Грибоедов и Данилевский. Главы из книги "История и экология"

*Я проснулся за час перед полднем; говорят, что вода чрезвычайно

велика, давно уже три раза выпалили с крепости, затопила всю нашу Ко-

ломну. Подхожу к окошку и вижу быстрый проток; волны пришибают к

возвышенным тротуарам; скоро их захлестнуло; еще несколько минут – и

черные пристенные столбики исчезли в грозной новорожденной реке.

Она посекундно прибывала... и вот уже из-под полу выступают ручьи, в

одно мгновение все мои комнаты потоплены; вынесли, что могли, в при-

спешную, которая на полтора аршина выше остальных покоев; еще пол-

часа – и тут воды со всех сторон нахлынули, люди с частию вещей

перебрались на чердак; сам я нашел убежище во втором ярусе... В окна

вид ужасный: где за час пролегала оживленная, проезжая улица, катились

ярые волны с ревом и пеною, вихри не умолкали. К театральной площади,

от конца Торговой и со взморья, горизонт приметно понижается; оттуда

бугры и холмы один на другом ложились в виде неудержимого водоската.

Свирепые ветры дули прямо по протяжению улицы, порывом коих

скоро воздымается бурная река. Она мгновенно мелким дождем прыщет в

воздухе, и выше растет, и быстрее мчится. Между тем в людях мертвое

молчание; конопать и двойные рамы не допускают слышать дальних отго-

лосков, а вблизи ни одного звука ежедневного человеческого; ни одна

лодка не появилась, чтобы воскресить упадшую надежду... Водоворот сно-

сил громады мостовых развалин; они плотно спирались, их с тротуаров

вскоре отбивало; в самой отдаленности хаос, океан, смутное смешение

хлябей, которые отовсюду обтекали видимую часть города, а в соседних

дворах примечал я, как вода подступала к дровяным запасам, разбирала

по частям, по кускам и их, и бочки, ушаты, повозки и уносила в общую

пучину, где ветры не давали им запружать каналы; все изломанное в щеп-

ки неслось, влеклось неудержимым, неотразимым стремлением...

* Печатается в сокращении

Петербургское

наводнение

7 ноября 1824 г.

Гравюра. 1820-е

Грибоедов-отрок

С портрета неизвестного

художника

Наводнение

в Петербурге.

Вид с набережной

Васильевского острова

Старинная гравюра

Был третий час пополудни; погода не утихала, но иногда солнце освещало

влажное пространство, потом снова повлекалось тучами. Между тем вода

с четверть часа остановилась на той высоте, вдали появились два катера,

наконец волны улеглись и потоп не далее простер смерть и опустошение:

вода начала сбывать.

Между тем (и это узнали мы после) сама Нева против дворца и адми-

ралтейства горами скопившихся вод сдвинула и расчленила огромные мо-

сты Исакиевский, Троицкий и иные. Вихри буйно ими играли по

широкому разливу, суда гибли, и с ними люди, иные истощавшие послед-

ние силы поверх зыбей, другие на деревах бульвара висели над клокочу-

щей бездною... Все, по сю сторону Фонтанки до Литейной и

Владимирской, было наводнено. Невский проспект превращен был в бур-

ный пролив... Набережные различных каналов исчезали, и все каналы со-

единились в одно. Столетние деревья в Летнем саду лежали грядами,

исторгнутые, вверх корнями...

На другой день поутру я пошел осматривать следствия стихийного

разрушения. Кашин и Поцелуев мосты были сдвинуты с места... Вид от-

крыт был на Васильевский остров. Тут, в окрестности не существовало

уже нескольких сот домов... Далее нельзя было идти по развалинам; я

приговорил ялик и пустился в Неву; мы поплыли в Галерную гавань; но

сильный ветер прибил меня к Сальным буянам, где на возвышенном гра-

нитном берегу стояло двухмачтовое чухонское судно, необыкновенной

силою так высоко взмощенное; кругом поврежденные огромные суда,

издалека туда заброшенные... На Торговой, недалеко от моей квартиры

стоял пароход на суше.

Необыкновенные события придают духу сильную внешнюю деятель-

ность; я не мог оставаться на месте и поехал на Английскую набережную.

Большая часть ее загромождена была частями развалившихся судов и их

груза...

Я наскоро собрал некоторые черты, поразившие меня наиболее в

картине гнева рассвирепевшей природы и гибели человеков. Тут не было

места ни краскам витийственности, от рассуждений я также воздержи-

вался; дать им волю – значило бы поставить собственную личность на ме-

сто великого события...

Теперь прошло несколько времени со дня грозного происшествия.

Река возвратилась в предписанные ей пределы; душевные силы не так

скоро могут прийти в спокойное равновесие.

Ноябрь,1824

Александр Сергеевич

Грибоедов (1795-1829)

На стр. 116-117:

Гористый берег

острова Николая

Т.Г. Шевченко. 1848-1849


на площади

у Большого театра

Ф.Я. Алексеев. 1824

Аллегорическое

изображение наводнения


в Петербурге

О. Кипренский

Как это было и при Пушкине, вновь на Волге рассвирепствовалась

холера. И тут в Самару будто с неба свалилось распоряжение о немед-

ленном включении чиновника Николая Яковлевича Данилевского стати-

стиком в состав волжско-каспийской рыбной экспедиции Министерства

государственных имуществ и Академии наук. Куда ж она рвётся, эта экс-

педиция, в самое пекло эпидемии? Тридцатилетний Данилевский ещё не

отошёл от страданий стодневного заточения в одиночной камере Петро-

павловской крепости, суровости последовавшей затем ссылки в Вологду.

Но и здесь, в «южной» Самаре, всего лишь через несколько месяцев после

свадьбы, смерть унесла горячо любимую жену, руки которой он добивал-

ся так много лет. Как знать, может, во всём виноват он сам и давным-

давно просмотрел ошибку в выборе жизненного пути?..

Николай Яковлевич Данилевский поступил в Царскосельский лицей в

год гибели Пушкина. Потом, в дополнение к лицейскому историко-

юридическому образованию, повторил студенческую жизнь вольнослуша-

телем в Петербургском университете. Пройдя через естественный фа-

культет, стал магистром ботаники, наметил на ближайшие годы

исследование природы и экономики Чернозёмной полосы России. Работал

попутно научным обозревателем в журнале «Отечественные записки», пи-

сал пространную рецензию на русское издание многотомного «Космоса»

А. Гумбольдта. Был знаком с Краевским, Белинским, Валерианом Майко-

вым. Полиция арестовала Данилевского во время сбора растений для гер-

бария в тульской чернозёмной степи. Непосредственной причиной ареста

молодого магистра ботаники стало ещё одно его увлечение – участие в

кружке петрашевцев. Известный в кружке как «отчаянный фурьерист»,

арестант Данилевский не пожалел сил, чтобы написать во своё спасение

объяснительную записку-трактат. Из неё со всей очевидностью следовало

суждение о политической безвредности распространения учения Ш.

Фурье в России. О таком обстоятельном трактате, написанном с большим

толком, вкусом и захватывающе интересно, высокие чины следственной

комиссии доложили царю и рекомендовали смягчить участь Данилевско-

го. При этом разговоре, памятуя, вероятно, о судьбе Пушкина, Николай I

заметил, что чем умнее и образованнее человек, тем он опаснее для госу-

дарства. Однако ещё до суда над петрашевцами Данилевского отправили в

Вологду, в административную ссылку. Начинающий учёный удивил севе-

рян тем, что за короткий срок создал научный труд о климате Вологод-

ского края, получил награду Географического общества. При переводе в

Самарскую губернию он, конечно, не догадывался ни о грядущем круше-

нии семейной жизни, ни о том, что в Петербурге достойную научную

Разве поток всемирно-

исторического прогресса...

не вступил, наконец, в пра-

вильное русло?

Николай Яковлевич

Данилевский (1822-1885)

Александр фон

Гумбольдт (1767-1859)

Богатый лог. Пихтовый лес

на реке Каме

И.И. Шишкин. 1877

карьеру хлопочет для него один из основателей Географического обще-

ства, знаменитый академик, зоолог, ботаник, географ и этнограф Карл

Максимович Бэр.

Можно подумать, что всеведущий учёный-энциклопедист К.М. Бэр, до-

гадываясь об универсальной научной подготовке Данилевского, совсем не

случайно выбрал его в единомышленники. И поэтому так долго шёл

напролом через чиновничьи инстанции, чтобы заполучить несчастного

ссыльного учёного в свою рыбную экспедицию. Бэру ведь наверняка было

известно, что его будущий подчинённый не только находится под строгим

полицейским надзором, но и не видно ещё конца этой опёке. А самое

удивительное во всём этом государственном деле было то, что Бэр в

наивысших инстанциях добровольно напросился возглавлять эту, в общем,

несвоевременную, многолетнюю экспедицию, начавшую работать в год

холерного максимума и продолжавшую действовать рядом с линией

фронта во все годы Крымской войны. Данилевский прошёл с Бэром

огонь, воды и медные трубы.

Вот уж странный был академик Бэр! Не было в России в те времена

учёного страннее его. Закончив в Дерптском университете медицинский

факультет, Бэр изучал естествознание в лучших учебных заведениях Вены

и Берлина, работал профессором в университете Кенигсберга. Совершал

непредсказуемые поступки и горько размышлял о собственной дерзости,

которая, по его мнению, вечно путалась под ногами у судьбы. В ситуации

«рака-отшельника» двадцатисемилетним молодым человеком возмечтал он

о путешествии к северному полюсу или хотя бы по краю Ледовитого оке-

ана для «изучения качества и количества органической жизни». Благодаря

помощи «кругосветного» капитана Крузенштерна, получил место врача-

натуралиста в полярной экспедиции «двух Фёдоров» – Врангеля и Матюш-

кина. Но не учёл, что через два месяца после его собственной свадьбы

объединённые противостоящие усилия молодой жены и университетского

начальства окажутся решающими. Ещё целых восемнадцать лет потребо-

валось на то, чтобы осуществить эту мечту, то есть стать академиком и

организовать для самого себя экспедицию на Новую Землю, стать первым

натуралистом, вступившим на это отделившееся от материка горное про-

должение Урала. Вослед такому новаторскому зачину Бэр взялся за тайны

органической жизни Кольского полуострова, предпринял пять путеше-

ствий для изучения Балтийского моря. Общий вывод Бэра звучал так:

«Море на далёком севере вырабатывает гораздо больше органических ве-

ществ нежели земля». За результаты высокоширотных экспедиций акаде-

мик Шренк назвал Бэра «Гумбольдтом Севера». Бэр быстро

На Каме. Нет, кроме Шишкина, другого художника, который бы

всю жизнь рисовал лесные истоки российских рек, большинство из

которых находятся в укромных уголках болотистых низин и глухих

болот, среди таёжной глухомани. Более половины картин Шишкина

обстоятельнейшим образом рассказывают о самом таинственном,

самом сокровенном российском достоинстве – ключах, родниках,

ручейках, речушках, речках, которые обычно зовутся малыми, но

на самом деле являются главными для всего великого речного и

морского богатства нашей страны. Глухие лесные и таёжные уро-

чища, чащи и буреломы, красавицы-рощи, корабельные сосновые

леса – далеко не единственные герои картин Шишкина, как это

можно понимать на первый взгляд. Они всегда прямо или косвенно,

в тайном или явном содружестве показаны художником заодно с

болотинками и ключиками, родниками и ручейками, речушками и

речками. Все-все леса Шишкина отнюдь не безмолвны, они наполне-

ны вековечной жизнью небесной, земной и подземной влаги – капе-

лью, журчанием, и плеском и шумом лесных вод, ищущих, текущих

и пробивающих себе дорогу к широким речным просторам, морям

и океанам. Чтобы серьёзно рассказать о жизни рождающихся лес-

ных и таёжных вод России, Шишкин выбрал на всю жизнь лучшее

На Каме близ Елабуги


Ручей


развил свой вкус к экспедиционной работе, «вбил» это убеждение «во все

члены», и даже не подумал прекращать учёных странствий, когда ему ис-

полнилось шестьдесят лет. Напротив, накануне юбилея, трижды выезжая

из Петербурга для исследования состояния рыболовства на Псковском и

Чудском озёрах, он привёз на службу для оплаты дорожные счета за про-

гоны общей протяжённостью 3580 вёрст. Подводя итоги первому периоду

экспедиционных работ, Бэр записал: «Я ознакомился с самым северным

пределом России – Новой Землёй, а теперь мне хотелось присовокупить

сюда и самую южную его часть». Отправившись в волжско-каспийскую

экспедицию 14 июня 1853 года, Бэр ехал до Москвы по только что вы-

строенной железной дороге, на тарантасе по почтовому тракту – до

Нижнего Новгорода, на парусной лодке (причём в безветренную погоду

Бэр сам подолгу сидел на вёслах) – до Казани, снова на лошадях – до Са-

мары. В 61 год Бэр был сухопарым, бодрым, подвижным, неугомонным

стариком. Встретившись с Данилевским, Бэр ещё больше зауважал своего

спутника, по-богатырски сложенного и по-богатырски одарённого.

Бэр не уставал повторять: «Суду зоологии надлежит только часть

нашего вопроса». Данилевского при решении прикладных задач по рыбо-

ловству совсем не нужно было убеждать в целесообразности

время для их рисования – самый полдень, когда только и можно

разглядеть их в обычно сумеречных глубинах леса во всех подроб-

ностях. Да ещё, как нередко сетуют искусствоведы, выбрал худож-

ник строго «научный» метод изучения натуры, метод столь

«въедливый» в природу, столь фундаментально её изучающий, что

не всегда можно понять, кого же в Шишкине больше – художника

или учёного.

Нет сомнения в том, что постоянное глубочайшее внимание он

к лесам и природным водам на протяжении более сорока лет воз-

никло не случайно – Шишкин родился на великой Каме и с самого

малого детства больше всего ценил свою водно-лесную родину,

очень гордился ею. Невообразимо глубоко расположены корни

этой любви и преданности. Отец Шишкина был настоящим иссле-

дователем камских Елабужских краёв. И именно к отцу будущего

художника написал письмо казанский профессор, прочитавший в

местной газете упоминание о древнейшем историческом захоро-

нении местных людей где-то у Елабуги. Любознательный профес-

сор попросил краеведа разузнать, правда ли это. Отец Шишкина

выяснил, что елабужские крестьяне давно уже разобрали мону-

ментальные каменные сооружения и обелиски древнего

Карл Максимович Бэр

(1792-1876)

Ивы, освещенные

солнцем

И.И. Шишкин. Конец 1860-х

– начало 1870-х

Хвойный лес.

Солнечный день


комплексных исследований. Таковые были предприняты в отношении не

только самих водных бассейнов и их обитателей – рыб, но и всех окру-

жающих территорий, причём, по Бэру, изучать следовало всё подряд и

как можно более всесторонне. Это была гениальная догадка Бэра, кото-

рой, впрочем, вначале мог пользоваться только он сам да его ближайшие

коллеги. Вот почему Карл Бэр и Николай Данилевский сразу же приня-

лись за геологическое изучение меловых гор, собирали окаменелости у

Хвалынска и Вольска, отправились из Камышина для исследования группы

знаменитых солёных озёр Прикаспийской низменности и камышинских

каналов в сторону Дона, два дня искали ископаемые раковины на горе

Богдо, обсуждали такие впечатляющие события, как лёт саранчи и пыле-

вую бурю. От Чёрного Яра до Астрахани плыли они на двух лодках в со-

провождении рыбака. Через два месяца после выезда из Петербурга Бэр

написал в Академию наук первый отчёт о ходе экспедиции, отправил в

академический Зоологический музей первые коллекционные сборы.

Сбылась, наконец, давняя мечта русских натуралистов побывать и по-

работать на всей акватории и на всех побережьях славного Каспийского

моря, за которым геродотовская муза истории Клио закрепила сразу

множество названий. Тысячелетиями теснящиеся вокруг моря разные

близкие и дальние народы обращались к морю со своими помыслами и

надеждами, давали ему самые звучные имена. Море всегда щедро кормило

всех жаждущих, давало дороги странствующим, торгующим и воюющим.

Море дружеское и опасное.

Кама близ Елабуги


Мангышлакский сад

Т.Г. Шевченко

Иван Иванович

Шишкин (1832-1898)

И. Осокин. 1850

Пароход «Ленкорань», преодолев бесчисленное количество проток

волжской дельты, вышел на северные каспийские просторы, мелководные

настолько, что встречи с мелями составляли череду самых обычных собы-

тий плавания. Путь экспедиции лежал на полуостров Мангышлак, к месту,

где находилось единственное на восточном берегу моря русское укреп-

ление под названием Новопетровское. Здесь произошла памятная для всех

встреча с поэтом и художником Тарасом Григорьевичем Шевченко, от-

бывающим солдатчину за участие в деятельности киевского Кирилло-

Мефодиевского общества и поэтическую книгу «Кобзарь». Поэт Шевченко

учился поэзии у живого Пушкина, а в день его смерти вместе с художни-

ком из Петербургской академии художеств А. Мокрицким зарисовывал на

память лицо навеки успокоившегося великого человека. В прикаспийских


Т.Г. Шевченко. 1854

Лесной ручей


могильника, расположенного у села Ананьино, использовали истори-

ческий камень для хозяйственных нужд. Отец Шишкина запросил у

владельца этих земель – Удельного ведомства – разрешение на архео-

логические раскопки. А сын-художник Иван сделал необходимые для

документов рисунки с натуры. Могильник располагался на берегу

речки Тойно на высокой песчаной дюне, господствующей над всей

окружающей местностью. С дюны и двух искусственных возвышенно-

стей на её верху открывался панорамный обзор Камы, громадные

приречные озёрные и поросшие ивняком низины, открытые песчаные

и залесённые пространства. В 1852 году представитель земельного

управления и отец Шишкина приступили к раскопкам могильника,

который оказался созданным племенами, родственными скифам. Поз-

же были обнаружены на камских берегах и смежных территориях

другие подобные могильники, воссоздан обряд захоронения древних

воинов с водружением особой погребальной ладьи на вершине насып-

ного кургана. Где бы ни находились курганы, погибшие воины распо-

лагались в могилах ногами в сторону реки, чтобы быть готовыми к

загробному плаванию в сторону южных земель, где, очевидно, была их

древняя родина. Реки в старину были дорогами к родине: для одних

эти дороги вели вниз по течению, для других шли к истокам.

краях Шевченко был довольно давним и хорошо осведомлённым жителем.

Он даже хорошо представлял себе учёные достоинства натуралиста Бэра

со слов руководителя первой научной экспедиции по Аральскому морю,

лейтенанта и литератора А.И. Бутакова. Ссылая Шевченко в Оренбург-

ский корпус, царь категорически запретил поэту и художнику рисовать и

писать стихи. Но в дальней дали от Петербурга оренбургское начальство

на время закрыло глаза на это царское повеление. Шевченко был взят в

экспедицию Бутакова художником-документалистом. «Я теперь весёлым

иду на это никудышнее море Аральское», – писал тогда Шевченко. Оказы-

вается, с тюркского языка слово «арал» переводится как «море-остров». В

1848 году экспедиция открыла в море неизвестные острова, провела про-

меры глубин, определила постоянные течения. Перезимовав в Раиме и на

Кос-Арале, участники экспедиции продолжили работу, определили рель-

еф морского дна, нанесли береговую линию, взяли пробы грунтов, собра-

ли большие естественнонаучные коллекции, составили подробную карту

моря. Осенью 1849 года, перед отъездом с Арала в Оренбург, Шевченко

написал на Кос-Арале следующие строчки:

Готово! Парус распустили,

Баркас с байдарой заскользили

Меж камышами в Сыр-Дарью,

Плывут по голубой дороге.

Прощай же, Кос-Арал убогий!

Два года злую грусть мою

Ты всё же развлекал умело.

Спасибо! Сам себя хвали,

Отец Шишкина прославился на Каме ещё и тем, что устроил

для елабужцев настоящий большой подарок – провёл в город во-

допровод из двух мощных ключей. Поэтому уже с детства взаимо-

отношения начинающего художника с камскими и прикамскими

водами были вполне определёнными, поставленными на широкую

ногу.

В том же 1852 году Иван Шишкин приехал в Москву учиться

на настоящего художника. На счастье его здесь проходила выстав-

ка картин И.К. Айвазовского и Л.Ф. Лагорио. «Девятый вал» Айва-

зовского с головой накрыл Ивана, но тем не менее оставил в

живых и дал возможность поступить в Училище живописи, ваяния

и зодчества в обучение к высокообразованному художнику А.Н.

Мокрицкому, воспитаннику знаменитого Венецианова. Под впе-

чатлением памятной выставки Шишкин создал одну из самых ран-

них своих картин «Ночь на Каме». А в дневнике – ученической

тетрадке – записал только что родившееся кредо: «главнейшее для

пейзажиста есть прилежное изучение натуры». Интересно, что

художественное училище, куда поступил Иван, было его ровесни-

ком. Оно открылось как Натурный класс Московского универси-

тета в 1832 году, а потом уже волей преподавателей-выпускников

Тарас Шевченко

Автопортрет. 1842

На берегу

Аральского моря


«Святой ключ»

близ Елабуги


Что люди и тебя нашли

И знали, что с тобою сделать.

Прощай, мой друг! Твоей земли

Не славлю я, не проклинаю.

Быть может, вновь тоску узнаю,

Изведанную в этом крае,

Но от него уже вдали.

Сам Бэр в те годы стремился попасть в аральскую экспедицию, пере-

писывался с губернатором, очень хотел повлиять на ход работы экспеди-

ции и раздвинуть территорию её действия далеко на запад – вплоть до

побережья Каспийского моря. Удивляясь поэту, художнику, исследовате-

лю и вообще разносторонне образованному собеседнику, Бэр расспраши-

вал Шевченко и о том, как ему удалось вырастить у стен военной

крепости в каменистой пустыне такой замечательный сад с голубятней.

Шевченко же вспоминал, как, отправляясь из Гурьева в Новопетровское,

захватил с собой обёрнутую в мокрую тряпицу ивовую ветвь. Она-то и

стала началом зелёного сада, а также и сада души. После этой встречи

Бэр приложит много сил, чтобы освободить Шевченко из ссылки.

В 1854 году пароход «Астрабад» вновь доставил участников экспедиции

в Новопетровское. Сохранилось несколько шевченковских писем другу

Т.Г. Шевченко

Автопортрет. 1845

Крутой берег моря.


Старые липы


Часовня в лесу


Залескому: «Данилевский такой человек, что может в нашей пустыне

вскружить и не мою голову. Во всё время пребывания его здесь я почти

не расставался с ним. Он своим присутствием оживил во мне, одиноком,

давно прожитые прекрасные дни. Всё, что хотелось бы написать тебе о

нём, не поместилось бы на двух листах бумаги, а потому ограничусь, ска-

зав только, что он во всех отношениях прекрасный человек: жаль только,

что он учёный, а то был бы настоящий поэт». И через месяц после отъезда

Данилевского: «Он прожил у нас только два месяца, и за это время я

сблизился с ним до искренней дружбы. Проводивши его, я чуть с ума не

сошёл. В первый раз в жизни моей я испытываю такое страшное чувство.

Никогда одиночество не казалось мне таким мрачным, как теперь... Ты

говоришь, что ты в своём углу (в Златоустове) сроднился со своим безот-

радным одиночеством; я тоже думал, пока не показался в моей широкой

тюрьме живой человек – человек умный, благородный в широком значе-

нии этого слова, и показался для того, чтобы встревожить мою дремав-

шую бедную душу; всё же я ему благодарен глубоко».

В это лето для исследования устья реки Эмбы Бэр создал специальный

отряд из трёх человек, назначив Данилевского начальником. Правильно

было бы сказать: отряд для поисков устья Эмбы. Каспийское море в этом

месте было настолько мелким, а проток в эмбинской дельте так много,

Петербургской Академии художеств стало самостоятель-

ным. Однако обстановка, нравы, преподавательская и юноше-

ская товарищеская среда были здесь гораздо более домашние,

чем в Петербурге. Впрочем, для беспокойной натуры молодо-

го камского и вятского жителя всего московского оказалось

недостаточно.

Через три с половиной года ученья в Москве Иван Шиш-

кин перебрался ближе к первоисточникам желаемого – в сто-

личную Академию к академику Сократу Воробьёву, сыну

академика Максима Воробьёва, обучавшего Ивана Айвазовско-

го. Твёрдо стоявшему на ногах Шишкину удалось избежать

прямого подражания предложенным учителем образцам швей-

царца А. Калама, любившего изображать бушующие в ущельях

опасные альпийские реки и горные озёра. Но когда в 1858 и

1859 годах молодому строптивому художнику вместе с со-

курсниками довелось поработать на пленэре на острове Вала-

аме в Ладожском озере, он больше стал понимать своего уж

чересчур по-европейски романтично настроенного учителя.

И Шишкин писал: «...Шляемся под дождём и ветром, ходим

смотреть волны – да, действительно, я ещё до сих пор ничего



Вид на острове Валааме

И.И. Шишкин. Этюд. 1858

течение так неторопливо, что главное русло реки не желало находиться.

Данилевский совершал многокилометровые «путешествия пешком по во-

де». Постепенно выяснился необычный факт: Эмба вливалась в море толь-

ко в середине лета.

Бэра тогда очень интересовал вопрос о переменах в уровне Каспия.

Ещё в 1837 году академик Э. Ленц по совету Бэра установил две градуи-

рованные рейки на бакинском берегу. Спустя много лет Бэр в Новопет-

ровском собственноручно выбил такой же знак на прибрежной скале и

предложил коменданту крепости И. Ускову ежегодно вырубать отметки

уровня моря.

А в эти же самые месяцы на соседнем Чёрном море гремела Крым-

ская война. В ноябре 1854 года в осаждённый Севастополь добровольцем

приехал хирург Н.И. Пирогов, большой друг и сподвижник Бэра по

службе в Петербургской Медико-хирургической академии. Пять месяцев

проработал Пирогов в севастопольских госпиталях, оперируя по двадцать

часов в сутки. Благодаря таким людям, как этот великий хирург, город

выдержал 349 дней осады. Пирогов называл войну «травматической эпи-

демией» и всеми силами стремился превратить прифронтовые госпитали

из «стоячих тинистых прудов» в «чистые проточные озёра».

В начале мая 1855 года войска союзников высаживались близ Керчи у

входа в Азовское море, а для Бэра и его сотрудников в это время начался

третий год экспедиционных работ на Каспийском море. До середины

июня Данилевский со спутниками работали на Сальянских рыбных про-

мыслах в устье Куры, затем перенесли свои учёные занятия на самый юж-

ный берег Каспийского моря в персидский город Энзели, на реки

Перибазар и Сефид-руд. Здесь тяжёлая лихорадка сбила с ног всех участ-

ников экспедиции и даже такого дюжего человека, как Данилевский. По-

сле выздоровления, прежде чем вернуться в Астрахань и Баку, все успели

поработать ещё в Энзеле и Астрабаде. В Баку Данилевский встретился с

приехавшим туда Бэром. Здесь их внимание привлекли руины затопленно-

го очень древнего каравансарая. Этот факт мог одинаково свидетель-

ствовать и о медленном опускании берега под воду, и о постепенном

повышении уровня моря. На Кавказе Данилевский много работал в архи-

вах Баку, Шемахи, Тифлиса, извлекая и систематизируя архивные матери-

алы по речному и морскому рыболовству. Бэр, запаковывающий в своё

время в Петербурге «все книги, которые следует направить к Каспийско-

му морю», был поражён в Тифлисе обилием продающейся литературы по

всем отраслям знания. В этот же год бэровская экспедиция обследовала

восточные берега Каспия вплоть до Красноводского залива.

На стр. 127:

Автограф письма И.И. Шиш-

кина Н.Д. Быкову (№67) с

наброском-вариантом кар-

тины

«Вид в окрестностях

Дюсельдорфа»

Портрет художника

И.Н. Крамской. 1873

И.И. Шишкин:

Дебри 1881

На берегу моря

Этюд для картины

«У берегов Финского залива

(Удриас близ Нарвы)»

1889-1890

Иван Шишкин

в Дюссельдорфе

Фото. 1864-1865


Лесная глушь 1872

После бури.

Мери-Хови 1891

В июне 1856 года Данилевский приступил к изучению рыболовства на

реке Урал. Он был очень рад этой работе, гордился ею. В учёном вско-

лыхнулись радостные воспоминания о деятельности кружка Петрашев-

ского, когда, проповедуя среди интеллектуалов Петербурга необходимое

для молодых людей учение Фурье, Данилевский глубоко в душе гордился

достижениями и традициями русской общины, предрекал ей большое бу-

дущее. И вот настоящая Русская казачья община у него перед глазами во

всём своём величии и со всеми своими досадными, режущими глаз недо-

статками. Как суметь изучить и понять эту общину во всех подробностях,

как суметь изложить приобретённые знания так, чтобы они прозвучали во

всю силу для каждого читающего русского человека? Работая над преди-

словием к своему известному «Краткому очерку Уральского рыбного хо-

зяйства», вышедшему в «Вестнике» Географического общества в 1858 году,

Данилевский писал: «Цель настоящей статьи – представить живую картину

общинных работ при общественной рыбной ловле на Урале и показать

ещё пример разницы между законами писаными и законами обычая...

Уральское рыболовство – явление в высшей степени оригинальное...»

Учёному хорошо удался этот труд. Бэр назвал его «подробным и досто-

верным». До нынешнего времени им с удовольствием пользуются специа-

листы по рыбному хозяйству Урала и Прикаспия.

Работая в Гурьеве, сначала Бэр в 1854 году, а два года спустя Дани-

левский познакомились с редкой по силе личностью – известным учёным

Г.С. Карелиным. В возрасте шестнадцати лет он был выслан Аракчеевым

из Петербурга на Урал ещё в 1817 году. В Оренбурге юный Карелин со

всей страстью недавнего артиллерийского прапорщика ринулся в наступ-

ление на естественные науки и вскоре достиг на этом редком фронте

удивительнейших успехов. Он стал очень заметным в России учёным-

путешественником, осуществил весьма сложные экспедиции по Уралу,

русскому и китайскому Алтаю, Северному Прикаспию. В преклонные го-

ды Карелин решил поселиться в Гурьеве и удивлял всех к нему приезжа-

ющих уникальными знаниями и суждениями, многотысячной коллекцией

чучел зверей и птиц, изготавливать которые он был большой мастер. Ка-

релин оказал неоценимые услуги Бэру и Данилевскому, сосредоточенно

вникавшим в тайны рыболовства Каспийского бассейна.

В 1856 году работа на Каспийском море подходила к концу. Астра-

ханский губернатор долго уговаривал Бэра совершить заключительное

морское турне – объезд всего Каспийского моря в официальной и тор-

жественной обстановке на большом пароходе «Тарки». Бэр же, всю жизнь

уклонявшийся от дней рождения, именин, юбилеев и прочих торжеств по

причине занятости, долго и упорно отказывался от «роскошного» время-

препровождения. Но когда учёному, наконец, сообщили, что на корабле

поедет ещё писатель А.Ф. Писемский, ничего не оставалось, как согла-

ситься. Писемский – коренной волжанин, в столицах его называли «при-

шельцем из Костромы». Как признавали литературные критики, этот

любимейший беллетрист публики владел особенным пониманием истории

и философии и «копал» такие глубокие пласты русской жизни, которые

не были доступны Петру Великому и не были затронуты его эпохой. В

Новопетровском Бэр познакомил Писемского с Шевченко. После путе-

шествия по Каспийскому бассейну Писемский написал путевые публици-

стические и этнографические очерки «Астрахань», «Бирючья коса», «Баку»,

«Тюк-Караганский полуостров и Тюленьи острова». Все они были напеча-

таны в нескольких книгах «Морского сборника» в 1857 году. Этот год па-

мятен был долгожданным событием, подготовленным Бэром и другими

влиятельными русскими людьми: из Новопетровского вышел на свободу

Шевченко. И почти осуществилась мечта поэта «о радостном одиноком

путешествии по Волге». Конечно же, не подтвердилось шутливое его

намерение увидеть Астрахань «подобной Венеции времён дожей» – глазам

поэта город представился островом: «А проток Волги, окружающий Аст-

рахань и сообщающийся с Каспийским морем, глубиной и шириной Бос-

фору не уступит». В Саратове произошла давно ожидаемая встреча с

матерью историка Н.И. Костомарова – Татьяной Петровной. Сам историк

– друг и соратник Шевченко по Кирилло-Мефодиевскому обществу – в

это время находился в Скандинавии.

На стр.129:

Тарас Григорьевич

Шевченко (1814-1861)

И.Н. Костомаров.

Фрагмент. 1871

Лесной пейзаж с цаплями


Болото. Полесье


Коллаж:

Шевченко рисует...

Автопортрет

Деталь картины. 1855-1856

Чир-Кала-Тау


В Симбирске Шевченко, всегда странствующему «по коловратной

жизни», очень захотелось не только приобщиться к реке истории, но и

взглянуть на такое устойчивое историческое явление, как монумент па-

мяти Н.М. Карамзина. При рождении этого монумента Шевченко присут-

ствовал ещё в Петербурге, в мастерской скульптора. Однако, как писал

поэт в пароходном дневнике, «...вечер быстро близился, и я терял надежду

видеть на месте, видеть музу истории, которую я видел только в глине в

мастерской незабвенного Ставассара. Чего я боялся, то и случилось. Едва

к пяти часам «Князь» (пароход «Князь Пожарский»: прим. авт.) положил

свой якорь у какой-то дощатой пристани, прочая декорация была закрыта

дождём с снегом. Несмотря на всё это, я решился выйти на берег. Черно-

зёмная моя родная грязь по колена и ни одного извозчика. Промочивши в

луже и грязи ноги, я возвратился, нельзя сказать благополучно, на паро-

ход... Другой раз я проезжаю мимо Симбирска, и другой раз не удаётся

видеть мне монумент придворного историографа. Первый раз в 1847 го-

ду, вместо экстренности, ночь, и с такими отвратительными вариациями,

что глупо бы и думать о монументе Карамзина...»

Вот уж в своё время Карамзин постарался! Такой удивительный труд

произвёл на свет – «Историю государства Российского». Озадачил, озабо-

тил историей всех российских граждан. Учёный писатель одарил своих

читателей не просто новыми созревавшими в глубине чувствами, мыслями

и делами, но – делами, мыслями и чувствами осознанно исторического

характера. Клюнул русский человек на этого заманчивого, вкусного чер-

вячка, да и попался навсегда на удочку Историка и Истории. А Карамзину

только того и надо было. Он, хитрый волжанин, был настоящим возмути-

телем спокойствия русского человека. Как всякий житель волжских бе-

регов, историк имел снасти всех размеров и достоинств: «ловил рыбку

большую и маленькую». Наибольшим его счастьем была «приманка в Исто-

рию» пятилетнего Пушкина. Втайне даже от близких Карамзин этим очень

гордился, и лишь однажды, во время горячего спора с юношей Пушки-

ным, не сдержался и намекнул ему о действительном историческом месте

начинающего поэта. И как тут взметнулся оскорблённый до глубины души

юный гений! Ведь он искренне верил тогда, что стоит в стороне от всех

теорий и любых философских систем. Гневу его долго не было границ.

Казалось бы смерть Карамзина окончательно примирила двадцатисеми-

летнего поэта с мыслью и волей наставника. Но не тут-то было. Оказав-

шись в Нижегородской области, в окружённом холерой Болдино,

Пушкин вспомнил в подробностях свой конфликт с Карамзиным. Дал ему

движение в мыслях и написал удивительнейшую повесть – «Летопись села

подобного не видывал, даже и вообра-

зить-то не мог. Страх что такое. Хлещут

в скалы вверх сажень на восемь, на глу-

бину восемьдесят и больше сажень. Есть

где разгуляться, и пространство от бере-

га ближнего, откуда дул ветер, вёрст

семьдесят. Несмотря на весь ужас их

действия, мы смотрим на них с величай-

шим удовольствием». За две видовые

картины, родившиеся на Валааме, Шиш-

кин получил большую золотую медаль и

право быть заграничным пенсионером

Академии художеств. Ещё через пять лет

ему присуждают звание академика, а в

1867 году он надолго возвращается тру-

диться на Валаам вместе с подопечным

семнадцатилетним живописцем Фёдором

Васильевым. Этого талантливейшего вы-

ученика Шишкина Левитан впоследствии

назовёт своим учителем.

Горюхина» – вершину скорбного своего добродушия, свидетельство пе-

чального согласия, незадолго до своей смерти, с воспитавшим его вели-

ким историком.

Бэр и Данилевский обратились к серьёзным историческим занятиям

почти при таких же обстоятельствах, как и Пушкин. За три с половиной

месяца до отъезда в Волжско-Каспийскую экспедицию Бэр выступал в

Академии наук с докладом, который позже составил отдельный, второй

том «Материалов для истории рыболовства в России и в принадлежащих

ей морях». Одним из самых важных акцентов вступительного слова Бэра

был такой тезис: «С тех пор, как в «Истории государства Российского» мы

имеем полное, основательное и превосходно написанное творение об

отечественной истории, её изучение основательно распространилось в

России». Целью же всего вступительного слова и доклада Бэра были «же-

лание и надежда внушить другим (то есть академикам: примеч. авт.) уча-

стие к предмету и побудить к собиранию новых сведений» – об истории

российского рыболовства. Как и всегда, Бэр этим докладом добился своей

цели и в очередной раз получил право принимать принципиальные мето-

дологические нововведения по ходу экспедиции. Бэр и Данилевский, ка-

залось бы чистые учёные-естественники, руководители нескольких

многолетних рыбохозяйственных экспедиций, во время полевой работы

постоянно ощущали себя на арене Истории полноправными участниками

разворачивавшихся вокруг них внутригосударственных и международных

событий. По суждению Данилевского, целебной силе Истории следовало

покоряться, особенно в случае угрозы коварной болезни – «принижения

общественного духа». Написав первоочередные, сугубо рыбохозяйствен-

ные отчёты, статьи, книги и программы, Бэр с Данилевским обрели силы

и уверенность формулировать новые выводы исторического и историко-

культурного порядка.

Нужно, конечно, ещё раз отдать должное изначальной проницатель-

ности и мудрости Бэра. Чтобы стать в один ряд с самыми известными

теоретиками историографии, ему вполне хватило бы и предшествующих

экспедиций. Вот уж встрепенулись российские историки от его про-

граммной статьи 1848 года, опубликованной в казалось бы безобидной

«Карманной книжке для любителей землеведения»! Следуя мысли Чаадаева

о воздействии на жизнь человеческого общества живого геологического

субстрата, Бэр не только объявил о том, что «история Земли и есть имен-

но история жизни», но и разобъяснил в подробностях, почему это так. Эту

статью свою, оказавшую должное воздействие на всех без исключения

русских историков, Бэр назвал так – «О влиянии внешней природы на

Друзья художника, на которых огромное впечатле-

ние произвели посвящённые лугам и болотам картины

Фёдора Васильева, писали Шишкину настойчивые, чуть

обиженные письма: «Не изобразите ли багунное боло-

то, то есть моховое болото внутри еловника, заросшее

багуном (Ledum palustre)? Какие разнообразные оттен-

ки цветов торфяникова мха!» Художник отвечал: «Бо-

лото – прелесть. Вот бы где писать Бурелом, незачем

ездить в Вологду...» Ф. Васильев напоминал Крамскому

о «лесище, который Иван Иванович уволок целиком из

натуры...» И.Н. Крамской шишкинский «Родник в сос-

новом лесу» оценил по особенному: «такой силы, рель-

ефа, красок и гармонии у Шишкина было мало, да,

пожалуй, и совсем не было...» А В.В. Стасов «Край леса

у воды» назвал «одним из самых-самых лучших его со-

зданий».

Самых крупных художников нашей страны всегда

отличало устойчивое стремление к некоторой фило-

софичности, к созданию монументальных картин-

символов российской природы. На этом пути написаны

На стр. 131:

Рожь

И.И. Шишкин.

Детали картины. 1878


Поле

Офорт. Фрагмент. 1886

Полдень.

В окрестностях Москвы

1869

социальные отношения отдельных народов и историю человечества». Тут

Бэр не упустил и возможности прославить во имя Истории воды океан-

ские, морские и речные, их многозначимые взаимодействия с сушей и

народами. И ещё пришла же в голову Бэра мысль написать такие строчки:

«Вся наша высшая общественная образованность произошла из строения

колоса... только из почвы, сделавшейся, благодаря земледелию, отече-

ством, произрастает чувство любви к этому отечеству, способное на ве-

личайшие усилия и жертвы».

Образы символического колоса, России-растения, отечества-почвы,

почвы-отечества, культ всего органического были понятны и близки Да-

нилевскому с детства и юности. Близки и понятны ещё с тех пор, когда

он учился в частном пансионе профессора Московского университета

М.Г. Павлова, известного просветителя, главы первого в России фило-

софского кружка с привлекательным названием «Общество любомудрия».

Павловское любомудрие опиралось на идею стройной целой природы,

принцип тотального единства всего мироздания. Учитель Данилевского

более всего стремился к составлению всеобщей теории природы. Одним

из символов её богатства М.Г. Павлов, романтик по натуре, приводил об-

раз бесконечно разнообразного моря, волны которого сравнивал с от-

дельными формами и объектами природы. И дальнейшая жизнь

Данилевского складывалась так, что это мировоззрение не уходило из

поля зрения. Молодёжь из кружка Петрашевского в сущности тоже ис-

поведовала органическую теорию. Сам руководитель кружка делил всю

историю человечества на эпохи органические и неорганические. Первые,

по его мнению, содействовали развитию социалистических начал челове-

чества, вторые им препятствовали. В кружке петрашевцев Данилевский

познакомился с А.А. Григорьевым, А.Н. Майковым и Ф.М. Достоевским.

Пылкий, философически настроенный Григорьев всю свою жизнь гор-

дился тем, что непоколебимо, вслед за Белинским, сохранял себя в «пуш-

кинской эпохе», по большому счёту сочувствовал великому поэту,

понимал «пушкинские стремления» и «пушкинские задачи», формировал в

истории русской культуры «вопрос о Пушкине», «пушкинское направле-

ние», пушкинский строй мысли, даже... «пушкинскую партию»! За эти ис-

тинно замечательные заслуги Д.И. Писарев назвал А. Григорьева «великим

вождём целого направления». Возможно, это утверждение обозначилось

бы в нашей истории гораздо чётче, если бы Григорьев пожил подольше.

Но и за свои недолгие сорок два года жизни он очень многое успел.

Трудно было ему по-новому характеризовать Пушкина после Белинского,

определившего великого поэта как гениального Протея, способного

«Грачи прилетели» и «Про-

сёлок» А. К. Саврасова,

«Оттепель» и «Дорога в

горах» Ф. А. Васильева,

здесь же шишкинские

«Рожь», «Среди долины

ровныя...», «Утро в сосно-

вом лесу». Отечественные

поэты и писатели в этом

многотрудном деле всегда

немного опережали жи-

вописцев-пейзажистов, и

поэтому Шишкин в своих

историко-философских

размышлениях равнялся

больше на Пушкина, на

некрасовские «врачующие

просторы», на лермонтов-

ские «разливы рек, подоб-

ные морям».

свободно перемещаться во все сферы жизни, принимать все виды и фор-

мы жизни разных веков и стран и, тем не менее, оставаться самим собою.

«Почвой поэзии» Пушкина – мирного, гуманного, терпимого и любящего –

Белинский назвал живую действительность и плодотворную идею: жиз-

ненное движение и органическое развитие. Отметив «могучий» разворот

беседы Пушкина с морем в стихотворении «К морю», Белинский записал:

«Предшествовавшие Пушкину поэты... относятся к Пушкину, как малые и

великие реки – к морю, которое наполняется их водами. Поэзия Пушкина

была этим морем». Григорьев же подчеркнул в Пушкине такие качества,

как укоренённость и полноту самобытного русского типа («А Пушкин –

наше всё»!), целостный захват жизни, искренность, понятливость и душев-

ное сочувствие «до крайних пределов», удивительную отзывчивость к мно-

гообразным мирам жизни. Кроме того, Григорьев первый открыл для

читателей и критиков одну из самых горячих точек соприкосновения

Пушкина с XIX столетием – выведение поэтом «почвенной» критической

личности Ивана Петровича Белкина и создание «Летописи села Горюхина».

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов, в период органи-

зации братьями Достоевскими журнала «Время», куда пришли работать

критиками А.А. Григорьев и Н.Н. Страхов, новое, впервые чётко обозна-

ченное Григорьевым литературное направление получило название «поч-

венничества». Редактор «Времени» Ф.М. Достоевский близко к сердцу

принял органические, почвеннические идеи Григорьева, изложил их в

первом номере журнала в своей редакции и дополнил программу издания

просветительской устремлённостью, традиционной в России, начиная с

XVIII века.

Так начало свою большую жизнь оригинальное российское литера-

турное и философское течение – почвенничество. В разные времена оно

склонялось то в сторону славянофильства, то в сторону западничества, но

всё же сохраняло свою самобытность. Немного странно, что даже самые

видные идеологи российского почвенничества никогда не претендовали

на оформление своего направления как особой историко-философской

или культурологической теории, вполне мирились с хождением почвен-

ничества в мире поэзии и художественной прозы. Теперь же, когда поч-

веннические материалы XIX столетия доступны любому отечественному

историку, хорошо заметна самобытная философическая структура рос-

сийского почвенничества и прежде всего два его главных, со времён Та-

тищева, мировоззренческих ориентира – круг земной, сухопутный,

континентальный, и круг земноводный, речной, озёрный, морской и оке-

анический. Можно сказать, что М. В. Ломоносов и А. С. Пушкин,

Аполлон Александрович

Григорьев (1822-1864)

Иван Шишкин

И.Н. Крамской.


Родник в лесу

И.И. Шишкин

при всех их разносторонних и разномасштабных пристрастиях, в равной

степени интересовались и проблемами природных вод, и проблемами су-

ши. Однако уже их ближайшие последователи сочли возможным больше

работать или в одной, или в другой области почвеннических знаний. Так

появились почвенники земные, тяготеющие к исторической геологии,

почвоведению, географии суши, и почвенники земноводные – их можно

назвать просто водниками.

Один из главных теоретиков почвенничества поэт и критик

А.А. Григорьев всю жизнь с любовью изучал геологию. Его статьи о рос-

сийском почвенничестве насыщены геологическими и горняцкими терми-

нами и понятиями. Григорьев, несмотря на шумные и насмешливые

протесты коллег, первым ввёл в литературную критику эпитет «допотоп-

ный», относя его то к бытию, то к жизненным мирам, то к человеческим

творениям. Критик любил образ геолога, стремящегося познать не только

наносные, второстепенные и ближайшие пласты жизни планеты, но и пла-

сты дальнейшие, первоначальные. Григорьева интересовали не всякие

геологические произведения, а только первостепенные, настоящие ис-

точники, коренные причины, простые основы жизни. Критик очень хотел

бы научиться «понимать органическую связь слоёв между собой».

Почвенник А.Н. Майков главным условием развития искусства также

называл верность природе, но, в отличие от Григорьева, более всего ин-

тересовался природными водами, в быту обожал рыбалку, пленялся живо-

писью И.И. Айвазовского, тщательно изучал мировоззрение художника,

именуя его «соперником природы». Майков, как и Данилевский, по-своему

писал о чувстве природы, называл марины Айвазовского поэтическими

полотнами и много размышлял о том, что значат водные просторы и про-

странства в художественном отображении. В конце 1850-х годов Майкову

представилась возможность участвовать в морской экспедиции на корве-

те «Баян». В 1859 году, находясь во Флоренции, поэт сравнивал Россию со

Средиземноморьем в духе почвенничества и заканчивал письмо строчка-

ми: «Я и не воображал, что может быть такая мука на свете – не жить в

России. Ума не приложу, как это делают другие». Веющее вокруг почвен-

ничество, текучие его воды завлекли на свои воздушные пути и земные

русла Н. Я. Данилевского, когда тот осенью 1865 года приступил к работе

над главной книгой жизни «Россия и Европа». В ней он изложил новое

понимание форм и законов всемирной истории – учение о культурно-

исторических типах.

Ко времени принятия решения о предстоящем капитальном писатель-

ском и историко-философском труде Данилевский утвердился на службе

Николай Николаевич

Страхов (1828-1896)

Фото К. Шапиро. Петербург.

1880-е


«Среди долины ровныя...»

1883

Пейзаж с озером


в Министерстве государственных имуществ. Но в столицах практически

не жил – большую часть своей жизни он трудился в разных российских

провинциях. После Волжско-Каспийской экспедиции отработал три года

начальником экспедиции по исследованию рыболовства в Белом и Ледо-

витом морях. После северных краёв ездил в командировку на Псковское

и Чудское озёра с задачей усовершенствования для них правил рыболов-

ства. В это время К. М. Бэр издал пять томов «Исследований о состоянии

рыболовства в России», написанных или им самим, или в соавторстве с Н.

Данилевским и Я. Шульцем. Иногда удивительные общеисторические вы-

воды формулировал Бэр в своих материалах по истории рыбного хозяй-

ства России. Например, такой: «Каспийское море ныне де факто есть

русское море, но усвоенное Россией больше рыболовной промышленно-

стью народа, чем силою оружия... Точно так же было и на противопо-

ложном краю России, на глубоком севере; и здесь рыбный и моржовый

промысел производился раньше, чем эти местности стали собственностью

наших предков».

С 1863 года Н. Я. Данилевский начал экспедиционное исследование

рыболовства на Чёрном и Азовском морях, тоже в должности начальника

экспедиции, продлившейся целых пять лет. В 1864 году он объехал с ис-

следованиями вокруг Азовского моря, в следующем году изучал Днепров-

ский бассейн. На время Азовской экспедиции устроился жить в Крыму,

сначала в Мисхоре, затем в Мшатке. К этой поре Данилевский обзавёлся

новой семьёй.

Рождались и подрастали дети, из года в год росли стопки и папки

написанных для книги страниц. Труднее всего на свете преодолевать

сложившиеся, укоренённые традиции, особенно если они относятся к

географии и истории всего земного шара и если их такое множество.

Данилевский вглядывался в карты и глобусы, с пристрастием переворачи-

вал страницы сотен книг. Поражался своему собственному нетрадицион-

ному видению всего на свете. С какой стати огромный цельный «кусок

суши» географы сделали двумя частями света – Европой и Азией? На ка-

ком основании названа частью света Европа, которая является лишь од-

ним из крупных материковых полуостровов? Почему пологие,

разрушенные временем Уральские горы были выбраны единственной во

всём мире сухопутной «границей» между двумя частями света, ведь все

остальные границы морские и океанские? Почему территория Европы

отождествляется с землёй древней эллинской культуры? Ведь эта культура

сложилась в Малой Азии, а завершила свой путь на северном побережье

Африки. Ради чего историки делят историю на древнюю, среднюю


Из окрестностей Гурзуфа

Этюд. 1879

Крымские орешины 1884

и новую, считая вершиной трёх периодов мировой культуры германо-

романскую цивилизацию, и полностью игнорируют при этом цивилизации

Востока? Почему в науке так очевидно стремление выстроить всю исто-

рию в одну ниточку со множеством переходных, малого достоинства,

преходящих культур? «Какую же роль представляет нам Европа на все-

мирно-историческом театре?» Из-за переизбытка никак не объяснённых

исторической наукой парадоксов и известных очевидных натяжек у Да-

нилевского сложилось твёрдое убеждение, что современные ему истори-

ки, в отличие от естествоиспытателей, не владеют строгими

исследовательскими методами, а довольствуются сугубо приблизительны-

ми построениями, не отвечающими действительной сложности природ-

ной, исторической и культурной жизни человека и народов. И в то же

время перед глазами Данилевского были достаточно приемлемые решения

для аналогичных по содержанию и сложности задач естествознания. До-

стижения системологии в те времена уже позволяли вычленять типы рас-

тений и животных, которые, по представлениям первых типологов, не

образовывались один из другого, а развивались самостоятельно отдельны-

ми эволюционными стволами. Не так ли и народы на земном шаре разви-

ваются по присущим только им одним внутренним законам? Разбираясь в

основных событиях многотысячелетней истории и культуры, Данилевский

пришёл к выводу, что главной структурной единицей человечества


Сууч-хан. Крым

1879

Мыс Ай-Тодор. Крым

Этюд. 1879

В Корсуне


является самобытная цивилизация, или так называемый культурно-

исторический тип, выделяемый преимущественно по национальному при-

знаку. Иначе сказать, культурно-исторические типы соответствуют вели-

ким лингво-этнографическим семействам. Таких типов на Земле

Данилевский выделил одиннадцать – египетский, китайский, ассиро-

вавилоно-финикийский, индийский, иранский, еврейский, греческий,

римский, аравийский, германо-романский, славянский. По Данилевскому,

содержание всемирной истории составляет развитие перечисленных

культурно-исторических типов. Оно совершается и разновременно и раз-

номестно. Идя в своих исследованиях вслед за Т. Н. Грановским, выде-

лявшим народные организмы, вслед за А. А. Григорьевым, обозначавшим

«эпохи-организмы во времени» и «народы-организмы в пространстве», Да-

нилевский создал оригинальную философско-историческую концепцию -–

первый вариант теории локальных цивилизаций. Учёный полагал, что ос-

новами общественной и государственной жизни народов является создан-

ная ими самобытная культура, важнейшие стороны проявления

человеческого духа, а также традиционные для того или иного народа

виды культурной деятельности – религиозной, собственно культурной,

политической, общественно-экономической. Критерием высоты культур-

ного развития исторического организма учёный назвал многосторонность

народной деятельности, неуклонное увеличение её сложности и многосо-

ставности. Одной из практических задач книги был анализ состояния раз-

личных славянских народов и государств, славянского культурно-

исторического типа, прогноз возможного формирования всеславянской

федерации. В заключительной главе книги, рассказав об источниках и

потоках всемирной истории, Данилевский пришёл к выводу: «На Русской

земле пробивается новый ключ справедливо обеспечивающего народные

массы общественно-экономического устройства. На обширных равнинах

Славянства должны слиться все эти потоки в один обширный водоём:

И верю я: тот час настанет,

Река свой край перебежит,

На небо голубое взглянет

И небо всё в себе вместит.

Смотрите, как широко воды

Зелёным долом разлились,

Как к брегу чуждые народы

С духовной жаждой собрались!

Завершив трёхлетнюю работу над рукописью книги, Данилевский ре-

шил воспользоваться своими дружескими связями с российскими

Николай Данилевский

Река рыболовства

Из статьи «Краткий очерк

Уральского рыбного хозяй-

ства»

В самом деле, Урал есть

единственная в мире боль-

шая река, исключительно

предназначенная для рыбо-

ловства, которому принесе-

ны в жертву все прочие

услуги, оказываемые челове-

ку текучими водами. На нём

нет ни судоходства, ни спла-

ва леса, ни движимых водою

мельниц. Во весь год нельзя

почти увидеть на нём ни

одной лодки, которая бы

плыла не с рыболовной це-

лью. Самый переезд через

Урал затруднён. На всём

пространстве от учуга до

моря, что составит около

500 вёрст по почтовой доро-

ге, устроен только один

мост у самого Уральска, и

один паром у Гурьева – два

пункта, где бывает значи-

тельная мена с киргизами.

Даже гурьевский паром воз-

буждает негодование мно-

гих, которые считают его

вредящим входу рыбы в

Урал, потому что он пугает

её хлопаньем каната об воду.

Если нужно бывает перепра-

виться через Урал с возами,

связывают две или три бу-

дарки (небольшие лодки),

настилают на них, вместо

помоста, плетень, на носу и

на корме каждой бударки

садится по казаку с корот-

кими и широкими вёслами –

и паром готов. Эта река,

предназначенная исключи-

тельно на рыболовство,

представляет особенность

ещё более замечательную.

Утро в сосновом лесу


литераторами и выпустить книгу по этапам – сначала в журнальном вари-

анте. Вскоре такой случай представился. Данилевский ещё в молодости

трудился в «Отечественных записках», да и впоследствии поддерживал от-

ношения с сотрудниками редакции. В конце 60-х годов, перед переходом

этого издания в руки Н.А. Некрасова, журнал редактировал известный

литературный критик, впоследствии ещё и не менее известный философ,

Н.Н. Страхов. Многими чертами характера Страхов походил на Данилев-

ского, оба были настоящими почвенниками. Поэтому они легко подружи-

лись, и при помощи своих обеспеченных знакомых решили издавать

новый журнал «Заря». Любопытна переписка А.Н. Майкова, Н.Н. Страхова

и Ф.М. Достоевского по поводу этого журнала. Майков сообщал находя-

щемуся за границей Достоевскому: «В Петербурге давно уже чувствова-

лась потребность нового журнала, русского... Умственным фондом пока

будет статья Данилевского... тут и история, начиная с арийцев, и этно-

графия, и политика, и восточный вопрос. Представьте себе: методы есте-

ственных наук, приложенные к истории – прелесть что такое!.. светлая

голова, развившаяся в странствиях по России и окрепшая в науке. Креп-

кая мысль». В ответных письмах в Россию Достоевский вспоминал: «Ведь

это тот Данилевский, бывший фурьерист по нашему делу? Да, это сильная

голова». И ещё: «Я припоминал, какой это был отчаянный фурьерист. И

вот из фурьериста обратиться к России, стать опять русским и возлюбить

свою почву и сущность! Вот по чему узнаётся широкий человек!» В марте

1869 года Достоевский, уже прочитавший рукопись «Европы и России», с

радостным изумлением сообщал С.А. Ивановой: «Да ведь это – будущая

настольная книга всех русских надолго; – и как много способствует тому

язык и ясность его, популярность его, несмотря на строго научный при-

ём... Она до того совпала с моими собственными выводами и убеждения-

ми, что я даже изумляюсь на иных страницах сходству выводов,.. что я

жаждал осуществить в будущем... стройно, гармонически, с необыкновен-

ной силой логики и с той же степенью научного приёма». Через месяц –

тому же адресату: «Про статью Данилевского думаю, что она должна

иметь колоссальную будущность, хотя бы и не имела теперь». О журнале:

«Первый номер «Зари» произвёл на меня впечатление сильное и именно

своим откровенным и сильным направлением и двумя главными статьями:

Страхова и Данилевского... статья «Европа и Россия» будет огромная ста-

тья во многих номерах. Это редкая вещь...», и ещё: «Итак, наше направле-

ние и наша общая работа – не умерли. «Время» и «Эпоха» всё-таки

принесли плоды – и новое дело нашлось вынужденным начать с того, на

чём мы остановились. Это слишком отрадно».

От Бородинского форпо-

ста, в ста верстах выше

Уральска до моря; в настоя-

щее же время и значитель-

ная часть моря; по берегу от

Пороховинского до Гранно-

го бугра, более чем на сто

вёрст; в глубь же от 6- и 7-

саженной глубины, справа на

76, а слева на 88 вёрст; рав-

но как и все реки и озёра

лежащие в землях Уральско-

го войска, и вне этих земель,

лежащие в Киргизской сте-

пи, Черхальское морце, с

впадающими в него двумя

речками Анкатами, – состав-

ляют общую собственность

всего Уральского войска.

Все эти воды не разделены

на участки между отдельны-

ми лицами или селениями, а

принадлежат всему войску

сообща; так что казаки, жи-

вущие в Гурьеве, имеют пра-

во отправляться за 500 вёрст

в Уральск для участия в про-

изводимом, начиная оттуда,

багренье, – и действительно

пользуются этим правом.

Наоборот и живущие в

Уральске и выше могут

спускаться для лова до само-

го моря, например, во время

весеннего лова, или ловить и

в самом море весною, осе-

нью и зимою. – Такого спо-

соба пользования, весьма

законного и справедливого

по отношению к дарам при-

роды, предлагаемым челове-

ку без всякого со стороны

его участия в их произведе-

нии или размножении,

сколько мне известно, нигде

не существует, кроме Урала.

Сосновый бор. Мачтовый лес

в Вятской губернии


Совместная работа над почвеннической «Зарёй» обогатила новыми

мыслями и Данилевского, и Страхова, который очень своеобразно соот-

нёс зарождение почвенничества с именем А.С. Пушкина. Есть у Страхова

замечательный очерк, написанный под впечатлением Пушкинского празд-

ника в июне 1880 года. Этот очерк похож на философскую притчу.

Открытие в Москве столь долгожданного, главного памятника Пуш-

кину поставило в России вопрос о «великом предмете – Пушкине» во всём

своём объёме. Праздничное многолюдное заседание в Обществе любите-

лей русской словесности неизбежно превратилось в ярчайшее интеллек-

туальное состязание российской писательской элиты. Первым выступал

знаменитый И.С. Тургенев, сторонник идеологии западничества. Назвав

Пушкина великолепным русским художником, Тургенев всё же не ре-

шился утвердить поэта в звании художника национально-всемирного, хотя

и не дерзнул отнять у Пушкина такую славу. Можно себе представить,

какой серьёзно озадаченной расходилась по домам русская публика после

первого дня праздника. И вот как начал описывать Страхов следующий

день Пушкинского праздника: «Как только начал говорить Достоевский,

зала встрепенулась и затихла. Хотя он читал по писанному, но это было

не чтение, а живая речь, прямо, искренно выходящая от души. Все стали

слушать так, как будто до тех пор никто и ничего не говорил о Пушкине.

Разумеется, главную силу этому чтению давало содержание... В Пушкине

ясно сказалась русская всеобъемлющая душа... поэтому его поэзия проро-

чит нам великую будущность, – предвещает, что в русском народе, может

быть, найдут себе любовь и примирение все народы земли...»

Об этой речи Достоевского Страхов передал впечатление П.В. Ан-

ненкова: «Вот что значит гениальная художественная характеристика!» А

во второй половине заседания предполагалось послушать речь И.С. Акса-

кова, известного сторонника славянофильства. По рассказу Страхова,

Аксаков вышел и объявил с кафедры, что отказывается от выступления: «Я

не могу говорить после речи Фёдора Михайловича Достоевского; всё,

что я написал, есть только слабая вариация на некоторые темы этой гени-

альной речи. Я считаю речь Фёдора Михайловича Достоевского событием

в нашей литературе. Вчера ещё можно было толковать о том, великий ли

всемирный поэт Пушкин, или нет; сегодня этот вопрос упразднён; истин-

ное значение Пушкина показано, и нечего больше толковать!»

«Очевидно, – писал далее Страхов, западники и славянофилы были тут

равно побеждены; славянофилы должны были признать нашего поэта ве-

ликим выразителем русского духа, а западники, хотя всегда превозносили

Пушкина, тут должны были сознаться, что не видели всех его Александр Гумбольдт

Лес зимой


достоинств... В речи Достоевского... я невольно узнал столь знакомые мне

дух и приёмы школы, к которой сам принадлежал, дух и приёмы, только

возведённые в перл создания...» Философское эссе, посвящённое Пушки-

ну в день его праздника, Страхов закончил словами в духе Белинского:

«Скоро должны наступить и со временем умножиться в громадном числе

перепечатки произведений поэта, комментарии, биографии, критические

оценки, сравнения, толкования, и конца этой веренице уже никогда не

будет. Главное, чтобы при этом дух Пушкина не улетел от нас... Только в

понимании духа поэта заключается его истинная слава». Эти пророческие

строчки были написаны в октябре 1888 года, они как бы подвели черту

под самыми основательными оценками деятельности Пушкина, оценками,

данными выдающимися мыслителями XIX века. Именно почвенничество,

поддерживаемое художественным гением Ф.М. Достоевского и философ-

ски более всего оберегаемое Н.Н. Страховым, сумело лучше всех сохра-

нить пушкинские передовые позиции в отечественной литературе,

философии и литературной критике. Страхов нисколько не погрешил

против истины, когда сразу же после выхода «Войны и мира» объявил:

«Сам Лев Толстой может быть причислен к продолжателям пушкинского

дела».

Не теряя из виду пушкинского направления в истории отечественной

культуры, Страхов от самого рождения «России и Европы» стал не про-

стым, а самым ревностным сторонником и защитником полемически за-

острённой книги Данилевского. Сам же Николай Яковлевич в 1870 году

закончил многотрудную восемнадцатилетнюю работу в первой россий-

ской комплексной рыбохозяйственной экспедиции, но по примеру учите-

ля К.М. Бэра не оставил государственной службы, а ещё пятнадцать лет

выполнял разнообразные ответственные исследования естественнонауч-

ного характера. И ещё долгие годы страстно работал над фундаменталь-

ной книгой «Дарвинизм». Никогда не забывал вспоминать, интересоваться

и внимательно следить за новой беспокойной натуралистической и исто-

рико-культурной деятельностью Бэра – самого оригинального российско-

го натуралиста тех времён. Ибо неподвластный возрасту старик в

обычном своём учёном репертуаре продолжал демонстрировать миру всё

новые и новые открываемые им диковинки природы и истории. Семиде-

сяти пяти лет Бэр вышел, наконец, в отставку, окончательно переехал в

близкий ему с юности Дерпт и стал, подобно молодому ученику и другу –

Данилевскому – применять строгие методы естествознания для нужд ис-

торической науки. Оказывается, Бэр давно уже обнаружил корни рос-

сийского почвенничества в высокочтимых временах Гомера и Геродота.

«На Севере диком...»

И.И. Шишкин.

Деталь картины. 1891

Первый снег


На стр. 140-141:

Венчание поэта

в Древней Греции

И.К. Айвазовский.

Фрагмент

Грибоедов и Данилевский. Главы из книги "История и экология"

Documents