила под сомнение легитимность режима. Проще говоря, представление, что возвраще-ние Путина на пост президента было нечест-ным, в глазах части избирателей имело боль-шее значение, чем фактический масштаб злоупотреблений при голосовании 61. Таким образом, победа режима по итогам электо-рального цикла вполне может оказаться пир-ровой: независимо как от реальных, так и от официальных итогов голосования 4 марта, трещины в стене статус-кво становится зама-зать все сложнее, и с течением времени (воз-можно, весьма даже скорого) риски потери власти для режима могут резко возрасти.

Продолжение следует?Можно утверждать, что провал электорально-го авторитаризма (пусть даже и частичный) определяет сегодняшнюю и завтрашнюю повестку дня российской политики. Этот провал в ходе думского голосования 2011 года вовсе не был неизбежен и заранее предо-пределен; напротив, он стал следствием стратегических ошибок правящей группы. Неоправданно переоценив на основе преж-него опыта эффективность «виртуальной

политики» и увлекшись украшением фасадов, режим явно недооценил риски «обратной замены» руководителей государства, которые повлекли за собой активизацию «продвину-тых» избирателей. Известный тезис амери-канского политолога Валдимера Орландо Ки-младшего «избиратели – не дураки!» 62, широко цитируемый при анализе выборов в демократиях, имеет немалый смысл и при изучении выборов в условиях электорального авторитаризма. Тезис В.О. Ки восходит к зна-менитому высказыванию Линкольна о том, что можно долго обманывать немногих или недолго обманывать многих, но нельзя всегда обманывать всех. Российские избиратели могли бы еще некоторое время сохранять безразличное отношение к манипуляциям и злоупотреблениям со стороны режима, если бы не действия оппозиции, которая смогла вовремя умело воспользоваться ошибками правящей группы и применить эффективные средства активизации и мобилизации своих сторонников. Тем не менее ресурсный потен-циал режима оказался достаточно велик, так что власть не успела растерять большинство сторонников и в конечном итоге, хотя и не без труда, в марте 2012 года смогла удержать свое господство. Но означает ли итог элек-торального цикла возвращение к статус-кво, имевшему место до выборов? Ответ на этот вопрос зависит, в частности, и от того, какие выводы из опыта 2011—2012 годов сделают и режим и оппозиция.

Для российского режима (как и для других авторитарных режимов в мире) главным уроком на будущее, скорее всего, может стать вывод о том, что либерализация 63, пусть даже «виртуальная» и дискурсивная, пред-ставляет опасность для сохранения статус-кво, а значит, для удержания власти следует «закручивать гайки». Этот курс уже был анонсирован Путиным сразу после 4 марта 64, и нет оснований сомневаться в серьезности его намерений. Задачам закрепления статус-



кво служит и предстоящая подготовка нового закона о Конституционном собрании, резуль-татом чего вскоре может стать принятие новой конституции России, избавленной от рудиментов эпохи «лихих девяностых» типа деклараций прав и свобод граждан, норм о приоритете международных обязательств России над внутренним законодательством и ряда прочих либеральных положений 65. Вместе с тем трудно сказать, сможет ли режим и далее успешно использовать такие институты, как политические партии и парламент, в целях кооптации «системной» оппозиции 66 и удастся ли ему успешно изоли-ровать оппозицию «внесистемную».

Что же до оппозиции, то стоящие перед ней вызовы несоизмеримо серьезнее. Удерживать «негативный консенсус» в течение длительного времени, а тем более — воплотить его в организационную консоли-дацию по образцу дихотомии «гражданское общество против враждебного государства», определявшего систему координат, ска-жем, в случае польской «Солидарности» 67, российским оппозиционерам будет крайне тяжело — особенно с учетом того, что режим не преминет прибегнуть к тактике divide et impera в отношении своих противников. Распространение новых идей, продвиже-ние новых лидеров и становление новых организаций займет некоторое время, в то время как потенциал поддержки со стороны части «продвинутых» избирателей может оказаться ослаблен. И тем не менее опыт протестной мобилизации 2011—2012 годов в любом случае не пройдет зря и для самой оппозиции, и для десятков, если не сотен тысяч их участников и куда большего числа сторонников. Семена, посеянные зимой

2011/12 года на Болотной площади и про-спекте Сахарова в Москве и на площадях дру-гих городов страны, обязательно дадут свои всходы, хотя, возможно, и не в ближайшем будущем. На руку оппозиции играет и тот факт, что настроения «продвинутых» избира-телей по прошествии времени передаются и части периферийного электората, расширяя, таким образом, потенциальную базу ее сто-ронников. Иначе говоря, спрос граждан на альтернативы статус-кво, скорее всего, будет возрастать, и вопрос заключается в том, сумеет ли нынешняя российская оппозиция или, возможно, иные политические игроки удовлетворить его в ближайшие годы.

Скорее всего, можно ожидать, что электо-ральный авторитаризм в России, потерпев-ший тяжелое поражение 4 декабря 2011 года и устоявший 4 марта 2012 года, ждут новые изменения. Он может смениться как непо-следовательной «ползучей» демократизаци-ей под давлением оппозиции 68, так и эволю-цией в сторону «классического» авторита-ризма по инициативе режима, а возможно, и сохранит свою прежнюю суть в новом обличье. Столь же сложно представить себе возможные механизмы и темпы этих измене-ний: слишком многое здесь зависит не толь-ко от действий режима и от шагов оппозиции на различных политических аре-нах, но и от ряда других факторов. Но, по всей вероятности, статус-кво будет стано-виться все более хрупким, режим станет давать все новые трещины, а риск быть погребенными под его обломками — возрас-тать. В условиях сужения временного гори-зонта как для режима, так и для оппозиции дальнейшее развитие событий в стране дела-ется все менее предсказуемым.



ПрИМеЧанИЯ 1 См., например: Russia in 2020: Scenarios for the Future / M. Lipman, N. Petrov (eds.). Wash., DC: Carnegie Endowment for International Peace, 2011. Среди 27 авторов раз-личных глав этой книги, вышедшей из печати накануне 4 декабря 2011 года, лишь один (Алексей Сидоренко) предполагал, что исходом электораль-ного цикла 2011—2012 годов в России может стать «революция блоггеров».

2 См., например: Levitsky S., Way L. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2010; Electoral Authoritarianism: The Dynamics of Unfree Competition / A. Schedler (ed.). Boulder, CO: Lynne Rienner, 2006; Голосов Г. Электоральный авторитаризм в России // Pro et Contra. 2008. Т. 12. № 1. С. 22—35.

3 Way L. Authoritarian State Building and the Sources of Regime Competitiveness in the Fourth Wave: The Cases of Belarus, Moldova, Russia, and Ukraine // World Politics. 2005. Vol. 57. No 2. P. 231—261; Hale H. Regime Cycles: Democracy, Autocracy, and Revolution in Post-Soviet Eurasia // World Politics. 2005. Vol. 58. No 1. P. 133—165.

4 Magaloni B. The Game of Electoral Fraud and the Ousting of Authoritarian Rule // American Journal of Political Science. 2010. Vol. 54. No 3. P. 751—765.

5 Democratization by Elections: A New Mode of Transition / S. Lindberg (ed.). Baltimore, MD: Johns Hopkins Univ. Press, 2009.

6 Tucker J. Enough! Electoral Fraud, Collective Action Problems, and Post-Communist Colored Revolutions // Perspectives on Politics. 2007. Vol. 5. No 3. P. 535—551.

7 Huntington S. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman, OK: Univ. of Oklahoma Press, 1991. P. 174—180.

8 Fish M. S. Democracy from Scratch: Opposition and Regime in the New Russian Revolution. Princeton, NJ: Princeton Univ. Press, 1995; Urban M. et al. The Rebirth of Politics in Russia. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997.

9 Przeworski A. et al. Democracy and Development: Political Institutions and Well-being in the World: 1950—1990. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2000.

10 См, например: Гайдар М., Снеговая М. Дремлет притихший северный город // Ведомости. 2012. 3 февр. (http://www.vedomosti.ru/newsline/news/1493008/dremlet_pritihshij_severnyj_gorod; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года).

11 Kalathil S., Boas T. Open Networks, Closed Regimes: The Impact of the Internet on Authoritarian Rule. Wash., DC: Carnegie Endowment for International Peace, 2003.

12 Treisman D. Presidential Popularity in a Hybrid Regime: Russia under Yeltsin and Putin // American Journal of Political Science. 2011. Vol. 55. No 3. P. 590—609; Rose R., Mishler W., Munro N. Popular Support for an Undemocratic Regime: The Changing Views of Russians. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2011.

13 Tucker J. Op. cit.; Bunce V., Wolchik S. Defeating Dictators: Electoral Change and Stability in Competitive Authoritarian Regimes // World Politics. 2010. Vol. 62. No 1. P. 43—86.

14 Levisky S., Way L. Op. cit.15 Way L. The Real Causes of the Color Revolutions

// Journal of Democracy. 2008. Vol. 19. No 3. P. 55—69; Bunce V., Wolchik S. Getting Real about “Real Causes” // Journal of Democracy. 2009. Vol. 20. No 1. P. 69—73.

16 Hale H. Op. cit.17 Wilson A. Virtual Politics: Faking Democracy

in the Post-Soviet World. New Haven, CT: Yale Univ. Press, 2005.

18 Косвенным свидетельством низкой репрес-сивности российского режима мог служить список политических заключенных, составленный оппо-зицией в феврале 2012 года, в него вошли всего 39 имен — невероятно низкий показатель по меркам авторитаризма.

19 Gel’man V. Political Opposition in Russia: A Dying Species? // Post-Soviet Affairs. 2005. Vol. 21. No 3. P. 226—246.

20 Rose R., Mishler W. How Do Electors Respond to an “Unfair” Election? The Experience of Russians // Post-Soviet Affairs. 2009. Vol. 25. No 2. P. 118—136; Wilson K. How Russians View Electoral Fairness: A Qualitative Analysis // Europe-Asia Studies. 2012. Vol. 64. No 1. P. 145—168.

21 Gel’man V. Party Politics in Russia: From Competition to Hierarchy // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60. No 6. P. 913—930.

22 См.: Трещанин Д. Назначаемые губернаторы не устраивают россиян // Свободная пресса. 2011. 4 июля (http://svpressa.ru/society/article/45140/ ; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года).

23 Gel’man V., Ryzhenkov S. Local Regimes, Sub-National Governance, and the “Power Vertical” in Contemporary Russia // Europe-Asia Studies. 2011. Vol. 63. No 3. P. 449—465.



24 Kynev A. Party Politics in the Russian Regions: Competition of Interest Groups under the Guise of Parties // The Politics of Sub-National Authoritarianism in Russia / V. Gel’man, C. Ross (eds). Farham, Ashgate, 2010. P.135—150.

25 Рогов К. Гипотеза третьего цикла // Pro et Contra. 2010. Т. 14. № 4-5. С. 6—22.

26 Афанасьев М. Российские элиты развития: запрос на новый курс. М.: Либеральная миссия, 2009.

27 См.: Липман М. Новая словесная вольность // Ежедневный журнал. 2010. 12 февр. (http://ej.ru/?a=note&id=9875; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года).

28 Ворожейкина Т. Самозащита как первый шаг к солидарности // Pro et Contra. 2008. Т. 12. № 2—3. С. 6—23.

29 Нечто подобное отмечалось и в период пере-стройки, когда не преследовавшиеся властями экологические и историко-культурные движения на первом этапе либерализации режима служили «крышей» для политических движений, активно развернувших мобилизацию в ходе выборных кам-паний 1989—1990 годов.

30 Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что у российских властей не было опыта приме-нения открытого массового насилия во внутрен-ней политике (за пределами Чечни), в отличие, скажем, от лидеров Центральной Азии, которые успешно применяли насилие при подавлении про-тестных выступлений в Андижане (Узбекистан, 2005 год) или Жанаозене (Казахстан, 2011 год).

31 Многочисленные свидетельства такого рода содержались в служебной переписке руково-дителей Росмолодежи, которая после взлома их электронной почты хакерами получила огласку в начале 2012 года — по сути, это ведомство служило инструментом «виртуальной политики» режима.

32 См.: Белановский С., Дмитриев М. Политический кризис в России и возможные меха-низмы его развития. М.: Центр стратегических раз-работок, 2011.

33 О пространственном размежевании российских избирателей в свете кампании 2011 года и постэлекторального протеста см.: Зубаревич Н. Четыре России // Ведомости. 2011. 30 дек. (http://www.vedomosti.ru/opinion/news/1467059/chetyre_rossii; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года).

34 Wilson A. Op. cit.

35 Демарш Алексея Кудрина, отправленного в отставку с поста министра финансов из-за своего несогласия с «обратной заменой», стал исключени-ем, лишь подтверждавшим правило.

36 Навальный или Федоров. За кем правда? 21 февр. 2011 года (http://www.youtube.com/watch?v=ccE-zCR1ej4; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года).

37 См.: Трое депутатов Думы просят прокурату-ру закрыть «Голос», отслеживающий нарушения на выборах // Газета.ру. 2011. 29 нояб. (http://www.gazeta.ru/news/lastnews/2011/11/29/n_2115510.shtml; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года).

38 См.: Костенко Н. Кремль ставит регио-нам планку по парламентским выборам // Ведомости. 2011. 13 окт. (http://www.vedomosti.ru/politics/news/1391418/skolko_nuzhno_edinoj_rossii; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

39 См., в частности: ЕР наберет на выборах 55—58 проц. // РИА Новости. 2011. 24 нояб. (http://ria.ru/politics/20111124/496776854.html ; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

40 Откровенное описание приведено в письме одного из региональных организаторов кампа-нии ЕР: Нам пишут из Янины (http://durnowo.livejournal.com/228629.html; последнее посещение сайта 29 февраля 2012 года). Если дело обстояло именно так, то «партия жуликов и воров» сама оказалась жертвой жульничества и воровства в соб-ственных рядах.

41 Хотя данные экзит-поллов были оперативно удалены с сайта www.fom.ru, эта информация (как и сведения об удалении данных с сайта ФОМ) была предана широкой огласке в Интернете, лишь усу-губив обвинения властей в фальсификации итогов голосования.

42 Об этих эффектах в ходе падения авторитар-ных режимов см.: Kuran T. Now Out of Never: The Element of Surprise in East European Revolution of 1989 // World Politics. 1991. Vol. 44. No 1. P. 7—48.

43 См.: Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Latin America and Eastern Europe. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1991. P. 58—59.

44 Назначение на пост вице-премьера по вопро-сам ВПК бывшего лидера националистической партии «Родина» Дмитрия Рогозина стало исклю-чением, подтверждающим правило.



45 Анализ роли массовых движений в полити-ческой мобилизации см.: Tilly Ch. From Mobilization to Revolution. Reading, MA: Addison-Wesley, 1978; Tarrow S. Power in Movement: Collective Action, Social Movements, and Politics. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1994.

46 Przeworski A. Op. cit. P. 83—88.47 Сравнительный анализ эффектов вли-

яния репрессий против массовых протестов на выживание авторитарных режимов см.: Kricheli R., Livne Y., Magaloni B. Taking to the Streets: Theory and Evidence of Protests under Authoritarianism (manuscript, Stanford University, 2011) (http://iis-db.stanford.edu/pubs/23341/TakingToTheStreets_7-11-11.pdf ; последнее посеще-ние сайта 29 февраля 2012 года).

48 По сути дела, сходные цели преследовал и отказ Григорию Явлинскому в регистрации его кан-дидатуры на пост президента.

49 Так, после 4 декабря были сняты со своих постов губернаторы Архангельской, Волгоградской и Вологодской областей, где «Единая Россия» набрала 31,8, 36,4 и 36,7 проц. голосов, соответственно. 4 марта 2012 года Путин получил в этих регионах 57,9, 59,5 и 63,4 проц. голосов, соответственно.

50 См.: Навальный А. Борьба с коррупцией и есть моя экономическая программа // Ведомости. 2012. 1 марта (http://www.vedomosti.ru/opinion/news/1519747/ne_vrat_i_ne_vorovat ; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

51 Greene K. Why Dominant Parties Lose. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2007.

52 Tucker J. Op. cit.53 О «силе слабых связей» см.: Granovetter M.

The Strength of Weak Ties // American Journal of Sociology. 1973. Vol. 78. No 6. P. 1360—1380; о роли социальных сетей в постэлекторальном протесте в России см.: Lonkila M. Russian Protest On- and Offline: The Role of Social Media in Moscow Opposition Demonstrations in December 2011 // Finnish Institute of International Affairs Briefing Papers. 2012. No 98 (http://www.fiia.fi/en/publication/244/russian_protest_on-_and_offline/ ; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

54 Хотя отдельные представители «системных» партий и участвовали в протестных митингах, для выживания самих этих организаций сохранение статус-кво было бы явно меньшим злом, нежели возможное падение авторитарного режима.

55 Анализ «по горячим следам» см.: Милов В. Как Путин оппозицию перехитрил // Газета.ру. 2012. 5 марта (http://www.gazeta.ru/column/milov/4026641.shtml; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

56 См.: Захаров А. В Москве «карусели» не повли-яли на результат Путина // slon.ru. 2012. 6 марта (http://slon.ru/russia/karuseli_ne_povliyali_na_rezultat_putina-762008.xhtml ; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

57 См.: Меморандум Лиги избирателей (http://www.ligaizbirateley.ru/hot/16.html; последнее посе-щение сайта 9 марта 2012 года).

58 См., в частности: Архангельский А. Про митинг (http://arkhangelsky.livejournal.com/231073.html; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года); Шулика К. Тяжкое послевыборное // Эхо Москвы. 2012. 6 марта (http://www.echo.msk.ru/blog/viking_nord/865835-echo/; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года), и ряд других материалов.

59 См., например: Травин Д. Белая лента + Русь = Беларусь // Фонтанка.ру. 2012. 6 марта (http://www.fontanka.ru/2012/03/06/073/; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

60 См.: Иоффе Г. Авторитаризм без олигархии // Pro et Contra. 2011. Т. 15. № 3-4. С. 29—49.

61 О роли этих факторов в упадке электорально-го авторитаризма см.: Magaloni B. Op. cit.

62 См.: Key V. O. The Responsible Electorate. Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1966. P. 5.

63 О рисках либерализации для выживания авторитарных режимов см.: Przeworski A. Op. cit. P. 54–66.

64 См., в частности: Путин: «закручива-ние гаек» обязательно будет // Газета.ру. 2012. 7 марта (http://www.gazeta.ru/news/lenta/2012/03/07/n_2232833.shtml; последнее посещение сайта 9 марта 2012 года).

65 См.: Гельман В. Россия в институциональной ловушке // Pro et Contra. 2010. Т. 14. № 4-5. С. 34—35.

66 О роли этих институтов в поддержании авторитарных режимов см.: Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2008.

67 См.: Хархордин О. Основные понятия россий-ской политики. М.: Новое литературное обозре-ние, 2011. С. 80, 88—89.

68 О возможностях, ограничениях и рисках «ползучей» демократизации см.: Przeworski A. Op. cit. P. 69—72.


Прошло чуть больше года с тех пор, как Хосни Мубарак лишился власти, и в течение всего этого времени будущее нового, демо-

кратического Египта оставалось неопре-деленным. Политический процесс едва не застопорился прошлым летом, когда обострилась напряженность между мусуль-манами и коптами, вспыхнули уличные столкновения, а различные политические группировки, заявившие о себе после отставки Мубарака, все никак не могли прийти к единому мнению о том, каким должен быть новый Египет. Минувшей осенью правящий сейчас в стране военный совет — Высший совет вооруженных сил (Supreme Council of the Armed Forces, SCAF) — тоже оказался втянутым в жесткий кон-фликт с демонстрантами, в ходе которого за неделю погибло более сорока человек. На фоне всего происходящего многие зада-вались вопросом, сможет ли когда-нибудь в Египте оказаться у власти демократически избранное гражданское правительство.

В конце ноября, когда египтяне наконец пришли на избирательные участки, стало понятно, в каком направлении страна скорее всего будет двигаться дальше. Большинство египтян хотят, чтобы страной управляли

исламисты, которых Мубарак и его союзники всячески подавляли. Уже на первом этапе трехступенчатого избирательного процесса, который начался 28 ноября и завершился 10 января 2012 года, группировки исламистов набрали 69,6 проц. голосов.

В результате первых свободных и спра-ведливых выборов в стране сформировался новый парламент, в котором преобладают исламисты, что ставит под сомнение перспек-тивы создания демократического государ-ства, о котором так мечтали многие из тех, кто принимал участие в революции. Когда 25 января 2011 года протестующая молодежь впервые вышла на площадь Тахрир в Каире, она среди прочего требовала такого государ-ства, которое гарантировало бы социальную справедливость, единство и равные права для всех. Прошлой зимой в течение 18 дней такая модель нового, демократического Египта казалась правдоподобной; она и существова-ла на площади Тахрир. Копты и мусульмане, женщины и мужчины, молодежь и старики, светские и религиозные люди протестовали и молились вместе, делили друг с другом палат-ки и еду. Копты охраняли мусульман от воз-можных нападений бандитов, когда те опуска-лись на колени и молились, а сотни молодых «братьев-мусульман» окружили площадь по периметру, стараясь обеспечить безопасность всех демонстрантов, и проверяли сумки и удо-стоверения личности, чтобы не допустить на площадь информаторов спецслужб и людей, надеявшихся сорвать демонстрации.

египет на краюСможет ли когда-нибудь в Египте оказаться у власти демократически избранное гражданское правительство?

Ясмин Эль-Рашиди

СТАТЬИ

ПЕРЕВОД СТАТЬИ ЯСМИН ЭЛЬРАШИДИ (YASMINE EL RASHIDI) “EgypT ON THE EDgE”, ОПУБЛИКОВАННОЙ В ЖУРНАЛЕ THE NEW YORK REVIEW OF BOOKS (VOL. 59, NO 1, JAN. 12, 2012) © 2012, THE NEw yORk REVIEw OF BOOkS (DISTRIBuTED By THE NEw yORk TImES SyNDICATE). ПУБЛИКУЕТСЯ С НЕБОЛЬШИМИ СОКРАщЕНИЯМИ С ЛЮБЕЗНОГО РАЗРЕШЕНИЯ THE NEW YORK TIMES SYNDICATE И THE NEW YORK REVIEW OF BOOKS


Египет на краю

Когда были оглашены первые результаты выборов, многие задались вопросом: неуже-ли то единство, которое стало символом протестов на площади Тахрир, теперь лишь прекрасное прошлое? Что ожидает Египет под руководством исламистов? И что это означает для либерального меньшинства страны: для коптской христианской общины, умеренных мусульман, принадлежащих к выс-шим слоям общества, для оставшейся горстки евреев и мусульман среднего класса, которые, несмотря на свою приверженность ритуалам ислама, одновременно хотели бы сохранить и тот космополитичный Египет, в котором они выросли? Опасения некоторых из этих групп связаны с тем, как сложится их жизнь дальше. Не лишат ли женщин права работать? Не станет ли обязательным носить закрытую одежду? Не будут ли разделены общественные места: отдельно для мужчин и отдельно для женщин? (За такие меры выступает салафит-ская партия «Аль-Нур», которая уже в первом туре получила 18,5 проц. голосов) *. Для коптов, которые составляют около 10 проц. 82-миллионного населения страны и пресле-дования которых после отставки Мубарака 11 февраля 2011-го заметно усилились, остро стоит вопрос, смогут ли они и впредь свобод-но исповедовать свою веру.

Многие также обеспокоены тем, что если будут приняты законы о запрещении купальников и алкоголя, а также о том, чтобы укрыть пирамиды, как предлагают некоторые исламисты в последнее время, это нанесет сокрушительный удар по туризму и экономике в целом. Хотя «Братья-мусульма-не» до сих пор заявляли о своей привержен-ности идее умеренного и демократического общества, многие опасаются, что, когда исла-

* По окончательным результатам выборов в

Народное собрание (нижнюю палату египетского

парламента) салафитская партия «Аль-Нур» полу-

чила 25 проц. голосов. — Прим. ред.

мисты придут к власти, их намерения могут измениться.

Вероятность того, что Египет из умерен-ного и открытого общества превратится во что-то напоминающее Саудовскую Аравию или Иран, представляется невысокой, по крайней мере в краткосрочной и средне-срочной перспективе. В 508-местной нижней палате избираются 498 членов, а еще 10 чле-нов парламента будут назначены военным советом. Верхняя палата парламента — Кон-сультативный совет — состоит из 270 мест, из которых 180 избираются, а 90 назначаются военным советом, что очевидным обра-зом указывает на сохранение полномочий военных. Как только будут сформированы нижняя и верхняя палаты парламента **, его непосредственной задачей станет избрание комитета для разработки долгожданной новой конституции.

После революции, произошедшей про-шлой зимой, тема конституции породила разногласия в обществе, и в течение восьми месяцев продолжалось противостояние между различными политическими груп-пировками. Исламисты, уверенные в своей победе на выборах, требовали, чтобы все полномочия по подготовке проекта консти-туции были переданы вновь избранному пар-ламенту. Либералы, со своей стороны, требо-вали принятия отдельной предконституци-онной декларации, которая гарантировала

** Выборы в нижнюю палату египетского

парламента завершились 10 января 2012 года.

Подавляющее большинство депутатских мест

(70 проц.) завоевали исламистские партии —

Партия свободы и справедливости, отражающая

интересы движения «Братья-мусульмане», и сала-

фитская партия «Аль-Нур». По итогам выборов в

верхнюю палату, завершившихся 22 февраля, 106

мест завоевала Партия свободы и справедливости,

а партия «Аль-Нур» получила 37 депутатских ман-

датов. — Прим. ред.


ЯсМИн эЛь-рАшИдИ

бы уважение прав религиозных меньшинств и представляла более широкую концепцию демократического государства. И тот и дру-гой проект (соответствующие предложения представили оба руководителя мусульман-ского университета Аль-Азхар и заместитель премьер-министра переходного правитель-ства) вызвали возражения различных поли-тических группировок. 7 декабря 2011 года Высший совет вооруженных сил (ВСВС) еще больше осложнил дело, объявив, что будет назначен совет для надзора за разработкой конституции, чтобы ограничить влияние

религиозного экстремизма. Находящиеся сейчас у власти военные правители Египта, похоже, стремятся использовать растущую угрозу исламистского правления как оправ-дание для дальнейшего вмешательства в дела страны, и центральной политической про-блемой в Египте остается вопрос о будущих полномочиях армии, которая имеет большое экономическое влияние и крупные активы.

Так, в соответствии с ныне действую-щими правилами парламент будет иметь ограниченные полномочия. Военный совет, в настоящее время управляющий страной, по-прежнему будет главным органом власти, которую он использует, в частности, для того, чтобы ограничивать свободу СМИ и без достаточных на то оснований предавать гражданских лиц военному суду. Ожидается, что парламентское большинство попытается оказывать давление на военных, принимая законы, предоставляющие ему неограни-ченные права в деле формирования ново-го правительства и подготовки проекта конституции, которая определит будущее страны. Учитывая, что в новом парламенте

исламисты получили преимущество, либера-лы обеспокоены тем, какое идеологическое направление может избрать Египет. По мере нарастания этих опасений многие либералы постепенно отказываются от своей прежней позиции категорического неприятия ВСВС и остатков прежнего режима, так называемых «фелуль» (felool — арабское слово, означаю-щее «остатки». — Прим. ред.).

Крупнейшая либеральная коалиция «Аль-Кутля», или «Египетский блок», включает в себя многих бывших членов парламента, которые имели большое влияние при режи-

ме Мубарака. Сегодня либералы считают, что эти люди предпочтительнее исламистов. Члены «Египетского блока» также высту-пают за дальнейшее участие ВСВС в делах страны, поскольку это сможет гарантировать неизменность основных положений консти-туции, а именно что Египет останется совре-менным демократическим государством — военный совет неоднократно подтверждал свою приверженность этому принципу.

Что же произойдет, когда в марте начнет свою работу новый парламент? Скорее всего, продолжатся споры о расширении полномо-чий парламента, о графике перехода и пере-дачи полномочий от военного к гражданско-му правительству и о том, как должен выгля-деть новый кабинет министров. В дебатах по поводу конституции многие исламисты, в частности «Братья-мусульмане», вероятно, не будут напрямую требовать, чтобы она осно-вывалась на исламских законах шариата (ста-тья 2 действующей Конституции уже гласит, что государственной религией Египта явля-ется ислам, а главным источником законода-тельства — исламское право), а скорее попы-

“Исламисты будут выступать за конституцию, в которой есть положения, открывающие возможности для последующей расширенной интерпретации”.



таются добиваться своего, прибегая к тонкой игре слов и слогов в арабском языке, которая может иметь двойной смысл. Они будут выступать за конституцию, в которой есть положения, открывающие возможности для последующей расширенной интерпретации. Несомненно, в обсуждении будут участвовать и фанатичные ультраортодоксы-салафиты, которые требуют, чтобы новая конституция открыто и недвусмысленно утверждала, что Египет — исламское государство (некоторые салафиты действительно уже выступают за это), но им вряд ли удастся сформировать решающее большинство.

Переходный парламент будет исполнять свои обязанности, возможно, всего лишь один год, в то время как прежний египет-ский парламент избирался на пять лет. Две крупнейшие политические фракции в так называемой нижней палате —«Братья-мусуль-мане» (представленные своим политическим крылом — Партией свободы и справедли-вости (ПСС) и салафистская партия «Аль-Нур» — хорошо понимают, что в течение этого срока их избиратели будут ожидать от них выполнения обещаний. Неудачи ВСВС и разных временных кабинетов были вызваны в том числе тем, как они реагировали на тре-бования революционеров; в конце концов это привело к крупномасштабным протестам с призывами к отставке действующего прави-тельства. Египтяне будут ожидать от нового парламента немедленных и ощутимых резуль-татов, и это давление испытают на себе и либеральные депутаты.

За спиной у «Братьев-мусульман» десятиле-тия организационного и административного опыта. Помимо того что они располагают обширной общенациональной сетью органи-заций, они помогают нуждающимся: продают мясо по оптовым ценам, субсидируют покуп-ку школьных принадлежностей, оказывают помощь в получении медицинских услуг, бесплатно раздают свежие продукты, сахар,

растительное масло и др. Подобная деятель-ность позволила им завоевать широкую популярность. Кроме того, «Братья-мусуль-мане» уже давно играют ведущую и весьма полезную роль в различных профессиональ-ных объединениях и профсоюзах страны. Например, исторически сложилось так, что «Братья-мусульмане» доминируют в профес-сиональных организациях врачей, юристов, инженеров и возглавляют их. В объединении журналистов, по словам репортеров, кото-рые входят в его состав, некоторые члены правления, связанные с «Братьями-мусульма-нами», предоставляют членам объединения лучшие и наиболее востребованные на сегод-няшний день услуги, например, медицинскую страховку.

Именно сильные позиции «Братьев-мусульман» в самых разных сферах жизни — и в муниципальном социальном обеспече-нии, и в предпринимательстве — укрепляют в людях надежду, что они станут позитивной силой в Египте. Как сказал Эссам Эль-Эриан, заместитель главы Партии свободы и спра-ведливости, который в течение долгого времени был пресс-секретарем движения «Братья-мусульмане»: «Мы готовы к демокра-тии, и этот парламент будет работать так, чтобы переустроить страну на пользу всем египтянам». Подобным образом высказался и Генеральный секретарь ПСС Мохаммед Эль-Бельтаги, заверивший, что парламент и, в частности, его партия будут работать как «представители народа»: «Мы должны ува-жать друг друга и защищать права всех егип-тян — государства в целом и его граждан».

ПСС, по-видимому, понимает, что у нее практически нет иного выбора, кроме как действовать умеренно и стратегически. Про-блемы образования, экономика, рост инфля-ции достигли критической степени остроты, и решать их нужно немедленно. Как в ходе предвыборной кампании, так и на прошед-ших за последнее время пресс-конференциях



руководители «Братьев-мусульман» высту-пали с умеренных позиций. Они заручились поддержкой многих либералов и светских специалистов. На первом предвыборном митинге ПСС в рабочем районе Булак в числе приглашенных ораторов был один из лидеров либеральной коалиции «Египетский блок». Среди членов ПСС есть женщины и копты. Многие из сотен женщин, входящих в организацию «Братья-мусульмане», которых мне довелось встречать на устраиваемых этой организацией мероприятиях, работают, причем некоторые — полный рабочий день. В ближайшие годы их партийным лидерам нет смысла резко менять свою политику.

Предстоящий парламентский срок дает исламистским фракциям возможность увели-чить число своих сторонников в обществе и развеять опасения по поводу власти ислами-стов. ПСС, несомненно, воспользуется полу-ченным ею относительным большинством голосов, чтобы показать, что она не угрожает правам других людей. Но среди депутатов от салафитской партии «Аль-Нур», вероятно, может возникнуть раскол: многие члены парламента от салафитов представляют себе новый Египет выстроенным по образцу Сау-довской Аравии.

В течение этого года законы, регламенти-рующие манеру одеваться или связанные с вероисповеданием и отправлением религиоз-ных обрядов, вероятно, останутся неизмен-ными. Преобразования, скорее всего, будут проводиться исподволь. По мере изменения социально-культурного ландшафта страны ортодоксальные мусульмане постепенно получат большую свободу действий. В годы правления Мубарака салафиты, с их густыми бородами и длинными одеяниями, нахо-дились под пристальным наблюдением, а многие из них — фактически под домашним арестом. Спустя месяцы после падения режи-ма Мубарака число бородатых мужчин и жен-щин в закрытых одеждах — особенно в цен-

тре Каира — заметно увеличилось. Мужчины, в частности, говорили, что при Мубараке они подвергались преследованиям за свои бороды и вынуждены были стричь их или вовсе не отпускать. Другие же рассказывали, что просто оставались в своих исламистских провинциях или пригородах, где информа-торы спецслужб держали их под надзором. Теперь же вполне возможно, что либераль-ные мусульмане и копты будут чувствовать себя все более неуютно.

Когда я пришла на выборы утром 28 ноя-бря, в очереди, где мы простояли шесть часов, дожидаясь, пока сможем опустить в урны свои бюллетени, люди обсуждали наше будущее в случае, если у власти окажутся исламисты. Многие женщины, в том числе моя мать, ее сестры и подруги, вспоминали истории из прошлого: как они ездили на общественном транспорте в коротких юбках или в блузках с открытым вырезом. «Старые добрые вре-мена» — так они называли это недавнее про-шлое. Но женщины, подобные моей матери и другим, стоявшим тогда в очереди в богатом округе Каира Замалек, понимают также, что в стране, где 40 проц. населения живет на 2 доллара в день, они составляют меньшинство. Для многих (хотя, конечно, не для всех) столь бедных людей самое главное — чувство соци-альной защищенности и основные гарантии выживания. На избирательных участках в бедных районах Каира, таких как Имбаба, Шубра и Айн-Шамс, люди рассуждали о том, что хотят «стабильности и сильной экономи-ки» и что, «в конце концов, все в руках Все-вышнего». Во время избирательной кампании либералы говорили о светском государстве, тогда как исламисты, обращаясь к народным массам, в основном вели речь о ценах на про-дукты питания. Теперь от исламистов будут ждать, что они исполнят свои обещания и улучшат условия жизни.

Некоторые результаты выборов не стали неожиданностью. Давно известно, что «Бра-



тья-мусульмане» — крупнейшее и наиболее организованное движение в стране, с раз-ветвленной сетью организаций и растущей поддержкой населения. «Братья-мусульмане» стали считаться самой большой угрозой для режима Мубарака, поскольку предлагали египтянам то, с чем его правительство не справлялось, а именно увеличение объема социальных услуг. Свергнутый лидер часто предупреждал, что, если он лишится власти, «Братья-мусульмане» сразу заявят о себе.

Даже на парламентских выборах 2005 года члены этой организации (поскольку она

была запрещена, они были вынуждены балло-тироваться в качестве независимых кандида-тов) завоевали 88 мест, выступая оппонента-ми правящей Национально-демократической партии (НДП), которая получила 311 мест. И это при том, что результаты были в зна-чительной мере подтасованы в пользу НДП. Удивительно не то, что в ноябре 2011 года при явке избирателей в 52 проц. «Братья-мусульмане» уже в первом туре набрали 47,6 проц. голосов, а на следующих этапах выборов получили еще больше. Настоящей неожиданностью явилось то, что ультраорто-доксальные исламисты-салафиты — новички в электоральной политике — в том же первом туре получили 18,5 процента. (Для сравне-ния: партия умеренных исламистов «Аль-Васат» получила 2,4 проц., все либеральные партии и коалиции, вместе взятые, полу-чили всего 20,5 проц., националистическая либеральная партия «Аль-Вафд» набрала 7,1 проц., а «Египетский блок» — 10,7 процента).

Успех салафитов, представленных в основ-ном партией «Аль-Нур», которая была сфор-мирована после революции, отчасти объ-

ясняется просчетами «Братьев-мусульман», которые, в отличие от большинства других политических групп, в том числе и салафи-тов, зачастую не появлялись на пятничных протестах и демонстрациях. Так, они проиг-норировали «День Гнева» 27 мая 2011-го, или «Вторую революцию», что разозлило мил-лионы людей, принимавших в ней участие. За прошедшие месяцы руководители «Бра-тьев-мусульман» то и дело меняли свою пози-цию по ряду вопросов, в том числе относи-тельно статуса коптов и создания исламского государства как конечной цели, и заработали

репутацию людей, которые «никогда не гово-рят всей правды». В разговорах с избирателя-ми в бедных районах 28—29 ноября мне часто приходилось слышать, что «“Братьям-мусуль-манам” нельзя полностью доверять, они не держат своего слова. А салафиты — чистые люди».

Возможно, самую большую ошибку «Братья-мусульмане» совершили 18 ноября 2011 года. Тогда — в ответ на их же призыв — десятки тысяч египтян снова вышли на пло-щадь Тахрир в знак протеста против проекта правительственного документа, который, помимо всего прочего, передавал правяще-му ВСВС контроль над разработкой новой конституции. Демонстрация прошла мирно, и когда стемнело, представители братства собрались и уехали, довольные тем, что про-демонстрировали свою силу.

Однако ранним утром спецназ штурмовал площадь, силой очищая ее от оставшихся протестующих, в основном активистов и членов революционных коалиций. В после-дующие дни столкновения между полици-ей и протестующими обострились, были

“Во время избирательной кампании либералы говорили о светском государстве, тогда как исламисты в основном вели речь о ценах на продукты питания”.



задействованы различные государственные силовые структуры; они использовали жест-кие методы, что после революции случалось редко. В токсичных дозах применялся сле-зоточивый газ, так что многие отравились; были даже смертельные случаи. Участвовав-шие в операции бойцы силовых подразделе-ний, похоже, специально целились в глаза протестующим. За один день пятеро моло-дых людей ослепли на один глаз, а один — Ахмед Харара — совсем потерял зрение (один глаз у него перестал видеть еще после январ-ских событий 2011-го).

Египтяне были возмущены уровнем наси-лия (погибло 42 человека) и отказом ВСВС взять на себя ответственность за произошед-шее, отозвать государственные силы безопас-ности и принести извинения. Многие либе-ральные партии приостановили свои кам-пании, а некоторые потребовали отложить выборы. Под градом нападок временный кабинет министров ушел в отставку, и кан-дидат в президенты Мохаммед Эль-Барадеи предложил, что он откажется от своих прези-дентских амбиций и вместо этого временно станет премьер-министром, чтобы справить-ся с кризисом. Главному имаму университета Аль-Азхар — высшему исламскому авторитету в стране — удалось добиться перемирия на улицах, и избирательная кампания продол-жилась.

Все это время «Братьев-мусульман» не было видно, они вели себя осторожно, не поддерживая ни ту ни другую сторону. В теле-визионных программах и ток-шоу кандидаты от либералов изо всех сил убеждали сограж-дан, что аморально продолжать избиратель-ную кампанию в то время, когда на площади

Тахрир гибнут люди. А лидеры «Братьев-мусульман», со своей стороны, настаивали, что выборы должны состояться в ближай-шее время: они знали, что их популярность намного опережает другие партии и коали-ции. Они ждали этого часа 80 лет и не хотели его упускать.

В ночь на 24 ноября члены движения «Братья-мусульмане» вновь появились на пло-щади, на этот раз чтобы освободить ее и при-легающую улицу Мохамеда Махмуда от еще оставшихся здесь протестантов. «Они делали все возможное, чтобы вернуть людей по

домам, — рассказывал мне один знакомый. — Они старались понять, что ты за человек, и говорили с тобой так, чтобы непременно убедить. Они были готовы на все, лишь бы добиться, чтобы люди в ту ночь ушли с пло-щади».

Широко распространено мнение, что лидеры «Братьев-мусульман» заключили сделку с ВСВС: они очистят основное место проведения демонстраций и успокоят демон-странтов, а военный совет в ответ на это проведет выборы в срок. Многие возлагали вину на «Братьев-мусульман» за то, что стол-кновения продолжались так долго и погибло столько людей. 25 ноября на площади Тахрир исламский ученый и политолог Ибрагим Эль Худайби сказал нам: «Если бы в минувшие выходные “Братья-мусульмане” вышли и под-держали людей своим авторитетом, ситуация была бы совершенно иной». Даже ислами-сты, а также некоторые проповедники и женщины в закрытых одеяниях говорили, что разочарованы в «Братьях-мусульманах», и выражали надежду, что на предстоящих выборах те не одержат победу.

“Либеральные партии так и не смогли получить серьезную поддержку низших слоев египетского общества — ни в бедных городских районах, ни в сельских”.



Тем не менее либеральные партии так и не смогли получить серьезную поддержку низших слоев египетского общества — ни в бедных городских районах, ни в сельских. Им так и не удалось проникнуть в сложив-шиеся за десятилетия неформальные сети, в которых на протяжении долгого времени важнейшую роль играли семейные и племен-ные связи, религиозная принадлежность, а также лица и организации, связанные с прежним режимом. И даже если бы это им удалось, все равно самую сильную либераль-ную коалицию, «Египетский блок», возглав-ляла Партия свободных египтян, основанная телекоммуникационным магнатом Над-жибом Савирисом, популярность которого резко упала в июне 2011-го. Причиной стало то, что он разместил в Твиттере карикату-ру, изображающую Микки и Минни Маус в мусульманском одеянии и мусульманских головных уборах, Микки — с густой бородой, а Минни — в никабе; карикатуру сопровожда-ла надпись: «Микки и Минни после…»

В ответ исламисты развязали против него широкомасштабную кампанию, призывая бойкотировать его бизнес. Всего за несколь-ко недель 304 тысячи абонентов отказались от услуг его провайдера Mobinil и перешли к местным конкурентам, так что в третьем квартале 2011 года убытки компании Савири-са составили 96 процентов. Даже некоторые либеральные египтяне сочли, что Савирис зашел слишком далеко: «Мы в значительной степени мусульманская страна, Савирис дол-жен помнить об этом и относиться к этому с уважением». После появления твита с карика-турой один копт поместил на Фейсбуке сооб-щение со словами «революция совершалась во имя единства, а не ради таких нападок».

На фоне всего этого партия салафитов «Аль-Нур» проповедует пуританскую форму ислама и хочет, чтобы государство строилось на исламских принципах с такими же рели-гиозными ограничениями, как в Саудовской

Аравии, видя в этом путь к решению соци-альных и экономических проблем страны. Салафиты сразу же стали следовать примеру «Братьев-мусульман», предоставляя беднякам товары и услуги бесплатно или по снижен-ным ценам, а в рамках избирательной кампа-нии уделяя особое внимание ценам на про-дукты питания и стоимости жизни. Трудно сказать, вредит ли салафитской партии или, наоборот, делает ее более привлекательной тот факт, что на ее предвыборных плакатах вместо фотографий женщин-кандидаток были изображены розы и напечатаны лишь их имена. Во время политического митинга салафитов на площади в Александрии статуя русалки была укрыта тканью. Но они обраща-ются к египтянам, которые говорят на языке улицы и, кроме всего прочего, верят, что в конечном счете будущее Египта находится «в руках Аллаха».

После обнародования результатов перво-го этапа выборов либералы обсуждали, как им следует перегруппироваться в оставшиеся недели, чтобы подготовиться к предстоящим турам голосования. Многие либеральные мусульмане и копты говорили о том, что может ждать их в будущем, рассматривая в том числе и отъезд из страны. Что касается исламистских партий, то они не хотят объ-единяться. ПСС твердо заявила, что не пой-дет на союз с салафитами, которые, со своей стороны, тоже сказали, что их не устраивает перспектива оказаться в тени «Братьев-мусульман». (Перед выборами эти две группы договорились о взаимоприемлемых правилах поведения во время выборов, но не заключи-ли политический союз.)

В начальный период своего существова-ния первый свободно избранный парламент Египта, вполне вероятно, будет раздроблен и станет отражением того политического ланд-шафта, который предшествовал его появле-нию. В период наибольшего напряжения «Братья-мусульмане», скорее всего, возьмут



на себя роль посредника, а возможно, и союз-ника либеральной коалиции в парламенте. Военные, в свою очередь, несомненно, будут оказывать значительное влияние на ситуа-цию в стране либо открыто — через соответ-ствующее положение в конституции, либо путем тактических соглашений с теми или

иными фракциями в парламенте. «Братья-мусульмане», дожидавшиеся своего часа с 1928 года, могут подождать еще несколько лет, прежде чем предпримут попытку осуще-ствить решительные, а то и кардинальные изменения в социальной и культурной жизни Египта.


Рецензии

в России обсуждение — и осужде-ние — расизма происходит сегодня, как правило, в концептуальных рамках

полувековой, а то и более, давности. Расизм воспринимается в первую очередь как при-писывание тем или иным группам каких-либо биологически заданных черт. Между тем, как напоминает в своей новой книге Виктор Шнирельман, подобное понимание расизма устарело. Уже на протяжении нескольких десятилетий в центре внимания специалистов находится «новый» расизм, использующий не физические, а культурные характеристики 1. Американские исследователи формулиру-ют концепцию «символического расизма» (symbolic racism), британцы говорят о «новом расизме» (new racism), во Франции Пьер-Андре Тагиефф прибегает к термину «дифферен-циалистский расизм» (racisme différencialiste). Ключевыми понятиями такого расизма явля-ются «несовместимость культур», «порог толе-рантности», «сохранение этнокультурного портрета», «культурная экология», «столкно-вение цивилизаций», «архетипы», «ментали-тет» и так далее, пишет Виктор Шнирельман в своем двухтомном обзоре идеологии и прак-тики расизма (Т. 2. С. 460).

Искать в двухтомнике принципиально новые теории читателю не стоит: автор и не стремится их сформулировать. Его задача — изложить концепции европейских и амери-канских ученых и проследить их эволюцию на протяжении XX века, изучить современ-ную расистскую риторику и описать основ-ные черты «нового» расизма (или «новых расизмов» — в книге не раз повторяется мысль о множественности его форм), в том числе и на российском материале.

Первый том адресован прежде всего тем, кто хочет понять истоки расизма и их исто-рический контекст. Подобных исследований в России до сегодняшнего дня было мало: переводились отдельные работы Этьена Балибара и Иммануила Валлерстайна 2, Роберта Майлза 3, Пьера-Андре Тагиеффа 4, в которых рассматривались определенные темы и концепции расизма и дискримина-ции. Российские исследователи выпустили несколько сборников статей 5, в основном сосредоточенные на каком-то одном из аспектов общей темы, а также несколько авторских монографий и сборников 6, среди которых и работы автора 7 рецензируемой книги. Таким образом, данный двухтомник можно назвать, пожалуй, первым россий-ским изданием, в котором описаны и про-анализированы наиболее важные концеп-туальные подходы к пониманию расизма, сформулированные в мире на протяжении последнего столетия.

Центральная тема всего двухтомника — это именно «новый» расизм, его отличия от «старого», традиционного расизма, а также бытующие в разных обществах варианты «нового» расизма. «Для “современного расиз-ма”, — обобщает Шнирельман сложившуюся в западной научной литературе парадиг-му, — характерны следующие особенности. Во-первых, он переносит акцент с биологии на культурные ценности, во-вторых, место иерархии теперь занимают культурные разли-чия, которые преувеличиваются, реифициру-ются и декларируются как “культурная несо-вместимость”, наконец, в-третьих, расист-ские настроения выражаются в скрытой форме и трудно распознаваемы» (Т. 1. С. 145).

РЕЦЕНЗИИ

Виктор Шнирельман. «Порог толерантности»: Идеология и практика нового расизма.

В 2-х тт. М.: Новое литературное обозрение, 2011. Т. 1. 552 с., Т. 2. 848 с. Ил.


еКАтерИнА деМИнцевА

Это нередко проявляется в ходе дискуссий, связанных с присутствием иммигрантов на территории, например, европейских стран, когда местные жители объясняют их неудачи не столько дискриминацией (иммигранты и выходцы из иммигрантской среды часто не могут найти работу, жилье), сколько изъяна-ми их собственной культуры (они не могут принять наши правила, так как у них другая культура).

«Новый» расизм охватывает куда более широкий круг явлений, мнений, высказыва-ний, чем расизм традиционный. Характерно, что в качестве важной особенности совре-менного, «нового» расизма автор упоминает его неосознанность («нечаянный расизм»). Благонамеренные жители западных стран становятся расистами путем уже самого толь-ко отрицания собственного расизма («я же люблю африканцев»). Иными словами, под расизмом подразумевается любое подчер-кивание каких-либо особенностей, якобы присущих той или иной группе — даже если это положительные черты («все африкан-цы — отличные спортсмены»; «азиаты очень трудолюбивы»). Однако как в таком случае (и этот вопрос все чаще задают себе ученые) проводить полевые исследования той или иной группы людей, выходцев из одного сообщества, изучать диаспоры, тогда как выделение самого объекта исследования уже может считаться проявлением расизма (даже если автор будет настаивать на успешной интеграции представителей этих сообществ и наделять их положительными качествами)?

Автор рецензируемой книги задается вопросом: не стал ли термин «культура» лишь своего рода прикрытием для все тех же «традиционных» расистских высказываний? По мнению Шнирельмана, «…негативное отношение, выработавшееся в Западной Европе к классическому биологическому расизму, дискредитированному нацистами, приводит к смене терминологии, и свой-

ственные ему клише сейчас вкладываются в такие понятия, как “этническая группа” или “культурная общность”» (Т. 1. С. 183). Как пишет автор, хотя сегодняшние расисты и оперируют понятиями культурного превос-ходства, культура при этом преподносится как заложенная на генетическом уровне. В восприятии граждан принимающей страны инокультурные общности нередко наделены более низкими врожденными «культурными способностями» (примером служит отноше-ние к «арабам» во Франции, когда именно «разница культур» выдвигается в качестве основного аргумента в дебатах об их инте-грации). Автор закономерно приходит к выводу о невозможности четко разделить в расизме его «новые» и «старые» формы, и порой «символический расизм не является более мягким по сравнению с биологиче-ским». В итоге Шнирельман соглашается с теми, кто пишет о «структурном характере расизма, присущего современному Западу, где общественное мнение постоянно меняет свои аргументы в соответствии с изменением окружающей обстановки» (Т. 1. С. 146—147).

Рассмотрев теоретические дискуссии о сути расизма в Европе и США, автор во втором томе переходит к анализу эволюции расизма в России и сложившейся ситуации в этой сфере. С его точки зрения, в сегодняш-ней России расизм «выступает в нескольких обличьях». Во-первых, это расистская иде-ология, основанная на примордиалистских установках теории этноса, превращающей этнос в «биологическое тело» (Т. 2. С. 468). Во-вторых, это «институциональный расизм», который присутствует в правоох-ранительных органах, в чиновничьих струк-турах, в системе образования и ряде других институтов, «где не только воспроизводится расистская идеология, но и осуществля-ется дискриминация расиализированных “чужаков”» (Т. 2. С. 468). В-третьих, «расизм используется в риторике ряда ведущих поли-


Рецензии

тических партий… В-четвертых, необычай-ную популярность в постсоветской России получил бытовой расизм» (Т. 2. С. 469).

Гражданское общество в том виде, как оно существует на Западе, в России факти-чески не сложилось, отмечает Шнирельман. Не появилось новой гражданской и поли-тической идентичности: как и в советский период, «важнейшим стержнем… взаимоот-ношений была и остается этничность» (Т. 2. С. 483). В таких условиях неудивительно, что национальная идея приняла культурную форму, а идея «цивилизации, — утверждает Шнирельман, — будь то российской, рус-ской, православной или даже евразийской», получила широкую популярность. И если в Европе открыто быть расистом невозможно (расизм скрывается, и расистское выска-зывание в публичном пространстве будет осуждено большей частью окружающих), то в России откровенно расистский лозунг «Россия для русских» не вызывает удивления общественности, а темы «понаехавших», «черных», «чурок» не встречают негативной реакции у большинства населения.

Ключевым трендом 2000-х годов, по мнению автора, стала кардинальная транс-формация радикального русского нацио-нализма. Одним из основных его течений стал откровенный расизм (причем автор не указывает, о каком именно — «новом» или «старом» — расизме здесь идет речь), а также расиализация государственной политики на институциональном уровне (в качестве при-мера Шнирельман рассматривает действия местных властей в отношении иммигрантов в Краснодарском крае). Характерно, что в начале 1990-х о «несовместимости культур» и «столкновении цивилизаций» в России говорили лишь радикальные, даже марги-нальные, политики. Но начиная с середины 1990-х годов этот дискурс стал неотъемлемой частью повседневных высказываний неко-торых представителей политического исте-

блишмента, включая и отдельных депутатов Госдумы. Одновременно менялись и массо-вые представления, полагает Шнирельман. По данным цитируемых им опросов обще-ственного мнения, в 1995-м около поло-вины респондентов в России верили, что «национальность дана человеку от природы или Бога». Примерно те же результаты дали опросы 1998 года. В 2000-х, однако, доля сторонников биологического понимания идентичности возросла: в 2008 году уже каж-дые двое из трех респондентов определяли русскость «по крови» (Т. 1. С. 369). Таким образом, автор говорит о возвращении в России «старого» расизма — традиционного, биологического, с его лозунгом о «спасении белой расы» и разнообразными фобиями («наплыв мигрантов», «вымирание белых народов», «смерть Европы», «замещение белого населения цветным» и т. д.). Впрочем, отмечает Шнирельман, российские расоло-ги, заинтересованные в установлении связей с европейскими новыми правыми, говорят о своей приверженности культурному расиз-му, в последнее время все чаще заменяя в публичных выступлениях понятие «расы» на «этнос».

Автор приходит к выводу, что сегодня в России расизм широко распространен. Однако не вполне ясно, следует ли гово-рить в нашем случае о «новом» расизме европейского типа или же «новый» расизм, пришедший на смену «старому», «совет-скому», существенным образом отличается от западной модели? Автор отмечает, что «современная антииммигрантская фразео-логия до боли напоминает антисемитские стереотипы, популярные в России ровно сто лет назад: якобы “чужаки” агрессивно и успешно конкурируют, вытесняя “коренных жителей” из прибыльных сфер экономики…» (Т. 2. С. 169), и тут же настаивает, что ничего собственно юдофобского в этих заявлениях нет — можно лишь говорить о расхожих сте-


еКАтерИнА деМИнцевА

реотипах, распространенных в отношении «меньшинств». (Заметим от себя, что в этой связи было бы интересно подробнее изучить отношение «коренных москвичей» к «лимит-чикам» в советские годы.)

Современная российская мигрантофобия в целом занимает видное место в работе Шнирельмана. Однако, отмечая ее суще-ственный рост, автор соотносит ее не только и не столько с увеличением миграционных потоков после распада СССР, а с экономиче-ской ситуацией и конкуренцией за рабочие места в специфических условиях постсовет-ской реструктуризации рынка труда.

Концептуально наиболее интересен в книге Шнирельмана предлагаемый им ана-лиз исторических корней современного российского расизма. По мнению автора, тот расизм, который мы сейчас наблюдаем, в значительной степени порожден совет-ской национальной политикой, которая, разумеется, была направлена на преодо-ление расизма, характерного — согласно школьным учебникам — исключительно для буржуазного, «западного» общества. Однако на практике, пишет автор, сегодняшний расизм вырастает из существовавших в советские времена практик, бывших по существу расистскими (этнические чистки, депортации, антисемитские кампании). Что более важно, даже оставляя эти практики в стороне, проводившаяся в Советском Союзе политика стимулировала тот самый «куль-турный» расизм, о котором Шнирельман пишет применительно к современным западноевропейским обществам, поскольку этнические группы превращались в закры-тые «коллективные тела», наделяемые уни-

кальными особенностями, коренящимися в «менталитете» и в глубинах истории (Т. 1. С. 287). Такой «культурный» расизм, наблю-даемый сегодня в России, зафиксирован в том числе и в унаследованном от СССР политико-административном делении с его принципом «этницизма».

Главный вопрос, возникающий по прочте-нии книги, заключается в том, что нужно — и возможно — предпринять в нынешней рос-сийской ситуации? Как могла бы выглядеть модель не-расистской государственной поли-тики? Основные дискуссии последнего вре-мени связаны с вопросом о мультикультура-лизме, потерпевшем (как все чаще приходит-ся слышать) крах в европейских обществах. Шнирельман указывает, что «мультикультура-лизм должен пониматься как доктрина не эссенциализирующая культуры, а, напротив, допускающая культурные изменения и воз-никновение новых культурных конфигура-ций, сочетающихся с основополагающими ценностями общенациональной культуры, представленной “универсализмом”. Если же мультикультурализм выбирает путь эссенциа-лизации этнических культур, то это ведет к расизму». Такой подход действительно позво-ляет отойти от устоявшегося противопостав-ления «мультикультурализма» и «ассимиля-торства». Другой вопрос — как осуществить переход к такой системе взглядов в России, учитывая отсутствие в нашей стране сложив-шегося гражданского общества, высокий уро-вень социального расслоения и бедности, значительные миграционные потоки и целый ряд других отягчающих обстоя-тельств.

еКатерИна деМИнцева


Рецензии

Монография «Новая армия России», изданная под эгидой Центра анали-за стратегий и технологий (ЦАСТ),

весьма полезна для всех, кто интересуется военной политикой России.

В передовых демократических странах столь важным темам обычно посвящены спе-циальные правительственные издания, кото-рые часто называют Белой книгой. Однако в России после трех лет осуществления новой военной реформы так и нет открыто-го официального документа, содержащего цельную концепцию, предпосылки, задачи, планы и средства глубокого преобразования Вооруженных сил. Об этих вопросах при-ходится судить по отдельным заявлениям и интервью высших должностных лиц, комментариям журналистов и экспертов, «утечкам» в печать. Рассматриваемая книга в зеленой обложке, содержащая обширные сведения о военной реформе, отчасти ком-

пенсирует отсутствие Белой книги и запол-няет огромную брешь в информационной деятельности Министерства обороны.

Безусловным достоинством книги являет-ся детальное изложение и систематизация осуществляемых и намеченных меропри-ятий военного реформирования как в их совокупности, так и раздельно, по видам вооруженных сил и родам войск. В основе этого труда — аналитическая проработка авторским коллективом огромного массива доступной информации той или иной степе-ни достоверности.

Как утверждается в монографии, многие направления нынешнего военного рефор-мирования вполне обоснованны и давно назрели, с чем нельзя не согласиться. В част-ности, это отказ от концепции мобилизации и упразднение кадрированных соедине-ний и частей; сокращение численности Вооруженных сил (ВС) и парков устаревшей

ПрИМеЧанИЯ 1 Wieviorka M. Neuf leçons de sociologie. P.: Pluriele, 2010 (2008). P. 290.

2 Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: Двусмысленные идентичности / Под общ. ред. Д. Скопина, Б. Кагарлицкого. М.: Логос-Альтера / Ecce Homo, 2003.

3 Майлз Р., Браун М. Расизм. М.: РОССПЭН, 2004.

4 Тагиефф П.-А. Цвет и кровь. М.: Ладомир, 2009.

5 См., напр.: Расизм в языке социальных наук / Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб.: Алетейя, 2002; Дубровский Д., Карпенко О., Кольцова Ю. и др. Язык вражды в русскоязычном Интернете: Материалы исследования по опоз-наванию текстов ненависти. СПб.: Издательство Европейского университета в СПб., 2003; Язык

вражды против общества / Сост. А. Верховский. М.: Центр «Сова», 2007; Расизм в языке образо-вания / Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб.: Алтейя, 2008.

6 См., напр.: Малахов В. Понаехали тут... Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. М.: Новое литературное обозрение, 2007.

7 Шнирельман В.А. «Чистильщики московских улиц»: Скинхеды, СМИ и общественное мнение. М.: Academia, 2010; Он же. Лица ненависти (антисе-миты и расисты на марше). 2-е изд. М.: Московское Бюро по правам человека; Academia, 2010; Он же. Быть аланами: Интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в XX веке. М.: НЛО, 2006; Он же. Очерки современного расизма. Петрозаводск: Скандинавия, 2006.

Новая армия России / Под ред. М.С. Барабанова. М.: Центр анализа стратегий

и технологий, 2010. 168 с.


АЛеКсей АрбАтов

военной техники; исправление «перекосов» структуры личного состава; разукрупнение соединений и частей. Также это перевод всех их в состояние постоянной готовности, создание Объединенных стратегических командований (ОСК) вместо военных окру-гов, улучшение боевой подготовки. Очень важно повышение технической оснащен-ности и мобильности войск и сил, консоли-дация системы тылового обеспечения, адап-тация к новым условиям системы военного образования и военной науки, избавление Минобороны от лишнего имущества, припа-сов и земельных угодий и пр.

В книге высказаны некоторые осторож-ные замечания и ставятся под вопрос отдель-ные мероприятия Минобороны, но вместе с тем она обходит стороной ряд очевидных крупных недоработок и противоречий нового этапа военного реформирования. Возможно, это умолчание успокоит тех, кто планирует и осуществляет преобразования Вооруженных сил. Однако подобная уклон-чивость приводит к тому, что результаты преобразований не получают объективной оценки, а у тех, кто их осуществляет, не появ-ляется возможность еще раз обдумать ход реформ и своевременно исправить допущен-ные ошибки.

Между тем конструктивная и обоснован-ная критика извне была бы особенно полезна ввиду того, что принятие решений по воен-ным преобразованиям представляет собой полностью закрытый, кулуарный процесс. Их разработка и исполнение всецело переда-но в руки военной бюрократии, а обществен-ный контроль, будь то парламентский или экспертный, попросту отсутствует.

Взять, к примеру, мероприятия по реформированию системы комплектования Вооруженных сил, повышению их боевой подготовки, улучшению материального обе-спечения и морального состояния личного состава. Эти задачи вступают в кричащее

противоречие с намерением сохранить при-зыв и 12-месячный срок службы рядового состава, а также со способами преобразова-ния и сокращения офицерского корпуса и контрактного контингента, которые к тому же беспрерывно пересматриваются по ходу реформирования.

Первоначальный план реформы выглядел так: при численности Вооруженных сил в 1 млн человек и намеченном сокращении офицерского корпуса до 150 тыс. человек армия должна была иметь 150 тыс. сержан-тов и рядовых контрактников 1 (по другим данным — 170 тыс. сержантов и рядовых контрактников 2) и не менее 700 тыс. солдат срочной службы. Отсюда возникал естествен-ный вопрос: как набрать 700 тыс. призывни-ков, тем более что при одногодичном сроке службы такой набор потребуется ежегодно? Сейчас призывного возраста ежегодно дости-гают 700 тыс. юношей, из которых пригодны для службы максимум 400 тыс. человек 3, но в ближайшие годы предстоит «демографи-ческая яма», которая уменьшит призывной контингент еще на 35—40 процентов.

Иными словами, вопреки поставленной цели перехода на соединения и части посто-янной готовности, армия изначально была обречена на некомплект рядовых примерно в 200—350 тыс. человек. Все вернулось бы в той или иной степени к частям неполно-го состава (кадрированным), от которых реформа правильно предполагала раз и навсегда отказаться. Хуже того, даже части, полностью укомплектованные рядовым составом, в каждый момент времени имели бы низкую боеспособность. Ведь при сроке службы призывников в 12 месяцев половина рядовых-срочников всегда имела бы менее полугода обучения. Наконец, за 12 месяцев просто невозможно обучить солдата обра-щению со сложной современной техникой и оружием, тактике ведения интенсивных бое-вых действий нового типа.


Рецензии

Уже в ходе реформы этот план начали кор-ректировать, хотя его недостатки несложно было предвидеть с самого начала. Первой серьезной коррекцией оказалось приня-тое в начале 2010 года решение сократить офицерский корпус не до 150 тыс., а до 220 тыс. человек, т.е. вернуть в строй 70 тыс. офицеров 4. Затем было решено увеличить запланированный контингент рядовых-кон-трактников со 150—170 тыс. до 425 тыс. воен-нослужащих. По всей вероятности, стало очевидно, что в предсказуемых демографи-ческих условиях невозможно ежегодно наби-рать и обучать 630 тыс. призывников (1 млн человек минус 220 тыс. офицеров и 150 тыс. контрактников).

Таким образом, третья версия реформы системы комплектования предполагает еже-годно призывать порядка 355 тыс. рядовых-срочников, что более или менее укладыва-ется в демографические реалии России. Но это не снимает острых социальных проблем между армией и обществом, которые воз-никают всякий раз в период призыва. Кроме того, в результате сохраняются нетерпимые явления внутри Вооруженных сил, такие как «дедовщина», преступность, смертность, тех-нические аварии и проч. К тому же для столь существенного увеличения планируемого контрактного контингента не было предус-мотрено соответствующее повышение плана финансирования или перераспределение средств внутри военных бюджетов. Поэтому в обществе возникло подозрение, что пред-лагаемые меры — не более чем пиар-акция в преддверии федеральных выборов 2011—2012 годов, поскольку, по опросам, переход на полностью контрактную армию поддер-живает 60 проц. населения 5. К сожалению, этот вопиющий пример нестыковок военной реформы не привлек внимания авторов рецензируемой монографии.

Но немало и других примеров. В част-ности, серьезные социальные и моральные

проблемы возникли в связи с методами сокращения офицерского корпуса, а также реорганизации, передислокации и ликвида-ции научных институтов и учебных заведе-ний Вооруженных сил.

В части структурных преобразований решения о создании четырех ОСК противо-речат их совмещению с укрупненными воен-ными округами. В итоге с некоторыми внеш-ними поправками было восстановлено то, что существовало в СССР, когда военный округ с началом войны становился фронтом. То есть прежние задачи по административно-хозяй-ственной деятельности и по функционирова-нию ОСК остались в одних и тех же руках 6.

Очевидны несоответствия между наме-ченной численностью армии, программами повышения ее материального содержания и технического переоснащения — и доступны-ми финансовыми, производственными и тех-ническими ресурсами. Государственная про-грамма вооружений не соответствует еже-годным фактическим закупкам вооружений и военной техники и в целом представляется нереалистичной — особенно с учетом распы-ления средств среди многочисленных типов закупаемых систем вооружений и техники. Вместо того чтобы наладить четкий меха-низм оценки проектов с точки зрения их пер-спективности, а также установить надежный контроль над их осуществлением, были уре-заны ассигнования на НИОКР, что обрекает Россию на догоняющую модель военного развития, увеличение отставания от ведущих держав по наиболее передовым направлени-ям военно-технического прогресса.

Обоснованное избавление Вооруженных сил от огромных излишков движимой и недвижимой собственности, земельных уго-дий проводится недостаточно прозрачно; тендеры и выбор покупателя скрыты от обще-ственности (и, видимо, от парламента). Нет ясности с использованием для нужд армии вырученных денег, судя по всему немалых.


АЛеКсей АрбАтов

В книге не представлены никакие вразу-мительные военные, стратегические, эконо-мические и административные обоснования для намеченной передислокации Главного штаба ВМФ в Петербург. По всем этим аспек-там было выдвинуто много возражений, но власти не дали на них никакого убедительно-го ответа. Любовь отдельных государствен-ных деятелей к родному городу и гордость за его военно-морскую историю, конечно, заслуживают уважения. Но едва ли допустимо оплачивать эти чувства за счет российских налогоплательщиков и в ущерб функциони-рованию важнейшего вида Вооруженных сил. Выражая гордость по поводу возобнов-ления морских походов российских ракет-ных крейсеров, которые, наверное, произ-вели большое впечатление на обитателей отдаленных тропических побережий, авторы книги забыли высказаться по поводу столь острого вопроса, как перенос Штаба флота. Страшно подумать, сколько наболевших проблем жилья для офицеров и отставников можно было бы решить за деньги, которые уйдут на эту сомнительную затею.

Перечисленными примерами далеко не исчерпывается список недостатков и оши-бок текущей российской военной реформы, которые не нашли отражения в книге «Новая армия России». Кроме того, есть серьезные противоречия и внутри авторского коллекти-ва, но ни редактор, ни автор предисловия их не разъясняют и не комментируют.

Например, Алексей Гайдай, автор пре-красной главы о реформе Сухопутных войск, пишет: «Основополагающей отправной точкой новой концепции реформирования… [было решение,] что Вооруженные силы РФ должны переориентироваться с задачи участия в масштабной войне с нескольки-ми противниками на возможное участие в локальных конфликтах на границах России, на территории стран СНГ и ближнего зару-бежья (наподобие обеих чеченских войн,

Пятидневной войны и т. д.)» (с. 24). Эта абсо-лютно правильная и исторически революци-онная для России стратегическая концепция оторвана от изложенной в той же главе (и очень полезной для читателя) схемы обще-го числа и дислокации соединений (бригад) «нового облика» Сухопутных войск. Иными словами, нет никакого обоснования того, что именно такой состав, структура и дислока-ция соответствуют упомянутой концепции, а если не соответствуют, то позиция автора осталась его тайной.

Хуже того, авторы других глав, судя по всему, исходят из принципиально иных стра-тегических концепций. Например, Антон Лавров в главе о реформе ВВС по старинке пишет о «потенциальных противниках» в лице США, других стран НАТО, Японии, Финляндии. Если планируется воевать с ними, так что это, как не концепция «участия в масштабной войне с несколькими про-тивниками», от которой, по утверждению Гайдая, отказались Сухопутные войска? То же относится к определению задач зенитных средств Воздушно-космической обороны и ламентациям по поводу ее недостаточной воз-можности «…поражать объекты в ближнем космосе, уничтожать гиперзвуковые цели» (с. 78). Ясно, что тут речь идет не о локаль-ных конфликтах, а о большой войне с США и их союзниками. Если анализ авторов верен, то получается, что, невзирая ни на какие ОСК, наши виды Вооруженных сил готовят-ся вести совершенно разные войны, однако редакторы и авторы монографии никак не фиксируют своего отношения к такой воен-но-стратегической «шизофрении».

Понятно, что суть ядерного сдерживания сводится к способности ответного удара именно по «адресату» сдерживания, чтобы не допустить войны. Но силы общего назна-чения (СОН) призваны, прежде всего, иметь возможность вести реальные военные дей-ствия и побеждать, так что для них четкое


Рецензии

и согласованное определение вероятных противников и характера войн имеет реша-ющее значение. Это, конечно, не отменяет нормальное и в принципе «здоровое» сорев-нование с другими странами в новейших авиационных, космических и многих других системах военной техники; такое соревнова-ние идет даже между союзниками по НАТО и, естественно, не подразумевает планов войны друг с другом.

В обобщающей главе Антона Карнаухова и Вячеслава Целуйко, наряду с весьма убеди-тельными соображениями о роли ядерного оружия в войнах различного масштаба (с. 106), высказываются весьма странные опа-сения, что «значительная часть развернутых формирований Российской армии будет втянута в той или иной мере в долговремен-ный процесс урегулирования различных кон-фликтов на ее территории и в иностранных государствах (курсив мой. — А. А.)» (с. 113), и потому без большой мобилизации их не хва-тит для «нового вооруженного конфликта».

А чем же, спрашивается, еще заниматься Российской армии и флоту (помимо стра-тегических ядерных сил), как не участием в региональных и локальных конфликтах и их урегулированием? Именно это делают с разной степенью успеха в последние 20 лет армии США, НАТО, России и других стран мира. А точнее, в последние 65 лет, хотя, несмотря на ядерное сдерживание, готови-лись все это время к большой войне. Нет

никаких убедительных доводов в пользу того, что в обозримом будущем характер реальных конфликтов изменится, однако многие рос-сийские военные аналитики никак не могут избавиться от менталитета широкомасштаб-ной войны.

Другое дело, что надо рассчитывать свои силы в проведении даже локальных опера-ций и всегда оставлять резерв для непред-виденного вооруженного конфликта. Но это вовсе не требует сохранения крупного тра-диционного мобилизационного потенциала, а просто предполагает разумную внешнюю политику и избирательность в применении силы.

Высказанные критические замечания, относящиеся к различным аспектам военной реформы, не затронутым в книге, а также собственно к содержанию последней, не ума-ляют изрядных достоинств новой моногра-фии ЦАСТ. Более того, эти замечания выдви-нуты сообразно высокому профессионально-му уровню анализа, широкому охвату и огромной работе по систематизации доступ-ной информации, которые представлены в публикации. Монография, несомненно, явля-ется весомым вкладом в информационную и аналитическую базу военной политики России и способствует открытой обществен-ной дискуссии по проблемам обороны, кото-рая составляет непреложное условие демо-кратического развития нашей страны.

аЛеКсей арбатов

ПрИМеЧанИЯ 1 Независимое военное обозрение (далее — НВО). 2011. 4—10 марта.

2 НВО. 2011. 18—24 февр. С. 5.3 НВО. 2011. 4—10 марта.4 НВО. 2011. 1—7 апр. С. 5.

5 Шлыков В. Как это было в Америке // Индекс безопасности. 2011. Т. 17. № 1 (96). С. 167.

6 См.: Арбатов А., Дворкин В. Новая военная реформа России // Рабочие материалы. М.: Московский Центр Карнеги, 2011.


сАМюэЛь ГрИн

Место действия — проспект Сахарова, широкая, ничем не примечательная улица недалеко от центра Москвы.

Под охраной ОМОНа здесь собрались тысячи россиян, в основном молодых, объ-единенные общей идеей, которую автор рецензируемой книги формулирует так: «Противники Путина — фашисты и предате-ли, Соединенные Штаты и российские либе-ралы — враги России, Владимир Путин — друг России!»

Представляется, что есть особый — про-роческий — смысл в том, что именно с опи-сания этого митинга прокремлевского моло-дежного объединения «Наши», организован-ного на проспекте Сахарова 25 марта 2007 года, начинается недавно вышедшая книга Грэма Робертсона «Политические протесты в гибридных режимах: Управление инако-мыслием в посткоммунистической России». Через четыре года и девять месяцев (минус один день) — 24 декабря 2011 года – внимание большинства читателей Робертсона вновь было привлечено к проспекту Сахарова, но на этот раз здесь проходил совсем другой митинг. Конечно, эта книга была написана и ушла в печать задолго до того, как появился малейший намек на публичный протест про-тив предполагаемого и в конечном счете успешного возвращения Путина на пост пре-зидента России. Но именно этот очевидный парадокс — сосуществование столь разных явлений в одной географической и полити-ческой реальности, внутри одного общества и в рамках одного и того же научного под-хода — задает направление анализу книги и отныне будет неизбежно определять ее вос-приятие.

С самого начала следует предупредить: эта книга не о политической оппозиции в России. Оппозиция в ней, конечно, при-сутствует, и сам факт выступления против авторитарного правления важен как для эмпирического повествования, так и для аналитических рассуждений. Но читатели, желающие увидеть просто борьбу добра со злом, будут разочарованы: книга Робертсо-на гораздо сложнее, и многие устоявшиеся категории и установки в ней подвергаются сомнению. Так и должно быть, потому что автор поднимает очень сложный вопрос: как оценивать значение и роль протестов в гибридных режимах, подобных россий-скому — в которых авторитарный контроль над политическим процессом существует параллельно с формально демократически-ми институтами, а внутриэлитная конкурен-ция сочетается с отсутствием публичной подотчетности власти? В конце концов, зна-чительная часть того, что мы знаем — или думаем, что знаем, о протестах и социаль-ной мобилизации, почерпнута из исследо-ваний либо демократических государств, либо более традиционных авторитарных и тоталитарных систем. Гибридные режи-мы — относительно новый феномен; как выясняется, они обладают значительной прочностью, в немалой степени благодаря очевидной гибкости в управлении конфлик-тами как внутри элиты, так и с участием масс. Чего не хватает политологам, так это системного подхода к осмыслению проте-стов в гибридных режимах, и именно этот пробел Робертсон стремится заполнить.

Масштабный анализ Робертсона охваты-вает, по сути, весь период правления Ельци-

Graeme B. Robertson. The Politics of Protest in Hybrid Regimes: Managing Dissent in Post-

Communist Russia. Cambridge Univ. Press, 2011. 285 p.


Рецензии

на и Путина до того, как президентом стал Медведев; он опирается на данные, полу-ченные из множества самых разных источ-ников. Одним из наиболее ценных является уникальная база данных о протестах и забастовках, полученная в Министерстве внутренних дел при «позднем Ельцине», когда подобные данные еще можно было получить. Применительно к более поздне-му периоду своего исследования Роберт-сон использует сообщения СМИ, данные, полученные в ходе собственного полевого исследования и из вторичных академиче-ских источников. По утверждению автора, собранная им совокупность данных:

«…Позволяет охарактеризовать... при-роду политических протестов в России и в других режимах, в которых элементы политической конкуренции сочетаются с элементами авторитаризма. Протесты имеют место, но они в значительной степени контролируются элитой. Демонстрации оппозиции часто пода-вляются (в том числе и превентивно) или нейтрализуются с помощью пропра-вительственных акций, организуемых самой властью. Стихийные, низовые и несанкционированные протесты тоже имеют место, но это, как правило, разо-вые события — координация во времени или пространстве практически отсут-ствует. Этому относительному спокой-ствию, однако, могут угрожать расколы в правящей элите, а конкуренция элит может быстро перерастать в массовые акции на улицах».

Исходя из этого, Робертсон выдвигает гипотезу, которую он подробно рассматрива-ет на протяжении всей книги, а именно, что нам необходимо выделять специфические формы протеста, порождаемые гибридным авторитаризмом:

«Я утверждаю… что гибридные режимы, как правило, порождают гибридный про-тест, в котором обособленные прямые акции протеста, характерные для авто-ритарных режимов, сочетаются с более символическими протестами, характер-ными для демократий».

При этом основное внимание он уделяет трем ключевым переменным:

• организационной «экосистеме», то есть разнообразным общественным организа-циям, включая НПО, профсоюзы, этнона-циональные и конфессиональные группы и т. д., и «условиям, в которых организа-ции рождаются, живут и (возможно) уми-рают»;

• государственным стратегиям мобилиза-ции (как государство мобилизует поддерж-ку для себя и/или осуществляет демобили-зацию оппозиции);

• внутриэлитной конкуренции.В соответствии с этим Робертсон анали-зирует три важных временных сдвига. Первый, в организационной «экосисте-ме», произошел примерно в 2005 году и был отмечен «появлением активных и относительно оформленных оппозицион-ных групп — пусть пока немногочислен-ных, — которые стремились заручиться общественной поддержкой». Второй касается стратегии государственной моби-лизации и по времени совпал с переходом власти от Ельцина к Путину в 2000 году, после чего губернаторы перестали исполь-зовать местные протесты (часто ими же и поддерживаемые) в качестве рычага воздействия на Кремль и «вместо этого наперегонки демонстрировали лояль-ность новой власти в Москве». И наконец, политические реформы путинской поры внесли изменения в структуру и модели соперничества элит, в результате чего «элита стала намного более сплоченной, а



региональные лидеры получили мощные стимулы к предотвращению возможных протестов».Эмпирика исследования Робертсона не

вызывает вопросов: он ярко и убедительно показывает, что модели мобилизации совпада-ют со структурными сдвигами, кратко описан-ными выше. Более того, он осуществил редкий в современной политологии подвиг, поскольку не только продемонстрировал надежную ста-тистическую связь, но и провел подробные исследования, необходимые для выявления глубинных причинно-следственных механиз-мов. У читателя — по крайней мере, у автора настоящей рецензии — не остается сомнений в том, что резкий спад протестных акций в России в 2000-х годах по сравнению с 1990-ми происходил именно так и именно по тем при-чинам, как это описывает Робертсон.

Самое интересное в книге — это обобщен-ные выводы (подробнее о них речь пойдет ниже), и именно их читатель, скорее всего, подвергнет критике.

Первое направление анализа в работе Робертсона касается проблем России, а точ-нее, значения полученных им данных для понимания сегодняшнего положения дел в стране, того, как оно сформировалось и в каком направлении будет развиваться. Автор пишет:

«...Даже при том, что протесты в России оказывают глубинное воздействие на природу режима, пока они не при-вели ни к какому заметному продвиже-нию в направлении демократизации. Напротив, недовольство сыграло реша-ющую и пока мало исследованную роль в формировании и стабилизации полуавто-ритарного гибридного режима в России».

Это неожиданное утверждение — что протесты не способствовали развитию в сторону демократии, скорее наоборот — он

подкрепляет тремя хорошо обоснованными аргументами. Во-первых, он показывает, как потенциально дестабилизирующее использо-вание массовых протестных акций в качестве инструмента внутриэлитной конкуренции в период правления Ельцина убедило Путина и его союзников в необходимости пристру-нить и консолидировать элиту. Во-вторых, он анализирует эффективные меры администра-ции Путина, имевшие целью кооптировать поддерживаемые государством профсоюзы и использовать их лояльность как инстру-мент борьбы против забастовок. Наконец, он показывает, как, реагируя на «оранжевую революцию» на Украине, Кремль методично ограничивал деятельность гражданских орга-низаций и создавал имитационные структу-ры, призванные заполнить общественное пространство.

Эта несколько механистическая аргумен-тация представляется отчасти убедительной, хотя и имеет, на мой взгляд, два концептуаль-ных изъяна. Во-первых, утверждая, что для борьбы с перечисленными проблемами рос-сийский режим сконструировал столь слож-ную систему, автор, возможно, преувеличи-вает дальновидность и целенаправленность действий российских властей; не исключено, что дела обстоят именно так, но читате-лям, не имеющим возможности заглянуть в мысли тех, кто принимает решения, это может показаться не слишком убедительным. Потенциально более серьезной проблемой является то, что объяснения, предлагаемые автором, создают впечатление, что сами протестующие вообще не являются само-стоятельными акторами; Робертсон, в сущ-ности, низводит их до уровня инструмента, используемого одной политической силой против другой. Между тем, если обратиться к теории социальных движений, то большин-ство работ, применяющих этот подход для изучения роли политической конъюнктуры (political opportunity structure), свидетельствует о


Рецензии

том, что социальные движения часто исполь-зуют борьбу чужих политических интересов в собственных целях.

На этот счет, в частности, Робертсон пред-лагает следующее объяснение:

«...Бо льшая часть проявлений недоволь-ства... не складывается в общественное движение и не предъявляет устойчивые требования от имени объединенного сообщества. Как мы видели, в России в конце 1990-х было много протестов, но так и не появились базовые социальные сети и структуры, обеспечивающие воз-можность коллективных действий для предъявления устойчивых требований за пределами узких пространственных и временны х интервалов и небольших групп населения. <...> В большинстве случаев в соответствующих событиях участвовали лишь местные коллективы, чья общность определялась принадлежностью к месту работы или проживания. В протестах, как правило, участвовали ограниченные сообщества, а их требования в основном носили материальный, а также консер-вативный и охранительный характер; эти требования касались реализации уже установленных прав, а не расширения прав или представительства».

Чтобы показать, почему так произошло, почему все протесты 1990-х годов не смогли трансформироваться в настоящее обще-ственное движение, Робертсон не прибега-ет к стандартным объяснениям, таким как слабость социального капитала, издавна укоренившееся недоверие к соседям и коллективным институтам. Вместо этого он развивает новую политэкономическую аргументацию, связанную с последствиями затяжного экономического спада в Рос-сии. Падение производства в сочетании с финансовыми проблемами государства при-

вели к масштабным задержкам заработной платы и в целом к резкому ухудшению эко-номической ситуации, отчего недовольство стало практически повсеместным, а значит, с точки зрения массовой мобилизации, не имело перспективы. Поскольку недоволь-ны были все, это не позволяло определить группу, чье недовольство выделяло бы именно ее членов среди всех остальных. Более того, поскольку для удовлетворения всех требований явно не хватало ресурсов, люди предпочитали действовать, преследуя собственные интересы или цели малых групп, а не добиваться общего блага, кото-рое распространялось бы на всех, обеспе-чивая относительное улучшение жизнен-ных условий.

Тем не менее неспособность работода-телей — и, в частности, правительства как крупнейшего из них — выполнять свои обяза-тельства по выплате заработной платы озна-чало, что в России множество недовольных и их гнев направлен на вполне конкретный объект. Но в этой ситуации недовольными оказывались также и региональные власти. Они интенсивно лоббировали на федераль-ном уровне, добиваясь от правительства выделения финансовых ресурсов, и их борь-ба неизбежно становилась политической. Таким образом, политическая экономия демонетизации и масштабный спад промыш-ленного производства не только вызывали общественное возмущение, но и превращали группы недовольных в «товар», или инстру-мент, который политические элиты могли приобретать и использовать по мере необ-ходимости для разрешения внутриэлитных конфликтов.

Эта аргументация, будучи убедительной, хотя и необычной, ставит важный вопрос о долговечности концептуальной схемы Робертсона. На фоне серии протестов, начавшихся после выборов в декабре 2011-го, можем ли мы по-прежнему утверждать, что



они остаются прежде всего инструментом внутриэлитного соперничества? Или про-тестующие все-таки освободились от предпи-санной им Робертсоном роли конкурентного товара? Аналогичный вопрос относительно долговечности теории Робертсона возни-кает и в связи с его попытками распростра-нить анализ, выполненный на российском материале, на гибридные режимы в целом. Он пишет:

«...Обычный подход к анализу политики в условиях гибридных режимов, который предполагает, что “режим” и “оппо-зиция” четко разделены, а протесты нарастают по мере возникновения поли-тических лазеек, вводит нас в заблужде-ние. Вместо этого мы видим, что логика протестов определяется расплывчатой границей между режимом и оппозицией; из-за этой расплывчатости политиче-ские расчеты и [особенности институци-ональной среды] могут побудить былых оппозиционеров [создать коалиции] с новым центром».

С одной стороны, явление, описанное Робертсоном в этом абзаце, действительно — и неоднократно — имело место в течение периода, который автор рассматривает в книге. Но можно ли утверждать, что и сейчас границы между режимом и оппозицией оста-ются расплывчатыми? Или на фоне событий, начавшихся в декабре 2011 года, между Крем-лем и его оппонентами все же сформирова-лись отношения «мы — они»?

Ответ на эту проблему «квадратуры круга» — как совместить логику недавнего российского прошлого с удивительными событиями сегодняшней России — кроется, я

думаю, в брошенных вскользь словах Роберт-сона. Он пишет:

«”Силу оппозиции” (opposition strength) и “силу режима” (regime strength), кото-рые занимают столь важное место во многих исследованиях смены режимов, лучше трактовать как сущности скорее совместно обусловленные, чем независимые друг от друга».

Это очень важный момент, потому что при анализе авторитарных и гибридных политиче-ских систем природа режима и природа оппо-зиции часто воспринимаются как экзогенные и независимые друг от друга, хотя здравый смысл подсказывает иное. И это открывает для нас возможность разрешить тот вопрос, который казался неразрешимым, поскольку в такой системе некоторые элементы могут меняться, в то время как другие остаются неизменными. Иными словами, это позволяет разглядеть важный аспект гибридного авто-ритаризма, а именно его способность моди-фицировать манеру управления, не изменяя принципиально природу самого режима.

Таким образом, согласно Робертсону, можно считать, что на самом деле ситуация измени-лась, границы стали более четкими, а протесту-ющие освободились от прежнего «товарного» состояния, не утверждая при этом, что в Рос-сии произошла какая-то революция. Вопрос, на который Робертсон не отвечает (и который станет центральным во множестве будущих публикаций), звучит так: наступит ли момент, когда возможности адаптации будут исчерпаны и те механизмы, которые режим использует для сохранения своей власти, в конечном счете обернутся против него самого?

саМюЭЛь грИн


Рецензии

арбатов аЛеКсей георгИевИЧ — председатель программы «Проблемы нераспространения» и член научного совета Московского Центра Карнеги, доктор исторических наук.

геЛьМан вЛадИМИр ЯКовЛевИЧ — профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, кандидат политических наук.

грИн саМюЭЛь — директор Центра изучения Интернета и общества Российской экономической школы, PhD.

деМИнцева еКатерИна борИсовна — заведующая Центром истории и культурной антропологии Института Африки РАН, кандидат исторических наук.

Крастев Иван — председатель совета Центра либеральных стратегий (София, Болгария), штатный научный сотрудник Института гуманитарных наук (Вена, Австрия).

КУстарёв аЛеКсандр сергеевИЧ — независимый автор.

Леонард МарК — директор Европейского совета по международным отношениям.

ЛУКьЯнов Фёдор аЛеКсандровИЧ — главный редактор журнала «Россия в глобальной политике».

МИЛЛер аЛеКсей ИЛьИЧ — ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН, приглашенный профессор Центральноевропейского университета (Будапешт, Венгрия), доктор исторических наук.

техаУ Ян — директор Европейского Центра Карнеги (Carnegie Europe) (Брюссель, Бельгия).

УЭй ЛУКан — преподаватель Университета Торонто (Канада).

ЭЛь-рашИдИ ЯсМИн — журналист.

НАШИ АВТОРы

Автор


COVER STORYTHE CRISIS OF EUROPEAN UNITYEurope’s democracy paradox

BY Ivan KRasTev

The emergence of the elite-controlled liberal democracies in postwar Western Europe made European integration possible and successful, and it is the transformation of these regimes by dint of the rise of a new populism that explains why Europe is in trouble today. The real reason for Europe’s economic crisis is that there was never anywhere near enough of a social foundation for the political and economic edifice European elites have tried to build. That is Europe’s real crisis, and it is a crisis of political culture. Everything else is a sideshow.

The reinvention of EuropeBY MaRK LeonaRD

Europe’s crisis has stripped national governments of the luxury of hiding behind the weak leaders they installed in Brussels. For too long, they have found themselves defending an unsustainable status quo rather than facing up to Europe’s short-comings and plotting a course to correct them. To avoid the fragmentation of Europe, they should now set out a radical vision for rethinking Europe which deals with the efficiency and the legitimacy crises at the same time. It requires political leadership to make these crises a source of energy rather than paralysis.

The great transatlantic bargain BY Jan TeCHaU

The biggest danger for Europe is the inability of its political leadership to recognize two fundamental truths: (1) that Europe cannot afford to lose its close alliance with the United States, and that it therefore must invest to stay relevant as an ally and become a more relevant global player, and (2) that if European Nations want to retain some of their cherished sovereignty, they need to share it with their

fellow Europeans. Only more integration will make Europe a strong political player, both internally and externally.

Collective memory – one of the pillars of the EU?

BY aLeXeY MILLeR

Will the destruction of a European consensus on a collective history produce a negative effect? Partly, yes, since an emergent vacuum can be filled with a new narrative of racism and negative stereotypes. At the same time — since it is based on historical reductionism and myths — no consensus about the past can exist forever. The question is where such a crisis will lead: to a revision and formulation of a new, more sophisticated consensus, or to “memory wars” and the manipulation of history in the spirit of historical politics. As with any crisis, this is a situation with an unclear path.

Eurostate and the integrators of Europe

BY aLeXanDeR KUsTaRev

Various goals or their different combinations (collective security, economic union, geopolitics) served as the basis of the European integration. It is not necessary for Europe to become a unified state in order to fulfill the first two goals. Only the geopolitical project of the creation of a powerful state presupposes prior political association. As external threats grow, the necessity to proceed with geopolitical integration based on a unified European defense industry becomes more evident. At the same time, the risk of undermining the democratic foundations of the EU and its transformation into an imperial state increases.

The Europe that we have not yet seenBY FeDoR LUKYanov

In view of the uncertain economic and political situation in the US, as well as the unclear future role of Beijing, it is almost impossible to

Vol. 16, No 1–2 (54)

CONTENTS AND SummARIES

Название


predict how the situation will change in Europe. However, the more unstable the circumstances, the more likely powerful continental states will be guided by their own interests. In search of additional support they will likely turn to Russia as it is the only nearby source of potential economic and political dividends. Russia will then have to decide what it is ready to do and what risks to take in order create a stable alliance with one of the European states.

ARTICLESThe lessons of 1989

BY LUCan WaY

The upshot is that 2011 in the Middle East is not 1989 in Eastern Europe. The Arab autocracies of today enjoy better survival prospects than did the communist autocracies of yesterday. Indeed, the contradictory results of the Arab spring so far—including authoritarian retrenchment in Bahrain, massive repression in Syria, and instability in Libya and Yemen—illustrate the paradoxical influence of diffusion in the absence of other structural changes. As long as the structural underpinnings of authoritarianism remain, diffusion is unlikely to result in democratization.

Cracks in the wall BY vLaDIMIR GeLMan

The failure (even partial) of electoral authoritarianism in Russia defines its current

and future political agenda. The outcome of the 2011 Duma campaign was by no means inevitable and predetermined. On the contrary, this failure was a result of strategic mistakes made by the ruling elite. It based its policy on the previous successes of the policy of “virtual politics”: As it became more and more consumed with imitation of political life and decoration of the political “facade” of the country, the regime underestimated the negative effects of the Medvedev-Putin swap, which turned many voters into civic activists.

Egypt on the edgeBY YasMIne eL RasHIDI

During what will be a period of immense pressure, the Muslim Brotherhood will most likely emerge as a mediator and perhaps the ally of the parliament’s liberal coalition. The military, for its part, will undoubtedly continue to have a hand in the country’s affairs, whether overtly through a provision of the constitution, or through tactical pacts with factions in parliament. Having waited since 1928 for this moment, the Brotherhood can be expected to wait another few years before attempting to make any drastic changes in the social and cultural life of the Egyptian state.

Book Reviews

Our Authors

CONTENTS AND SummARIES

1–2 (54), январь — апрель 2012 · Вместо №6, ноябрь—декабрь 2011, выйдет в свет спецвыпуск Pro et Contra под названием

Documents