литератУра рУсского зарУбежья (1920–1940) · писателей // Литература русского зарубежья (1920–1940-е годы):

Учебно-методический комплекс по кУрсУ «литератУра рУсского зарУбежья (1920–1940)»

литератУра рУсского зарУбежья

(1920–1940)

Учебник для высших учебных заведений Российской Федерации

Филологический факультетСанкт-Петербургского государственного университета

2013

Министерство образования и науки российской Федерации

санкт-Петербургский государственный университет

ФГАУ «Федеральный институт развития образования»

Рекомендовано уполномоченным учреждением ФГБОУ ВПО «Российский государ-ственный педагогический университет имени А. И. Герцена» к использованию в об-разовательных учреждениях, реализующих образовательные программы высшего профессионального образования по направлению подготовки 032700 «Филология» по

дисциплине «Литература русского зарубежья»

литература русского зарубежья (1920–1940) : учебник для высших учебных заведений Российской Федерации / отв. ред. Б. В. Аверин, Н. А. Карпов, С. Д. Ти-таренко / Учебно-методический комплекс по курсу «Литература русского зару бежья (1920–1940)». — СПб. : Филологический факультет СПбГУ, 2013. — 848 с.

ISBN 978-5-903549-13-9Учебник посвящен изучению истории литературы русской эмиграции «первой волны»

(1920–1940). Издание подготовлено коллективом кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета и ведущими научными сотрудниками Институ-та русской литературы (Пушкинский Дом) РАН с привлечением широкого круга специалистов из России, Англии, Италии.

Учебник предназначен для студентов филологических факультетов высших учебных заве-дений. Может быть также рекомендован аспирантам и специалистам-филологам широкого профиля. Предполагается использование учебника в комплекте с хреcтоматией-практикумом по курсу «Литература русского зарубежья (1920–1940)».

Удк 811.161.1'336 ббк 81.2рус-2-923

УДК 811.161.1'336ББК 81.2Рус-2-923

Л64

© Санкт-Петербургский государственный университет, 2013

Р е д а к ц и о н н а я к о л л е г и я:Б. В. Аверин, А. М. Грачева, О. Р. Демидова, Л. А. Иезуитова, Н. А. Карпов,

А. В. Лавров, М. О. Рубинс, И. Н. Сухих, С. Д. Титаренко

Л64

ISBN 978-5-903549-13-9

Регистрационный номер рецензии ФГАУ «Федеральный институт развития образования»

№ 069 от 2011 г.

Учебно-методический комплекс создан и издан за счет пожертвования Фонда «Русский мир»

А в т о р ы:Б. В. Аверин, А. Ю. Арьев, К. А. Баршт, Ю. М. Валиева, М. Н. Виролайнен, Н. А. Герчикова,

А. М. Грачева, Т. М. Двинятина, О. Р. Демидова, Ю. В. Зобнин, Л. А. Иезуитова, К. Г. Исупов, Н. А. Карпов, А. В. Лавров, О. М. Малевич, М. А. Орлова, М. М. Павлова, М. О. Рубинс,

Е. Б. Смольянинова, А. Д. Степанов, И. Н. Сухих, С. Д. Титаренко, Д. В. Токарев, Е. А. Ухина, Е. В. Хворостьянова, А. Б. Шишкин

3

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ

Русская «эмиграция есть явление огромное, в мировой истории беспример-ное», — писал Глеб Струве в предисловии к книге «Русская литература в из-гнании», ставшей первым фундаментальным опытом осмысления и описания истории эмигрантской прозы, поэзии, литературной критики и публицистики периода ее становления и самоопределения (1920–1939)1. Подводя итоги свое-му исследованию, он отмечал, что тогда «для составления истории эмигрантской литературы время еще не настало», так как она была еще «живым» и многооб-разным процессом2.

В конце XX — начале XXI века наблюдается повышенный интерес к лите-ратуре русской диаспоры, проявляющийся в проведении ежегодных междуна-родных конференций в России, Америке, Франции, Германии, Чехии, Польше и других странах. Возрастает и «волна» публикаций художественных текстов, мемуарной литературы, публицистики, литературной критики, архивных мате-риалов и исследований, а также обобщающих трудов по истории русской эми-грации, истории развития эмигрантской литературы и журналистики. Выходят в свет все новые и новые издания и переиздания произведений И. А. Бунина, Б. К. Зайцева, Ф. А. Степуна, И. С. Шмелева, Д. С. Мережковского, З. Н. Гип-пиус, А. М. Ремизова, Вяч. И. Иванова, К. Д. Бальмонта, М. И. Цветаевой, В. Ф. Хода севича, В. В. Набокова, М. А. Осоргина, М. А. Алданова, Б. Ю. По-плавского, Г. В. Иванова, Г. И. Газданова и других, ставшие классикой русской литературы. Огромный интерес к литературе русского рассеянья «первой волны» как в России, так и за рубежом — свидетельство того вклада, который был вне-сен в мировую литературу русской диаспорой.

Учебник был задуман как обобщающее монографическое исследование русской литературы Серебряного века в единстве с литературой русского за-рубежья, рассеянной по многим странам мира. Целостность концепции обу-словлена целенаправленной установкой авторов связать литературу русского зарубежья с традициями Серебряного века и показать не только трагедию «рас-кола» русской зарубежной и советской литератур, но также их взаимосвязь и ваимопритяжение.

Замысел учебника возник в связи с назревшими проблемами изучения лите-ратуры XX века в контексте тех философско-эстетических и художественных новаций, которые были представлены в русской классической литературе и

1 Струве Г. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. 3-е изд., испр. и доп. Париж; М., 1996. С. 21–22.

2 Там же. С. 21.

4

литературе рубежа веков и носителями которых стали представители русской диаспоры. Поэтому он представляет вариант расширенного и углубленного изучения первого, наиболее сложного и динамичного периода развития литера-туры русского зарубежья — «первую волну» русской эмиграции. В существу-ющих учебных пособиях творчество писателей указанного периода исследует-ся в современный период чаще всего обзорно или выборочно в связи с большим объемом материала и широким охватом литературных явлений, представляющих, как правило, три «волны»1.

Напряженные споры евразийцев, сменовеховцев, младороссов, новоградцев и других о судьбе и путях развития России были важной идеологической со-ставляющей литературы русской эмиграции первого периода, для которой была чужда политика большевизма и созвучны идеи многих русских писателей, вы-нужденных «работать в стол» при советском режиме, как, например, А. А. Ахма-това, О. Э. Мандельштам, М. А. Булгаков и другие.

Наличие оппозиционной составляющей внутри советской литературы, так называемой литературы «внутренней эмиграции», многие представители кото-рой впоследствии сделались реальными эмигрантами «второй» и «третьей волн», не является достаточным основанием для того, чтобы отнести их к явлениям того же порядка, что и литература «первой волны», поскольку каждая из них развивалась как форма определенной культуры, и культуры эти оказались типо-логически разными. Антропологический эксперимент советской власти, на-правленный на создание «нового человека», привел, среди прочего, к появлению нового советского писателя и читателя, принципиально отличавшихся от писа-теля и читателя как дореволюционной России, так и пореволюционной эмигра-ции. В СССР сформировался новый культурный дискурс, чуждый и во многом непонятный поколению эмигрантов «первой волны», что сделало будущую реинтеграцию двух русских литератур особенно сложной.

Спор о том, была ли одна или две литературы, слившиеся в одно русло в конце XX века, продолжает волновать исследовательское сознание2. В первые годы рассеянья литература эмиграции еще в некоторых случаях была неотде-лима от советской. Примером могут послужить сборники К. Д. Бальмонта, ко-торые издавались в России и странах Европы параллельно в первой половине 1920-х годов. Вяч. И. Иванов, живя в Риме, также публиковал свои произведения в Советской России, рассчитывая на понимание, как и другие писатели, опира-вшиеся на традиции русской классики XIX века, а также на модернистские проекты Серебряного века.

Начиная со второй половины 1920-х годов литература диаспоры была на-сильственно изолирована от литературы метрополии в силу сложившихся за-

1 См., например: Буслакова Т. П. Литература русского зарубежья: Курс лекций: Учеб. пособие для высших учебных заведений. М., 2003; Литература русского зарубежья (1920–1990): Учеб. пособие / Под общ. ред. А. И. Смирновой. М., 2006.

2 См.: Одна или две русских литературы? Международный симпозиум, созванный факультетом словесности Женевского университета и Швейцарской Академией славистики. Женева, 13–15 апреля 1978. Lausanne, 1981.

5

претов и советской цензуры. После массовых репрессий 1920–1930-х годов в России печатались тексты только тех, кто откровенно демонстрировал при-верженность к советской власти либо же вернулся в СССР, отказавшись от идеи «раскола», как М. Горький. Репрессии в Советской России вели к изоляции тех, кто принадлежал к метрополии, скрывая свою реальную приверженность гума-нистическим ценностям эмиграции1. Многие писатели в силу неприятия боль-шевизма изначально оказались в ситуации противостояния «царству Антихри-ста», как, например, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, И. С. Шмелев, И. А. Бу-нин и многие другие, предпочитавшие создавать оппозиционные большевизму объединения и консолидировать силы.

«Первая волна» эмиграции не завершается 1940 годом (творчество ряда писателей: И. А. Бунина, В. В. Набокова и др., — выходит далеко за её преде-лы), а обусловлена типологическим единством. Она воплотила процессы сближения литературы русской диаспоры с европейской литературой, поиски нового языка. Кроме того, в ней, как и в лучших произведениях литературы метрополии дано истинное переживание трагического раскола в русской истории после Октябрьского переворота 1917 года в форме публицистики, литературной критики, мемуаров, религиозно-философской и художествен-ной рефлексии. Конец «первой волны» как в определенной степени единого литературного феномена настал из-за объективных исторических событий (положение в русской диаспоре радикально изменилось в связи с началом войны).

В основе концепции учебника — литературоведческие и историко-культурные исследования деятелей русской эмиграции, и прежде всего Г. П. Струве («Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы». 1-е изд. — Нью-Йорк, 1956; 2-е — Париж, 1984; 3-е — Париж; М., 1996). Вме-сте с тем редакционная коллегия и авторы глав, предпринимая деление эми-грантской литературы на «старшее» и «младшее» поколение, учитывали прежде всего не идеологический, а эстетический опыт самоопределения писателей, характерный для самосознания «серебряновековцев».

В связи с этим в учебнике выделены существенные направления в развитии литературы русской эмиграции в разделе «Литература русского зарубежья (1920–1940) как тип самопознания» и учтены ее самоопределения. Здесь исследуется история эмигрантской литературы в культурно-историческом и типологическом аспектах, ее центры, периодические издания (М. О. Рубинс, Лондонский универ-ситет, Англия). В главе «Литературная критика и публицистика» (К. А. Баршт, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН) дан обзор периодических изданий и основных

1 См.: Богомолов Н. А. Сквозь железный занавес. Как узнавали в эмиграции о судьбах советских писателей // Литература русского зарубежья (1920–1940-е годы): взгляд из XXI века. Материалы Международной научно-практической конференции 4–6 октября 2007 года / Под ред. Л. А. Иезуитовой и С. Д. Титаренко. СПб., 2008. С. 14–21; Герчикова Н. А. Комитеты помощи русским писателям в стра-нах Европы (обзор материалов из фондов РГАЛИ) // Там же. С. 21–27; Вокруг редакционного архива «Современных записок» (Париж, 1920–1940): Сб. статей и материалов / Под ред. О. Коростелева и М. Шрубы. М., 2010.

6

направлений развития религиозно-философских, публицистических и ли те-ратурно-критических идей. Эта глава органично связана с третьей — «Литера-туроведение русского зарубежья» (А. Д. Степанов, СПбГУ), где проанализиро-ван круг развития литературоведческих идей русской эмиграции 1920–1940-х годов, показана их неразрывная связь с формальной школой, структурализмом и другими направлениями. Раздел завершается исследованием «Мемуары и автодокументальная проза» (О. Р. Демидова, РГПУ им. А. И. Герцена). Автор считает, что именно мемуары стали формой становления самосознания эмигра-ции, своеобразной летописью культурной и литературной жизни писателей, оказа вшихся вдали от России. Многократные переиздания мемуарной литера-туры — свидетельство неиссякаемого интереса к автодокументальной литера-туре со стороны как исследователей, так и читателей.

Следуя идее Г. Струве о «старшем» и «младшем» поколении эмиграции, на которой основаны некоторые учебные пособия по литературе русского за-рубежья, авторы настоящего коллективного труда в то же время ставили сво-ей целью соотнести представления о типах творчества писателей русского рассеянья в связи с многолетней приверженностью к определенным художе-ственным и эстетическим течениям, направлениям и творческим принципам. Здесь весьма показательным, как уже было указано выше, был вектор Сере-бряного века. Поэтому проблемно-аналитические главы, представляющие собой очерки-портреты, посвященные творчеству крупнейших художников слова, объединены в соответствующие разделы. Так, второй раздел посвящен творчеству писателей — реалистов и «неореалистов»: И. А. Бунину (Ч. 1 — Т. М. Двинятина, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН; Ч. 2. — Е. Б. Смольянинова, СПбГУ), А. И. Куприну (Е. Б. Смольянинова, СПбГУ), Б. К. Зайцеву (Ч. 1 — Л. А. Иезуи това, СПбГУ; Ч. 2 — О. Р. Демидова, РГПУ им. А. И. Герцена), И. С. Шмелеву (Е. А. Ухина, СПбГУ; Н. А. Герчикова, РГАЛИ, Москва), сати-риконцам (Н. А. Карпов, СПбГУ), М. А. Осоргину (И. Н. Сухих, СПбГУ), М. А. Алданову (Н. А. Карпов, СПбГУ), Ф. А. Степуну (К. Г. Исупов, РГПУ им. А. И. Герцена).

Объединяя творчество столь разнородных писателей в общий раздел, мы опираемся на понятия «реализм» и «неореализм», обоснованное в ряде совре-менных исследований и прежде всего в работах В. А. Келдыша, где последова-тельно показан процесс обновления реалистических исканий в литературе Серебряного века, начиная с 1900-х годов. Литературе русского зарубежья, как и литературе века Серебряного, отмечает В. А. Келдыш, свойственен созерца-тельный мотив «неореалистической литературы» «как проявление внутренней активности, внутреннего противодействия среде»; «переориентация» в русле этих направлений идет от «идеологического» — к «бытийному», наблюдается расхождение «бытийного и исторического взгляда», сближение с символизмом, натурализмом и другими течениями1.

1 Келдыш В. А. Реализм и неореализм // Русская литература рубежа веков: 1890-е — начало 1920-х годов. М., 2001. Кн. 1. С. 283–328. См. об этом же: Давыдова Т. Т. Русский неореализм: Идеология, поэтика, творческая эволюция: Учеб. пособие. М., 2005.

7

На пересечении всех этих традиций актуализируется в эмиграции и литера-турное творчество Ф. А. Степуна — выдающегося философа, писателя-романиста, эссеиста, мемуариста, театрального и литературного критика. Переиздание в России и за рубежом на протяжении всего XX века его романов, мемуаров, литературной и театральной критики, философских сочинений, а также актив-ный исследовательский интерес к ним позволили посвятить ему отдельную главу, отнеся его к писателям старшего поколения в силу причин хронологиче-ского и сугубо творческого характера.

Подобный универсализм был свойственен многим писателям и философам Серебряного века от П. А. Флоренского до Д. С. Мережковского и Вяч. И. Ива-нова, в творчестве которых мы наблюдаем не только объединение писательско-го дара и философского умозрения, но и синтез философии, религии и художе-ственной рефлексии1. Эта же особенность присуща творчеству символистов: Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус и писателей старшего поколения эмиграции, например М. А. Алданова и М. А. Осоргина. В этом плане предлагаемый учеб-ник не только расширяет круг изучаемых имен, но и понимание сложной по-лифонической природы литературы русского зарубежья.

В третьем разделе рассматривается творчество символистов, в основном не изменивших своему эстетическому credo: Д. С. Мережковского (А. В. Лавров, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН), З. Н. Гиппиус (М. М. Павлова, ИРЛИ (Пушкин-ский Дом) РАН), А. М. Ремизова (А. М. Грачева, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН), Вяч. И. Иванова (Ч. 1 — А. Б. Шишкин (Салерно, Италия); Ч. 2 — C. Д. Тита-ренко, СПбГУ), К. Д. Бальмонта (С. Д. Титаренко, СПбГУ), представляющих как и писатели-реалисты и «неореалисты», старшее поколение тех, чье творче-ство сложилось в русле идей Серебряного века.

Анализ творчества представителей постсимволизма вынесен в четвертый раздел. Здесь есть очерки-главы, посвященные М. И. Цветаевой (Е. В. Хворо-стьянова, СПбГУ), Г. В. Иванову (А. Ю. Арьев, журнал «Звезда») Г. В. Адамо-вичу (О. Р. Демидова, РГПУ им. А. И. Герцена), В. Ф. Ходасевичу (Ю. М. Ва-лиева, СПбГУ), творчество которых также во многом определялось контекстом эстетических идей Серебряного века. Мы используем понятие «постсимволизм», введенное в научный оборот в последние десятилетия XX века. И. П. Смирнов, выдвинувший идею постсимволизма, писал, что «сама внешняя бессистемность постсимволизма, распыленного на множество объединений, должна быть осо-знана на базе систематической концепции», учитывающей «гибкую разнона-правленность вторичных преобразований, увлекающих нас в области персональ-ных поэтических языков»2. Исследователи, отказываясь от однозначного опреде-ления этого явления, вместе с тем указывают на определенные, присущие пост-символизму симптоматичные явления, учитывавшиеся авторами учебника3.

1 См.: Исупов К. Г. Философия и литература Серебряного века (сближения и перекрестки) // Русская литература рубежа веков: 1890 — начало 1920. Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2000. С. 69–130.

2 Смирнов И. П. Введение в постсимволизм // Смирнов И. П. Смысл как таковой. СПб., 2001. С. 106.3 См.: Богомолов Н. А. Постсимволизм (общие замечания) // Русская литература рубежа веков:

1890 — начало 1920 годов. М., 2001. Кн. 2. С. 381–390; Тюпа В. И. Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии XX века. Самара, 1998.

Плодотворность такого подхода при рассмотрении творчества представите-лей русской эмигрантской литературы очевидна. Она позволяет осмыслить эстетическую и художественную значимость творчества писателей и поэтов русской эмиграции, не декларировавших свою постоянную приверженность каким-либо платформам или направлениям.

В последнем, пятом разделе рассмотрено творчество писателей «младшего» поколения эмиграции. В главе «В. В. Набоков» (Б. В. Аверин, СПбГУ; М. Н. Ви-ролайнен, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН) проанализировано как русскоязычное, так и англоязычное творчество писателя, несмотря на то что второе не уклады-вается в обозначенный выше период. В главах, посвященных творчеству Г. И. Газ-данова и прозе «младшего» поколения (М. О. Рубинс, Лондонский университет, Англия), проза «молодых» изучается как в историческом, так и в типологическом аспекте. Развернутый монографический анализ творчества Б. Ю. Поплавского (Д. В. Токарев, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН) дал возможность представить и истоки идей талантливого поэта и писателя, и соотношение его творчества с таким явлением французской литературы, как сюрреализм. Завершающие главы: «Поэзия „младшего“ поколения» (Ю. В. Зобнин, СПбГУП) и «Поэзия пражского „Скита поэтов“» (О. М. Малевич) — представляют широкую пано-раму развития русской эмигрантской поэзии в Чехии.

Авторы учебника сохраняют при определенной общности позиций свои индивидуальные исследовательские точки зрения. Это дает возможность пред-ставить комплекс оригинальных методологий. В этом плане авторский коллек-тив опирался на идеи предпринятого Институтом мировой литературы издания «Русская литература рубежа веков: 1890 — начало 1920 годов» (Кн. 1–2. М.: ИМЛИ РАН, 2000–2001), являющегося в настоящее время наиболее полным современным учебником по изучению литературы конца XIX — начала XX века, написанным в форме коллективной монографии1. Получивший высокую оцен-ку специалистов указанный монографический тип издания имеет ряд преиму-ществ. Они заключаются прежде всего в том, что учебник представляет пано-раму точек зрения и исследовательских подходов, позволяющих преодолеть стереотипность и однозначность оценок и односторонность анализа, особенно при сложности изучаемого материала.

1 См. также подготовленную в отделе русской литературы конца XIX — начала XX века ИМЛИ РАН первую часть труда «Русская литература конца XIX — начала XX века: Библиографический ука-затель» (Т. 1. (А–М). М., 2010).

9

Р а з д е л I

ЛИТЕРаТуРа РуссКОГО заРубЕжья (1920–1940) КаК ТИп самОпОзнанИя

Литература «первой волны» в культурно-историческом аспекте

Эмиграция, т. е. вынужденное, как правило, переселение за пределы своей страны, — это неотъемлемая часть человеческого опыта, проявившегося в исто-рии в неисчислимом количестве вариа ций и оставившего глубокий след в мифо-логии и культуре. Неслучайно повествование об истоках человеческого рода Библия начинает с рассказа об изгнании из рая Адама и Евы. Вавилонское пленение, а за-тем и рассеянье после разрушения второго храма определило центральное место в еврейской культурно-религиозной традиции идеи возвращения в Иерусалим. Одно из древнейших дошедших до нас эпических сказаний, описывающее два-дцатилетние скитания Одиссея на пути в родную Итаку, ретроспективно прочи-тывалось на протяжении тысячелетий как парадигматический эмигрантский текст. Удел изгнанника неизбежно связывался с представлениями о психической травме, вызванной разлукой с родиной, о ностальгии, особо значимой роли памяти, ор-фическом, обращенном в прошлое, взгляде и мечте о возвращении. Овидий резю-мировал этот комплекс переживаний афористической формулой — «изгнание есть смерть». Судьба писателя-эмигранта, творчество которого немыслимо вне языка, кажется на этом фоне еще более трагичной. Тем не менее история литературы полна примеров создания выдающихся произведений именно на чужбине. Данте, великий поэт Таньской династии Ли Бо, Мицкевич, Джойс, Элиот, Хемингуэй, Набоков, Рушди, Кундера, Бродский — лишь несколько примеров вроде бы пара-доксального расцвета писательского таланта в эмиграции. Любопытен, например, и следующий факт: из пяти русских авторов, удостоенных Нобелевской премии в области литературы, трое отмечены опытом изгнания. Возможно, эмиграция, лишая привычного социального, культурного и лингвистического окружения, одновременно дает некий творческий стимул. Находясь в пограничной ситуации между двумя странами, культурами, языками, литературными традициями, писа-тель приобретает возможность взглянуть на действительность остраненным взгля-дом. Не является ли в таком случае эмиграция метафорой и квинтэссенцией лю-бого творческого процесса? Литература русского зарубежья дает богатый матери-ал для рассмотрения специфики эмигрантского творчества, а также недостатков и преимуществ изгнания для художника слова.

10

Принято считать, что эмиграция как феномен русской истории возникает именно в XX веке. Однако еще до революции Россию покинуло около 1,7 мил-лиона человек, включая находившихся в оппозиции к самодержавной власти либеральных мыслителей, революционеров, многочисленные группы, подвер-гавшиеся гонениям (от духоборов, переселившихся в конце 1890-х годов в Ка-наду, до евреев, направившихся в Палестину и в США после погромов начала XX века), а также добровольно оставивших Россию и поселившихся в Западной Европе писателей (как, например, Тургенев или Боборыкин). Родоначальником русской эмиграции можно считать князя Андрея Курбского, бежавшего в 1564 году от гнева Ивана Грозного в Литву и направлявшего оттуда царю полные пафоса письма, написанные с безукоризненным соблюдением правил красноречия (со-мнения в подлинности этих документов, высказываемые современными учены-ми, не умаляют их символического статуса в истории русской эмигрантской письменности). Эти случаи кажутся вполне изолированными по сравнению с мощными миграционными процессами, вызванными революционными со-бытиями 1917 года, и с последущими регулярно повторяющимися на протяжении всего советского периода центробежными потоками. Постреволюционную эми-грацию из России обычно подразделяют на три основных этапа. «Первая волна» охватывает период с 1917 по 1940 год; «вторая» была вызвана Второй мировой войной и состояла главным образом из перемещенных лиц; наконец, «третья» длилась с перебоями с конца 1960-х годов до конца перестройки.

С современных позиций «первая волна» эмиграции представляется наиболее яркой, отличающейся высоким числом представителей творческой интеллиген-ции. Одним из значительных событий этого периода была высылка из СССР в 1922 году по особому распоряжению ГПУ около 160 ведущих философов, богословов и писателей. На печально известном «философском пароходе» были отправлены на чужбину Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Питирим Сорокин, Н. О. Лосский, С. Л. Франк, Л. П. Карсавин, И. А. Ильин, Ф. А. Степун и многие другие. Именно в этот период организационно оформляется русская диаспора, формируются главные ценры русской эмиграции, создается сеть учреждений, позволяющих поддерживать культурную жизнь вне России.

В географическом отношении направления рассеянья первых эмигрантов также были самыми разнообразными — пути следования пролегали от Дальне-го Востока до Западной Европы и даже до Северной и Южной Америки. На Востоке наиболее естественным пунктом назначения в первые годы был «рус-ский» город Харбин, основанный в 1898 году в связи со строительством Восточно-Китайской железной дороги. С самого начала в городе постоянно присутство-вало русское население — инженеры, строители, железнодорожные служащие и их семьи, — затем в Маньчжурию потянулись предприниматели и купцы. В 1917 году русское население Харбина насчитывало 100 тысяч человек. Взятие Красной Армией Владивостока в 1922 году спровоцировало массовый приток беженцев.

В 1920-е годы в Харбине быстро росло количество русскоязычных гимназий, колледжей, институтов, периодических изданий, бурно развивалась литератур-ная жизнь. За первую четверть века там вышло 102 газеты и 141 журнал на

11

русском языке1. Одним из самых популярных литературно-художественных иллюстрированных журналов был «Рубеж», издававшийся в 1926–1945 годах под редакцией Михаила Рокотова. Журнал учитывал вкусы самых разных чи-тателей и распространялся не только в Китае, но и в соседних странах Вос-точной Азии. «Рубеж» отдавал предпочтение освещению культурной жизни Азии, но откликался и на события мировой литературы и искусства2. Самым известным литературным объединением Харбина стала группа «Молодая Чу-раевка» (впоследствии переименованная просто в «Чураевку»), основанная в 1926 году поэтом Алексеем Ачаиром (псевдоним Алексея Грызова) на осно-ве поэтической студии, которой руководил Николай Щеголев. Название было навеяно эпопеей Георгия Гребенщикова «Чураевы». Члены «Чураевки» зани-мались не только поэтическим творчеством, но и теорией стиха, особое вни-мание уделяя изучению «Писем о русской поэзии» Николая Гумилева. Во многом «Чураевка» воспроизводила модель гумилевского «Цеха поэтов». Сре-ди наиболее известных авторов, посещавших заседания студии, необходимо назвать Валерия Перелешина (псевдоним Валерия Салатко-Петрище), впо-следствии написавшего мемуары «Русская поэзия и литературная жизнь Хар-бина и Шанхая, 1930–1950», Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Митро-польского), Ларису Андерсен, которая кроме стихов прославилась и как тан-цовщица. При «Чураевке» издавалась одноименная литературная газета. Ино-гда перед членами студии выступали заезжие знаменитости, например Николай Рерих. «Чураевка» прекратила свое существование в середине 1930-х годов. Ее конец, как и затухание русской культурной жизни в Харбине в целом, был вы-зван японской оккупацией и последовавшими за ней политическими репрес-сиями. Шестого февраля 1932 года японские войска заняли Харбин, вскоре Япония объявила о создании в Маньчжурии марионеточного государства Маньчжоу-Го. Большинство русских покинуло Харбин и перебралось в Шанхай, который в течение нескольких последующих лет был культурным центром русской диаспоры в Азии. Однако русская культурная жизнь продолжалась в Харбине еще целый ряд лет, несмотря на введение жесткой цензуры, а также контроль над всеми творческими объединениями со стороны прояпонского Бюро по делам российских эмигрантов. В этот период в русском Харбине по-лучили широкое распространение фашистские настроения. Организация русских фашистов под предводительством Константина Родзаевского существовала с 1925 года, в 1931 году они провели свой первый съезд, а при японцах, которые начали их обучение для шпионско-диверсионной работы в СССР, они получи-ли и материальную поддержку. Среди определенной части русского населения Китая популярность фашистов объясняется их планами борьбы против комму-низма в России. Подлинный конец русского Харбина настал после оккупации Маньчжурии Красной Армией в 1945 году, когда в СССР было депортировано 15 тысяч человек.

1 Старосельская Н. Повседневная жизнь «Русского Китая». М., 2006. С. 71.2 Кодзис Б. Литературная жизнь русской эмиграции в Харбине (1917–1945) // Вопросы литературы.

1998. Март–апрель. С. 369.

12

По сравнению с провинциальным и патриархальным Харбином Шанхай в тридцатые годы был одним из самых крупных, динамичных и космополитич-ных городов мира. К 1937 году русская колония Шанхая насчитывала 37 тысяч человек, к началу сороковых годов она увеличилась почти вдвое. Большинство русских поселилось на территории Французской концессии, в элегантном те-нистом районе, застроенном особняками в стиле арт-деко. В этом своеобразном уголке Европы умещались многочисленные концертные залы, театры, включая знаменитые «Катай» и «Лисеум», где выступали Александр Вертинский, Федор Шаляпин, Борис Лиссаневич1 и многие другие и где по соседству находились дансинги, модные рестораны, а также создавшие этому «городу неоновому»2 своеобразную репутацию злачные места.

В 1933 году появилась «Шанхайская Чураевка», но просуществовала она очень недолго. Хотя в Шанхае выходило немало журналов, альманахов и поэти-ческих сборников, эта литературная продукция не могла составить конкуренцию харбинской, а русская культурная диаспора в Шанхае так и осталась раздро-бленной, хотя и там проводились многочисленные литературные вечера. Русская община Шанхая, как и русские колонии других стран, отметила юбилейный пушкинский год многочисленными торжествами, спектаклями, публикациями и даже установкой на улице Пишон памятника поэту. Созданный скульптуром В. Подгурским на собранные русскими шанхайцами средства бронзовый бюст был открыт в присутствии специально прибывших на торжества потомков Пушкина.

Когда в начале декабря 1941 года Шанхай был оккупирован японскими во-йсками, началось свертывание русской культурной жизни, закрытие газет и жур-налов. В 1943 году были уничтожены иностранные концессии, что положило начало массовому исходу иностранцев из Шанхая. Многим из русских беженцев удалось уехать в США, Канаду, Южную Америку.

По сравнению с западноевропейской диаспорой история русской культурной жизни в Китае и на Дальнем Востоке в целом все еще остается малоизученной. Долгое время основные сведения об этих центрах рассеянья основывались главным образом на мемуарных источниках. В последние годы появилось не-сколько исторических обзоров и антологий литературы русского Китая, но до сих пор существует необходимость систематического изучения этого наследия. Отчасти такое положение объясняется тем, что в годы культурной революции были уничтожены многие архивы, издания и памятники материальной культу-ры, связанные с русской колонией. Кроме того, мэтры западноевропейской

1 Борис Лиссаневич (1905–1985) — русский эмигрант, танцор балета, успешный предприниматель. После эмиграции из России в 1924 году танцевал в дягилевской труппе, затем в течение ряда лет про-должал концертную деятельность, гастролируя по Азии и Южной Америке. В 1930–1940-х годах раз-вернул активную предпринимательскую деятельность в Китае и Индии, после чего по приглашению короля переехал в Непал и основал там первую в истории этой страны гостиницу «Як и Йети», где в течение последующих десятилетий останавливались все без исключения официальные гости, посе-щавшие королевство, от королевы Елизаветы Второй до Валентины Терешковой.

2 Из стихотворения А. Вертинского «Шанхай».

13

диаспоры часто свысока относились к русским писателям Китая, считая их творчество провинциальным и второсортным и неохотно допуская их в свои литературные журналы. В частности, и поэтому изучение литературы русского Китая долго не было приоритетным в эмигрантологии. Однако совершенно очевидно, что творчество многих из этих писателей вносит особый колорит в историю русской литературы. По словам В. Крейда, «тысячи и тысячи раз дальневосточные реалии, мотивы, пейзажи входили в стихи русских поэтов Китая. Сопки Маньчжурии, желтая Сунгари, лица, виды, уличные сценки, ки-тайские виньетки, музыка, праздники, заклинания, тайфуны, драконы, храмы, рикши и даосские боги — все это густо, цветисто, одушевленно впервые про-питало ткань русского стиха»1. Другой важный вклад писателей диаспоры в культуру своей страны состоит в том, что они выступили посредниками меж-ду китайской и русской литературой. Именно стараниями поэтов восточной диаспоры появились антологии китайской поэзии в русских переводах, такие, например, как антология 1926 года Я. Аракина или сборник «Цветы китайской поэзии» (1938) под редакцией А. и И. Серебренниковых; после войны вышла антология «Стихи на веере» и поэма Цюй Юаня «Ли Сао» в переводах Валерия Перелешина. Китайские стихи переводили Ф. Камышнюк, В. Март и М. Щер-баков2. Разумеется, большинство русских эмигрантов жили в Китае довольно обособленно, не владея в полной мере китайским языком и культивируя свою русскость, но тем ценнее примеры культурного обмена и попыток освоения китайской литературной традиции средствами русского языка.

Сведения о русских эмигрантах в других регионах Азии весьма незначи-тельны и пока еще почти не собраны и не опубликованы. Редкое исключение составляет недавно вышедшее исследование послереволюционной русской иммиграции в Японии3. Эта волна составила около 7 тысяч человек, что для такой традиционно закрытой и монокультурной страны довольно значительно. Однако в течение 1920-х годов большинство русских перебралось из Японии в Китай и Америку. Яркой страницей русской культуры на Японских островах этого периода стало творчество Давида Бурлюка, прибывшего туда 1 октября 1920 года. Уже через 12 дней Бурлюк совместно с украинским художником Виктором Пальмовым открыл выставку русской живописи в галерее фармацев-тической компании «Хоски» в Токио. В Японии Бурлюк пользовался покрови-тельством бизнесмена и мецената Миоши Моримото, чьи портреты он писал неоднократно и при содействии которого провел около десяти выставок. Не-смотря на неполные два года пребывания в Японии, Бурлюк самостоятельно изучил японский, которым, по свидетельству сына Николая, владел лучше, чем английским, завязал отношения с критиками, художниками и меценатами, ак-тивно путешествовал, написал множество пейзажей. Япония не смогла не на-

1 Крейд В. Все звезды повидав чужие // Русская поэзия Китая: Антология / Сост. В. Крейд, О. Бакич. М., 2001. С. 24.

2 Там же. С. 23.3 Казухико С. Российские белоэмигранты в Японии и японская культура (Хаккэй росиадзин то

нихон бунка). Токио, 2007 (на япон. яз.).

14

ложить отпечаток и на литературное творчество Бурлюка. На протяжении 1920-х годов он опубликовал ряд книг, в которых отразилось его несколько импрессионистическое восприятие японской природы, традиций, церемоний и искусства: «Восхождение на Фудзи-сан» (1926), «Морская повесть» (1927), «По Тихому океану» (1927). Некоторые стихотворения из третьей книги стихов Бурлюка, «Маруся-сан» (1925), навеяны эстампами Хокусая («Япония») или же традиционной формой японской версификации хайку («Хокку»). В августе 1922 года Бурлюк покинул Японию, направившись на пароходе в Ванкувер, а оттуда в Нью-Йорк, где и жил до конца своих дней.

Еще малочисленнее исследования о русской диаспоре в Африке1, и речь в них идет прежде всего об истории, искусстве и религии, а не о литератур-ной деятельности эмигрантов. Начало русского присутствия в странах Ма-гриба датируется прибытием в 1920 году в Бизерт (Тунис) русской черно-мор ской эскадры, многие офицеры которой впоследствии переселились в поисках работы в Марокко, Алжир или же поступили во французский Ино-странный легион. Некоторые прибыли во французские колонии из метропо-лии. Так, сын Льва Толстого, Михаил, эмигрировавший во время Гражданской войны через Константинополь и Сербию, сперва оказался во Франции, а от-туда уже переехал в столицу Марокко Рабат, где прожил до конца жизни и где написал записки о своих родителях2. Как отмечается в источниках, жизнь русской диаспоры в Северной Африке концентрировалась вокруг православ-ных церквей и приоритетными видами искусства в общине были, как прави-ло, не литературные занятия, а хоровое пение, церковная живопись и архитек-тура.

Практически неисследованной остается литературное творчество русских эмигрантов в Латинской Америке, несмотря на то что в XX веке на ее терри-то рии оказалось около миллиона выходцев из России. Самые крупные общи-ны сформировались в Аргентине и Бразилии3. Напротив, культурная деятель-ность русских в США давно привлекает внимание ученых. Хотя присутствие выход цев из России в Северной Америке становится заметным уже в начале XX века, а старейшая русскоязычная американская газета «Новое русское слово» выходит с апреля 1910 года, подлинный всплеск культурной актив-ности в этом центре диаспоры приходится на годы после Второй мировой войны.

На сегодняшний день наиболее изучена культура русской диаспоры в Евро-пе. Западная Европа была естественным направлением для русских беженцев благодаря географической и культурно-исторической близости. Для многих путь туда лежал через Стамбул. После поражения армии генерала Деникина весной 1920 года произошла массовая эвакуация из Новороссийска, а в ноябре того же

1 См.: Колупаев В. Е. Русские в Северной Африке. М., 2004; Панова М. А. Культурная жизнь рос-сийской эмиграции «первой волны» в Тунисе // Исторические записки. 2006. № 9. С. 298–338.

2 Толстой М. Мои родители // Яснополянский сборник. Тула, 1976. С. 137–144.3 См.: Русское зарубежье в Латинской Америке. М., 1993; Мартынов Б. Ф. Русские в Бразилии //

Латинская Америка. 1995. № 11. С. 78–84.

15

года последовала врангелевская эвакуация из Крыма. Проведя какое-то время в Стамбуле, большинство русских беженцев отправлялись на Запад, поэтому Балканы и Восточная Европа в целом стали важным локусом русской эмиграции на начальном этапе. В 1922 году София, к примеру, насчитывала 30 тысяч рус-ских, многие из которых, однако, вскоре покинули Болгарию, где они стали чувствовать себя менее свободными после установления советско-болгарских дипломатических отношений и в связи с ростом болгарского национализма и антирусских настроений. София вскоре стала восприниматься как «задворки» русской диаспоры. Тем не менее именно в этой восточноевропейской столице произошло несколько важных культурных событий, оказавших влияние на все русское зарубежье. В 1921 году в Софии начала издаваться газета «Русская мысль», позднее она стала выходить в Праге. Среди около тридцати русских профессоров университета Софии одной из самых значительных для русской культуры фигур был критик и историк литературы Петр Бицилли. Получив университетское место в 1924 году, Бицилли написал большинство своих научно-критических трудов в Болгарии. После вступления на болгарскую территорию советских войск в 1944 году всем эмигрантам, имевшим нансеновские паспор-та1, был предложен выбор между болгарским и советским гражданством. Выбрав последнее, Бицилли был вскоре причислен к «буржуазным ученым», что при-вело к его преждевременной отставке из университета.

В Софии оформилось евразийство, заявившее о себе публикацией сборника «Исход к Востоку: Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (1921). Сборник содержал статьи четырех авторов: лингвиста и будущего профессора Венского университета кн. Николая Трубецкого, богослова Георгия Флоровско-го, экономиста и социолога Петра Савицкого и музыковеда и литературного критика Петра Сувчинского. Евразийцы представляли людей «Российского мира», под которым они понимали не только этнических русских, но и целый ряд иных народов, вторя в определенной степени концепции славянофилов. Будущее России им виделось не в сближении с западноевропейской культурой, а в укреплении православия и в «преодолении революции». Со временем евра-зийство приняло более четкие политико-идеологические формы: претендуя на роль единой партии будущей России, приверженцы этого направления активно вербовали сторонников в зарубежье, одновременно культивируя связи в СССР, особенно с ГПУ, чем они себя в конечном счете окончательно скомпрометиро-вали. Идеи евразийцев получили самый широкий резонанс во всей Европе. Во второй половине 1920-х годов одним из лидеров движения становится

1 Многие русские беженцы проживали по нансеновским паспортам — временным удостоверениям личности, введенным Лигой Наций по решению созванной в Женеве конференции 1922 года. Инициа-тива введения подобного удостоверения принадлежала известному норвежскому полярнику, а впо-следствии политическому и общественному деятелю Фритьофу Нансену, который был первым пред-ставителем Норвегии в Лиге Наций, а в 1921 году был назначен верховным комиссаром по делам бе-женцев. Хотя русские эмигранты относились к нансеновскому паспорту без восторга, этот документ давал его обладателю право проживать и работать на территории стран — участников Женевской конференции. Нансеновский паспорт был признан пятьюдесятью странами.

16

князь Дмитрий Святополк-Мирский, известный западным славистам и читате-лям прежде всего своими историко-литературными трудами, опубликованными на английском языке на основе лекций, которые он читал с 1922 года в лондон-ской высшей Школе славянских и восточноевропейских исследований: «Со-временная русская литература, 1881–1925» (1926) и «История русской литера-туры с древнейших времен до смерти Достоевского (1881)» (1927)1. Интерес Святополк-Мирского к евразийству, которое он считал единственной пострево-люционной теорией, обращенной в будущее, восходит к его знакомству в 1922 году в Берлине с Петром Сувчинским. Святополк-Мирский становится ведущим редактором выходившего в Париже журнала «Версты» (1926–1928), близкого по своему направлению к евразийству. В 1928–1929 годах вместе с Сергеем Эфроном он способствовал расколу редакции еженедельника «Евразия», возглавив просоветское крыло. Однако вскоре Святополк-Мирский отказался от своих евразийских воззрений, объявив о своей солидарности с марксизмом. Логическим продолжением этой идеологической эволюции стало его вступление в 1931 году в компартию Великобритании и возвращение в СССР, где он был арестован в 1937 году по подозрению в шпионаже, приговорен к восьми годам исправительно-трудовых работ и спустя два года скончался в лагерной больни-це под Магаданом2.

Несмотря на внутренний кризис и оппозицию со стороны широких эмигрант-ских кругов, евразийцы продолжали активную пропаганду, проводили в Праге и Париже «Евразийские семинары», провозгласили на своем первом съезде (в 1932 году) задачу создания в России-Евразии идеократического строя; их печатные издания, включая «Евразийскую хронику», продолжали выходить с перебоями до середины 1930-х годов.

Небольшая русская диаспора сформировалась и в Сербии. Король Александр I, воспитывавшийся при российском царском дворе, питал особенную ненависть к большевикам, чем объяснялась его готовность принять российских беженцев на своей земле. Сербский патриарх, также получивший образование в России, способствовал переселению в Сербию высокопоставленных чинов духовного сословия. Большинство русских обосновалось в Белграде, роль которого для эмигрантологии определяется тем, что именно в этом городе в 1928 году прошел съезд писателей русского зарубежья. Об этом событии оставила воспоминания Зинаида Гиппиус3. Многие участники съезда были по этому случаю награжде-ны орденом Св. Саввы. В Белграде в течение целого ряда лет выходила одна из основных газет русского зарубежья — «Новое время».

Особенно благоприятные условия для развития русской культуры были созданы в межвоенной Чехословакии: по инициативе президента Томаша Масарика выделялись субсидии для российских ученых; особый бюджет,

1 Sviatopolk-Mirsky D. Contemporary Russian Literature, 1881–1925. London, 1926; A History of Russian Literature from the Earliest Times to the Death of Dostoyevsky (1881). London, 1927.

2 О жизни и творчестве Святополк-Мирского см.: Smith G. D. S. Mirsky: a Russian-English Life, 1890–1939. Oxford, 2000.

3 Гиппиус З. О встречах с королем Александром // Сегодня. 1934. 25 нояб. С. 4.

17

предназначенный для образования эмигрантов, способствовал открытию Рус-ского Народного университета (с 1934 года он назывался Русским свободным университетом), Русского института, Русского юридического факультета, Русского исторического общества, Русского педагогического института и т. д. Эти усилия стали частью программы чешского правительства по созданию центров изучения славистики в Европе, в результате которых были открыты, например, высшая Школа славянских и восточноевропейских исследований в Лондоне, ныне один из факультетов Лондонского университета и крупнейший в Великобритании центр по изучению славистики (School of Slavonic and East European Studies, 1915), и Институт славяноведения в Париже (Institut d’études slaves, 1919). В отличие от других центров русской диаспоры, где эмигранты часто существовали изолированно от местной культуры, Прага предоставляла благоприятные условия для сотрудничества между русскими и чешскими писателями, учеными и художниками. Особое значение имело создание в 1926 году Романом Якобсоном, совместно с Николаем Трубецким, Вилемом Матезиусом и Яном Мукаржовским, Пражского лингвистического кружка, который превратился в крупнейший мировой центр по изучению структура-лизма и семиотики. Среди участников кружка был и Дмитрий Чижевский, который между 1924 и 1932 годами преподавал в Свободном украинском уни-верситете. Основной вклад Чижевский внес в исследование творчества До-стоевского. В 1920–1930-х годах Прага была крупным центром по изучению Достоевского, главным образом благодаря усилиям критика и литературоведа Альфреда Бема. В течение долгих лет он преподавал русский язык и литера-туру в Карловом университете и в различных пражских школах. В 1925 году на базе Русского Народного университета Бем создал семинар по изучению Достоевского, который пять лет спустя был реорганизован в общество До-стоевского под покровительством президента Масарика. Общество просуще-ствовало до самой немецкой оккупации, выпустив между 1929 и 1936 годами три сборника «О Достоевском». Бему принадлежит заслуга организации Дней русской культуры, общества молодых пражских поэтов «Скит» (основано в 1922 году); он также стал автором многочисленных публикаций по литерату-ре и методике преподавания языка. (Подробнее о жизни и деятельности А. Бема см. гл. «Поэзия пражского „Скита поэтов“» в наст. учебнике.)

Между 1922 и 1945 годами в Праге проживал видный эмигрантский ученый, философ и литературный критик Николай Лосский. Несмотря на довольно краткое пребывание в стране, Чехия стала особым локусом в жизни и творчестве Марины Цветаевой. Приехав с дочерью в 1922 году к Сергею Эфрону, который изучал философию в Пражском университете, она пробыла в Праге до 1925 года.

В Праге появилось множество антологий и альманахов, например: «Антология русской поэзии XX столетия» (1920), «Сборник стихотворений известных и новейших русских поэтов» (1921), «Младорусь» (1922), «Записки наблюдателя» (1924), «Ковчег» (1926). С 1920 по 1932 год выходила газета «Воля России», вскоре превратившаяся в ежемесячный общественно-политический и литера-турный журнал. Его главным литературным редактором и критиком был Марк

18

Слоним. Этот журнал отличался от многих иных периодических изданий тем, что отдавал предпочтение молодым писателям и поэтам. Именно на страницах «Воли России» появились первые публикации Гайто Газданова, Бориса По-плавского, Александра Гингера, Анны Присмановой, Бориса Божнева, Юрия Терапиано, Владимира Варшавского. Печатались в нем и Марина Цветаева, и Дмитрий Святополк-Мирский, и Павел Муратов. С журналом активно со-трудничал Алексей Ремизов. Другим направлением журнала была советская литература. В 1927 году «Воля России» перепечатала отрывки из запрещенного в СССР романа Замятина «Мы». В 1928 году журнал провел конкурс на лучший рассказ из эмигрантской жизни, победителем которого оказался Алексей Эйснер, получивший вторую премию (первой не был удостоен никто) за рассказ «Роман с Европой (записки художника)».

В Чехословакии возникло движение, враждебно воспринятое широкими массами эмигрантов и получившее название «сменовеховство» по заглавию сборника «Смена вех» (1921), который в свою очередь был представлен как преемник московского сборника «Вехи»1. Несмотря на то что многие инициа-торы сборника принадлежали к правому лагерю, а некоторые участвовали в белогвардейском движении, их отношение к Советской России подверглось ревизии. Они призывали к возвращению в Россию во имя «преодоления» боль-шевизма и возлагали на «возвращенцев» особую роль в деле просвещения на-родных масс и экономического восстановления родины. Через несколько меся-цев после публикации сборника в Париже начал выходить под тем же названи-ем еженедельный журнал. Никто из видных эмигрантских писателей в журнале не публиковался. Однако в девятом номере (от 24 декабря 1921 года) была опу-бликована статья Романа Гуля, написанная, по выражению Глеба Струве, в «скиф-ском духе»2. «Смена вех» закончила свое существование на дв