АРХЕОЛОГИЯИ ИСТОРИЯПСКОВАИ ПСКОВСКОЙЗЕМЛИ

3

Содержание

АРХЕОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ПСКОВА

Е.А. Яковлева. Изучение и сохранение археологического наследия в Псковской области в 2010 году ................................................................................. 5

Е.В. Салмина, С.А. Салмин. Сани XVII в. из Петровского XI раскопа (предварительная публикация) ................................................................................... 17

И.К. Лабутина. Роль археологических данных в изучении топографии Пскова ...................................... .............................................................................. ..... 25

С.А. Салмин, А.В. Стрельченко. Два меча из раскопок на ул. Ленина в Пскове ......................................................................................................................... 37

С.В. Белецкий. Две древнерусские геральдические подвески .................... 44Л.Я. Костючук, Ю.В. Колпакова. Надписи на псковских нательных

крестах (итоги работ по расшифровке) .................................................................... 48А.Н. Кирпичников. Псков XVII в. глазами иностранца ................................ 61А. Селарт. Миссионерская деятельность Печерского игумена

Корнилия во время Ливонской войны (1558-1582) ................................................. 69А. В. Быков, О. В. Кузьмина. Частная жизнь псковичей в начале XV в. на

основании Послания митрополита Фотия во Псков (1422 г. или 1425 г.) ...............76

ПСКОВСКАЯ ЗЕМЛЯ И ЕЕ СОСЕДИ

Н.В. Лопатин. Некоторые вопросы изучения раннего Изборска (тезисы доклада) .......................................................................................................... 84

О.Е. Вязкова. Инженерно-геологические аспекты возникновения и развития городища Камно ........................................................................................... 89

Т.А. Пушкина, О.В. Орфинская. Текстиль из женского камерного погребе-ния Ц-301 в Гнездове ................................................................................................... 92

М.М. Савенкова. Вязаный текстиль средневекового Новгорода ................... 99О. В. Кузьмина. Детский костюм русского средневекового города ............ 110М. В. Климов. Псковские печати XV в. из памятника Лучно 1 ................... 117Е.А. Романова, В.В. Романов. Ещё раз о принадлежности печатей

«… княжа Олександрова» ......................................................................................... 123О.М. Татарников, Е.О. Татарникова. Палеогеографические доказа-

тельства местоположения битвы «Ледовое побоище». (К 770-летию битвы) ..... 128М.И. Петров, О.А. Тарабардина. Новгород X–XIV вв.: динамика

изменений городской территории ............................................................................ 139А.И. Сакса . Кякисалми-Корела-Кексгольм – к истории старой

крепости ...................................................................................................................... 147

4

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И ПРИБАЛТИКИ

А.С. Арабей. Памятники населения традиций культуры штрихованной керамики: проблемы изучения и интерпретации .................................................... 154

Й. Шнеевайсс. Саксы, франки, славяне – пятилетний научно-исследовательский проект в нижнем Приэльбье (Германия) ................................ 165

Е.Р. Михайлова. Находки кварцитовых огнив на территории Северо-Запада Восточной Европы ........................................................................... 174

К. Карро. Каменные могильники Аласоо и Лахепера вблизи западного побережья Чудского озера ......................................................................................... 182

Б. Думпе. Лощеная и подлощенная керамика из коллекции Асотского городища ..................................................................................................................... 189

А. Вилцане. Плети в археологическом материале Латвии ........................... 196Н.А. Плавинский. О хронологии мечей балтийских типов и их

аксессуаров на Руси ................................................................................................... 205В.А. Плавинский. О времени появления арбалета на западе

Белорусского Подвинья ............................................................................................ 210В.А. Векленко, А. В. Мигулев. Комплекс мелкой каменной пластики

северорусского происхождения в частном собрании г. Днепропетровска ........ 219И.В. Стасюк. Заселение Ижорского плато в I – начале II тыс. н.э. ............ 225Р. Йонайтис. Раскопки на территории „CIVITAS RUTENICA“.

Продолжение исследования ...................................................................................... 233И. Каплунайте. Католический пригород в Вильнюсе в XIV–XV вв. по

данным археологии .................................................................................................... 237

Иллюстрации ............................................................................................................ 241

Список сокращений ................................................................................................... 265

5

АРХЕОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ПСКОВА

Е.А. Яковлева

Изучение и сохранение археологического наследия в Псковской области в 2010 году1

В 2010 г. основные исследования на территории г. Пскова и Псковской области велись двумя специализированными организациями: ГУК «Археологический центр Псковской области» (директор Е.А. Яковлева) и АНО «Псковский археологический центр» (директор О.К. Волочкова). Работы прошли на 15 объектах (из них 9 – в г. Пскове), на 25 исследовательских площадках (3 участка надзора и 22 раскопа) (рис. 1 см. на с. 241, табл. 1). Общая площадь археологических объектов, исследо-ванных псковскими археологами, составила 2437,8 кв. м2. Коллекция находок 2010 г. состоит из 1943 номеров описей (ок. 2600 единиц хранения). Полевой сезон 2010 г. характеризовался архитектурно-археологическим характером небольших по площади раскопок (Мирожский и Елиазаровский монастыри, ц. Косьмы и Дамиана с Примостья, палаты Трубинских, Романова горка, фортификации Окольного горо-да, раскрытие ц. Иоанна Милостивого), давших уникальную информацию об ис-следованных объектах. Как одно из наиболее значительных событий профессио-нальной сферы следует отметить возобновление раскопок в Великих Луках после длительного периода «археологического затишья» в «южной столице» Псковской области и разработку, с участием археологов, первой среднесрочной целевой регио-нальной программы «Наследие Псковской области», принятой к исполнению на 2011-2015 гг.

Палаты Трубинских (руководитель работ − Т.Е. Ершова).В 2010 г. были проведены архитектурно-археологические работы по опреде-

лению состояния фундамента палат. В ходе работ был открыт строительный гори-зонт палат, датированный 2-й пол. XVII в. В одном из шурфов открыто заднее крыльцо палат, разрушенное позднейшей пристройкой. Кроме того, был выявлен сводчатый вход в подвал палат, перекрытый пристройками XIX в. Культурный слой вокруг здания датирован XII–XVIII вв. Индивидуальные находки представлены печными изразцами и предметами кузнечного ремесла.

Архитектурно-археологические шурфы в ц. Косьмы и Дамиана с Примо-стья (руководитель работ − А.В. Яковлев).

В ходе работ на площади 25 кв. м исследованы фундаменты церкви, изучено несколько строительных горизонтов и следов ремонта церкви.

1 Статья подготовлена на основании материалов, предоставленных авторами исследований.2 Общая площадь исследований, упомянутых в статье и приведенных в таблице 1.

6

Выявлено 3 уровня известняковых полов существующей ныне церкви. Перво-начальный пол располагался на 50 см ниже современного. Обнаружены остатки каменного храма – предшественника нынешнего, построенного в 1462-63 гг. До проведения раскопок о его существовании было ничего не известно. Первоначаль-ный храм не совпадал в плане с существующим: фундамент юго-западного столба современной церкви пробивает один ярус пола предшествующей и «опирается» на второй.

Зафиксирован слой первоначального селитьбенного освоения этого участка Запсковья в ХII в. Позднее территория использовалась только как церковная, в т.ч. и в качестве кладбища, из состава которого исследовано более десятка погребений.

Перси Псковского Кремля (руководитель работ – А.В. Яковлев).В 2010 г. продолжено изучение древней приступной стены Псковского Кремля

с приступной стороны. Проведены раскопки в двух шурфах, расположенных вос-точнее центрального контрфорса – основания первоначальной Троицкой колоколь-ни. Шурф 3, площадью 25 м2, расположен в 5 м от контрфорса, шурф 2, площадью 20 м2, непосредственно примыкал к нему.

Мощность средневековых культурных отложений перед крепостной стеной достигает 4,5 м. В основном, это – заполнение рва – Гребли, сформированное чере-дующимися слоями разрушения и ремонтов крепостной стены в XV–XVI вв. На скальном материке залегает мощный строительный горизонт одного из этапов строительства Персей, который может быть отнесен к XV в.

Раскопками установлено, что дно рва, на которое опирается основание Пер-сей, ровное и плоское. Оно вырублено в девонской известняковой плите на гл. +34.50 – +34.65 в БСВ, что на 4 м выше уреза воды в р. Великой. Значит, Гребля не была водяным рвом.

Контрфорс – основание Троицкой колокольни – выстроен, по-видимому, одно-временно с дошедшей до нас стеной. Уже в XV в. кладка стены покрывалась из-вестковой обмазкой.

В шурфе 3 выявлена довольно мощная прослойка, содержащая плинфу XII в. и специфический для того же времени строительный раствор — цемянку, а также осколки керамики XV ‒ нач. XVI вв. Вероятно, этот слой образовался около 1524 г., когда храм Дмитрия Солунского, возведенный в 1136-1138 гг., был перестроен на старом фундаменте. Строительный мусор от разборки его древних стен был ча-стично использован для ремонта – подсыпки под пол знаменитого храма №1 в До-вмонтовом Городе (Никола с Гребли – по версии В.Д. Белецкого, Воскресения Хри-стова — по более основательному мнению И.К. Лабутиной). Излишки материала, полученного при разборке, были сброшены в Греблю.

Трупеховский VIII раскоп (руководитель работ — Т.Е. Ершова).Раскоп площадью 38 кв. м предварял строительство воздуховода к зданию

Главного управления Центрального банка РФ по Псковской области. В ходе архео-логических исследований были изучены культурные напластования конца XIV − XVIII вв. Одним из результатов исследования является открытие части ювелирной (?) мастерской с остатками печи. Среди находок стоит отметить фрагмент изделия,

7

переделанного из фибулы с окончанием в виде трилистника. Назначение данного изделия пока остается неясным.

Романова горка (руководитель работ Т.Е. Ершова).В рамках подготовки проектной документации по приспособлению комплекса

зданий на Романовой горке (палаты Меньшиковых, Дом предводителя дворянства, Дом Марины Мнишек) была предпринята шурфовка в засыпке раскопов конца ХХ в. Целью работ была привязка открытых исследованиями предыдущих лет объ-ектов к современной топооснове и получение дополнительной информации о со-стоянии фундаментов и глубине залегания материка для дальнейшего проектирова-ния. По заявке выполнено 11 шурфов. У Дома предводителя дворянства, в западной части северного фасада был открыт вход в подвал, не отраженный в документации ХХ в.

Петровские VIII-IX, XIII раскопы (руководитель работ − Е.В. Салмина).Работы на Петровских раскопах ведутся с 2006 г. В 2010 г. исследования про-

должились на площади более 600 кв. м. Петровский IX и прирезки к VIII и IX рас-копам входили в общий массив изученной исследованиями предыдущих лет терри-тории на углу ул. Гоголя и Карла Маркса. Мощность культурного слоя здесь состав-ляла от 0,4 до 3,5 м. Насыщенность культурного слоя водой обусловила хорошую сохранность деревянных сооружений и находок из дерева и кожи. В раскопе изуче-ны усадьбы псковичей XVI–XVIII вв. Обнаружены остатки жилых срубных по-строек (с развалами печей, остатками пола, конструкций входа и крыльца), дворо-вые настилы, гидротехнические устройства (колодцы и дренажи). В хозяйственный комплекс усадеб входили и производственные сооружения — ямы для вымачива-ния льна, настилы для хранения и сортировки железных шлаков, печь для пере-плавки испорченных изделий из цветных металлов.

Коллекция находок богата и разнообразна (1325 номеров хранения). Наиболее интересны: игрушечный деревянный шестопер (булава), свинцовая иконка, дере-вянный образок, миниатюрный ключик с изображением псковского «зверя лютого» и бронзовая вставка с изображением фантастического животного – мантикоры. Здесь же найдены практически целые сани-дровни XVII в. Это первая находка пол-ностью сохранившейся конструкции традиционного зимнего средства передвиже-ния на территории Руси-России. Скорее всего, сани были оставлены в межсезонье в хозяйственной части усадьбы, «на заднем дворе», и оказались безнадежно затяну-тыми во влажный грунт при смене хозяев участка.

Работы на Петровском XIII раскопе были только начаты в конце сезона 2010 г., но также принесли редкие находки: обломок арбалетного лука и жагру (деталь спу-скового устройства арбалета) XV в.

При работах 2010 г. были раскрыты контуры ц. Иоанна Милостивого, частич-но исследовавшейся в 2007 г. Собственно археологических раскопок храма не пред-принималось – руины фундамента были расчищены до уровня дневной поверхно-сти начала ХХ в. Это дало возможность практически полностью зафиксировать памятник в плане и учесть его точное местоположение и размеры при проектирова-нии сетей к строящемуся зданию.

8

Юго-восточное прясло стены Окольного города от Покровской башни до Великих ворот (руководитель работ – Т.Ю. Закурина).

Покровские XXXV–XXXVII раскопы.Исследования проведены при поддержке РГНФ – проект № 10-01-26-703е/В

«Исследование подземных оборонительных сооружений («слухов») крепостной стены Окольного города в г. Пскове (прясло от Покровской башни до ул. Калини-на)».

Исследование слухов проводилось на трех участках с напольной стороны кре-постных стен вблизи Покровской башни. Общая площадь исследований составила 75 кв. м. Открыто два коридора с лестничными всходами, ведущими из-под кре-постной стены и из коридора основного слуха (длиной 52,3 м, шириной около 1 м и высотой около 1,5 м).

Вход в коридоры выламывался в стене основного слуха и в нижней части кре-постной стены, что свидетельствует о чрезвычайных обстоятельствах их строи-тельства. Коридоры были вырублены в скале и заканчивались глухой стеной. Уста-новлено, что строительство коридоров и основного слуха велось открытым спосо-бом, а после сооружения перекрытий производилась их засыпка щебнем и землей. Также выявлено перекрытие одного из неисследованных слухов, полностью заглу-бленного в скалу.

Раскопы I–II у стены Окольного города. С восточной стороны от Великих ворот изнутри крепости было исследовано

два участка, примыкавших к входам в камеры подошвенного боя общей площадью 23,9 кв. м.

В одной из камер открыты каменные конструкции лестничного спуска под стену и остатки деревянного пола. С наружной стороны обнаружен коридор, выко-панный в земле и обложенный деревом, который вел в камеру. В отложениях гуму-сированной супеси, залегавшей ниже уровня основания стены, в обоих раскопах открыты остатки деревянных конструкций в виде настила, ориентированного вдоль стены. Ширина настила составила более 2-х м. Очевидно, его сооружение было связано с необходимостью нивелировки поверхности площадки при строительстве стены. Планируется продолжение исследований в следующем году.

Спасо-Мирожский монастырь (руководители работ − Т.Е. Ершова, А.В. Яковлев)

Раскоп площадью 150 кв. м предварял установку опор и прокладку кабелей для организации подсветки Спасо-Преображенского собора. В ходе исследования к северу от собора выявлено монастырское кладбище XII–XVII вв. и участки древ-нейшего некрополя в юго-западной части монастыря на территории современной дороги.

В траншее, проходящей по трассе современной монастырской дороги, раскоп-ками были открыты два уровня булыжных мостовых, соответствующих времени перепланировки монастыря в XVIII‒XIX вв. Ниже, в той же траншее, исследовался слой более раннего времени XVI−XVII вв.

В восточной части раскопа (у дома «настоятеля») выявлены нижние части мо-настырских келий XIV в., заглублённые в скальный материк. Южнее собора, у за-

9

падной стены монастыря, в траншее открыта часть развала постройки XVI в. – «Церкви под колоколы» – памятника, разрушенного во время осады Пскова в 1581-1582 гг.

Псков, пл. Победы, место установки памятного знака “Город воинской славы” (руководители работ – А.В. Яковлев, Р.Г. Подгорная).

В ходе исследований был изучен участок площадью 40 кв. м. Раскоп, заложенный в центре площади (на месте клумбы, существовавшей

здесь всю 2-ю пол. ХХ в.), позволил выявить фрагменты городской планировки XIX в. Культурные отложения средневекового периода практически полностью уничтожены в результате хозяйственной деятельности более позднего времени. Основным результатом работ стало получение данных о палеорельефе местности: раскопом был раскрыт относительно высокий, сухой песчаный участок террито-рии, примыкавший к напольной части предстенного рва в районе Великих ворот. Следов трассы древней ул. Великой, в непосредственной от средневековых город-ских пределов — не обнаружено.

Изборская крепость (руководитель работ – Т.Ю. Закурина). Работы проводились с целью обеспечения археологического сопровождения

реставрационных работ на объекте культурного наследия федерального значения «Ансамбль Изборской крепости» в рамках подготовки к празднованию 1150-летия основания Изборска. Исследования велись в Никольском захабе и Тайном лазе к воде, на общей площади 330 кв. м, на 12-ти участках, большая часть из которых располагалась в Никольском захабе и у южной стены крепости.

В ходе археологических исследований был полностью раскрыт проём наруж-ных ворот захаба и основание башни Темной. Выявлены конструктивные детали ворот (в том числе вертикальные пазы для воротного устройства − щитов, решеток (?)), вымостка из известняковых плит со следами затертости, фундаментные кон-струкции из крупных валунов.

В центральной части Никольского захаба, на участке, ограниченном башнями Тёмной и Плоской, под слоем реставрационных осыпей были открыты отложения культурного слоя XIV/XV − XVIII вв.

Впервые выявлено основание первоначальной внешней стены Никольского захаба, перестроенной в конце XVII − начале XVIII вв. Получен полный разрез культурного слоя коридора захаба. Стратиграфия отложений показывает, что при-клад к внутренней стене захаба был сооружен значительно позднее первоначальной внешней стены.

Самая ранняя часть антропогенных накоплений представлена слоем XIII‒ XIV вв. В этих отложениях раскрыто погребение подростков в одной могильной яме, совершенное по христианскому обряду. Особенности погребения позволяют достоверно говорить о том, что оно совершено в период строительства внешней стены захаба или вскоре после его постройки.

В четырех раскопах в южной части крепости зафиксированы отложения, со-держащие керамику и вещевые находки (в том числе фрагмент браслета, витого из 2-х бронзовых проволок) 1-й пол. XIII в. Данные отложения определяются как куль-турный слой поселения, предшествующего строительству крепости. Интересно от-

10

крытие печного устройства XVI в., примыкавшего к наружной стене Никольского захаба во внутренней части его коридора. При расчистке там найдены створки ли-тейной формы для отливки пуль.

В двух раскопах, заложенных по трассе тайного хода к воде, изучены отложе-ния, перекрывавшие свод коридора тайного хода, а также внутренние конструкции стен, лестничного спуска и перекрытий. На расстоянии около 30 м от крепостной стены сохранилась подлинная кладка стен, нижние конструкции свода и лестницы. Коридор строился открытым способом в траншее, вырубленной в материковой ска-ле, так, что кладка стен и сводчатого перекрытия местами возвышались над поверх-ностью земли. Лестничные ступени вырубались в скале и затем выкладывались из плоских известняковых плит.

В раскопе между проемом входного устройства в коридор тайного хода и Пре-ображенским приделом Никольской церкви открыты погребения прицерковного кладбища XVIII в., яма для гашения извести и линза извести первоначального стро-ительства церкви и крепостных стен XIV в.

Городище и селище Камно (руководитель работ – Т.Ю. Закурина).Исследования проведены при поддержке РГНФ – проект № 10-01-26704е/В

«Комплексное исследование поселения Камно и его округи». На городище и селище Камно было заложено два раскопа общей площадью

144 кв. м. В восточной части площадки селища (раскоп Камно – селище IV) мощ-ность культурного слоя составила 0,25-0,4 м. На исследованном участке отсутству-ют следы жилого строительства.

Вещевой материал представлен круговой керамикой XII/XIII − XVI вв. и на-ходками из черных и цветных металлов, кости, глины. Среди находок – фрагмент пастовой инкрустированной бусины, половина серебряного диргема, кольцо из цветного металла, костяной наконечник стрелы.

Отсутствие явных следов активного строительства и небольшая мощность культурных отложений свидетельствуют о том, что данный участок находился на периферии селитьбенной зоны и использовался в качестве сельскохозяйственных угодий.

В западной части площадки городища (раскоп Камно – городище XIV) на не-большом участке (площадью 24 кв. м) выявлены хорошо стратифицированные от-ложения, в составе которых выделены два слоя – слой древнерусского погоста и слой городища VIII − начала X вв. В отложениях слоя городища обнаружено три горизонта застройки с остатками очагов. Среди находок – большое количество леп-ной керамики, литейные формы, ножи, глиняные грузила, точильные камни, льяч-ки, пряслица, амулеты из клыков медведя. В ходе работ из хорошо стратифициро-ванных отложений были собраны образцы для микробиоморфных исследований, угли, семена, кости животных и рыб.

Спасо-Елеазаровский монастырь (руководитель работ − Т.Е. Ершова)При археологических изысканиях на территории Елеазаровского монастыря

был выявлен культурный слой мощностью от 0,8 до 1,5 м. Исследования проводи-лись на месте реконструкции гостевого дома. В ходе строительных работ был раз-

11

рушен фундамент первоначальной постройки, удалось зафиксировать лишь его фрагменты.

Установлено, что первоначальная постройка была возведена не позднее сере-дины XVII в. (найдены развалы печей и зелёно-поливные изразцы). Постройка сильно пострадала во время пожара и была восстановлена на рубеже XVII–XVIII вв. Судя по находкам, гостевой дом принимал паломников и в середине XIX в.

На большой площади выявлены остатки слоя гумусированного песка и серой супеси со следами распашки — слой начала освоения участка конца XIV–XV вв.

В юго-западной части раскопа, на уровне материка, выявлена яма, заполнен-ная тёмно-коричневым культурным слоем с включениями древесного тлена и не-большими включением угля. В слое выявлен фрагмент сруба, заглублённого в мате-рик. Вероятнее всего – это остатки первых келий, устроенных по типу землянки. По керамическому материалу постройка может быть датирована XV в.

Великие Луки, площадь Ленина, место установки знака «Город воинской славы» (руководители работ – Т.Ю. Закурина, С.В. Степанов)

Раскопки состоялись на месте возведения памятного знака «Город воинской славы». Это были первые археологические исследования средневекового городско-го посада после почти 20-ти летнего перерыва. В XIX–XX вв. – на этом месте была главная торговая площадь города.

Одним из основных результатов раскопок 2010 г. является получение сведе-ний о палеорельефе, на котором шло формирование изученного участка города. В границы раскопа попала часть надпойменной террасы р. Ловать, в месте ее пере-хода в пойму. Зафиксирован значительный перепад высоты, более 2 м, с понижени-ем в сторону реки. Археологами было изучено 4 яруса деревянной застройки, дати-рованной рубежом XVI–XVII вв. − 1-й пол. XVIII в.

Общая мощность антропогенных отложений XVI–XX вв. составляла от 2,5 до 4-х м, из них представляющих культурную ценность – от 1,5 до 3-х м. Насыщен-ность слоя грунтовыми водами способствовала сохранению предметов из органи-ческих материалов: от деревянных построек до отдельных находок из кожи, кости, дерева. Обнаружены костяные и деревянные гребни, копоушки, фрагменты сапог, туфель и тканей, части берестяных туесов, бондарных изделий, плетёных лыковых изделий. Собрана богатая коллекция находок из металла: обувные подковки, пуго-вицы, поясные накладки, ножи, замки и ключи. В ее составе выделяются предметы личного благочестия — нательные кресты, бронзовая коробочка (вероятно, ладан-ка) с изображением иконографического сюжета, украшения (бусы, стеклянные вставки, браслет). Нумизматический комплекс представлен, в основном, монетами XVIII–XIХ вв. Анализ массового материала и коллекции находок подтверждает версию об использовании данной территории с периода позднего средневековья до Новейшего времени в качестве общественно-торговой площадки. На уровне мате-риковых отложений были обнаружены находки фрагментов керамики XI в., что мо-жет свидетельствовать об освоении этого участка на 100 лет ранее первого упоми-нания города в летописных источниках.

По результатам раскопок, через месяц после их завершения, в июле, была ор-ганизована выставка «Из глубины веков. Археологическое изучение г. Великие

12

Луки и его ближайших окрестностей», на которой впервые развернуто были пред-ставлены археологические коллекции не только последнего полевого сезона, но и фондовые материалы местного музея. Выставка имела большой общественный ре-зонанс и продолжила свою работу в качестве постоянной экспозиции.

Селище у д. Залахтовье (руководитель работ – А.В. Михайлов).На площадке селища было заложено два раскопа общей площадью 96 кв.м.

Раскоп 1 (56 кв. м) располагался в центральной части поселения, на возвышенно-сти, известной как «Речная гора». Раскоп 2 затронул сельскохозяйственную зону, находившуюся на вершине горы. Территории использовалась в указанных целях довольно длительное время – со 2-й пол. I тыс. н.э. до позднего средневековья.

В обоих раскопах отмечался темно-серый, аморфный, слабостратифициро-ванный слой, с отдельными включениями песка, мелких угольков, обожженной глины, дресвы. Верхняя часть отложений была нарушена многолетней распашкой.

В раскопе 1 мощность культурных отложений составила от 0,5 до 0,9 м (без учета материковых ям). В-целом, находки свидетельствуют о начале освоения тер-ритории носителями культуры псковских длинных курганов со 2-й пол. I тыс. н.э. В раскопе открыты остатки усадебного комплекса XI–XII вв., состоящего из валун-ного основания жилой срубной постройки с печью-каменкой, хозяйственной ямы и развала глинобитной печи, вероятно, для выпечки хлеба, из которой происходит свыше 100 кг печной обмазки. В XIV–XVI вв. местность использовалась как хозяй-ственная зона на окраине поселения. Здесь обнаружены следы ремонта (строитель-ства) плавательных средств (находки ластильных скоб, заклепок, клинкер-шайб).

Вещевая коллекция, состоящая из 100 находок, в основном, представлена предметами из черного металла: крепежных деталей судов, скоб, гвоздей, ножей, орудий труда, рыболовных крючков. Обнаружено несколько фрагментов украше-ний: бронзовой пронизки, трапециевидных подвесок с циркульным орнаментом. Среди редких находок: обломок западноевропейского денария, осколок золотосте-клянной бусины, глиняное пряслице с широким отверстием, два наконечника стрел, части сосудов для плавки цветных металлов.

Мероприятия по сохранению археологического наследия Псковской об-ласти.

За 2010 г. выдано 16 заключений по запросам проектных и строительных ор-ганизаций о наличии археологических объектов в зонах нового строительства.

Выполнено обследование 22 земельных участков, подлежащих хозяйственно-му освоению в г. Пскове и 7 районах Псковской области (Псковский, Гдовский, Печорский, Локнянский, Великолукский, Куньинский, Пушкиногорский районы).

В течение года велось археологическое сопровождение проектирования и строительства линейных объектов на территории региона: реконструкция участка автомобильной дороги Псков-Гдов-Сланцы в Гдовском районе; строительство газопровода-отвода Псков-Остров-Пыталово; реконструкция газопровода Порхов-Великие Луки; участие в предпроектных изысканиях на 4 трассах ВОЛС в Псков-ском, Печорском, Гдовском районах.

13

Продолжался мониторинг объектов археологического наследия, расположен-ных на территории Псковской области. Всего было обследовано 143 памятника ар-хеологии в 16 районах (Гдовский, Плюсский, Стругокрасненский, Псковский, Пе-чорский, Порховский, Новоржевский, Бежаницкий, Опочецкий, Себежский, Пу-стошкинский, Невельский, Локнянский, Усвятский, Новосокольнический, Красно-городский). В 2010 г. за счет собственных ресурсов завершен мониторинг памятни-ков археологии федерального значения. В ходе этих работ в 8 районах области ак-тировано 13 случаев разрушения древних объектов. Традиционные причины раз-рушения – несанкционированная хозяйственная деятельность (строительство до-рог, лесоразработки, добыча грунта – карьеры) и грабительские раскопки. Наиболее серьезные случаи зафиксированы в Плюсском районе. Жальничный могильник Па-лицы, практически полностью уничтожен грабителями, курганная группа у д. Ло-сицы серьезно повреждена в результате лесозаготовительных работ. В Усвятском районе городище и селище Юрьевы горы имеют многочисленные следы поиска с металлодетекторами. В Стругокрасненском районе курганно-жальничный могиль-ник у д. Подложье практически полностью уничтожен грабительскими раскопками.

В связи с этим продолжалась работа по взаимодействию с памятникоохрани-тельными и правоохранительными органами. Для РОВД Гдовского района был рас-считан размер ущерба, нанесенного грабительскими раскопками курганной группе у д. Залахтовье в 2009 г. В Псковское управление ФСБ были переданы акты о раз-рушении городищ у д. Михайловское (Куньинский район) и у д. Котельно (Остров-ский район).

Продолжалась работа по рассылке заинтересованным лицам и организациям (включая Прокуратуру Псковской области и ФСБ) резолюции рабочего межведом-ственного совещания по противодействию незаконным раскопкам, проведенного в Пскове в конце 2009 г. по инициативе областного Археологического Центра. Со-вместно с отделом охраны объектов культурного наследия Государственного Коми-тета Псковской области по культуре проводилась работа по возбуждению уголов-ных дел (ст. 243 УК РФ) по факту разрушения археологических памятников: в Усвятском районе – грабительские раскопки на городище и селище Юрьевы горы, в Гдовском районе – несанкционированные раскопки Кобыльего городища.

Весной 2010 г. прошло селекторное совещание с районными прокурорами, в ходе которого, совместно с Прокуратурой Псковской области, были обозначены зоны необходимого внимания, определены направления взаимодействия в сфере сохранения археологического наследия.

Впервые в Псковской области, во исполнение требований действующего за-конодательства, был разработан Проект границ территории объекта археологиче-ского наследия «Селище «Посад «А» в соответствии с действующим Проектом охранных зон г. Пскова. Разработкой и полевыми исследованиями руководили С.А. Салмин и М.И. Кулакова.

14

Табл

ица

1. А

рхео

логи

ческ

ие и

ссле

дова

ния

в П

сков

е и

Пск

овск

ой о

блас

ти в

201

0 г.

№

пп/№

сх

1

Раск

оп, о

бъек

т; и

нвес

тор-

зака

зчик

; исп

олни

тель

; ру

ково

дите

ли и

ссле

дова

ний;

Адр

ес, м

есто

поло

жен

ие;

шиф

р ра

скоп

а2

Пло

-щ

адь

в кв

. м3

Мощ

-но

сть4

Дат

иров

ка

иссл

едов

ан-

ного

ку

льту

рног

о сл

оя5

Наи

боле

е зн

ачит

ельн

ые

откр

ыти

я, о

снов

ные

выво

ды и

сод

ерж

ание

раб

от6

1/24

8П

алат

ы Т

руби

нски

х; Е

ршов

а Т.

Е.

г. П

сков

, Зап

сков

ье, у

л.

Лео

на П

озем

ског

о, 2

0;

шур

фы №

1-7

(П-1

0-П

Т)

382,

51

– 1,

2X

II –

XV

III в

в.

Отк

рыты

: ст

роит

ельн

ый

гори

зонт

2-

ой

пол.

X

VII

в.;

задн

ее к

рыль

цо п

алат

, ра

зруш

енно

е по

здне

йшей

пр

истр

ойко

й;

свод

чаты

й вх

од

в по

двал

.

2/24

6

ц. К

осьм

ы и

Дам

иана

с

При

мост

ья;

ФГУ

П

«Спе

цпро

ектр

еста

врац

ия»;

Яко

влев

А.В

.

г. П

сков

, Зап

сков

ье, у

л.

Лео

на П

озем

ског

о, 5

(П

-10-

КД

-XI,

учас

тки-

шур

фы №

1-4

)

25до

2,2

XII

– X

X в

в.

Исс

ледо

ваны

фу

ндам

енты

це

ркви

, из

учен

о не

скол

ько

стро

ител

ьны

х го

ризо

нтов

и с

ледо

в ре

монт

а це

ркви

. Ра

скры

то

боле

е де

сятк

а по

греб

ений

7 .

3/25

5П

ерси

Пск

овск

ого

Кре

мля;

ОО

О «

Рест

авра

цион

ная

маст

ерск

ая -1

»; Я

ковл

ев А

.В.

г. П

сков

, Кре

мль,

у

цент

раль

ного

ко

нтрф

орса

, с

напо

льно

й ст

орон

ы

(П-1

0-Д

Г-X

XV,

шур

фы

№ 2

, 3)

454,

5X

V –

XIX

вв.

Уто

чнен

а гл

убин

а рв

а и

мощ

ност

ь ку

льту

рног

о сл

оя п

еред

Пер

сями

. В ш

урфе

3 в

ыяв

лены

сл

еды

раз

борк

и и

пере

стро

йки

в X

V −

нач

. XV

I вв

. дре

вней

шег

о пс

ковс

кого

хра

ма Д

митр

ия

Сол

унск

ого

(XII

в.)

4/24

9Тр

упех

овск

ий V

III;

ОО

О «

Рест

авра

цион

ные

маст

ерск

ие –

2»;

Ерш

ова

Т.Е.

г. П

сков

, Окт

ябрь

ский

пр

., к

вост

оку

от

комп

лекс

а Ц

ентр

обан

ка

(П-1

0-Тр

-VII

I)

383,

5до

2к.

XIV

– X

VII

I вв

.

Исс

ледо

ван

учас

ток

куль

турн

ого

слоя

на

тер

рито

рии

поса

да С

редн

его

горо

да,

обна

руж

ены

ост

атки

юве

лирн

ой м

асте

рско

й с

прои

звод

стве

нной

печ

ью.

5/бе

з№

Рома

нова

горк

а8 ; О

ОО

«П

сков

элек

трос

вар»

; Ер

шов

а Т.

Е.

г. П

сков

, ком

плек

с па

лат

Мен

ьшик

овы

х и

у до

ма

Мар

ины

Мни

шек

28до

2,2

-

Вы

полн

ено

вскр

ыти

е ш

урфа

ми за

сыпк

и ра

скоп

ов к

он. Х

Х в

. с ц

елью

при

вязк

и гр

афич

ески

х ма

тери

алов

к с

овре

менн

ой

топо

осно

ве и

уто

чнен

ия с

осто

яния

ар

хите

ктур

ных

оста

тков

и э

леме

нтов

.

6/24

5,24

7П

етро

вски

е ра

скоп

ы (V

III,

IX,

XI,

XII

I); О

ОО

«Те

хинв

ест»

; С

алми

на Е

.В.

г. П

сков

, Око

льны

й го

род,

ква

ртал

ул.

Го

голя

, С

верд

лова

, К.

Мар

кса,

Спе

галь

ског

о (П

-10-

Пет

р)

VII

I −

184

IX –

30

XI –

212

XII

I − 1

18

2 –

5,2

0,4

− 3

XV

– н

ач. X

IX

вв.

Изу

чены

уса

дьбы

пск

ович

ей X

VI–

XV

III в

в.:

оста

тки

жил

ых

сруб

ных

пост

роек

, дво

ровы

е на

стил

ы, г

идро

техн

ичес

кие

и пр

оизв

одст

венн

ые

соор

ужен

ия (я

мы д

ля в

ыма

чива

ния

льна

, на

стил

ы д

ля х

ране

ния

и со

ртир

овки

жел

езны

х ш

лако

в, п

ечь

для

пере

плав

ки ц

ветн

ых

мета

ллов

). Бо

гата

я и

разн

ообр

азна

я ве

щев

ая

колл

екци

я.

15

7/25

6ц.

Иоа

нна

Мил

ости

вого

;О

ОО

«Те

хинв

ест»

; Сал

мина

Е.

В.

г. П

сков

, ул.

К. М

аркс

а25

0до

1,2

X

X –

к. X

IX в

.Ра

скры

ты в

пла

не с

тены

все

й хр

амов

ой

пост

ройк

и на

уро

вне

нач.

ХХ

в.

8/25

2,25

0

Юго

-вос

точн

ая ч

асть

ст

ены

Око

льно

го го

рода

: П

окро

вски

е X

XX

V-X

XX

VII

рас

копы

и р

аско

пы

«Око

льны

й го

род»

;Ф

ГУП

«С

пецп

роек

трес

тавр

ация

» (г.

Пск

ов) (

ОГ)

, рег

иона

льны

й пр

оект

РГН

Ф (П

окр)

9 ; За

кури

на Т

.Ю.

г. П

сков

, пря

сло

стен

ы

от П

окро

вско

й ба

шни

(П

-10-

Пок

р) д

о В

елик

их

воро

т, в

райо

не у

л.

Сов

етск

ой (П

-10-

ОГ)

XX

XV

–

19;

XX

XV

I –

24;

XX

XV

II

– 32

;О

ГI-I

I –

23

,9

98,9

Пок

р –

до 1

ОГ

− до

2,2

X

V–X

IX в

в.

Арх

итек

турн

о-ар

хеол

огич

ески

е ис

след

ован

ия

форт

ифик

аций

юго

-вос

точн

ой ч

асти

кре

пост

и О

коль

ного

горо

да: с

лухо

в в

райо

не П

окро

вско

й ба

шни

и к

амер

под

ошве

нног

о бо

я в

райо

не

Вел

иких

вор

от. О

бсле

дова

ние

сост

ояни

я ос

нова

ния

креп

остн

ых

стен

.

9/54

Спа

со-М

ирож

ский

мо

наст

ырь

, рас

коп

XV

III;

ОО

О «

Мул

ьтиЛ

айт»

;Ер

шов

а Т.

Е., Я

ковл

ев А

.В.

г.Пск

ов, З

авел

ичье

, М

ирож

ская

наб

., се

верн

ая ч

асть

те

ррит

ории

мон

асты

ря

(П-1

0-М

ир)

150

1,2

– 1,

8 X

II–X

IX в

в.

Уто

чнен

ы

гран

ицы

мо

наст

ырс

кого

кл

адби

ща

XII

-XV

II в

в. и

дре

вней

шег

о не

кроп

оля

в ю

го-

запа

дной

час

ти м

онас

тыря

. У «

дома

нас

тоят

еля»

вы

явле

ны с

леды

мо

наст

ырс

ких

кели

й X

IV в

. Ю

жне

е со

бора

, у

запа

дной

сте

ны м

онас

тыря

, от

кры

та

част

ь ра

звал

а п

остр

ойки

X

VI

в.

«Цер

кви

под

коло

колы

».

10/

251

Раск

опки

на

мест

е ус

тано

вки

памя

тног

о зн

ака

«Гор

од

воин

ской

сла

вы»

в г.

Пск

ове;

Я

ковл

ев А

.В.,

Под

горн

ая Р

.Г.

г. П

сков

, пл.

Поб

еды

40

1,5

0,3

XIX

−XX

вв.

Сре

днев

еков

ый

куль

турн

ый

слой

поч

ти н

е со

хран

ился

. Заф

икси

рова

ны о

стат

ки го

родс

кой

заст

ройк

и Н

овей

шег

о вр

емен

и.

11

Изб

орск

ая к

репо

сть;

Коми

тет

по к

ульт

уре

Пск

овск

ой о

блас

ти;

Заку

рина

Т.Ю

., Ст

епан

ов С

.В.

д. С

т. И

збор

ск

Печ

орск

ого

р-на

, Н

икол

ьски

й за

хаб,

ю

жна

я ст

ена

креп

ости

, Та

йны

й ла

з к в

оде

(П-1

0-И

зб.К

реп.

)

330

в за

хабе

и

в ю

жно

й ча

сти

креп

ости

–

до 1

,5

XII

I–X

VII

I вв.

Пол

ност

ью р

аскр

ыт

проё

м на

руж

ных

воро

т за

хаба

и о

снов

ание

баш

ни Т

емно

й. В

ыяв

лены

ко

нстр

укти

вны

е де

тали

сущ

еств

ующ

их в

орот

и

устр

ойст

ва Т

айно

го л

аза.

Уто

чнен

ы г

рани

цы

перв

онач

альн

ого

посе

лени

я на

Жер

авье

й го

ре.

12Го

роди

ще

и се

лищ

е Ка

мно;

Реги

онал

ьны

й пр

оект

РГН

Ф10

;

Заку

рина

Т.Ю

.

д. К

амно

Ло

гозо

виче

ской

вол

ости

П

сков

ског

о ра

йона

(г

ород

ище

– П

-10-

КГ,

се

лищ

е –

П-1

0-КС

)

168

горо

дищ

е:

1; сели

ще

– до

0,

4

горо

дищ

е –

VII

I–X

IIвв

.;се

лищ

е –

XII

I–X

VII

вв.

Сел

ище:

уч

асто

к пе

рифе

рии

сели

тьбе

нной

зо

ны,

веро

ятно

, ис

поль

зова

лся

в ка

чест

ве

сель

скох

озуг

одий

.Го

роди

ще:

ст

рати

фици

рова

нны

й сл

ой,

в со

став

е ко

торо

го

вы

деле

ны

два

гори

зонт

а –

древ

неру

сско

го п

огос

та и

го

роди

ща

VII

I –

н. X

вв.

16

13

Спа

со-Е

лиаз

аров

ский

мо

наст

ырь

; Ф

ГУП

«С

пецп

роек

трес

тавр

ация

» (г.

С

.-Пет

ербу

рг);

Ерш

ова

Т.Е.

д. Е

лиза

рово

Ерш

овск

ой

воло

сти

Пск

овск

ого

райо

на (П

-10-

ЕЛМ

)19

50,

8 –

1,5

XV

–XIX

вв.

Ост

атки

пос

трой

ки «

гост

евог

о до

ма X

VII

–

XIX

вв.

, сви

дете

льст

ва о

свое

ния

терр

итор

ии

под

заст

ройк

у пе

рвы

ми н

асел

ьник

ами

– X

V в

. С

леды

рас

паш

ки X

IV–X

V в

в.

14

Раск

опки

на

мест

е ус

тано

вки

памя

тног

о зн

ака

«Гор

од

воин

ской

сла

вы»

в г.

Вел

икие

Лу

ки;

ОО

О «

Стро

ител

ьно-

монт

ажно

е пр

едпр

ияти

е - 3

23»;

Заку

рина

Т.Ю

., Ст

епан

ов С

.В.

г. В

елик

ие Л

уки,

пл.

Л

енин

а (П

-10-

В. Л

уки)

293

2,5

– 4

1,5

− 3

не п

оздн

ее с

ер.

XI в

. – X

VII

I/X

IX в

в.

Дан

ные

о па

леор

елье

фе н

адпо

ймен

ной

терр

асы

и

её с

клон

а пр

и пе

рехо

де в

пой

менн

ую ч

асть

р.

Лов

ать,

где

была

обн

аруж

ена

наиб

олее

ра

нняя

дер

евян

ная

заст

ройк

а. В

бол

ее в

ысо

кой

бере

гово

й ча

сти

зафи

ксир

ован

а за

стро

йка

2-й

по

л. X

VII

– X

VII

I вв.

15

Сел

ище

«Зал

ахто

вье»

Реги

онал

ьны

й ко

нкур

с РГ

НФ

11;

Мих

айло

в А

.В.

Д. З

алах

товь

е,

Спи

цинс

кая

воло

сть,

Гд

овск

ого

райо

на (П

-10-

Зала

хт)

96до

0,8

¾ I

тыс.

н.э

. –

XI–

XII

I вв.

Уто

чнен

ие о

снов

ных

хара

ктер

исти

к па

мятн

ика:

гра

ниц,

дат

иров

ки, о

собе

ннос

тей

куль

турн

ого

слоя

. В д

вух

раск

опах

изу

чена

зо

на с

ельс

кохо

зяйс

твен

ного

осв

оени

я (4

0 кв

. м)

и у

част

ок р

емес

ленн

о-пр

оизв

одст

венн

ой

част

и се

лить

бенн

ой зо

ны X

I–X

II в

в. (5

6 кв

. м)

(хле

бная

печ

ь, р

емон

т пл

авср

едст

в).

1 № п

о по

рядк

у в

табл

ице/

№ н

а С

хеме

рас

копо

в в

г. П

сков

е (р

ис. 1

).2 Ш

ифры

уче

тной

док

умен

таци

и и

колл

екци

й на

ходо

к (п

ри н

алич

ии).

3 На

осно

вани

и да

нны

х ру

ково

дите

лей

раск

опов

.4 В

сего

ант

ропо

генн

ых

отло

жен

ий (м

)

Из н

их к

ульт

урно

го с

лоя

(без

уче

та я

м) (м

)5 Н

а ос

нова

нии

данн

ых

руко

води

теле

й ра

скоп

ов.

6 На

осно

вани

и да

нны

х ру

ково

дите

лей

раск

опов

.7 В

сос

таве

ант

ропо

логи

ческ

ой к

олле

кции

при

сутс

твую

т ма

тери

алы

пер

еотл

ожен

ных

погр

ебен

ий б

олее

ран

него

пер

иода

фун

кцио

ниро

вани

я пр

ицер

ковн

ого

не-

кроп

оля.

8 Шур

фы в

рас

копа

х 90

-х го

дов

ХХ

в.

9 РГН

Ф −

про

ект

№ 1

0-01

-26-

703е

/В «

Исс

ледо

вани

е по

дзем

ных

обор

онит

ельн

ых

соор

ужен

ий («

слух

ов»)

кре

пост

ной

стен

ы О

коль

ного

горо

да в

г. П

сков

е (п

рясл

о от

Пок

ровс

кой

баш

ни д

о ул

. Кал

инин

а)»

– ре

ализ

ован

на

базе

ГУ

К «

Арх

еоло

гиче

ский

цен

тр П

сков

ской

обл

асти

»10

РГН

Ф −

про

ект

№ 1

0-01

-267

04е/

В «

Комп

лекс

ное

иссл

едов

ание

пос

елен

ия К

амно

и е

го о

круг

и» −

реа

лизо

ван

на б

азе

ГУК

«А

рхео

логи

ческ

ий ц

ентр

Пск

овск

ой

обла

сти»

11 Р

ГНФ

‒ п

роек

т №

10-0

1-27

000е

/В «

Изу

чени

е За

лахт

овск

ого

архе

олог

ичес

кого

ком

плек

са (с

елищ

е у

д. З

алах

товь

е)»

− ре

ализ

ован

на

базе

ГО

У В

ПО

«П

сков

ский

го

суда

рств

енны

й ун

ивер

сите

т им

. С.М

.Кир

ова»

17

Е.В. Салмина, С.А. Салмин

Сани XVII в. из Петровского XI раскопа (предварительная публикация)

При раскопках 2010 года в раскопе Петровский XI были обнаружены деревян-ные сани. Принципиально важным является факт обнаружения саней не «в разва-ле», а в виде конструкции, сохранившей «в сборке» большую часть деталей (рис. 1, 2, 3).

Находка располагалась на границе участков А и Б, у северной границы рас-копа, расчищена на уровне 13-16 пластов в составе темно-коричневого грунта с интенсивными включениями щепы, древесного тлена и льняной кострики. Двор, на котором обнаружены сани, по предварительным данным отнесен к периоду IV–I согласно периодизации, принятой при работе по проекту «Петровский конец сред-невекового Пскова по данным археологии и письменных источников (Салмина, За-курина, Степанов, Харлашов, 2009, с. 252-255; Салмина, рукопись).

Сани располагались в хозяйственной части двора первой половины – середи-ны XVII в., к северо-востоку от жилого сруба 3 и дворовых плитняково-деревянных вымосток. Постройки периода IV–I на участке Петровских раскопов в целом воз-никли после пожара 1589/1590 гг. Основные порубочные даты на исследованном участке, непосредственно примыкающем с юга (Петровский IX раскоп) и на бли-жайшем с юга (Петровский VI раскоп), приходятся на 2-ю четверть XVII века. Под-черкнем, однако, что на момент написания статьи результаты дендрохронологиче-ских определений для Петровского ХI раскопа на 2010 г. еще не получены, и соот-несение построек с ранее изученными выполнено пока только по стратиграфиче-ским наблюдениям.

Широкое распространение саней на Руси подтверждается многочисленными письменными, изобразительными и археологическими материалами. Находки де-талей саней характерны для всех древнерусских городов, где присутствуют архео-логические слои, сохраняющие органику. Так, в Новгороде при раскопках обнару-жено несколько сотен частей и деталей саней (Дубровин, 2000; Колчин, 1968; Хоро-шев, 1997). Однако находка настолько полной «комплектности» обнаружена впер-вые.

Согласно наиболее распространенному в исторической науке мнению, в кон-струкции саней выделяются четыре основных элемента — полозья, копылья, вязы, грядки (они же нащепы). Именно эта схема используется в классических трудах Б.А. Колчина (Колчин, 1968, с. 45, таб. 44), и А.С. Хорошева (Хорошев, 1997, с. 126-127, таб. 84: 1; таб. 85: 12-16). С.Н. Орлов полагает необходимым присутствие так-же пятого элемента конструкции — стяжек-стуженей между платформой и головка-ми полозьев (Орлов, 1954, с. 191-208, таб. XXI: 8; таб. XXIII: 2), в чем с ним в об-щих чертах соглашается и М.И. Васильев в своем фундаментальном обобщающем труде «Русские сани: историко-этнографическое исследование» (Васильев, 2007,

18

с. 21-22). Оба варианта конструкции на этнографическом материале для XIX в. про-слеживает А.О. Вийрес (Вийрес, 1979, с. 8-13, рис. 1).

В нашей находке существенная часть деталей «ходовой части» сохранилась. Практически цел «правый» полоз (рис. 4). Частично утрачена только головка («го-ловашка») полоза — она обуглена и немного раскрошилась, причем наиболее веро-ятно, что обугливание произошло уже при нахождении в слое с продуктами горе-ния; можно предполагать утрату не более 20-25 см. Примерно в 30 см от фактиче-ского конца полоза со стороны головки проходила трещина, возникшая, скорее всего, при нахождении саней в толще культурного слоя. Уже при извлечении полоза из раскопа он распался по этой трещине. Второй полоз был обрублен со стороны головки более поздней ямой. Длина (абсолютная) сохранившегося полоза составля-ет 309-310 см, второй сохранился на 206 см.

Важным представляется, что измерение длины произведено нами для «архео-логизированного» дерева. Как отмечает М.И. Васильев, «количественные показате-ли длины полозьев у археологов отражают не «рабочие», а послежизненные пара-метры, т. е. нередко измененные из-за разгибания и возможной деформации. Как правило, этот показатель больше прижизненных параметров полозьев саней» (Ва-сильев, 2007, с. 22-23). Деформация полоза в толще отложений очевидна — так, на более хорошо сохранившемся полозе наблюдается небольшой «обратный прогиб».

Высота головки в сохранившейся части в результате составляет всего 15-16 см. Г.Е. Дубровин видит в низком загибе головки технологическую особенность части древнерусских саней (Дубровин, 2000, т. 1, с. 126, табл. 21), М.И. Васильев считает это неправомерным (Васильев , 2007, с. 23). В нашем случае, очевидно, что

Рис. 1. Сани XVII в. из Петровского XI раскопа 2010 г.

19

этот показатель оказался занижен из-за разгибания полоза и утраты части головки. Сзади на полозьях присутствует подрез, угол составляет 42-44 градуса.

Сечение полоза близко по форме к прямоугольнику со срезанными углами, высота 7,5 см, ширина 8,8 см в задней части 6,7 и 8,8 см в передней части. С за-днего торца, где выполнен подрез, сечение близко к линзовидному, 6,2 х 8,6 см.

На обоих полозьях в центральной части присутствуют неглубокие (0,1-0,2 см) поперечные надрезы на расстоянии 9-11 см один от другого. Едва ли эти надрезы выполняют функцию декора. Можно предположить, что это – случайные следы функциональных пропилов, сделанных для равномерного стёсывания древесины при утончении передней части полозьев.

Полозья достаточно сильно изношены – пазы протёрты «до копылов». В 7 из 10 пазов образовались сквозные отверстия. Несколько меньшая изношенность на-блюдается только в центральной части полозьев, что характерно для большинства известных образцов, но и там наблюдается ветхость, «истончённость» древесины. Ширина санного хода составляет 146-148 см (включая ширину полозьев).

Многокопыльность – характерная черта русских саней. Большинство саней имеют от 3-4 до 5-6 пар копыльев, при этом количество копылов не зависит «стро-го» от времени бытования. Найденные на Петровском XI раскопе сани имели пять пар копыльев, сохранившихся в разной степени (рис. 1, 2, 3, 5). Расстояние от голо-вок до первой пары копылов составляет 100-110 см, что согласуется с данными Б.А. Колчина (Колчин, 1968, рис. 45, таб. 39, 40, 44, 57). Однако здесь вновь при-ходится учитывать факт есте-ственного разгибания полоза в толще культурного слоя – скорее всего, этот показатель приходится считать завышенным.

Расстояние между копылья-ми составляло 30-33 см. Неболь-шое колебание расстояний между копыльями характерно для поло-зьев археологического происхо-ждения (Васильев, 2007, с. 30). Это связано, вероятно, с тем, что отверстия для копыльев размеча-лись «на глаз».

Интересно, что в одном из полозьев при устройстве пазов, видимо, была допущена ошибка разметки – рядом, почти вплот-ную к «действующему» пазу при-сутствует еще один, забитый на-глухо деревянным кляпом – види-мо, это «исправление ошибки», позволившее переместить несим-

Рис. 2. Сани in situ, вид c востока.

20

метричный копыл на «верное место» (рис. 6). Размеры копыльных пазов – 20-21 х 1,9-2,4 см. Во всех пазах присутствует полочка-уступ, служащая приданию жест-кости конструкции.

Высота копыльев в нижней части (от низа до полочки-грядки) составляет от 16 до 19 см. Высота шипа – от 6,6 до 7,5 см. Высота верхней части копыла (от по-лочки до завершения) наиболее разнится – от 12 до 37,8 см. Мы полагаем, что это почти наверняка связано с сохранностью верхней части деталей, наиболее долгое время возвышавшихся над уровнем дневной поверхности в процессе накопления культурного слоя. Точно также эти части копыльев дольше остальных частей оста-вались открытыми и подвергались воздействию воздуха при расчистке находки по пластам вместе с другими объектами раскрываемого яруса.

Видимо, не будет ошибкой ориентироваться здесь на максимальный промер. Таким образом, общая длина наиболее хорошо сохранившегося копыла составляет 55,8 см. Ширина копыльев составляет 10-10,5 см, толщина – 1,8-2,1 см.

По промерам пропорций копылья относятся к группе III по Б.А. Колчину (Колчин, 1968, с. 52), характерных для упряжных саней. Сучок-вяз, характерный для большей части древнерусских саней, обломан, а на четырех копылах коротко срезан.

В трех пазах было прослежено дополнительное укрепление копыла в «гнезде» при помощи кусочка коры, обеспечивающего плотное прилегания детали к стенке паза.

Интересен факт починки одного из копылов при помощи клинышка, вбитого в изношенную нижнюю часть копыла. Наиболее интересно, что таким образом ко-лышек мог быть вбит только снизу, при предельном истирании полоза, то есть на

Рис. 3. Сани in situ, вид с юга.

21

финальном этапе возможности использования саней. «Гнездо» стало слишком сво-бодно для соприкасающегося с поверхностью трассы копыла, и таким образом была сделана попытка увеличить прилегания копыла к стенке. Отметим, что такой же клинышек найден при разборке саней рядом с разрушившимся, развалившимся на фрагменты копылом.

Копылы соединены вязками, или вязами, сделанными из веток или тонких жердей (диаметр 1,5-6,5 см) для удобства изгиба на вязах присутствуют характер-ные пропилы, что имеет аналогии в древнерусском материале. Достаточно необыч-но присутствие уложенных крестообразно жердей или веток, поддерживавших днище конструкции кузова. В археологическом материале явных свидетельств та-кой разновидности конструкции обнаружить не удалось, в то время как в этногра-фии они известны на материалах XIX в. в Эстонии (Вийрес, 1964, с. 249).

Грядки (нащепы, побочины), традиционно представлявшие собой горизон-тальные бруски или жерди, надетые посредством сквозных пазов на копылья, в на-шем случае достаточно грубо выполнены из ветвей или толстых жердей (диаметр 3,5-7,5 см), проложенных «плетнем» между копылами, нередко расщепленных.

От «кузова» сохранилась полоса луба, найденная в 5-13 см от юго-восточной оконечности полозьев (рис. 1, 3). Размеры этой полосы – 240 х 27-28,4 см, толщина 1,5-2 см. Конкретное устройство кузова из-за почти полного отсутствия деталей даже в развалах саней остается во многом неясным. Ленты толстого луба в составе или в сопровождении развалов саней известны, как и в случае псковской находки. Сообщения о «санях лубяных» содержатся в письменных источниках (Васильев, 2007, с. 36-38). Предполагается, что у большинства грузовых саней, «судя по копы-лам, был небольшой кузов, вернее, боковые стенки платформы высотой до 20-30 см» (Колчин., 1968, с. 54; Хорошев, 1997, с. 126). Кузов, по замечанию М.И. Ва-сильева (Васильев, 2007, с. 36) в большинстве не был наглухо прикреплен к ходо-

Рис. 4. Полозья саней.

22

вой части. Копылы псковской находки также не несут на себе следов крепления. Кроме того, можно предполагать, что на некоторых санях могли использоваться съемные борта из луба, жердочек, заправленные за копылья по принципу плетня, веревочные переплеты и др. Вполне вероятно, что мы имеем дело с таким случаем. Можно предполагать также и существование кузовов, образованных вертикальны-ми стойками-копыльями без каких либо дополнительных деталей.

Открытым остается вопрос о пятом элементе конструкции – стуженях. Стяжки-стужени изображаются на довольно многочисленных русских миниатюрах и рисунках иностранцев-путешественников (например, Герберштейн, 2007, с. 25). По большей части стяжка-«стужень» изображается в виде довольно толстого прута-вяза, иногда (в Лицевом летописном своде — Марасинова, 1976, с. 290) – в виде толстой веревки. Именно присутствие этой детали и обеспечивает характерный вы-сокий загиб головки полоза русских саней. Действительно, отсутствие стяжек неиз-менно ведет к быстрому разгибанию головок полозьев, ухудшению технических параметров, необходимости увеличения длины оглобель. Тем не менее, «…архео-логические материалы вообще пока не дали достоверных находок этой детали. Стяжки-стужени не были пока обнаружены даже в «развалах» саней… Вероятно, отсутствие данной детали в находках связано с тем, что стужени быстрее всего утрачиваются в неиспользуемых санях и трудно определимы в разрозненных мате-риалах (этнографические материалы по «выброшенным», т.е. изношенным саням подтверждают это обстоятельство). Кроме того, возможно и еще одно объяснение этого: стяжка могла изготавливаться не только из деревянных прутьев, как это дела-лось в санях ХIХ–ХХ вв., но и из веревок, как следует из ряда изобразительных материалов XVI в.» (Васильев, 2007, с. 21).

С.Н. Орлов в своей работе публикует серию предметов, которые можно опре-делить как стяжки-стужни, но, к сожалению, их интерпретация не слишком обо-снована (Орлов, 1954, с. 191-192, таб. XXI: 8). В случае с псковской находкой, сту-женем также мог быть фрагмент петли из прута, но этот предмет был найден вне саней на расстоянии 1,5 метров от них, что не позволяет уверенно относить его к характеризуемому комплексу. С местоположением саней связана еще одна находка прутьевой петли небольшого размера. Можно предположить, что это — петля для

Рис. 5. Копылы саней.

23

перевязывания заднего конца оглобли, насаживаемой на копыл или часть обвязки кузова (Колчин, 1968, с. 53-54, таб. 43).

Подводя итоги, мы можем сказать, что псковские сани — это «сани грузовые универсальные» по классификации Б.А. Колчина. Значительная часть древнерус-ских саней была универсальной, т. е. использовалась в качестве и грузового, и пассажирского транспорта. Большая часть саней представляла собой открытые по-возки.

Период универсальности повозок в Домосковской Руси завершается в XV–XVI вв., но грузовых повозок специализация касается в наименьшей степени. Ха-рактерная для раннего периода небогатая терминология остается для хозяйствен-ных повозок таковой и в XVI–XVII вв., когда для пассажирских саней возникает множество разнообразных терминов. «Сани и повозки (телеги) оставались по-прежнему универсальными сухопутными средствами, которыми пользовались для дальних и близких перевозок клади и людей» (Ковригина, Марасинова, 1979, с. 140-141).

По классификации Вийреса найденные в Пскове сани – это «сани восточноев-ропейского типа», хотя незначительная высота головки и сближает нашу находку с «западноевропейскими санями» (Вийрес, 1979, с. 13). Однако напомним, что не-большая высота головки полоза псковской находки – скорее всего, следствие де-формации «археологизированного» дерева. Кроме того, М.И. Васильев считает, что «наличие высоких головок не было обязательным условием прототипа «восточно-европейских» саней... Если принять во внимание так называемый показатель сред-ней высоты снежного покрова, то окажется, что в дополнение к южным регионам из этого же ареала <распространения саней восточноевропейского типа> выпадает большая часть Псковской, Санкт-Петербургской и Новгородской губерний. По дан-ному показателю они попадают в ареал со средней высотой снежного покрова до 20 см. Если принять во внимание ряд других факторов, например, оттепели, кото-рые очень часты на Северо-Западе России (так, в Псковской области далеко не каж-дый год бывает снег высотой более 10 см, который в России принято называть сан-ным путем), то они оказываются среди районов с небольшой высотой снежного покрова» (Васильев, 2007, с. 26-28).

Сани, найденные в Пскове, могли использоваться как летом, так и зимой. Факт круглогодичного использования саней доказан, благодаря многочисленным сооб-щениям русских летописей и свидетельствам иностранцев (Васильев, 2000, с. 52-59; Он же, 2007, с. 13-16). Так, английский путешественник Ричард Ченслор делает

Рис. 6. Ошибочный копыльный паз рядом с действующим.

24

даже категорический вывод: «все их повозки такого вида; народ почти не знает других повозок вследствие чрезвычайной твердости земли…» (Английские путе-шественники в Московском государстве в XVI в., 2007, с. 70).

Сани с довольно длинными выпусками копылов в верхней части, как у псков-ской находки, могли быть деталями открытых грузовых саней для перевозки объ-емных грузов (сена, соломы и др.). Верхние концы копыльев предотвращали в этом случае выпадение груза. В результате работы по реконструкции этапов застройки и хозяйственной деятельности на Петровских раскопах мы знаем, что одним из за-нятий жителей этой территории была обработка льна (Салмина, рукопись). Так, на участке, с юга примыкающем к двору, на котором обнаружены сани, были зафик-сированы ямы для вымачивания льна — с дерновой облицовкой стен и дна и укре-плениями из жердей из колышков. Богатая коллекция инструментов, связанных с обработкой льна, собрана также и на дворе, на котором были найдены сани. Воз-можно, одним из вариантов «летнего груза» наших саней могли быть вязанки льня-ных стеблей.

Работа с находкой в настоящий момент не завершена — идет процесс укре-пления дерева, не позволяющий пока уточнить и детализировать некоторые про-меры. Не выполнены также определения пород дерева частей конструкции. Кроме того, не завершены анализ вещевой коллекции Петровского XI раскопа и рекон-струкция застройки двора, на котором обнаружены сани — однако мы решили не откладывать введение уникальной находки в научный оборот хотя бы в предвари-тельном сообщении.

ЛИТЕРАТУРА

Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. 2007. Рязань. Васильев М.И., 2000. О летней поездке Варлаама Хутынского на санях // Прошлое Новгорода и новго-

родской земли. Материалы научной конференции 13-15 ноября 2000 года. Ч. 1. Великий Новго-род.

Васильев М.И., 2007. Русские сани: историко-этнографическое исследование. Великий Новгород.Вийрес А.О., 1979. История крестьянского транспорта в Прибалтике: Автореф. дисс. ... докт. ист. наук. М. Вийрес А., 1964. Эстонцы. Средства передвижения и транспорт // Народы Европейской части СССР. Т. 2.

М.Герберштейн С., 2007. Московия. М. Дубровин Г. Е., 2000. Водный и сухопутный транспорт средневекового Новгорода X–XV вв. По археоло-

гическим данным. Т. 1. М.Ковригина В.А., Марасинова Л.М., 1979. Торговля, пути и средства передвижения // Очерки русской

культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. М.Колчин Б.А., 1968. Новгородские древности. Деревянные изделия. М.Марасинова Л.М., 1976. Торговля и средства передвижения // Очерки русской культуры XVI века. Ч. 1.

Материальная культура. М.Орлов С.Н., 1954. Деревянные изделия Старой Ладоги VII–X вв. (по материалам Староладожской архео-

логической экспедиции): Дисс. … канд. ист. наук. М. Салмина Е.В., рукопись. Этапы освоения, хозяйственного использования и застройки территории Пе-

тровских I ‒ XI раскопов по данным археологических раскопок. Салмина Е.В., Закурина Т.Ю., Степанов С.В., Харлашов Б.Н., 2009. Опыт выделения этапов застройки

периода позднего средневековья – раннего Нового времени (в рамках проекта «Петровский ко-нец средневекового Пскова») //ННЗ. Вып. 23. Великий Новгород.

Хорошев А.С., 1997. Средства передвижения // Археология. Древняя Русь. Быт и культура. М.

25

И.К. Лабутина

Роль археологических данных в изучении топографии Пскова

Историческая топография изучает все объекты той или иной местности, соз-данные в результате жизни и деятельности человека, и объекты природного проис-хождения, используемые людьми. Для изучения пространственного развития не-безразлично выяснение функционального использования территории, зависимости градостроительной деятельности от элементов рельефа. Сами историко-топографические факты, при условии их датировки и локализации, выступают как один из исторических источников. Накопление нового, в первую очередь – археоло-гического – материала показывает, что тема исторической топографии далека от исчерпания. Для разных городов средневековой Руси круг источников по историче-ской топографии типологически близок, но, конечно, имеет особенности.

Для Пскова основным источником по-прежнему остаются псковские летопи-си: 1) они содержат самую объёмную историко-топографическую информацию; 2) эта информация – датирована (историко-топографический факт получает абсо-лютную хронографическую дату из заголовка летописной статьи). Первая дата упо-минания – далеко не всегда дата возникновения объекта. Иногда приходится до-вольствоваться констатацией того, что объект уже существовал в это время.

Летописный материал, благодаря его хронологической определённости, ценен возможностью рассматривать развитие города и его частей в динамике. Учтём так-же, что псковский летописный материал, согласно источниковедческим исследова-ниям, достаточно достоверен в топографической информации (Лабутина, 1982а, с. 106-108).

Ограниченность летописных данных – в относительно позднем (XIII в.) на-чале псковского летописания. Местные записи, содержащие историко-топографические факты, восходят к 1299 г. и наиболее информативны для изучения XIV – начала XVI вв., в меньшей мере XVI–XVII вв. Другие письменные источники заключены в те же хронологические рамки. Это акты, государственные и частные, записи на рукописных книгах, летописные источники непсковского происхожде-ния, содержащие как оригинальные, отсутствующие в псковских летописях историко-топографические факты, так и сведения, уточняющие и дополняющие данные по хронологии и локализации объектов топографии. Ценность этих источ-ников для изучения XIV – начала XVI вв. сравнима с данными псковских летописей по наличию датируемых историко-топографических фактов, хотя по объёму инфор-мации и полноте отражения развития городской территории они безусловно усту-пают местным летописям.

Накопление и анализ археологического материала позволяет заключить, что для периода до XIV в. археологические данные являются основным источником по

26

исторической топографии Пскова. Они могут быть дополнены геологическими на-блюдениями и ретроспективным привлечением данных письменных источников, но их значимость от этого не умаляется.

С расширением археологических исследований на территории Пскова всё бо-лее проясняется место археологических данных в комплексе источников по топо-графии Пскова XIV – начала XVI вв. Известные по летописи город, посад и их от-дельные районы (Запсковье, Завеличье, Полонище, Торг), городские магистрали и другие объекты приобретают конкретные, материализовавшиеся с помощью архео-логии характеристики. Период освоения, характер использования участков, сведе-ния о составе и быте населения и другая информация часто становятся известными только по археологическим данным. Археологический материал приобретает зна-чение полноправного источника и для этого периода, обеспеченного немалым чис-лом историко-топографических фактов, происходящих из письменных памятников. Важное условие равноценности данных археологического происхождения – источ-никоведческая изученность (будь то строительный ярус, отдельное сооружение) материалов раскопов, особенно их обоснованная датировка. Хронологическая при-уроченность историко-топографического археологического факта даёт возмож-ность равноправного привлечения его в комплексе с датированными источниками другого происхождения.

Последние десятилетия археологических раскопок значительно расширили топографию раскопов и размеры изученных площадей исторического центра Пско-ва. Схема расположения раскопов на период по 1981 г. содержала обозначения 45 мест проведения раскопов, общая площадь которых достигала 2,6 га (Лабутина, 1985, с. 20-21, рис. 6). Оставались практически не изученными молодая часть Сред-него города, Завеличье. Относительно размеров своей территории был недостаточ-но исследован Окольный город. Примерно через четверть века, в 2005 году, суммар-ная площадь проведённых раскопок приблизилась к 10 га (Харлашов, 2007, с. 67, 68, рис. 1). По итогам работ 2007 года эта площадь значительно превысила 10 га, а число мест раскопов, обозначенных на сводной схеме, достигло 225 (рис. 1 см. на с. 242-244).

Динамика развития города для отдельных его периодов и на протяжении всей истории от возникновения первого поселения до развитого средневекового города не раз привлекала внимание археологов (Г.П. Гроздилов, С.В. Белецкий, И.К. Лабу-тина, М.И. Кулакова, К.М. Плоткин, С.В. Степанов). Опыт такого рода я вновь предприняла в 2010 году для выяснения, где и как представлены в раскопах Пскова отложения и объекты, относящиеся к XIV – началу XVI вв.

Для осуществления этой задачи были привлечены научные публикации (ин-формационные сообщения и статьи разной степени полноты), и отчёты исследова-телей. Наиболее информативными в источниковедческом (в том числе хронологи-ческом) плане были итоговые статьи по завершённым раскопам, содержавшие аргу-ментированные наблюдения по освоению участков и датировке культурного слоя и объектов застройки. На настоящий момент не все раскопы Пскова исследованы на уровне обобщения, так что для многих из них пришлось опираться на наблюдения

27

авторов раскопок, отражённые в информациях о полевом сезоне или научном от-чёте.

Важность хронологической составляющей в историко-топографическом ис-следовании заставляет кратко остановиться на способах датировки, применяемых исследователями. Они в большинстве своём традиционны. Это стратиграфический метод, который позволяет, особенно при наличии остатков застройки, установить относительную хронологию отложений и сооружений. Наличие датирующих пред-метов (как индивидуальных находок, так и керамики) способствует определению абсолютной даты (слоя, застройки), иногда довольно широкой. Наконец, примене-ние дендрохронологического метода даёт возможность узкой датировки объекта и получения хронографической даты. Идеальным является применение названных методов в комплексе.

Благоприятным для Пскова фактором является традиция дендрохронологиче-ских исследований, проводившихся Н.Б. Черных начиная с 1969 г. (на рубеже 1970- х – 1980-х гг. с А.Ф. Урьевой), позднее продолженная М.И. Кулаковой. По данным, сообщённым М.И. Кулаковой, псковская коллекция дендроспилов в 2010 г. насчитывала 3637 экземпляров, из них датированными были 2118 спилов. Около половины полученных дат принадлежат XIV-XV вв.

На основе изучения археологических литературы и отчётов на схеме Пскова, отражающей размещение раскопов (по 2007 г. включительно) красным цветом были выделены раскопы, в которых установлено присутствие отложений XIV, XIV–XV или XV вв. (рис. 1 см. на ). Ближайшее рассмотрение показывает, что «красные пятна» имеют очень разное источниковедческое обеспечение, различную степень изученности полученных при раскопах материалов. И хотя полное исследование некоторых участков ещё предстоит, автор счёл необходимым учесть существующие заключения авторов раскопов о наличии следов использования территории в XIV–XV вв.

В числе раскопов, содержавших следы XIV–XV вв. учтены:1) раскопы, имевшие слой и сооружения исследуемого периода, в том числе

обеспеченные дендрохронологическими датировками;2) раскопы с хозяйственными ямами в материке с присутствием керамики и

вещей XV в.;3) раскопы с керамикой XIV–XV вв. на материке или в предматериковом слое,

без остатков застройки на том же уровне.Раскопы, отмеченные чёрным цветом, не имели или не сохранили этих отло-

жений; для части из них в публикациях отсутствуют достаточные данные о дате слоя. Основания для определения раскопов, содержавших слой или отдельные объ-екты XIV, XIV–XV, XV вв., отражены в следующих публикациях и архивных материалах.1

Кремль: Романов, А1930, л. 95-107; Гроздилов, А1960; Голунова, А1960, л. 142; Алешковский, 1969, с. 2-21; Белецкий В.Д., 1971, с. 14; Белецкий С.В., 1978, 1 Предлагаемая библиографическая сводка составлена по топографическому принципу: по всем круп-

ным частям исторического центра Пскова в границах, сформировавшихся в конце XV – начале XVI вв., и ближнему Завеличью. Перечни публикаций и отчётов в каждом из разделов построены с учётом хронологии проведения раскопов.

28

с. 57, 58; Он же, 1981а, с. 40, 41, рис. 3-6; Белецкий В.Д., 1978, с. 6; Он же, 1980а, с. 3; Белецкий С.В., Скрынникова, 2000, с. 12; Белецкий В.Д., Белецкий С.В., Скрынникова, 1995, с. 98-101.

Довмонтов город: Тараканова, 1947, с. 134-137; Гроздилов, 1964, с. 147-154; Белецкий В.Д., 1980б, с. 6-7; Он же, 1982, с. 46-48; Он же, 1986а, с. 80; Он же, 1986б; Он же, 1987, с. 31, 34; Он же, 1988; Белецкий В.Д., Белецкий С.В., 1988, с. 13-15; Белецкий В.Д., Белецкий С.В., 1995а, с. 93-96; Белецкий В.Д., Белец-кий С.В., 1995б, с. 162-166.

Средний город: Гроздилов, 1962а, с. 14-20, 30, 31, 43-47; Он же, 1962б, с. 64, 65; Он же, 1964, с. 145, 146; Голунова (Лабутина), А1967, л. 7-9; Лабутина, 1970, с. 25, 26; Она же, А1972, л. 94; Она же, 1974, с. 16, 17; Лабутина, Кильдюшевский, Щапова, 1977, с. 23; Лабутина, 1979, с. 21-23; Лабутина, Колосова, 1980, с. 17; Ла-бутина, 1982в, с. 48, 49; Овсянников, Царькова, 1983, с. 122-124; Урьева, Черных, 1983, с. 211, 213-218, 220-225, 227, 230-232; Лабутина, 1984, с. 17; Седов, Белец-кий С.В., Волочкова и др., 1985, с. 31; Седов, Волочкова, Закурина и др., 1986, с. 26, 27; Волочкова, Кильдюшевский, Колосова и др., 1986, с. 73-75; Седов, Алексан-дров, Белецкий С.В. и др., 1987, с. 102, 103; Плоткин, 1988, с. 144; Закурина, 1988, с. 145; Волочкова, 1988, с. 145, 146; Колосова, Лабутина, 1988, с. 146, 147; Седов, 1988, с. 147, 148; Лабутина, 1988, с. 9-11; Седов, 1989, с. 90, 91; Плоткин, Степанов, 1989, с. 92; Закурина, 1989, с. 92, 93; Колосова, Козлов, 1989, с. 93-95; Яковлева, 1992, с. 125, 126; Лабутина, 1996, с. 18, 19, 34-42; Черных, 1996, с. 182-194; Кулако-ва, 1996, с. 195-205; Ершова, Колосова, 1992, с. 69-71; Лабутина В.В., 1992, с. 71-73; Ершова, Колосова, Лабутина В.В., 1994, с. 17-20; Милютина, 1992, с. 90; Яковлев, 1994, с. 6, 7; Шуньгина, 1996, с. 123-125; Харлашов, А1998, л. 6, 7; Он же, 1999, с. 53-55; Закурина, Кулакова, Яковлева, 1999, с. 21-23; Королёва, 2003а, с. 42-46; Кулакова, 2003а, с. 33-37; Кулакова, 2006, с. 135, табл. 1 (раскопы: на ул. Ленина, П-92-ПрП, П-97-Вор-1, 2, 3, П-01-Гор, П-02/03-Л17 пл. Ленина); Яковлева, А2004, л. 32; Харлашов, 2007, с. 76.

Окольный город (Полонище): Тараканова, А 1947; Она же, 1949, с. 105; Го-лунова, А1967; Лабутина, 1982б, с. 33-35; Она же, 1994, с. 21-26, табл. 1, с. 32, 35-37, 40; Овсянников, Царькова, 1983, с. 135; Сергина, 1983, с. 103; Александров, 1981, с. 3; Белецкий С.В., Волочкова, Москвина, Александров, 1983, с. 6, 7; Колосо-ва, 1983, с. 18; Седов, Волочкова, Закурина и др., 1985, с. 77; Седов, Белецкий С.В., Волочкова и др., 1985, с. 32; Фролов, 1985, с. 73; Харлашов, 1986, с. 76-78; Он же, 2003, с. 9, 11; Кильдюшевский, 1994, с. 20; Ершова, Степанов, 1990, с. 96, 97; Коро-лёва, Харлашов, 1994, с. 77, 80, 83-91, 93; Степанов, А1990, л. 26, 27; Плоткин, 1990, с. 20, 21; Бирюков, А1991, л. 25; Степанов, Яковлева, 1994, с. 106-109; Харла-шов, А 1994, л. 32; Яковлев, 1992а, с. 132, 133; Степанов, 1992а, с. 135, 136; Плот-кин, 1994, с. 26; Яковлев, 1994, с. 7; Закурина, Степанов, Харлашов и др., 1995, с. 10-12; Степанов, 1996, с. 121-123; Яковлев, 1996, с. 89-90; Яковлев, Степанов, 1996, с. 90; Яковлев, 1997, с. 67, 68; Степанов, 1999, с. 38, рис. 1:В; Яковлева, А 2000, л. 165; Харлашов, 2007, с. 78; Королёва, 2003б, с. 29; Ершова, А2000, л. 44, 49, 50; Кулакова, 2003б, с. 37; Она же, 2004а, с. 90-92; Она же, 2006, с. 136; Она же, 2004б, с. 40, 41; Салмина, 2004, с. 70; Яковлева, 2006, с. 68; Михайлов, 2006, с. 79;

29

Яковлева, А2004, реферат; Кулакова, А2004а, л. 52; Степанов, А2004, л. 150, 151; Ершова, А2004а, д. 200, л. 65, д. 211, л. 130; Она же, А2004б, д. 197, л. 10, 11, 52; Закурина, А2004а, л. 21; Она же, А2005, л. 151, 152; Салмина, Закурина, Степанов, Харлашов, 2009, с. 248, 249; Ершова, А2006, Раскопы Подзноевские Х, т. 1, л. 121; XI, т. 1, л. 127; Яковлева, 2009, с. 28, т. 1: 4, 5, 6; с. 29, т. 1: 7, 8; Харлашов, А2007, л. 21.

Окольный город (Запсковье): Плоткин, Грач, Александров, 1978, с. 29, 30; Кильдюшевский, 1985, с. 100-104; Он же, 2002, с. 5; Кирпичников, 1981, с. 13, 14; Белецкий С.В., 1981б, с. 5, 6; Белецкий С.В., 1986, с. 79; Седов, Александров, Бе-лецкий С.В. и др., 1987, с. 103, 104; Белецкий С.В., Волочкова, Москвина, Алексан-дров, 1983, с. 6; Седов, Волочкова, Закурина и др., 1985, с. 76; Седов, Белецкий С.В., Волочкова О.К. и др., 1985, с. 32; Белецкий С.В., 1985, с. 71-73; Сергина, А1986, л. 46; Кильдюшевский, 1994, с. 17; Белецкий С.В., Мержанова, 1989, с. 95; Яковлев, 1994, с. 3; Кильдюшевский, Белецкий С.В., 1990, с. 99; Степанов, 1992б, с. 74, 75; Он же, 1993, с. 6, 7; Бирюков, А1989, л. 4; Он же, А1991; Он же, А1992, л. 7, 10-24, рис. 81, 82; Королёва, Милютина, Салмина и др., 1994, с. 15; Ершова, Салмина, 1996, с. 39, 40; Харлашов, 1999, с. 50; Королёва, А1997; Салмина, 2001, с. 31; Она же, 2003а, с. 24, 25, 26, 29; Ершова, 2007, с. 60-63; Салмина, 2003б, с. 59; Кулакова, 2004б, с. 40, 41; Закурина, 2004, с. 32; Харлашов, 2007, с. 74; Кулакова, 2006, с. 135, т. 1: П-03-Луб. 2 и 3; Яковлева, 2004, с. 75, 76; Закурина, А2004б, л. 18; Яковлева, А2004, л. 52, 53; Салмина, 2007, с. 49; Она же, 2006, с. 50, 51; Яковлева, А2005, л. 69, 70.

Завеличье: Булкин, Овсянников, 1982, с. 182-185; Они же, 1983, с. 193, 204; Харлашов, 1994, с. 59, 61, 68, рис. 27:10; Закурина, Шуньгина, 1992, с. 146, 147; За-курина, 1992а, с. 8-12; Она же, 1992б, с. 81; Яковлев, 1994, с. 4-6; Салмина, Салмин, 2008, с. 37, 39; Закурина, Степанов, 2008, с. 24-26; Михайлов, А2006, л. 121; Михай-лов, А2007.

Перечисленные и иные материалы позволяют значительно расширить воз-можности археологического комментария к историко-топографическим фактам письменных источников. Наиболее ценными в этом случае оказались публикации, выходящие за пределы жанра кратких информаций о проведённых раскопках (тоже несомненно важного). За последние десятилетия таких работ выполнено немало, они касаются как центральных территорий города (Средний город), так и Окольно-го города и Завеличья (раскопы Никольский 1, Петровские, Казанские, Васильев-ский 1, Богоявленские, Изборские 1, 3, Ольгинские I-III и ряд других).

Приведу в качестве примера новые данные по истории освоения Полонища в XIV–XV вв. Напомню основные факты, происходящие из письменных источников. Первое упоминание – 1323 г. (П2Л). По известиям XV–XVI вв. Полонище – про-странство в междуречье рек Великая и Пскова, к югу и востоку от четвёртой кре-постной стены (с 1374/1375 гг. – каменной). В 1367 г. немецкой ратью был сожжён весь посад и Запсковье («Запсковие и Полонище» - П2Л). Во время пожара 1385 г. «град Псков весь погоре, и церкви, священныя и посад около града» (П1Л). Таким образом наличие посада за стеной 1374/1375 гг. во 2-й пол. XIV в. сомнения не вы-зывает. Остаётся вопрос о широте его распространения.

30

Конкретные адреса посадской застройки на Полонище присутствуют в лето-писных известиях о пожарах 1426 г. («… на посаде за ровомъ оу Трупехове оулицы много дворовъ погорело, мало богъ града оублюде …» – П1Л) и 1433 г.: «… от гро-му и от молния и от пламени того загореся инъ дворъ на посаде противу (оу) Старо-го Вознесения» (П1Л). Косвенным свидетельством роста территории посада явля-ются приходские церкви: Похвалы богородицы (1442), Богоявления в Бродах (1443), Воскресения (1458), построенные впервые до возведения деревянной стены в 1465 г., и св. Анастасии (1487), св. Георгия на Взвозе (1493/1494). Их расположение даёт возможность предполагать южное направление роста посада в пространстве между берегами р. Великая и Трупеховской улицей и наличие его в северной части Полонища (Броды).

По летописным же данным известно, что на Полонище существовали огоро-ды: так, церковь Анастасии поставили на месте огорода посадника Якова (1487), а Юшков огород Носохина и Григорьев посадников садник Кротова, находившиеся против Лужских ворот Среднего города, за рвом, были отведены под территорию Нового торга (1510). Здесь же находился садник Ермолки хлебника на Пустой ули-це, где великий князь Василий Иванович поставил церковь св. Оксиньи. Пустой улица называлась потому, что, как объясняет летописец, она проходила «меж огоро-дов, а дворов на ней не было» (П1Л).

Таким образом территория посада на Полонище (с 1465 г. – уже городская территория) включала жилую застройку («дворы», иногда в составе дворов или от-дельно – производственные постройки), огороды и садники. Включение хозяй-ственных территорий посада в состав защищённой территории в 1465 г. псковичи считали целесообразным по ряду причин (эта особенность присуща не только По-лонищу, но и Запсковью).

К настоящему времени общая площадь раскопанной территории превысила 3 га. Раскопки и наблюдения за земляными работами показывают значительные ко-лебания в мощности слоя (от 0,6 до 3,8 м при максимуме 5,6 м), что связано не только с разницей в продолжительности заселения отдельных частей, но и с релье-фом Полонища.

Плотность расположения ряда раскопов при значительной общей площади (в северной части Полонища – Казанские раскопы на ул. Красных Партизан; Благо-вещенские и Никольские – на ул. Некрасова; Михайловские и Петровские – между ул. Гоголя и Свердлова; в южной половине – Васильевские, Нововознесенские; на Романовской горке – на ул. Некрасова; Покровские – в Покровском углу Окольного города (рис. 1) позволил проследить некоторые закономерности в истории освое-ния территории.

Здесь я не останавливаюсь на характере первоначального освоения террито-рии; для разных участков оно имеет и разнящуюся хронологию: X–XI, XI–XII, XII–XIII, XIII–XIV и даже XVI–XVII вв. На большей части раскопов Полонища, где прослеживались следы освоения до первой половины XIII в., фиксировался пере-рыв в накоплении слоя, приходящийся на XIII, XII–XIV вв., причём, как стало оче-видно с расширением раскопок, это явление коснулось не только северо-восточной территории Полонища, но и западной и южной его частей.

31

Возрождение застройки и хозяйственной деятельности на Полонище проис-ходило неравномерно в течение XIV – XVI–XVII вв. Археологически этот процесс прослеживается в разной степени подробно (в зависимости от сохранности слоя). На месте Никольских раскопов он начинается в первой половине XV в., когда воз-обновляется жилая застройка, представленная заглублёнными частями сооружений с вещевыми материалами XV в. Память о бывшей здесь дороге (улице) не сохраня-ется, яма жилой постройки оказывается на её трассе. Прослеживается частокольная ограда (между дворами?), но о регулярной застройке говорить не приходится (Сте-панов, Яковлева, 1994, с. 100, 101, 106, 107). В первой половине XV в. появляется застройка на месте Казанского 2 раскопа, где в ямах были выявлены керамические комплексы этого времени (Яковлев, Шуньгина, 1994, с. 22). Хозяйственное освое-ние северной части Полонища в XV в. (преимущественно – в середине – второй половине XV в.) отражено присутствием керамики и предметов этого времени в составе слоя соседних раскопов: Благовещенского 3-го, Казанских, Никольского 3-го, Смолиговского, на ул. К. Маркса (1967 г.) – рис. 1: 149, 104, 176, 220, 177, 191, 18. Часть этой территории, приближенной к стене 1374/1375 г. была, судя по лето-писи, занята огородами, отведёнными в 1510 г. для устройства Нового Торга.

Завершим краткий очерк следов освоения северной части Полонища в XV в. обращением к наблюдениям, выполненным исследователями Петровских раскопов. Самым ранним памятником XIV–XV вв. на изучавшейся территории, было средне-вековое кладбище, функционировавшее с XII–XIII (или XIII) вв. по рубеж XIV–XV вв. или начало XV в. (Харлашов, 2003, с. 5-10; Салмина, Закурина, Степанов, Харлашов, 2009, с. 248).

Активизация хозяйственной деятельности во второй половине – конце XV в. прослеживается по наличию керамических и вещевых материалов, особенно в рас-копах, расположенных вдоль современной улицы Гоголя. В южной части комплекса раскопов эти материалы происходят из материковых ям хозяйственного и неопреде-лённого назначения, в том числе с развалами пережжённого булыжника. В север-ной части комплекса большое количество керамики форм XV в. собраны в ямах и при разборке предматериковых отложений. Лишь одна постройка, сохранившая подвальную яму, может считаться предположительно жилой и датируется (по веще-вому комплексу) 2-й половиной XV в. Авторы итогового исследования по Петров-ским раскопам считают, что перечисленные следы отложений второй половины XV в. могут быть связаны с периодом строительства деревянной крепостной стены 1465 г. и последующей заменой её каменными укреплениями (Салмина, Закурина, Степанов, Харлашов, 2009, с. 248-249).

Наиболее ярким примером освоения Полонища жилой застройкой уже в сере-дине XIV – начале XV вв. являются культурный слой и сооружения Васильевских раскопов и примыкающего к ним Нововознесенского раскопа 1994 г. (рис. 1: 77, 193, 205, 122) (Королёва, Харлашов, 1994; Степанов, 1999). Места раскопов находи-лись вблизи от Великих ворот Среднего города, у трассы Великой улицы. Подробно опубликованы пока материалы Васильевского раскопа 1990 г. В отличие от север-ной части Полонища, заселение участка относится к концу XIV – 1-й четверти XV в., а на участке Васильевского третьего раскопа – возможно, к середине XIV в.

32

Уже в этот период здесь формируется дворовая застройка, отразившаяся в часто-кольных оградках и внутридворовой планировке. В составе застройки Васильев-ского раскопа 1990 г. были выявлены ещё два горизонта сооружений, отнесённых ко второй четверти XV в. и 2-й пол. XV – началу XVI в. Археологическая датировка объектов подтверждена дендрохронологическими определениями (в диапазоне 1381-1495 гг.) (Королёва, Харлашов, 1994, с. 89-93).

Соседние раскопы содержали фрагменты застройки, включавшей срубы, дво-ровые настилы, уличные конструкции, частоколы, часть из которых получили ден-дрохронологические даты (более 20 дат относятся к Васильевскому 3 раскопу, ма-териалы которого пока не опубликованы)1.

Дворы, открытые на Васильевских 1-3 раскопах, возникли близ левого берега речки Зрачка (позднее название), русло которой использовалось для устройства рва у крепостной стены, окружавшей основную часть псковского посада (60-е гг. XIV в.; 1374/1375 гг.), и являются самым ранним археологическим свидетельством дворовой застройки XIV-XV вв. на Полонище.

Уже сейчас ясна необходимость продолжения публикаций материалов, полу-ченных при раскопках Полонища. И Васильевские раскопы – несомненно из тех, что вызывают особый интерес. Но ждут своей очереди и материалы раскопов По-кровского угла, Старовознесенских и Подзноевских раскопов, Трупеховских рас-копов Среднего города, Лубянских – Запсковья.

Роль археологических материалов в историко-топографических исследовани-ях в значительной мере определяется комплексным источниковедческим изучени-ем слоя, застройки, вещевой коллекции и степенью обоснованности определения полноты их информации и датировки.

Благодарю всех коллег-археологов, авторов привлечённых отчётов и публика-ций, к которым неоднократно обращалась для консультаций. Особая благодарность – М.И. Кулаковой за информацию о неопубликованных пока результатах дендрох-ронологических исследований и Е.В. Салминой и Т.А. Щукиной за помощь в ар-хивных разысканиях.

АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ2

Бирюков Ю.Б., 1989. Отчёт о раскопках крепостной стены Окольного города на участке, примыкающем к Варлаамской башне // Архив ПФИ «СПР», 3.1.11-44.

Бирюков Ю.Б., 1991а. Церковь Сергия с Залужья. Проект реставрации и приспособления. Комплексные натурные исследования. Отчёт об археологических исследованиях 1991 года // ГУК АЦПО, Ар-хив, № 100.

Бирюков Ю.Б., 1991б. Отчёт о раскопках крепостной стены Окольного города на участке, примыкающем к Варлаамовской башне, и самой башни // Архив ПФИ «СПР», 3.1.11.-45.

Бирюков Ю.Б., 1992. Отчёт о раскопках крепостной стены Окольного города на участке, примыкающем к Варлаамовской башне, и самой башке // Архив ПФИ «СПР», 3.1.11-46.

Голунова И.К., 1960. Отчёт о раскопках в псковском кремле // Архив ИА РАН, Р-1, № 2198.Голунова (Лабутина) И.К., 1967. Отчёт об археологических раскопках в г. Пскове и на территории

Псковской области в 1967 г. // Архив ИА РАН, Р-1, № 3580, № 3580а (ч. 1).

1 Общие сведения о диапазоне дендродат Васильевского 3 раскопа сообщены мне М.И. Кулаковой.2 По обстоятельствам работы автор статьи привлекал экземпляры отчётов, находящиеся в псковских

хранилищах и – в ряде случаев – авторские экземпляры.

33

Гроздилов Г.П., 1960. Отчёт о раскопках экспедиции ГЭ в Пскове в 1960 г. // Архив ИА РАН, Р-1, № 2198, 2198б.

Ершова Т.Е., 2000. Отчёт об археологических исследованиях в г. Пскове в 2000 г. (раскопы Образский, Кузнецкий VI, VII, Ольгинская наб.) // Архив ПАЦ, д. 122.

Ершова Т.Е., 2004а. Отчёт о работах в квартале улиц Красных Просвещенцев, К. Либкнехта, Свердлова, Калинина в Пскове в 2004 г. // Архив ПАЦ, дд. 200, 211, т. 1, Х.

Ершова Т.Е., 2004б. Отчёт о работах в квартале улиц Красных Просвещенцев, К. Либкнехта, Свердлова, Калинина в Пскове в 2004 г. (раскоп XXVI) // Архив ПАЦ, д. 197.

Ершова Т.Е., 2006. Отчёт об археологических исследованиях в Пскове в 2006 г. на пересечении улиц Не-красова и Музейного пер. // Архив ПАЦ, б/н. Раскопы Подзноевский Х, т. 1; XI, т. 1.

Закурина Т.Ю., 2004а. Отчёт об археологических исследованиях в г. Пскове у памятника архитектуры «Дом Марины Мнишек» // Архив ПАЦ, д. 178.

Закурина Т.Ю., 2004б. Отчёт об охранных археологических исследованиях в г. Пскове в 2004 г. // Архив ПАЦ, д. 179.

Закурина Т.Ю., 2005. Отчёт об археологических исследованиях в г. Пскове по ул. Советской, д. 42в. Ва-сильевский раскоп // Архив ПАЦ, б/н.

Королёва Э.В., 1997. Отчёт об археологических раскопках в Пскове в 1997 г. (раскоп Ильинский Мо-крый) // Архив ПАЦ, д. 100.

Кулакова М.И., 2004. Отчёт об археологических исследованиях в г. Пскове в квартале ул. Красных Пар-тизан – Некрасова – К. Маркса – Воровского (Никольский 3) в 2004 г. // Архив ПАЦ, д. 182.

Лабутина И.К., 1972. Отчёт о раскопках 1972 г. // Архив ИА РАН, Р-1, № 5170.Михайлов А.В., 2006. Отчёт об археологических исследованиях в г. Пскове в 2006 г. в квартале улиц Па-

роменская, М. Горького, Ольгинская наб., Рижский просп. (Пароменский I раскоп) // Архив авто-ра.

Михайлов А.В., 2007. Отчёт об археологических исследованиях в г. Пскове в 2007 г. в квартале улиц Па-роменская, М. Горького, Ольгинская наб., Рижский просп. (Пароменский IV раскоп) // Архив ат-вора.

Романов К.К., 1930. Отчёт о раскопках в псковском кремле // НА ИИМК РАН, ф. 2, 1930, № 125.Сергина Т.В., 1986. Отчёт о раскопках на Богоявленском – III раскопе во Пскове в 1986 г. // Архив ИА

РАН, Р-1, № 12294, 12294а.Степанов С.В., 1990. Георгиевский I раскоп // Архив ПАЦ, д. 40. Отчёт ПАЭ за 1990 г.Степанов С.В., 2004. Отчёт об археологических раскопках в Пскове на ул. Советской, 42в. Васильевский

3 раскоп // Архив ПАЦ, д. 188.Тараканова С.А., 1947. Отчёт о раскопках 1947 г. // Архив ИА РАН, Р-1, № 168.Харлашов Б.Н., 1994. Отчёт об археологических раскопках в Пскове в 1994 г. Никольский 2 раскоп и

раскоп у церкви Успения с Пароменья // ГУК АЦПО, Архив, № 132.Харлашов Б.Н., 1998. Отчёт об археологических раскопках в г. Пскове на ул. Воровского в 1998 г. // Ар-

хив ПАЦ, б/н.Харлашов Б.Н., 2007. Отчёт об археологических раскопках на ул. Красных Партизан (Казанский XII рас-

коп) в 2007 г. // Архив ПАЦ, б/н.Яковлева Е.А., 2000. Отчёт об охранных археологических раскопках по адресу ул. Воровского, 15а на

Благовещенском III раскопе в 2000 г. // Архив ПАЦ, б/н.Яковлева Е.А., 2004а. Отчёт об охранных археологических раскопках в южной части Окольного города

Пскова на Старовознесенском III раскопе в 2004 г. // Архив автора.Яковлева Е.А., 2004б. Отчёт об охранных археологических раскопках в Пскове в прибрежной части Зап-

сковья, на Лубянском IV раскопе в 2004 г. // Архив автора.Яковлева Е.А., 2005. Отчёт об охранных археологических раскопках в Пскове в прибрежной части Зап-

сковья на Лубянском V раскопе в 2005 г. // Архив автора.


Александров А.А., 1981. Работы в Пскове и Псковской области // АО 1980 г. М.Алешковский М.Х., 1969. Раскопки древнейших каменных башен Новгорода и Пскова // АО 1968 г. М.Белецкий В.Д., 1971. Работа Псковской экспедиции Эрмитажа в 1968 г. // СГЭ, XXXIII. Л.Белецкий В.Д., 1978. Раскопки Псковской экспедиции Государственного Эрмитажа // АО 1977 г. М.Белецкий В.Д., 1980а. Раскопки в Пскове на вечевой площади // АО 1979 г. М.Белецкий В.Д., 1980б. Итоги археологического изучения Довмонтова города средневекового Пскова //

АИППЗ. Псков.

34

Белецкий В.Д., 1982. Исследования Довмонтова города в 1980 г. // АИППЗ. Псков.Белецкий В.Д., 1986а. Исследования в Псковском Кремле // АИППЗ. Псков.Белецкий В.Д., 1986б. Довмонтов город. Архитектура и монументальная живопись XIV в. Л.Белецкий В.Д., 1987. Довмонтов город средневекового Пскова // Труды V МКСА, т. III. Вып. 2а. М.Белецкий В.Д., 1988. Исследования в Довмонтовом городе // АИППЗ. Псков.Белецкий В.Д., Белецкий С.В., 1988. Гребля Псковского Крома // АИППЗ. Псков.Белецкий В.Д., Белецкий С.В., 1995а. «Архив» из раскопок в Довмонтовом городе Пскова (состав, хроно-

логия, атрибуция) // Древности северо-запада России: Сб. мат. науч. конфер., посвящённой 90-ле-тию со дня рождения Г.П. Гроздилова. СПб.

Белецкий В.Д., Белецкий С.В., 1995б. Псковская сфрагистика (каталог, вступ. статья) // Древности северо-запада России. К 90-летию со дня рождения Г.П. Гроздилова. Каталог выставки. СПб.

Белецкий В.Д., Белецкий С.В., Скрынникова Е.В., 1995. Исследования Часовой башни и Великих ворот Псковского Кремля // Фортификация в древности и в средневековье. СПб.

Белецкий С.В., 1978. Раскопки в псковском кремле в 1972-1974 гг. // КСИА. Вып. 155. М.Белецкий С.В., 1981а. Раскопки Псковского городища в 1977-1978 гг. // Древнерусские города. М.Белецкий С.В., 1981б. Охранные раскопки на ул. Школьной в Пскове // АО 1980 г. М.Белецкий С.В., 1985. Толокнянский раскоп в Пскове (1983 г.) // АИППЗ. Псков.Белецкий С.В., 1986. Раскоп Богоявленский-2 // АИППЗ. Псков.Белецкий С.В., Волочкова О.К., Москвина Т.В., Александров А.А., 1983. Работы Псковской экспедиции

ИА РАН и Псковского музея-заповедника // АО 1981 г.Белецкий С.В., Мержанова К.А., 1989. Козмодемьянский раскоп // АИППЗ, 1988. Псков.Белецкий С.В., Скрынникова Е.В., 2000. Псковский кремль. Археология, реставрация, музеефикация //

Исследования и музеефикация древностей Северо-Запада: Уч. пособие. СПб.Булкин Вал. Ал., Овсянников О.В., 1982. Архитектурно-археологические работы в Спасо-Мирожском мо-

настыре (г. Псков) в 1974-1976 гг. // Северная Русь и её соседи в эпоху раннего средневековья. Л.Булкин Вал. Ал., Овсянников О.В., 1983. Архитектурно-археологические раскопки в Мирожском мона-

стыре в 1974-1979 гг. // АИП. М.Волочкова О.К., 1988. Раскоп XII на ул. Ленина // АИППЗ. Псков.Волочкова О.К., Кильдюшевский В.И., Колосова И.О. и др., 1986. Раскопки на ул. Ленина // АИППЗ.

Псков.Гроздилов Г.П., 1962а. Раскопки древнего Пскова // АСГЭ. Вып. 4. Л.Гроздилов Г.П., 1962б. Раскопки древнего Пскова // СГЭ, XXIII. Л.Гроздилов Г.П., 1964. К вопросу о топографии древнего Пскова // АСГЭ. Вып. 6.Ершова Т.Е., 2007. Новые данные о раннем этапе заселения Запсковья по материалам раскопок 2000-

2005 гг. // АИППЗ. Псков.Ершова Т.Е., Колосова И.О., 1992. Раскоп у Приказной палаты в 1992 году // АИППЗ 1992. Псков.Ершова Т.Е., Колосова И.О., Лабутина В.В., 1994. Исследования у Приказной палаты в Пскове: вопросы

стратиграфии // АИППЗ 1993. Псков.Ершова Т.Е., Салмина Е.В., 1996. Козмодемьянские IX и X раскопы в Пскове // АО 1995 г. М.ЕршоваТ.Е., Степанов С.В., 1990. Некоторые итоги археологических раскопок в районе улицы Детской

// АИППЗ 1989. Псков.Закурина Т.Ю., 1988. Раскоп XI на ул. Ленина // АИППЗ. Псков.Закурина Т.Ю., 1989. Раскоп XI на ул. Ленина // АИППЗ 1988. Псков.Закурина Т.Ю., 1992а. Неизвестная каменная постройка в Мирожском монастыре // АИППЗ 1992. Псков.Закурина Т.Ю., 1992б. Исследования в Мирожском монастыре // АИППЗ 1992. Псков.Закурина Т.Ю., 2004. Исследования на Лубянском 2 раскопе в Пскове // АО 2003 г. М.Закурина Т.Ю., Кулакова М.И., Яковлева Е.А., 1999. Исследования на Трупеховских I, II, IV, V, VI раско-

пах в Пскове // АО 1988 г. М.Закурина Т.Ю., Степанов С.В., 2008. Археологические раскопки на Завеличье // АИППЗ. Псков.Закурина Т.Ю., Степанов С.В., Харлашов Б.Н., 1995. Раскопки в Пскове // АИППЗ 1994. Псков.Закурина Т.Ю., Шуньгина С.Е., 1992. Археологические исследования на территории Мирожского мона-

стыря в 1991 г. // АИППЗ 1991. Псков.Кильдюшевский В.И., 1985. Новые исследования на Запсковье // Новое в археологии Северо-Запада

СССР. Л.Кильдюшевский В.И., 1994. Псковская экспедиция ИИМК РАН (1976-1991 гг.) // Древний Псков. Иссле-

дования средневекового города. СПб.Кильдюшевский В.И., 2002. Керамика Пскова XII–XVII вв. // Ладога и её соседи в эпоху средневековья.

СПб.

35

Кильдюшевский В.И., Белецкий С.В., 1990. Раскопки на ул. Первомайской // АИППЗ 1989. Псков.Кирпичников А.Н., 1981. Стены древнего Пскова // АО 1980 г. М.Колосова И.О., 1983. Охранные работы на Октябрьском проспекте в Пскове // АО 1981 г. М.Колосова И.О., Козлов С.Э., 1989. Раскоп XIII на ул. Ленина // АИППЗ 1988. Псков.Колосова И.О., Лабутина И.К., 1988. Раскоп XIII на ул. Ленина // АИППЗ. Псков.Королёва Э.В., 2003а. Итоги работ на Печерском раскопе в г. Пскове в 2000-2001 гг. // АИППЗ 2001-2002.

Псков.Королёва Э.В., 2003б. Исследования в Покровском комплексе // АО 2002 г. М.Королёва Э.В., Милютина Н.Н., Салмина Е.В. и др., 1994. Археологические раскопки в Пскове // АО

1993. М.Королёва Э.В., Харлашов Б.Н., 1994. К вопросу о дворах в средневековом Пскове (По материалам Васи-

льевского раскопа) // АИП. Вып. 2. Псков.Кулакова М.И., 1996. Некоторые итоги дендрохронологического изучения дерева из раскопов по ул. Ле-

нина (1982, 1984-1985 гг. – V, VI раскопы, 1991 – XVI раскоп) // АИП. Вып. 3. Псков.Кулакова М.И., 2004а. Исследования на Казанских раскопах в Пскове (1992, 2001, 2003 гг.) // АИППЗ.

Псков.Кулакова М.И., 2004б. Исследования в Пскове на ул. Некрасова, Красных Партизан и на Запсковье // АО

2003 г. М.Кулакова М.И., 2003а. Исследования на Городецком раскопе в Пскове в 2001 г. // АИППЗ 2001-2002.

Псков.Кулакова М.И., 2003б. Исследования в Пскове // АО 2002 г. М.Кулакова М.И., 2006. Дендрохронологическое изучение дерева Казанских раскопов // КСИА. Вып. 220.

М.Лабутина В.В., 1992. Раскопки в интерьере Приказной палаты // АИППЗ 1992. Псков.Лабутина И.К., 1970. Раскопки в Пскове у здания Педагогического института // АО 1969 г. М.Лабутина И.К., 1974. Раскопки в Пскове // АО 1973 г. М.Лабутина И.К., 1979. Продолжение охранных раскопок на ул. Ленина в Пскове // АО 1978 г. М.Лабутина И.К., 1982а. Псковские летописи и грамоты как источники по исторической топографии горо-

да Пскова XIV–XV веков // Русский город. Вып. 5. М. 1982.Лабутина И.К., 1982б. Раскоп 1967 г. в Окольном городе Пскова (к методике выявления непотревожен-

ных участков слоя) // АИППЗ. Псков.Лабутина И.К., 1982в. Раскопки 1981 г. на ул. Ленина в Пскове // АИППЗ. Псков.Лабутина И.К., 1984. Работы на ул. Ленина в Пскове // АО 1982 г. М.Лабутина И.К., 1985. Историческая топография Пскова в XIV–XV вв. М.Лабутина И.К., 1988. О датировке ярусов в раскопах на ул. Ленина в Пскове (1976, 1978, 1981-1985 гг.)

// АИППЗ. Псков.Лабутина И.К., 1994. Раскоп 1967 г. в Окольном городе Пскове // АИП. Вып. 2. Псков.Лабутина И.К., 1996. Раскопки в древней части псковского посада (1967-1991 гг.) // АИП. Вып. 3. Псков.Милютина Н.Н., 1992. Борисоглебский раскоп // АИППЗ 1992. Псков.Михайлов А.В., 2006. Камерное погребение Старовознесенского II раскопа // АИППЗ. Псков.Овсянников О.В., Царькова Л.А., 1983. Охранные работы на территории Застенья и Окольного города //

АИП. М.Плоткин К.М., 1988. Раскоп Х на ул. Ленина // АИППЗ. Псков.Плоткин К.М., 1990. О датировке палат Меньшиковых на Романовской горке // АИППЗ 1989. Псков.Плоткин К.М., 1994. Археологическое изучение двора Подзноевых в Пскове // АИППЗ 1993. Псков.Плоткин К.М., Грач В.А., Александров А.А., 1978. Раскопки в Пскове на Запсковье // АО 1977 г. М.Плоткин К.М., Степанов С.В., 1989. Раскоп Х на ул. Ленина // АИППЗ 1988. Псков.Салмина Е.В., 2001. Работы на Богоявленских X–XIV и XVIII раскопах в 1999 г. // АИППЗ 2000. Псков.Салмина Е.В., 2003а. Раскопки в прибрежной части Запсковья в 2000-2001 гг. (Богоявленские XV, XVI,

XIX, XXI–XXIV раскопы) // АИППЗ 2001-2002. Псков.Салмина Е.В., 2003б. Работы на Богоявленских XVII и XXV раскопах в Пскове // АО 2002 г. М.Салмина Е.В., 2004. Археологические работы в Пскове на Сергиевском, Мстиславском и Богоявленском

XXVII и XXVIII раскопах // АО 2003 г. М.1Салмина Е.В., 2006. Археологические исследования на Богоявленском XXXII раскопе в Пскове в 2004 г.:

этапы застройки берега реки // АИППЗ. Псков.

1 В издании ошибочно указаны XVII и XVIII раскопы.

36

Салмина Е.В., 2007. Работы на Богоявленских XXXI и XXXIV раскопах в 2004-2005 годах // АИППЗ. Псков.

Салмина Е.В., Закурина Т.Е., Степанов С.В., Харлашов Б.Н., 2009. Опыт выделения этапов застройки периода позднего средневековья – раннего нового времени (в рамках проекта «Петровский конец средневекового Пскова») // ННЗ. Вып. 23. Материалы науч. конф., посвящённой 80-летию акаде-мика РАН В.Л. Янина.

Салмина Е.В., Салмин С.А., 2008. Ольгинские I-III раскопы 2006 года на Завеличье средневекового Пско-ва. // АИППЗ. Псков.

Седов В.В., 1988. Раскоп IXа на ул. Ленина // АИППЗ. Псков.Седов В.В., 1989. Псковская экспедиция в 1988 г. // АИППЗ 1988. Псков.Седов В.В., Александров А.А., Белецкий С.В. и др., 1987. Археологические раскопки в Пскове // АИППЗ.

Псков.Седов В.В., Белецкий С.В., Волочкова О.К. и др., 1985. Псковская экспедиция // АО 1983 г. М.Седов В.В., Волочкова О.К., Закурина Т.Ю. и др., 1985. Работы Псковской экспедиции в 1984 г. // АИППЗ.

Псков.Седов В.В., Волочкова О.К., Закурина Т.Ю. и др., 1986. Раскопки в Пскове // АО 1984 г. М.Сергина Т.В., 1983. Раскопки в Окольном городе в 1978-1979 гг. // АИП. М.Степанов С.В., 1992а. Раскоп на ул. Советской // АИППЗ, 1991 г. Псков.Степанов С.В., 1992б. Раскопки в Примостье // АИППЗ 1992. Псков.Степанов С.В., 1994. Раскопки в Примостье // АИППЗ 1993. Псков.Степанов С.В., 1996. Нововознесенский раскоп в Пскове // АИППЗ 1995 г. Псков.Степанов С.В., 1999. Об одной из улиц средневекового Пскова (версии) // Древности Пскова. Археоло-

гия, история, архитектура. Псков.Степанов С.В., Яковлева Е.А., 1994. Раскопки на улице Некрасова (Никольский раскоп) // АИП. Вып. 2.

Псков.Тараканова С.А., 1947. Раскопки в Пскове // КСИИМК. Вып. XVII. М.Тараканова С.А., 1949. Раскопки древнего Пскова (1945-1947) // КСИИМК. Вып. XXVII. М.Урьева А.Ф., Черных Н.Б., 1983. Дендрохронологическое изучение дерева построек из раскопок Пскова

// АИП. М.Фролов В.П., 1985. Раскоп в Пскове на ул. Детской (1983 г.) // АИППЗ. Псков.Харлашов Б.Н., 1986. Раскопки на ул. Калинина // АИППЗ. Псков.Харлашов Б.Н., 1999. Раскопки в Пскове на ул. Гремячая, Герцена и Воровского // АО 1997 г. М.Харлашов Б.Н., 2003. Петровский 4 раскоп // АИППЗ 2001-2002. Псков.Харлашов Б.Н., 2007. Охранные археологические раскопки в Пскове в 1997-2005 годах // АИППЗ. Псков.Черных Н.Б., 1996. Дендрохронологическое изучение дерева построек из раскопов у педагогического

института и I, III, IV на улице Ленина // АИП. Вып. 3. Псков.Шуньгина С.Е., 1996. Раскоп у ц. Святых Петра и Павла с Буя в Пскове// АИППЗ 1995, Псков.Яковлев А.В., 1992а. Раскоп Кузнецкий IV // АИППЗ 1991. Псков.Яковлев А.В., 1992б. Казанский 2 раскоп // АИППЗ 1992. Псков.Яковлев А.В., 1994. Раскопки Псковского археологического центра в 1993 г. // АИППЗ 1993. Псков.Яковлев А.В., 1996. Михайловский III раскоп в Пскове // АО 1995 г. М.Яковлев А.В., 1997. Михайловский IV раскоп в Пскове // АО 1996 г. М.Яковлев А.В., Степанов С.В., 1996. Шурфы на ул. К. Маркса, Кузнецкая, Плехановский посад в г. Пскове

// АО 1995 г. М.Яковлев А.В. Шуньгина С.Е., 1994. Некоторые результаты археологических исследований за пределами

стены 1374/1375 г. (Казанские 1 и 2 раскопы) // АИППЗ. Псков.Яковлева Е.А., 1992. Разведочная траншея на ул. Ленина на трассе стены 1309 г. // АИППЗ 1991. Псков.Яковлева Е.А., 2004. Богоявленский ХХХ раскоп на Запсковье. Открытие построек Снетогорского под-

ворья // АО 2003. М.Яковлева Е.А., 2006. Камерное погребение Х в. из Старовознесенского раскопа // АИППЗ. Псков.Яковлева Е.А., 2009. Псковский археологический центр в 2007 г. // АИППЗ: Материалы 54 заседания.

Псков.

37

С.А. Салмин, А.В. Стрельченко

Два меча из раскопок на ул. Ленина в Пскове

Известные на сегодняшний день мечи, относящиеся к периоду XII–XV веков, по большей части представляют собой случайные находки, вследствие чего устано-вить хронологические рамки их использования очень не просто. Среди материала, происходящего из раскопок древнерусских городов, данный вид клинкового ору-жия исключительно редок. Как правило, обнаруживают отдельные элементы эфеса (навершие, крестовину и др.) или очень небольшие фрагменты клинка, по которым сложно составить представление о внешнем виде и особенностях меча (Колчин, Янин, 1982, c.76; Кильдюшевский, 1999, с. 69-70). Поэтому введение в научный оборот предметов, дошедших до нас в археологическом контексте и в хорошей со-хранности, представляется особенно важным.

При раскопках на ул. Ленина в Пскове в ходе двух сезонов (1987 и 1988 гг.) были найдены два меча – вернее, практически целый меч и фрагмент клинка. Пер-вый был представлен на семинаре «Археология и история Пскова и Псковской зем-ли» в 1988 году (Плоткин, 1988, с. 28-29). Вынужденная краткость публикаций тех лет не позволяла представить иллюстративный материал, дать подробную характе-ристику контекста обнаружения находки и рассмотреть аналогии. Вторая находка не публиковалась.

Первый из рассматриваемых нами в настоящей публикации мечей был найден в 1987 году в раскопе X на ул. Ленина (ПЛ-X-87, уч. Ж, кв.90, 108, пл. 15 (-283), пол. № 5, № по оп. 361).

Найденный экземпляр дошел до нас не целым (рис. 1), отсутствует нижняя часть клинка с остриём. Общая длина сохранившейся части составляет 645 мм, на клинок приходится 500 мм. Ширина клинка у крестовины составляет 46 мм, наблю-дается постепенное сужение лезвий, ниже ширина колеблется от 42 до 36 мм, что объясняется сильной коррозированностью сохранившейся части полосы. Основное лезвие сточено у перекрестья не менее чем на 1,5 мм, что свидетельствует о долго-временной эксплуатации оружия (рис. 2 см. на с. 245).

Посередине полосы с обеих сторон идут по два дола, начинающиеся еще на хвостовике рукояти, с одной стороны на 30 мм выше плечиков, с другой – на 25 мм. Общая ширина долов у крестовины составляет 14 мм, постепенно они сужаются до 10 мм (примерно в 250 мм от крестовины). В сечении клинок представляет собой уплощенную линзу (рис. 3).

Крестовина прямоугольная в сечении, сужается к концам, слегка изогнута к клинку (рис. 4 см. на с. 245). Её длина 135 мм, ширина у проушины 13 мм, на окон-чаниях по 9 мм. Таким образом, вид крестовины в фас («вид сверху») напоминает веретено с обрезанными кончиками.

Основа крестовины железная, к ее длинным сторонам путем пайки приделаны узкие накладки из желтого металла (бронза). Накладки украшены гравированным

38

геометрическим орнаментом в виде образованного двойной линией зигзага в прямоугольной окантовке.

Так же как и клинок, крестовина подверглась коррозии, и в результате одна из её сторон утратила часть железной основы вместе с накладкой. Украше-ние предметов быта, изготовленных из железа, об-тяжкой или напайками из медных сплавов, весьма характерно для средневекового Пскова. Возможно, использование этого приёма свидетельствует о мест-ном происхождении оформления рукояти меча.

Навершие меча – цельнолитое из жёлтого ме-талла (бронзы), имеет дисковидную форму. Диаметр диска 41-42 мм, толщина 24 мм (рис. 2 см. на с. 245). Боковые поверхности уплощены, образовались пло-щадки диаметром 28 мм. Скос от площадки к внеш-нему краю диска составляет около 45º. На площад-ках изображена шестилепестковая «розетка», впи-санная в двойную окружность. Своеобразна манера нанесения рисунка: внутренняя линия окантовки разбита на шесть равных фрагментов округлыми (высверленными) углублениями. Такой же высвер-ленный кружок является центром окружности. Внешние и центральная «точки» соединены остро-конечными лепестками.

Линии нанесены гравировкой. От работы рез-цом остались следы «елочкой», не заглаженные впо-следствии. Подобный приём (незаглаженые следы) обычно применялся при подготовке предмета для нанесения «черневого» узора. Можно предполагать, что и бороздки, и точечные углубления, были запол-нены чернью.

Цветки на этих окружностях вырезаны не оди-наково. В одном случае верхний и нижний лепестки расположены вертикально, в другом они смещены примерно на 30 градусов относительно центральной оси рукояти меча. Э. Окшотт считает такой способ украшения навершия типичным для итальянских мечей с навершием стиля G1 (Окшотт, 2009, с. 520), но композиционное решение в данном случае на-столько простое, что нецелесообразно говорить о конкретной привязке к каким-либо национальным традициям

По внешней поверхности навершия проходят желобки, визуально разделяющие данный элемент эфеса на три части. Возможно, они были сделаны Рис. 1. Общий вид меча из раскопа

ПЛ-Х-87.

39

Рис. 3. Сечения клинков мечей: а – из раскопа ПЛ-Х-87,b – из раскопа ПЛ-Х-88.

для уменьшения веса, но вероятнее являются чи-сто декоративными элементами.

Меч был обнаружен при разборке золисто-угольной прослойки толщиной 7-10 см, во дворе С (Кулакова, 2001). Двор С погиб в пожаре 1319/1320 годов, кото-рый уничтожил застройку 6-го строительного яруса на этой территории. Среди со-путствующих мечу находок – традиционные предметы быта (деревянная посуда (ложки, ковши), фрагменты кожаной обуви, железные инструменты).

Выраженная обугленность деревянных ножен и рукояти позволяет предполо-жить, что меч попал в грунт именно в результате пожара. Скорее всего, оружие не было найдено после разрушительного бедствия - хотя и не слишком сильно постра-дало от огня, судя по тому, что дошли до нас деревянные детали оружия и ножен.

Влажная среда, куда при накоплении последующих напластований попала на-ходка, оказала воздействие на процесс окисления металла. К.М. Плоткин пишет: «В верхней трети клинка прослеживаются остатки двухстрочного латинского клейма, поврежденного механическим ударом. Инкрустированные в железо проволочки выпали. Оставшиеся пустоты позволяют прочитать в верхней строчке три послед-ние буквы: нижнюю часть i, D (или O), предположительно Г (или П), – в нижней строчке: основания четырех несохранившихся букв D, Г (или П). На основе палео-графических датировок Д.А. Дробоглава клеймо можно отнести к последней чет-верти XIII – 1 пол. XIV вв.» (Плоткин, 1988, с. 29).

К сожалению, состояние находки продолжало ухудшаться (рис. 5). При про-филактических расчистках меча для экспонирования в 2000 и 2003 гг. удалось разо-брать уже только буквы I и D (O?). Таким образом, графическая информация о над-писи, охарактеризованной в публикации, сохранилась только на прорисовке в ил-люстративном приложении к отчету (Седов, Лабутина, Александров, и др., 1987, с. 2, рис. 172). Иллюстрация представляет собой фотоснимок находки, смонтирован-ной на щите для экспонирования таким образом, что сама находка закрывает суще-ственную часть прорисовки клейма (рис. 6). Оригинал прорисовки в фондах Псков-ского музея-заповедника не сохранился.

Перейдем к вопросу о датировке находки. Данная находка относится к так на-зываемой «романской группе» мечей развитого средневековья. По типологии, раз-работанной А.Н. Кирпичниковым, рассматриваемый экземпляр принадлежит к типу VI. А.Н. Кирпичников отметил, что мечи с выпуклым дисковидным наверши-ем, появляются в русских землях в середине XIII-го и бытуют до XV-го столетия (Кирпичников, 1966, с. 55). Однако, у меча из раскопа в Пскове присутствует черта, нехарактерная для указанного типа – наличие двухрядных долов. Исследователь отмечает, что клинки с многорядными долами свойственны мечам типа VII, кото-рые появляются в XIV веке (Кирпичников, 1966, с. 56-57).

По типологии, разработанной Э. Окшоттом, исследуемый экземпляр можно отнести к типу XII, бытовавшему в конце XII – сер. XIV вв. и получившему наи-большее распространение с середины XIII в. (Oakeshott, 1964, p. 37-41). К сожале-нию, тот факт, что клинок дошел до нас не полностью, не позволяет исключать, что

40

длина его была больше, чем реконструируемая и, таким образом, он относился к другому типу.

Навершие по форме и профилю по типологии того же автора относится к фор-ме I. По мнению Окшотта, эта форма возникает еще в конце XI века, но широкое распространение получает к середине XIII в. (Oakeshott, 1964, p. 96). Крестовина, по видимому, является вариантом перекрестья стиля 7 по Окшотту, согласно кото-рому такая форма характерна для мечей конца XII – 1 пол. XIV вв.

Исходя из вышеизложенного, меч можно было бы датировать серединой XIII – 1-й четвертью XIV вв. (Oakeshott, 1964, p. 116). Однако немаловажная особен-ность – двухрядные долы – требует более пристального внимания.

На сегодняшний день исследователям известно только несколько экземпляров двудольных мечей, датируемых сер. XIII-XIV вв., происходящих из разных регио-нов Европы.

Существует группа более ранних двудольных клинков, подробно охарактери-зованных Я.В. Прасоловым (Прасолов, 2011, с. 149-153). Рассматриваемые в его статье мечи происходят в основном из циркумбалтийского региона (два клинка из Латвии, по одному из Пруссии, Швеции, Норвегии и Англии). Разброс их датиро-вок достаточно широк (X–XIII вв.). Клинок, которому уделено основное внимание автора публикации (рагнитский меч, Пруссия), отличается от нашего более пло-ским сечением клинка и большей шириной у основания, приближаясь по основным показателям к классическим мечам эпохи викингов.

Важным представляется, что рассмотренные Я.В. Прасоловым мечи свиде-тельствуют о значительно меньшей хронологической протяженности разрыва в традиции изготовления многодольных клинков (в современной литературе домини-рует мнение, что эта традиция угасает в позднеримское время и возрождается толь-ко в развитом Средневековье). Стоит отметить, что при изменении формы клинка (функциональном), остаётся неизменной форма долов (в данном случае являющая-ся скорее декоративной особенностью оформления оружия). Это свидетельствует

об устойчивой традиции оформления клинка (возможно даже, о конкретной группе мастер-ских, производивших клинковое оружие).

Возможно, бытование многодольных клин-ков связано с «провинциальностью» северных территорий и использованием там мечей архаич-ного облика. Вероятно также, что эта черта, на-против, являлась новационной, вызванной нали-чием в этой зоне многодольного однолезвийного клинкового оружия. Несомненно, что, по крайней мере с XIII в. двудольные мечи являются разви-тым и устоявшимся типом и, вероятно, служат от-правным образцом для создания клинков с более сложным профилированием.

Рис. 5. Сохранившаяся часть клейма на мече из раскопа ПЛ-Х-87.

41

Большим сходством с нашим экземпляром обладает серия западноевропей-ских мечей. Первый происходит из Дании (рис. 7а), датирован рубежом XIII-XIV вв. (Oakeshott, 1991, p. 118). Следующий – из Швейцарии, найден в кантоне Цюрих (рис. 7б), по клейму датирован серединой XIV в. (Schneider, 1980, s. 36, nr. 42) . Третий меч был обнаружен в XIX в. в реке Витхэм в графстве Линкольншир в Ан-глии (рис. 7в). По орнаментике надписи на клинке меч отнесен ко 2-й пол. XIII – нач. XIV вв. (Oakeshott, 1960, pl. 7a, Oakeshott, 1991, p. 34). Четвертая находка - меч, найденный рядом с городом Купрес (совр. Босния и Герцеговина) и датируемый 1300-1340 гг. (Sijarić, 2004, s. 62-64, tab. IX). Пятый меч происходит из Арсенала трофейного оружия, захваченного мамлюками у крестоносцев и хранившегося до 1517 года в Александрии. На большинстве мечей этого арсенала нанесены арабские инвентарные надписи – «нашки», содержавшие дату и имя правителя, при котором мечи попадали в арсенал. Надпись на рассматриваемом мече сообщает, что он по-пал к мамлюкам в 1368-69 годах. Изготовлен же, вероятнее всего, меч был в первой половине XIV в. (Alexander, 1985, s. 86, 106. nr. 24).

При сопоставлении верхней части клинка псковского меча с рассмотренными образцами, мы видим существенное сходство как в очертаниях клинков, так и в рас-положении долов. Подчеркнем, что на мечах из Дании и Швейцарии долы также начинаются на хвостовике.

Обратимся ко второй детали псковского меча - дисковидному навершию из желтого металла. При анализе вещевых коллекций было выявлено две находки це-лых мечей с подобными навершиями. Первый был найден близ города Любек (Се-верная Германия) (Galerie Fischer Auktion, 1962, s.5, lot №60, taf. 3; Bruhn-Hoffmey-er, 1968, s. 78, nr. 44), второй – в Нидерландах (Puype, Stevens, 2010, s. 108-109). Обе находки датируются исследователями последней третью XIII – началом XIV вв., что в основном соответствует предлагаемым для псковского меча датировкам.

Убедительная синхронизация формы клинка и типа навершия позволяет пред-положить, что псковский меч был целиком изготовлен в конце XIII - начале XIV вв. и, вероятно, был импортирован из Западной Европы. Не исключено, что в Пскове меч получил оформленное в местной традиции перекрестье.

Вторая находка, которой хотелось бы уделить внимание, была обнаружена в том же раскопе в 1988 году (ПЛ-X-88, уч. Е, кв. 137, пласт 22 (-434), пол. №8, № по

Рис. 6. Фотография меча, ножен и прорисовка клейма из отчета о раскопках в 1987 году на ул. Ленина.

42

оп. 1207), в слое черного гумуса, насыщенного щебнем и камнями, образующими плотное скопление, несколько западнее жердевого настила в кв. 137, 150 (Седов, Лабутина, Александров, и др., 1988). Характер включений и особенности грунта позволяют предположить, что обломок меча затонул, попав в топкое место. Глубин-ные отметки находки соотносятся с 11 ярусом застройки, датируемым первой по-ловиной XII в. Состав находок позволяет связывать занятия жителей этого участка с ювелирным производством (в числе находок – 19 литейных форм, значительное число заготовок, фрагментов и целых изделий из цветного металла). Однако об-стоятельства обнаружения нашей находки указывают при этом на то факт, что дан-ный предмет мог переместиться в грунт и с горизонта 10 яруса застройки (2-й пол. XII в.).

Найденный меч представляет собой фрагмент клинка (рис. 8) общей длиной 318 мм. Полоса имеет уплощенное линзовидное сечение. Посередине с обеих сто-

Рис. 7: а – меч из Дании, рубеж XIII–XIV вв.; б – меч из Швейцарии, середина XIV в.; в – меч, найденный в реке Витхэм (Англия), 2 пол. XIII– нач. XIV вв.

а

б

в

43

рон идет неглубокий постепенно сужающийся дол (шириной от 10 мм до 6,5 мм), занимаю-щий примерно ¾ длины сохранившегося фраг-мента. Ширина дошедшего фрагмента состав-ляет 34-35 мм, сужение лезвий к острию едва намечено

Фрагмент такого рода (часть клинка в ме-сте перехода от основной полосы к острию) мог образоваться, скорее всего, в результате разрубания клинка кузнечным способом, т.к. естественный излом полосы одновременно в двух этих местах практически невозможен.

Несмотря на незначительный размер и, казалось бы, малую информативность наход-ки, отметим заслуживающие внимания харак-теристики клинка. Его сечение и характер су-жения лезвий позволяют предположить, что данный меч представляет собой оружие в основном рубящее, колющая функция его ско-рее вспомогательная. Вместе с неглубоким до-лом, занимающим менее трети от всей ширины полосы, эти характеристики свойственны клинкам мечей конца XI–XIII вв. (Oakeshott, 1964, p.31-32, 37-38), что хорошо накладывает-ся на реалии обнаружения меча, и позволяет предположить, что изготовлен он был не позже начала XII в.

Подводя итоги, об этих двух находках можно сказать следующее: в обоих случаях мы имеем дело с мечами, которые не только ти-пичны для Европы синхронного периода, но и находятся на магистральной линии развития европейского двулезвийного клинкового оружия (особенно это касается меча найденного в 1987 г.), чем подтверждают тезис о значительности культурного обмена между Северо-Западом Руси и Западной Европой в рассматриваемый пери-од.

Немаловажным фактом представляется также скорость проникновения им-портного меча нового облика в Псковскую землю. Напомним, что меч попал в куль-турные отложения в результате пожара 1319\1320 гг. Судя по состоянию лезвий, меч достаточно долго и активно эксплуатировался, и хозяин двора С вполне мог быть не первым и не единственным владельцем оружия.

Не менее значимым результатом обнаружения этих мечей в археологическом контексте является подтверждение датировок данных типов мечей, базирующихся в значительной мере на иконографическом материале и данных палеографии.

Рис. 8. Фрагмент клинка из раскопа ПЛ-Х-88.

44


Кильдюшевский В.И.,1999. Оружие XIV – XVI вв. из раскопок крепости Орешек // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб.

Кирпичников А. Н., 1966. Древнерусское оружие. Вып.1. Мечи и сабли IX–XIII вв. // САИ. Вып. Е136. М. – Л.

Колчин Б.А., Янин В.Л., 1982. Археологии Новгорода 50 лет // Новгородский сборник 50 лет археологии Новгорода. М.

Кулакова М.И., 2001. Динамика застройки Пскова X–XVII вв. по данным археологии, дендрохронологии и письменных источников // Дис. … канд. Ист. наук. М.

Окшотт Э., 2009. Оружие и воинские доспехи Европы. М.Плоткин К.М., 1988. Меч с дисковидным навершием из Пскова // АИППЗ. Псков.Прасолов Я.В., 2011. Средневековый меч с двойным долом из коллекции музея «Пруссия» // РА, 2011,

№1. Седов В.В., Лабутина И.К., Александров А.А. Волочкова О.К., Закурина Т.Ю., Колосова И.О., Плоткин

К.М., Харлашов Б.Н., 1987. Отчет о раскопках Псковской археологической экспедиции в г. Пскове в 1987 году. Альбом к отчету, т. 2. // Архив ИА РАН, Р-1, № 12162.

Седов В.В., Лабутина И.К., Александров А.А., Ершова Т.Е., Закурина Т.Ю., Кильдюшевский В.И., Колосо-ва И.О., Козлов С.Э., Мержанова К.А., Плоткин К.М., 1988. Отчет о раскопках в г. Пскове в 1988 году // Архив ИА РАН, Р-1, № 12654, №№ 12656-12661.

Alexander D., 1985. European Swords in the Collections of Istanbul // Waffen- und Kostumkunde, Band.27. München-Berlin.

Bruhn-Hoffmeyer А., 1968. Gamelt Jern. København.Galerie Fischer Auktion, 1962. Luzern.Oakeshott R.Е., 1960. The archaeology of weapons. London.Oakeshott R.Е., 1964. The sword in the age of chivalry. London.Oakeshott R.E., 1991. Records of the medieval sword. London.Puype J.P., Stevens H., 2010. Wapens van ridders en landsknechten. Delft.Schneider H., 1980. Waffen im Schweizerischen Landesmuseum. Griffwaffen I. Zürich.Sijarić M., 2004, Mačevi 10. – 15. stoljeća iz Bosne i Hercegovine, Sarajevo.

С.В. Белецкий

Две древнерусские геральдические подвески

Так называемые «геральдические подвески» – это подвески, на одной или на обеих сторонах которых помещены древнерусские княжеские знаки либо их имита-ции.

Геральдические подвески разделяются на две группы: ранние (X–XI вв.) и поздние (XII–XIII/XIV вв.). Ранние подвески («оригиналы») являлись верительны-ми знаками, а их держатели выступали официальными представителями князей-Рюриковичей. Поздние подвески («реплики»), входили в состав женского убора (го-ловные или нагрудные украшения), и были, безусловно, вторичными по отноше-нию к подвескам ранним. Кроме того, несколько подвесок объединены в группу сомнительные: они с большой степенью вероятности представляют собой совре-менные фальсификаты.

К настоящему времени мне известны 74 геральдические подвески. В докладе пойдет речь о двух из них — случайной находке из окрестностей Переяславля Юж-ного и находке из камерного погребения № 6 в Пскове.

45

Рис. 1. Подвеска из с. Цыбля в окрестностях Переяславля Южного (Колибенко и др., 2008, с. 268, 282, рис. 1, 11).

Подвеска из с. Цыбля в окрестностях Пере-яславля Южного, Украина (рис.1). Случайная находка. Медный сплав (Колибенко и др. 2008, с. 268-289). На стороне «А» помещено изображе-ние трезубца Владимира Святославича. На стороне «Б», судя по опубликованным фотографии и про-рисовке, помещено изображение трезубеца, боко-вые зубцы которого обращены в разные стороны: один вверх, а другой – вниз. Аналогичным образом изображены зубцы трезубцев на стороне «Б» у под-весок, найденных при раскопках Кельгининского могильника (Белецкий, 2004, с. 259-261; Беговат-кин, 2005, с. 447-450; Белецкий, 2005, с. 451-452). Центральный зубец трезубца повторен дважды: один раз он обращен вверх, а второй раз — вниз. Близ вершины центрального зубца размещены два симметричных завитка. Если эти завитки являются геральдически значимыми, то мы должны признать знак на сто-роне «Б» неизвестным прежде типом княжеского трезубца X–XI вв., вершина цен-трального зубца у которого имела вид миниатюрного трезубца. Тогда трезубец на стороне «Б» отличается от знака Владимира Святославича оформлением вершины центрального зубца, то есть также, как и знаки младших сыновей Владимира –Ярослава, Изяслава, Мстислава и Судислава. Велика вероятность того, что знак на стороне «Б» принадлежал одному из младших Владимировичей (рис. 2). В таком случае подвеска может быть в первом приближении датирована 988-1015 г.

Подвеска из камерного погребения № 6, открытого при раскопках в Пскове в 2008 г. (рис. 3) (Ершова, 2009). На стороне «А» изображен двузубец, между зубца-ми которого помещено изображение ключа от нутряного замка. На стороне «Б» раз-мещено изображение хищной птицы, из головы которой «растет» четырехконечный крест.

Т.Е. Ершова справедливо соотнесла изображение птицы с аналогичным изо-бражением на псевдодиргемах Х в., происходящих из Швеции, Польши и Эстонии (Ершова 2009, с. 288). Исследовательница полагает, что «сокол (?), увенчанный

Рис. 2. Генеалогия лично-родовых знаков князей-Владимировичей.

46

крестом, может означать принадлеж-ность этого знака новокрещённой пер-соне, обладавшей суверенными права-ми» (Ершова, 2009, с. 287-288). Это, на мой взгляд, сомнительно. Дело в том, что крестики на псевдодирхемах не имеют никакого отношения к изобра-жению птицы: они связан с круговыми

надписями, имитирующие куфическое письмо – разделяют начало и конец надпи-си, являясь своего рода инвокацией, а иногда даже разделяют надпись на несколько частей. Точно так же крестик, размещенный непосредственно над двузубцем, раз-деляет начало и конец круговой греческой надписи [Sjendo]sJla[boz], на печати Святослава Игоревича (ЛСА, табл. LIII: 14; Янин, 1970, с. 249, табл.1: 1), однако считать Святослава «новокрещённой персоной» не приходится. Подчеркну, что на монетах крестик отчетливо отделен от изображения птицы, в то время как на под-веске крест «вырастает» непосредственно из головы птицы. Скорее всего, при из-готовлении подвески мастер копировал изображение с дефектного (вероятнее все-го, сильно стертого) экземпляра монеты, на котором крестик и голова птицы сли-лись в одно изображение. Таким образом, изображение на подвеске, вне всякого сомнения, вторично по отношению к монетному изображению.

Комментируя знак на стороне «А» подвески, Т.Е. Ершова отметила, что изо-бражение ключа, помещенное между зубцами двузубца, «напоминает о положении матери равноапостольного кн. Владимира – Малу ши-ключницы» (Ершова, 2009, с. 285). Исследовательница предположила, что двузубец с изображением ключа между зубцами, «мог использоваться Владимиром в “нов городский период” его по-

литической карьеры: с 969 по 977 г., когда он был выну жден бежать в Скандинавию. Вер-нувшись оттуда, Владимир успешно провел компанию по захвату власти, в ре зультате которой в 980 г. стал правите-лем одного из крупнейших государств своего време ни. С этого момента, как леги-тимный монарх, он начинает использовать собственный знак-трезубец», при этом

Рис. 3. Подвеска из камерного погребения № 6/2008 в Пскове, серебро

(Ершова, 2009, с. 287, рис. 3).

Рис. 4. Схема выведения трезубца Владимира из родового двузубца Рюриковичей (гипотеза Т.Е. Ершовой).

47

«ключ, впервые появившийся на личной эмблеме Владимира как третий вертикаль-ный элемент между двумя отрогами, положил начало трезубому знаку» (Ершова, 2009, с. 286).

Сама по себе идея выведения трезубца Владимира из родового двузубца Рю-риковичей путем превращения в третий, центральный зубец некоего предмета, первоначально размещавшегося между зубцами двузубца, но частью самого дву-зубца не являвшегося (рис. 4), заслуживает внимания. Однако считать таким пред-метом изображение ключа, размещенное между зубцами двузубца на псковской подвеске, я бы не решился. Кроме того, в годы новгородского княжения Владимир, безусловно, пользовался знаком в форме трезубца: это засвидетельствовано костя-ной подвеской из Троицкого раскопа (Янин, 1982, с. 149; Белецкий, 2000, с. 391-392, рис.19: 1, 1а). Ну, а до получения новгородского стола Владимир вряд ли во-обще обладал правом пользоваться лично-родовым знаком. Полагаю что изображе-ние ключа, помещенное между зубцами двузубца на псковской подвеске, не имело геральдического значения, и двузубец, помещенный на стороне «А» псковской под-вески, является родовым, а не лично-родовым символом. Что же касается лично-родового знака Владимира, я остаюсь при своем прежнем мнении: из-за своего про-исхождения («робичич», по меткому определению Рогнеды, см.: ПВЛ: 54) князь не имел права пользоваться двузубцем, и был вынужден довольствоваться произво-дным от родового знака трезубцем (рис. 5).

С учетом того, что в погребении вместе с подвеской найдены четыре монеты, младшая из которых была отчеканена в 953/54 г. и имела отверстия для подвешива-ния, можно думать, что захоронение было совершено не раньше 960-х – начала 970-х годов. Следовательно, деятельность погребенного в камере № 6/2008 пожи-лого мужчины (45-55 лет)1 в качестве полномочного представителя великого киев-ского князя, могла происходить или в конце правления Игоря Рюриковича (879-

1 Благодарю Т.Е. Ершову (Псков) за сведения о возрасте погребенного в камерном захоронении № 6/2008 и о времени чеканки монет, входивших в состав погребального инвентаря.

Рис. 5. Генеалогия лично-родовых знаков князей-Рюриковичей Х в.

48

944), или при его сыне, Святославе (944-972), или даже при сыне Святослава, Яро-полке (972-980). В любом случае, время изготовление подвески можно определять в пределах 2-й – 3-й четверти X в.


Беговаткин А.А., 2005. Погребения с геральдическими подвесками из раскопок Кельгининского могиль-ника в Мордовии // Stratum plus, № 6, 2003-2004, Saint-Petersburg – Kishinev – Odessa – Bucharest.

Белецкий С.В., 2000. Знаки Рюриковичей. Часть первая: X-XI вв. // Исследования и музеефикация древ-ностей Северо-Запада. Вып. 2. СПб.

Белецкий С.В., 2004. Подвески с изображением древнерусских княжеских знаков // «Ладога и Глеб Лебе-дев». Восьмые чтения памяти Анны Мачинской СПб.

Белецкий С.В., 2005. Знаки на геральдических подвесках из Кельгининского могильника // Stratum plus, № 6, 2003-2004, Saint-Petersburg – Kishinev – Odessa – Bucharest.

Ершова Т.Е., 2009. Серебряная подвеска с изображением тамги Рюриковичей из Камерного погребения в Пскове // Краеугольный камень. Археология, история, искусство, культура России и сопредель-ных стран. 80-летию со дня рождения Анатолия Николаевича Кирпичникова посвящается. Т. I. СПб./М.

Колибенко О., Колибенко Ол., Тетеря Д., Юрченко О., 2008. Пiдвiска зi знаком Рюриковичiв з Переяслав-щини та деякi роздумы з приводу iнтерпретайii геральдичних пiдвiсок // Науковi записки з украiнськоi iсторii. Вып.20. Переяслав Хмельницький.

Янин В.Л., 1970. Актовые печати древней Руси X–XV вв. Т. I. М Янин В.Л., 1982. Археологический комментарий к Русской Правде // Новгородский сборник. 50 лет рас-

копок Новгорода. М.

Л.Я. Костючук, Ю.В. Колпакова

Надписи на псковских нательных крестах(итоги работ по расшифровке)1

Тема обследования текстов на нательных крестах связана, прежде всего, с из-учением обширной группы плоских (пластинчатых) крестов с изображением Гол-гофы, которые появляются в русской материальной культуре на рубеже XIV–XV вв. и особенно широко распространяются с XVI века.

Непременным элементом композиции этих крестов является изображение на лицевой стороне плоского семи - или восьмиконечного креста на подножии (Голго-фе). Для них характерно большое разнообразие дополнительных элементов иконо-графии (в особенности, изображений т.н. «орудий страстей»), надписей, внешних элементов декора. Опубликованные материалы позволяют уверенно говорить, что это характерно для различных русских регионов.

В материалах псковских археологических и других музейных коллекций груп-па голгофских крестов насчитывает более двух десятков типов и 397 единиц, при-чем с проведением археологических работ их число продолжает постоянно расти.

1 Исследование проводится в рамках проекта РГНФ №10-01-26110а/В «Псковские нательные кресты с надписями с надписями XIV-XVIII вв.».

49

Около 250 из них содержат соответствующие, в разной степени читаемые, тек-сты на любой из сторон (лицевой; лицевой и оборотной). Но особенно ценны для лингвистического и общего историко-культурного исследований оказались те 40 крестов, которые имеют тексты, прежде всего, на обороте, т.к. оборотная сторона этого важного предмета и предназначалась для сакральных текстов.

Основной целью настоящего исследования являлось выявление надписей и, прежде всего, более или менее связных текстов на псковских нательных крестах XIV–XVIII вв. с двусторонним декором. Пока удалось расшифровать и классифи-цировать по содержанию выявленные тексты на 119 крестах.

Надписи на предметах выясняются по наличию букв, других знаков для пись-менного выражения речи. Поэтому даже одна или несколько букв, которые могут сопровождаться, например, титлом, экономно передающим выражение смысла но-минативной единицы языка –слова, – это то, что заслуживает внимания.

Текст же представляет собой такое сочетание слов, которое обладает не только планом выражения через письменные знаки — буквы, но и планом содержания, выясняемым вследствие установления смысловых отношений между отдельными лексическими единицами.

К настоящему моменту сделаны попытки опубликовать и систематизировать надписи на нательных крестах из раскопок в Москве, в подмосковных монастырях, на случайных находках из различных регионов, однако изучение региональных коллекций все равно остается необходимым и актуальным (Винокурова, 1999; Век-слер, Беркович, 1999; Островский, 1995 и др.). Надписи на крестах-тельниках (кре-стах личного пользования мирян), наряду с местными поклонными крестами и дру-гими монументальными образцами предметов культа, во-первых, отражали мест-ные традиции как в своей форме, так иногда и в характере текстов (Гнутова, 2001, с. 12).

Во-вторых, проявлялись порой и местные языковые особенности, хотя изуча-емые предметы религиозного культа в письменных традициях тесно связаны имен-но с церковнославянским языком. Неслучайно Б.А. Ларин для исторической части «Псковского областного словаря с историческими данными» рекомендовал исполь-зовать и местные (псковские) церковнославянские памятники. Выявление регио-нальных черт этих текстов является перспективным для выяснения разных аспек-тов развития церковнославянского языка, сыгравшего значительную роль в станов-лении русского литературного языка.

Кроме того, в-третьих, несмотря на многовековую историю функционирова-ния тельников как неотъемлемой реалии культуры и быта русского человека, до сих пор до конца неясны каноны формы, иконографии и, конечно, надписей на этих предметах (ср. Островский, 1995, с. 55). Многодесятилетнее забвение исследова-тельской тематики, связанной с религией, не позволяло продолжать работу ученых и профессионалов, которая успешно велась в XIX – начале XX вв. (Гнутова, 2001, с. 3-11).

Иконография крестов, в т.ч. и нательных, тесно связана с общими и местными религиозными традициями. Символика изображаемых образов требовала письмен-ного пояснения (особенно это характерно для староверческих крестов, где привле-калось больше религиозных символов, чем в официальном православии). А поясне-ние этих символов шло через традиционно принятую условную краткую атрибу-

50

цию образа в зависимости от норм религиозной формы письменного языка (Остров-ский, 1995, с. 56).

С учетом сказанного надписи на изученных крестах можно разделить, прежде всего, на две разновидности:

1) Номинативные обозначения изображенных важных христианских реалий, которые выполняют древнейшие функции тельников, как и других наперсных кре-стов: указание на «принадлежность к конфессии» (первая функция по Островскому, 1995, с. 56-57), на главное сакральное событие — распятие Христа (вторая функция)1. Эти наименования в сокращенном виде (обычно под титлом) называют Иисуса Хри-ста, орудия страстей, место, где произошло распятие, дают высокую оценку искупи-тельной жертвы Богочеловека. Смыслы этих надписей в более развернутом виде от-ражены в крайне насыщенной символами и надписями иконографии староверческих крестов, где уделено больше внимания пути Христа от жизни до смерти.

Эти надписи представляют своеобразные монограммы (рис. 1 см. на с. 246), которые условно подразделяются на несколько групп:

а) по характеру сокращения слов: ЧЬС (ф.5-106/545 — с общим титлом); ЧЬС (ф.5-106/545 — с фигурным тит-

лом); ЧЪС (ф.5-91/467 — с отдельными титлами); ЧЬСЛ (ф.5-92/ 472); ЧРСЛ (ф.5-94/477; 95/478); ЧРЬСЛ (ф.5-102/580) — с фигурными титлами;

NK (ф.5-106545); НИК (ф.5-106/545); даже NИКА (ф.5-102/580) — с титла-ми;

Црь (ф.5-ППМ-81 — прием написания под титлом, сближающий со своеобраз-ной вязью);

СЛАВ (под титлом);

б) по начертанию букв, особенно некоторых. Например, «А» иногда допуска-ет вид, сближающий ее с «Я» или с «Л», если не видно перемычки: N/IКА (ф.5-93/473 — естественно, нет титла, но наблюдается лигатура букв «НИ»); иногда на-писание буквы «Т» совпадает с буквой «П».

Исследователи, неоправданно мало обращают внимания на эти надписи, хотя их изучение может помочь в выяснении графических (палеографических) особен-ностей начертаний букв не на бумажных носителях.

2) Исходно зафиксированные связные тексты. Могут встречаться тексты на разных и на одних и тех же типах крестов; в разном объеме и в разном расположе-нии (размещении) на поверхности креста. Последнее зависит от специфики общего декоративного оформления предмета и, вероятно, от традиций – общих и частных.

Литература, которая посвящена крестам (конца XIX – начала XX вв. и послед-них десятилетий XX в.) позволила выяснить, что молитвенные тексты разного объе-

1 А.Б. Островский выделяет такие функции нательных крестов, как 1) обозначение принадлежности к конфессии; 2) информация о главном сакральном событии, связывающем людей христианского миро-воззрения с Богом - о распятии Богочеловека; 3) прославление искупительного подвига Христа и Его воскресения; 4) прославление христианского учения и апостольской церкви; 5) оберег верующего (его души и здоровья)» (Островский, 1995, с. 56-57)

51

ма при воспроизведении на тельниках в основном связаны с несколькими божествен-ными и очень проникновенными религиозными произведениями. Обусловлено это, без сомнения, такими функциями христианских атрибутов, как «прославление иску-пительного подвига Христа и Его воскресения» и «прославление христианского уче-ния и апостольской церкви (третья и четвертая функции нательных крестов по А.Б.Островскому, 1995, с. 56-57). В соответствии с данными функциями тексты были утверждены церковными канонами и поддержаны религиозно-конфессииональной традицией. В то же время, содержание таких произведений, постоянное присутствие значимых и воздействующих на сознание простого человека слов-напоминаний о ре-лигиозной связи человека с Богом служило тому, что крест воспринимался «как обе-рег верующего (его души и здоровья)» (Островский, 1995, с. 57) (пятая функция на-тельных, как и других наперсных, крестов). Назовем эти произведения.

А) 67-й псалом Давида «Да воскреснет Бог…» обнаружен на 18 крестах. (Полное его содержание: «Да воскреснет Бог и разыдутся врази Его и да бежат от лица Его ненавидящи Его и яко исчезает воск от лица огня да погибнут бесы от лица любящих Бога нашего», текст дается по изданию Скабалланович, 1910). В ре-лигиозной службе этот текст называют молитвой Честному Кресту в праздник Вос-кресения Христова (это воскресная молитва).

Удалось расшифровать текст, например, в таком виде: 1) «11/470» (рис. 2: 1 см. на с. 246)

ДАВОС — —КРЕС — —ТЪБОГЪ (?) —

—ИРАЗЫДɣТСЯВРАЗИЕГ —— ОРАЗБЕЖАТЪ^ЛИЧАЕГО —— НЕНАВИД¤mИ ЕГОЯКОИС —

— ЧЕЗАЕТ— — ЪДЫМЪ[Д]— — АИСЧЕЗ— — НɣТ[?] —— ОТЕМ(?)— — ВОСК^— — ЛИЧАЕГ— — О[?]ЯКО

Кресты, аналогичные тем, на которых размещена эта и три последующие над-писи, в литературе часто относят к продукции старообрядческих мастерских XVIII – нач. XX вв. (Станюкович и др., 2003, с. 222). Действительно, данные кресты про-исходят из подъемного материала в Изборске, в окрестностях которого историче-ские источники фиксируют существование старообрядческого скита. Вместе с тем, археологические исследования в Пскове дают достаточно примеров бытования кре-стов этого типа со второй половины XVI в., в том числе, присутствуют и материалы из погребальных памятников (см. Колпакова, 2009, с. 186-188).

52

2) «10/468» (рис.2: 2)

ДАВО— — СКРЕ— — СНЕТЪ—

— БОГЪИРАЗЫДУТС— — ЯВРАЗИЕГОИДА[Б] —— ЕЖАТЪ^ЛИЧАЕГО— — ИНИ[??]— — АВИД— — ¤mА(?)[Е]— — ГОАК— — ОЯС(?)— — […]Ъ[…]—

— […]Ъ[…]— — ¤[…]

3) «12/476» (рис. 2: 3)

ДАВ— — ОСК— — РЕС—

— НЕТЪБОГЪIРА— — ЗЫДУТЧАВРАЗ— — ИЕГОИДАБЕЖА —

— ТЪ^— — ЛИЧ— — АЕГ— — ОНЕ— — Н[А]В— — […]— — […]ЕГО

4) «15/483» (рис. 2: 4)

ДАВО— — СКРЕ—

— СНЕТЪБОГЪИ— — РАЗЫДУТС¤—

— ВРАЗ— — ИЕГО— — И[Д]АБ — — ЕЖА— — ТЪ (последние две буквы посреди последней строки)

53

Естественно, что весь текст на маленьком тельнике не помещался, поэтому на изученных крестах мы иногда наблюдаем «обрыв» текста в разных местах произ-ведения.

Иногда только прочитанные несколько букв позволяют считать, что на тельни-ке был именно этот текст:

5) «7/55» (рис. 2: 5)

[…]— — РЕС— — НЕТЪБГЪ— — […]— — […]Крест датируется XVI-XVIII вв. и происходит из раскопок на Запсковье.

6) «6/265» (рис. 2: 6, 7)На оборотной стороне:

[ДА]ВО— — [СК]РЕ[…]— — […] (далее неразборчиво)Надпись прочерчена (обратный рельеф), надпись имеет легкий наклон вправо.

На лицевой стороне, помимо обычных надписей: ЧРЬ (под титлом) — СЛАВ[Ы]; [IС] ХС (под титлом),

— присутствует следующий текст:

[КР]ЕСТɣТ[…]О[…]ПО[…]

Надпись, подобная этой по содержанию, обычно помещается на тыльной сто-роне крестов, которые составляют целую тематическую группу в нашем исследова-нии. Эта находка из слоя кладбища XVI–XVIII вв. близ ц. Иоанна Милостивого в Пскове, благодаря разнообразному набору надписей, оказывается на стыке двух групп крестов с надписями.

7) «18/39» (рис. 2: 8)Фрагменты разломанного креста (второй половины XVI–XVII вв.) содержат и

фрагменты текста:

Е БГЪ НЕ (?)Т

54

Кроме того, эта молитва считается спасительной и от греховных искуше-ний. М. Скабаланович (Скабаланович, 1910, с. 182) напоминает, что прп. Антоний сражался «со смущавшими его помыслами и привидениями» «благодатною силою Святого писания», в частности псалмов (в т.ч. и 67-го).

Таким образом, стратиграфические даты и подбор близких аналогий для на-ходок позволяет предварительно датировать появление крестов с этим типом над-писи в Пскове и Изборске XVI веком. В конце XIX в., вероятно, взамен этого типа надписи на тельниках появлялся сокращенный текст «Спаси и сохрани» (Остров-ский, 1995, с. 34).

Б) Второй из выявленных типов надписей содержит в начале фразы слово «крест». Обнаружено 16 крестов с подобным текстом. Атрибуция их в литературе по ставрографии не всегда однозначна, из-за смешения терминов «тропарь», «мо-литва», «часть службы», «песнь». Согласно разъяснениям, приведенным в «Толко-вом Типиконе», семь строф, начинающихся единообразно (со слова «крест»), со-ставляют тропарь «Похвала кресту». Каждая из этих строф и самостоятельно может быть успокоением и оберегом мирянам: «Кресту Твоему поклоняемся Вла-дыко и Святое Воскресение Твое славим. Крест хранитель всея Вселеннея. Крест красота церкве. Крест верным утвержение. Крест царем держава. Крест аггелом слава. Крест бесом язва».

Считается, что это светилен праздника Воздвижения, «самая большая из пасхальных песен и самая полная, всесторонняя» (Скабалланович, 1913, с. 137).

Естественно, поместить в полном объеме пасхальную песнь на крестик было невозможно, поэтому заказчик или литейщик выбирали одну или две из строф. Наиболее часто встречается начало первой из них, а также текст второй с дополнением любой из последних пяти.

На 7-ми крестах обнаружена надпись «Кресту Твоему поклоняемся…» (текст первой строфы песни), но, естественно, во фрагментах. В целом, датировки крестов с этим типом надписи обнимают время с I половины XV по XVIII вв.:

1) «2/261» (рис. 3: 1 см. на с. 247)

КРЕ— СТɣ—

— ТВО[…]ПОК[…]»(?)М ЕМɣ ЛОН САВ ЛАД […] […] […]

Крест происходит из слоя кладбища XVI–XVIII вв. близ ц.Иоанна Милости-вого в Пскове. По аналогичным находкам из Москвы возможно сузить датировку до II пол. XVII–XVIII.

55

2) «3/82» (рис. 3: 2, датируется по сопутствующему нумизматическому мате-риалу 1-й пол. XV в.).

КР— — ЕС — — Тɣ— — ТВОЕМ— — ɣ— — ПО— — КЛ— — АН— — […]

3) «1/46» (рис. 3: 3, предположительная дата – 2-я пол. XVII–XVIII вв.).

КРЕ СТɣ (две последние буквы связаны лигатурно)

[ТВО ПОК «(?)ЕМ ЕМɣ] ЛАН САВ

ЛАД […]

4) «4/95» (рис. 3: 4)

КР —[Е]СТɣ— — [… …]

5) «5/321» (рис. 3: 5, предположительно, вторая половина XVI–XVIII вв.)На лицевой стороне, помимо обычных надписей: ЧРЬСЛ (под титлом; буквы

Р и Ь соединены лигатурно); [IС] ХС (под титлом); М Л (под титлом); НКА; КО[ПI…?] ТРО[СТЬ] (последние два слова по обеим сторонам вертикального стояка креста сверху вниз написаны боком), – под поперечной планкой креста обна-ружен следующий текст:

[К]Р[СТ]ɣТ | ВОЕМɣПОКЛОНЯЕМ | С¤ВЛАДЫ

56

6) «6/306» (рис. 3: 6, крест из слоя погребений, предшествовавших основному кладбищу у ц. Покрова и Рождества в Пскове, датируется по стратиграфии перио-дом не позднее XVI в.)

На лицевой стороне, помимо обычных надписей типа ИС ХС (каждая из них под отдельным титлом), под поперечной планкой креста есть такой текст:

КРСТ[ɣ]ПОКЛО[… …] | […]ɣ[…]

Подчас только прочтение словоформы твоему помогает атрибутировать предполагаемый текст:

7) «7/350» (рис. 3: 7, 8) датируется последней четвертью XV–XVI вв.) На лицевой стороне под поперечной планкой креста фрагмент текста:

[…Т]ВОЕМɣ |

На оборотной стороне литейщиком как будто намечены строчи текста, напо-минающие заготовки букв. Вероятно, текст или его имитация изначально не пред-назначались для прочтения.

Этот текст на лицевой стороне, скорее всего, «Кресту Твоему поклоняем-ся…». Может быть, он имел продолжение на оборотной стороне, хотя, вероятнее всего, рельеф на оборотной стороне вообще нельзя охарактеризовать как текст.

На 6 крестах выявлены фрагменты нескольких строк, начиная с «Крест хра-нитель всея Вселенне…». Датировки крестов этой группы тоже широки и охваты-вают XVI–XVIII вв.:

1) «8/266» (рис. 3: 9)

КРЕ— — СТЪ— — ХРАН— — ИТЕЛ—

— ЬВСЕ— — ¤ВСЕЛЕННЕКРЕСТЪКРАСО — — ТАЦЕРКОВНА¤КРЕСТЪБО(?)—

— […]— — […] (далее еще девять строк, весьма неразборчивых: с

трудом узнаются некоторые буквы)

Этот и следующий кресты происходят из одного памятника и датируются по стратиграфии периодом не позднее XVI в.

57

2) «10/275» (рис. 3: 10)

КРЕ (под титлом, что удивительно) — СТЪ (две последние буквы связаны лигатурно)

— ХРА —— НИ (буквы связаны лигатурно)ТЕЛЬВСЕИ(?)ВСЕЛЕ—

— НА— — ЕI(?)К— — РЕС— — ТЪ— — КРА— — СОТ— — […?]В(?)

На ряде предметов читается «крест» с дальнейшим нечитаемым участком, что может говорить о наличии разных вариантов или сочетаний: «Кресту твое-му…» или «Крест хранитель…» в сочетании с другими строфами.

Остановимся подробнее на одной находке. Характер надписей на этом кре-стов любопытен:

В) «3/346» (рис. 3: 11,12) 2-я пол. XVI–XVII вв.; в других же регионах есть аналоги 1-й пол. XVIII в.)

На оборотной стороне креста и по периметру обеих сторон подвески раз-мещены два разных текста.

На обороте, в традиционном виде, параллельными строками:

ДАВО— — СКРЕ— — СНЕ— — ТЪ— — БГЪ—

— ИРАЗЫДɣТЪС¤(?)[ВР]АЗИЕГОИ— — ДАБЕЖА[ТЬ^]Л[ИЦ]АЕГОНЕНА—

— В[И]— — Д¤— — mЕ— — ЕГО— — [А]КО —— ИЗ/С(?)— — ЧЕ[З] —— [Н]ЕТ —— ЪДЫ— — МЗА (Это текст «Да воскреснет Бог…»)

58

По периметру лицевой стороны:[...]СТɣТВО[… …]ТЪ / ТВОИХЪ[…]ИСТИ / БЕЗ[ЗА(?)]КОНИЕ-

МОЕ[…] / / […]ИМ[…]БОЖЕМОI / […]

(Вначале это текст «Кресту твоему покланяемся…», а затем, как и далее «По-каянный псалом Давида», о котором – см. далее)

По периметру оборотной стороны:МIИ[…]НIЕ[…][?][…] / МО[…]НОТЕ[…]^БЕ[З]ЗАКОНИ¤МОI[…] (текст из «Покаянного псалома Давида»).

Материалы одного из наиболее подробных сводов крестов, вышедших в по-следние годы, каталога А.Б.Островского (Островский, 1995), в котором зафиксиро-вано множество текстов на крестах из разных регионов, свидетельствует в пользу отсутствия на оборотной стороне тельников других, помимо названных, текстов.

В то же время в Пскове на одном кресте обнаружился довольно необычный текст:

1) «1/303» (рис. 4: 1 см. на с. 248) по керамическому и нумизматическому материалу датируется XVII–XVIII вв.)

ПО— — МИ—

—ЛУ— — М¤БОЖЕПОВ—

— ЕЛI(?)— — КОI— — МIЛ— — ОСТ— —ИТВ

Эти фрагменты укладываются в начало 50-го – «Покаянного» псалма

Давида (см. Приложение в статье, читаемые на кресте фрагменты подчеркнуты), который в церкви читается на исповеди, способствуя пробуждению чувства покаяния. Давид раскаивался искренне, глубоко и получил прощение от Бога. В период раскаяния Давид и составил эту молитву, ставшую образцом покаяния.

Фрагменты из этого псалма могли совмещаться с другими произведениями. Так на одном из крестов (№8/346) – в разных местах на поверхности креста были обнаружены фрагменты трех текстов.

Еще более необычный текст, не повторяющийся в изученных материалах, обнаруживают фрагменты надписей на двух крестах (во втором случае, как увидим, в меньшей степени из-за плохой сохранности букв):

59

2) «2/505» (рис. 4: 2) по ближайшим аналогиям – XVIII в.).

ХСТЕ (под титлом) —СЫНЕ— — […]БЖII(?)[…]— — […]— — ИСО— — ХСТА (под титлом) — — СО— — […]

3) «3/522» (рис. 4: 3) датируется по псковским аналогиям XVII–XVIII вв.).

Д(?)— — […]— — […]— — […]—

— СНЪБЖ(?) (каждое из слов под титлом)БРТСВ — — НОСТ[… …]ХТС(?)—

— МЛ— — СТВО— — СРТО(?)—— Ж/Н(?)ЕВО— — […]— — […]

Звательные формы допускают предположить, что здесь могут быть читаемые остатки фрагмента текста «Иисусовой молитвы»: «Господи Иисусе Христе Сыну Божий помилуй мя грешнаго». Известный деятель церкви Игнатий Брянчанинов считал, что «Иисусова Молитва» помогает молящемуся изгонять бесов из человека, поскольку искреннее обращение к Богу со словами «Господи Иисусе Христе» по-могает общению с Богом (Брянчанинов, 1993).

Таковы предварительные итоги по расшифровке текстов ранее известных и вновь отреставрированных псковских нательных крестов. В ходе нашего исследо-вания обращалось внимание на фиксацию языковых фактов разных уровней: в письменной речи 1) на особенности графического оформления (продолжается па-леографическое исследование); 2) на особенности отражения фонетики, в част-ности псковской и в отражении норм произношения русского языка вообще («чока-нье», [ца] на месте орфографического -тся, -ться); 3) на использование некоторых морфологических форм и пр. (неверное образование враже — звательного падежа единственного числа вместо врази – именительного множественного). Но, есте-ственно, приходится учитывать консерватизм церковнославянского языка и роль традиций религиозно-проповеднического стиля языка. Однако специфические, не-нормативные черты удалось обнаружить.

60

Соотнесение дат изученных нательных крестов и типов надписей на них показывает, что содержание надписи в большинстве случаев не является ярким да-тирующим признаком. В наиболее раннее время – 1 пол. XV в. в Пскове появляются кресты с надписью «Кресту Твоему поклоняемся…». Надпись «Да воскреснет Бог и разыдутся врази Его» чаще встречается на крестах XVII–XVIII вв., кроме того, содержательное единство надписей обнаружилось на крестах из коллекции подъ-емного материала в округе Старого Изборска. Однако уже с XVI в. использование всех упомянутых текстов на крестах было одновременным и варьировалось в за-висимости от каких-то иных предпочтений частного или церковного характера.

Исследование продолжается.

Приложение.

1. Помилуй мя, Боже («Покаянный псалом» Давида):«Помилуй мя, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедротъ Твоихъ изгладь [на кре-

сте идет «очисти»] беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и отъ греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грехъ мой всегда передо мною. Тебе единому согрешилъ я, и лукавое предъ очами Твоими сделалъ, такъ, что Ты праведенъ въ приговоре Твоемъ и чистъ въ суде Твоемъ. Вотъ я въ беззаконии зачатъ, и во грехе родила меня мать моя. Вотъ Ты возлюбилъ истину въ сердце, и внутрь меня явилъ мне мудрость (Твою). Окропи меня иссопомъ, и буду чистъ, омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости Тобою сокрушенныя. Отврати лицо Твое отъ грехов моихъ, и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и духъ правый обнови внутри меня. Не отверни меня отъ лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними отъ меня. Возврати мне радость спасения Твоего, и Духомъ Владычественнымъ утверди меня. Научу беззаконныхъ путямъ Твоимъ, и не-честивыые къ Тебе обратятся. Избавь меня отъ кровей, Боже, Боже спасения моего, и языкъ мой восхва-литъ правду Твою. Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою. Ибо жертвы Ты не жела-ешь, я далъ бы ее: к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу духъ сокрушенный; сердцасокрушеннао и смиреннао Ты не презришь, Боже. Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сионъ; воз-двигни стены Иерусалима; тогда благоугодны будутъ Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение, тогда возложатъ на алтарь твой тельцовъ» (См.: Требник. Чч. 1-2. М., 1906).


Брянчанинов И., 1993. О молитве Иисусовой // Аскетические опыты. Том I. М.: Правило веры. Репринт изд. СПб.: Изданiе книгопродавца И.Л.Тузова. 1886.

Винокурова Э.П., 1999. Металлические литые кресты-тельники XVII в. // Культура средневековой Мо-сквы. XVII век. М.

Векслер А.Г., Беркович В.А., 1999. Материалы археологических исследований некрополя Моисеевского монастыря на Манежной площади в Москве // Культура средневековой Москвы. XVII век. М.

Гнутова С.В., 2001. От редактора // Ставрографический сборник. Книга первая. / Сб. ст. М.: Древлехра-нилище. С. 3-14.

Колпакова Ю.В., 2009. Нательные кресты с изображением Голгофы среди предметов личного благоче-стия жителей Пскова и Псковской земли // Европейский путь России. Ордин-Нащокинские чте-ния. Вып.1. Псков. С. 173-188.

Островский А.Б. , 1995. Православные нагрудные кресты (Зримые черты символов) //Кунсткамера. Эт-нографические тетради. Вып. 8-9. СПб. С. 54-74.

Скабалланович М. Н.,1910. Толковый Типикон. Объяснительное изложение Типикона. С историческим введением. Изд. Сретенского монастыря, М., 2004. Вып. I. Репринт с издания: КIЕВЪ, Типографiя Акцiонернаго Общества печатнаго и издательскаго дjьла Н.Т. Корчакъ-Новицкаго.

Скабалланович М. Н., 1913. Толковый Типикон. Объяснительное изложение Типикона. С историческим введением. Изд. Сретенского монастыря. М., 2004. Вып. II. Репринт с издания: КIЕВЪ, Типографiя Акцiонернаго Общества печатнаго и издательскаго дjьла Н.Т. Корчакъ-Новицкаго.

Станюкович А.К. Осипов И.Н. Соловьев Н.М., 2003. Тысячелетие креста. Произведения русской христи-анской металлопластики X–XX вв. из частных собраний. М.

61

Принятые в статье сокращения:

Мас – раскоп у «Дома Масон», в Музейном переулке, 2002МЗИ – Музей-заповедник «Изборск»ПЗП – раскоп на ул. Школьной, 1977ПЛ – раскопы 70-90 х. г. ХХв. на ул. Ленина, на территории старого городского рынкаПОКР – раскопы у Покровской башни, в квартале ул. Свердлова, Калинина, Воеводы ШуйскогоППМ – раскоп на ул. Первомайской, 1981ЦБОГ – раскоп у ц. Богоявления с Запсковья, ул. Герцена, 2001

А.Н. Кирпичников

Псков XVII в. глазами иностранца

В настоящей статье публикуются описание и рисунки, сделанные голланд-ским путешественником Николаасом Витсеным (1641-1717 гг.) (более подробно: Кирпичников, 1995). Витсен оказался в Пскове в декабре 1664 г. в составе голланд-ского посольства, направлявшегося в Москву. Значимость приведенных сведений в том, что Псков (а это в литературе XVII в. встречается очень редко) запечатлен в ходе своей повседневной жизни. Перед нами ценный исторический источник, а его свидетельства во многом уникальны. Голландец рисует на редкость конкретную картину жизни зимнего русского города. Улицы полны всякого люда: кто-то просит милостыню, а вот, побрякивая кандалами на ногах, идет тюремный узник; несмо-тря на лютый мороз, из бань нагишом выскакивают люди и бросаются в воду. По воскресеньям многолюдный ранок устраивается прямо на льду реки Великой. В праздничные дни за полдень шла бойкая торговля и были открыты все лавки. Везде видны иконы и зажженные перед ними свечи. Остаток дня (речь идет о дне Святого Николая) улицы заполнил хмельной народ, и иностранцев просят не вы-ходить со двора.

Свои наблюдения о жизни и устройстве города на р. Великой Витсен чередо-вал со скрупулезными описаниями церковных церемоний, списками выданной про-визии и т.п. Здесь им приведено немало бытовых, порой забавных сцен. Особо за-интересовали иностранца укрепления, вооружение и церкви. Стоя на рыночной площади Витсен насчитал в поле своего видения 13 монастырей или приходских церквей и 50 колоколенок, что дает представление о густоте застройки города.

Отдельно (Романов, 1923, л. 38)1 следует сказать о рисунках Витсена, которые сохранились в Отделе Картографии Венской национальной библиотеки. Они по ка-честву разные, но все отличаются редкой документальностью и, думаю, достовер-ностью.

1 На эти данные мое внимание обратила И. А. Шалина. Они приведены в её дипломной работе 1982 г. «Псковское монастырское каменное зодчество XIV-XVII вв.» (хранится: кафедра истории искусств истфака ЛГУ, №742 и 742А).

62

При подъезде к Пскову Витсен обратил внимание на Снетогорский мона-стырь, располагавшийся на северных подступах к городу. Воспроизведенные на листе строения надписей не имеют, но в сравнении с натурой узнаются безошибоч-но (рис.1).

Витсен изобразил Снетогорский монастырь с небывалыми, незнакомыми спе-циалистам подробностями. Это относится к самой высокой постройке монастыря – башнеобразной церкви Вознесения, построенной, судя по надписи на её колоколе, в 1527 г. (или точнее 1527-1528 гг.). Здание показано вполне достоверно. Его ниж-няя часть: 2-х ярусный восьмерик с щипцовым покрытием в каждом членении. Описанный объем увенчан еще одним столпообразным восьмериком, только мень-шим в поперечнике, чем расположенный ниже. Сооружение относится к группе храмов с восьмигранным основанием и столпообразным верхом, известными по колокольне Ивана Великого в Московском Кремле (1505-1508 гг.) и церкви Григо-рия в Хутынском монастыре под Новгородом (1535-1536 гг.). Храм Вознесения, судя по рисунку Витсена, был увенчан граненым шатром. Эта деталь подтвержда-ется на воспроизведении той же церкви на клейме псковской иконы с житием Сав-вы Крыпецкого, относящейся к концу XVI – началу XVII вв. (Морозкина, 1964, с. 192). Если все сказанное о типе и форме покрытия снетогорской церкви справед-ливо, то мы имеем дело с необычно ранним образцом шатрового зодчества, появив-шимся в пору после воссоединения в 1510 г. Псковской земли с Московским госу-дарством, скорее всего, по заказу фактического главы новой псковской администра-

Рис. 1. Снетогорский монастырь у Пскова. Рисунок Н. Витсена. Австрийская национальная библиотека.

63

ции государева дьяка Мисюря Муне-хина1. К сожалению, этот храм-колокольня был почти полностью уничтожен в 1930-е гг.

Витсена, видимо, привлекали башнеобразные здания, чем-то для него необычные и «экзотические». Таковое представлено на ещё одном рисунке Витсена, подписанном «Ка-менная башня во Пскове». И общий вид «башни» (бесспорно церкви, расположенной в соседстве с пала-той и звонницей) и обилие вполне реалистических архитектурных де-талей (кокошники, городчатый и ар-катурный фризы) создают уверенное впечатление, что данный сюжет вы-полнен с натуры, а не выдуман ху-дожником. На основании икон с па-норамными видами Пскова, восходя-щих к XVII в. – «Сретенье Богороди-цы» и особенно «Видение старца Дорофея» (Стасов, 1861, л. 1-2)2 – удалось вполне конкретно опознать рассматриваемое здание. Речь идет о церкви Евфимия Великого на подво-рье Снетогорского монастыря в Зап-сковье. В источниках XVII в. этот храм описан как находившийся (вместе с коло-кольней) «при настоятельских кельях… на погребах» (Болховитинов, 1821, с. 26). В то время эта церковь входила в комплекс жилых и хозяйственных построек под-ворья и была домовой настоятельской или трапезной.

Храм Евфимия (здесь не касаемся его нижней части, по-видимому, нарисован-ной Витсеном в основном по памяти) имеет явно не придуманный художником ша-тровый верх. И архитектурный облик постройки, и исторические обстоятельства позволяют считать, что рассматриваемая церковь была сооружена в 1510-1520 гг. после конфискации властями в 1510 г. первоначального монастырского подворья, находившегося у Рыбницких ворот Среднего города. Подворью была тогда отведе-на новая территория в Запсковье на месте кладбища (Токмаков, 1887, с. 9, 71). И в данном случае мы сталкиваемся с необычайно ранним примером шатрового соору-жения, построенного во Пскове, возможно, также при участии новых московских властей.

1 Намек на участие Мунехина в строительстве храма содержится в надписи на упоминавшемся выше колоколе о том, что слит «при великого князя дьяке Мисюре Мунезине». Известно, что М. Мунехин вел большое строительство в псковских монатырях.

2 По моему мнению, «Сретение Богородицы» восходит к 1700 г., а «Видение старца Дорофея» создано до 1682 г. (сравни Малков, 1982, с. 69).

Рис. 2. «Каменная башня во Пскове» (церковь Евфимия Великого). Рисунок Н. Витсена. Австрийская нацио-

нальная библиотека.

64

Таким образом, случайно или нет Витсен, будучи во Пскове, зарисовал особо приметные постройки, по-видимому, одной средне – русской строительной школы, отмечавшие собой новые пути развития русской архитектуры первой половины XVI в. Это в свою очередь приводит к заключению, что среди каменных псковских построек необычно рано появились монументальные сооружения, свидетельствую-щие о передовых творческих исканиях зодчих московской России в период, пред-шествующий сооружению в 1532 г. шатрового храма Вознесения в с. Коломенском1.

Николаас Витсен. Приезд в город Псков. Отрывок из книги Moscoviche Reyse 1664-1665. Deel 1, S-Yravenhage 1966. Р. 56-70. Перевод со староголланд-ского В.Г. Трисман и И.М. Михайловой.

[9 декабря 1664]2. На следующий день в 9 часов мы отправились в путь и ехали на са-

нях 6 миль3 до деревни по названию Ваймич (Ваймицы), находящейся на берегу озера дли-ной в 10 миль, которое они именуют Великим4. Здесь я с удивлением наблюдал, как русские крестятся и благочестиво кланяются перед всеми часовенками и крестами, которые попада-ются на глаза. Микита, наш пристав, присоединился к нам, прежде чем мы достигли места ночевки, проехав добрую милю по этому озеру. Лед был настолько крепок, что с грузом и лошадьми могли ехать по нему без страха. Я заметил здесь, как стыдятся замужние женщи-ны открывать волосы подобно женщинам Китая; они скорее выйдут нагими, чем покажут свои косы.(с. 59) [ 10 декабря] Отсюда мы отправились на следующий день, а именно 10-го// в 10 часов, после того, как Микита получил известие из города (Пскова), что мы можем туда ехать. Про-ехав полторы мили вдоль реки, вытекающей из этого озера, мы ненадолго остановились у небольшого монастыря св. Николая и, встав по порядку, приготовились чтобы въехать в го-род. Здесь попы просили милостыню, чтобы зажечь свечу святому Николаю. Тут между при-ставом и послом возник спор о порядке, в каком мы поедем дальше. Русский желал сидеть справа, но посол сказал, что лучше поедет отдельно в своих санях, чем в роскошно убранных присланных санях слева (от пристава5). Русский же не смел сесть по левую руку. Тогда реши-ли, что русский поедет впереди один, а тем временем они отправят своего писца к князю Федору (Григорьевичу Ромодановскому) и все прочее за приказом, как ему (приставу) следу-ет в этом случае поступать. Вскоре писец вернулся с ответом, чтобы русский уступил послу, что и было сделано.

Когда прибыли в город, Микита извинился, сказав, что поступил необдуманно. Поря-док при въезде был следующий. Стрельцы ехали впереди, за ними кареты, при этом впереди был наш хирург, за ним позади камердинер. Вслед шли с литаврами и трубами, (с. 60) потом следовали офицер и дворяне, за ними четыре разукрашенные // лошади, на случай, если лошади его превосходительства (посла) устанут и их потребуется заменить. Перед ними верхом ехал конюх. Один русский всадник вел сани посла. Пристав ехал в своих

1 Коломенский храм считается первой каменной шатровой постройкой средневековой России (ср. Ильин, 1980, 29 сл.). Не все исследователи были согласны с таким утверждением. Теперь же накапли-ваются материалы, заставляющие начать осторожный пересмотр распространенного мнения. Под-талкивают к этому и новооткрытые рисунки Витсена. Шедевр в с. Коломенском появился не вдруг. Ему предшествовали, думаю, продолжительные искания.

2 В квадратных скобках – даты путешествия, в круглых – пояснения переводчиков.3 Мили, о которых сообщается в книге, вероятно, немецкие или географические, равные 7407,4 м (Nico-

laas Witsen., Deeli. Р. 35).4 Псковское озеро.5 Пристав Микита Степанович Паганевич.

65

санях впереди посла. Они оба ехали в роскошных санях, обвешанных тигровыми и другими великолепными шкурами, полость же была вышита золотом. Сани посла окружены русски-ми дворянами, наши пажи и слуги следовали за его превосходительством (послом) пешком. Затем вели его запасную лошадь, а также лошадь Микиты. За ним следовала наша свита на санях. Вслед ехала наша карета, далее, наш багаж. Великолепное зрелище представлял вы-тянутый на льду ряд лошадей и разодетых голландцев и русских.

Так мы ехали вдоль реки (Великой) мимо многочисленных часовенок и небольших монастырей. Один монастырь (Снетогорский) стоит там на высокой Снетной горе. Я быстро его зарисовал. Еще через полмили мы въехали в город, что было сверх ожидания, ибо рус-ские редко впускают иностранцев во Псков. Нас провезли по большей части города между рядами солдат, пока мы не попали в предназначенный нам двор. У солдат насчитали более 100 знамен1. Все офицеры были в парадной одежде. Наше жилье представляло собой и до-бротный представительный дом. Проезжая, мы видели жену воеводы, всю в драгоценностях, которая смотрела на нас из окна. Когда мы пытались ее приветствовать, она сразу пригну-лась. Когда посол вошел в дом, воевода послал (с. 61) дворянина справиться // о его здоровье и спросить, хорошо ли доехали. Этот человек, хотя и не простолюдин, прочитал все, что говорил, по записке запутался в титуле посла; ка-залось, что он не умел прилично читать и как следует, наизусть, произнести такое послание в 12 слов. Он передал свою записку нашему переводчику, чтобы тот прочитал вслух. Посол ответил этому дворянину, что царской милостью доехал благополучно. Устроив все для нас, наш пристав попрощался, доставив нам из особой милости двойной рацион. Посол велел спросить воеводу, будет ли нам завтра разрешено выйти и обеспечиться теплой одеждой, на что пристав вежливо обещал, что принесет ответ.

Я тотчас отметил, как здесь считают время: счет начинают с восхода солнца до захода, а потом снова с захода до утра. Часов у них мало, у тех, кто имеет, вращается весь циферблат, в стрелка устроена не так, как у нас, а все время направлена вверх, указывая знак, попадаю-щий наверх2. Холод был теперь такой пронизывающий, что приходилось время от времени щупать глаза и нос и растирать снегом.

[ 11 декабря]. После спокойно проведенной ночи, утром пришел пристав справиться(с. 62) от имени воеводы о здоровье посла // и о том, хорошо ли он спал. Он позволил нам сколько угодно выходить и гулять по городу, покупать все необходимое, с тем уговором, что нас всегда должны сопровождать солдаты, которые нас будут охранять, провожать и преду-преждать о том, какие места нам разрешено осматривать. Так и делалось: они не допускали нас к укреплениям, воротам, валам, церквям и тому подобное.

Монастырей здесь 72, все каменные, у каждого свое название по определенному свя-тому. Кроме того, есть еще 23 небольших монастыря вне города, также к нему относящихся. Верхи башен, церквей и колоколен обычно покрыты деревом или белым железом, кровля собора св. Троицы позолочена, говорят, она обошлась в 50.000 дукатов. Кроме этих церков-ных построек, все деревянное даже улицы вымощены бревнами. Лавки имеют выступающие навесы. Река Пскова течет через город. Здесь я видел, как много голых людей, выйдя из бани, бросались в воду, хоть мороз был сильный.

Город расположен полумесяцем на реке (Великая), состоит из 4-5 частей, у каждой из которых своя стена. Эти стены старинной постройки, высокие и прочные. Гарнизон насчи-тывает более 4000 человек, все офицеры – немцы, англичане, шотландцы, поляки, шведы и русские. Над входами в церкви, как и над воротами всех домов, выставлены иконы разных святых, которым они постоянно крестятся, особенно при звуке колоколов.

1 Согласно отчету главы посольства, посланника Я. Бореля, насчитывалось более 80 знамен по числу отрядов, включавших в общей сложности примерно 3000 солдат (Nicolaas Witsen,Deel 1. Р. 60).

2 Описано устройство, при котором стрелка часов была неподвижно, а вращался циферблат. Последний был разделен на 17 делений по числу часов самого долгого дня в Москве. Счет времени велся отдель-но от восхода и от захода солнца. (ср. Ловягин, 1903, с. 160-163).

66

(с. 63) // Духовные лица – священники или монахи. Первые могут жениться, ибо в писании сказано: «да будет священник мужем жены». Святых изображают всегда плоско, ибо резных делать нельзя.

Сегодня его превосходительство (посол) отправил меня к воеводе князю Григорию Ромодановичу, окольничему, приветствовать его, справиться о здоровье и вручить грамоту от их высокомогуществ, что и было сделано. Когда мы пришли к воротам его двора, нас встре-тили несколько дворян и провели в большой покой, где было много офицеров и детей бояр-ских. Нас посадили на скамью с правой стороны от нашего пристава, под ногами у нас лежал ковер. Князь вышел в нам после некоторого промедления в сопровождении многих старых, грубых, длиннобородых, толстых мужчин, роскошно одетых по их обычаю. Я выполнил свое поручение, поблагодарив за честь столь торжественного приема. Князь спросил о здоровье посла, а также их высокомогуществ, о которых я сказал, что оставил их в добром здравии и поблагодарил за милость его царского Величества, что мы уже благополучно продвинулись в глубь страны. Когда я сказал, что посол так спешил по плохим дорогам и в такое суровое время года (с. 64) лишь из делания увидеть ясные очи его // величества, он Ромодановский ответил: «верю, ибо мы считаем его (царя) святым и чтим как Христа на земле». Спросил, какова наша вера, рассматривая нас с головы до пят. Далее задал вопрос, кто мы такие у себя дома, на что я через переводчика ответил осторожно и доступно их пониманию. Мы должны были с ними выпить прямо из его рук несколько чарок водки, налитой старшими офицерами. Как нас сюда привели, так же и проводили обратно. Русские, знающие по-немецки, все время окружали нас, чтобы подслушивать.

[ 12 декабря]. На следующий день пришел пристав. Справившись о здоровье, как здесь принято, он подал свидетельство, которое посол написал от себя в Ниуенхойзе (Нейгаузен) относительно чумы. Он хотел, чтобы посол вместо своего имени «мы Якоб» и так далее, на-писал «я Якоб», что и было сделано. В России не принято, чтобы кто-то кроме царского ве-личества писал о себе «мы». Эта бумага была послана вперед в Москву. Посол велел сегодня передать список кушаний, которые бы он хотел ежедневно получать.

Сегодня здесь их еженедельный рынок, на этот раз устроенный на льду (реки). Тут было изобилие хорошей рыбы, далее лук, чеснок, сельдь и всевозможные другие товары. Была огромная толпа одетого не по-нашему люда. И чужеземные постройки выглядели при-ятно. Куда бы мы ни шли, солдаты следовали за нами по пятам, грубо отстраняя нас от укре-плений и ворот, и это делалось от имени воеводы. «Только, — сказали они, — для прогулки «по необходимости вашему превосходительству разрешено ходить по улице». Я видел, одна-ко, издалека, что на стенах, по старому обычаю высоких и узких, пушек немного. На рыноч-ной площади стоят 2 очень большие пушки, и кое-где еще несколько орудий поменьше раз-мером. Содержать здесь постоялые дворы или трактиры считается позором для знатных. Они все принадлежат царской казне. Преступников водят просить(с. 65) милостыню с тяжелыми оковами на ногах. Наше жилье здесь охраняется отрядом // со знаменем, который в первый час дня и в первый час ночи бьют в барабаны.

Список блюд, которые они нам (на 46 человек в составе посольства) предлагали каж-дый день, начиная с Ниуенхойзе, был следующий: для посла 5 свечей, 4 чарки водки двойной перегонки, 1 бутылочка вареного меда, 1 бутыль невареного меда, 1 бутылка испанского вина, 1 бутылка французского вина, полведра пива, кусок баранины, такой же говядины, 1 гусь, 1 утка, 30 яиц, 2 фунта масла, 2 фунта соли, 1 маленькая восковая свеча. На 14 человек дворян и офицеров: по 4 чарки водки, 2 ведра невареного меда, 3 ведра пива, 1 гусь, 2 утки, 3 куры,1 овца и 4 куска говядины. Для людей – 31 человека: каждому по 2 чарки водки, 5 ведер пива, пол-овцы, четверик крупы1 и лука, каждому зараз по кружечке (спиртного), сверх

1 В тексте подлинника кварта, что сопоставляется с мерой сыпучих тел XVII в. – четвериком. Коммен-таторы записок рассчитали, что речь идет о 18 литрах крупы в день на 31 человека, то есть по 0,6 лит ров на каждого из них (Nicolaas Witsen Moscovische Reyse., Deel 1. Р. 65).

67

обычного давали чашку сливок1. Бутылки были полторы пинты2, ведро около половины на-шего.

Мы получили здесь письма с родины, по случаю чего посол сообщил князю Федору, что получил письмо от их высокомогуществ и что они здоровы и велят тотчас справиться о здоровье его царского величества, и еще велел рассказать, как был принят в Амстердаме (с. 66) посол его царского величества //, о чем сообщали газеты, и посол привел это им (рус-ским) в пример3.

[14 декабря]. Сегодня они праздновали день воскресения Христова (воскресенье), но не торжественно. Пополудни лавки были открыты и все торгуют, но многие веселятся и пьянствуют. Когда сегодня двое наших слуг на улице набросились друг на друга с ружьями и ранили себя, тогда стрельцов и даже офицеров здорово побили, потому что они нас плохо охраняют и дают выходить одним. Ни немцев, ни других иностранцев к нам не подпускают, а если те и отваживались подойти к нам, то их весьма неласково отводили за руки. Ныне русский пост. Когда мы отдавали бедным остатки нашей пищи, то они ее замораживали до тех пор, когда эту пищу нужно будет есть.

В этом городе, как уже говорилось, очень много монастырей и церквей. Стоя на ры-ночной площади, можно насчитать вокруг себя 13 монастырей или приходских церквей и 50 колоколенок4. В (соборе) св. Троицы имеется судное место, и в случае (с. 67) необходимости (кремль) может служить // крепостью, так как окружен высокой сте-ной и укреплен. Он (собор) стоит вплотную к крепостной стене. Ворот здесь имеется 75. Я очень хотел бы зарисовать это место и несколько построек, но меня предупредили, чтобы я не делал этого, что было бы дурно истолковано. Сказали, что, если это исходило бы от частного лица, его без сомнения бросили бы в тюрьму как предателя. Здесь я увидел бани, они парные. Помещение нагревают печами, и лежащие на них горячие камни поддерживают и увеличивают тепло за счет того, что на них льют воду и так образуется пар. В бане располо-жены друг над другом 2-3 ряда лавок, на которых каждый по желанию может лечь голым. На верхних полках жарче всего. Тело растирают и обмывают водой, а также слегка бьют, чтобы открылись поры. Обслуживают здесь девушки или слуги – как кому нравится.

[16 декабря]. 16 декабря был день Николая6, его праздновали с большим благочестием. Люди ходили по улицам, все время крестясь и молясь, перед иконами зажигали свечи, иконы выставлены как в домах, так и снаружи. Остаток дня проводили они в неумеренном пьян-стве. Воевода передал нам, чтобы мы не выходили сегодня на улицу, ибо легко могли постра-дать от пьяных. Я же из любопытства вышел на улицу и увидел, что весь город пьян – и мужчины и женщины. Несмотря на большой праздник, все лавки были открыты и торговля шла вовсю. Мороз был такой сильный, что влага в носу замерзала, как только выйдешь на воздух. Когда я однажды слишком долго пробыл на улице, лицо и рот у меня закоченели так, что я едва мог говорить и шевелить ртом.

[18 декабря]. 18-го наш шталмейстер отправился с каретой и лошадьми вперед в (с. 68) Новгород. Любопытство так охватило меня //, что я, подкупив солдата, который меня вел, выкрался из ворот и осматривал снаружи валы. Стены были частично из побеленного

1 Или сметаны.2 Пинта равняется 0,56 литра.3 Имеется в виду русский посол В. Я. Дашков. В ноябре 1664 г. он вместе с дьяком Д. Е. Шипулиным

был в Нидерландах и далее отправился в Лондон.4 Витсен, видимо не проводил обязательного различия между колокольней и церковью. Верхи зданий,

принятые за колокольни, могли на самом деле представлять приходские церкви и монастыри.5 Подсчет не точен. В XVII в. в Кремле было 3 ворот, в Довмонтовом городе не менее 2.6 Здесь следует оговорить, что по юлианскому календарю, принятому в России до 1918 г. день Николая

приходился на 6 декабря, а по григорианскому, которым пользовался и Витсен, на 16 декабря. В XVII в. расхождение двух систем летоисчисления равнялось 10 дням.

68

камня, не такие, чтобы оказывать большое сопротивление, они косы и кривы, местами с башнями и ронделями. Из 7 ворот, которые скорее можно назвать проходами вала, некоторые из камня, а некоторые из дерева. Со стороны поля, чуть поодаль от сухого рва, видна высота, с которой открывается хороший вид на город с близкого расстояния. Пушек на стенах не видно. Шведы и любекцы имеют вне города за рекой (Великой) каждый свои дворы. Правле-ние состоит из трех начальников; один главный, другой младший воевода, а также дьяк. Они теперь держат в руках военные и политические дела.

[19 декабря]. За день до нашего отъезда воевода послал послу подношение из трех блюд – пропитание в дорогу. То был сладкий и поперченный пирог, другой – черный выпе-ченный кусок, по виду, как наши сыры, из тамаринда1, слив, меда, а третий был свернутый кусок, несколько похожий на просмоленную холстину. Я осматривал здесь и городскую тюрьму: это много маленьких каморок в большом саду, огороженном высоким частоколом, внутри которых заперты заключенные. В нашем доме сегодня умер маленький ребенок, жен-щина его похоронила. Отец его в гневе, когда он был непослушен, с бесчеловечной жестоко-стью его колотил. Здесь же загорелся небольшой монастырь св. (с. 69) Николая. Когда не удалось его потушить, многие // русские сказали : «Как же так, если святой Николай себе не может помочь, как же мы поможем?» — и бросили тушить (пожар).

После долгого наставления у воеводы, добиваясь прибавления питья и перемены еже-дневной пищи, пока мы не покраснели от переговоров, получили наконец, следующий спи-сок. Для посла – 2 бутылки французского вина, 1 испанского вина, 2 вареного меда, 1 бутыл-ку водки двойной, 1/2 бутылки уксуса, 1 маленький бочонок меда и несколько больший с пивом. Для дворян и офицеров – всего 14 человек: 1 бочонок меда; для офицеров и слуг вме-сте: 1 бочонок водки, и еще для них 1 бочка пива. Для посла 1 кусок говядины, 1/4 овцы. Для офицеров овца, для остальных 2 овцы и один кусок говядины. В общем каждый день: 7 кур, 2 утки, 2 гуся, 100 хлебов, 1 кусок свинины, 10 окуней, 4 щуки, 2 фунта слив, 1 перечница с горчичными семенами, 1 такая же с изюмом и 1 с лучшими сливами, 5 мускатных орехов, 1/2 лот гвоздики, 1/2 унции перца, 1 кусочек корицы, 1 голова сахара, 1 фунт риса, 1 фунт олив-кового масла, 50 яиц, чашку сливок, ведро больших огурцов, 5 редек, соль и хрен, каждого понемножку, четверик муки, 3 фунта масла, чашка крупы, 8 небольших свечей.

[20 дек.]. 20-го мы собрались и отъехали в тот же день 7 миль до деревни по названию Загорье. Мы не отправились до полудня, поэтому только в полночь приехали на постой. Шел сильный снег, так что мы и головы не высовывали из саней. Некоторые из наших слуг из-за нехватки саней ехали верхом и так закоченели, что едва могли двигаться и отогреться. Про-воды были такие же, как и встреча, только мы теперь все были на санях, (с. 70) кроме трубача. Стояли под ружьем на 42 человека меньше //, потому что дорога была короче. Перед отъездом я попрощался от имени посла с воеводой и пожаловался ему заодно, что у нас мало подвод и лошадей. Он бесцеремонно лежал в постели, или по их обычаю на лавке, его подташнивало, он очень гневался, что его раньше не предупредили, так как мог с трудом говорить. Его жена сидела в углу комнаты, полной сундуками, она пряталась сзади них. Причина, почему мы в этот день задержались с отъездом из Пскова, была в том, что Микита заставил нас долго ждать, он был сильно пьян, когда, изрядно запоздав, пришел к нам.


Болховитинов Е., 1821. Описание монастырей Иоанна – Богославского Крыпецкого и Рождество – Бого-родицкого Снетогорского. Дерпт.

Ильин М. А., 1980. Русское шатровое зодчество. Памятники середины XVI в. М.

1 Тамаринд – индийский финик. Плоды этого дерева употреблялись в пищу и использовались в меди-цинских целях.

69

Кирпичников А.Н.,1995. Россия XVII в. в рисунках и описаниях голландского путешественника Никола-са Витсена. СПб.

Ловягин А. М., 1903. Альбом Мейерберга. СПб.Малков Ю. Г., 1982. Новые материалы к истории архитектурного ансамбля Псково-Печерского монасты-

ря // Реставрация и исследования памятников культуры. Вып. II, М.Морозкина Е. Н., 1964. Новое в зодчестве Пскова XVI века // Сборник исследований по истории архитек-

туры и градостроительства. Вып. I., М.Романов К. К., 1923. Дневник поездки во Псков в 1923 г. Архив ЛОИА, ф.29, №117.Стасов В., 1861. План Пскова на образе Сретения Богородицы, сохранявшемся в часовне Владычного

креста, близ Пскова // Ломанский В. Сборник чертежей Москвы и ее окрестностейи города Пско-ва XVII столетия. Приложение ко II тому Записок Славяно – русского отделения археологическо-го общества. СПб.

Токмаков И. Ф., 1887. Снятогорский монастырь. Псков, 1887.

А. Селарт

Миссионерская деятельность Печерского игумена Корнилия

во время Ливонской войны (1558-1582)1

Исследователи неоднократно обращали внимание на определенное противо-

речие в религиозной политике России времен Ивана Грозного. С одной стороны, во многих письменных источниках того периода на первый план встает остро враж-дебная риторика в отношении иноверцев. Покорение Казани в 1552 г. является в свете этих текстов войной христиан против «бусурманов», побужденной пророче-скими предвещаниями и чудесами святых. То же самое касается Ливонской войны, которая в конце 1550-1560 гг. отражалась в России как война за восстановление правильной веры против «иконоборческих еретиков», т.е. против лютеран Ливо-нии, но не в меньшей мере и против протестантов Великого княжества Литовского (Frötschner, 1999; Bogatyrev, 2002; Селарт, 2010). В то же время на захваченных мусульманских, католических и протестантских территориях русские не развивали обширной миссионерской деятельности (Khodarkovsky, 2001; Religion, 2010). Во время Ливонской войны в захваченной Ливонии основывалось немало православ-ных храмов; во всяком случае, в Тарту было также не менее двух православных монастырей (Selart, 2009b), но они были предназначены не для обращения местно-го населения в православие, а служили русским военным и другим служилым лю-дям и членам их семей, а также русским купцам и прочим «штатским» лицам, по-селившимся в Нарве и Тарту. Хотя в 1570 г. в Тарту был назначен на должность местный православный епископ (Angermann, 1966), но его деятельность также не была связана с миссионерством среди местных эстонцев, латышей и немцев, явля-ющихся католиками или лютеранами. Наоборот, на службу Ивана Грозного посту-пило немало неправоверных людей; в 1575/1576 г. в Москве была возведена даже лютеранская церковь (Sommer, 1941). Привилегии Ивана Грозного 1558 года на Тарту и Нарву предусматривали продолжение прежних евангелических богослуже-ний (Laidre, 2008, lk. 107-112).1 Работа выполнена при поддержке гранта ETF № 7744.

70

Исключением на этом фоне является православная миссия в Юго-Восточной Эстонии, связанная с активностью Псково-Печерского монастыря при распростра-нении православия среди местного эстонского населения. В ХVI в. для Ливонии, находящейся под властью Москвы, Печерский монастырь являлся важным религи-озным центром. В пещерах монастыря хоронили погибших и усопших в Ливонии русских помещиков, имена павших на войне были занесены в монастырский сино-дик (Selart, 1998). Уже в 1558 г. по приказу царя Печерский игумен Корнилий (1529-1570) вместе с другим новгородским и псковским высшим духовенством посетил только что покоренную Нарву. Считалось, что завоевание города было связано с православной иконой, которая чудом осталась в огне целой и невредимой (Selart, 2009a). Связанная с Печерским монастырем Псковская летопись (Строевский спи-сок) описывает, как в 1560 г. Вильянди был взят русскими именно в тот день, когда к городу подошел прибывший из Печер священник Феоктист с просвирой и святой водой. В благодарность русские военачальники прислали в монастырь колокол, взя-тый в Вильянди (ПЛ, вып. 2, с. 239-240). Иван Грозный делал монастырю щедрые пожертвования. Посетив в 1547 г. Печеры, государь пожаловал монастырю около ста деревень и исад (ПСРЛ 34, с. 28; ПЛ, вып. 1, с. 112, 116); в 1561 г. монастырь приобрел у царя обширное землевладение в покоренной Юго-Восточной Эстонии. Кроме юго-восточной части Эстонии, непосредственно граничащей с Россией, во владения монастыря входил также регион Варсту, Сянна и Вана-Рооса (ПЛ, вып. 2, с. 247; Посольская книга, 2004, c. 46).

Здесь, на монастырской земле по инициативе игумена Корнилия было основа-но не менее двух православных церквей. В «Повести о Псково-Печерском монасты-ре» (редакция конца XVI в.) отдельно упоминается желание Корнилия распростра-нять православную веру среди эстонских крестьян: И люди Новаго городка Ливонь-ского, чюдь зовому, научи и просвети их святым крещением, и церкви постави: на Агиреве – Святую и Животворящую Троицу, а на Тапине – иже по плоти Христово Рожество, и прозвитери и клирики устрои (Повесть 2005, с. 486; Псковский Пе-черский, 1904, с. 259-260. Ср. Охотина-Линд, 1994, с. 148-151). Это были Троицкая церковь в Хагуярве (ныне Kirikumäe, т.е. в переводе «Церковная гора») и Рожде-ственская церковь в Табина (основы идентификации: Liivimaa, 1941, lk. 161; Roslavlev, 1970, S. 30). Не исключено, что православная церковь находилась и в Вастселийна (Новый Городок) (Серебрянский, 1908, c. 342-345; Angermann, 1972, S. 58). Во всяком случае, еще в польские времена власти замка Вастселийна плати-ли рожью местному попу (1585-1587) и диакону (1585) (Roslavlev, 1970, S. 8, 16, 24 ср. 35). Вероятно, в замке Вастселийна имелось какое-то обставленное под право-славную церковь помещение; для нужд гарнизона во время власти Москвы такое помещение было обязательным. По словам современного польского хрониста Рейн-гольда Гейденштейна во время проведения Ям-Запольских мирных переговоров (1581–1582) русские утверждали, что именно в Тарту и Вастселийна насаждена их вера (Гейденштейн, 1889, c. 253-254). Во время переговоров о перемирии в числе прочих вопросов стоял также вопрос о судьбе православных церквей, построенных в Ливонии. Папский легат Антонио Поссевино (Guida, 1983) заверил русских, что в Вастселийна будет и впредь, под властью польского короля, почитаться Дева Ма-рия (Поссевино, 1983, c. 131-132). Вполне возможно, что географическое название «Вастселийна» следует понимать как более широкое название округа. Это значит,

71

что церкви Хагуярве и Табина находились в Вастселийна, а третьей, предназначен-ной для местного населения, церкви, не существовало. Вопрос, однако, так и оста-ется открытым. Если упомянутое предложение русских послов не является обоб-щающей декларацией, то православная церковь в Вастселийна могла быть посвя-щена Богородице.

Когда в 1582 г. русские передали в Ливонии власть Польско-Литовскому госу-дарству, они по возможности забрали с собой и все церковное убранство и колоко-ла. Иконы Хагуярве и Табина, а также церковную утварь они привезли в Печеры. В описаниях 1586 г. упоминаются находящиеся в монастыре храмовые и деисусно-го чина иконы обеих церквей. Как утверждается, одну из названных икон, из Таби-на, написал сам настоятель монастыря Корнилий (Малков, 1988, с. 208-212; Фран-цузова, 2010, с. 207). В свое время в Хагуярве были принесены из монастыря и два колокола, но они впоследствии стали добычей «литовцев» (Псковский Печерский, 1904, c. 259-260, 271).

Нет достоверных данных о том, насколько успешно шло перекрещивание эстонского населения в православие. Именно период Корнилия считается време-нем, когда коренные жители западной периферии псковских земель – сету – в са-мом деле усваивали православие, в то время как раньше они частично были ориен-тированы наряду с православными церквями и на католические религиозные цен-тры Ливонии (Хагу, 1983; Piho, в печати), а одновременно на их верования воздей-ствовал только минимальный институциональный контроль. В XVI–XVII вв. роль Печерского монастыря как религиозного центра и авторитет тамошних святилищ, наоборот, через государственную и религиозную границу достиг даже соседние районы Ливонии. То, что в Печерском монастыре чудесное исцеление получали также латиняне, подчеркивается в первой Псковской летописи, описывающей осно-вание монастыря и обращающей особое внимание на Печеры 1510-1540 гг. (ПЛ, вып. 1, с. 101; Andreyev, 1954, p. 320), а также редакция монастырской «Повести» составленная еще до Ливонской войны (Серебрянский, 1908, с. 551; Малков, 1991, с. 187-188). В монастырском предании сохранились истории о чудесных исцелени-ях в монастыре людей, происходящих из региона Вастселийна и Алуксне, и в по-слевоенный период (Летопись, 1993, с. 71, 75; Selart, Valk, 2009, lk. 235-245). При-мерно в этот период в монастыре проживал (не исключено, что эстонского проис-хождения) монах Афанасий Чюдин, в монашестве Антон, который упоминается как новокрещенъ (Апухтин, 1914, с. 16). По некоторым более поздним ливонским со-общениям, относившимся уже к началу XVII в., некий дерптский воевода периода Ливонской войны платил местным эстонцам за переход в православие по два рубля (Christiani, 1883, S. 6).

В рамках русской церковной и религиозной политики времен Ивана Грозного миссия, исходящая из Печерского монастыря, составляла, скорее всего, исключе-ние. В средние века на Псковской земле также отсутствовала целенаправленная, ориентированная вне миссионерская деятельность (Серебрянский, 1908, с. 497, Ан-дреев, 1975, с. 139; Prinz-aus der Wiesche, 2004). Зато активность Корнилия хорошо вписывается в контекст церковной политики московского митрополита Макария и его сподвижников. В первой половине и середине XVI в. в русской православной церкви выделилась группировка духовенства, которая придавала важное значение миссионерской работе среди неправоверных подданных Великого князя Москов-

72

ского и царя. В миссионерской деятельности религиозные аспекты сливались с по-литическими: православное крещение или укрепление церковной дисциплины в периферии было одновременно элементом политики централизации центральной власти Москвы, выражавшимся и в церковной жизни. Именно этот круг священни-ков осмыслил также походы Ивана Грозного против Казани, Ливонии и Литвы как религиозные войны. Центральной личностью в этой группировке был Новгород-ский архиепископ (1526-1542) и Московский митрополит (1542-1563) Макарий.

Принадлежал ли также Корнилий к этому кругу лиц? Местная традиция счи-тает Корнилия церковным деятелем псковского происхождения (Летопись 1993, с. 95). Зато известный русский историк Николай Ефремович Андреев (1908-1982) подчеркивал в своих исследованиях, что благодаря деятельности дьяка Мисюря Мунехина Печерский монастырь стал в 1520-е годы опорным пунктом именно мо-сковского православия на Псковской земле (Andreyev, 1954, pp. 323-324; Andreyev 1969; Андреев, 1996, с. 24-25, 39-40; Andreyev, 2009, pp. 135-139). Быстрое развитие монастыря из периферийного скита в главный религиозный и политический центр региона, а с середины XVI в. также в военный центр, было связано с сильной под-держкой великого князя Московского и царя, а также его служащих. В этом свете следует видеть и в Корнилии личность, связанную с московской церковной полити-кой Макария (Andreyev, 1954, pp. 334-335), а не оппозиционного в отношении Ива-на Грозного деятеля с местным псковским фоном, как полагал Арсений Насонов (Насонов, 1946, с. 261-268). По мнению Андреева, Корнилий, по всей вероятности, не был псковичом, а его назначение игуменом могло быть связано с преобразова-ниями, проводимыми Макарием в Новгородской епархии, которые начались в 1528 г. и были, между прочим, направлены на повышение дисциплины монастырей и основание новых монастырей на периферии страны. В своей версии (1531) об основании Печерского монастыря Корнилий ставил основателя монастыря москов-ского иеромонаха Иона и Новгородского архиепископа на более значительное ме-сто перед местным псковским духовенством (Серебрянский, 1908, с. 547; Малков, 1991, с. 185; Андреев, 1975, с. 131-133; Охотникова, 1993, с. 262-263), что может намекать на происхождение Корнилия. На поддержку государственной власти ука-зывает также быстрая карьера Корнилия. Он стал игуменом (1529) и одним из са-мых влиятельных священников Пскова в очень молодом возрасте (Охотникова, 1988). Новые иконостасы основанных в Ливонии церквей исходили также скорее из московских, чем псковских, примеров (Французова, 2006, с. 126). То обстоятель-ство, что в 1570 г. Корнилий стал жертвой насилия Ивана Грозного и что позднее, после поражения в Ливонской войне, псковское духовенство сдержанно относи-лось к политике грозного царя, а особенно к опричнине (Летопись, 1993, с. 30; Фрёчнер, 2010), не может служить аргументом против близости Печерского мона-стыря к власти в начальный период Ливонской войны.

Для Макария миссионерство на окраинах Московского государства было очень важным как в смысле обращения язычников, так и улучшения церковной дис-циплины крещеных как с церковно-политической точки зрения, так и обеспечения политического контроля Москвы. В 1534 г. Макарий отправил в Карелию и Вод-скую землю священника Илью вместе с военными людьми искоренять «языческие» обряды (Материалы, 1941, с. 127-131; ПЛ, вып. 1, с. 141-142). В 1536 г. Макарий крестил проживающие в его епархии семь опальных и погибших татар (ПСРЛ.

73

Т. 4/1, с. 571, 573-574; ПСРЛ. Т. 6, с. 297-299; Исхаков, 1998, с. 234). В 1549 г. по инициативе митрополита Макария было введено общероссийское почитание Сте-фана Пермского (†1396), святого, чьи проповеди в Коми были тесно связаны с по-литическими интересами великого князя Московского в регионе (Korpela, 2005, pp. 44-56; Korpela, 2001). Политику религиозного и политического освоения перифе-рии продолжил преемник Макария в Новгороде Феодосий (1542-1551) (Материалы, 1941, с. 146-147, 154-159; Västrik, 2007, lk. 44-73), который принадлежал к числу тех, кто подчеркивал в своих посланиях роль Ивана Грозного как победителя не-правоверных народов и правителей (Филюшкин, 2000).

Псковский агиограф Василий-Варлаам (1540-1560-е гг.) принадлежал к важ-нейшим литературным сотрудникам Макарьевского круга. Созданные Василием в 1550–1560 гг. тексты усматривали в войне против Ливонии в первую очередь рели-гиозные причины и представляли острую полемику против «латинства». Написан-ная им во время Ливонской войны легенда о замученном «латинянами» в 1472 г. в Тарту православном священнике Исидоре вместе с 72 его прихожанами подчерки-вает деятельность Исидора при распространении православия (Рогов, 1969, с. 321) в Тарту. В тексте жития создана воображаемая параллель между Исидором и эпизо-дом отправления евангелических апостолов (Selart, 1999, S. 147). Впоследствии, в конце XVI в., легенда об Исидоре связывалась, в свою очередь, с «Повестью о Пе-черском монастыре», обосновывая уход из Тарту основателя обители священника Ивана тогдашним предположительным преследованием православных (Повесть, 2005, с. 480; Prinz-aus der Wiesche, 2004, S. 175). Возможно, что уже в начальном варианте произведения Василия время мученической смерти Исидора (1472) вы-ведена из даты основания Печерского монастыря (1473). Во всяком случае, легенду трудно связать с действительными событиями истории Тарту XV в. (Selart, 1999; Prinz-aus der Wiesche, 2004, S. 170-175). Православная миссия в Ливонии упомина-ется еще в житии преподобного Серапиона Псковского (†1480), которое являлось позднего происхождения (Серебрянский, 1908, c. 195-198). Оно может быть состав-лено, исходя из литературных образцов времен Ливонской войны. Не позже первых десятилетий XVII в. в Печерах была известна разработанная с 1558-1559 гг. в Ма-карьевском кругу и в посольском приказе историческая концепция (Selart, в печати) о Ливонии как об исконно русской земле, где уже в XI в. великий князь Ярослав Владимирович якобы основал православные церкви (Летопись, 1993, с. 24-25).

Напрашивается спекулятивная гипотеза, что упомянутый русский командир в Тарту, который пытался при помощи денег развивать обращение в православие тар-туских эстонцев, был царский наместник князь Андрей Курбский (в Тарту 1563-1564). Князь Курбский впервые посетил Печерский монастырь в качестве воена-чальника в 1557/1558 г., а позже бывал там неоднократно (Andreyev, 1954, pp. 330-333). Во время войны Курбский начал глубоко интересоваться духовной литерату-рой, и, будучи наместником в Тарту, он доставал книги из монастыря (Филюшкин, 2007, с. 38-42). В своем произведении «История о великом князе Московском» Курбский относился к игумену Корнилию с большим респектом (РИБ, 1914, с. 320). В период своей жизни в Великом княжестве Литовском князь Курбский стал выда-ющимся полемичным книжником, который защищал православие от распростране-ния протестантизма и обвинений, исходящих из католического лагеря. «История о великом князе Московском» Андрея Курбского содержит житие Феодорита Коль-

74

ского (†1571), который, согласно житию, просвещал саамское население Кольского полуострова. Примерно в 1542 году архиепископ Макарий возвел Феодорита в сан пресвитера (Korpela, 2010). Сохранились три послания Курбского в Печерский мо-настырь. Возможно, что одно из них было написано уже после бегства из Тарту под власть польского короля, т.е. после 1564 года (Лурье, 1979, с. 220-221; Калугин, 1998, с. 23-30).

Следовательно, инициатива игумена Корнилия по обращению эстонцев в пра-вославие хорошо вписывается в рамки общей церковной политики России времен Макария и следует ее примерам при более твердом политическом и церковном кон-троле периферии государства. То, что в XVI в. эстонские крестьяне действительно были христианами (в зависимости от обстоятельств в ту пору можно считать их католиками или лютеранами; на уровне крестьян эти религиозные тенденции вряд ли в то время отчетливо различались), не имело никакого значения, так как, с точки зрения макариевского кружка, они, так или иначе, были еретиками. Вместе с тем, хотя этот круг церковников вел активную политическую и литературную деятель-ность, его влияние на царя упало после смерти Макария, и о непрерывной государ-ственной конверсионной политике в России времен Ивана Грозного говорить нель-зя. Таким образом, основание церквей для эстонских крестьян в Вастселийна оста-лось лишь мимолетным эпизодом в истории Ливонской войны.


Андреев Н. Е., 1975. О характере Третьей псковской летописи // The Religious world of Russian culture. Russia and Orthodoxy. Vol. 2. The Hague, Paris. С. 117-158.

Андреев Н. Е., 1996. То, что вспоминается. Т. 2. Таллинн.Апухтин В. Р., 1914. Псково-Печерский Успенский монастырь и его вкладная книга 1558 г. М.Гейденштейн Р., 1889. Записки о московской войне (1578-1582). СПб.Исхаков Д. М., 1998. От средневековых татар к татарам нового времени (Этнологический взгляд на исто-

рию волго-уральских татар XV–XVII вв.). Казань.Калугин В. В. 1998. Андрей Курбский и Иван Грозный (Теоретические взгляды и литературная техника

древнерусского писателя). М.Летопись Псково-Печерского монастыря, или исторические сказания о Свято-Успенской Псково-

Печерской обители и ее святых, 1993. М.Лурье Я. С., 1979. Переписка Ивана Грозного с Курбским в общественной мысли Древней Руси // Пере-

писка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л. С. 214-249.Малков Ю. Г., 1988. Художественные памятники Псково-Печерского монастыря (материалы и исследо-

вания) // Древний Псков. История, искусство, археология. Новые исследования. М. С. 198-224.Малков Ю. Г., 1991. Повесть о Псково-Печерском монастыре (К истории сложения свода монастырских

сказаний) // Книжные центры Древней Руси XI–XVI вв. Разные аспекты исследования. СПб. С. 163-199.

Материалы по истории Карелии XII–XVI вв., 1941. Петрозаводск.Насонов А. Н., 1946. Из истории псковского летописания // Исторические Записки. T. 18. С. 255-194.Охотина-Линд Н., 1994. Древнерусские сказания о монастырях XV–XVII вв. как явление литературы //

Scando-Slavica. Vol. 40. C. 138-152.Охотникова В. И., 1988. Корнилий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (Вторая

половина XIV–XVI в.). Часть 1. Л. С. 480-484.Охотникова В. И., 1993. Повесть о Псково-Печерском монастыре. Редакции XVI в. // ТОДРЛ. T. 48. СПб.

C. 258-263.Повесть о Псково-Печерском монастыре, 2005 // БЛДР. T. 13. СПб. С. 477-533.Посольская книга по связям России с Польшей (1575-1576 гг.), 2004. М., Варшава.Поссевино А., 1983. Исторические сочинения о России XVI в. М.

75

Псковский Печерский монастырь в 1586 году, 1904 // Старина и Новизна. T. 7. СПб. С. 255-272.ПСРЛ. T. 4/1. 2000. М.ПСРЛ. T. 6. 1853. СПб.ПСРЛ. T. 34. 1978. М.РИБ, 1914. T. 31. СПб.Рогов А. И., 1969. «Повесть об Исидоре Юрьевском» как исторический источник и памятник русской

публицистики периода Ливонской войны // Славяно-германские культурные связи и отношения. М. С. 313-327.

Селарт А., 2010. Реформация в Ливонии и Ливонская война (1558-1582) // Балтийский вопрос в конце XV–XVI в. Сборник научных статей. М. С. 432-444.

Серебрянский, Н. 1908. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле с критико-библиографическом обзором литературы и источников по истории Псковского монашества. М.

Филюшкин А. И., 2000. Грамоты Новгородского архиепископа Феодосия, посвященные «Казанскому вЗятию» // Герменевтика древнерусской литературы. T. 10. С. 327-346.

Филюшкин А. И., 2007. Андрей Михайлович Курбский. Просопографическое исследование и герменев-тический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. СПб.

Французова Е. Б., 2006. Деисусные чины в храмах Псковской земли XVI в.: местные особенности и об-щенациональные тенденции (по данным письменных источников) // Вестник церковной истории. № 4. С. 122-141.

Французова Е. Б., 2010. Письменные источники о структуре псковских иконостасов в XVI в. // Сословия, институты и государственная власть в России. Средние века и раннее новое время. М. С. 199-208.

Фрёчнер Р., 2010. Рецепция официального московского «образа войны» на периферии царства и его трансформация вследствие поражения в Ливонской войне (на материале повествовательных ис-точников из Пскова конца ХVI века) // Балтийский вопрос в конце XV–XVI в. Сборник научных статей. М. С. 275-291.

Хагу П., 1983. Аграрная обрядность и верования сету: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л.Andreyev N., 1954. The Pskov-Pechery Monastery in the 16th century // The Slavonic and East European

Review. Vol. 32. Pp. 318-343.Andreyev N., 1969. Was the Pskov-Pechery Monastery a Citadel of the Non-Possessors? // Jahrbücher für

Geschichte Osteuropas. Bd. 17. S. 482-493.Andreyev N., 2009. A Moth on the Fence. Memoirs of Russia, Estonia, Czechoslovakia and Western Europe.

Kingston-upon-Thames.Angermann N., 1966. Zur Geschichte des orthodoxen Bistums Dorpat // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas.

Bd. 14. S. 232-242.Angermann N., 1972. Studien zur Livlandpolitik Ivan Groznyjs. Marburg.Bogatyrev S., 2002. Battle for Divine Wisdom. The rhetoric of Ivan IV’s campaign against Polotsk // The

military and society in Russia 1450-1917. Leiden, Boston, Köln. Pp. 325-363.Christiani T., 1883. Uebersicht der Gegenreformation in Dorpat. Dorpat.Frötschner R., 1999. Der Livländische Krieg (1558-1582/83) — ein Glaubenskrieg des Moskauer Zartums? Der

Krieg im Spiegel der zeitgenössischen offiziellen Moskauer Historiographie // Der Krieg im Mittelalter und in der Frühen Neuzeit: Gründe, Begründungen, Bilder, Bräuche, Recht. Wiesbaden. S. 373-394.

Guida F., 1983. Antonio Possevino e la Livonia. Un episodio della controriforma (1582-1585) // Europa Orientalis. Vol. 2. P. 73-105.

Khodarkovsky M., 2001. The Conversion of Non-Christians in Early Modern Russia // Of Religion and Empire. Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarist Russia. Ithaca, London. Pp. 115-143.

Korpela J., 2001. Stefan von Perm’, Heiliger Täufer im politischen Kontext // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Bd. 49. S. 481-499.

Korpela J., 2005. The Christian saints and the integration of Muscovy // Russia takes shape. Patterns of integration from the Middle Ages to the present. Helsinki. Pp. 17-58.

Korpela J., 2010. Feodorit (Theodorit) Kol’skij: Missionary and Princely Agent // Religion und Integration im Moskauer Russland: Konzepte und Praktiken, Potentiale und Grenzen. 14.-17. Jahrhundert. Wiesbaden. S. 201-226.

Laidre M., 2008. Dorpat 1558-1708: linn väe ja vaenu vahel. Tallinn.Piho M., в печати. Setode usk ja Setomaa tsässonad // Setomaa tsässonad.Printz-aus der Wiesche J., 2004. Die russisch-orthodoxe Kirche im mittelalterlichen Pskov. Wiesbaden.Religion und Integration im Moskauer Russland: Konzepte und Praktiken, Potentiale und Grenzen. 14.-17.

Jahrhundert, 2010. Wiesbaden.Roslavlev O., 1970. Polnische Akten. Bd. 1: 1582-1591. München.

76

Roslavlev O., 1976. Kirchspiel Neuhausen. München.Selart A., 1998. Das Kloster Petschur (Petseri) und der Livländische Krieg // Steinbrücke: Estnische Historische

Zeitschrift. Bd. 1. S. 63-73.Selart A., 1999. Der Dorpater Priestermärtyrer Isidor und die Geschichte Alt-Livlands im 15. Jahrhundert //

Ostkirchliche Studien. Bd. 48. S. 144-162.Selart A., 2009a. Das Wunder von Narva am 11. Mai 1558. Zur Geschichte der russischen Polemik gegen die

Reformation im 16. Jahrhundert // Forschungen zur baltischen Geschichte. Bd. 4. S. 40-57.Selart A., 2009b. The Orthodox Monastery in Tartu during the Livonian War // Tuna. Ajalookultuuri ajakiri.

Past. Special issue on the history of Estonia. Pp. 46-55.Selart A., в печати. Livland, ein russisches Erbland? // Der wertvollste Besitz des Imperiums. Russische

Perspektiven auf die Ostseeküste (16.-20. Jh.). Köln, Weimar, Wien.Selart A., Valk H., 2009. Keskaeg ja Segaduste aeg (13. sajandi algus – 17. sajandi algus) // Setomaa 2. Vanem

ajalugu muinasjast kuni 1920. aastani. Tartu. Lk. 203-276.Sommer E. F., 1941. Die Anfänge der Moskauer Deutschen Sloboda // Deutsches Archiv für Landes- und

Volksforschung. Bd. 5. S. 421-444.Västrik E.-H., 2007. Vadjalaste ja isurite usundi kirjeldamine keskajast 20. sajandi esimese pooleni: alliktekstid,

representatsioonid ja tõlgendused. Tartu.

А. В. Быков, О. В. Кузьмина

Частная жизнь псковичей в начале XV в. на основании Послания митрополита Фотия во Псков

(1422 г. или 1425 г.)

Митрополит Фотий вошел и историю русской церкви как поборник церков-ных канонов, продолживший дело митрополита Киприана по наведению порядка в русских епархиях. Особое внимание митрополит уделял Новгородской епархии, в которой образ жизни мирян и церковнослужителей во многом отличался от христи-анских предписаний. Фотий направлял в Новгород и Псков несколько посланий, в которых давал «наказ», как жить «по закону христианскому». В данной статье рас-сматривается в основном «Послание Фотия митрополита во Псков о священниче-ском чину», которое показывает весьма интересные подробности о нравах пскови-чей начала XV в. (текст послания приводится по изданию (Казакова, Лурье, 1955). Антифеодальные еретические движения на Руси XIV – начала XVI в.).

В своем послании митрополит обращается не только к священникам, но и к светским людям – «посаднику Федосью Фефиловичу и старым посадником, и все-му Пъскову, христоименитым господним людем, живущим всем под законом божи-им». В первую очередь митрополит разбирает вопрос о способе суда над священни-ками, принятом в Пскове. Псковские священники, по местному обычаю, должны были приходить на суд, облачившись «во всю одежю священническую». В этом виде священники должны были приносить клятву – роту. Митрополит воспринял это как надругательство над священным облачением и самими священниками: «не предана есть христианом православным рота, и не ротою судити повелено есть, но по Христову еуагельскому глаголющему слову судяще: «Пред двема или треми све-детели, да станеть всяк глагол». И тако повсюду священничество судится». В Пско-ве же, по мнению митрополита, священники выставлялись «на тризнища и на по-

77

нос и на безчестие, и тако судом вашим, тою ротою священнаго своего сану, от вас осужаеми суть».

Клятва сама по себе осуждалась православием. К XIV в. относится список «Слова святого отца Моисея о ротах и клятвах» (ГИМ). Категорически против клятв высказывался константинопольский патриарх, когда писал в Новгород в кон-це XIV в.: «Истинные и православные христиане избегают клятв, как бежит всякий от змеи» (Макарий (Булгаков), 1996, прил. 3). Однако судопроизводство в Новгоро-де и Пскове того времени во многом опиралось на клятву, крестоцелование. Нару-шить устоявшийся порядок было бы немыслимо. Только в 1410 г. глава новгород-ской епархии архиепископ Иоанн пожелал заменить в своей епархии обряд кресто-целования как показатель правоты или вины в судебных делах, Божьим судом с помощью хлеба перед иконой святых Гурья, Самона и Авива. «А што ходите к кре-сту, ино то в вас отнимаем; но ходите к знамению Божиих святых исповедник. Поп служит святую литургию, и пишет имя Божие на хлебци, и даст всем приходящим ко имени Божию; а хто изъяст хлебец со именем Божиим, тот прав бывает; а хто не снест хлебца, тот по Божию суду виноват будет; а хто не пойдет к хлебцу, тот без Божиа суда и без мирьскаго виноват будет... А кто сее грамоты не послушает, без суда виноват будет и кажнен. А вы, попове, опроче хлеба Божиа, к роте не пущай-те…» (Летопись Авраамки, 2000, слтб. 159). Однако и после этого крестоцелова-ние, клятва продолжали бытовать в суде Новгорода и Пскова.

Еще один способ определения в суде, кто прав, а кто виноват (судный бой), так же осуждался митрополитом Фотием. В своем послании в Новгород в это же время митрополит даже запрещает должным образом хоронить погибшего «на поле», а тот, кто убьет «лезши на поле, погубит душю». Однако по представлениям средне-вековых русских людей, судный бой – это самый верный способ решить неразреши-мое другими средствами запутанное судебное дело. «Пусть бог поможет правому», — такова была логика судебного поединка. Обычай судного боя был узаконен в Псковской судной грамоте. К примеру: «А которому человеку поле будет с суда, а став на поле истец поможет своего исца, ино ему взять чего сачил на исцы, а на труп оукуп не имати, толка ему доспех сняти, или иное што, в чем на поле лезет, а вино-ватому платить и княжа продажа и приставное двема приставом толка побьются, по 6 денег, а толко прощение возмут, ино приставом по 3 денги, а князю продажи нет, ож истец чего не возможет» (Псковская судная грамота, 1997, с. 40).

Судный бой присуждали даже женщинам: «жонки з жонкою присужать поле, а наймиту от жонки не быти ни с одну сторону (Псковская судная грамота, 1997, с. 47).

Далее в своем послании псковичам митрополит запрещает менять духовни-ков, а духовникам — принимать чужих «духовных сынов». Духовники в Древней Руси во многом выполняли функции психологов. Между духовным отцом и сыном должно было возникнуть взаимопонимание и доверие. Вероятно, в поисках такой духовной близости псковичи и меняли духовников.

Много внимания уделяет митрополит Фотий вопросам монашеской жизни. Довольно частыми в Псковской земле были случаи расстрижения: «что суть у вас таковии: одеяние аггельскаго образа с себе сложив, да мирьская на ся взем, и в миру живут, и таковии убо яко поругателе суть тому великому аггельскому образу; и о

78

таковых есмь преже много к вам писал и ныне пишу, и что с нужею да приводите тех в монастырь, облечете их во одеяния иноческая».

То есть Фотий неоднократно присылал в Псков грамоты с запрещением для монахов возвращаться к мирской жизни, но эти запреты не возымели действия. По-стригшиеся по каким-то причинам в монастырь псковичи считали себя вправе снять с себя монашескую одежду и вернуться в «мир», к своей прежней жизни.

Далее митрополит рассматривает еще одну сложную проблему, связанную с монашеством: тайный уход в монастырь женщин. Вероятно, пострижение для жен-щины являлось способом спастись от жестокого или нежеланного мужа: «жена, утаився мужа своего, и идет в монастырь, и игумени таковых постригают». За такие действия митрополит накладывал наказание: «ино тие игумени в запрещении суть и в воздержании от священьства». Уход в монастырь мужа или жены должен был происходить по взаимному согласию: «муж убо или жена в болезни или не в болез-ни, которых похощет от них; к чину иноческому, и муж убо жене волю дает и ножи-ци, а жена такоже мужеви. А инако несть предано постригати». Случалось, что про-стые монахини постригали женщин в монастырь: «черници от мужей жены постри-гают, а без игуменов». Вероятно, и в данных случаях имеются в виду тайные уходы женщин в монастырь. Митрополит строго запрещал такое пострижение.

Каноны православной церкви строго разграничивали сферы деятельности бе-лого и черного духовенства. На Руси эти границы были размытыми, с чем боролись митрополиты. Фотий особо оговаривает, что игумены монастырей не могут быть духовниками «мужатых жен», не могут венчать или «в рожении женам молитвы даяти». Только «старцу духовну и во иночестве утвержену игумену, человеку до-бродетелну, не отлучено и жены в покаании держати». В данном запрете явно видна забота о нравственности черного духовенства, стремление отдалить монахов от мирских дел, особенно от женщин.

Послание Фотия содержит интересные подробности о похоронном обряде. Если перед смертью мужчина или женщина принимали пострижение, а постригал их игумен (то есть пострижение было полностью каноничным), отпевать и поми-нать таких людей имел право только игумен, как монахов. Попам бельцам было запрещено «проводити, пети, поминати тех душ». Даже предсмертное пострижение исключало человека из числа мирян, то есть из числа прихожан городских церквей. Только в случае, ели «игумена не будет, ино попу белцу и проводити и пети».

Далее митрополит переходит к семейным делам. С гневом обрушивается Фо-тий на принятый в Пскове обычай разводов и повторных браков: «который человек первую жену отослав или вторую, да поймает третью, или четвертую, а попове их благословляют: но те попы по правилом без священьства суть». О том же Фотий примерно в это же время писал и в Новгород. Однако, по всей видимости, запреты его особого действия не возымели. Более того, кроме случаев неоднократных раз-водов и новых браков, в Пскове бытовал обычай откровенного многоженства: «мно-го у вас и пятероженцев и многоженцев, ино в християньстве православном нигде так не слышах… И о четвероженцев убо преже к вам писах и ныне пишу. А о пяте-роженцех и многоженцех вам пишу: в том безъзаконнии будущих, якоже убе окан-наго Магмета ересобудущих, отлучайте и тех божиа церкви». Упоминание Магоме-та подтверждает, что речь идет не только о разводах и повторных браках, но и о собственно многоженстве – одновременном сожительстве одного мужа с несколь-

79

кими женами. Обычай этот на Руси был распространен в некоторых районах с язы-ческих времен, о чем есть свидетельство в летописи: «имяхут же по две и по три жены… Сии же творят обычаи кривичи и прочи погании» (Новгородская летопись по списку Дубровского, 2004, с. 13.). Как известно, кривичи проживали и на терри-тории Псковской земли, так что древний обычай мог сохраняться здесь в период всего средневековья.

Далее митрополит рассматривает конкретный случай из семейных отноше-ний: «что ми пишете, что дьякон ростригину жену понял, скимникову: ино и тех разлучити должно есть; аще не разлучятся, и епитемьями великими связати тех». То есть какой-то человек постригся в монахи и принял схиму (возможно, он тяжело болел и думал, что умирает). Его жена снова вышла замуж – она имела на это пол-ное право, так как муж ее ушел из мира. Но постриженный в схиму по какой-то причине (возможно, он выздоровел) расстригся и покинул монастырь. Вернувшись домой он, видимо, потребовал у дьякона обратно свою законную жену. Но она уже и дьякону была законной женой, и добровольно разлучаться молодожены не поже-лали. В церковном суде на местном уровне этот сложный вопрос решить не смогли и обратились с запросом к митрополиту. Осудив в целом поступок всех трех людей, митрополит все же сделал уступку — «аще не разлучатся», то есть, не стал настаи-вать на силовом расторжении брака.

Фотий настаивал на строгом сохранении всем церковным причтом своей ду-ховной и телесной чистоты. Даже не являющимся монахинями проскурницам (женщинам, изготавливающим просфоры) митрополит запрещал выходить замуж: «пишете, что и проскурници замуж ходять, ино тие преже как были богу на службу собе вдали и чисте свои руци уготовали, а потом изволиша не духовнаа мудроство-вати, но плоти годити, и таковых достоить ходящим по духу удалятися». Проскур-ницам надлежало соблюдать строгий пост: «пишете, что суть у вас котории про-скурници, и мясо ядят и проскуры пекут: ино о ядении мяса не толико есть отлуче-ние; но аще и мясо ядят, но довлела бы в тех паче чистота духовнаа и телеснаа и покаание всегдашнее к отцу духовному».

Осуждал митрополит и участие священников в охоте. Псковские священники сомневались, как поступать с человеком, который «от своих рук пустить пса на зверь, или птицами вержеть на птицю: и от того лова ядят везде из пошлины». Фо-тий им отвечал, что если такое сотворит человек духовного звания, то «осужени суть», а если мирского, то «проклятию осуждаеться» (Памятники древнерусского канонического права, 1880, стлб. 380-381).

В Пскове случались самовольные переходы попов из одной церкви в другую. Митрополит резонно указал, что по канонам православной церкви этого делать нельзя: «к которой церкви презвитер поставлен бысть и написание от епископа, и тамо должен есть и до живота служите тому божию престолу, и нужу претерпевая, аще кого не епископ изведет, или людие града того, по воли же епископа».

Однако, самовольные переходы попов из одной церкви в другую продолжа-лись, и связано это было в первую очередь с денежным вопросом. Новгородский владыка Евфимий I в 1426 г. отправил в Псков грамоту, в которой распоряжался не принимать без отпускной и ставленной грамот лиц духовного звания, приходящих из соседних епархий. Владыка заботился не только об ограничении доступа в псковские церкви священникам-стригольникам, но и о пополнении своей казны.

80

Ведь и отпускная и ставленная грамота стоила денег, а выдавать эти грамоты в нов-городской епархии мог только архиепископ. Кроме того, нежелание псковских по-пов ехать в Новгород за отпускными и ставленными грамотами, по всей видимости, было связано с напряженными отношениями в исследуемый период между пскови-чами и новгородским архиепископом.

Нравственный облик псковских попов, по мнению митрополита Фотия, был достоин осуждения. Митрополит порицает обычай попов пить хмельное до обеда, то есть до обедни: «у вас некотории попове, до обеда пиют в праздники и во иныя дни». Еще более резко в это же время митрополит писал об этом же в Новгород: «А которыи священник имет пити до обеда, быти ему без риз» (Новгородская Карам-зинская летопись, 2002, с. 96).

Кроме пьянства, белые священники грешили и другими делами: «которыи попы и дияконы вдовци, тако и пребывают в мирьских и священьствуют». Митро-полит указал, что вдовцы должны уходить в монастырь «и обновив собе о всем чистым покаянием к своему духовному отцю, и по достоиньству аще суть достой-ни, и тогда да священьствуют таковии в манастырех, а не в мирьскых». Исключение митрополит делает лишь для времени эпидемии, когда «на малое время» он позво-лил вдовым попам остаться служить в своих церквах.

Вторичные браки для вдовых попов и попадьей митрополит запрещал безого-ворочно: «пишете, что поп вдовец попадью понял, ино тие яко мертви посполу суще (полу бо их телеса мертва суща и земли предана), и той убо бывый поп яко преобидник божия служительства бысть: а та попадья, не схранив чистоту единаго своего тела с первым своим мужем, и достоит тех разлучити».

Вопрос вторичного брака среди вдовых попов в это время стоял очень остро: «а что ми пишете, что который поп овдовеет, и он ся женит: ино то безъчинствено есть: понеже не земнаго царя той бысть служитель, но небеснаго. И который убо ради сладострастья и сътворив таковое оженится, а пол тела своего мертвенаго зем-ли предаст, и той убо преобидит божье служительство. А попадье тако же нелепо ходити замуж: понеже едино бысть тело преже с своим мужем, и то убо есть яко пол тела мертваго».

Вторичный брак для приходских священников, не желающих уходить в мона-стырь, был необходимостью, ведь прихожане не потерпели бы, чтобы их жен ис-поведовал неженатый поп, во избежание соблазна. Обычными были случаи, когда поп женился вторично, хотя еще в начале XIV в. митрополит Петр ввел правило, согласно которому овдовевшие приходские священники обязаны были постригать-ся в монахи.

Показательно, что запреты на вторичную женитьбу овдовевших попов вводи-ли только митрополиты, которые приезжали на русскую митрополию из Византии и с местными реалиями были не знакомы. Русской же духовенство, даже высшее, эти запреты повсеместно игнорировало. В 1466 г. митрополит Феодосий подтвер-дил правило, которое обязывало овдовевших священников уходить в монастырь. Тех же, у кого обнаруживалась сожительница, Феодосий, согласно канонам церкви, велел извергать из сана. Не обретя поддержки своим реформам среди большей ча-сти русского духовенства, Феодосий оставил митрополичью кафедру.

Псковичи отлучили от службы вдовых попов и дьяконов по всей Псковской волости только в 1469 г. Интересно, что тогдашний глава новгородской епархии —

81

архиепископ Иона – за такое решение был готов был отлучить псковичей от церкви, но митрополит «о том емоу възбранил». Позже Иона за плату разрешил вдовым священникам служить в псковских храмах. Таким образом, вопрос выгоды оказался для главы Новгородской епархии важнее православных канонов.

Ободренные поддержкой митрополита, псковичи пошли еще дальше в утверж-дении на своей земле истинного благочестия. В ту же осень священники всех пяти соборов Пскова и черное духовенство выступили на вече с необычным предложе-нием: «ныне, сынови, попремежи себе хотим по правилам святых отец и святых апостол во всем священстве крепость поддержати, а о своем оуправлении, как нам священником по Намаканоноу жити; а вы нам, сынове, поборники боудете нашеи крепости, зане же здесь правителя всеи земли над нами нетоуть, а нам о себе тоя крепости оудержати не мощно попремежи себе о каковых ни боуди церковных ве-щех, а вы ся в то иное и миром встоупаете, а чрес святых апостол и святых отец правила; а в том, сынове, и на вас хотем таковоу же крепость духовноую поддержа-ти» (ПЛ3, 2000, с. 167).

Псковичи поддержали инициативу своих священнослужителей, после чего «все 5 сборов и все священство, написав грамоту из Намаканоуна и в ларь положи-ша о своих священныческых крепостъх и о церковных вещех» (ПЛ3, 2000, с. 168). Узнав о самоуправстве псковичей, архиепископ Иона приехал в Псков. Встретили архиепископа торжественно. Владыка благословил псковичей и соборовал в храме святой Троицы. Но затем архиепископ «нача выспрасивати о священскои грамоте о крепостнои, как посадников псковскых, тако и всего божиа священства, кто се тако оучинил, а без моего ведома».

Ключевым являлся вопрос церковного суда – если бы владыка позволил пско-вичам жить по грамоте, это бы означало его отказ от права суда, а следовательно, и от приносимого этим судом дохода. Иона прямо заявил, что «сам хочю соудити здесь, а вы бы есте тоую выням грамотоу подрали».

Псковичи твердо ответили: «сам, господине, ведаешь, что тобе здесе не много быти, а того дела тобе вскоре не лзе же оуправити, зане же при сем последнем вре-мени о церквах божиих смоущенно силно в церковных вещех в священниках, не мощно нам тобе всего и сказати, тии сами ведают, тако творяще все бестоужство; ино о том та грамота от всего священства из Намаканона выписав и в ларь положе-на по вашему же словоу, как еси сам, господин, преже сего был в дому святеи Трои-ци и прежнии твоя братья, а велите и благословляете всех пяти сбор с своим на-местником а с нашим псковитином всекиа священьническиа вещи по Намаканоноу правити».

То есть псковичи не отказали владыке в его праве приезжать в Псков и полу-чать причитающиеся ему деньги, не отказались и от владычного наместника. Они лишь настаивали, чтобы владычный суд «правился» по Номоканону, как, собствен-но, и заповедовали до того все православные иерархи.

Иона вынужден был временно уступить псковичам, обещав написать обо всем митрополиту и положиться на его решение. На этом, благословив еще раз пскови-чей и «подъезд свои на священниках побрав», владыка уехал. Провожали его со многими подарками и честью. На следующий год в Псков приехал посол от митро-полита с грамотою. Митрополит Филипп наказал, «чтобы есте, сынове, тоя оуправ-ление священническое, как священники тако и весь Псков на своего богомолца на

82

архиепископа положили, князь велики, ваш государь вам своеи вотчине словом по-вестоует, а Филип митрополит всея Роуси вас своих сыновеи, весь Псков, благо-словляет; зане же тое дело искони предано святителю оуправляти». Архиепископ Иона в это же время прислал в Псков своего человека с уверениями, что «коли тыя святительскыа вещи положите на мне, то и сами оуведите какову о том наипаче ва-шея крепости духовноую крепость о всяком церковном оуправлении и о священни-ках поддержю» (ПЛ3, 2000, с. 170). Псковичи смирились, и пресловутая грамота была уничтожена.

Кроме вопросов, касающихся суда и нравственности, митрополит Фотий осо-бое внимание в своем послании уделил псковским стригольникам: «о сущих тех в вас развращенных от врага диявола стригольницех прилежне зрите, како направити их в богоразумие и в познание истинны». Если же еретики «до конца будут таковии, зовоми стригольници, от бога отпадающе, и блюдите о таковых, никако в ястьи и питьи верным с теми съприобщатися; но блюдите о таковых и от священных». При этом Фотий прямо указывает, что особо закоренелых еретиков следует вразумлять «и нужами (толико кровь и смерть да не будут на таковых, но инако всяко), заточе-нии приводити тех в познание, да не погибнуть, ни снидут в ад в помрачении сво-ем». То есть митрополит допускал для еретиков тюремное заключение, но никак не телесные наказания и не казнь. Фотий предпочитал действовать больше убеждени-ем, а не принуждением.

В заключение митрополит обращается прямо ко всем псковичам. Фотий под-держивает псковское священство в его борьбе с языческими праздниками: «възъбра-няют вам от игрищ неподобных дьявольскых, от плесканиа: зане таа игрища непо-добьственая – ельлиниская суть, и святыми отци христианом не предана суть… Да еще слышание мое, что де заговев великый святый пост, еже есть божье десятова-ние всего лета, и простии деи людие бой и плищ стваряют и позорища безчинъная, еже суть богу мерзъкаа и ненавидима. И о том благословляю великое ваше право-славие, чтобы отселе того безчиниа в вас не было».

Строгого соблюдения постов Фотий в это время требовал и от новгородцев. Вопрос о постах был для русских людей особенно болезненным. Запреты в опреде-ленные дни есть мясное, были грубым вторжением в привычные устои жизни. Упо-мянутый Фотием Петров пост православная церковь на Руси ввела именно для того, чтобы перекрыть им языческие праздники в честь Ярилы.

Несмотря на то, что псковичи стремились следовать церковным канонам, за-прещения митрополита не возымели действия в полной мере. В Псковской летопи-си под 1505 г. приводится послание игумена Панфила с осуждением языческого праздника: «Егда бо приидет самый празник Рожество Предотечево, тогда во свя-тую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селех возесятца в боубны и в сопели и гудешнием струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плескани-ем и плясанием, женам же и девам и главами киванием и устами их неприязнен клич, вся скверные бесовские песни, и хребтом их вихляниа, и ногам их скакание и топтаниа; тоу же есть мужем и отроком великое падение, тоу же есть на женское и девичье шетание блоудное им возрение, также есть и женам мужатым осквернение и девам растлениа…» (ПЛ1, 2003, с. 90). Таким образом, купальские игрища быто-вали в Псковской земле еще и в начале XVI в.

83

Послание митрополита Фотия в Псков (в отличие от подобного послания в Новгород) построено по принципу «вопрос-ответ». Митрополит не по собственно-му почину прислал грамоту в Псков, а отвечая на многочисленные вопросы псков-ских священников. Еще со времен митрополита Киприана псковские священнослу-жители предпочитали обращаться по всем вопросам, касающимся канонов, не к новгородскому архиепископу, а к митрополиту всея Руси. Московские митрополи-ты казались псковичам более справедливыми и даже более бескорыстными, чем новгородские владыки, заботящиеся большей частью лишь о сборе повинностей с псковских священнослужителей. История псковской церкви XV в. свидетельствует, что псковичи – и миряне, и священнослужители – стремились в своей жизни следо-вать канонам православия, однако местные традиции порой оказывались для них важнее канонов, установленных в Константинополе и оттого не учитывающих реа-лий повседневной жизни на Руси.


Аничков Е.В., 1914. Язычество и древняя Русь. СПб.ГИМ. Собрание рукописей А. И. Хлудова. № 30 Д.Казакова Н.А., Лурье И.С., 1955. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV – начала XVI в.

М.-Л.Летопись Авраамки. (Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки) // Полное собрание рус-

ских летописей. Т. XVI, 2000. М.Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. Т. 5. Прил. 3, 1996. М.Новгородская летопись по списку П.П. Дубровского // Полное собрание русских летописей. Т. 43, 2004.

М.Новгородская Карамзинская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 42, 2002. СПб.Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1. (Памятники XI–XV вв.) // Российская историче-

ская библиотека. Т. VI, 1880. СПб.ПЛ3 // Полное собрание русских летописей. Т. V. Вып. 2, 2000. М.ПЛ1 // Полное собрание русских летописей. Т. V. Вып. 1, 2003. М.Псковская судная грамота, 1997. Псков.

84

ПСКОВСКАЯ ЗЕМЛЯ И ЕЕ СОСЕДИ

Н.В. Лопатин

Некоторые вопросы изучения раннего Изборска (тезисы доклада)1

Изборское (Труворово) городище почти полностью исследовано раскопками Валентина Васильевича Седова. Результаты раскопок этого памятника, а также во-просы истории города, располагавшегося на этом месте до 1330 г., изложены во многих публикациях В.В. Седова, в том числе в изданной посмертно фундамен-тальной монографии (Седов, 2007). Обращались к изборской теме и другие авторы. Тем не менее, многие проблемы археологии и истории Изборска нуждаются в даль-нейшем изучении.

Примечательным элементом планировочной структуры раннего древнерус-ского Изборска являются две замкнутые линии частокольной канавки (рис. 1: А, Б). Они интерпретированы В.В. Седовым как остатки детинца, выделявшего мысовую часть внутри укреплений города. Согласно выводам В.В. Седова, именно с момента строительства детинца Изборск превращается из протогородского поселения в пол-ноценный город (Седов, 2007, с. 117-118). Дополнительного осмысления требует тот факт, что усложнение структуры города и системы его обороны произошло без увеличения площади укрепленной территории. Это указывает на некую функцио-нальную перестройку, не тождественную хорошо изученному процессу развития и роста многих средневековых городов, когда новая, дополнительная линия обороны охватывала неукрепленный до той поры посад, превращая его в окольный город и оставляя внутри себя наиболее серьезно укрепленную цитадель или детинец.

Необходимо подчеркнуть, соглашаясь с В.В. Седовым (2007, с. 144), что две линии частокола не были одновременны. Они не совсем параллельны, а у юго-восточного угла (рис. 1: В) сливаются в одну. Целая серия стратиграфических про-филей, зафиксированных за годы раскопок края площадки, не внесла полной ясно-сти в относительную хронологию двух детинцев и каменной стены. Объясняется это, очевидно, тем, что во время строительства стены (рис. 1: Г) проводились зна-чительные земляные работы по трассе бывшего детинца, уничтожившие дневную поверхность периода его функционирования. Поэтому кладка стены лежит на той самой поверхности, с уровня которой прослеживались при раскопках канавки обо-их частоколов детинца.

В.В. Седов предполагал, что одновременно с деревянным детинцем Изборск был укреплен только двумя отдельными валами – с напольной стороны и в мысовой части (Седов, 1987, с. 23). Между тем, планиграфия детинца подразумевает нали-чие еще одной линии фортификаций. Во-первых, между канавками частоколов и краем площадки имеется полоса шириной около 3 м (а в мысовой части – не менее

1 Полный вариант: Некоторые вопросы истории фортификаций раннего Изборска // КСИА, вып. 226.

85

Рис. 1. План Изборского городища (показаны горизонтали +42, +45, +50 м от уровня воды в Городищен-ском оз.). Частокольные канавки детинца и руины каменной стены. А – внутренняя канавка; Б – внешняя канавка; В – место слияния двух канавок в одну; Г – руины стены; Д – участок перекрывания частоколь-

ных канавок руинами стены; Е – напольный вал; Ж – Никольская церковь (XVI–XVIII вв.)

12 м), занятая руинами более поздней каменной стены и мысовой башни (рис. 1: Г). Если предположить, что каменная стена никак не связана с системой укреплений предыдущего периода, будет совершенно необъяснимо, каким образом она почти идеально повторяет линию частокола второго детинца (рис. 1: Б). Только на северо-восточном участке руины стены, кажется, перекрывают канавку частокола (рис. 1: Д). Скорее всего, это «наползание» следует объяснить обрушением края площадки, сократившим полосу для строительства стены. Таким образом, параллельность ка-менной стены частоколу свидетельствует о том, что она была возведена по линии более ранних внешних укреплений, одновременных детинцу.

86

Во-вторых, частокол детинца защищал только часть площадки (менее одной трети); внешняя же линия должна была охватывать весь город, составляя замкну-тый контур вместе с укреплениями напольной стороны.

Пролить свет на облик внешних укреплений времени детинца позволяют ма-териалы раскопок напольного вала – в большом разрезе (1983-1984 гг.) и в раскопе на юго-западной оконечности вала (1986-1992 гг.). Однозначная синхронизация го-ризонтов укреплений вала и площадки вряд ли возможна, но в наслоениях вала исследовано несколько горизонтов развалов однотипных оборонительных стен, в

Рис. 2. Реконструкция системы фортификаций и планировки Изборска на XI век. Горизонталь «+42» показывает край площадки и поздний ров (XIII в.). А – частокольные канавки детинца; Б – прочие часто-кольные канавки; В – каменная стена; Г – фиксация стены в профиле разреза вала 1983-1984 гг. (черная заливка); Д – фиксация стены в районе въезда в раскопе 1986-1992 гг. (черная заливка); Е – дорога к во-

ротам; Ж – въезд в город со стороны сухопутной дороги

87

конструкции которых фасадные известняковые кладки (сложенные насухо) облицо-вывали внутреннюю забутовку из щебня и глины. Расположение участков камен-ных стен, предположительно синхронных деревянному детинцу, обозначено на плане черной заливкой (рис. 2: Г, Д). Получаем вывод, что одновременные детинцу внешние укрепления, вероятно, были сходны с той каменной стеной, которая ис-следована раскопками на краю площадки, и располагались на той же линии (рис. 2: В).

Еще одним элементом системы фортификаций была въездная дорога. Пред-ставляется вероятным, что она проходила по плоскому дну рва, огибая укрепления с напольной стороны (рис. 2: Е) и спускаясь к пристани на озере. Вторая въездная дорога (рис. 2: Ж) к тем же воротам должна была быть ориентирована на сухопут-ную дорогу из Новгорода в Балтию (см. ниже).

Переходя к абсолютной датировке обсуждаемых фортификаций, отметим, что В.В. Седов, согласно своим представлениям о датировке ранних типов круговой керамики Изборска, относил строительство деревянного детинца к середине X века (Седов, 2007, с. 294). Однако, по современным данным, включающим как аналогии в материалах Новгорода и других центров Северо-Запада, так и радиоуглеродные даты из раскопа 1986-1992 гг. в Изборске на въезде, такая керамика относится к первой половине XI в., появляясь, возможно, только в самом конце X в. на фоне господства лепной (Лопатин, 2009, с. 425). Эти даты и следует в первую очередь соотносить со строительством детинца.

Какие же причины могли привести к функциональной перестройке укреплен-ного протогородского поселения в Изборске в начале XI века? Как известно, Из-борск в это время в летописях не упоминается. Однако благодаря особому геогра-фическому положению для реконструкции его истории могут быть использованы сведения по истории всего региона. Особенность расположения Изборска состояла в том, что он являлся пограничным пунктом на дороге из Новгорода через Псков в области эстов (чуди) и латгалов. Подробности функционирования этой дороги на псковско-изборском участке в X–XI вв. рассмотрены недавно А.А. Александровым (Александров, 2009, с. 175-176).

На хронологическом рубеже княжений Владимира и Ярослава (1015 г.) проис-ходило изменение характера взаимоотношений Руси с эстами (чудью). При Влади-мире Святославиче эти отношения, судя по русской летописи, носили характер со-юзнический: чудские наемники участвовали в войске Владимира при его походе на Ярополка в 980 г., «лучшие мужи» от чуди – в строительстве порубежных городов в 988 г. Ситуация меняется в XI в., когда князь Ярослав Владимирович начинает политику военных грабительских походов на чудь и взимания дани, – политику, продолженную его преемниками. Первое в ряду летописных сообщений на эту тему – поход Ярослава 1030 г. и основание им города Юрьева в чудских землях.

Несмотря на отрывочность известий о Пскове за XI в., мы не имеем основа-ний сомневаться в том, что походы через Псков и Изборск на чудь были в это время именно прерогативой Новгорода. До конца XII в. признаков самостоятельной внеш-ней политики Пскова на западе не прослеживается. Обзор летописных известий показывает, что в XI – начале XIII в. чудская дань была одной из важных целей по-литики новгородских князей (включая и тех князей киевских – Ярослава и Изясла-ва, – которые активно действовали в Новгороде). Этот финансовый источник мож-

88

но рассматривать как одну из основ новгородского церковного (Егоров, 1927), а также крепостного строительства (НПЛ, 1116 г.). Амбициозность Ярослава, проя-вившаяся в период его новгородского княжения еще при жизни Владимира (отказ выплаты дани Киеву, чеканка собственной монеты), позволяет предполагать, что и чудское направление его активной внешней политики планировалось уже тогда.

Соответственно, нелишним для Ярослава в период 1010-1030 гг. было и созда-ние военной базы в Изборске – том пункте, где новгородское войско могло иметь последний ночлег перед вступлением в чудские земли. Таким образом, выглядит вполне логичным возведение внутри уже имевшихся к тому времени укреплений Изборска дополнительной линии частокола детинца (охватившего площадь около 2000 кв.м) – для обособления походного двора новгородского князя и его дружины.

Очевидно, в XI в. Изборск рассматривался новгородцами как пограничный пункт на западе Новгородской земли, а Псков – как внутренний город. Этот вывод уместно связать с исследованием одной из загадок «Сказания о призвании варя-гов»: что означает мифологема о княжении Трувора в Изборске? Наличие в Избор-ске культурного слоя IX в. не составляет достаточного основания для буквального подтверждения роли этого городка как одной из столиц нового правящего варяж-ского клана. Не находят признания в науке также поиски других, не столь прямоли-нейных, ответов на поставленный вопрос в реалиях времени около 862 года. Парал-лель Изборска в тексте «Сказания» с другим городом – Белоозером, – существова-ние которого в IX в. археологически не подтверждается, убедительно относит оба «княжеских стола» братьев Рюрика к числу анахронизмов этого текста.

Ответ должен быть найден в другом времени. Представляется, что декларация об Изборске как западном пограничном пункте в наибольшей мере соответствует началу новгородского княжения Ярослава, когда для обоснования политических притязаний князя на повышение самостоятельности Новгородской земли потребо-вался манифест, отсылающий к территориальным правам предков. Для предше-ственников Ярослава, судя по источникам, столь пристальное внимание к данному пограничью не было актуальным. Позднее, после основания Юрьева и в период борьбы Руси за этот город, Изборск опять не был бы достойным объектом для по-литической декларации. Изложенные соображения косвенным образом подтверж-дают и уточняют вывод А.А. Шахматова (1904; переиздание: 2003, с. 203) о месте и времени оформления самого «Сказания».


Александров А.А., 2009. Древняя дорога из Пскова в Изборск // Сетумаа – 2. Aрхеология и ранняя исто-рия (до 1920 года). CD-диск к 2-ому тому. Статьи на русском языке. Тарту.

Егоров В.А., 1927. Новгородские храмы как памятники русско-финских отношений // Отчет за первые два года деятельности Ленинградского общества исследований культуры финно-угорских народ-ностей. Л.

Лопатин Н.В., 2009. О керамике Изборска XI в. // Великий Новгород и Средневековая Русь: Сборник статей: К 80-летию академика В.Л. Янина. М.

Седов В.В., 1987. Начало городов на Руси // Труды V международного конгресса славянской археологии. Т. I. Вып. 1. М.

Седов В.В., 2007. Изборск в раннем Средневековье. М.Шахматов А.А., 2003. Сказание о призвании варягов // Шахматов А.А. История русского летописания.

Т. I. Кн. 2. С. 185–231.

89

О.Е. Вязкова

Инженерно-геологические аспекты возникновения и развития городища Камно

Рассмотрение истории известных населенных пунктов возможно с различных точек зрения, например, экономической, политической, географической. Анализ влияния инженерно-геологических условий территории на характер её освоения в сколь угодно отдаленном прошлом относительно новое направление традиционной инженерной геологии, занимающейся обычно изысканиями под новое строитель-ство.

Понятие «инженерно-геологические условия» является интегральным и включает набор компонентов, неразрывно связанных между собой взаимодействи-ями. К основным компонентам относятся климат, рельеф и речная сеть, геологиче-ское строение, тектоника и трещиноватость пород, гидрогеологические условия, проявления экзогенных геологических процессов, свойства пород. Все вместе и каждый в отдельности они определяют условия, в которых возникало и развивалось поселение, в частности, Камно.

Целью обследования территории, прилегающей к комплексу памятников Кам-но, был анализ влияния инженерно-геологических условий на историю создания и освоения городища и селища.

Задачами обследования были:• Оценка возможного влияния климата на существование городища;• Оценка рельефа территории, прилегающей к памятнику;• Уточнение гидрологических характеристик верховьев Каменки;• Изучение геологического строения территории городища и его окрестно-

стей;• Уточнение гидрогеологических условий;• Оценка условий развития экзогенных геологических процессов;• Анализ возможных причин угасания городища.Городище Камно расположено в 7 км к юго-западу от Псковского городища на

мысу, образованном двумя истоками реки Каменки. Климат района является переходным от морского к умеренно-

континентальному. Количество осадков преобладает над испарением, что способ-ствует избыточному увлажнению, которое проявляется в образовании болот и хоро-шем питании подземных и поверхностных вод. В период существования городища климат был, вероятно, близок к современному и имел похожие характеристики:

• Среднегодовая температура воздуха +4,7ºС;• Среднегодовое количество осадков около 600 мм;• Среднегодовая испаряемость около 500 мм;• Сезонное промерзание грунтов до глубины 30-55 см.Рельеф и речная сеть. Городище расположено на мысу, образованном слияни-

ем двух истоков реки Каменки и вытянутом в направлении север-юг. Длина истоков составляет: 1,25 км западный и 1,65 км восточный. Длина реки после их слияния до

90

впадения в р. Великую составляет 10 км. Широкий (до 400 м и более), хорошо раз-работанный врез Каменки имеет доледниковое эрозионно-тектоническое происхо-ждение. Глубина вреза составляет на участке городища почти 13 м (превышение поверхности городища (43,0 м) над урезом воды в реке (30,1 м)). В послеледнико-вое время происходило лишь развитие её верховьев.

Длина мыса, в пределах которой он имеет крутые скальные склоны, не превы-шает 400-500 м. Далее глубина вреза и крутизна склонов уменьшается, что негатив-но сказывается на возможности организовывать оборону территории мыса (городи-ща и селища).

В геологическом строении мыса принимают участие снетогорские и псков-ские слои. На территории городища (оконечность мыса) на склонах обнаружен пе-региб в рельефе, в котором обнажается прочная, слабо трещиноватая плита доломи-тизированного известняка, маркирующая верхнюю границу снетогорских отложе-ний. Поверхность городища сложена псковскими известняками. В южном направ-лении эта граница опускается согласно падению пород на южном крыле Гнилухин-ской куполовидной структуры с уклоном примерно 15-20 м/км. В 400 м от городи-ща уже весь склон сложен псковскими известняками. На территории городища и селища исходно не было четвертичных образований, и выветрелые известняки пе-рекрывались лишь маломощным почвенным слоем.

В гидрогеологическом отношении река Каменка является зоной разгрузки безнапорного, но очень водообильного псковско-чудовского водоносного горизон-та. Разгрузка происходит в многочисленных родниках со значительными дебитами, достигающими 3-5 л/с, а весной и при обильных осадках, возможно, и более. По-верхность городища и селища всегда хорошо дренировались. Питание водоносного горизонта происходит повсеместно, но дополнительное его питание осуществляет-ся на площадях развития болот. В ходе гидромелиоративных работ 1960-70-х годов, направленных на осушение болот, которые занимали обширные площади к западу и югу от городища, питание Каменки было несколько сокращено. Вследствие осу-шения болот её верховья превратились в плавни, хотя ещё в 1930-х годах здесь была открытая вода.

Из этого следует, что в период возникновения и существования городища Камно родники были несколько более обильными, а река – более полноводной. Од-нако настоящего глубокого русла вокруг городища не было. Скорость течения реки могла быть немного больше, чем нынешние 0,1 м/с. В верховьях реки, окружающих городище, это приводило к затруднению судоходства не давая существенной форти-фикационной составляющей (глубина русла не достигала, вероятно, даже 1 м). Надо иметь в виду, что длина, ширина и глубина верховьев Каменки, формирую-щих мыс, были меньше, чем сейчас. Современные размеры определены скоростью эрозионных процессов, протекавших после окончания функционирования ком-плекса памятников Камно.

Считаем необходимым добавить, что воды родников по химическому составу очень зависимы от деятельности человека на поверхности водоразделов. Удобре-ния с полей и отходы жизнедеятельности в окружающих деревнях и поселках по-падают в растворенном виде в подземные воды. Особенно опасно расположение современного кладбища над родником и купальней к северо-востоку от церкви в Камно. Продукты разложения, вирусы и бактерии с погребенных тел попадают в

91

Таблица 1. Особенности инженерно-геологических условий территории городища Камно.

Условие НедостаткиМыс, ограниченный крутыми склонами, сложенными скальными породами

Длина мыса, которую можно использовать для обороны, не превышает 400-500 м

По бокам имеется водная преграда, которую можно использовать в целях обороны

Глубина водотоков большую часть года не достигает 1 м, а скорость течения на участке городища мала – преградой служить не может

Имеются хорошие постоянно действующие источники водоснабжения

На территории селища – да, на территории городища – один маленький родник на мысу

Есть возможность пользования водным транспортом

Река Каменка в основном течении быстрая и сложна для судоходства на легких судах, а её верховья мелководны и непроходимы для крупных судов

воду беспрепятственно. Необходимо проверять качество этой воды в разные сезоны года по различным санитарным показателям.

Из экзогенных геологических процессов на территории городища, вероятно, имеется одно проявление карста в виде объекта, напоминающего «заваленный вход в пещеру» на северо-западной оконечности мыса1. В 2002 году «лаз» был более за-метен под блоком известняка, образовывавшего кровлю (?). За прошедшее время блок обрушился, и изучение провала затруднено. Современное состояние объекта затрудняет его интерпретацию. Дальнейшие исследования городища и аккуратная (возможны дальнейшие смещения и/или обрушения блоков кровли) расчистка вхо-да в «пещеру», помогут решить этот вопрос.

Какие же выводы об инженерно-геологических условиях возникновения и су-ществования городища Камно можно сделать?

Городище возникло, в природных условиях традиционных для памятников этого круга, но их качества (табл. 1) оказали негативное влияние на рост поселения.

На наш взгляд, есть основания утверждать, что развитие поселения Камно, наряду с другими факторами, было в значительной мере обусловлено, а впослед-ствии и ограничено в развитии компонентами инженерно-геологических условий.


Шмаенок А. И., Саммет Э. Ю., Беленицкая Г. А., Вербова И. М., Роньшин Н. И., Фейгельсон Н. М., 1963. Отчет о результатах комплексной геолого-гидрогеологической съемки масштаба 1:50000 Псковско-Печорского района (1960 – 1961 гг.). Л.: РОСГЕОЛФОНД, фондовый №249276.

1 Объект обнаружен Е.А.Яковлевой в 2011 г.

92

Т.А. Пушкина, О.В. Орфинская

Текстиль из женского камерного погребения Ц-301 в Гнездове

Согласно широко распространенному в научных кругах мнению, обряд по-

гребения гнёздовских курганов характеризуется решительным преобладанием об-ряда кремации, при котором для будущих исследователей в первую очередь безвоз-вратно утрачиваются детали убора погребенных, выполненные из органических материалов. Находки текстиля в таких погребениях представляют собой исключи-тельную редкость и объясняются особыми деталями погребального обряда, кото-рые реконструировать достаточно трудно. Естественно ожидать значительно боль-шее количество находок текстиля в погребениях по обряду трупоположения. Одна-ко и здесь Гнёздово нас не балует. Примерно в 12 случаях среди 116 раскопанных ингумаций были обнаружены и зафиксированы остатки текстиля (Щербакова, 2004). В подавляющем большинстве случаев эти находки представляют собой не-значительные фрагменты ткани, сохранившиеся, благодаря соседству с металлом. Исключение составляет находка целого свертка тканей, обнаруженного в одном из камерных погребений, раскопанных в 1982 году в Центральной группе Смоленской археологической экспедицией МГУ в кургане Ц-301. Материалы этого погребения вошли в публикацию, посвященную трем наиболее интересным камерам Гнёздова, известным к концу 80-х гг. (Авдусин, Пушкина, 1989, с. 190-205.), а ткани из этих погребений частично были рассмотрены в работе М.В. Фехнер (Фехнер, 1999, с. 8-10).

В связи с появлением новых интересных находок, сделанных в последние годы при изучении могильников Киева и Пскова, где были открыты камерные за-хоронения, погребальный обряд и инвентарь которых близок гнёздовским, имеет смысл еще раз описать погребение кургана Ц-301 и более подробно остановиться на характеристике найденного в нем текстиля.

Курган Ц-301 располагался на южной окраине Центральной курганной груп-пы Гнездовского комплекса археологических памятников. Невысокая слегка оплыв-шая округлая в плане насыпь, сооруженная из песка, имела на вершине небольшое углубление, принятое сначала за след раскопочной ямы XIX века. Курганная на-сыпь перекрывала собой прямоугольную яму размером 3 х 3 х 0,8 м, которая была выкопана после выжигания дерна или разведения легкого костра. На дне ямы рас-чищены остатки деревянного рубленного «в лапу» сруба размером 2,3 х 2,25 м. Сплошной слой древесного тлена шириной до 0, 1м прослеживался по контуру стен на высоту до 0, 3 м. Однако, вероятно, сруб имел большую высоту так как отдель-ные пятна древесного тлена отмечались в заполнении ямы и выше. Сверху сруб был перекрыт настилом, видимо, дощатым, направленным по линии север – юг. Шири-на досок 0,1-0,2 м, толщина до 0,03 м. Остатки настила заваливались внутрь сруба и представляли собой отчетливые полосы древесного тлена. В северо-западном углу настил как будто бы немного выступал над срубом. Нижний настил, составляв-ший пол камеры, сохранился лучше и был расчищен по всей площади. Он состоял

93

из досок шириной 0,15-0,25 м и толщиной до 0,05 м, уложенных непосредственно на материковое дно ямы (рис. 1). Пол камеры был, видимо, выстлан берестой, сле-ды которой хорошо прослежены в северной части сооружения. Почти в центре ка-меры на полу – беспорядочно рассыпанные 50 золото- и серебростеклянных, жел-тых «лимонок» и желтых реберчатых бус, а так же подвеска-крестик с пуансонным орнаментом, вырезанная из листового серебра, и фрагмент бронзовой равноплечей фибулы (очень плохой сохранности). Подвеска лежала лицевой стороной вверх. На юго-запад от остатков ожерелья около западной стенки сруба – железные обручи, дужка и петли от деревянного ведра усеченно-конической формы, лежавшего на боку, и небольшой раннекруговой горшочек с линейным орнаментом. На юго-восток от украшений – остатки двух берестяных дисков (диаметр 27 см), целого и половины. Диски сдвинуты один относительно другого, у обоих по краям располо-жены мелкие отверстия – как будто для крепления к ним матерчатых стенок своео-бразной комбинированной коробки. Половина второго диска краем закрывала свер-ток тканей, положенных в коробку. Визуально во время расчистки погребения в

Рис. 1. План погребения Ц-3011 – горшок, ведро; 2 – ожерелье, крестик, фибула; 3 – свечи; 4 – берестяные диски от туеса;

5 – сверток текстиля.

94

поле верхний слой свертка был определен как грубая шерстяная ткань полотняного переплетения. Внутри свертка были найдены фрагменты бронзовой овальной двух-скорлупной фибулы и прослежен отпечаток маленькой круглой чашечки, видимо, точеной. Рядом со свертком, но немного ближе к юго-восточному углу камеры стоя-ли две восковые свечи, выступавшие почти на 0,05 м над остатками верхнего настила-перекрытия. Судя по очень тонкому кольцу древесного тлена (диаметром около 25 см), прослеженному вокруг этих свечей, они были установлены в деревян-ном долбленом сосуде. Еще 9 свечей и их обломков найдены на полу в восточной половине сруба. У большинства свечей один из концов оказался оплавлен .

Погребение определено как скандинавское женское, совершенное в сидячем положении, и было датировано 970-ми годами (Авдусин, Пушкина, с. 200, 203).

В 2009-2010 гг. в Центре исследования исторических и традиционных техно-логий (Институт Наследия им. Д.С. Лихачёва) совместно с кафедрой археологии МГУ и отделом археологии ГИМ было проведено комплексное исследование тек-стиля из погребения Ц-301. В результате данной работы были выявлены фрагменты изделий, которые находились в коробе: шелковое платье 1, шелковое платье 2, шел-ковая ткань неопределенного изделия, шелковая отделка неопределенного изделия, льняное платье, льняное плетеное изделие (sprang), шерстяная ткань.

Фрагменты платья 1 были отреставрированы (реставратор А.К. Елкина), поэ-тому на момент исследования материал представлял промытые, расправленные и укрепленные белой нитью по основным швам фрагменты, прорисовка которых по-зволила выполнить реконструкцию основного контура платья (рис. 2). Платье туни-кообразное, приталенное, с расширяющимся подолом и длинными рукавами. Со стороны спины сохранился фрагмент стоячего воротника. Рукава завершались ман-жетами. Вероятная ширина изделия по рукавам немного более 2 метров. Полная длина платья не определяется, но максимально сохранившаяся часть составляет 89 см. Сшито платье из ткани с узором, вытканным золотными нитями. Основной рисунок располагается на груди и спине до линии талии, а по юбке проходят гори-зонтальные полосы с рисунком. Такие же полосы проходят и по рукавам. На спине фиксируется глубокая выточка в талию.

Если реконструкция спинки не вызывает сомнений, то реконструкция перед-ней части платья не так однозначна. Главный вопрос – это форма горловины. Со-хранился небольшой 12 сантиметровый участок левой полочки, который располо-жен по центральной оси изделия на расстоянии 12,5 см от линии плеч. На этом участке ткань имеет небольшой подгиб со следами шва, что указывает на край из-делия, к которому была подшита подкладка. В нижней части участка характер края меняется, ткань развернута и имеет проколы по линии, продолжающей линию сги-ба. Следовательно, на расстоянии 12 см от линии плеч сохранилась часть централь-ного вертикального разреза, а далее, на расстоянии 24-25 см, вероятно, две полочки соединялись вместе. Однако нельзя исключить, что платье могло быть распашным с полочками, которые сходятся встык или с дополнительной полой с правой сторо-ны.

Небольшой фрагмент этой же ткани без узора имеет подогнутую кромку и остатки потайного шва, такая картина характерна для оформления закрытого верти-кального края изделия с подкладкой, вероятно, части бокового разреза. Отсюда можно сделать ряд умозаключений: платье было длинным и имело две узорные по-

95

лосы на юбке, подол которой не расширялся за счет клиньев, а имел боковые раз-резы (рис. 3). Сохранившиеся участки потайного шва указывают на то, что изделие имело подкладку.

Рисунок на полотне имеет следующее расположение: участок с основным ор-наментом занимает 75 см, затем следует участок без узора 33 см, затем – 18 см с узором, далее ткань обрывается. Основное изображение, это сидящий грифон и ле-тающий в облаках дракон (рис. 4). Грифон имеет выраженные черты, характерные для средиземноморского региона, а дракон – Китая. В объединение этих двух сюже-тов нет ничего странного, так как заимствование западных орнаментов в китайском шелкоткачестве начинается уже с первых веков нашей эры (Лубо-Лесниченко, 1994, с. 189-211; Liu, 1996. р. 18). Восемнадцати сантиметровый участок с узором состо-ит из нескольких полос, центральная из которых имеет растительный орнамент.

По структуре ткань платья относится к тканям, где на базовом полотне поло-сами вводится дополнительный золотный уток, формирующий узор. На участке с основным рисунком золотные нити почти полностью перекрывают фон. Детальная проработка рисунка осуществляется тонкими линиями базового переплетения.

Определение места производства ткани.Шелковые ткани в X веке могли быть выработаны в Китае, Индии, Централь-

ной и Малой Азии, Иране и Византии (Liu, 1996, р. 20-22, 124). Но в разных регио-нах для парчовых тканей применялись различные золотные нити1. Технологиче-ские характеристики которых, со времен Фальке, служили критерием атрибуции тканей (Falke, 1921, с. 50-57). Так, ткани с золотными нитями на серозной оболочке кишечника животных с покрытием из драгоценных металлов в западном регионе появляются не ранее XI века (Соболев, 1934, с. 53-54; Фехнер, 1982, с. 64; Blanco, 1998, р. 20). Следовательно, Византия, как место производства данной ткани, от-

1 Исследования состава металла выполнены Н.В. Ениосовой.

Рис. 2. Прорисовка сохранившихся фрагментов и реконструкция схемы кроя платья.

96

падает. На север Европы в это время попадают иранские (Owen-Crocker, 1986, р. 187) парчовые ткани. Однако, принято считать, что для Ирана более характерным для золотных нитей является применение не чистого золота, а серебра с позолотой или сплавов (Большаков, 2001, с. 259-260; Watt, 1997, с.127-141; Wardwell, 1992, р. 371). Для Китая же, более характерным является применение чистого золота (Wardwell, 1992, р. 371; Jinke, 2006, р. 129-145; Лантратова и др., 2002, р. 245-249). Техника ткачества «броше», и более развитый ее вариант «лансе на полотне», при-нято считать китайской (Jonghe, 1991, р. 100). Исходя из этих данных, можно вы-сказать предположение, что местом производства этой ткани является Китай.

Второе изделие из красной ткани сохранилось существенно хуже, однако, два самых больших фрагмента складываются вместе и являются верхней частью стана. Сохранились небольшие фрагменты боковых швов, соединяющие стан и рукава, что характеризует изделие, как одежду с рукавами. Горловина имеет прямую линию со стороны спины и четкий “V”-образный вырез. Ворот оформлен полосой парчо-вой ткани шириной 3 см с мелким рисунком. На изнаночной стороне отделки со-хранилась подкладочная ткань.

Основная ткань имела рисунок, вытканный золотными плоскими нитями, от которых сохранились только следы. На полосе отделки хорошо сохранились пряде-ные золотные нити.

Шелковая красная ткань «с дисками» представлена двумя фрагментами, на одном из которых сохранился узор в форме дисков размещенных на расстоянии 9,5 см друг от друга. В дисках расположены цветы в форме «древа жизни». Узор создавался в технике броше дополнительным золотным утком (пряденая золотная нить). Сохранился край с кромкой, по которой не фиксируются швы или проколы, это позволяет предположить, что ткань являлась просто отрезом, который могли использовать, как шаль, шарф или покрывало.

Фрагменты льняной ткани относятся к одному изделию, сшитому из двух ви-дов полотна: не окрашенному и окрашенному в синий цвет. В процессе исследова-

Рис. 3. Варианты реконструкций платья. А – Вид спереди; Б – Вид сзади.

97

ния льняные фрагменты были разделе-ны на группы. Фрагменты первой груп-пы имеют форму узких полос с обо-рванными краями и следами многочис-ленных складок. Ткань тонкая синего цвета. Общая длина (по нитям утка) со-хранившихся фрагментов составляет более 2 м. Ширина ткацкого куска была не менее 50 см.

Ко второй группе относятся 2 фрагмента, где два вида тканей сши-ты вместе. Соединение осуществля-лось швом «в стык», по предварительно подогнутым краям. На тонкой ткани были заложены складки, укрепленные дополнительным швом. Скорей всего, это фрагменты платья в районе талии, а фрагменты ткани первой группы явля-ются частью юбки.

Один фрагмент отнесен к району ворота (группа три). Фрагмент имеет складки по одной из сторон, швы и остатки от швов. В нижней части фраг-мента на основную ткань сверху наши-то еще два слоя ткани, которые вероят-но, могли являться заплатками. По верхнему краю фрагмента со складка-ми сохранились остатки синих нитей, вероятно, от бейки из синей ткани, которой был подшит край. Эта система обработки горловины соответствует обработке края ворота льняного платья из Пскова (Зубкова, Орфинская, 2011, с. 164).

К четвертой группе отнесены фрагменты тонкой ткани, где не зафиксировано синего цвета. Возможно, отсутствие цвета объясняется обесцвечиванием, что впол-не возможно, при низком качестве окраски данной ткани. В основном фрагменты этой группы имеют обрывы со всех сторон, но один фрагмент имеет четкий срез по косой. Такой срез мог находиться: на стане (при силуэте близком к силуэту пла-тья 1), на юбке, (если она имела клинья) или на сужающихся рукавах.

Данных для однозначной реконструкции этого платья явно недостаточно. Предлагаем следующий «рабочий» вариант. Платье отрезное по линии или чуть ниже линии талии. Верх – светлый, низ – синий. Юбка сшита из нескольких (не менее 4) полотен ткани собранных мелкими складками. Рукава длинные из тонкой ткани, возможно синего цвета. Горловина была собрана складками и подшита к бей-ке из тонкой синей ткани. Исходя из размеров выреза горловины, выкроенного по прямой (35 см по нитям утка в одну сторону), можно предположить, что платье имело полики.

Рис. 4. Частичная реконструкция узора широкой полосы

98

Женские платья, датированные XIII в., с отрезной юбкой и состоящие из двух типов ткани были обнаружены в Торопце и Изяславле (Сабурова, 1987, с. 102, табл. 86).

Фрагменты шелковой ткани самит имеют форму узких полос шириной около 5,5 см. Одна сторона полосы подогнута, а вторая подшита кантом из такой же тка-ни. Аналогичная система обработки полос была зафиксирована на отделке льняно-го изделия из камерного погребения в Пскове (Зубкова, Орфинская, 2011, с.161).

Сохранилось 2 маленьких фрагмента плетеного изделия, выполненного в тех-нике sprang. Археологические находки текстиля, выполненные в этой технике из-вестны на территории Скандинавии с эпохи бронзы. Форму плетеного изделия определить не представляется возможным.

Фрагмент шерстяной ткани коричневого цвета имеет саржевое переплетение (2:2) с рубчиком, идущем в Z направлении.

В результате проделанной работы с большой вероятностью можно сделать вы-вод, что в погребении Ц-301 находилось два платья и, возможно, шаль из китайских парчовых тканей, а также льняное платье. Является ли шелковая полоса отделкой данного платья остается не ясным, но если является, то, исходя из системы обра-ботки края, эта отделка проходила по его подолу. Так как целые формы были обна-ружены не на погребенной женщине, а в отдельном коробе, то не ясно, являются ли они единым костюмным комплексом. Шерстяная ткань могла являться частью пла-ща или покрывала, в которое были завернуты более ценные текстильные изделия.


Авдусин Д.А., Пушкина Т.А., 1989. Три погребальные камеры из Гнёздова // История и культура древне-русского города. М.

Большаков О.Г., 2001. Средневековый город Ближнего Востока VII – середина XIII в. // Социально-экономические отношения. Изд. 2-е. М.

Зубкова Е.А., Орфинская О.В., 2011. Результаты исследования текстиля из раскопок в Пскове в 2006 г. // Археологические вести. Выпуск 16. СПб: «Дмитрий Буланин».

Лантратова О.Б., Голиков В.П., Орфинская О.В., Алиев А.Д., Паюшина О.В., 2002. Экспериментальное исследование техники изготовления золотных нитей в золотоордынском текстиле XIII–XIV вв. из собрания ГИМ. VI Научная конференция Экспертиза и атрибуция произведений изобразительно-го искусства 2000: ГТГ, объединение Магнум-Арс, М.

Лубо-Лесниченко Е.И., 1994. Китай на шелковом пути. Шелк и внешние связи древнего и раннесредне-векового Китая. М.: «Восточная литература».

Сабурова М.А., 1987. Древнерусский костюм // Древняя Русь: быт и культура / отв. ред.: Б.А. Колчин, Т. И. Макарова. М.

Соболев Н.Н., 1934. Очерки по истории Украшения тканей. М.-Л.: Akademia.Фехнер М.В., 1982. Шелковые ткани в средневековой восточной Европе // СА, № 2.Фехнер М.В., 1999. Ткани из Гнёздова // Археологический сборник. Выпуск III. М.: ТГИМ.Щербакова Е.А., 2004. Текстиль из Гнёздова. Дипломная работа. Кафедра МГУ. М.Blanco Esther Cruces. Tejidos y Alfombras del Museo de la Alhambra. Palacio de carlos V – Granada no-

viembre 1997 – Julio. [s.l.], 1998.Falke O., 1921. Kunstgeschichte der Seidenweberei. Auff.2. Berlin.Jinke Han, 2006. Silk Gold Textiles from the Underground Palace at Famen si// Central Asian Textiles and Their

Contexts in the Early Middle Ages. Abegg-Stiftung. V.9.Jonghe D., 1991. De. De Textieldocumenten uit Sint-Truiden. Technologische Bevindingen//Stof uit de kist. De

middeleeuwse textielschat uit de abdij van Sint-Truiden. Sint-Truiden.Liu Xinru, 1996. Silk and Religion. An Exploration of Material Life and the Thought of People, AD 600-1200.

Oxfordn University Press.

99

Owen-Crocker Gale R., 1986. Dress in Anglo-Saxon England. Manchester.Wardwell Anne E., 1992. Two Silk and Gold Textiles of the Early Mongol Period; an issue of: Bulletin of the

CMA (Cleveland), v. 79, 10, Dec 1992.Watt James C. Y., Wardwell Ann E., 1997. Central Asian and Chinese Textiles// When Silk was Gold. Now York.

М.М. Савенкова

Вязаный текстиль средневекового Новгорода

Вязание это процесс изготовления текстиля путем создания петель и соедине-ния их друг с другом с помощью несложных инструментов: крючка, спиц, игл. Тех-нология выработки вязаных изделий принципиально отличается от плетения и тка-чества, так как в данном случае создание структуры переплетения производится из одной бесконечной нити.

Возникновение техник вязания может быть отнесено к самому раннему пе-риоду материальной культуры человека. По сложности выполнения вязаный тек-стиль можно поставить между плетением и развившимся из него ткачеством. Ис-следователи выводят вязание как отрасль производную от плетения сетей, склады-вающуюся параллельно с ранним развитием ткачества (Кожин, 1999, с. 230). До-стоинством этой техники является возможность создания текстильных поверхно-стей большой площади, что невозможно было сделать на примитивных ткацких станках. Текстильная структура, полученная в технике вязания, отличается эла-стичностью, т. е. способностью к растяжению и сжатию.

Целью данного исследования является изучение текстильных находок, выра-ботанных в технике вязания, обнаруженных при раскопках в Великом Новгороде. Для реализации поставленной цели потребовалось выполнение следующих задач:

- выявление в археологическом материале текстильных изделий, выработан-ных в техниках вязания;

- выявление в археологическом материале инструментов, предназначенных для осуществления процесса вязания;

- восстановление технологических приемов преобразования волокнистых ма-териалов в текстильные структуры;

- реконструкция процесса выработки археологических вязаных тканей;- изготовление текстильных образцов.Для определения видов переплетения вязаного текстиля использовался визу-

альный метод. Для выяснения состава сырья использовались органолептические методы и метод компьютерного увеличения микрофотографий. При реконструкции текстильных структур использовались: механический метод, метод технологиче-ской аналогии и аналитический метод. Механический метод, состоит в том, чтобы путем последовательного расплетения нитей фрагмента ткани, воссоздать обрат-ный порядок образования структуры переплетения. Метод технологической анало-гии, основывается на общности человеческого опыта в освоении природных мате-риалов. Для анализа археологических технологических источников привлекались

100

данные о способах выработки вязаных изделий в других регионах России и других народов. Метод технологической аналогии применялся при установлении сходства вязаных изделий на уровне образования структуры переплетения. Аналитический метод основывается на математических законах построения структуры переплете-ния ткани. Он позволяет построить логические связи между элементами структуры переплетения, и таким образом восстановить способ производства тканей плохой сохранности, не имеющих аналогов в этнографическом материале.

В коллекции археологических тканей Новгородского государственного музея-заповедника было выявлено 43 находки фрагментов и целых изделий, выработан-ных в технике вязания одной, двумя и тремя иглами.

Традиция вязания одной иглой сохранилась на русском севере до начала XX в. Семейские крестьяне Забайкалья для работ во дворе в зимнее время вязали варежки (варьги), носки, чулки без пятки способом в одну иглу, известным под названием «русского» (Болонев, 1980, с. 151). Бытование подобных изделий отмечается и в других регионах России.

Одним из первых исследователей в России, обратившим внимание на однои-гольное вязание, был Адольф Фолькман, издавший в 1884 году пособие для школ и самообучения – «Русское кольцевое плетение» (Фолькман, 1884, с. 4). Автор ис-пользует термин «кольцевое плетение» для того чтобы отличить эту технику от вя-зания на спицах. С сожалением он отмечает быстрое исчезновение этого самобыт-ного способа, оттесненного вязанием на спицах, распространившимся в России. Он считает кольцевое плетение достоянием исключительно русского народа, един-ственным бытовавшим ранее способом для изготовления чулок и рукавиц. Сравни-тельная трудность обучения, медленность работы, на что указывает народное на-звание техники «копание», а чулок «копатки» способствовали исчезновению руко-делия.

Отличительной чертой вязаного иглой текстиля является его высокая проч-ность. Вязаное изделие на пяти спицах или крючком можно распустить, потянув за кончик нити. Полотно, изготовленное при помощи иглы невозможно распустить, оно имеет более прочную и плотную структуру переплетения и больше подходит для морозной зимы. Обрыв нити в одном месте не приводит к распусканию всего изделия, что позволяет продолжить его практическое применение. В то же время, как и любое другое вязаное изделие, оно характеризуется эластичностью текстиль-ной структуры.

Инструменты. В конце XIX в. крестьяне использовали для вязания слегка изогнутую иглу с тупым концом, имеющую довольно большое ушко на конце, из-готовленную из дерева, кости, металла (Фолькман, 1884, с. 8-9). Материалы этно-графии указывают на применение для вязания также двухконечных игл с отверсти-ем в середине. Русские крестьяне Забайкалья сохранили полунатуральное хозяй-ство с примитивной техникой. Колонисты старообрядцы вынуждены были обеспе-чивать себя всем необходимым. Для крестьянских работ на дворе в зимнее время изготовлялась теплая одежда: варежки, носки, чулки, связанные в одну иглу, из-вестные под названием «русские». Использовавшаяся для вязания «русская игла» представляла собой двухконечную иглу, утончающуюся к концам, с отверстием в середине (Болонев, 1980, с. 151).

101

В материалах археологических раскопок в средневековом Новгороде присут-ствуют иглы, изготовленные из дерева и кости, которые могли использоваться для вязания. Деревянные иглы, сохранившиеся полностью, отличаются довольно боль-шими размерами 19-23 см (табл. 1: 8, 11). Они применялись для изготовления гру-бых изделий из толстых нитей. Костяные изделия, меньшей величины, могли при-меняться для выработки текстиля более высоких сортов качества. Различные пара-метры игл могут указывать также на способ изготовления текстиля. Так, обнару-женные в одном и том же пласте и квадрате, две костяные иглы, имеющие прибли-зительно равные размеры, могли применяться для изготовления двухигольного текстиля (табл. 1: 2, 3; рис. 1: 1).

№ п/п Название Год Раскоп Пласт Квад-

рат Век Длина/толщина см

Мате-риал

1 иглы обл. 1981 Нутный 29 21 XII 12,5/0,7 кость2 игла 1985 Троицкий VIII 5 728 XII 7,2/0,4 кость3 игла 1985 Троицкий VIII 5 728 XII 7,7/0,5 кость4 игла 1985 Троицкий VIII 5 1371 XII 6,5/0,3 кость

5 игла 1985 Троицкий VIII 11 сев.тр. XI–XII 7,5/0,8 кость

6 иглы обл. 1986 Троицкий VIII сев. тр 11/1,1 дерево7 иглы обл. 1986 Троицкий IX +2 927 XIV 15,5/1,5 дерево8 игла 1993 Троицкий X-В 13 1192 XI 23/2 дерево9 игла 1993 Троицкий X 14 1099 XI 7,8/0,6 кость

10 иглы обл. 1995 Троицкий X-В 17 1165 X–XI 7/0,7 дерево

11 игла 1996 Троицкий XII-Д 5 1441 XII-XIII 19/1,3 дерево

Таблица 1. Инструменты для вязания.

Все новгородские находки можно разделить по конструкции на два типа: 1. иглы одноконечные, имеющие один острый рабочий конец, и отверстие для вдева-ния нити на противоположном конце; 2. иглы двухконечные, имеющие два рабочих заостренных конца. Иглы, изготовленные из дерева, имеют отверстие на одном из концов (табл. 1: 6-8, 10, 11). По конструкции они мало, чем отличаются от обычных швейных игл, имеют скругленный и уплощенный конец с отверстием, и остроко-нечную форму рабочего конца (рис. 1: 2). Костяные иглы использовались, как пер-вого, так и второго типа. Иглы (табл. 1: 4, 5) не отличаются по конструкции от дере-вянных изделий. Практически целая двухконечная игла XII века с отверстием в центре обнаружена на Нутном раскопе (табл. 1: 1; рис. 1: 3). Не исключено, что какая-то часть металлических игл с большим отверстием в ушке также могла ис-пользоваться для вязания.

Применение различных типов игл, очевидно, было связано с местной тради-цией и не сказывалось принципиально на способах выработки вязаных изделий. Игла с двумя рабочими концами могла использоваться для изготовления текстиля более плотной структуры переплетения, так как веретенообразная форма дает воз-можность легко протаскивать ее через кольца петель. Два рабочих конца могли при-меняться для добавления рядов петель в нужных местах при создании изделий

102

Рис. 1. Инструменты и способы вязания. Иглы. Новгород: 1, 2 – 1 тип отверстием на конце; 3 – 2 тип с отверстием в центре.Типы текстиля вязанного одной иглой по M. Hald: 4 – тип Ia; 5, 6 - тип IIа; 7,8 – тип IIIа; 9 – тип Vа. 10 – плетение по сколоку, тип IIIа (по А. Фельдману); 11 – соединение рядов за место

пересечения петель, тип IIIа.

сложной конфигурации. Для одноигольного и трехигольного вязания служили длинные экземпляры, так как в этом случае на иглу набирается большое количество колец. Для двух игольного вязания могли применяться короткие экземпляры, так как в данном случае игла продевается в одну петлю. Чем тоньше игла, тем тоньше должна быть использованная нить, тем плотнее получается переплетение ткани. Соответственно, чем толще игла, тем рыхлее и с большим количеством просветов вырабатывается ткань.

Материал. В начале XX в. вязаные изделия изготовлялась крестьянами в основном из отходов шерстяного волокна при битье. Тяжелые и толстые волокна опускались вместе с пылью на пол. Пряжа высокого качества шла на основу при ткачестве, более низкого качества – на уток, а отходы – на вязаные изделия. Нити

103

для вязаных изделий назывались «верчь» или «сучанина». Они изготовлялись спо-собом кручения между ладонями. Ссученная таким образом нить складывалась вдвое и вдевалась в иглу. После того как нить, которой осуществлялось вязание, заканчивалась, в иголку вдевалась новая нить, соединявшаяся прикручиванием к предыдущей. Этот способ вязания использовался в натуральном хозяйстве, при стремлении к безотходному производству. В случае использования для вязания шерстяных нитей высокого качества целесообразнее было применять другие спосо-бы вязания, позволяющие использовать нить неограниченной длины.

В средневековом Новгороде для вязания применялись разнообразные по каче-ству нити. Исследование образцов показывает, что в основном использовались шерстяные нити II порядка, то есть в два сложения S-образной крутки. Каждая из составляющих ее нитей имеет Z-образную крутку. Из подвергнутых анализу 20 об-разцов нитей различных тканей один экземпляр IV порядка, т.е. состоит из четырех нитей первого порядка (табл. 2: 15), трех – III порядка (табл. 2: 4, 9, 11), все осталь-ные II порядка. У одной ткани изготовленной из растительного волокна не удалось определить порядок ввиду плохой сохранности образца (табл. 2: 12).

№ п/п Полевой № находки

Толщи-на нити, мм

Сложе-ние

Направ-ление крутки

Направ-ление крутки каждой нити

Шаг,мм

Вид волокна

1 Нер-55 19-881 2,25 II S I 4 шерсть2 Нер-55 16-1652 2 II S Z 2,5 шерсть3 Нер-58 18-1651 3,6 II S Z 4 шерсть4 Нер 58 13-1714 4,2 III S Z 5 шерсть5 Н-69 Тих 18-55 2,5 II S Z 3 шерсть6 Н-74 Куз 12-5 2,2 II S Z 1,6 шерсть7 Н-74 Куз 11-4 2,75 II S I 3 шерсть8 Н-80 Нут 21-23 2,3 II S Z 4 шерсть9 Н-80 Нут 29-44 2,45 III S Z 3 шерсть

10 Н-80 Нут 22-12 3,4 II S Z 4,5 шерсть11 Н-81 Нут 19-22 1,25 III S Z - растит12 Н-85 Тр VII 14-624 5 - S - - растит13 Н-85 Тр VIII 8-661 1,8 II S Z 2,5 шерсть14 Н-90 Тр IX 5-851 3 II S Z 3 шерсть15 Н-93 Тр X 12-1102 2,6 IV S Z 5 шерсть16 Н-93 Тр X 13-1052 3,2 II S Z 3 шерсть17 Ил 17788-51 2,4 II S Z 2,5 шерсть18 Ил 17788-54 2,6 II S Z 4 шерсть19 НГМ 7328 1,1 II S Z 0,7 шерсть20 Тр №52 3,6 II S Z 5,5 шерсть

Таблица 2. Характеристика нитей.

В Новгороде для вязания использовалось шерстяные нити толщиной от 2 до 3,6 мм. В двух случаях использовалось растительное волокно - предположительно конопля (табл. 2: 11,12). Из общего ряда выделяется ткань (табл. 2: 19) без полевого номера, выполненная из хорошо спряденной шерстяной нити толщиной 1,1 мм в

104

два сложения, с шагом крутки 0,7 мм. Каждая из составляющих ее нитей первого порядка имеет Z-образную крутку. Исследованный образец отличается от осталь-ных находок высоким качеством изготовления пряжи.

Виды вязания. Вязание одной иглой. На протяжении X–XV вв. в Новгороде сохранялась непрерывная традиция вязания. Наибольшее количество археологиче-ских находок, представляющих собой как фрагменты, так и целые изделия: рукави-цы, носки, шапки, выработаны в технике одноигольного вязания. Для вязания ис-пользовались шерстяные нити натурального желтовато-белого или коричневого цвета без следов окраски. Находка рубежа XIII–XIV вв. с Кузьмодемъянского рас-копа и фрагмент носка с Неревского раскопа XIII декорированы полосами темного и светлого тонов, состоящими из двух рядов плетения (табл. 3: 13, 6). Соединение в одном изделии натуральных оттенков шерсти характерно также для новгородских поясов, выработанных на дощечках и катушке-сволочке.

Типология способов одноигольного вязания была разработана Мargaret Hald на основе исследования археологических изделий из Дании, Швеции, Финляндии, а также коптского Египта. Вязание начинается с обкручивания одного или двух пальцев петлями нити. В зависимости от количества набранных вначале петель за-висит сложность последующего переплетения. M. Hald отнесла простейший тек-стиль, начинающийся с одной петли к I типу, с двух петель – к II типу, с трех петель к – III типу и т.д (Hald, 1980, с. 286-307). Чем большее количество петель набирает-ся вначале, тем плотнее структура получаемой ткани.

Для определения типа переплетения также имеет значение порядок соедине-ния петель иглой в каждом отдельном ряду. Тип Iа, IIа, IIIа характеризуется пере-плетением через две нити, тип Ib, IIb, IIIb переплетением через одну нить и т. д. Способы соединения отдельных рядов друг с другом также влияют на структуру переплетения ткани. Текстиль первого типа имеет самую разреженную и рыхлую структуру. Для увеличения плотности каждый последующий ряд приплетается не за концы петель предыдущего, а за место пересечения петель (рис. 1: 11).

Тип I. Конструкция структуры переплетения, вязаной ткани, состоит из по-следовательно вывязываемых петель. Каждый ряд игольного вязания представляет собой цепочку петель, соединенных определенным образом. Вязание начинается с одной петли, каждая следующая петля вывязывается из предыдущей (рис. 1: 4). Часто этот способ используется для начала вязания по спирали. Затем число на-чальных петель увеличивается и продолжается вязание текстиля типа II или III. Петли каждого последующего ряда вывязываются на петлях предыдущего ряда. Простейшее соединение рядов состоит в зацеплении нового ряда за нижние концы петель предыдущего ряда.

Тип II. Вязание начинается с двух петель. Вторая петля переплетается с пер-вой в следующем порядке: под одну нить, сверху одной нити. Третья петля припле-тается к первой (рис. 1: 5, 6). Игла проводится через кольца в следующем порядке: под одну нить, над одной нитью, под одну нить, над двумя нитями.

Тип III. Этот тип вязания был подробно описан А. Фолькманом (Фолькман, 1884, с. 10-13). В XIX в. крестьянами в России применялся способ плетения от руки. Первые три петли образовывались обкручиванием двух пальцев. Затем петли снимались, удерживались пальцами левой руки, а правой прокидывалась игла в следующем порядке: под двумя нитями, над двумя нитями, под двумя нитями. Игла

105

№ п/п Название Тип Год Раскоп Пласт Квадрат Ярус Век

1 фр. ткани IIIа 1952 Неревский 394 10 XIV2 фр. ткани IIа 1953 Неревский 1052 16 XIII3 фр. ткани IIа 1955 Неревский 881 19 XII4 фр. ткани IIа 1956 Неревский 1268 18 XII5 фр. Ткани IIIа 1957 Неревский 1640 4 XV6 фр. носка IIа 1958 Неревский 1714 13 XIII7 фр. рукавицы IIа 1958 Неревский 1651 18 XII8 фр. ткани IIа 1958 Неревский 1718 13 XIII9 рукавица IIIа 1958 Неревский 1624 27 X

10 фр. ткани IIIа 1969 Тихвинский 18 55 XI–XII11 шлем IIIа 1973 Троицкий II 10 15 XIII12 рукавица IIа 1973 Троицкий II тран.

13 2 фр.ткани IIа 1974 Кузьмо-демьянский 12 5 XIII–XIV

14 Фр. ткани IIа 1974 Кузьмо-демьянский 11 3 XIII–XIV

15 4 фр. ткани IIа 1974 Кузьмо-демьянский 11 4 XIII–XIV

16 носок IIа 1975 Троицкий II 15 10717 фр. ткани IIа 1977 Троицкий IV 14 232 XII–XIII19 фр. ткани IIа 1978 Дубошин 37 34 XII20 фр. рукавицы IIа 1980 Нутный 21 23 XIII21 фр. ткани IIа 1980 Нутный 22 34 XIII22 фр. ткани IIа 1980 Нутный 22 12 XIII 23 фр. ткани IIа 1981 Нутный 19 22 XIII24 фр. ткани IIIа 1981 Нутный 29 44 XII25 шапка IIа 1984 Троицкий VII 6 581 XIII26 стелька IIа 1984 Троицкий VIII +1 800 XIV27 фр. ткани 2 иглы 1985 Троицкий VII 14 624 XI28 фр. ткани IIа 1985 Троицкий VIII 8 661 XII29 фр. ткани 2 иглы 1986 Троицкий VII 13 733 XI30 фр. ткани IIа 1986 Троицкий VIII 14 786 XI31 фр. ткани IIIа 1986 Троицкий VIII 16-17 сев. тр X–XI32 стелька IIа 1987 Троицкий VIII 22 656 X33 фр. ткани IIа 1987 Троицкий VIII 23 685 X34 фр. ткани IIа 1990 Троицкий X 4 1059 XIV 35 фр. ткани IIIа 1990 Троицкий IX 5 851 XIV 36 фр. рукавицы IIа 1990 Троицкий IX 5 860 XIV37 фр. ткани IIа 1993 Троицкий X 13 1052 XI38 фр. ткани IIа 1993 Троицкий X-Д 12 1102 XI

39 фр. ткани IIа 1996 Троицкий XI-А 9 1253 XII

40 фр. ткани IIа 1997 Троицкий X 7 1495 XII41 НИАМ 17788-51 IIа Ильинский42 НИАМ 17788-54 IIа Ильинский43 НГМ 7328 3 иглы

Таблица 3. Новгородские вязаные изделия.

106

с нитью выдергивалась из колец и проводилась в обратную сторону в обратной по-следовательности: над двумя нитями, под двумя нитями, над тремя нитями (рис. 1: 7, 8). Все последующие кольца вязались также.

А. Фолькман предлагает способ вязания по применяющемуся коклюшечном кружевоплетении в сколоку, – изображению на листе бумаги точек, в которые вты-каются булавки при плетении. Вокруг булавок обводятся три кольца, лежащие друг на друге. Плетение начинается с четвертого кольца. Игла проводится в той же по-следовательности, что и при ручном плетении. Вязание по сколоку очень удобно при изготовлении сложных видовпереплетений. Сколок и иглы были использованы автором данной статьи при реконструкции текстиля, выработанного на трех иглах. Исследовав русское плетение, начинающееся с трех колец, Фолькман выдвинул предположение о возможности существования других видов переплетений: с боль-шим или меньшим числом колец, с различным порядком переплетения – через одну или три нити.

Самым распространенным в средневековом Новгороде был тип одноигольно-го вязания IIа (по классификации M. Hald). Тип IIIа встречается реже, но во всех слоях: на Троицком VIII X–XI вв. (табл. 3: 31), на Тихвинском XI–XII вв. (табл. 3: 10), на Нутном XII в. (табл. 3: 24), на Неревском XIV в. (табл. 3: 1).

Наиболее хорошо сохранившиеся изделия – рукавицы, имеющие конусоо-бразную вязаную по спирали форму. Всего было найдено три целых изделия и два фрагмента (таб. 3: 7, 9, 12, 20, 36). Рукавицы с Неревского X века (табл. 3: 9) и Тро-ицкого раскопа (табл. 3: 12) выполнены типом переплетения IIa. Рукавица с Нутно-го раскопа XIII в., имеет тип вязания IIIа (табл. 3: 23). Размеры изделий 21-29,5 см в длину, 8,5-14,5 см в ширину.

В Новгороде использовалось два способа соединения рядов: 1 – за нижние концы петель предыдущего ряда; 2 – за место пересечения колец предыдущего ряда. Во втором случае получается более плотный текстиль без просветов. Фраг-мент ткани из Троицкого раскопа XIV в. (табл. 3: 35) имеет тип переплетения IIIа. Нити каждого нового ряда присоединяются к предыдущему в местах двойного пе-рекрещивания петель (рис. 1: 11).

Головной убор в виде шлема XIII века, обнаруженный на Троицком раскопе (табл. 3: 11) выполнен в технике вязания иглой типа IIIа. Сохранилось практически все изделие за исключением утраченной верхней части. При реконструкции изде-лия верхняя часть была восстановлена аналогично другой археологической находке XIII в – шапке круглой формы (табл. 3: 25). Работа над изделием начиналась со спирального вывязывания петель первого ряда тип Iа (рис. 1: 4). Все последующие ряды вязались по схеме типа IIIа, равномерно добавляя петли по мере расширения изделия. Козырек и обвязка окна для лица выполнялись в последнюю очередь. В нижней части шлем разделяется на две части переднюю и заднюю, которые при-крывают часть груди и спины (рис. 2: 4, 5). Находка отличается сложной конфигу-рацией формы, которая создавалась путем добавления петель в нужных местах. Возможности создания иглой изделий сложного силуэта демонстрирует находка XIV века с Троицкого раскопа – стелька (табл. 3: 26; рис. 2: 1).

Изображение шлемовидных головных уборов можно увидеть в росписи Успенского собора Московского кремля, где на фреске на библейский сюжет пред-ставлены люди в костюмах XV–XVI вв. Очевидно, что такой головной убор был

107

Рис. 2. Вязание одной иглой. Вязаные изделия, Новгород: 1 – стелька (Н-1984, раскоп Троицкий, +1–800, XIV в., тип вязания IIа); рукавицы: 2 (Н-1980, раскоп Нутный 21-23, XIII век, тип вязания IIIа), 3 (Н-1973, раскоп Троицкий, траншея, размер 29,5 14,5 см, тип вязания IIа); 4 (шлем, размеры 25х21 см,

Н-1973, раскоп Троицкий 10-15, XIII в, тип вязания IIIа); 5 – реконструкция.

популярен на протяжении нескольких веков, так как его изображение сохранилось на росписи сундучка из Северной Двины начала XVIII века, в одежде человека, до-бывающего смолу.

Вязание тремя иглами. Способ вязания тремя иглами не был исследован ра-нее. В Новгороде он представлен фрагментом ткани без полевого номера (табл. 3: 43). Материалом изготовления находки служили гладкие хорошо спряденные шер-стяные нити черного цвета толщиной 1,1 мм. Нить имеет шаг крутки 0,7 мм, т.е. 14 витков на 1см (табл. 2: 19).

108

Каждый ряд данного текстильного фрагмента состоит из трех ввязанных друг в друга рядов колец. Такое переплетение можно изготовить, работая одновременно на трех иглах. Начинается вязание с цепочки петель вязанных одной иглой анало-гично типу IIIа. На пальцы набираются две петли, которые соединяются третьей. Затем в первую прокидку приплетаются три кольца второй иглой, а затем - третьей. Далее удобнее вязать по одному кольцу, провязав кольцо первой иглой, оставляем ее, и провязываем кольцо второй, а затем третьей иглами. Таким образом, получает-ся, что каждое кольцо переплетения состоит из тройной нити (рис. 3: 1, 2).

Рис. 3. Вязание тремя и двумя иглами.Вязание тремя иглами: 1 – фрагмент ткани НГОМЗ, 7328, шерсть; 2 – схема переплетения текстиля вя-занного тремя иглами; 3 – клобук новгородского архиепископа Василия Калики византийской работы,

шелк. XIV в. НГОМЗ. Вязание двумя иглами: 4, 6 – фрагмент ткани Н-1986, раскоп Троицкий VII, 13-733. XI век, конопля; 5 –

схема переплетения текстиля вязанного двумя иглами.

109

Закрепление второго ряда происходит следующим образом: первая прокидка колец закрепляется за края колец первой прокидки предыдущего ряда, вторая за края колец второй прокидки первого ряда, третья прокидка второго ряда за концы петель третей прокидки первого ряда. Каждый ряд плетения, состоящий из трех прокидок, имеет в высоту 3 мм. При этом способе выработки, образуется ткань плотной структуры переплетения высокого сорта качества. Готовая ткань имеет ха-рактерный рисунок диагональными штрихами, получающимися при перекрывании большого числа нитей.

Поверхность такой же фактуры имеет находка XIV в. из погребения в Софий-ском соборе – клобук архиепископа Василия Калики, выполненный из шелковых нитей (рис. 3: 3). По преданию, клобук был подарен архиепископу константино-польским патриархом, чтобы удостоверить религиозное и политическое первенство Новгорода. Можно предположить, что текстильная находка, отличающаяся от остальных новгородских изделий использованием нитей высокого качества и слож-ным способом изготовления также византийской работы.

Вязание двумя иглами. Вязание двумя иглами наиболее архаичная техника, развившаяся непосредственно из плетения. Велика вероятность использования тка-ней подобного вида до возникновения развитых ткацких технологий.

Две текстильные находки XI века с Троицкого VII раскопа (табл. 3: 27, 29) вы-работаны при помощи двух игл. Данная техника вязания близка к плетению безу-зловых сетей. Для изготовления сетчатой структуры использовались челноки и мерки ячеек. Высокая плотность структуры переплетения и практическое отсут-ствие отверстий между петлями, позволяют предположить, что для изготовления данных тканей использовались иглы.

Структуру каждого ряда образуют две нити, которые вступают в работу пооче-редно. Нити каждого последующего ряда охватывают места пересечений петель предыдущего ряда и связывают ряды в целое полотно (рис. 3: 5). Текстильная структура, полученная таким образом, не содержит отверстий, что сказывается на практичности изделий. Археологическая находка (табл. 3: 29; рис. 3: 4, 6), состоя-щая из большого количества текстильных фрагментов, могла принадлежать к гру-бой верхней одежде, попоне или одеялу. Сохранились свидетельства указывающие, что еще в 20-е гг. XX в. буряты вязали кошмы одной иглой из гривы лошадей и ко-зьей шерсти (Попов, 1955, с. 130).

В результате проведенного исследования в археологическом материале были выделены инструменты и текстильные находки в изготовленные технике вязания. Выяснилось, что на протяжении X–XV вв. в Новгороде использовались в быту из-делия вязанные одной, двумя и тремя иглами. Основная масса находок выработана одной иглой, две находки – двумя иглами, одна находка – тремя иглами. Уже в X в. применялись сложные одноигольные плетения типа IIа и IIIа, что указывает на дли-тельность существования этой технологии у славян. Простое переплетение типа Iа использовалось для начала вязания изделий по спирали. Для изготовления вязаных изделий применялись шерстяные нити и нити растительного происхождения II, III и IV порядка (в два, три, четыре сложения). Нити I порядка в одно сложение не были выявлены.

Текстильные находки большой площади позволяют предположить примене-ние техник вязания для изготовления верхней одежды, попон, одеял (табл. 3: 22,

110

29). Все исследованные изделия местного производства, за исключением ткани вя-занной тремя иглами (возможно византийский импорт). В целом вид изделий и тех-ника исполнения типичны для средневековья, аналогичны находкам из Старой Ла-доги и Пскова.

Приношу благодарность главному хранителю Новгородского государственно-го музея-заповедника Горминой Н.В. и хранителю фонда археологии Кожиной Г.Н. за предоставленную возможность изучения текстильных находок.


Болонев Ф.Ф., 1980. Прядение, ткачество и вязание у семейских Забайкалья (XIX – нач. XX в.) // Этно-графия Северной Азии, институт истории, филологии и философии. Новосибирск.

Кожин П.М. 1999. Послесловие // Текстиль эпохи бронзы Евразийских степей. Тр. ГИМ. Вып.109. М.Попов А. А., 1955. Плетение и ткачество у народов Сибири в XIX и первой четверти XX столетия //

Сборник музея антропологии и этнографии. Т. XVI. М.-Л.Фолькман А., 1884. Русское кольцевое плетение или плетение одной нитью. М.Hald M., 1980. Apecient Danish textiles from Bogs and Bunials. Dennmark.

О. В. Кузьмина

Детский костюм русского средневекового города

В последнее время в отечественной исторической науке повышается интерес к истории русского средневекового костюма. И это неудивительно, ведь костюм – это полноценный исторический источник, несущий важную информацию о различных областях деятельности человека. В меньшей степени внимание исследователей привле-кает детский костюм Древней Руси. Данная статья – это попытка восполнить данный пробел и на основе археологических, письменных и изобразительных источников с при-влечением данных этнографии выяснить, какие элементы включал в себя детский древ-нерусский костюм и какую смысловую роль (кроме функциональной) он выполнял.

Еще М. Г. Рабинович верно заметил, что «мнение исследователей о том, что единственной одеждой детей обоего пола в средние века на Руси была длинная ру-баха, основано на этнографических материалах о крестьянской одежде и на одном высказывании Адама Олеария» (Рабинович, 1986, с. 96). Этот путешественник по-бывал в Ладоге в 1634 г. и отметил, что все дети от четырех до семи лет – «и девоч-ки и мальчики – были со стрижеными волосами, с локонами, свешивающимися с обеих сторон, и в длинных рубахах, так что нельзя было отличить мальчиков от девочек» (Олеарий, 1986, с. 298). Впрочем, Олеарий в данном случае имел в виду детей из небогатых семей. Еще в начале XX в. в России в крестьянских семьях дети выглядели точно так же, как в описании Олеария. Этнографический детский ко-стюм Русского Севера прекрасно описан в книге «Твой русский костюм». Одинако-вой одеждой (рубахой) крестьяне определяли статус младенца – существа, по по-нятиям крестьян, не явлющегося еще настоящим человеком, бесполого, неразумно-го, т.е. не вошедшего в разум, не осознающего своего места в жизни. Одевали ма-лышей в одну рубашку, сшитую из старой отцовской или материнской рубахи.

111

Шили рубашку с круглым воротом, длинными рукавами, подолом, спускавшимся до щиколоток, подпоясывали веревочкой или тоненьким пояском. Праздничной одежды малышам в крестьянских семьях не полагалось, так же как и зимней, и осенней. Если нужно было вынести на улицу ребенка в холодное время, заматывали его в старые шали и надевали верхнюю одежду старших детей. Волосы стригли и у мальчиков, и у девочек одинаково коротко, чтобы не лезли в глаза, не болтались по спине.

Таким образом, данные этнографии по детскому крестьянскому костюму в целом совпадают с рассказом Олеария. Однако в городах средневековой Руси, в до-мах горожан существовало иное отношение к маленьким детям. В Москве, Новго-роде, Пскове, Старой Ладоге и других городах в слоях IX–XV вв. археологи во мно-жестве находят миниатюрную детскую обувь, в том числе, нарядные башмачки, украшенные вышивкой, и даже сапожки (рис. 1 см. на с. 248). При раскопках в Нов-городе встречаются обрывки старой взрослой обуви, из которой выкраивали дет-скую. Например, передняя часть голенища большого мужского сапога, из которого вырезана маленькая детская подошва. В семьях победнее дети, вероятно, носили поршни или черевички. Олеарий пишет, что в Нарве он «видел, как русские и фин-ские мальчишки лет 8-ми, 9-ти или 10-ти, в тонких простых холщовых кафтанах, босоногие, точно гуси, с полчаса ходили и стояли на снегу, как будто не замечая не-стерпимого мороза» (Олеарий, 1986, с. 345). Но здесь опять же речь идет о бедных детях.

Представление о костюме детей из боярских и княжеских семей дают сохра-нившиеся одежды из детских погребений конца XVI–XVII вв. некрополя Вознесен-ского собора в московском Кремле. Детские погребения составляют половину об-щего числа захоронений этого комплекса. Прекрасно сохранился длиннополый кафтанчик (ферезея) из саркофага двухлетней царевны Марии, дочери царя Ивана Алексеевича (умерла в 1692 г.). Он выполнен из объяри (ткани с серебряной нитью) малинового цвета и украшен золотым и серебряным кружевом. Длинные узкие ру-кава кафтанчика доходили до пола. По манжетам, вырезу и краю одежда была укра-шена вышивкой.

Особенно интересно платье малолетней Софьи (умерла в 1636 г.), сшитое на живую нитку, «через край», без тщательной заделки швов. При этом одежда была сшита из дорогой ткани — итальянского шелка. Показательно, что традиция шить погребальную одежду «на живую нитку» сохранилась в русских землях до XX в. Погребальный комплекс традиционно шили только стежком вперед иголку, «чтобы с того света не ворачивался». Вырезы горловины, разрезы на груди, проймы обши-вали косым стежком «через край» (Панова, 2010).

В письменных источниках XVII в. встречаются упоминания специальной дет-ской одежды: «рубашечки ребячьи» или «детинные», «два кавтанца дорогильных детинных», «тафтейка ребячья сукно красное» (Рабинович, 1986, с. 96).

Детскую одежду не только шили в семьях, но и покупали готовую: «масло себе купи, а детям порты» говорится в новгородской берестяной грамоте № 687 (60-80 гг. XIV в.) (Зализняк, 2004, с. 577). То есть, в Новгороде ремесленники-портные шили на продажу не только взрослую одежду, но и детскую.

Судя по археологическим находкам и изобразительным источникам, своим покроем детская средневековая городская одежда не отличалась от взрослой. Оде-

112

вая маленького человека подобно взрослому, родители верили, что тем самым при-дают ребенку и взрослые качества – силу, крепость, ум. Костюм детей в средневе-ковой Руси копировал взрослую одежду и напрямую зависел от статуса и богатства их родителей, их положения в обществе. Глядя на ребенка, можно было сказать, из какого он рода, особенно это правило касалось князей. Судя по изобразительным источникам и археологическим находкам – от изображения княжеской семьи в «Из-борнике Святослава» до находок княжеских одежд в некрополе Вознесенского со-бора — княжичей и княжён одевали в точные копии одежды родителей. На москов-ской иконе конца XV в. «Митрополит Алексий с житием» боярский сын одет точно так же, как его отец (рис. 2 см. на с. 249). С этой же целью – подчеркнуть социаль-ное положение семьи, к которой принадлежит ребенок, – на иконе «Молящиеся новгородцы» дети бояр изображены в красных сапожках, таких же, как на взрослых (рис. 3 см. на с. 250).

На изобразительных источниках исследуемого периода дети изображались в разной одежде, но непременно с голыми ногами и с непокрытой головой. Только на одной миниатюре Радзивилловской летописи (конец XV в.) на совсем маленьких детях-княжатах изображены княжеские шапочки, как символ их высокого рода.

Исключительный интерес для понимания исследуемой темы представляют собой иконы «Въезд в Иерусалим» — новгородская икона XIV в. и псковская икона XVI в. На них изображены дети, стелящие под ноги Христу свои одежды – рубахи и свитки. При этом, несмотря на несколько слоев нарядной одежды, дети изображе-ны с голыми ногами, а на псковской иконе — босыми.

Боярские дети, изображенные на новгородской иконе «Молящиеся новгород-цы», одеты в нарядные вышитые рубашки и сапожки, но при этом ноги у них голые. Видимо, шить штаны на детей до определенного возраста в Средневековой Руси было не принято у всех слоев населения. Обувь надевали либо на босые ноги, либо на носки, чулки. Зафиксированное этнографами на Русском Севере прозвище ма-леньких детей – «бесштанники» — видимо, соответствует и реалиям древнерусско-го быта.

Ценные сведения о детском костюме предоставляет «Домострой» — источник XVI–XVII вв., сохранивший в себе и более ранние реалии древнерусской жизни. В «Домострое» рекомендуется шить детскую одежду на вырост: «А коли лучитца ка-кое платно кроити молоду сыну или дочери, или молодой невестке, какое платно ни буди мужское и женское, и что ни буди доброе, и кроячи загибати, вершка по два и по три, и на подоле и по краем, и по швом и по рукавом; и как выростет годы в два или в три, и в четыре, и, роспоров то плате, и загнутое оправити, опять платно хорошо станет лет на 5 и на 6. Кое плате не всегда носить, то так кроити» (Домострой, 2006, с. 31).

Учитывая, что замуж в то время выдавали и девочек-подростков 13-16 лет, на-каз кроить одежду «молодой невестке» с запасом, вполне понятно – ведь молодой жене еще предстояло подрасти. Обратим внимание, что так экономно рекомендует-ся шить только лучшее платье, которое не носится ежедневно. Следовательно, по-вседневную детскую одежду состоятельные горожане все же могли шить и по росту для удобства ребенка.

Примером кроя рубашки для ребенка из знатной семьи может служить рекон-струированная Е.С. Видоновой детская рубашка начала XVI в. из Суздаля (Видоно-ва, 1951, с. 68-75). Рубашка была сшита из плотной шелковой и украшена нашивка-

113

ми из серебряных нитей. Первоначально рубашка была червчатого цвета, а ластови-цы, подкладка с выпушками и подоплека были синего цвета. Принадлежала рубаш-ка мальчику в возрасте 3-5 лет. Вместе с рубашкой сохранился плетеный поясок из червчатой шемахани с пряденым серебром. Поясок был завязан на одну петлю с двумя концами. Концы пояска в свое время оканчивались кисточками, украшенны-ми бусинками и жемчужинами. Отделка рубашки, как доказали последние исследо-вания, свидетельствует о принадлежности ребенка к княжескому роду (Елкина, 2006, с. 165-166).

В погребении мальчика 3-5 лет из саркофага усыпальницы рода Романовых были найдены детали нарядно украшенной рубахи (Елкина, 2006, с. 161). Рубашка завязывалась у ворота на плетеный шнурок, декоративные элементы украшены сложной вышивкой. Судя по размерам декоративных элементов, они были переши-ты со взрослой рубахи. Датировка погребения – конец XV–XVI вв.

Судя по русским изобразительным источникам, маленькие дети ходили непре-менно подпоясанными, но на поясе ничего не носили. Однако в Новгороде в слоях XIV–XV вв. во множестве находят очень маленькие кожаные сумочки, которые по форме аналогичны одновременным им большим поясным сумкам. Некоторые из миниатюрных сумочек снабжены кожаными длинными шнурками для подвешива-ния и застежками – узелками. Археологи считают, что это были футляры для ми-ниатюрных гребней – для расчесывания усов и бороды. Действительно, такие греб-ни находят. Но ведь маленькие гребни могли служить и для расчесывания коротких волос маленького ребенка. Кроме того, маленькие футляры могли служить детски-ми игрушками — подражаниями взрослым сумкам. И, следовательно, их могли но-сить на поясках ребятишки, играя во взрослую жизнь. На реалистичных и очень подробных европейских миниатюрах XIV–XV вв. часто можно увидеть изображе-ния детей разного возраста – от малышей до подростков – с футлярами и сумочками на поясе. По форме и назначению многие из европейских футляров совпадают с аналогичными новгородскими. Поэтому можно предположить, что и в Новгороде, а также во Пскове, где влияние Западной Европы на костюм горожан был еще значи-тельнее, дети носили на поясах маленькие футлярчики с разнообразным содержи-мым.

Судя по археологическим находкам, костюму девочек уделялось меньше вни-мания, чем внешнему виду взрослых женщин. Для археологического детского ком-плекса характерно либо отсутствие украшений вообще, либо наличие простеньких перстнеобразных височных колец, иногда колечко вдевали в одно ухо. Археологи-ческие данные подтверждает Адам Олеарий, который писал, что «у детей моложе 10 лет – как девочек, так и мальчиков – стригут головы и оставляют только с обеих сторон длинные свисающие локоны. Чтобы отличить девочек, продевают им боль-шие серебряные или медные серьги в уши» (Олеарий, 1986, с. 336). Интересно от-метить, что порой в захоронениях девочек височные кольца не входят в состав ко-стюма: — они положены умершим в ноги, на груди, вероятно, в качестве «погре-бального дара». Из украшений детского платья чаще всего присутствует лишь не-сколько бусин. Но нельзя со всей уверенностью утверждать, что прижизненный городской детский костюмный комплекс был так же скуден украшениями, как по-гребальный. В Новгороде археологи находят миниатюрные перстеньки и браслеты, по размеру подходящие для детей 5-7 лет. Состоятельные новгородцы могли позво-

114

лить себе заказать такие украшения для маленьких детей: видимо, традиция не за-прещала этого.

В Новгороде так же находят детские бусы из вишневых косточек. Такое про-стенькое украшение не только было доступным и не требующим особого труда в изготовлении, но и несло обережный смысл. Косточка вишни несет в себе зародыш будущего дерева. Этот символ развивающейся жизни как нельзя кстати подходил для украшения ребенка.

Особо следует сказать об оберегах, без которых немыслим средневековый ко-стюм. Главным оберегом человека от рождения до смерти был пояс. Согласно дан-ным этнографии, свой первый пояс ребенок получал во время крещения. Дети, как правило, носили очень простые, плетенные из цветных шерстяных или льняных нитей, пояса, украшенные маленькими кисточками. Завязывали пояса обычным узлом, оставляя концы свободными, длина концов пояса не опускалась ниже колен. Эти этнографические данные вполне применимы для средних веков. Доказатель-ство тому – изображение детей на иконе «Молящиеся новгородцы». Дети изобра-жены в рубахах, подпоясанных красными тонкими поясками с кисточками. Образ-цом пояса для ребенка из боярской или княжеской семьи может служить плетеный пояс из Суздальского музея с серебряным узором и кисточками, украшенными бу-синами и жемчужинами. Более простым был пояс, найденный в Пскове при рас-копках у церкви Богоявления с Запсковья в детском погребении XVI в. Пояс был сделан из полоски холста красного цвета, вышитый белой шерстяной нитью в при-креп. Узор представлял собой простую волну из толстой нитки. Ширина пояска 1,5 см, длина около 30 см. Подпоясан ребенок была на один оборот (Салмина Е.В., Колпакова Ю.В., 2003, с. 66).

На иконе «Молящиеся новгородцы» на детях одеты опояски с узлами – по два узла на концах поясов выше кисточек. Можно предположить, что это были колдов-ские наузы, призванные усилить действие красного пояса-оберега и защитить детей от болезни и порчи. Надевание на себя опоясок с наузами было в Древней Руси рас-пространенным магическим способом защиты или лечения.

К детским оберегам можно отнести еще, вероятно, бубенчики и веточки ко-ралла. Коралл на Русь попадал с другими средиземноморскими товарами. Веточка коралла, оформленная как подвеска, была обнаружена в Новгороде в слое конца XII – начала XIII вв. (Седова, 1981, с. 45-46). На картинах итальянских мастеров не раз встречаются изображения Мадонны с младенцем Христом, на шее которого висит коралловый амулет. В Италии в народе бытует поверье, что коралловый амулет охраняет «от дурного глаза». Называются эти амулеты «джетаторе». На Руси веточ-ки коралла вешали над люлькой или на шею ребенку с той же целью.

Бубенчики, судя по археологическим находкам, преобладали в женском наря-де, но изредка встречаются и в детских погребениях, в случаях, когда были захоро-нены девочки (Мальм, Фехнер, 1967, с. 133). Бубенчики в основном подвешивались к поясам при помощи шерстяных нитей, тонких кожаных ремешков или посред-ством металлических колец. В одном из детских погребений из Залахтовья (Псков-ская обл.) была найдена подвеска из обломка браслета с подвешенными к нему на льняной нитке бубенчиками (Кузьмин, Махайлов, 2008, с. 199-208). Иногда бубен-чики использовались как пуговицы. Подвешенные к поясу, бубенчики при малей-шем движении приходили в колебание и издавали звон. Согласно верованиям того

115

времени бубенчики и другие шумящие предметы считались оберегами, охранявши-ми людей от злых духов, прогонявшими от них нечистую силу. Кроме того, звон бубенчиков прекрасно сигнализирует матери, где находится ее ребенок.

Подросших детей в крестьянских семьях одевали иначе, чем малышей. На Русском Севере, где до середины XX в. этнографы находили и архаичный русский костюм, и сохранившиеся древние обычаи и традиции, еще в начале прошлого века одевали на детей одежду, определяющую их пол, только в шесть-семь лет. Это вполне согласуется с записями Одама Олеария. Момент переодевания малышей в костюмы мальчиков и девочек был свидетельством их более взрослого состояния, нового статуса – ярицы и недоросля. Отныне их начинали учить ремеслам, дове-рять домашние дела. Переодевание малышей проходило торжественно, считалось, что с этого момента ребенок уже «вошел в разум». Девочке заплетали отросшие волосы в косу, а мальчика стригли «под горшок». Девочку при этом сажали на дон-це прялки, чтобы она была хорошей пряхой, а мальчика — на топор, чтобы он овла-дел хорошим ремеслом. Переодетым в новую одежду детям разрешали вместе со взрослыми быть за обеденным столом. Одежда недоросля и ярицы повторяла одеж-ду взрослых парней и девушек по покрою и набору основных вещей.

Древнерусские погребения подростков, по данным археологии, выделяются особыми находками. В таких погребениях обнаруживают поясные наборы с пряж-ками и поясными кольцами, с подвешенными к поясу ножами и оселками. Таким образом, можно утверждать, что подростки были захоронены в одежде, характер-ной для взрослых мужчин, воинов. Смерть детей воспринималась средневековыми людьми как их переход в другую социально-возрастную категорию, что и отража-лось в погребальном костюме. Девочек-подростков порой хоронили в свадебном костюме, с височными кольцами и другими женскими украшениями, мальчиков – в костюме взрослого воина. К XVI в. статусные украшения исчезают из погребений как взрослых, так и детей. В некрополе Вознесенского собора в московском Кремле из саркофага внучки Евфросиньи Старицкой, Евдокии, умершей в 13 лет, были из-влечены небольшие разрозненные фрагменты шелкового платья. Длинные (160 см) рукава одежды были декорированными двумя полосами золотого шитья с расти-тельным орнаментом (Панова, 2010). Несмотря на явно парадный костюм, никаких украшений в погребении не было.

Особо стоит сказать об осенней и зимней одежде детей. В крестьянских се-мьях Русского Севера на детей надевали тулупчик или шубку, одинаковые по по-крою как для мальчиков, так и для девочек. Зимой девочки надевали на голову тол-стый шерстяной платок, а мальчики — меховую или валяную шапку. Вероятно, в городах средневековой Руси дети носили то же самое. В письменных источниках XVII в. находим упоминание специально пошитой детской шубы: «шуба баранья децкая новая» (Рабинович, 1986, с. 96).

Ориентируясь на многочисленные находки вязаных и войлочных деталей одежд, можно предположить, что детский костюм в холодное время года включал в себя вязаные иглой вещи – варежки, носки, чулочки, возможно, шапочки. В сапож-ки или поршни вкладывались для тепла войлочные стельки, как и во взрослую об-увь. Вероятно, детской была вязаная шапка в форме шлема, найденная на Троицком раскопе в слое XIII в. (Савенкова, 2002, с. 36).

116

В заключение хочется еще раз отметить, что детский костюм в исследуемый период, как и взрослый, был «говорящим». Глядя на одежду ребенка, можно было определить его возраст и статус его родителей в обществе. Сыну князя полагалась хоть и маленькая, но княжеская шапка, его рубашка была определенным образом декорирована, копирую взрослую княжескую рубаху. Ребенок из боярской семьи не мог ходить на людях босиком, его обували в нарядные сапожки. Возрастные раз-личия проявлялись, вероятно, в первую очередь в аксессуарах и ювелирном уборе. Так, девочки даже из самых богатых семей до вступления в брачный возраст не могли носить женских оберегов и богатых украшений, иначе предметы эти потеря-ли бы смысл, поскольку испокон веков служили не только для красоты, но и для охраны женщины, в первую очередь, в репродуктивном возрасте. Кроме того, мно-гие женские украшения были символами плодородия, то есть, тоже имели смысл только для девушки на выданье и молодой женщины.

Понимание смысла всех элементов средневекового костюма необходимо для реконструкции мировоззрения людей того времени, и детский костюм в этом смыс-ле не исключение. Автор будет очень рад, если работа по поиску и трактовке ис-точников для детского средневекового русского костюма будет продолжена.


Видонова Е.С., 1951. Детская одежда начала XVI в. // КСИИМК. Вып. XXXVI. М.-Л.Домострой. Травник. Лечебник / Сост. Л.Г. Кравченко, Г.В. Кравченко, 2006. Донецк.Ёлкина И.И., Станюкович А.К., 2006. Мужские рубахи из Новоспасской усыпальницы бояр Романовых

// Вестник Костромской археологической экспедиции. Вып. 2. Материалы II научной конферен-ции, посвященной памяти Василия Ивановича Смирнова. Кострома.

Зализняк А.А., 2004. Древненовгородский диалект. М.Кузьмин В.Г., Махайлов А.В., 2008. Исследования грунтовой части Залахтовского могильника: погре-

бальный обряд и традиция // АИППЗ. Материалы LIII заседания (10-13 апреля 2007 года). Псков.Мальм В.А., Фехнер М.В., 1967. Привески-бубенчики // Очерки по истории русской деревни X–XIII вв.

Труды ГИМ. Вып. 43. М.Олеарий А., 1986. Описание путешествия в Московию // Россия XV–XVII вв. глазами иностранцев. Л.Панова Т.Д., 2010. Уникальная реставрация одежды и первая реконструкция облика ребенка Древней

Руси (Электронный ресурс) // Музеи Московского кремля (сайт). URL: http://www.kremlin.museum.ru/ru/main/projects/-/necropolis/2006/ (дата обращения 29.05.2010).

Рабинович М.Г., 1986. Одежда русских XIII–XVII вв. // Древняя одежда народов Восточной Европы. М.Савенкова М.М., 2002. Ручное художественное ткачество: Учебно-методическое пособие для преподава-

телей и студентов высших и средних учебных заведений. Воронеж.Салмина Е.В., Колпакова Ю.В., 2003. Раскопки у церкви Богоявления с Запсковья в городе Пскове в 2001

году: погребальный обряд и инвентарь XVI–XVIII вв. // Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья. № 5, Тверь.

Седова М.В., 1981. Ювелирные изделия Древнего Новгорода (Х–XV вв.). М.Твой русский костюм. / Сост. С.В. Комарова, 1997. СПб.

117

М. В. Климов

Псковские печати XV в. из памятника Лучно 1

При длительном исследовании одного памятника часто бывают случаи, когда артефакты, характеризующие какие-либо аспекты материальной культуры памят-ника находятся не во время одного полевого сезона, а через значительный времен-ной промежуток. Подобная ситуация произошла относительно фрагментов псков-ских печатей, найденных на памятнике Лучно 1, исследовавшемся автором в 1998-2005 и 2010 гг.

Памятник Лучно 1 находится на левом берегу р. Западной Двины, в 12 км на восток от Полоцка (рис. 1) и включает комплексы феодальной усадьбы ХI (X) – конца ХІІ – начала XIII вв.; феодальной усадьбы XV – 1-й половины XVI вв.; грун-тового могильника конца XII–ХІІІвв.; грунтового могильника XVI–XVII вв., ком-плекса пристани XV–XVII вв. Работы на памятнике проводились в 1998-2005 гг. и были возобновлены в 2010 г. в связи с угрозой уничтожения памятника в процессе предполагаемого строительства гидроэлектростанции. В некоторых ранних публикациях автором данной статьи уже давался общий анализ стратиграфии, хронологии и материальной культуры памятника (Клімаў, 2003, с. 150-159; 2006,

Рис. 1. Местоположение памятника Лучно 1 в пределах Беларуси.

118

с. 293-303). Несмотря на то, что к 2010 г. на памятнике была исследована площадь 2184 кв.м в результате новых раскопок в 2010 году на площади 1140 кв.м были по-лучены материалы, которые касаются и Пскова. Прежде всего речь идет о находке части псковской печати XV в. Важность данной находки объясняется тем, что речь идет о втором подобном фрагменте, который находился на общем плане исследованной площади в 9,5 м от первого фрагмента (рис. 2А). Первый фрагмент псковской печати был обнаружен в 2002 г. (рис 2Б:1) во время археологического исследования второго раскопочного пласта в раскопе № 4, в кв. 193 (Клімаў, 2002, с. 31, мал. 51: 5). Фрагмент печати по предварительному заключению С.В. Белецкого1 был атрибутирован, отнесён к печатям типа 1424-1425 гг. и опубликован ранее (Климов, 2006, рис. 3: 72). Находка первого из фрагментов вызвала удивление, потому что ранее на территории Беларуси подобные печати совсем не фиксировались. Не исключался и случайный характер находки 2002 г., вызванный тем, что во втором раскопочном пласте в некоторых местах имелись следы глубинной плуговой вспашки, и характер положения находки согласно с отметками нивелира представлялся следующим. При мощности культурного пласта в квадрате в пределах 0,38-0,42 м находка фрагмента фиксировалась ниже дневной поверхности только на 0,25 м и выше уровня материка на 0,13 м. Случайность потери фрагмента печати или самой печати возможно было бы связывать с военными событиями начала XVI в., в которых активное участие приняли псковичи. Но находка второго фрагмента подтвердила, что первый фрагмент печати оказался на территории па-мятника не совсем случайно. Второй фрагмент печати происходил из кв. 465, раскопа № 9 2010 г. из заполнения материковой ямы № 7, являвшейся продолжением ямы № 7 раскопа № 1 (Клімаў, 1998, с. 13-14). По предварительному заключению И.К. Лабутиной данный фрагмент относился к печатям 1424-1425 гг. Обстоятельства нахождения фрагмента печати в яме исключали её случайную потерю. Печать находилась в средней части ямы, в слое пожара и сама имела ярко выраженные следы высокотемпературного воздействия, что свидетельствовало в пользу того, что фрагмент печати в яме находился в состоянии “in situ”. С этой точки зрения представляет интерес весь комплекс артефактов ямы № 7. По своему предназначе-нию яма относилась к категории хозяйственных ям и в своё время использовалась в качестве погреба жилой постройки. Керамический комплекс ямы подтверждал сде-ланную идентификацию постройки. В нём преимущественно находились фрагмен-ты горшков XV–XVI вв. (рис. 3: 3-6), крышек горшков (рис. 3:1/ показан 1 экз.), фрагментов рукояток сковород (рис. 3: 2/ показан 1 экз.). Некоторые из фрагментов керамики имели зеленую глазурь. Керамические материалы из заполнения ямы до-полняются наличием фрагментов керамических плиток,(толщина 3,1-3,3 см), не-сколькими фрагментами большемерного кирпича (рис. 3:10), кирпича-пальчатки (рис. 3:11). По керамическим материалам яма № 7 соотносится с содержанием куль-турного пласта XV – 1-й пол. XVI в. на памятнике. Показательно, что яма № 7 «на-ложилась» на яму ХII – начала ХІІІ в., о чем свидетельствуют отдельные керамиче-ские венчики (рис. 3:7-9), бубенчик, фрагмент стеклянного браслета. Кроме выше указанных артефактов, указывавших на жилой характер постройки, были найдены

1 Приносим благодарность С. В. Белецкому, И. К. Лабутиной за помощь в атрибуции фрагментов печа-тей из Лучно 1.

2 К сожалению, автор публикации не имел возможности сделать точный анализ сплава

119

свидетельства того, что жилое помещение имело в пределах усадьбы XV – 1-й пол. XVI в. довольно “высокий статус”. Исключительное положение данной постройки подтверждали находки двух фрагментов энколпионов. От первого из них сохрани-лась только одна створка (рис. 3:12), второй энколпион, найденный в 2010 г. сохра-нился почти полностью (рис. 3:13). Последняя из находок была сделана из свинцово-оловянистого сплава (?) и имела значительные повреждения, появившиеся в резуль-тате высокотемпературного воздействия. Как и часть печати последний из энкал-пионов был обнаружен в слое пожара. Кроме экземпляров крестов в яме была най-дена часть бронзового браслета, в декоре которого использовалась эмаль (рис. 3:14). Таким образом, выше указанные факты свидетельствовали о том, что находки печа-тей на памятнике не являлись случайными, хронологически соотносились с по-следним этапом существования усадьбы и принадлежали документам, хранившим-ся в доме владельца усадьбы. Важность подобных печатей, по мнению некоторых исследователей, состояла в том, что данные печати привешивались к документам псковских посадников и, возможно, отражали земельные отношения (Колосова, 1996, с. 84). Обратимся к анализу исторического контекста находок.

Сразу сделаем оговорку относительно хронологии печатей и позднейшего использования матриц. Можно согласиться с мнением некоторых исследователей о

Рис. 2. Локализация фрагментов печатей на плане изученного культурного слоя памятника Лучно 1.

120

том, что матрицы печатей уничтожались после того, как они теряли юридическую силу во избежание фальсификаций (Белецкий, 1999, с. 211) Поэтому допускать случайное использование подобных матриц в начале XVI в., тем более в Полоцком Подвинье, следует признать маловероятным. Также следует исключить и возможность получения усадьбы выходцем из Пскова в период войны 1512-1522 гг. даже на короткий период, во время которого печати могли попасть на территорию усадьбы вместе с имуществом владельца. Практика раздачи поместных земель (окладов) в результате военных действий имела место значительно позже, во время Ливонской войны, после её начала в 1558 г. (Пиотух, 2003, с. 164-166). Но общая

Рис. 3. Основные компоненты комплекса ямы №7 памятника Лучно 1. 1-11 – керамические материалы; 12 – сплав близкий к бронзе; 13 – свинцово-оловянистый сплав;

14 – сплав близкий к бронзе, эмаль.

121

хронология существования усадьбы исключает возможность её функционирования в этот период. Ранее отмечалось, что усадьба II этапа прекратила своё существова-ние в результате военного катаклизма в первой половине XVI века. В закрытых комплексах усадьбы полностью отсутствуют монеты, датируемые позднее 1510 г. Особенно близки по хронологии к исчезновению усадьбы события войны 1512-1522 гг. между Великим княжеством литовским (далее ВКЛ) и Московским государством. К примеру, в сообщении Псковской летописи, датированном 1512 г., сообщается, что: “А иная сила великого князя, князь Михайло Кислица с новгород-скою силою и со псковскими детьми боярскими, были под Полоцком, и от Полоцка поидоша Литовской землею под Смоленеск к великому князю» (ПЛ. Вып. 1, с. 97). Интенсивные военные действия вокруг Полоцка развертывались и позднее, в 1516-1518 гг. (там же, с. 100), но монеты периода 1513-1518 гг. на памятнике отсутствуют. Маловероятным представляется тот факт, что псковичи, участвовавшие в данном военном конфликте, возили с собой грамоты с печатями XV в. и случайно потеряли документ в горящей постройке.

Поэтому необходимо остановиться на вероятности попадания печатей ближе к периоду их бытования. Предложенные ниже версии не являются «истиной в по-следней инстанции» и вызваны желанием автора данной публикации внести дис-куссионный момент в предложенный материал.

Экономическая версия. Согласно данной версии, владелец усадьбы имел прямое отношение к внешнеэкономическим отношениям ВКЛ и Пскова. Как из-вестно, Псков выплачивал, так называемую, «черную куну» в пользу ВКЛ с ряда волостей. К 1431 г., как наиболее близкому году к начальному этапу бытования пе-чатей 1424-1425 гг., относится присоединение псковских волостей Заклинья и Луб-ково к практике вышеуказанных выплат (Янин, 1998, с. 87). Так как Полоцк на дан-ном направлении был наиболее близок к Псковщине, владелец усадьбы мог уча-ствовать в данном процессе от лица ВКЛ, а значит, обладать определенными доку-ментами, полученными от посадских властей города. Определённая роль владельца усадьбы могла относиться и к вопросу о транзитной торговле. Тем более, что за время существования независимой Псковской республики её жителям не удалось получить право “гостевой торговли” на территории ВКЛ (Хорошкевич, 1980, с. 67). Прямых доказательств этой версии не существует. Отметим только то, что на усадьбе присутствуют фрагменты керамических фляг с зелёной глазурью, аналагичные тем, что были характерны для бытовой культуры Пскова. Подобная посуда происходила и из культурного слоя Полоцка, из посторойки начала XVI в. (Дук, 2003, мал. 3:15). Но, как известно, керамическая посуда могла быть привезённой или купленой.

Военная версия. Военные отношения между Псковом и ВКЛ в XV в. были не простыми. Так, в 1406 г. псковские войска три дня и три ночи стояли под Полоцком (ПЛ. Вып. 1, с. 29). Войска Витовта в 1407г. и 1426 г. воевали против Псковских земель. Все военные действия заканчивались переговорами о мире, во время которых могли фигурировать грамоты с печатями. В 1426 г. переговоры носили затяжной характер, и делегация Пскова “начаша челом бити князю Витовту; онъ же неверный псковскова челобития не приятъ” (Там же, с. 36). Не следует исключать, что владелец усадьбы Лучно принимал активное участие в последнем из походов, наиболее близком к хронологии начала бытования найденных печатей. В данном

122

контексте печати могли попасть к владельцу усадьбы Лучно вместе с грамотами в качестве военных трофеев. С другой стороны, удивляет такое отношение к трофеям, если грамоты таковыми являлись. Поэтому в качестве дополнения к военной версии нельзя оставлять без внимания и то предположение, что кто-то из псковских служилых людей по какой-то причине перешёл на сторону ВКЛ в 1426 г. или в более поздний период, захватив с собой самое ценное: грамоты. Дальнейшее попадание грамот с печатями на территорию усадьбы Лучно 1 могло связываться с передачей участка для строительства усадьбы выше указанному лицу. Формально эта версия может опираться на несколько фактов. Во-первых, начало II этапа существования усадьбы хорошо датируется денариями Витовта. Во-вторых, усадьба была возобновлена на месте грунтового могильника конца ХII – начала ХІІІ вв., что выглядит маловероятным, если бы её строил местный феодал, хорошо знавший предания, относящиеся к этому месту и избегавший места погребения. О «живучести» преданий свидетельствует тот факт, что у местного населения дерев-ни Лучно и в конце ХХ в. относительно местонахождения усадьбы Лучно суще-ствовала версия о том, что на этом месте находился город, который сгорел. Безу-словно, одна из версий имела бы вес, если бы было известно имя владельца усадь-бы, однако в документах какие-либо сведения отсутствуют. С микрорегионом Луч-но в первой половине XVI в. связывается в документах только одна фамилия – мещан Дебыничей, известных со второй половины XV в. (Полоцкая, 1905, с. 176; Хорошкевич, 1977, с. 155). Но владелец усадьбы принадлежал к феодальному сословию, красноречивие всего об этом свидетельствует не высокий уровень материальной культуры усадьбы, который подтверждала коллекция “немецкого каменного товара”, шахматы, книжные застёжки, и ярко выраженные маркеры “рыцарской культуры”, а именно: шпоры и их фрагменты, стремена всадника, которые использовались с XV в. исключительно в тяжёлой коннице (Клімаў, Бохан, 2004, с. 56-57).

Безусловно, что, кроме выше упомянутых версий, существовали и другие от-ношения, где могли бы фигурировать грамоты с подобными печатями, но не учтён-ные нами. Так в 1437 г. внук Ольгерда Иван Андреевич, посещая Псков, получил от псковичан разнообразные дары (ПЛ. Вып. 1, с. 44). Какие-то отношения Ивана Ан-дреевича могли быть оформлены и с помощью грамот.

Таким образом, на основе выше приведённых материалов возможно сделать следующее заключение. Части псковских печатей XV в. найденные на территории усадьбы Лучно 1, открывают для нас одну из неизвестных страниц отношений от-дельного феодала Полотчины и Пскова. Попадание печатей на территорию архео-логического памятника могло произойти в результате экономических, военных или дипломатических контактов. Малое количество документов не позволяет нам точно определить характер выше изложенных отношений.


Белецкий С. В., 1999. Судьба матриц актовой печати на Руси // Древности Пскова. Археология. История. Архитектура. К юбилею И. К. Лабутиной. Псков.

Клімаў М. В., 1998. Справаздача аб археалагічных даследаваннях на тэрыторыі Полацкага раёна ў 1998 г. // Архіў ІГ НАН Беларусі. Спр. №1768. Мінск.

Клімаў М. В., 2002. Справаздача пра археалагічныя даследаванні на тэрыторыі Полацкага раёна ў 2002 г. // Архіў ІГ НАН Беларусі. Спр. № 2054. Мінск.

123

Клімаў М. В., 2003. Лучна – 1: Стратыграфія і храналогія феадальнай сядзібы. // Матэрыялы ІV Міжнароднай канферэнцыі. Полацк.

Клімаў М. В., Бохан Ю., 2004. Унікальная знаходка познесярэдневяковага стрэмені на тэрыторыі Беларусі // Беларускі гістарычны часопіс. №5. Мінск.

Климов М. В., 2006. Проблема феодальных усадеб незамкового типа на территории Беларуси: ХI–XVI вв. (по материалам памятника Лучно 1) // АИППЗ. Псков.

Колосова И. О., 1996. Памятники сфрагистики // Археологическое изучение Пскова: Раскопки в древней части средневекового города (1967-1991). Вып. 3. Псков.

Пиотух Н. В., 2003. Служилые люди на Ливонской войне // АИППЗ. Псков.Полоцкая ревизия 1552 г. / Под ред. И. М. Лаппо,. 1905. Мiнск.Хорошкевич А. Л., 1977. Генеалогия мещан и мещанского землевладения в Полоцкой земле конца XIV –

начала XVI вв. // История и генеалогия. М. Хорошкевич А. Л., 1980. Русское государство в системе международных отношений конца XV – начала

XVI вв. М.Янин В. Л., 1998. Новгород и Литва: пограничные ситуации ХIII–XV веков. М.

Е.А. Романова, В.В. Романов

Ещё раз о принадлежности печатей «… княжа Олександрова»

К сегодняшнему дню известно 5 свинцовых булл с надписью «Печать княжа Олександрова» в несколько строк на одной стороне, и изображением всадника вправо с поднятым мечом в правой руке на другой стороне (Белецкий, 1982, с. 63-64; Белецкий, 1985, с. 231-240, рис. 1; Лабутина, Волочкова, Лабутин, 1985, с. 223-226, рис. 2, 1; Янин, Гайдуков, 1998, с. 72, 172, табл. 24, №№ 436г-е; Янин, Гайду-ков, 2001, с. 191, № 436е-2). 4 печати найдены на территории Пскова (одна найдена рядом с Кромом на берегу Великой, одна – в Довмонтове городе, одна – на террито-рии Застенья, недалеко от ц. Михаила Архангела на Городце, и одна – на Запсковье), одна – в Твери в кремле. Печати изготовлены тремя парами матриц (Янин, Гайду-ков, 1998, с. 72).

Существуют две точки зрения на принадлежность этих печатей. Одна изложе-на С.В. Белецким (Белецкий, 1982, с. 64; Белецкий, 1985, с. 240), относящим всю серию булл тверскому князю Александру Михайловичу, вторая принадлежит В.Л. Янину и П.Г. Гайдукову (Янин, Гайдуков, 1998, с. 72; Янин, Гайдуков, 2001, с. 191). Исследователи отнесли эти печати (но под знаком вопроса) к литовскому князю Александру Глебовичу (Наримонтовичу).

Кроме вышеизложенных, есть ещё одно мнение о принадлежности печатей «княжа Олександрова», более осторожное. И.К. Лабутина, О.К. Волочкова и В.И. Лабутин полагают, что эти печати могли принадлежать либо Александру Ми-хайловичу Тверскому, либо князю Александру летописного известия 1367/1368 гг. (Лабутина, Волочкова, Лабутин, 1985, с. 226).

С.В. Белецкий, рассматривая известную к 1985 г. группу печатей, предложил считать их принадлежавшими князю Александру Михайловичу Тверскому (Белец-кий, 1985), опираясь на выводы В.Л. Янина о том, что «место находки печати в по-

124

давляющем большинстве случаев совпадает с местом применения её при докумен-те», а также о том, что княжеские печати с Вседержителем являются специфически новгородским типом булл великих князей Владимирских (Янин, 1970а, с. 157; Янин, 1970б, с. 14-16). Исследователь заключает, что наличие у Александра Михай-ловича ещё одного типа печати, помимо великокняжеской, уже известной (Янин, 1970б, с. 15, 163, № 405), не может служить аргументом против предложенной атрибуции (Белецкий, 1985, с. 237).

Аргументы В.Л. Янина и П.Г. Гайдукова в пользу принадлежности рассматри-ваемых печатей Александру Глебовичу вкратце таковы.

1. Типологическое сходство печатей Глеба (Наримонта) (известно две печати, одна из которых обломана наполовину) и князя Александра.

2. Одна из этих печатей, несомненно принадлежавшая Глебу – Наримонту, привешена к грамоте Полоцка ливонскому магистру и Риге (1338-1341 гг.).

3. Большое количество печатей князя Александра во Пскове объясняется тем, что, будучи полоцким князем, он управлял и Псковом в 1360-е гг. (Янин, Гайдуков, 1998, с. 72-73).

Таким образом, необходимо выяснить, кто из князей Александров, будучи свя-занным со Псковом и с Тверью, мог быть владельцем буллотирия. Такая работа была сделана С.В. Белецким (Белецкий, 1985, с. 231-240), однако его аргументы не были приняты В.Л. Яниным и П.Г. Гайдуковым.

Мы полагаем, что дополнительные данные, полученные в своё время для тверской находки, помогут решить спорный вопрос о принадлежности рассматри-ваемой группы печатей1.

Тверская печать была обнаружена в 1985 г. при раскопках в южной части твер-ского кремля (Попова, 1985, с. 92-93)2. Раскоп располагался в непосредственной близости к его оборонительным сооружениям. Находка сделана в слое чёрного рыхлого гумуса, заполнявшего сруб № 18. Под этим слоем, на уровне основания нижнего венца, лежала прослойка голубовато-зелёной глины толщиной 12-14 см, занимавшая почти всю площадь постройки. Постройка сохранилась на высоту лишь одного нижнего венца.

Выше сруба № 18, с некоторым смещением по отношению к нему, находился сруб № 9а, сохранившийся на высоту 4 венцов. От нижележащего сруба № 18 его отделяла зафиксированная в северной части постройки на уровне основания ниж-него венца прослойка светло-зелёной глины.

Обе постройки по находкам ничем не выделяются из ряда исследованных на этом раскопе сооружений. При этом их нельзя назвать рядовыми, поскольку и вну-три, и рядом с ними были найдены фрагменты восточной поливной керамики. От-сутствие каких-либо следов печей позволяет думать, что срубы имели хозяйствен-ное назначение.

Для сруба № 18 имеются дендродаты 1318 и 1319 гг., для вышележащего сру-ба № 9а – дендродата 1324 г. (Черных, 1996, с. 152).

Таким образом, рассматриваемая печать попадает в заполнение сруба № 18 в 20-е гг. XIV в.

1 Благодарим Л.А Попову за возможность использовать материалы её раскопок.2 В статье в АО Л.А. Попова также отнесла печать к Александру Михайловичу Тверскому, не аргумен-

тируя атрибуцию.

125

На лицевой стороне тверского экземпляра буллы помещена четырёхстрочная надпись «п….ь княжа олекс..дров.», на обороте – всадник вправо с мечом у плеча в правой руке, видимо, в княжеской шапке, без нимба. Диаметр печати 29 мм, вес – 17,09 гр (рис. 1, 2).

Именно тверская находка позволяет отнести всю группу определённому кня-зю.

Нет сомнений, что вся серия печатей князя Александра выпущена от имени одного князя. Довольно большое количество пар матриц свидетельствует о значи-тельной продолжительности княжения Александра. Наконец, нахождение 4 печа-тей во Пскове говорит о длительной связи князя Александра с этим городом.

Таким князем не может быть сын литовского князя Глеба Гедиминовича Алек-сандр Наримонтович (Глебович), упомянутый в НПЛ под 1338 г. в первый и, види-мо, последний раз (ПСРЛ, т. III, с. 349). Причин отказать ему в рассматриваемой булле несколько.

1. Ни Глеб – Наримонт, ни его сын Александр Наримонтович не получали никакой части Псковской земли. Наримонту были даны именно новгородские зем-ли. В 1333 г. князь Наримонт Гедиминович, в крещении Глеб, получил Ладогу, Оре-ховый, Корельский (городок-?), и половину Копорья (ПСРЛ, т. III, с. 345-346). Его сын Александр в 1338 г. находился не во Пскове, а в Ореховом (ПСРЛ, т. III, с. 349). Таким образом, ни Глеб-Наримонт, ни его сын не были связаны с Псковом. Отме-тим, что печати Глеба-Наримонта ни разу не найдены не только во Пскове, но и в Новгороде (Янин, Гайдуков, 1998, с. 172-173). И это при том, что он с 1333 по 1338 гг. занимал ряд новгородских земель.

2. Приезд Наримонта в Новгород в 1333 г. в НПЛ обрисован идиллически. Новгородский летописец сообщает, что Наримонту «вложи бог в сердце … и при-сла в Новгород, хотя поклонитися святей Софеи», а новгородцы отправили к нему послов, «и позваша его к собе», затем дали ему часть новгородских земель (ПСРЛ, т. III, с. 345-346). Однако приезд Глеба-Наримонта в Новгород не был таким про-стым, как то хотел изобразить новгородский летописец. Более правдивая версия появления Наримонта в Новгороде содержится в Никоновской летописи. Новгород-ское посольство 1331 г. к митрополиту во Владимир Волынский было задержано «на миру» великим князем Литовским Гедимином. Новгородцев заставили («и в той неволе») ещё в 1331 г. дать обещание («слово правое»), а возможно, и заклю-чить некий договор, о предоставлении Наримонту ряда новгородских земель (ПСРЛ, т. X, 2000, с. 204). Скорее всего, со стороны новгородцев условием пригла-

Рис. 1. Печать «княжа Олександрова». Тверь, 1985 г. Раскоп Л.А. Поповой на ул. Правды. Прорись.

126

шения было крещение князя. Надо полагать, что сын Наримонта вряд ли крестился раньше отца. Оба они могли креститься до прибытия в Новгород в 1333 г., но вряд ли ранее 1331 г. Известие 1331 г. не называет ещё Наримонта Глебом. Следователь-но, не только печать князя Александра Глебовича не могла попасть в Тверь в 1310- х – 1320-х гг., но даже и печать его отца, если она у него была до прибытия в Новгород, не могла появиться в таком виде в это время. Ясно, что тверская наход-ка не могла принадлежать буллотирию Александра Глебовича.

3. Косвенным свидетельством того, что тверская печать не могла принадле-жать Александру Наримонтовичу, являются биографические сведения об его отце, Наримонте Гедиминовиче. Дата рождения Наримонта неизвестна. Но летописи свидетельствуют, что Наримонт был старше ещё одного сына Гедимина, Ольгерда (ПСРЛ, т. X, с. 213, 216). Последний родился в промежуток между 1305-1307 гг. (Tegowski, 1995, s. 145-148). Следовательно, Наримонт родился до этого срока. Даже если он родился ранее 1300 г., его сыну Александру, если предположить, что он был крещён при рождении, в 1310-1320-е гг. было вряд ли более 10 лет. Поэтому он не мог выпускать печати от своего имени, и иметь в это время хоть какое-то от-ношение к Пскову или Твери.

В летописях под 1341 г. упоминается некий князь Александр Всеволодович, ходивший с псковичами и «повоеваша Латигоду» (sic!) (ПСРЛ, т. X, с. 213), а затем Псков сразу покинувший. Этот Александр мог быть сыном Всеволода Александро-вича тверского, князя холмского. Неизвестно, когда родился Всеволод, но надо ду-мать, что не ранее 1315 г., поскольку Александр Михайлович родился в 1300 г. или около этого времени. Следовательно, сын у Всеволода Александровича мог родить-ся не ранее 1330 г., и пользоваться печатью рассматриваемого типа тоже не мог.

Владельцем этих печатей не мог быть и князь Александр известия 1367/1368 гг. (ПСРЛ, т. III, с. 369-370). Маловероятно, чтобы печать использовалась (не путать с хранением!) на протяжении почти 50 лет. В таком случае князю Александру должно было бы быть к 1368 г. не менее 60-65 лет! Кстати, вряд ли он был князем Полоц-ким, поскольку таковым назван в это время Андрей Ольгердович (ПСРЛ, т. XI, с. 10)1. Очень возможно, что этот Александр был сыном князя Всеволода Алексан-дровича Холмского, бывшего короткое время и великим князем тверским.

1 Этот Александр помещён в Полоцк только в указателе к изданию псковских летописей (ПСРЛ, т. V, вып. 2, 2000, с. 308). Никаких сведений о его подлинном происхождении и владениях нет.

а б

Рис. 2. Печать «княжа Олександрова». Тверь, 1985 г. Раскоп Л.А. Поповой на ул. Правды. Фото:а – оборотная сторона; б – лицевая сторона.

127

Таким образом, печать «княжа Олександрова», найденная в Твери, не могла быть оттиснута от имени сына Наримонта Александра, равно как и от других кня-зей Александров, упоминаемых в XIV в. в связи с Псковом.

Приходится признать, что единственный князь, который мог использовать буллу рассматриваемого типа – это Александр Михайлович Тверской, сидевший после известных тверских событий во Пскове с 1327 по 1336 гг. с полутора-летним перерывом.

Соответственно, датироваться вся рассмотренная группа печатей должна вре-менем не ранее 1310 г. (время рождения Александра Михайловича – 1300/1301 гг.) и не позднее 1337 г. (возврат на тверское княжение), возможно, с перерывом на пре-бывание в Литве. Александр, вероятно, получает удел (Холм?) после 1319 г., с 1326 г. становится Тверским князем, а в 1326/1327 гг. – великим князем Владимир-ским.

Показательно большое количество находок печатей Александра Михайловича рассмотренного типа во Пскове. Вполне естественно, что, находясь в этом городе длительное время, Александр Михайлович издавал и скреплял сввоею печатью какие-то документы. Однако печать известного великокняжеского и новгородского типа он не мог использовать, поскольку лишился обоих столов – владимирского и тверского. Очевидно, в период пребывания во Пскове печать оттискивалась им как удельным князем. В то время, когда Александр выступал великим князем влади-мирским, он использовал печать иного типа (Янин, 1970б, с. 162, № 405). Заметим, что краткость его пребывания на владимирском столе отразилась и на количестве его новгородских великокняжеский печатей.

Очевидно, определённый сфрагистический тип соответствовал определённо-му статусу владельца буллотирия. Отсюда разные печати одного и того же князя (Белецкий, 1994, с. 43).

Разумеется, печать Глеба-Наримонта не могла быть прототипом для печатей князя Александра Михайловича. Скорее наоборот. Впрочем, сходство печатей двух князей может быть и случайным. Правда, при этом не стоит забывать, что старший брат Александра Михайловича, Дмитрий, был женат на Марии Гедиминовне, се-стре Наримонта, что могло повлиять на выбор последним изображения на печати.

Что касается ещё одной печати с именем князя Александра (Янин, Гайдуков, 1998, с. 73, 173, табл. 25, № 436ж), на обороте которой есть надпись «печать ивано-ва васильевича», и которую В.Л. Янин и П.Г. Гайдуков относят к одному из намест-ников Александра Наримонтовича, отождествляя его с Александром известия 1367/1368 гг., то её по месту находки скорее можно относить к наместнику князя великого владимирского Александра Михайловича (1326/1327 гг.). То, что печать найдена в слоях 1370-х гг., не может противоречить такой атрибуции.


Белецкий С.В., 1982. Печати «княжа Олександра» // АИППЗ. Псков. Белецкий С.В., 1985. Печати «княжа Олександрова» // СА, № 1.Белецкий С.В.,1994. Памятники средневековой русской сфрагистики (проблема систематизации) // Па-

мятники средневековой культуры. Открытия и версии. СПб.Лабутина И.К, Волочкова О.К., Лабутин В.И., 1985. Новые сфрагистические находки в Пскове // СА,

№1.

128

Попова Л.А. Отчёт об охранно-археологических исследованиях, проведённых в 1985 г. в г. Калинине на территории б. Тверского Кремля // Архив ИА РАН. Р-I, № 11056, 11056а-б.

Попова Л.А., 1987. Исследования в Твери // АО 1985 года. М. ПСРЛ, 2000. Т. III. М. ПСРЛ, 2000. Т. V, вып. 2. М. ПСРЛ, 2000. Т. X. М. ПСРЛ, 2000. Т. XI. М. Черных Н.Б., 1996. Дендрохронология и археология. М.Янин В.Л., 1970а. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. I. М. Янин В.Л., 1970б. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. I. М. Янин В.Л., Гайдуков П.Г., 1998. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. III. Печати, зарегистрирован-

ные в 1970-1996 гг. М. Янин В.Л., Гайдуков П.Г., 2001. Древнерусские вислые печати, зарегистрированные в 2000 г. // ННЗ.

2001. Великий Новгород.Tegowski J., 1995. Chronologia urodzeń dzieci Giedymina // Genealogia. № 5.

О.М. Татарников, Е.О. Татарникова

Палеогеографические доказательства местоположения битвы «Ледовое побоище».

(К 770-летию битвы)

Разногласия, существующие в опубликованной исторической литературе по вопросу определения места проведения битвы «Ледовое побоище» (рис. 1), во мно-гом обусловлены использованием большинством авторитетных историков для ре-шения этой проблемы только данных из летописных источников, камеральной об-работке существующих в то время картографических материалов по акватории Псковско-Чудского озера и, в какой-то мере, сведений по топонимике. Для своих выводов они не привлекали имевшиеся тогда весьма скромные сведения о геологи-ческом строении, тектонике, геоморфологии, генезисе впадины этого водоема, определяющих палеогеографические особенности эволюции данного озера и пло-щади его водосборного бассейна. Между тем, анализ геолого-геоморфологической и палеогеографической информации, которая накопилась за вторую половину ХХ в., позволяет значительно сузить количество предполагаемых вариантов гео-графического положения вышеназванного исторического сражения, объединяемых единым мнением – оно произошло в пределах акватории Псковско-Чудского озера и вблизи его побережья.

В геолого-тектоническом отношении территория Псковско-Чудской впадины расположена на северо-западной окраине Русской плиты Восточно-Европейской платформы в пределах площади ее Главного девонского поля. Складчатый кристал-лический фундамент этой плиты, сложенный гранитами, гнейсами, амфиболитами и кварцитами свекофенид, залегает на глубине около 200-300 м в северной части данной впадины и около 500 м в ее южной части, соответствуя зоне стыка двух его структурных элементов – Тартуского выступа Эстонской моноклинали и Струго-красненского выступа Лужской моноклинали южного подземного склона Балтий-ского щита (Войтылова и др., 1966, с. 5-10; Зандер, 1971, с. 361-407; Можаев, 1973,

129

Рис. 1. Местоположение битвы «Ледовое побоище» по предположениям разных исследователей:1 – Костомаров Н.И. (1868); 2 – Василев И.И. (1882); 3 – Трусман Ю. (1884); Лурье А. Я. (1939); 4 – Бу-нин А.И. (1899); Караев (1966); Беляев Н.И. (1951); 5 – Тихомиров М.Н. (1950); Ангарский М.С. (1960);

Паклар Э.К. (1951); 7 – Козаченко А.И. (1938).

с. 231; Исаченков, 1988, с. 176). С поверхности он перекрыт толщей морских терригенно-карбонатных пород осадочного чехла позднепротерозойского и ранне- и среднепалеозойского возраста, на которых плащеобразно залегают рыхлые плей-стоценовые ледниковые и водноледниковые отложения и голоценовые озерно-болотные, делювиальные и аллювиальные осадки. В блоковой тектонической структуре осадочного чехла здесь контактируют испытывающие поднятия Йых-винский, Калластеский, Угандиский, Ахъяский, Хааньяский и Стругокрасненский блоки и опускающие Чудской и Псковский блоки (Ряхни, 1973, с. 331-340: Исачен-ков, 1988, с. 176).

Отложения верхнего протерозоя и нижнего кембрия образованы морскими терригенными осадками: гравелиты, песчаники, алевролиты и глины, толщу кото-рых, залегая с несогласием, перекрывают осадки всех трех отделов ордовикской системы, представленные известняками с прослоями мергелей и глин. Выше по разрезу, на размытой поверхности отложений ордовика, лежат отложения наровско-

130

го и старооскольского горизонтов среднего девона. Осадочная толща первого гори-зонта представлена преимущественно глинисто-мергельно-доломитовыми порода-ми с редкими прослоями песчаников и алевролитов мощностью 80-100 м, а второ-го – переслаиванием косослоистых светло- и желтовато-серых, буроватых и розо-вых песков и слабо сцементированных песчаников с редкими прослоями буровато-коричневых алевритов. В южной части Псковско-Чудской впадины среднедевон-ские осадки перекрыты отложениями швентойского горизонта верхнего девона (ко-сослоистые красновато-бурые и белые кварцевые слабосцементированные песча-ники), которые на южном борту этой впадины бронируются карбонатными порода-ми саргаевского горизонта верхнего девона. Местами на западном, восточном и южном бортах Псковско-Чудской впадины, а также в речных долинах, прорезаю-щих ее окраины, коренные среднедевонские и верхнедевонские песчаники выходят на дневную поверхность, образуя естественные обнажения.

Коренные девонские породы перекрываются толщей позднеплейстоценовых и голоценовых отложений четвертичной системы. Позднеплейстоценовые отложе-ния представлены ледниковыми и водно-ледниковыми осадками лужских слоев валдайского горизонта (красно-бурые моренные валунные суглинки; желтовато-серые лимногляциальные горизонтально-слоистые пески и коричневые алевриты и глины; флювиогляциальные серовато-желтые разнозернистые пески с включением гравия, гальки и валунов). Общая мощность этих отложений на дне Псковско-Чудского озера и на территориях, прилежащих к его акватории, непостоянна и ва-рьирует от 5,0-8,0 м на площади приозерной равнины до 30-40 м в зонах полос холмисто-грядового рельефа краевых образований и в погребенных доледниковых долинах. Эти отложения последнего валдайского покровного оледенения почти по-всеместно перекрываются голоценовыми озерными (глины, алевриты, пески, са-пропели), озерно-аллювиальными (супеси, суглинки и пески ), эоловыми (дюнные пески), болотными (торф) и делювиальными (гумусированные супеси и суглинки) осадками, мощность толщи которых обычно не превышает нескольких метров.

Анализ вышеприведенного фактического материала позволяет утверждать, что субмеридианальная Псковско-Чудская впадина была выработана водно-эрозионными процессами (Orviku, 1959, с. 14 и др.) в толще легко эродируемых и трещиноватых среднедевонских и верхнедевонских терригенных пород, залегаю-щих в ослабленной тектонической зоне сочленения Тартуского выступа Эстонской моноклинали и Стругокрасненского поднятия Лужской моноклинали южного под-земного склона Балтийского щита. По данным К.Каяка (Kajak, 1964, с. 26), несо-гласное залегание отложений наровского горизонта среднего девона на осадках ор-довикской системы указывает на то что северная часть этой впадина начала форми-роваться еще в донаровское время. Далее формирование Псковско-Чудской впади-ны процессами водной эрозии продолжалось в мезозое и кайнозое (палеоген-неоген). Два опускающихся структурных блока осадочного чехла предопределили формирование этими процессами двух изолированных впадин – Чудской и Псков-ской, разделенных, по-видимому, первоначально перемычкой в области стыка со-седних поднимающихся блоков осадочного чехла и соответствующей ныне аквато-рии Теплого озера. Водно-эрозионный генезис данной впадины подтверждается обнаруженной в ее пределах, по данным бурения, достаточно густой сети погребен-ных речных долин (Tammekann,1928, с. 5; Раукас, Ряхни, 1969, с. 117-123; Мийдел,

131

Таваст, 1981, с. 153-152; Таваст, Раукас, 1982, с. 193; Исаченков и др., 1982, с. 69- 81), которая оформилась к концу неогена (рис. 2).

По имеющимся данным реконструкции рельефа поверхности дочетвертич-ных пород (Таваст, Раукас, 1982, с. 193; Исаченков и др., 1982, с. 69-81), минималь-

Рис. 2. Карта реконструированной поверхности доледникового рельефа Псковско-Чудской впадины и ее окрестностей (по Таваст Э., Раукасу А., 1982)

132

ные отметки на дне Псковско-Чудской впадины достигают минус 30 м и менее аб-солютной высоты, а максимальные – на ее бортах – располагаются в диапазоне от плюс 25 до плюс 35 м. Внешняя граница этой впадины условно проводится по изо-гипсе поверхности коренных пород в 40 м абс. отм. (рис. 2). Минимальные отметки поверхности коренных пород приурочены к погребенным под толщей четвертич-ных отложений руслам доледниковых долин. Так, по данным Э. Таваст (Tavast, 1978, с. 111-112), в осевой части впадины Теплого озера или летописной Узмени между н.п.п. Мехикоорма и Пнево располагается погребенная долина с абсолютны-ми отметками днища от минус 30 до минус 40 м, а в древней долине р. Самолва такие отметки достигают минус 29 м (Малаховский, Баканова, 1971, с. 430). Таким образом, амплитуда превышений между отрицательными отметками дна и положи-тельными отметками бровки Псковско-Чудской впадины составляла в доледнико-вье от 55-65 до 70-80 м. Выявленная достаточно густая реликтовая речная сеть на дне и бортах Псковско-Чудской впадины доказывает, что в доледниковье она была осушенной и дренировалась глубокой субмеридианальной магистральной долиной (рис. 2), сток по которой, по мнению, Э. Таваст и А. Раукаса (1982), осуществлялся на юг. Однако, более вероятно, что он происходил на юго-запад вдоль крутого усту-па девонской куэсты, обрамлявшего южный борт этой впадины. Следовательно, Псковская и Чудская котловины уже в доледниковье были соединены воедино до-статочно глубокой каньонообразной долиной в месте слияния магистральной до-лины с древней долиной р. Желчи (рис. 2). Стрелка этих двух долин была приуро-чена к поднятию поверхности коренных пород, сложенному слабосцементирован-ными песчаниками верхнего девона, узкий мысообразный западный склон которо-го круто обрывался в магистральную долину и имел относительную высоту не ме-нее 50-70 м (рис. 3).

В плейстоцене на трансгрессивных этапах развития покровных оледенений Псковско-Чудская доледниковая впадина частично препарировалась процессами экзарации (Hausen, 1913, с. 182; Исаченков и др., 1988, с. 69-81) и в то же время консервировалась массами неподвижного льда (Таваст, Раукас, 1982, с. 193; Татар-ников и др., 1995, с. 81-83) , а на этапах регрессии покровных ледников она частич-но заполнялась ледниковыми и водно-ледниковыми осадками. От материковых льдов Псковско-Чудская впадина начала окончательно освобождаться в готигляциа-ле (14-13 тыс. л.н.) в ходе отступания активного фронта Нижне-Великорецкого язы-ка Псковской лопасти Чудского потока позднеплейстоценового покровного ледни-ка. Перед отступающим краем этого языка сформировался подпрудный Псковский приледниковый водоем, который имел несколько уровней своих водных масс, соот-ветствовавших нескольким стабилизациям ледникового фронта в регрессивные фазы (псковская, талабская, курокшинская, ремдинская) лужской стадии последне-го покровного оледенения. Этот приледниковый озерный бассейн, воды которого заполняли освобождающуюся от ледниковых масс Псковско-Чудкую впадину и прилежащие к ней территории, просуществовал до конца среднего дриаса (12,5-12 тыс. л.н.). Новая активизация ледниковых масс в невскую стадию позднеплейстоце-нового оледенения привела к образованию Чудского языка Чудского потока. Актив-ный фронт этого языка стабилизировался в северной части Псковско-Чудской впа-дины на линии Гдовско-Раскопельских краевых образований, а перед его краем в конце готигляциала ( ≈ 11тыс. л.н.) сформировался новый Чудской приледниковый

133

Рис. 3. Фрагмент карты доледникового рельефа в области слияния древней магистральной долины и древней долины р. Желчи:

1 – изогипсы; 2 – древние долины; 3 – абсолютные отметки днища древних долин; 4 – водно-эрозионные обрывистые уступы.

озерный водоем с уровнем вод в 40-38 м. В начале голоцена в результате значитель-ного снижения уровня вод этого водоема осушается Псковская и южная часть Чуд-ской впадина и небольшой бассейн – Малое Чудское озеро – (Orviku, 1959, с. 14; Раукас, Ряхни, 1969, с. 117-123; Карпухина, Татарников, 2010, с. 430-431).

Этот озерный бассейн имел сток в Балтийское ледниковое озеро, а уровень вод в нем был, вероятно, около 20 м абс. отм. В то время р.Великая протекала по дну Псковской впадины, осевой части впадины Теплого озера и южной части Чуд-

134

ской впадины и впадала в Малое Чудское озеро (рис. 4), а реки Эмайыги, Выханду, Пиуза, Обдех, Толба, Желча и др. являлись ее левыми и правыми притоками, обра-зуя нижнее звено ее водосборного бассейна (Hang, Liblik, Linkrus, 1964, р. 29-42; Раукас, Ряхни, 1967, с. 117-123; Татарников, Михайлов, 1994, с. 81-83; Татарников, 2005, с. 5; Татарников, 2007, с. 128; Татарников, 2008, с. 167-171). Однако, в резуль-

Рис. 4. Картосхема местоположения раннеголоценого Малого Чудского озера в пределах площади Псковско-Чудской впадины (по Раукасу А.В., Ряхни Э.Э., 1969).

135

тате завершения последнего покровного оледенения, на территории его развития произошла ликвидация ледниковой нагрузки на земную кору. В связи с этим здесь начинаются дифференцированные компенсационные гляциоизостатические дви-жения, скорость которых в области субмеридианальной Псковско-Чудской впадины была выше на ее северных и ниже на ее южных окраинах. Это привело к перекосу поверхности данной впадины в южном направлении и к затруднению стока вод из Малого Чудского озера во впадину Балтийского моря. В связи с этим Псковско-Чудская впадина стала постепенно заполняться водными массами, приносимыми в нее р. Великой и ее притоками. Этому процессу способствовало и увеличение коли-чества атмосферных осадков во время атлантического климатического оптимума голоцена. По имеющимся данным (Янитс, 1959, с. 382; Раукас, Ряхни, 1967; 1982 и др.), уже к началу атлантического периода (≈6000-7000 л.н.) уровень вод, постепен-но заполняющих Псковско-Чудскую впадину, повысился до абсолютных отметок около 25 м, в суббореальный период (≈3000-4000 л.н.) он достиг 27 м абс. отм. Это-му уровню, по-видимому, соответствует абразионная терраса, расположенная ныне на глубине 2,0-2,5 м, уступ которой достаточно четко прослеживается вдоль вос-точного побережья Псковского, Теплого и Чудского озер на отрезке от полуострова Мтеж до г. Гдов, на удалении 400-500 м от уреза воды. На затопленной площадке этой террасы отмечены остатки растительности в виде пней, а обрывистый ее уступ, имеющий высоту до 5,0-6,0 м, у местного населения получил название «зру-бья». К середине субатлантического периода (≈ 2000 л.н.) уровень воды в озере поднялся до 28,5-29,0 м абс. отм. В это время устье р. Великой стабилизируется в южной части окраины Псковской впадины, где начинается формирование ее аван-дельты. По данным Т.Ю. Тюлиной (1966, с. 103-121), в северной части Теплого озера уровень вод за историческое время (за 700 лет) повысился на 1,5 м. В настоя-щее время уровень воды в Псковско-Чудском озере расположен на абсолютной от-метке в 30,04 м. Таким образом, за время голоценовой эпохи уровень озерного во-доема, занимающего ныне большую часть Псковско-Чудской впадины, повысился приблизительно на 10 м.

Трансгрессия водных масс в южном направлении продолжается и на совре-менном этапе. По сведениям Г.А. Желнина (1973, с. 79-87), южную часть Псковско-го озера оконтуривает изобаза опускания в 1,0 мм/год, а по наблюдениям эстонских исследователей (Мийдел и др., 1975, с. 143-152), скорость поднятия уровня вод в этой части озера составила за последние 1600 лет в среднем 0,6 мм/год. Об этом свидетельствует также постепенное подтопление дельты и низовья долины р. Вели-кой и преобразование ее на отрезке от устья до впадения р. Череха в залив эстуар-ного типа (Татарников, 2005) .

Вышеизложенный фактический материал позволяет сделать вывод, во-первых, о генезисе и эволюции самой Псковско-Чудской впадины, а, во-вторых, о сложной истории формирования акватории Псковско-Чудского озера в позднелед-никовье и голоцене, характеризующейся постепенным увеличением объема его во-дной массы, расширением занимаемой озером площади, повышению уровня во-дной поверхности и, следовательно, постоянной изменчивостью конфигурации его береговой линии.

Одним из главных критериев определения места битвы «Ледовое побоище» являлся поиск исследователями так называемого «Вороньего камня», у которого,

136

согласно данным Первой Новгородской летописи старшего и младшего изводов, «…на Чюдьском озере, на Узмени, у Воронея камени…» (1950, с. 285) произошло сражение. Анализ конкретных представлений об исследуемом природном объекте приводит к выводу о существовании, по обсуждаемому вопросу, двух мнений: 1) это мог быть крупный ледниковый валун из скандинавских кристаллических пород (Тихомиров, 1950, с. 88-91; Паклар, 1951, с. 304-316); 2) высокий остров (Бунин, 1899, с. 214-219; Беляев, 1951, 65-66; Караев, 1966, с. 60-64); 3) высокий береговой утес или скала (Ангарский, 1960, с. 110-118).

Из вышеперечисленных исследователей лишь Н.И. Беляев (1951) попытался, однако весьма неудачно с точки зрения экологии, расшифровать этимологию топо-нима «Вороний »: «…Название «Вороний» остров получил потому, что на нем всег-да было множество ворон, которые сидели на прибрежных камнях, ожидая когда волны выбросят им на берег рыбу». Учитывая тот факт, что топоним «Вороний ка-мень», несомненно, следует относить к группе оронимов, которые так или иначе связаны с водными природными объектами, а большинство гидронимов на Северо-Западе Восточно-Европейской равнины имеет финно-угорское происхождение, по-пытаемся более научно подойти к расшифровке этимологического содержания со-ставляющих его прилагательного и существительного. В переводе с финского язы-ка vuori означает «гора»; vaara - «горка» «сопка»; c языка коми и манси вор или вэр и с саамского языка varre переводится как «лес». По мнению Э.М. Мурзаева (1984, с. 485), первоначальное значение этих топонимов должно пониматься как «возвы-шенность, покрытая лесом». В качестве примера им приводится топоним «Люлин Вор» – лесистая возвышенность в излучине р. Северной Сосьвы в Ханты-Мансийской области. Следовательно, прилагательное вороний надо толковать как положительную форму рельефа, покрытую лесом. Вторая часть топонима, или ка-мень, имеет древнерусские корни и в отношении расположения природного объекта к речному потоку или акватории любого водного бассейна толкуется, как высокий и обрывистый утес или скалистый мыс, сложенный относительно твердыми гор-ными породами, что также указывает на существование береговой положительной формы рельефа. Кроме того, следует отметить, что из птиц семейства «Врановые», такие малодоступные места для гнездования выбирают вόроны, (Corvus corax), а не вороны (Corvus corone). При этом, одно и тоже место гнездования занимается пти-цами первого вида из поколения в поколение. На западном побережье Чудского озе-ра, южнее эстонского г. Калласте, и ныне можно наблюдать подобный обрывистый берег, образованный выходами слабосцементированного красно-бурого песчаника (оредежские и лужские слои среднего девона). Примечательно, что на этом берегу по сей день существует д. Воронье (Вранье) у обрывистого берега высотой около 13,0 м, вблизи которой некоторые исследователи (Трусман, 1884, с. 44-46; Лурье, 1939, с. 27), не упоминая топонима Вороний камень, предполагали местопроведе-ние Ледового побоища.

Первая часть летописной фразы, определяющая местоположение битвы Ле-довое побоище, а именно «… на Чюдьском озере на узмени …» также толковалась исследователя не совсем правильно. В большинстве публикаций топоним «узмень» авторы цитируют с большой буквы и таким образом понимают его как часть Псковско-Чудского водоема, соответствующую, примерно, акватории современно-го Теплого озера. В то же время в летописных источниках ХІІ–ХІІІ вв. не имеется

137

сведений о подразделении Псковско-Чудского водоема на отдельные самостоятель-ные бассейны, и этом водоем называется единым топонимом – «Чюдьское озеро». Отсюда топоним «узмень» должен толковаться, как узкое место на озере или про-тока, соединяющая две его части. Такое узкое место существует и ныне и располо-жено между д. Пнево на восточном побережье Псковско-Чудского озера и д. Мехи-коорма на западном эстонском его побережье. Следует отметить, что в псковских летописях д. Мехикоорма упоминается под названием «Исмень».

Таким образом, опираясь на фактический материал геолого- геоморфологиче-ских особенностей окрестностей Псковско-Чудской впадины, на анализ рельефа поверхности ее коренных пород и осложняющей ее сети древних долин, а также на данные по эволюции, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что Вороний камень представлял собой высокий береговой утес из среднедевонского слабосцементированного красноцветного песчаника и располагался несколько за-паднее современной д. Пнево на так называемой «узмени». Ныне большая часть этого утеса уничтожена процессами размыва и волновой абразии, а сохранившийся его остаток находится под уровнем озерных вод и в рельефе дна выражен в виде обрыва высотой в 5-6 м. Следовательно, вышеприведенные геолого-геоморфологические и палеогеографические данные и новое толкование летопис-ных топонимов позволяют с достаточной уверенностью утверждать о том, что бит-ва Ледовое побоище произошла не у Вороньего острова, как официально принято считать, а в акватории Теплого озера у д. Пнево.


Ангарский М.С., 1960. К вопросу о поисках места Ледового побоища // Военно- историч. журнал, № 6. С. 110-118.

Беляев Н.И., 1951. Александр Невский // М. С. 65-66.Бунин А.И., 1889. О месте битвы русских с немцами, бывшей 5 апреля 1242 г. на льду Чудского озера //

Труды десятого археологического съезда в Риге. Т. 1. М. С. 214-219. Василёв И.И., 1882. Опыт статистическо-географического словаря Псковского уезда // Псков. С. 184.Войтылов Т.Н., Иванова Л.Н., Можаев Б.Н., 1966. Структурно-тектоническая схема осадочного чехла

северо-запада Русской платформы // Поиски малоамплитудных структур осадочного чехла на северо-западе Русской платформы (Вопросы разведочной геофизики. вып. 5). Л.: Недра. С. 5-10.

Желнин Г.А., 1973. Результаты изечения современных движений Прибалтики // Современные движения земной коры. Тарту: ТГУ. С. 79-87.

Зандер В.Н., 1971. Тектоника // Геология СССР. Т. 1 (Лениградская, Псковская, Новгородская области. М.: Недра. С. 361-407.

Исаченков В.А., 1988. Проблемы морфоструктуры и древнеледниковой морфоскультуры // Л.: Наука. С. 176.

Исаченков В.А., Татарников О. М., Митасов В.И., Михайлов И.И., 1982. Некоторые вопросы происхо-ждения поверхности дочетвертичных пород северо-запада Русской равнины // Доледниковый ре-льеф северо-запада Русской равнины. Л.: ГО СССР. С. 69-81.

Караев Г.Н., 1966. Результаты подводного археологического обследования северной части Теплого озе-ра. // Ледовое побоище 1242 г. Труды комплексной экспедиции по уточнению места Ледового побоища. М.-Л.: Наука. С. 60-64.

Карпухина Н. В., Татарников О.М., 2010. Генезис и эволюция Псковско-Чудской впадины // Тр. VІ Щу-кинских чтений « Геоморфологические процессы и их прикладное значение». М.: МГУ. С. 430-431.

Козаченко А. И., 1938. Ледовое побоище. М. Костомаров Н. И., 1868. История Новгорода, Пскова и Вятки. Т. 1. СПб. С. 184.Лурье А. Я., 1939. Александр Невский. М. С. 27.

138

Малаховский Д. Б., Баканова И. П., 1971. Геоморфология // Геология СССР. Т. 1. (Ленинградская, Псков-ская и Новгородская области). М.: Недра. С. 425-465.

Мийдел А., Таваст Э., 1981. Развитие речной сети Псковско-Чудской Впадины // Донные отложения Псковско-Чудского озера. Таллинн: Институт геологии АН ЭССР. С. 143-152.

Мийдел А., Пиррус Р., Раукас А., Ряхни Э., 1975. Основные этапы развития Псковско-Чудской озерной впадины // ІV Всесоюзный Симпозиум по истрии озер. Тезисы докладов, т. 3. Л. С. 50-55.

Можаев Б. Н., 1973. Новейшая тектоника Северо-Запада Русской равнины. Л.: Недра. С. 231.Мурзаев Э.М., 1984. Словарь народных географических терминов. М.: С. 485.Новгородская летопись старшего и младшего изводов. М., 1950. С.285-286.Паклар Э.К., 1951. Где произошло Ледовое побоище? // Исторические записки. Т. 37. М. С. 304-316.Раукас А. В., Ряхни Э.Э., 1967. О геологическом развитии впадины и бассейнов Чудского и Псковского

озер // Известия АН ЭССР, серия «химия и геология», № 2. С. 113-127.Раукас А В., Ряхни Э.Э., 1982. Донные отложения и геологическое развитие Псковско-Чудской впадины

// Позднекайнозойская история озер в СССР. Новосибирск: Сиб. отд. АН СССР. С. 117-123.Ряхни Э.Э., 1973. О блоковых неотектонических движениях на территории Эстонии // Известия АН

ЭССР, сер. «химия-геология». 22. 4. С. 331-340.Таваст Э., Раукас А., 1982. Рельеф коренных пород Эстонии // Таллин: Валгус. С. 193.Татарников О.М., 2005. Эволюция дельтово-эстуариевой системы р. Великой // Экологический монито-

ринг дельты р. Великой. Псков: ПГПИ. С. 5-8.Татарников О.М., 2007. Рельеф и палеогеография Псковской области // Псков: ПГПУ. С. 128.Татарников О.М., 2008. Водно-эрозионные формы рельефа девонской куэсты // Материалы общественно-

научной конференции «Экологические и социальные проблемы северо-запада России и стран Балтийского региона». Псков: ПГПУ, Псковское отд. РГО. С. 167-171.

Татарников О.М., Лесненко В.К., Михайлов И.И., 1995. О сохранности фрагмента Девонской куэсты на территории Псковской низменности // Геоморфология. №4. С. 81-83.

Тихомиров М.Н., 1950. О месте Ледового побоища // Изв. АН СССР, серия «история и философия». №1, Т. VІІ. М. С. 88-91.

Трусман Ю., 1884. О месте Ледового побоища в 1242 г. // Журнал Министерства просвещения. С. 44-46.Тюлина Т. Ю., 1966. К вопросу о природных условиях в ХІІІ в. в северной части Теплого озера // Ледовое

побоище 1242 г. Тр. компл. эксп. Ин-та археологии АН СССР по уточн. места Ледового побоища. М.-Л.: Наука. С. 103-121.

Янитс Л. Ю., 1959. Поселения эпохи неолита и раннего металла в приустье р. Эмайыги // Таллинн: АН ЭССР. C. 382.

Hausen H., 1913. Materialich zur Kennthis der Pleistozanen Bildungen in der russischen Ostsee landern // Fen-nia. 34. №2. Р. 182.

Hang E ., Liblik T., Linkrus T., 1964. On the relations between Estonian valley terraces and lake and see levels in the late-glacial and Holocene periods. // Transactions of the Tartu State University 156 – Publications on geography ІV. P. 29-42.

Kajak K.F., 1964. Peipsi noo geoloogiast ja geomorfoloogiast // Eesti Geograafia Seltsi Aastraamat 1963. Tal-linn. Lk. 20-33.

Orviku K.K., 1959. Peipsi järve minevikust // “Rahva Hääl”. Lk. 14.Tammekann A., 1928. Das Rilief und Abflussverhalt nisse in Estland // Tallin (2 Baltishe hydrologishe und

hydrometrishe Koferenz). S. 5.Tavast E., 1978. Gravimeetriga talvisel Lämmijärvel // Eesti Loodus. 2. lk/. S. 111-112.

139

М.И. Петров, О.А. Тарабардина

Новгород X–XIV вв.: динамика изменений городской территории

Подводя итоги 50-летнего развития археологии Новгорода, Б.А. Колчин и В.Л. Янин отмечали, что «провести границы Новгорода на каждое столетие его су-ществования – в возможностях археологии, но пока мы способны лишь в общих чертах говорить о главных направлениях развития городской территории» (Колчин, Янин, 1982, с. 111). Одним из наиболее эффективных способов расширить круг сведений по этой проблеме авторы считали дендрохронологический анализ самых нижних ярусов деревянных сооружений в разных районах Новгорода.

Археологические раскопки в Новгороде 1990-2000-х гг. дали новый материал для решения этой задачи. Во-первых, исследованиями оказались охвачены не толь-ко зоны наиболее мощных культурных напластований, но и периферийные районы города, а именно они демонстрируют наиболее динамичную картину изменений городской территории. Во-вторых, были выявлены периоды запустения некоторых районов в определенные моменты времени. В-третьих, благодаря дендрохроноло-гическим исследованиям материалов 20-ти новгородских раскопов, проведенным в лаборатории археологического центра Новгородского музея, эта работа получила надежную хронологическую базу. Сопоставляя материалы разных раскопов, мы можем наблюдать изменения территории и планировочной структуры города, опре-деляя реальные хронологические границы этого процесса (Тарабардина, 2007, с. 20; Тарабардина, 2010, с. 293-294). Задача исследования – показать динамику из-менений территории Новгорода в эпоху средневековья, используя данные археоло-гических исследований, методы географических информационных систем (ГИС) для моделирования и картографирования этого процесса и методику дендрохроно-логического анализа для выяснения его хронологических границ.

На основании данных о хронологии сооружений и слоев каждого раскопа (рис. 1) построены картограммы распространения городской застройки с интерва-лом в 50 лет: такое допущение дает возможность проследить закономерности осво-ения территории города в целом. Картограмма представляет собой набор многоу-гольников близости (полигоны Дирихле, Thiessen polygons), которые образуются таким образом, что расстояние от любой точки области до данного объекта (т.е. рас-копа) меньше, чем до любого другого объекта множества. Для построения модели использовалось программное обеспечение ArcView GIS с модулем Spatial Analist. Применение компьютерного моделирования позволяет исключить субъективность исследования, но накладывает определенные ограничения и условности. В каче-стве границ модели принята трасса построенного в конце XIV в. вала Окольного города; для более ранних этапов городского развития подобные границы могут вве-сти в заблуждение. Граница модели отсекает участки жилой застройки, выходящие за ее пределы, но в некоторых случаях включает территории, не входящие на опре-деленном этапе в городскую черту. Модель также не учитывает внутренние есте-

140

ственные рубежи (ручьи) в силу высокой гипотетичности их локализации. Опреде-ленный комплекс допущений связан с характером исходных данных: недостаточная археологическая изученность ключевых точек – Детинца, Ярославова Дворища и древнейшего ядра Славенского конца; отсутствие достоверных данных о хроноло-гии слоев для ряда раскопов. Материалы некоторых раскопов фактически не введе-ны в научный оборот и не могут быть полноценно использованы в работе. Недо-

Рис. 1. Схема расположения раскопов, учтенных в модели изменений территории Новгорода.На схеме обозначены: 1– Неревский; 2 – Ильинский; 3 – Буяный; 4 – Славенский; 5 – Михайловский; 6 – Кировский; 7 – Людогощинский; 8 – Троицкий; 9 – Козмодемьянский-I; 10 – Дмитриевский; 11 – Ду-бошин; 12 – Нутный; 13 – Лихудов корпус; 15 – Андреевский; 16 – Федоровский; 17 – Ипатьевский; 18 – Конюхов; 19 – Лукинский; 20 – у Софийской звонницы; 21 – на Владычном дворе; 22 – Добрынин; 23 – Посольский-1999; 24 – Никитинский; 25 – Козмодемьянский-II; 26 – Посольский-2006; 27 – Ни-кольский-2007; 28 – Десятинный; 29 – Борисоглебский; 30 – Посольский-2008; 31 – Ильменский; а –

Чудинцевский; б – Михаило-Архангельский.

141

статок исходных данных уменьшает достоверность модели в областях, близких к ее границам.

Наиболее ранние культурные напластования на территории Новго-рода, относящиеся к X столетию, вы-явлены в четырех пунктах: на Софий-ской стороне - на Неревском и Троиц-ком раскопах и в северной части нов-городского Детинца; на Торговой сто-роне – на Михайловском раскопе (рис. 2). При этом на Неревском и Троицком раскопах, где раскопками открыты целые кварталы средневеко-вого города, прослеживается посте-пенность развития застройки. Пред-ставляется существенным, что ранняя застройка преимущественно тяготеет к р. Волхов, что, вероятно объясняет-ся ролью реки как центральной транс-портной артерии. Ориентированность ранней планировки Новгорода на реку отмечал в частности М.Х. Алешковский (Алешковский, 1974, с. 109).

В 1-й пол. XI в. происходят ключевые события в развитии городской структу-ры: на Торговой стороне возникает княжеская резиденция, на Софийской строится первая крепость – Детинец и каменный Софийский собор. Территория города уве-личивается (рис. 3), что лучше прослеживается на Торговой стороне: застройка го-родского облика зафиксирована при археологических исследованиях в Славенском конце (Нутный раскоп) и в южной части Плотницкого конца (Буяный раскоп). Сле-ды строительства первой половины XI в. также отмечены на Ярославовом дворище (Дворищенский XVIII раскоп). Во 2-й пол. XI столетия из района, примыкающего к р.Волхов, усадебная застройка постепенно распространяется в северном, восточ-ном и южном направлениях, достигая к концу XI века южного берега Федоровского ручья (Федоровский раскоп). На Софийской стороне расширение границ города особенно заметно в северной части Людина конца: на рубеже XI–XII вв. мостовые Добрыни и Волосовой улиц продлеваются на запад фактически до территории бу-дущего Десятинного монастыря, вдоль улиц фиксируется плотная застройка (рис. 3).

Наиболее динамично город развивается в XII веке (рис. 4). Городская застрой-ка распространяется практически во всех направлениях и зачастую охватывает бли-жайшие пригородные территории. В первой половине – середине столетия это про-исходит за счет освоения новых участков в южной части Славенского конца (По-сольский-2006), в Воскресенской слободе (Алексеевский раскоп); позднее – в вос-точной части Славенского конца (Никольский, Ильменский раскопы), в западной части Неревского конца (Козмодемьянский раскоп), а на рубеже XII–XIII вв. – в северо-западной части Плотников, близ Евфимиевского монастыря (Борисоглеб-

Рис. 2. Область городской застройки в X в. (модель).

142

ский раскоп). Следует отметить, что к концу XII столетия относится активное осво-ение возвышенностей в пойме Волхова.

Однако, рост городской территории сменяется периодом запустения в конце XII – в 1-й пол. XIII в., что выражается в замедлении темпов строительства (это на-блюдается, к примеру, на Федоровском раскопе) или полном отсутствии в течение длительного времени построек и уличного мощения в зонах, ранее застроенных. Запустение наблюдается в этот период не только на периферии городской террито-рии (Ильменский, Козмодемьянский, Десятинный раскопы), но и отчасти в зоне древнейшего освоения (усадьба «Т» Троицкого раскопа) (рис. 5). В 1260-1270-е гг. в Новгороде наблюдается новый подъем городского строительства: происходит рез-кое увеличение территории за счет освоения новых участков и возобновления стро-ительства на участках, ранее заброшенных. Это прослеживается и на Софийской стороне, в Неревском (Козмодемьянский раскоп) и Людином концах (раскоп на До-брыне), и на Торговой стороне (Андреевский раскоп в северной части Плотницкого конца). Развивается уличная сеть, мостовые продлеваются на территории, где воз-никают новые усадьбы (Добрыня, Пробойная улица Плотницкого конца и др.), мо-щение появляется на месте проездов, которые на протяжении долгого времени мо-стовых не имели (Коржева улица) (рис. 5). Вероятно, именно развитие города при-вело к необходимости упорядочения процессов городского благоустройства. Стремление регламентировать обязанности новгородцев по сооружению мостовых в общественных центрах – в Детинце и на Торгу, и обязанности жителей окрестных погостов по доставке леса в город нашло отражение в “Уставе Ярослава о мостех”, созданном в 1265-1267 гг. Все это, вместе взятое, говорит о качественных измене-ниях в развитии Новгорода, которые произошли в середине XIII столетия. Последо-вавшее во 2-й пол. XIII в. увеличение территории средневекового Новгорода в этот период было вызвано как внутренними, так и внешними причинами – притоком в

Рис. 3. Область городской застройки в XI в. (модель).

143

город нового населения с периферии Новгородской земли и из других городских центров Руси (Тарабардина, 2009а, с. 546).

Дальнейшее распространение городской усадебной застройки и расширение уличной сети наблюдается и на протяжении XIV в. (рис. 6). Осваиваются новые территории, расположенные на периферии городских административных единиц: в 1310-е гг. – в северо-западной части Плотницкого конца (Никитинский раскоп), в 1350-1360-х гг. – на его северо-восточной периферии (Конюхов раскоп), а в 1340-1350-е гг. – на юго-востоке Славенского конца (Посольский раскоп 1999 г.). В по-следней четверти XIV в. застройка охватывает окраинные части Софийской (Деся-тинный и Дмитриевский раскопы) и Торговой стороны (Ильменский раскоп). Стро-ительство внешнего кольца оборонительных сооружений – Окольного города в 1380-е гг. фактически завершило формирование структуры Новгорода, определив его максимальные пределы. Дальнейшее развитие собственно города происходило внутри этих границ.

Таковы общие направления изменений городской территории на протяжении X–XIV столетий. Мы наблюдаем не только последовательный рост города, но и определенные периоды регресса и упадка, характеризующиеся запустением и за-медлением темпов строительства, в частности, в конце XII – в 1-й пол. XIII вв. Очевидно, что динамика этих изменений определяется комплексом причин: геогра-фических, демографических, социально-экономических и политических. Этап рез-ких изменений городской территории XII–XIII вв. заслуживает более подробного рассмотрения.

Непременным условием роста городской территории является демографиче-ское или экономическое давление: первое обеспечивает охват новых территорий жилой застройкой, второе – выведение опасных или «грязных» производств (на-пример, кузнечное, ювелирное, гончарное, кожевенное ремесла) на городские окра-

Рис. 4. Область городской застройки в XII в. (модель).

144

ины. Однако, рост территории возможен лишь при наличии свободных пространств в городской округе, при этом неудобные территории будут заниматься в последнюю очередь. Жилая застройка XII столетия выявлена на всех участках более раннего освоения, а также на новых территориях, расположенных, как отмечалось выше, в южной и восточной частях Славенского конца, в западной части Неревского конца, а также в южной части Софийской стороны (Алексеевский раскоп, вероятное сели-ще южнее Воскресенского монастыря). Необходимо отметить, что большинство ис-следованных территорий расположены в пойменной части р. Волхов. На момент освоения поверхность участков находилась на уровне 19,5-22 м по Балтийской си-стеме высот (ок. 19,5 м – Посольский-2006, ок. 20 м – культурные отложения в округе Воскресенской слободы (Степанов, 2004, с. 22), ок. 21,50 м – Алексеевский, 21,5-22 м – Ильменский). В настоящее время во время паводка подтапливается лишь территория в округе Воскресенской слободы, на остальных участках мощные культурные отложения значительно повысили уровень дневной поверхности. Уро-вень Волхова полностью зависит от колебаний уровня оз. Ильмень. При этом под-пор воды от Волховской ГЭС в период весеннего половодья выклинивается значи-тельно ниже Новгорода, однако в меженный период подпор воды от ГЭС распро-страняется до озера Ильмень (Ленгипротрансмост, 1969, с. 19). Современная сред-няя отметка уреза воды р. Волхов располагается на уровне 18м (Новгородская об-ласть. Атлас, 2008, с. 56), характерная амплитуда уровней составляет 3-6 м (Водный режим ..., 2001). Эти наблюдения позволяют предположить, что к началу XII столе-тия уровень воды в реке Волхов был значительно ниже современного. Невостребо-ванная ранее из-за неудобства территория осваивается под жилую застройку, но риск подтопления горожанами не учитывается. Возможно, именно с этим связаны более частые упоминания об ущербе от паводков (смытые постройки или унесен-ные дрова/сено), приходящиеся на XII в. (1127, 1128, 1143, 1144/1145 гг.), по срав-нению с XIII–XIV вв. Очевидно, что демографический и экономический «подпор»

Рис. 5. Область городской застройки в XIII в. (модель).

145

был настолько велик, что осваиваются все свободные территории, вне зависимости от рисков их расположения. Фактически, географические условия в XII столетии предоставляют максимальные возможности для экстенсивного развития городской территории.

Мощный рост города в XII в., как уже отмечалось выше, сменяется резкой де-градацией в первой половине XIII столетия: запустение некоторых районов в этот период наблюдается не только на периферии городской территории, но и в зоне древ-нейшего освоения. Сходные тенденции в динамике городского строительства наблю-даются во Пскове. В XIII в. отмечается перерыв традиции заселения окраинных тер-риторий псковского посада, наиболее ярко прослеживающийся на западной окраине города – на Завеличье (Лабутина, 1999, с. 258; Лабутина, Кулакова, 2003, с. 71; Харла-шов, 1994, с. 75). В более древней части посада в междуречье р. Псковы и Великой, где подобного перерыва не наблюдается и разорений, упомянутых в летописях, не прослеживается, тем не менее фиксируется отсутствие активной заготовки древеси-ны. Главной причиной исследователи считают сложную военно-политическую об-становку 1-й пол. – середины XIII в. Разорения в ходе военных действий могли вы-звать уход населения из ранее освоенных мест Завеличья на лучше защищенные тер-ритории города в междуречье Псковы и Великой или за пределы Пскова, в Новгород-скую землю (Лабутина, 1999, с. 264). Показательно, что строительство 1220-х гг. в древней части посада приходится на период затишья в военных действиях и ведется между голодными годами 1224 и 1230 гг., отмеченными в летописях. Строительная деятельность активизируется лишь с середины столетия, а именно – после 1242 года, когда Псков был освобожден от немцев (Кулакова, 2001, с.18).

Новгород на протяжении первой половины XIII столетия также ведет актив-ную внешнюю политику (походы на Чудь 1212,1214 гг., на Пертуев 1219 г., на Емь 1226 г., битва на Липице 1216 г., Невская битва 1240 г., взятие Копорья в 1241 г., Ледовое побоище 1242 г.). Но, в отличие от Пскова, военные действия чаще велись

Рис. 6. Область городской застройки в XIV в. (модель).

146

на дальних рубежах Новгородской земли или за ее пределами; собственно Новгоро-ду в большинстве случаев ни захват, ни разорение не грозили. Следовательно, нель-зя объяснить запустение некоторых районов города переселением новгородцев на более защищенные территории, что имело место во Пскове. Хотя военные походы несомненно требовали значительных людских и материальных ресурсов, основной причиной запустений в Новгороде первой половины XIII в. явились отнюдь не внешнеполитические события; причины, скорее, нужно искать в событиях внутрен-них. Новгородские летописи на протяжении XII–XV вв. систематически, два-три раза в столетие, упоминают голодные годы и эпидемии. Именно на 1-ю пол. XIII в. приходятся сразу два страшных голода, произошедшие с интервалом в 15 лет, в 1215 и 1230-31 гг. Причина в обоих случаях одна: осенний мороз погубил посевы, что вызвало неурожай, дороговизну, голод и массовые смерти. Особенно драматич-но летописное описание 1330-31 гг., завершающееся словами: «а уже бяше при кон-ци град сей» (НПЛ, 1950, с. 277-280). Последствия этих бедствий, следовавших с небольшим интервалом одно за другим, не могли не сказаться на демографической ситуации и жизни города, о чем свидетельствуют периоды запустения на некоторых новгородских раскопах. Новый подъем городского строительства, как говорилось выше, начинается лишь во 2-й пол. XIII в. Таким образом, в двух крупнейших го-родских центрах северо-западной Руси – в Новгороде и Пскове на протяжении XIII в. отмечаются сходные тенденции динамики городской застройки: упадок и сокращение заселенных территорий в 1-й пол. столетия и рост и развитие город-ской структуры во 2-й его половине.


Алешковский М.Х., 1974. Социальные основы формирования территории Новгорода IX–XV веков. СА. №3.

Водный режим рек России и сопредельных территорий. [Карта]. М., 2001.Колчин Б.А., Янин В.Л., 1982. Археологии Новгорода 50 лет // Новгородский сборник. 50 лет раскопок

Новгорода. М.Кулакова М.И.. 2001. Динамика застройки Пскова X–XVII вв. по данным археологии, дендрохронологии

и письменных источников: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Псков.Лабутина И.К., 1999. Псков в XIII веке // Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-ле-

тию Валентина Лаврентьевича Янина. М.Лабутина И.К., Кулакова М.И. 2003. Псков в XIII веке (археологические наблюдения по динамике рас-

селения и строительства) // Русь в XIII веке: Древности темного времени. М. Ленгипротрансмост. Проектное задание мостового перехода через р.Волхов в Новгороде. Т.1. Поясни-

тельная записка. Ленинград, 1969. Новгородская область. Атлас. Великий Новгород, 2008.Новгородская первая летопись старшего и младщего изводов, 1950. М.-Л.Степанов А.М., 2004. Разведки в окрестностях Воскресенской слободы // Новгород и Новгородская

земля. История и археология. Вып. 18. Великий Новгород.Тарабардина О.А., 2007. Дендрохронология средневекового Новгорода (по материалам археологических иссле-

дований 1991-2005 гг.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. М.Тарабардина О.А., 2009а. Динамика строительства в средневековом Новгороде в свете данных дендрохроноло-

гических исследований 1995-2007 гг. // Хорошие дни… Памяти Александра Степановича Хорошева. М.Тарабардина О.А., 2010. Динамика строительства в средневековом Новгороде в свете данных ден-

дрохронологических исследований // III Северный археологический конгресс. Тезисы до-кладов. Екатеринбург – Ханты-Мансийск.

Харлашов Б.Н., 1994. Некоторые итоги раскопок на Завеличье // Археологическое изучение Пскова. Вып. 2. Псков.

147

А.И. Сакса

Кякисалми-Корела-Кексгольм – к истории старой крепости

Крепость Корела в г. Приозерске Ленинградской области находится на берегу Вуоксы примерно в трех километрах от берега Ладожского озера. На противопо-ложном берегу узкой в этой части протоки возвышаются бастионы Новой крепости.

Самое раннее упоминание крепости относится к 1295 году: «В лето 6803. По-ставиша Свея с воеводою своим Сигом город в Кореле; новгородцы же, шедши, город разгребоша, а Сига убиша, не пустиша ни мужа» (НПЛ младшего извода, с. 328; Кочкуркина, Спиридонов, Джаксон, 1990, с. 37). Шведская рифмованная Хро-ника Эрика дополняет своим рассказом о событиях в Карелии (основание Выборг-ского замка, поход к Кексгольму) сведения русских летописей новыми подробно-стями похода на карельскую крепость в устье Вуоксы: «Карелов тогда оттеснить он (наместник в Выборге) сумел. Все, что имели они, разделил он на области, коих четырнадцать было (карельские новгородские погосты – А.С.) – больших и малых. Кексгольм потом взяли. Город сжигать христиане не стали. … Решили в то время русские мстить – свое поражение им не забыть. В крепости людям еды не хватало. А русское войско внезапно напало. … Все же христиане тогда полегли. … Сигурд Локке был там убит. … Вот как русские крепость ту взяли. Сами ее с той поры укре-пляли. Оставили в крепости мудрых людей, чтоб христиан рядом не было с ней (Хроника Эрика, 1994, с. 47-48).

Из этих источников можно сделать заключение, что к приходу шведов у карел в Приладожской Карелии уже был «город» – укрепленное поселение, которое шве-ды разрушать не стали. О постройке ими своих укреплений источники прямо не говорят, однако считается, что шведы, по крайней мере, его укрепили.

Следующее по времени упоминание карельского городка на Вуоксе относится к 1310 году, когда «В лето 6818. Ходиша новгородцы в лодьях и в лоивах в озеро, и идоша в реку Узьерву, и срубиша город на порозе нов, ветхыи сметавшее» (НПЛ младшего извода, с. 333; Кочкуркина, Спиридонов, Джаксон, 1990, с. 40). В этом источнике отмечается нахождение «старого города» на порогах и наличие в нем обветшавших укреплений.

Оставалось неясным само место расположения городка 1295 г. и его связь с Корелой 1310 года (Schvindt, 1898, s. 1; Kuujo, Puramo, Sarkanen, 1958, s. 14; Громов, Шаскольский, 1976, с. 3; Кирпичников 1979, с. 52-57; с. 1984, 119-128; Taavitsainen, 1990, p. 240-242; Saksa, 1992, s. 5-17; 1998, s. 107-109; Uino, 1997, s. 261-269; Suhonen, 2004, s. 78-79; Сакса, 1997, с. 179-185; 1999, с. 1999; 2010, с. 220-234). Что касается похода шведов к Кексгольму, то в более раннем переводе (Рыдзевская, 1978, с. 112) Хроники Эрика говорится об острове «После того островом там владели русские и сильно укрепили его, и посадили там мудрых и храбрых мужей, чтобы христиане не приближались к нему». Спустя 15 лет строится новая крепость, уже новгородская. При этом «ветхий», по-видимому, отмеченный в источниках 1295 г., разобрали. Было

148

ли укрепление перенесено на новое, лучше отвечающее требованиям обороны место, или оно построено на старом месте? Ответ долгое время оставался открытым, хотя и выдвигались различные предположения по этому поводу.

Известие летописи о постройке нового города дало основание предполагать его строительство на новом месте. Остается, однако, не ясным, зачем тогда нужно было разбирать уже находящиеся в плохом состоянии старые укрепления. В своих исследованиях я исходил из предположения, что они были разобраны именно по-тому, что на их месте предполагалось построить новые, отвечающие современным на то время требованиям.

Ответ на вопрос о нахождении крепости 1295 г. и ее связи с Корелой 1310 г. пытались найти и с помощью археологических исследований. С этой целью в 1970-е годы на территории Старой крепости в Приозерске начали под руководством А.Н. Кирпичникова археологические раскопки (Кирпичников, 1979, 52-74; 1984, 119-144) (рис. 1: 1-10). До этого в центральной части внутреннего двора крепости в 1891 г. провел небольшие раскопки Теодор Швиндт, который нашел «вещи различ-

Рис. 1. Крепость Корела. План по А.Н. Кирпичникову (1979). 1-10 – раскопы 1970-х гг., 11 – раскоп 1989-1990 гг., 12 – раскоп 1992 г. (куртина), 13 – раскопы 1993 г., х – шурф за северной стеной

крепости.

149

ного времени, из которых нижние относились к формам, обычным для времени язычества в Карелии» (Schvindt, 1898, 119). После войны по некоторым данным в 1948 г. в крепости небольшое обследование провела Н.Н. Гурина, найдя при этом фрагменты керамики, бытовавшей приблизительно в X в. Однако о них нет сведе-ний, да и сама исследователь не подтвердила приписываемое ей открытие (Кирпич-ников, 1984, 121-122).

Целью работ 1972-73 и 1975-76 гг. было выявить различные этапы строитель-ства крепости и этнический состав ее населения. В 1972 г. в различных частях дво-ра были заложены небольшие раскопы, с помощью которых исследовали стратигра-фию культурных напластований. На следующий год исследовались остатки постро-енной в 1364 г. посадником Яковом башни, выявленные у Круглой башни 1582-1585 гг. (рис. 1: 6). В 1975 и 1976 гг. продолжили раскопки в юго-западном углу крепостного двора. На этом раскопе на глубине 0,5-0,7 м от дневной поверхности выявился горизонт дерева, датирующийся дендрохронологически 1360-1380 гг. От-носящиеся к этому горизонту постройки, по всей видимости, сгорели в пожаре 1360 года, отраженном в летописи. Под ним расчищен еще один строительный го-ризонт, верхней границей которого был слой пожара 1360 г. Он датируется 1310-1360 гг. Деревянные постройки в этой части крепостного острова были поставлены на бревенчатую платформу. Ее назначение – поднять уровень низкой прибрежной части острова. Такая же бревенчатая платформа была зафиксирована и в других шурфах окраинной части крепостного двора. По подсчетам А.Н. Кирпичникова, на острове одновременно проживало 300-330 человек. Уже в самом начале на острове вместе проживали карелы и новгородцы (Кирпичников, 1979, 52-57; 1984, с. 126; Кирпичников, Сакса, 2002, с. 137-139). Это хорошо видно по составу вещевых на-ходок. Ниже горизонта 1310-1360 гг. следовал слой крупнозернистого песка, при-нятый за материк. Вывод автора: на острове находится заново построенная новго-родцами в 1310 г. крепость Корела и, следовательно, предшествующую карельскую крепость следует искать в другом месте. Предположительно на месте сожженного шведами в 1573 г. в устье Вуоксы деревянного монастыря Иоанна Предтечи, упо-мянутого в неопубликованной записи в писцовой книги Водской пятины 1568 г., в которой упоминается «городище»: «… Да под Ивановским же монастырем на усть реки Узервы у городища монастырская мельница» (Кирпичников, 1984, с. 124).

В 1989, 1990, 1992 и 1993 гг. нами были продолжены археологические раскопки в крепости, в ее северо-восточном углу, к западу от раскопа А.Н. Кирпичникова (Сак-са, 1997, с. 179-185; 1999, с. 192-205; 2010, с. 220-234; Kankainen, Saksa, Uino, 1995, p. 41-47; Saksa, Aleksander, Kankainen, Saarnisto, Taavitsainen, 1990. s. 65-68; Uino, Saksa, 1993, p. 213-217; Vuorela, Saksa, Lempiäinen, Saarnisto, 1992, p. 187-190; Zetterberg, Saksa, Uino, 1995, p. 215-220) (рис. 1: 11-12). Целью раскопок также было исследовать все культурные горизонты на крепостном дворе с учетом оставшихся невыясненны-ми при раскопках 1970-х годов вопросов, относящихся главным образом к наиболее ранним горизонтам. По этой причине раскоп площадью 50 кв. м. Заложили с запад-ной стороны раскопов 1975 и 1976 г., как их продолжение (рис. 1: 11).

В 1989 г. было раскопано 140-200 см культурного слоя. Нижней границей по-служил выявленный в западной части раскопа горизонт дерева, который датируется дендрохронологически серединой – 2-й пол. XIV в. Большую часть раскопа занима-ли остатки мощной каменной постройки шведского времени, внутри которой были

150

расчищены остатки деревянной постройки (нижний венец из бревен и доски пола), а также нижняя часть другой постройки, большая часть которой уходила за пределы раскопа. Доски пола датируются концом XIII в., а расчищенное под ними толстое бревно первой половиной этого столетия. Это бревно находилось в самой нижней ча-сти культурных напластований на поверх-ности слоя крупнозернистого песка. Оно было установлено на больших камнях. Упо-мянутое бревно представляет, по всей веро-ятности, предшествующий концу XIII в. строительный горизонт.

В западной части раскопа (за предела-ми шведской постройки XVII в.) расчищен слой темной влажной земли мощностью 20-40 см с древесной щепой. В нем найдено большое количество керамики, костей до-машних животных и вещи: четырехконеч-ный нательный крест из янтаря, на поверх-ности которого процарапан православный крест, игральная фишка и восемь свинцовых печатей середины XV в. Печати принадлежа-ли наместникам новгородского владыки. В этом слое не было остатков построек.

Они, очевидно, были уничтожены при строительных работах в этой части кре-постного двора в конца XVI в. и в XVII в.,

следы которых были нами зафиксированы в самом начале работ в виде темной зем-ли с большим количеством камней, кусков известкового раствора, обломков кирпи-чей, стекла, обломков посуды, костей животных, гвоздей.

Следствием этих работ является и упомянутая нами нижняя часть каменной постройки, стены которой толщиной в 2 м сохранились на высоту 80-200 см. Ее восточная стена осталась внутри куртины. Вход в нее был с западной стороны и от него остался большой плоский камень (рис. 2). Время постройки этого мощного каменного дома можно определить по картам шведского времени. Соответствую-щая постройка видна на карте 1680 г. (рис. 3). На предыдущей по времени карте 1650 г. ее еще нет, так же, как и на более поздней карте 1697 г. Следовательно, рас-сматриваемую постройку соорудили между 1651 и 1680 гг. Именно в эти годы в крепости производились масштабные строительные работы, спрямлялись линии стен, менялись формы бастионов, строились во дворе новые дома. Эта деятель-ность продолжалась и позднее, что видно по тому, что восточная куртина новой крепости перекрыла стену этой сооруженной до 1697 г. постройки.

Проведенные нами в 1992 г. исследования этой куртины показали, что внутри ее сохранилась более ранняя каменная стена толщиной до 2 метров, которая и слу-

Рис. 2. Раскопки 1989-1990 гг. План нижнего горизонта XIII в.

151

Рис. 3. Шведская карта Кексгольма 1680 г. (Theodor Schvindt, 1898, приложения, s. 4).

жила восточной (задней) стеной рассмотренной нами постройки (рис. 4). Когда пришло время (вероятно, в конце XVII в., но до 1697 г.) построить на ее месте но-вые укрепления бастионного типа, пришлось разобрать и эту каменную постройку до уровня дневной поверхности того времени.

В связи с вновь открытой стеной интересно отметить, что открытый в раскопе 1989-1990 гг. горизонт дерева XIV в. продолжался не только под каменной построй-кой, но и под этой каменной стеной, что было отмечено при раскопках 1992 г. Под кладку стены были положены лишь продольные бревна. То есть, массивная камен-ная стена XVII в. была поставлена на бревенчатую платформу XIV в.?! Исследова-ния куртины также дали ответ на вопрос, почему на примыкающей к ней террито-рии двора крепости не были найдены отчетливые слои конца новгородского перио-да и московского времени. Они оказались в заполнении куртины.

Следовательно, ограниченная куртинами территория не соответствует терри-тории крепости новгородского времени. Она в этой части крепости выходила за пределы стены и куртины XVII в. В 1990 г. нами был с внешней (северной) сторо-ны северной куртины, у ее основания и напротив раскопа был заложен шурф раз-мерами 2 х 2 м. В нем был выявлен отчетливый культурный слой: темная земля, дерево, камни и керамика. То есть, и в эту сторону он продолжался в Средневековье за пределы стен крепости Нового времени. Но ведь известно, что это был остров,

152

полностью окруженный водой, которая по картам XVII–XVIII вв. и гравюрам XIX в. подходила непосредственно к стенам Кексгольмской крепости. В этой связи встает вопрос об уровне воды в Вуоксе в средневековье и в более позднее время до искусственного спуска воды в реке на месте современного Лосева (Кивиниеми) в 1857 г. Проведенные нами в конце июля 1990 г. замеры показали, что разница в уровнях нижнего, находящегося на глубине около 3 м от современной дневной по-верхности горизонта и уровнем воды в Вуоксе составляет 32 см. Другими словами, гидрологическая ситуация здесь в XIII и XIV вв. была близка к современной. То есть, на месте полноводной реки XVII – 1-й пол. XIX в. в средневековье были по-роги, что полностью соответствует летописным известиям «и срубиша город на порозе нов». Остается добавить, что упомянутая в новгородских летописях Узерва переводится как Ууси ярви – Новое озеро (имеется в виду расположенное у крепо-сти озеро Вуокса). И лишь с поднятием и наклоном земной поверхности Вуокса все в большей степени наполнялась водой. Оставалось только найти предшествующий новгородской Кореле XIV в. карельский Кякисалми XIII в.

Выше уже упоминался нижний горизонт крепости, относительно которого производились сравнительные с уровнем воды в Вуоксе замеры. Он был выявлен при раскопках 1990 г. под слоем крупнозернистого песка, подстилавшего горизонт построек новгородского времени (рис. 2). Как мы выяснили, первые постройки на слое этого песка относятся к концу XIII в. (пол постройки внутри каменного дома (710±35 BP (SU-1858). По-видимому, к этому же времени относится и слой крупно-зернистого песка с находками вещей эпохи меровингов, викингов и эпохи кресто-вых походов (1050-1300 гг.), который разделял оба самых нижних горизонта. Его мощность достигала 30-60 см. Песок был принесен на край острова, по-видимому, из его средней части, где находился могильник или поселение предшествовавшего этапу строительства крепости времени. Его назначение, как и деревянных плат-

Рис. 4. Каменная стена XVII в. Фото. Вид с севера.

153

форм новгородского времени, – поднятие поверхности в условиях все поднимавше-гося уровня воды и расширение площади поселения.

Этот нижний горизонт был поставлен на камни и синюю материковую глину первоначальной поверхности, существующей до заселения острова. В раскопе фик-сируется самый край этого первоначального поселения XIII в. (AD 1225±12), кото-рое, таким образом, было значительно меньше более поздних, известных уже по письменным источникам крепостей.


Громов, В. И., Потемкин Л. П., Шаскольский, И. П., 1963. Приозерск. Исторический очерк Корела–Кек-сгольм–Приозерск. Л.

Громов, В. И., Шаскольский, И. П., 1976. Приозерск. Л. Кирпичников А. Н., 1979. Историко-археологические исследования древней Корелы // Финно-угры и сла-

вяне. Л. С. 52-73.Кирпичников А. Н., 1984. Каменные крепости Новгородской земли. Л. Кирпичников А. Н., Сакса А.И., 2002. Финское население в составе северорусских средневековых горо-

дов // Старая Ладога и проблемы археологии Северной Руси. Санкт-Петербург. С. 134-144.Кочкуркина С. И., Спиридонов А. М., Джаксон Т. Н., 1990. Письменные известия о карелах. Петроза-

водск.Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (НПЛ). М.; Л. 1950.Рыдзевская E. A., 1978. Древняя Русь и Скандинавия IX–XIV вв. М.Сакса А. И., Янин В. Л., 1996. Свинцовые печати из раскопок в Кореле // Новгород и Новгородская земля.

История и археология (Материалы научной конференции. Новгород, 23–25 января 1996 г.). Вы-пуск 10. Новгород. С. 187-194.

Сакса А.И., 1997. Город Корела — центр приладожской Карелии (по археологическим данным) // Сла-вяне и финно-угры. Археология, история, культура. Доклады российско-финляндского симпо-зиума по вопросам археологии. СПб. С. 179-185.

Сакса А.И., 1999. Итоги изучения карельских крепостей эпохи средневековья // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб. С. 192-205.

Сакса А.И., 2010. Древняя Карелия в конце I – начале II тысячелетия н. э. Происхождение, история и культура населения летописной Карельской земли. СПб.

Kankainen T., Saksa A., Uino, P., 1995. The Early History of the Fortress of Kakisalmi, Russian Karel-ia – Archaeological and Radiocarbon Evidence // Fennoscandia archaeologica XII. Helsinki. P. 41-47.

Kuujo, E. & Puramo E. & Sarkanen J., 1958. Käkisalmen historia. Lahti. Lempiäinen T., 1995. Medieval Plant Remains from the Fortress of Käkisalmi, Karelia (Russia). Fennos-

kandia arhaeologica XII. Helsinki. P. 83-94.Saksa A., Kankainen T., Saarnisto M., Taavitsainen J.-P., 1990. Käkisalmen linna 1200–luvulla // Geologi 42.

Helsinki. S. 65-68.Schwindt T., 1893. Tietoja Karjalan rautakaudesta ja sitä seuraavilta ajoilta Käkisalmen kihlakunnan alalta saa-

tujen löytöjen mukaan // Suomen muinaismuistoyhdistyksen aikakauskirja. Helsinki. Schvindt T., 1898. Käkisalmen pesälinnan ja entisen linnoitetun kaupungin rakennushistorian aineksia (Analec-

ta Archaelogica Fennica II, 2). Helsinki. Suhonen M., 2004. Käkisalmen vanha linna. Viipurin linnaläänin synty. Viipurin läänin historia II. Jyväskylä.

S. 78-79.Taavitsainen J.-P., 1990. Ancient Hillforts of Finland // Suomen muinaismuistoyhdistyksen aikakauskirja 94.

Helsinki. Uino P., Saksa A.I., 1993. Results and perspectives of archaeological investigations at the castle of Käkisalmi

(Kexholm) // Castella Maris Baltici. Stockholm. P. 213-217. Vuorela I., Saksa A., Lempiäinen Т., Saarnisto M., 1992. Pollen and macrofossil data on deposits in the wooden

Fortress of Kakisalmi, dated to about AD 1200–1700 // Annales Botanici Fennici 29/3. Helsinki. P. 187-190.Zetterberg P., Saksa A., Uino P., 1995. The early history of the fortress of Kakisalmi, Russian Karelia, as evidenced

by new dendrochronological dating results // Fennoscandia archaeologica XII. Helsinki. P. 215-220. Uino P., 1997. Ancient Karelia. Archaeological studies. Muinais-Karjala. Arkeologisia tutkimuksia // Suomen

muinaismuistoyhdistyksen aikakauskirja 104. Helsinki.

154

ВОПРОСЫ АРХЕОЛОГИИ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И ПРИБАЛТИКИ

А.С. Арабей

Памятники населения традиций культуры штрихован-ной керамики: проблемы изучения и интерпретации1

І. Памятники населения традиций культуры штрихованной керамики2 в археологических исследованиях 2-й пол. XX – начала XXI в.

На территории Беларуси ведется интенсивное изучение археологических па-мятников железного века в рамках выделенных культур (днепро-двинской, штрихо-ванной керамики, зарубинецкой, вельбарской и др.). Обозначены их ареалы, опре-делена хронология, в ряде обобщающих работ описаны особенности их материаль-ной культуры. Вместе с тем на карте Беларуси до сих пор остаются «белые пятна» слабоизученной территории. Археологические памятники железного века (в част-ности, периода провинциально-римских влияний) этих земель ранее не исследова-лись целенаправленно, а материалы, не подлежащие однозначной культурной ин-терпретации, зачастую оставались без комментариев. Таким «белым пятном» явля-ется территория Западного Полесья (рис. 1).

Целенаправленное исследование археологических памятников Западной Бе-ларуси началось в послевоенный период. В 1950–1980-е гг. изучением древностей железного века Полесья занимались российские археологи – Ю.В. Кухаренко, В.Б. Никитина и К.В. Каспарова. Их интересовали, прежде всего, памятники по-морской, вельбарской и зарубинецкой культур, которые резко контрастируют с па-мятниками культур лесной полосы Восточной Европы, сравнительно легки для об-наружения и содержат богатый, «экзотичный» материал.

В 1962 г. под руководством Ю.В. Кухаренко и В.Б. Никитиной проводились раскопки грунтового могильника около дер. Тростеница Каменецкого р-на Брест-ской обл. (рис. 1: 16). Были обнаружены два погребения поморско-подклёшевой культуры и 22 объекта с зольно–угольным заполнением, атрибутированные иссле-дователями аналогично захоронениям. В 2003 г. было обнаружено, что как мини-

1 Автор выражает искреннюю благодарность сотрудникам Института Истории НАН Беларуси кандидату исторических наук В.Г. Белевцу, доктору исторических наук Е.Г. Калечиц, аспирантке Е.Ф. Касюк за оказанную помощь в написании статьи. Доклад прочитан на 56-м заседании семинара 9 апреля 2010 г.

2 Термин «население традиций культуры штрихованной керамики» был предложен В.Г. Белевцом. По мнению исследователя, данный термин позволяет держать дистанцию от классических материалов культуры штрихованной керамики и, вместе с тем, отражает преемственность в развитии материальной культуры.

155

мум 7 объектов не имеют никакого отношения к поморско-подклёшевой культуре. Керамический комплекс из объектов Тростеницы сочетает в себе традиции пшевор-ской, зарубинецкой и штрихованной керамики культур и на данный момент не мо-жет быть соотнесен с какой-либо одной из них (Белявец, 2004а, с. 87-114).

Параллельно с российскими исследователями с середины 1950-х гг. на терри-тории Полесья работал Л.Д. Поболь. В сферу его деятельности входило исследова-ние зарубинецкой культуры, а так же объектов, определённых им впоследствии как «памятники позднего этапа зарубинецкой культуры». На основе полученных дан-ных археолог попытался описать этнокультурные процессы, происходившие на территории Беларуси в первой половине I тыс. н.э. По его мнению, носители

Рис. 1. Этнокультурная ситуация в конце І в. до н.э. – 1-й пол. І в. н.э.Археологические культуры: А – зарубинецкая; Б – пшеворская; В – западнобалтская; Г – штрихованной

керамики; Д – днепро-двинская.Памятники традиций культуры штрихованной керамики (Е):

1 – Снядин-3; 2 – Давид-Городок; 3 – Курадово; 4 - Мотоль-20; 5 – Мотоль-18; 6 – Тышковичи-6; 7 – Хомск-1; 8 – Жабер; 9 – Левашки; 10 – Морможево; 11 – Кужеличин; 12 – Селище; 13 – Городец; 14 – Черевачицы; 15 – Чернавчицы-2; 16 – Тростеница; 17 – Радость; 18 – Клюковичи (Klukowicze); 19 – Ку-това (Kutowa); 20 – Гриневичи Вельке (Hryniewicze Wielkie); 21 – Сураж (Suraż); 22 – Клевинова

(Klewinowa); 23 – Грохи Старэ (Grohi Stare); 24 – Белосток (Białystok).

156

днепро-двинской и штрихованной керамики культур были «ассимилированы в ре-зультате инфильтрации племен из Белорусского Поднепровья» и «вошли в общий этнокультурный массив позднезарубинецкого облика». В своей монографии Л.Д. Поболь указал на ряд поселений позднего этапа зарубинецкой культуры с чер-тами культуры штрихованной керамики на территории Западного Полесья (Поболь, 1983, с. 40-41). По сути, это была первая попытка дать определение археологиче-ским материалам данного региона. Впоследствии гипотеза Л.Д. Поболя, ввиду не-соблюдения им общепринятых норм построения научных концепций, не нашла поддержки среди большинства исследователей и часто не учитывалась в построе-нии научных теорий. Так, в 1989 г., вопреки выводам Л.Д. Поболя, К.В. Каспаровой был сформулирован тезис о незаселенности территории Западного Полесья в период от распада зарубинецкой культуры в середине І в. н.э. и до появления на этой территории населения вельбарской культуры во ІІ в. н.э. (Каспарова, 1989, с. 267). Этот тезис был поддержан белорусскими археологами в 1990-2000-е гг. (Егорейченко, 2004, с. 79; Рассадин, 2005, с. 5-7).

В 1980-е гг. исследованиями археологических памятников Полесья начала за-ниматься В.С. Вергей. В 1981-1982 гг. в Пинском р-не Брестской обл. были выявле-ны и позднее раскапывались 3 многослойных неукрепленных поселения – Курадо-во-1–3 (рис. 1: 3), часть материалов которых принадлежала периоду провинциально-римских влияний (Белявец, Вяргей, 2005, с. 87-105). В 1989 г. В.С. Вергей открыла неукрепленное поселение около г. Давид-Городок Столинского р-на Брестской обл. (рис. 1: 2). В 2005 г. на памятнике проводила раскопки А.Н. Белицкая (Бяліцкая, 2006, с. 192-194; Бяліцкая, 2007, с. 107-123). Она отнесла это селище к постзарубинецкому горизонту, отметив при этом аналогичность его керамического комплекса материалам из Курадово-1. Похожая керамика была также найдена В.С. Вергей в 2005-2006 гг. на многослойном поселении Снядин-3 (рис. 1: 1), расположенном около одноименной деревни в Петриковском р-не Гомельской обл. (Вяргей, Трымер, 2007, с. 221-223).

С конца 1990-х гг. к изучению памятников железного века на территории За-падного Полесья приступил В.Г. Белевец, впервые затронувший проблему слабой изученности территории Западной Беларуси. Он выделил из общего массива мате-риалы, которые на данный момент не могут быть отнесены к какой-либо из суще-ствующих культур, и ввел их в научный оборот. На основании уже обработанных материалов из Западного Полесья, а также смежных регионов Польши В.Г. Белевец сформулировал тезис о заселенности этих земель населением, «культурный облик которого определялся традициями восточноевропейской лесной зоны и «культур-ным наследием» латенизированной зарубинецкой культуры…» (Белявец, 2004, с. 230, 254-257). При этом В.Г. Белевец акцентирует внимание и на связях местных материалов с традициями культур центральноевропейского происхождения, пре-жде всего пшеворской (Белявец, 2004, с.242-244, 254-257).

Кроме всего вышеперечисленного, происходит постоянный прирост материа-лов железного века за счет раскопок многослойных поселений, содержащих инвен-тарь каменного и бронзового веков. Зачастую исследователи этих периодов не уде-ляют должного внимания находкам более позднего времени, и последние оседают в фондах без обработки и публикации. Поэтому в перспективе необходимо исследо-вать археологические памятники, оставленные населением традиций культуры

157

штрихованной керамики, а также выявить уже накопленные материалы с этой тер-ритории в фондах, грамотно их обработать и ввести в научный оборот.

Предлагаемые далее материалы с шести западнополесских памятников помо-гут расширить наши знания об историко-культурных процессах в Западном Поле-сье в период провинциально-римских влияний.

ІІ. Характеристика памятников населения традиций культуры штрихо-ванной керамики

1. Мотоль-18 – многослойный памятник, расположенный на пойменной воз-вышенности на левом берегу р. Ясельда в 0,2 км к северо-западу от д. Мотоль в урочище Малинивка (рис. 1: 5). Поселение содержит разновременные материалы, датированные Е.Г. Калечиц неолитом, бронзовым и железным веками.

Керамика железного века:– фрагмент дна и придонной части. Толщина стенок – 0,5-1,4 см, дна – 0,8 см.

Примеси – мелкая дресва (до 0,1 см). Тесто плотное, хорошо обожжено. Внутрен-няя поверхность черного цвета, покрыта регулярной штриховкой, похожей на рас-чесы. На внешней поверхности, бежевого цвета, видны следы пальцев и следы под-штриховки поверхности (рис. 5: 1);

– фрагмент стенки песочного цвета. Хорошо обожжен. Толщина – 0,8 см. При-месь – дресва до 0,3 см, выступает на внешней и внутренней поверхности, делая ее бугристой.

Также на поселении найдены невыразительные фрагменты венчика, придон-ной части и стенок от лепных сосудов, которые датируются железным веком. 2 фрагмента стенок – лощеные, остальные – хорошо заглажены. В качестве примеси выступает дресва от 0,1 до 0,5 см. Все фрагменты имеют хороший равномерный обжиг.

2. Мотоль-20 – неукрепленное поселение, располагается на возвышенности в пойме реки Ясельда между деревнями Мотоль и Осовница (Ивановский р-н Брест-ской обл.) (рис. 1: 4). В 1986 г. во время разведок Е.Г. Калечиц были собраны мате-риалы, относящиеся к разным археологическим периодам, а в 2000 и 2001 гг. были проведены раскопки.

Селище Мотоль-20 – типичный для Полесья многослойный памятник, время его функционирования – от финального палеолита до средневековья. Среди нахо-док преобладают материалы каменного и бронзового веков. В раскопе 2001 г. в 1-м и 2-м пластах (глубина до 0,4 м.), а также при обследовании прилегающей к раско-пу территории, было найдено более 180 фрагментов лепной керамики и фрагмент фибулы, отнесенные Е.Г. Калечиц к железному веку.

Керамика железного века на поселении представлена, в основном, невырази-тельными фрагментами стенок. Реже встречаются фрагменты придонных частей, венчиков, плечиков сосудов. Следует отметить, что большая часть фрагментов (86) была найдена во втором пласте (0,2-0,4 м), причем значительное количество из них (49) сконцентрированы в одном квадрате (№ 26). Основным типом примеси в кера-мической массе выступает дресва белого, серого, розового и красного цветов. Раз-меры колеблются от очень мелкой (до 0,1 см) до 1,2 см в поперечнике. В единичных случаях встречаются примеси шамота и болотной руды. Возможно, шамот присут-ствует в большем количестве, но при визуальном изучении фрагментов керамики выявить его не удалось.

158

По способу обработки поверхности условно можно выделить несколько групп:

I. Гладкостенная керамика (рис. 2: 1, 2, 4, 13). На эту группу приходится более половины найденных фрагментов. Сложность состоит в том, что часть из них могла принадлежать посуде, частично заштрихованной или украшенной расчесами. Поэ-тому применение статистических методов нецелесообразно. На некоторых фраг-ментах читаются следы заглаживания специальным приспособлением в виде полос шириной примерно 0,5–1,5 см.

II. Керамика, заглаженная (украшенная?) «протягиваниями» пальцев в гори-зонтальном или вертикальном направлениях (рис. 2: 8).

Рис. 2. Керамика с поселения Мотоль-20.

159

III. Штрихованная керамика. Занимает второе место по количеству после гладкостенной. В этой группе можно выделить несколько вариантов:

1) фрагменты, на которых легкая подштриховка выступает, скорее, в качестве способа заглаживания поверхности (рис. 2: 14);

2) фрагменты с подгоризонтальной заштриховкой как внешней, так и внутрен-ней поверхности. Не исключено, что данные фрагменты являются наиболее ранни-ми среди всех керамических материалов, отнесенных к железному веку. Подобный способ обработки поверхностей сосудов известен в культурах бронзового века.

в) фрагменты с регулярной заштриховкой внешней поверхности. Этот способ обработки имеет надежные аналогии в материалах позднего этапа культуры штри-хованной керамики (рис. 2: 3, 5, 6, 9, 10, 11, 12).

IV. Керамика с расчесами. Представлена 7 небольшими фрагментами, скон-центрированными преимущественно в одном квадрате.

О величине и профилировке сосудов можно судить по сохранившимся фраг-ментам верхних частей. По двум фрагментам удалось частично реконструировать внешний вид посуды. Оба принадлежат ребристым горшкам. Один из них (диаметр устья ≈ 23 см) украшен вертикальной штриховкой ниже ребра, в то время как шейка заглажена в горизонтальном направлении (см.: Белявец, Вяргей, 2005, с. 102, рис. 8: 1). Похожим образом украшен небольшой фрагмент плечика (рис. 2: 3). Второй со-суд – гладкостенный (диаметр устья ~ 16 см). Следует обратить внимание на то, что его венчик и шейка заглажены в горизонтальном направлении, а тулово ниже ребра – в вертикальном (аналогично первому варианту) (рис. 2: 1). Из общего контекста выбивается фрагмент плечика, украшенный (?) горизонтальными «протягивания-ми» пальцев (рис. 2: 8). Такой способ обработки поверхности не встречается ни в одной из приведенных выше культур, однако имеет аналогии в материалах с запад-нополесских памятников (грунтовый могильник Радость) и в ряде культур цен-тральноевропейского происхождения. Оформление придонных частей и фрагмен-тов стенок вертикальной регулярной штриховкой также находит аналогии в мате-риалах позднего этапа культуры штрихованной керамики.

3. Тышковичи-6 – неукрепленное поселение, расположено около одноимен-ной деревни в Ивановском р-не Брестской обл. (рис. 1: 6). Найдено несколько фраг-ментов керамики, датированных железным веком:

– фрагмент верхней части лепного сосуда (рис. 3: 1). Толщина 0,5-0,7 см. При-меси – дресва красного цвета до 0,5 см и шамот. Дресва выступает на обеих поверх-ностях фрагмента. Срез венчика украшен косыми насечками. Внешняя поверхность покрыта легкой регулярной штриховкой (элемент заглаживания?). Внутренняя по-верхность заглажена в горизонтальном направлении. Переход от шейки к тулову выделен прочерченной горизонтальной линией. Данный прием и профилировка имеют аналогии в пшеворской и богачевской культурах. Похожий гибрид, но по-крытый расчесами, был найден на неукрепленном поселении Давид-Городок-3. Аналогичные материалы, но более близкие центральноевропейской традиции, были найдены на грунтовом могильнике Радость и в объектах в Тростенице (Беля-вец, 2004б, с. 238, 247, 252);

– фрагмент верхней части лепного ребристого сосуда (рис. 3: 2). Толщина – 0,4–0,8 см. Примеси – дресва белого цвета до 0,6 см и шамот. Дресва проступает на

160

внешней и внутренней поверхностях фрагмента. Обе поверхности заглажены в го-ризонтальном направлении.

4. Кужеличин. В 1996 г. при обследовании территории вокруг дер. Кужеличин (рис. 1: 11), в 1,5 км на восток, найдены 3 фрагмента придонных частей и 14 стенок, датированных Е.Г. Калечиц железным веком.

Особый интерес представляет фрагмент стенки лепного сосуда, внешняя по-верхность которого покрыта регулярной штриховкой, имитирующей расчесы (рис. 3: 4). Толщина – 0,9-1,0 см. Примеси – дресва до 0,5 см (в основном мелкая).

Рис. 3. Керамика с поселений Мотоль-18 (10), Кужеличин (4), Тышковичи (1-2), Жабер (3, 5-7, 11), Хомск-1 (8, 9).

161

На внутренней поверхности проступает мелкая дресва (крупнозернистый песок?), из-за которой она кажется шершавой на ощупь.

Остальные фрагменты стенок условно можно разделить на две группы:1. 8 фрагментов, толщина которых не превышает 0,6 см. Основная примесь –

дресва до 0,3 см. На поверхностях фрагментов проступает песок (?), отчего они кажутся шершавыми на ощупь.

2. 5 фрагментов, толщиной 0,8-0,9 см. Основная примесь – дресва до 0,5 см, также зафиксирован крупнозернистый песок.

Фрагменты придонных частей по характеру обработки внешней и внутренней поверхностей, качеству обжига, примесям не отличаются от стенок.

5. Хомск-1 – неукрепленное поселение, было открыто в 2009 г. в ходе разве-док в Дрогичинском р-не Брестской обл., проводимых аспиранткой Института Истории НАН Беларуси Е.Ф. Касюк. Памятник расположен на правом берегу р. Ясельда, в 1–1,2 км на северо-восток от дер. Хомск (рис. 1: 7). Найдено 14 невыра-зительных фрагментов керамики железного века. 11 фрагментов имеют толщину 0,4–0,5 см. Основной тип примеси – дресва белого цвета до 0,3 см. Внешняя и вну-тренняя поверхности заглажены. 3 фрагмента имеют толщину 0,6-1,0 см. При-месь – дресва розового цвета до 0,2 см.

В результате закладки шурфа выявлен культурный слой мощностью до 1,1 м. Среди находок присутствовали фрагменты керамики железного века:

– фрагмент венчика лепного сосуда. Толщина 0,7–0,8 см. Примеси – дресва до 0,3 см. Внутренняя и внешняя поверхности, а также срез венчика покрыты штри-ховкой (рис. 3: 8).

– фрагмент венчика лепного сосуда. Толщина 0,4-0,5 см. Примеси – дресва до 0,5 см, возможно, песок. На внешнюю поверхность нанесена штриховка, похожая на расчесы. Внутренняя поверхность и срез венчика заглажены (рис. 3: 9);

– 2 мелких фрагмента лепных стенок. Толщина – 1,0-1,1 см. Примеси – дресва розового и белого цвета до 0,3 см. На внешней поверхности одного из фрагментов прослеживаются следы заглаживания травой. Второй фрагмент – гладкостенный.

6. Жабер. В окрестностях дер. Жабер (Дрогичинский р-н Брестской обл.) на возвышенностях Е.Ф. Касюк было зафиксировано 5 местонахождений лепной кера-мики железного века – Жабер-1, 2, 3, 4, 6 (рис. 1: 8). Большая часть находок пред-ставлена мелкими невыразительными фрагментами стенок. Основной тип приме-си – дресва от 0,1 до 0,6 см, также встречается шамот. Абсолютное большинство фрагментов – гладкостенные. Из общей картины выделяется крупный фрагмент от ребристого сосуда (рис. 3: 3). Толщина – 0,7-0,9 см, содержит примеси дресвы ро-зового цвета до 0,8 см. Внешняя поверхность покрыта регулярной штриховкой, внутренняя заглажена. Следует отметить, что все фрагменты имеют плотное тесто и хороший равномерный обжиг.

Аналогичные по характеристикам мелкие невыразительные фрагменты кера-мики железного века были зафиксированы на памятниках около дер. Селище (Дро-гичинский р-н), Черевачицы и г.п. Городец Кобринского р-на (рис. 1: 12, 13, 14).

ІІІ. Проблемы хронологии и культурной интерпретацииНа протяжении 2-й пол. ХХ – начала ХХІ в. на территории Западного Полесья

открыт и исследован ряд памятников, оставленных населением традиций культуры штрихованной керамики. В основном это неукрепленные поселения, реже встреча-

162

ются грунтовые могильники и отдельные погребения с трупосожжением. Самой массовой (во многих случаях единственной) категорией находок является керами-ка.

Набор керамики, найденный на памятниках Западного Полесья, на данный момент не может быть четко соотнесен ни с одной из выделенных культур железно-го века. Формы и характер обработки поверхности описанной выше керамики на-ходят аналогии в ряде культур, как восточноевропейской лесной зоны, так и цен-тральноевропейских. Во-первых, выразительно представлено направление связи местного населения с традициями позднего этапа культуры штрихованной керами-ки. Это выражено как в профилировке сосудов (ребристые формы на поселениях Мотоль-20, Тышковичи-6, Жабер-4), так и в способе обработки (украшения) по-верхности (регулярная направленная штриховка, пальцевые защипы по ребру). Во-вторых, присутствуют черты, характерные для зарубинецкой культуры. Это при-сутствие примесей шамота в керамической массе, тщательное заглаживание (под-лощение) внешней и внутренней поверхностей и, возможно, украшение среза вен-чиков насечками (Мотоль-20, Тышковичи-6). Синтез местной традиции и влияний центральноевропейских культур (в частности, пшеворской) наиболее ярко пред-ставлен находкой в Тышковичах: нетипичная для восточноевропейской лесной зоны форма (прямо поставленный венчик, переход от венчика к тулову выделен прочерченной горизонтальной линией) сочетается с заштриховкой внешней по-верхности и косыми насечками по венчику.

Одним из наиболее важных вопросов является хронология. Индивидуальные находки на описанных памятниках встречаются крайне редко, поэтому при опреде-лении времени существования памятников можно опираться, в основном, на осо-бенности керамического комплекса. Большинство находок керамики представлены невыразительными фрагментами груболепной посуды, которые сами по себе могут быть датированы очень широко – в рамках железного века. На более точную дати-ровку указывает посуда, выполненная в традициях культуры штрихованной кера-мики (ее позднего этапа). Носители этой культуры появились в Предполесье в 50 г. до н.э. – 15 г. н.э. (синхронно фазе LtD2 центральноевропейской хронологии). В это время начинают функционировать городища Ивань и Мысли (Егорейченко, 1992, с. 48–49), «штриховики» проникают в бассейн Березины (Ильютик, 1998; Егорейчен-ко, 1998, с. 37-38). При этом на юго-востоке образовалась широкая полоса прямого контакта с зарубинецкой культурой (Егорейченко, 2006, с. 105). Но уже в конце I в. н.э. населенные пункты культуры штрихованной керамики в Предполесье прекра-щают свое существование, во II–III вв. н.э. запустевают поселения Центральной Беларуси, и только на северо-западе на некоторых городищах жизнь продолжается до IV–V вв. н.э. (Егорейченко, 1992, с. 49-50; 1998, с. 40; Медведев, 1996, с. 38-39). Таким образом, появление посуды, близкой к «классике» культуры поздней штри-хованной керамики, может быть отнесено к периоду от 50 г. до н.э. до конца I в. н.э. Этим временем можно датировать керамику с поселений Мотоль-20, Хомск-1. Эту дату подтверждает находка в Мотоле-20 фрагмента фибулы позднелатенской схе-мы, датированной ІІ в. до н.э. – рубежом эр1. Более поздней является находка в Тышковичах-6 фрагмента горшка, сочетающего центральноевропейские и местные традиции. Аналогичная посуда, найденная на грунтовом могильнике Радость-2, да-1 Определение В.Г. Белевца.

163

тируется достаточно узко – фазой B2/C1 (160-200 гг. н.э.) (Белявец, 2004б, с. 250). Более широко датирована находка фрагмента похожего по профилировке горшка, но покрытого расчесами, на поселении Давид-Городок – 2-й пол. І – ІІ в. н.э. (Бяліцкая, 2007, с. 121). Близкие аналогии известны также на территории Польши. На поселении Сураж (рис. 1) подобная керамика датируется ІІ/І вв. до н.э. – концом І в. н.э. (Krasnodębski, Olczak, 2002, с. 220). Здесь также следует учесть, что в Ле-вашках небольшой фрагмент верхней части горшка, у которого переход от шейки к тулову подчеркнут прочерченной горизонтальной линией, был найден в комплексе со штрихованной посудой. Таким образом, керамику из Тышковичей-6 можно дати-ровать широко – в рамках І–ІІ вв. н.э. Затруднения вызывает определение времени существования керамики с поселений Мотоль-18, Кужеличин и Жабер. Такой спо-соб обработки поверхности керамики, как заштриховка (нанесение расчесов?) с по-мощью щепки и штампа с широкими зубцами, не встречается в зарубинецкой, пше-ворской, штрихованной керамики культурах. Зато он известен в материалах поздне-зарубинецких и раннекиевских памятников типа Грини-Вовки и Абидня, которые датируются II – началом ІІІ в. и 2-й пол. ІІІ – началом IV в. н.э. соответственно (Лопатин, Фурасьев, 2007, с. 28). Однако ввиду отсутствия индивидуальных нахо-док возникает вопрос: применима ли такая датировка для керамики из Мотоля-18, Кужеличина и Жабера?

В заключение хотелось бы отметить, что существует много нерешенных во-просов, касающихся этнокультурных процессов, которые происходили в лесной по-лосе Восточной Европы. Археологические исследования 2-й пол. ХХ – начала ХХІ в. только начали освещать события, имевшие место на территории Западного По-лесья в период провинциально-римских влияний. Надеюсь, что со временем, по мере изучения памятников Западного Полесья, появится возможность более точно датировать и атрибутировать памятники, оставленные населением традиций куль-туры штрихованной керамики, проследить динамику их функционирования и опре-делить их связи с соседними культурами.


Белявец В., 2004а. Грунтовы могільнік у Трасцяніцы – невядомыя вынікі раскопак Палескай экспедыцыі 1962 г. // ГАЗ, № 19. Мінск.

Белявец В., 2004б. Беларускае Заходняе Палессе ў перыяд правінцыйнарымскіх уплываў – стан і перспектывы даследаванняў // Wspólnota dziedzictwa kulturowego ziem Białorusi i Polski. Warszawa: Ośrodek ochrony dziedzictwa Arheologicznego.

Белявец В., Вяргей В., 2005. Гарызонт перыяду рымскіх уплываў паселішча Курадава-1 каля Пінска // ГАЗ, № 20. Мінск.

Белявец В., 2008. Справаздача аб даследаваннях 2007 г. на тэрыторыі Брэсцкага, Камянецкага раёнаў Брэсцкай вобласці і Нацыянальнага Парку Белавежская Пушча. Мінск / ААНД ИИ НАН Беларуси.

Бяліцкая Г.М., 2006. Археалагічны помнік постзарубінецкага часу каля Давыд-Гарадка // ГАЗ, № 2. Мінск.

Бяліцкая Г.М., 2007. Помнік перыяду рымскіх уплываў у нізоўях ракі Гарынь // ГАЗ, № 23. Мінск.Егарэйчанка А.А., 1997а. Зарубінецкая культура // Археалогія Беларусі: у 4 т. Том 2. Жалезны век і ранняе

сярэднявечча. Мінск: Беларуская навука.Егарэйчанка А.А., 1997б. Культура штрыхаванай керамікі // Археалогія Беларусі: у 4 т. Том 2. Жалезны

век і ранняе сярэднявечча. Мінск: Беларуская навука.Егорейченко А.А., 1992. Хронология культуры штрихованной керамики // Насельніцтва Беларусі і

сумежных тэрыторый у эпоху жалеза. Тэзісы дакладаў канферэнцыі, прысвечанай 80-годдзю з дня нараджэння А. Р. Мітрафанава (10-12 снежня 1992 г.). Менск.

164

Егорейченко А.А., 1998. Центральная и северная Беларусь в первой половине I тыс. н. э. // Славяне и их соседи (археология, нумизматика, этнология). Минск.

Егорейченко А.А., 2004. Белорусское Полесье в первой половине І тысячелетия н. э. // Славянский мир Полесья в древности и средневековье. Гомель.

Егорейченко А.А., 2006. Культуры штрихованной керамики. Минск: БГУ.Ильютик А.В., 1998.Керамика городищ железного века бассейна Березины // ГАЗ, № 13.Ильютик А.В., Поболь Л.Д., 2007. Керамика Абидни // МАБ. Вып. 14: Памятники эпохи железа и

средневековья Беларуси. Минск.Калечиц Е.Г., 1997. Отчет о полевых исследованиях 1996 г. на территории Ивановского района Брестской

области. Минск / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1633.Калечиц Е.Г., 1998. Отчет о полевых исследованиях 1997 г. на территории Ивановского района Брестской

области. Минск / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1684.Калечыц А.Г., Лакіза В.Л., 2002. Справаздача аб палявых даследаваннях на тэрыторыі Заходняй Беларусі

ў 2001 г. Мінск / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1934.Каспарова К.В., 1989. Соотношение вельбарской и зарубинецкой культур в припятском Полесье // Kul-

tura wielbarska w młodszym okresie rzymskim, t. II. Lublin.Касюк А.Ф., 2010. Справаздача аб археалагічных даследаваннях у Брэсцкай і Мінскай вобласці ў 2009

годзе. Мінск / ААНД ИИ НАН Беларуси.Лопатин Н.В., Фурасьев А.Г., 2007. Северные рубежи раннеславянского мира в III–V веках н. э. М.Медведев А.М., 1996. Беларуское Понеманье в раннем железном веке. Минск.Мядзведзеў А.М., 2009. Заходнябалцкая культура // Археалогія Беларусі: энцыклапедыя. У 2 т. Т.1. А-К.

Мінск: Беларус. Энцыкл. Імя П.Броўкі.Обломский А.М., 1993. Позднезарубинецкие памятники // Славяне и их соседи в конце І тысячелетия до

н. э. – первой половине І тысячелетия н. э. (Археология СССР). М.Поболь Л.Д., 1983. Археологические памятники Белоруссии. Железный век. Минск.Рассадин С.Е., 2005. «Samo serce słowianszczyzny» или сюрпризы так называемой славянской прародины

// МАБ. Вып. 9: Древности Белоруссии (Железный век и средневековье). Мінск.Русанова И.П., Максимов Е.В., 1993. Зарубинецкая культура // Славяне и их соседи в конце І тысячелетия

до н. э. – первой половине І тысячелетия н. э. (Археология СССР). М.Шадыра В.І., 1997. Днепра-дзвінская культура // Археалогія Беларусі: у 4 т. Том 2. Жалезны век і ранняе

сярэднявечча. Мінск: Беларуская навука.Andrzejowski J., 1998. Nadkole 2. A cementery of the Przeworsk Culture in Eastern Poland. Kraków.Andrzejowski J., 1999. Hryniewicze Wielkie – cmentarzysko z pogranicza dwуch światуw // Comhlan. Studia

z archeologii okresu przedrzymskiego i rzymskiego w Europie Środkowej dedykowane T.Dąbrowskiej. Warszwa.

Karczewska M., 2004. Klasyfikacja naczyń ceramicznych z osady kultury bogaczewskiej w Paprotkah Kolonii, stan. 41 w kraine wielkich jezior Mazurskich // Ceramika zachodniobałtyjska. Nowe źródla i interpretacje. Białystok.

Krasnodębski D., Olczak H., 2002. Osada z ceramiką sztrychowaną z późnego okresu lateńskiego i wczesnego okresu wpływуw rzymskich z miejscowości Suraż, st. 37 // Badania archeologiczne w Polsce Północno-Wshodniej i na Zachodniej Białorusi w latach 2000–2001. Białystok.

Rusin K., 1998. Ślady osadnictwa kultury ceramiki kreskowanej na stanowisku 1 w Grochach Starych, woj. białostockie // Ceramika zachodniobałtyjska od wczesnej epoki żelaza do początku ery nowożytnej. Białystok.

165

Й. Шнеевайсс

Саксы, франки, славяне – пятилетний научно-исследовательский проект в нижнем Приэльбье

(Германия)

Введение.С 2005 по 2010 г. проводился пятилетний научно-исследовательский проект,

призванный прояснить вопросы заселения территории по обоим берегам среднего течения Эльбы, сооружения крепостей, структуры поселений, изменения ландшаф-та, начиная с момента миграции славян вплоть до расцвета этой территории в раз-витом средневековье (ср. Шнеевайс, 2009). Проект носил мультидисциплинарный характер – археологические, биологические и геофизические исследования допол-нялись археоботаническими, археозоологическими, дендрохронологическими, историческими и геологическими (Шнеевайс, 2007). В нем принимали участие гер-манские федеральные земли Бранденбург, Мекленбург – Передняя Померания и Нижняя Саксония, граничащие друг с другом по Эльбе.

Археологические исследования, о которых в дальнейшем в основном идет речь, концентрировались в районе по обоим берегам Эльбы близ небольшого бран-денбургского города Ленцен и естественной возвышенности Хёбек. Этот район яв-лялся в средневековье западной периферией славянского мира и восточной грани-цей Каролингской империи. Здесь на относительно небольшом пространстве нахо-дилось несколько укреплений, в том числе на возвышенности Хёбек – castellum Hohbuoki, сооруженный Карлом Великим против славян (рис. 1). Значение средне-эльбского региона вокруг Хёбека в каролингский и оттонский периоды (VIII–X вв.) отражается в увеличении числа расположенных здесь укреплений. Исследования Геттингенского университета им. Георга-Августа, результаты которых представлены в настоящем докладе, сосредоточены на районе вокруг Хёбека, который заметно вы-деляется на фоне преобладающего речного ландшафта Эльбы. Их целью, в частности, являлось выявление причин и времени сооружения укрепления, а также его функ-ционального назначения. При этом, в целом, важным представлялись археологиче-ское изучение и открытых поселений, окружающих укрепления. Датировки, полу-ченные естественнонаучными методами, играют ключевую роль, являясь основой для корреляции археологических, биологических и геологических данных с исто-рическими.

Нижнее течение средней Эльбы долго считалось регионом контакта остатков германских племен с подходящими славянскими племенами, при этом полагалось сравнительно раннее прибытие последних в этот регион – уже в VI в. (ср. Herrmann, 1985, с. 33; Wachter, 1986, с. 222-223; 1998, с. 123). Результаты раскопок вокруг Хё-бека, а также современные анализы раскопок славянского поселения в Хицакере на р. Эльбе показывают, наоборот, что заселение левобережной территории славянами

166

Рис. 1. Памятники раннего средневековья в районе вокруг возвышенности Хёбека в широкой долине Эльбы. Показаны городища (кольцо) и некоторые поселения (точка), а также «castellum Hohbuoki»

(прямоугольник).

произошло только в IX в. (Linnemann, 2009; Schneeweiß, 2010а) Во время Великого переселения народов поселения в этом районе отсутствовали, и постепенное освое-ние левобережья Эльбы началось не позже VIII в., причем с западной, саксонской стороны.

Письменные источники.Письменные источники молчат об этом регионе в раннее время, вплоть до

VIII/IX вв. Письменные источники IX в. дают некую информацию об укреплении и пограничных пунктах на северо-восточной границе Каролингской империи. Во Франкских анналах имеется следующая информация об укреплениях близ реки Эльба: 804 г. «Holdunsteti», 806 г. «duoque castella [...] aedificata, unum super ripam fluminis Salae, alterum iuxta fluvium Albim», 808 г. «aedificatis [...] super Albim fluvium duobus castellis [...] contra Sclavorum», 809 г. «Esesfelth», 810 г. «castellum vocabulo Hohbuoki Albiae flumini adpositum» (разрушено Вилцами), 811 г. «castellum Hohbuo-ki [...] in ripa Albiae fluminis restauravit» (ремонтировано), 822 г. «Delbende» (Annales a. 804, a. 806, a. 808, a. 809, a. 810, a. 811, a. 822). При раскопках вала укреплений на Хёбеке в 2008 г. нам удалось найти сгоревшее дерево из констрикции вала, которое дало дендрохронолическую датировку в 810 г (Schneeweiß, 2010б; 2011). После это-го не осталось сомнения, что именно оно и есть castellum Hohbuoki письменных источников. Другим особо важным источником является так называемый Диден-гофский капитуляр Карла Великого 805 г. (MGH Capitularia regum Francorum I, 44). В нем названы в географическом порядке с севера на юг пограничные торговые пункты на северо-восточной границе Каролингской империи (рис. 2). Между ними

167

Рис. 2. Восточная граница Каролингской империи в начале IX в. с пограничными пунктами, названы-ми в Диденгофенским капитуляре 805 г. Показано местоположение Schezla у Хёбека (по Ehlers, 2007,

с. 252 рис. 76).

фигурирует и местность Schezla, которая известна исключительно из этого капиту-ляра. В то время как почти все остальные места капитуляра идентифицированы и известны, Schezla пока оставалась нелокализированной. В научной литературе предлагалось до 14 вариантов локализации, но они не были убедительными, так как аргументировались исключительно на базе топонимии (Schneeweiß, 2010а). Резуль-

168

таты наших раскопок привели к выводу, что Schezla, вероятнее всего, находилась именно у Хёбека, поблизости от укрепления castellum Hohbuoki (см. ниже).

Другим, более поздным источником, также важным для изучаемого региона, является «История Саксов» Видукинда Корвейского (X в.). Он описал так называе-мую битву при Ленцене в 929 г., в которой Генрих I победил славян (Widukind I, 36). Больше письменные источники IX/X вв. ни о чем не говорят.

Ключевые памятники и раскопки.Выше уже упоминались раскопки в укреплении castellum Hohbuoki, благодаря

которым удалось его датировать и идентифицировать. Дендрохронологическая да-тировка 810 годом совпадает с первым его упоминанием в Франкских анналах (810 и 811 гг.). Этот памятник исследуется уже больше ста лет. Первые раскопки прове-дены еще в XIX в. Карлом Шухардом (Carl Schuchhardt), затем в 1950-х и 1960-х гг. Эрнст Шпрокхоф (Ernst Sprockhoff) раскопал здесь большие площади (Schneeweiß, 2010б; 2011). Таким образом, было изучено почти 4000 кв. м (рис. 3 см. на с. 251), однако убедительных каролингских находок не обнаружено. Укрепление, видимо, функционировало только очень короткое время и было покинуто уже вскоре после его возведения.

Вторым ключевым памятником является городище Мечов. Этот памятник так-же известен уже много лет и был исследован впервые в 1970-х гг. (Steuer,1976; Bernatzky-Goetze, 1991). С тех пор мы знали, что на этом месте находится славян-ское городище X в., которое было перестроено в XI в. в немецкий укрепленный дом (т.н. „Turmhügel“). Уже геофизическая магнитосъемка перед раскопками памятника показала много нового: второе городище недалеко от известного, и к тому же еще одна укрепленная система бóльше этих двух (рис. 4 см. на с. 252). Совершенно не-ожиданным было открытие раннего неукрепленного саксонского поселения на этом же месте. Оно существовало, скорее всего, с VII или VIII в. и укреплялось около 800 г., примерно в то же время, что и укрепление castellum Hohbuoki на Хёбе-ке. Любопытно, что конструкции этих двух саксонско-франкских фортификаций отличаются от славянских укреплений некоторыми признаками, которые удалось зафиксировать при раскопках (ср. Schneeweiß, 2010а, с. 143-144). Во-первых, ис-пользовались разные виды дерева (дуб, вяз, ольха), во-вторых, бревна были поло-жены параллелно друг другу, а перпендикулярно к направлению вала. Этот факт дополнительно доказывает, что раннее поселение VIII/IX в. в Мечове в низмености, по всей видимости, было тесно связано с саксонско-франкским укреплением «Хё-бек» на вершине Хёбека. В это время славяне еще не жили здесь постоянно, хотя и регулярно появлялись. Их поселения находились на правом берегу Эльбы, где фик-сировались самые ранние славянские поселения начиная с конца VII в. (Biermann и др., 2009, с. 43; Goßler, Kinkeldey, 2011, с. 325). То, что они регулярно появлялись в Мечове/Schezla на другом берегу, доказывает, в первую очередь, керамический ком-плекс из Мечова. В нем преобладают западные, саксонские типы и формы (рис. 5: 1-3 см), но также встречаются раннеславянские сосуды типа Суков (рис. 5: 4-6). Присутсвие саксонских (или франкских) воинов доказывается рядом находок, в частности шпоры, наконечника копья, псалия (рис. 6). Особенно интересна находка так называемой фибулы святого (ср. Schneeweiß, 2010в). Она была найдена на по-селенческом памятнике в 1 км от Мечова в сторону castellum. Подобные фибулы являлись частью франкского костюма, особенно в Саксонии, где они в основном и

169

Рис. 5. Памятник Мечов. Керамика из раннего культурного слоя (VIII – начало IX в.): 1-3 – сосуды западной, саксонской традиции; 4-6 – сосуды восточной, славянской традиции (тип Суков).

распространены (рис. 7). На славянской территории такие предметы пока не были найдены. В целом можно заключить, что после окончания саксонских войн Карла Великого в начале IX в. этот район стал восточной пограничной зоной Франкской Империи. Карл велел построить здесь два укрепления: одно – на вершине Хёбека, другое – в низменности вокруг пограничного торговлого пункта Schezla. Однако уже скоро после его смерти в 814 г. каролингские императоры были заняты другими проблемами и больше не интересовались этим районом. Он был слишком далеким. Саксы и франки бросили эти места и ушли в более центральные районы, а славяне переселились через реку. Стоительство славянских городищ на левом берегу в рай-оне Хёбека началось только после перехода славян через Эльбу. Самым древним славянским укреплением является городище в Эльбхольце (рис. 1), построенное в последней трети IX в. Спустя короткое время после этого и в Мечове было по-строено как минимум еще одно городище (возможно, два), саксонское укрепление на этом месте тогда уже было покинуто. В непосредственной близости от Мечова

170

Рис. 6. Памятник Мечов. Железные находки из раннего культурного слоя (VIII –начало IX в.), которые доказывают присутствие воинов. 1, 2 – шпоры, 3 – наконечник копья, 4 – псалий.

находятся два славянских поселения, которые также были заселены во второй по-ловине IX в. Граница империи двигалась на запад.

Славянская независимость в этом районе закончилась политикой экспансии Генриха I. В письменных источниках описана битва при Ленцене 929 г., в которой саксы полностью победили славян. И действительно, археологическими раскопка-ми удалось доказать, что находящиеся здесь славянские городища (Мечов, Эль-бхольц и Ленцен-Нойехаус на правом берегу Эльбы) в это время были разрушены пожаром. Особенно любопытно, что удалось датировать дендрохронологическим способом обновление фортификации в Мечове: оно было сделано весной 929 г., в то время как битва состоялась в сентябре того же года. Именно эта строительная фаза была разрушена пожаром, скорее всего во время битвы.

Дендрохронологические анализы были возможны только из-за того, что на славянском городище Мечова хорошо сохранилось дерево. Благодаря этому также было возможно наблюдать интересные детали конструкции вала. В отличие от сак-сонских укреплений, славяне использовали исключительно дуб. Они строили дере-вянные каркасные конструкции, которые заполнялись землей (рис. 8 см. на с. 253).

В середине X в., во время правления Оттона I, в Мечове и в центре сегодняще-го города Ленцена строились городища, лежащие на обоих берегах реки Эльба при-мерно напротив друг друга. Предполагается, что они использовались в качестве предмостных укреплений для контроля дороги. Несмотря на то, что была установ-лена саксонская власть, основная материальная культура осталась славянской. В керамическом комплексе преобладают сосуды типа Менкендорф (рис. 9). Особое значение городища отражается и в особых находках, таких как книжная застежка с золотой накладкой или шпоры, одна из которых из бронзы (рис. 10 см. на с. 253). В Мечове, как и в Эльбхольце, наблюдались не только горизонты разрушения пожа-

171

ром, датирующиеся в первой половиной X в., но и следы естественных катастроф 2-й пол. X в. Городище в Эльбхольце после разрушения осталось покинутым, воз-можно из-за потери своей функции контроля дороги (Schneeweiß, 2009, с. 128-130), в то время как в Мечове укрепления были обновлены. В X/XI вв. здесь развился административный центр, существовавший до тех пор, пока местность не была за-топлена из-за постройки дамбы и пока дорога не поменяла свое направление в XI/XII вв.

В это время, под немецким влиянием, развились открытые поселения в непо-средственной близости от Мечова, памятники Фитце-63 и Брюнкендорф-13 (рис. 1). Вещевой комплекс свидетельствует, что торговля и ремесло играли большую роль в этих поселениях. В частности, это бусины, монеты, гирьки, весы, а также прясли-ца и бронзовые накладки ножен ножей (рис. 11 см. на с. 254). Вещи датируются в основном второй половиной X и XI в. В это время можно наблюдать общее разви-тие славянских поселений, развитие торговли и ремесла, распространение славян-ской круговой керамики. Славянская материальная культура изчезает в нижнем

Рис. 7. Фибула святого из памятника Фитце-63 (1 км от Мечова), бронза, и ее распространение.

172

Приэльбье начиная с XII в., хотя сами славяне остались на месте. Чем дальше на восток, в районе между Эльбой и Одером, тем позже происходит этот переход, так же как и христианизация, вплоть до XIII в.

Рис. 9. Памятник Мечов. Керамика из славянского культурного слоя (конец IX – X в.). Преобладает керамика типа Менкендорф.

173

Заключение.Нижнее Приэльбье – район, находящийся на западной периферии славянского

мира. Благодаря этому пограничному положению он играл особую роль в полити-ческих интересах Карла Великого в конце VIII – начале IX в. Результаты раскопок, полученные в рамках научно-исследовательского проекта, дали возможность свя-зывать археологические данные с историческими фактами, известными из пись-менных источников, и идентифицировать, в частности, покинутое каролингское пограничное место Schezla. Заселение левобережного района славянами происхо-дило только после того, как Карл Великий умер (и его планы с ним), в итоге чего граница передвинулась на запад. Этот процесс происходил незамеченным совре-менными средневековыми писателями, потому что у них были другие сферы инте-реса. В X в. этот район был славянским и стал целью экспансивной политики От-тонов.

Археологические данные также позволяют наблюдать разные строительные традиции у славян и у саксов, которые фиксируются как в выборе дерева, так и в конструкциях фортификаций.

На дополнительные аспекты жизни у долины реки указывают наблюдения, что люди и в те времена были вынуждены реагировать на климатические капризы и катастрофы, связанные с наводнениями и изменениями ландшафта, разрущаю-щими места, где они жили.

В целом результаты данного проекта позволяют теперь дать более полную и точное описание картины нижнего Приэльбья и показывают, что современные ар-хеологические исследования могут быть только мультидисциплинарными.


Шнеевайс Й., 2007. Гео-археологическое изучение окружающей среды западных славян VIII–XI вв. на реке Эльбе // Экология древних и традиционных обществ, вып. 3. Тюмень. С. 158-161.

Шнеевайс Й., 2009. «Полабские славяне» – исследовательский проект на северо-западной периферии славянского мира // Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой исто-рии старого света. Труды Государственного Эрмитажа XLIX. Санкт-Петербург. С. 247-263.

Annales regni Francorum (Die Reichsannalen) // Quellen zur karolingischen Reichsgeschichte ч. 1, под ред. R. Rau, 1955. Darmstadt. С. 1-156.

Widukind von Corvey, Rerum gestarum Saxonicarum libri tres, под ред. G. Waitz, K.A. Kehr, P. Hirsch и H.-E. Lohmann, 1935. (MGH Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi 60). Hanno-ver.

Duplex capitulare missorum in Theodonis villa datum, под ред. А. Boretius, 1883. MGH LL. II Capitularia regum Frankorum Cap. I, 44.

Bernatzky-Goetze М., 1991. Die slawisch-deutsche Burganlage von Meetschow und die slawische Siedlung von Brünkendorf, Landkreis Lüchow-Dannenberg // Neue Ausgrаbungen und Forschungen in Niedersachsen 19. С. 229-367.

Biermann F., Goßler N., Kennecke H., 2009. Archäologische Forschungen zu den slawenzeitlichen Burgen und Siedlungen in der nordwestlichen Prignitz // Müller J., Neitmann K., Schopper F. (ред.), Wie die Mark entstand. 850 Jahre Mark Brandenburg. Wünsdorf. С. 36-47.

Ehlers С., 2007. Die Integration Sachsens in das fränkische Reich (751-1024). Göttingen. Goßler N., Kinkeldey T., 2011. Eine frühslawische Sied lung am Rudower See bei Lenzen (Lkr. Prignitz, Bran-

denburg) // Biermann F., Kersting T., Klammt A. (ред.). Der Wandel um 1000. Beiträge der Sektion zur slawischen Frühgeschichte der 18. Jahrestagung des Mittel- und Ostdeutschen Verbandes für Altertums-forschung in Greifswald, 23.bis 27. März 2009 (= Beiträge zur Ur- und Frühgeschichte Mitteleuropas Bd. 60). Langenweissbach. С. 317-328.

174

Herrmann J., 1985 (ред.), Die Slawen in Deutschland. Geschichte und Kultur der slawischen Stämme westlich von Oder und Neiße vom 6. bis 12. Jahrhundert. Ein Handbuch. Berlin.

Linnemann S., 2009. Neue Untersuchungen zur slawischen Siedlung am Hitzacker-See, Lkr. Lüchow-Dannen-berg // Biermann F., Kersting T., Klammt A. (ред.). Siedlungsstrukturen und Burgen im westslawischen Raum. Beiträge der Sektion zur slawischen Frühgeschichte der 17. Jahrestagung des Mittel- und Ost-deutschen Verbandes für Altertumsforschung in Halle an der Saale, 19.-21. März 2007 (= Beiträge zur Ur- und Frühgeschichte Mitteleuropas Bd. 52). Langenweissbach. С. 155-163.

Schneeweiß J., 2009. Siedlungsgeschichtliche Forschungen am Höhbeck: Der slawische Burgwall im Elbholz // Biermann F., Kersting T., Klammt A. (ред.). Siedlungsstrukturen und Burgen im westslawischen Raum. Beiträge der Sektion zur slawischen Frühgeschichte der 17. Jahrestagung des Mittel- und Ostdeutschen Verbandes für Altertumsforschung in Halle an der Saale, 19.-21. März 2007 (= Beiträge zur Ur- und Frühgeschichte Mitteleuropas Bd. 52). Langenweissbach. С. 121-130.

Schneeweiß J., 2010а. Neue Überlegungen zur Lokalisierung von Schezla // Archäologische Berichte des Land-kreises Rotenburg (Wümme) 16. С. 119-161.

Schneeweiß J., 2010б. Karl der Große und sein Kastell Höhbeck an der Elbe // Die Kunde N.F. 61. С. 293-313.Schneeweiß J., 2010в. Eine Heiligenfibel aus Vietze-Höhbeck, Lkr. Lüchow-Dannenberg, an der Ostgrenze des

Fränkischen Reiches // Theune C., Biermann F., Struwe R., Jeute, G. H. (ред.), Zwischen Fjorden und Steppe. Festschrift für Johan Callmer (= Internationale Archäologie, Studia honoraria 31). Rahden/West-falen. С. 251-262.

Schneeweiß J., 2011. Die Datierung des Höhbeck-Kastells an der Elbe // Biermann F., Kersting T., Klammt A. (ред.). Der Wandel um 1000. Beiträge der Sektion zur slawischen Frühgeschichte der 18. Jahrestagung des Mittel- und Ostdeutschen Verbandes für Altertumsforschung in Greifswald, 23.bis 27. März 2009 (= Beiträge zur Ur- und Frühgeschichte Mitteleuropas Bd. 60). Langenweissbach. С. 371-377.

Steuer H., 1976. Die slawische und deutsche Burganlage bei Meetschow, Kreis Lüchow-Dannenberg // Archäo-logisches Korrespondenzblatt 6. С. 163-168.

Wachter B.,1986. Das Mittelalter – Germanen, Slawen, Deutsche // Hannoversches Wendland. Führer zu ar-chäologischen Stätten in Deutschland 13. Stuttgart. С. 127-157.

Wachter B.,1998. Die slawisch-deutsche Burg auf dem Weinberg in Hitzacker/Elbe. Bericht über die Grabungen von 1970-1975. Ein Beitrag zur Frühgeschichte des Hannverschen Wendlands. Göt tinger Schriften zur Vor- und Frühgeschichte 25. Neumünster.

Е.Р. Михайлова

Находки кварцитовых огнив на территории Северо-Запада Восточной Европы

В североевропейских древностях хорошо известны массивные огнива из квар-цита (в русской литературе их часто называют блоковидными). Это обычная наход-ка на территории Фенноскандии, Южной и Восточной Прибалтики, причем зача-стую такие огнива найдены вне контекста.

Это плоские каменные предметы: округлые, овальные или заостренно-овальные («в виде ткацкого челнока»); изредка встречаются прямоугольные и не-правильной формы. Подавляющее большинство изготовлено из кварцита или квар-цитового песчаника различных оттенков (от белого до темно-серого и красного).

Искры высекали, ударяя по плоской поверхности огнива специальным креса-лом – коротким железным стержнем, закрепленным в рукояти из рога, кости или дерева. Борозды от ударов кресала часто заметны на одной или обеих плоских гра-нях огнива. Получение огня таким образом было распространено именно в Север-

175

ной Европе и на южном побережье Балтики; в более южных областях искры высе-кали ударами плоских железных огнив о небольшой кусок кремня или пирита.

Внимание исследователей кварцитовые огнива привлекли в середине XIX в. Первоначально эти предметы относили к орудиям каменного века (Уваров, 1881, с. 50) или считали оселками своеобразной формы (Engelhardt, 1863, S. 51-52; Kata-log, 1896, S. 16-17), однако У. Рюг показал, что в действительности это орудия для высекания огня (Rygh, 1885, S. 6-7 (вторая пагинация)).

Несмотря на многочисленность находок, число работ, специально посвящен-ных кварцитовым огнивам, невелико.

Одним из первых им уделил внимание А. Хакман. В своем очерке древнейше-го железного века Финляндии он посвятил им несколько страниц (Hackman, 1905, S. 241-252). Помимо финского материала, он учел сведения о находках из других регионов, рассмотрел географию распространения каменных огнив в Финляндии и связь их с археологическими памятниками. Самые ранние кварцитовые огнива ока-зались найдены в северной Германии. Скандинавские находки каменных огнив Хакман отнес ко времени между 300 и 500 гг. н. э.

В 1917 г. шведская исследовательница Х. Рюд опубликовала статью, специ-ально посвященную каменным огнивам (Rydh, 1917). Она обобщила сведения о более чем 2000 известных к тому времени предметах и предложила их типологию – от необработанных округлых галек до изящных удлиненных изделий с заостренны-ми концами. На территории Скандинавии, по наблюдению Рюд, количество камен-ных огнив значительно уменьшается в направлении с юга на север, и в восточных областях Скандинавии их больше, чем в западных. В целом исследовательница да-тировала кварцитовые огнива I–VI вв. н. э. Позднее население Балтийского бассей-на переходит к другому способу добычи огня – с помощью стали и кремня.

Подробный очерк приспособлений для высекания огня из болотных находок Южной Скандинавии дал Й. Илькьер, изучая коллекции торфяника Иллеруп (Ilkjær, 1993, S. 235-256). Параллельно с кварцитовыми огнивами исследователь рассмо-трел и вторую часть набора – стержневидные железные кресала с рукоятями из органических материалов.

Илькьер в основном подтвердил выводы своих предшественников. Он пока-зал, что самые ранние датируемые комплексы с кварцитовыми огнивами относятся к раннеримскому времени и сосредоточены на южном побережье Балтики, откуда распространяются на северные территории. В отличие от мало изменяющихся с течением времени стержневидных кресал, кварцитовые огнива демонстрируют определенное типологическое развитие: первоначально обычно использовались не-обработанные или слегка подработанные камни, в течение периода С2 преобладали заостренно-овальные огнива, ширина которых больше или равна половине их дли-ны, а начиная с периода С3 широко распространяются заостренно-овальные огни-ва, ширина которых меньше половины их длины. После 500 г. в Северной Европе параллельно с кварцитовыми огнивами употребляются пластинчатые железные кресала, высекавшие искры ударами о кремень.

В настоящее время принято считать, что наиболее поздние кварцитовые огни-ва следует датировать около 700 г.; это мнение подтверждается целым рядом нахо-док из датированных комплексов (Kivikoski, 1939, S. 78; Petersen, 1951, h. 438; Urtāns, 1972, m. 58-59; Callmer, 1984, p. 74; Gabriel, 1988, p. 219, 221; Mugurēvičs,

176

1998, S. 588). По-видимому, кварцитовые огнива были частью мужского набора обиходных вещей (Urtāns, 1972, m. 58-59; Raddatz, 1981, S. 60-61). Преобладание среди огнив случайных находок ряд исследователей объясняет тем, что это огнива, утерянные древними «трапперами» во время охотничьих походов.

Особняком в историографии стоит точка зрения ряда археологов Финляндии, которые приписывают кварцитовым огнивам ритуальную функцию и связывают их с культом бога-громовника Укко либо считают их символом плодородия (Mein-ander, 1977. s. 41; Salo, 1990).

На территории Северо-Запада Восточной Европы кварцитовые огнива немно-гочисленны и отчетливо подразделяются на несколько групп: серии случайных на-ходок с территории Карельского перешейка и бассейна нижней Луги; находки из памятников культуры псковских длинных курганов; находки из древнерусских го-родов. Интересно, что на Северо-Западе не встречено типологически наиболее ран-ней формы – необработанных округлых кварцитовых галек.

Сведения о находках кварцитовых огнив с территории Карельского перешей-ка собраны в обобщающей работе П. Уйно. Здесь известно 13 случайных находок, сходных с находками на территории Финляндии. По мнению П. Уйно, распределе-ние находок каменных огнив отчасти совпадает с землями, пригодными для рас-пашки, а также древними сельскими поселениями (Uino, 1997, p. 104-106, 174).

Несколько кварцитовых огнив происходит с западной окраины современной Ленинградской области, из бассейна нижнего течения р. Луги. Это давно известные в литературе случайные находки из окрестностей деревень Куземкино и Выбье, хранящиеся в Финляндии (Конькова, 1992, с. 96), а также фрагмент овального огни-ва из темно-серого кварцита, найденный в 2010 г. на позднесредневековом селище Слободка 3 близ устья Луги1 (рис. 1: 1). Поселение существовало в XVI–XVII вв., но в его культурном слое встречен целый ряд предметов предшествующих эпох (напр., обломки сверленых каменных топоров).

Представительная серия кварцитовых огнив или их фрагментов происходит из погребений культуры псковских длинных курганов – 14 находок (Михайлова, 2009, с. 9). В это число входят пять овальных огнив (из могильников Лоози, Рысна-Сааре II, Пыльгасте I, Шенева-Хвоенки, Дивинец), восемь заостренно-овальных (Коземетс, Линдора, Лезги, Верепково, Горско, Березно I, Мерево III, Михайлов-ское IV) и железное ушко от оковки огнива из Рысна-Сааре I (аналогичная оковка с ушком сохранилась на огниве из могильника Линдора). На некоторых огнивах за-метны борозды от ударов железным кресалом (рис. 1: 2-6, 8).

Еще одно кварцитовое огниво – овальное, с выпуклыми гранями – найдено на поселении культуры псковских длинных курганов Горка в нижнем течении р. Плюссы. По вещевому материалу и данным радиоуглеродного анализа селище да-тируется V–VII вв. (Попов, 2010, с. 374, рис. 5: 24).

Обращает на себя внимание распространение каменных огнив в культуре псковских длинных курганов. Все они, кроме одного (Дивинец в бассейне Мсты), найдены на территориях вокруг Псковско-Чудского озера, в бассейнах рек Луги и Великой, – то есть на восточной окраине той обширной территории, где огонь до-бывали высеканием искр из кварцитовых огнив.

1 Раскопки К.В. Шмелева, которому я выражаю искреннюю признательность за возможность ознако-миться с результатами его работ.

177

Рис. 1. Кварцитовые огнива с территории Северо-Запада Восточной Европы:1 – поселение Слободка 3; 2 – Горско, удлиненный курган (по: Спицын 1915); 3 – Линдора I, курган 16 (по: Моора 1954); 4 – Мерево III, курган 3 (рисунок Ю.М. Лесмана: 4А – огниво, 4Б – предполагаемое кресало с костяной рукоятью); 5 – Берёзно I, курган 4; 6 – Лоозн, раскопки 1884 г.; 7 – Изборск, Труво-рово городище (по: Седов 2007); 8 – Лезги, курган 9 (по: Гроздилов 1965); 9 – Рюриково городище (по: Носов 1990).

В связи с этим уместно обратиться к вопросу о том, как же добывало огонь население КПДК. Уже упоминалось, что второй необходимой принадлженостью было кресало из короткого железного стержня, вставленного в роговую или дере-вянную рукоять. В материалах культуры псковских длинных курганов известна единственная находка, которую можно интерпретировать таким образом, – в мо-гильнике Мерево III на р. Луге. Здесь, в погребении 2 кургана 2 среди прочих пред-метов была найдена орнаментированная костяная рукоять, в которой сохранились остатки железного стержня (рис. 1: 4Б). По мнению автора раскопок Ю.М. Лесма-на, это, скорее всего, именно стержневидное кресало, составлявшее единый ком-

178

плект с найденным здесь же каменным огнивом. Орнамент на костяной рукояти находит аналогии в вендельских древностях Готланда1.

Как составную часть соответствующего комплекта иногда рассматривают так называемые долотовидные кресала – предметы в виде узкой железной пластины с круглым в сечении черенком, встречающиеся в лесной полосе Восточной Европы (см., напр.: Перхавко, 1979, с. 48; Шмидт, 1995, с. 113, рис. 1: 12; и др.).

Однако полностью принять такое истолкование мешает ряд обстоятельств. Во-первых, в псковских длинных курганах железные долотовидные «кресала», в отличие от кварцитовых огнив, сосредоточены в восточной части ареала этой куль-туры (Лыч, 2000, табл. 6). Состав находок из погребений с кварцитовыми огнивами позволяет интерпретировать их как мужские захоронения, в то время как долото-видные «огнива» чаще встречаются в женских погребениях (Михайлова, 2009, с. 10). Кроме того, на территории Скандинавии и Юго-Восточной Прибалтики та-кие долотовидные изделия тоже находят отдельно от каменных огнив. Таковы, на-пример, находки в восточнолитовских курганах (Kurila, Kliaugaitė, 2007, pav. 31: 12; Vaitkeviċius, 2007, pav. 53), в могильнике Бирки (Wegraeus, 1986, S. 30-32, Abb. 4: 14).

Возможно, правы те исследователи, которые считают такие предметы нако-нечниками охотничьих стрел (Wegraeus, 1986, S. 30) либо долотовидными орудия-ми с неясной функцией (ср. Мальм, Фехнер, 1969, с. 185).

Плоских железных кресал в памятниках псковских длинных курганов пока известно всего два: из могильника Потерпелицы III близ г. Боровичи происходит железное пластинчатое кресало с концом, загнутым петлей (Мильков, 1989, л. 13-14, рис. 42а); на уже упоминавшемся селище Горка найдено пластинчатое кресало также с загнутым петлей концом, но здесь петля располагается в плоскости, пер-пендикулярной пластине кресала (Попов, 2010, рис. 5: 8).

Вопрос о способе добывания огня населением культуры псковских длинных курганов, в особенности в ее восточных областях, таким образом, остается откры-тым.

Еще одна нерешенная проблема, связанная с находками огнив и кресал в псковских длинных курганах, – вопрос об их верхней дате. Наиболее поздние узко датируемые комплексы с кварцитовыми огнивами, как уже отмечалось, относятся к VII в., и материалы псковских длинных курганов такой дате не противоречат. Одна-ко культура псковских длинных курганов существует вплоть до XI в. (Михайлова, 2007).

Хорошо известно, что еще в третьей четверти I тыс. н. э. в Восточной Европе появляются так наз. калачевидные кресала – общеевропейская форма, которая к концу тысячелетия становится в лесной полосе наиболее распространенной (Кол-чин, 1982, с. 163; Леонтьев, 1996, с. 142, Носов, Плохов, 2005, табл. 161: 14; 174: 11). Можно предположить, что и население культуры длинных курганов постепен-но перенимает способ добычи огня с помощью калачевидных кресал, однако ника-ких свидетельств «за» или «против» такого предположения пока нет.

Наконец, последняя серия находок происходит из средневековых поселенче-ских центров.

1 Я благодарю Ю.М. Лесмана за любезное разрешение ознакомиться с результатами раскопок и ценные консультации.

179

Из нижнего слоя Изборского Труворова городища происходит четыре оваль-ных кварцитовых огнива (Седов, 2007, с. 85-86) (рис. 1: 7). Возникновение здесь поселения относится к VII в. или рубежу VII–VIII вв. – т. е. практически совпадает со временем выхода каменных огнив из обихода. Любопытно отметить в этой свя-зи, что помимо кварцитовых огнив, в нижнем слое Труворова городища найдены железные кресала нескольких типов: два пластинчатых с загнутым петлей концом, три калачевидных и три овальных с прямыми боковыми сторонами (Седов, 2007, с. 86-87).

Еще одно кварцитовое огниво найдено в 800 метрах от Труворова городища, при раскопках крепости XIV в. на Жеравьей горе (Артемьев, 1998, табл. 34: 3).

Обломки каменных огнив были встречены в нижнем горизонте культурного слоя городища Камно, для которого свойственна исключительно лепная керамика (Плоткин, 1974).

Несколько раз кварцитовые огнива были найдены во Пскове; не все они пока введены в научный оборот. Два опубликованных огнива из Пскова найдены на Псковском городище в слое второй половины IX – начала XI в. и в раскопе у моста через р. Великую в слое X–XI вв. [Гроздилов, 1962, с. 76, рис. 50: 3; Белецкий, 1980, с. 11-12].

Несколько находок связано с Новгородом. Заостренно-овальное огниво с канавкой по краю и следами высекания огня

было найдено на Рюриковом городище в слое, датирующемся первой половиной X в. (Носов, 1990, с. 78, рис. 33: 6) (рис. 1: 9).

Еще два экземпляра происходят из гораздо более поздних напластований. Одно кварцитовое огниво было обнаружено на территории усадьбы Б Неревского раскопа в слое второй половины XIV в., другое происходит из напластований на-чала XIV в. на территории усадьбы А Андреевского II раскопа (Степанов, 1998, с. 19, 21).

В отличие от находок из Пскова и Изборска, географически и культурно близ-ких памятникам культуры длинных курганов, новгородские находки выглядят вы-рванными из контекста – и культурного, и хронологического. Такие поздние, явно вторичные находки кварцитовых огнив известны и на других территориях. Так, на поселении Мартинсала в Латвии два овальных огнива были найдены в постройке XII–XIII вв. (Mugurēvičs, 1998, S. 588, Abb. 2: 4). При раскопках средневекового городского кладбища на ул. Роозикрантси в Таллине каменное огниво обнаружено в перемешанном заполнении могилы первой половины XIV в. (Смирнов, 1998, с. 211, рис. 5).

Можно предположить, что найденные на средневековых новгородских усадь-бах кварцитовые огнива были подняты в ближайших окрестностях Новгорода. Воз-можно, время формирования комплексов с вторичными находками таких огнив от-ражает время расширения хозяйственных угодий в эпоху средневековья и освоения новых, не использовавшихся ранее участков. Любопытно, что к тому же XIV в. от-носится, например, известная находка неолитического кремневого наконечника ко-пья, оправленного в медный футляр с изображением процветшего креста (Седова, 1981, с. 175, рис. 77). Не исключено, что такого рода находки свидетельствуют об определенном интересе к древним вещам, распространившемся в это время.

180

Памятники ранних эпох в окрестностях Новгорода известны. Материалы, да-тирующиеся 1-й пол. I тыс. н.э., происходят, в частности, с селищ Васильевское 1 и Горошково, городища Холопий городок (Носов, Плохов, 2005). На городище Геор-гий близ селища Васильевское 1 найдена бронзовая двухчленная прогнутая под-вязная фибула (Носов, 2002).

По всей видимости, находки кварцитовых овальных огнив, в том числе и вто-ричные, должны рассматриваться не как случайно потерянные древними «траппе-рами» (ср., напр.: Salo, 1990, p. 49), а, скорее, как свидетельство заселения опреде-ленных территорий в римское время и эпоху переселения народов. В этой связи закономерным выглядит открытие в последние годы целого ряда ранних памятни-ков на западных скатах Ижорского плато, обращенных к нижнему течению Луги и долгое время считавшихся «белым пятном» на археологических картах (Сорокин, Шаров 2008; Юшкова, 2010). Сведения о находках римского времени и эпохи пере-селения народов с территории Пскова и его ближайших окрестностей были недавно обобщены А.А. Александровым1.

Мы рассмотрели находки овальных огнив из кварцита, происходящие с терри-тории Северо-Запада России. Эти предметы образуют здесь несколько обособлен-ных групп и могут рассматриваться как свидетельство заселенности в I тыс. н.э. Сам способ высекания огня с помощью таких огнив был широко распространен в Северной Европе в I–VII вв. н.э., и находки с территории Северо-Запада могут рас-сматриваться как еще одно свидетельство контактов жителей этих частей Европы в раннее время. Вопрос о верхней границе употребления кварцитовых огнив на тер-ритории Северо-Запада остается открытым.


Артемьев А.Р., 1998. Города Псковской земли в XIII–XV вв. Владивосток.Белецкий С.В., 1980. Культурная стратиграфия Пскова (Археологические данные к проблеме происхо-

ждения города) // КСИА. Вып. 160. С. 3-16.Гроздилов Г.П., 1962. Раскопки древнего Пскова // АСГЭ. Вып. 4. С. 7-76.Гроздилов Г.П., 1965.Археологические памятники Старого Изборска // АСГЭ. Вып. 7. С. 65-88.Колчин Б.А., 1982 Хронология новгородских древностей // Новгородский сборник: 50 лет раскопок Нов-

города. М.: Наука. С. 156-177.Конькова О.И., 1992 Вопросы ранней истории финноязычного населения нижнего течения р. Луги // На-

селение Ленинградской области: Материалы и исследования по истории и традиционной культу-ре. СПб.: Гос. музей этнографии. С. 92-106.

Леонтьев А.Е., 1996. Археология мери: К предыстории Северо-Восточной Руси. (Серия: Археология эпохи великого переселения народов и раннего средневековья. Вып. 4). М.: Геоэко.

Лыч Б.Г., 2000. О территориальных различиях погребального инвентаря носителей культуры псковских длинных курганов // Вестник молодых ученых. Исторические науки. 5’00. СПб. С. 72-76

Мальм В.А., Фехнер М.В., 1969. Об этническом составе населения Верхнего Поволжья во 2-й половине I тысячелетия н. э. // Экспедиции Государственного Исторического музея. М. С. 159-192.

Мильков В.В., 1989. Отчет к Открытому листу № 66 о проведении раскопок археологического комплекса у дд. Плесо–Потерпелицы Боровического р-на, жальника у д.Каплино в Мошенском районе, курганно-жальничного комплекса Бор–Заручевье в Окуловском районе, а также археологических разведок в Любытинском, Мошенском и Хвойнинском р-нах Новгородской области // Архив ИА РАН. Р–1. № 13742.

1 Доклад А.А. Александрова «Несколько случайных находок из Пскова» на 55-м заседании научного семинара «Археология и история Пскова и Псковской земли» 13 апреля 2009 г.

181

Михайлова Е.Р., 207. Культура псковских длинных курганов: памятники финального этапа // Вестник СПбГУ. Серия 6: Философия, политология, социология, психология, право, международные от-ношения. Вып. 4. С. 389-398.

Михайлова Е.Р., 2009. Культура псковских длинных курганов. Проблемы хронологии и развития матери-альной культуры. Автореферат дисс. … канд. ист. наук. СПб.

Моора Х.А., 1954. Археологические работы в Эстонской ССР в 1951 и 1952 г. // КСИИМК. Вып. 55. С. 52-63.

Носов Е.Н., 1990. Новгородское (Рюриково) городище. Л.: Наука.Носов Е.Н., 2002. О находке позднеримской фибулы в Ильменском Поозерье // Старая Ладога и пробле-

мы археологии Северной Руси. Сб. статей памяти О.И. Давидан. СПб.: Изд-во ГЭ. С.74-76.Носов Е.Н., Плохов А.В., 2005. Новые раскопки поселений в Северном Приильменье // Носов Е.Н., Горю-

нова В.М., Плохов А.В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья. СПб.: Дмитрий Буланин. С. 122-154.

Перхавко В. Б., 1979. Классификация орудий труда и предметов вооружения из раннесредневековых па-мятников междуречья Днепра и Немана // СА. № 4. С. 40-55.

Плоткин К.М., 1974. К вопросу о хронологии городища Камно Псковской области // КСИА. Вып. 139. С. 13-16.

Попов С.Г., 2010. Некоторые проблемы ранней хронологии культуры длинных курганов на Северо-Западе России // Диалог культур и народов средневековой Европы. К 60-летию со дня рождения Е.Н. Носова. СПб.: Дмитрий Буланин. С. 365-378.

Седов В.В., 2007. Изборск в раннем средневековье. М.: Наука. Седова М.В., 1981. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X–XV вв.). М.: Наука.Смирнов П.А., 1998. Новые данные в изучении древнего Таллина // Поселения: среда, культура, социум.

СПб.: Изд-во СПбГУ. С. 209-212.Сорокин П.Е., Шаров О.В., 2008. О новых находках римской эпохи на Северо-Западе // Археологическое

наследие Санкт-Петербурга. Вып. 2: Древности Ижорской земли. СПб. С. 167-200.Спицын А.А., 1915. Археологический альбом // ЗОРСА. Т. XI. СПб. С. 224-250.Степанов А.М., 1998. Работы на Андреевском II раскопе в Новгороде // ННЗ (27-29 янв. 1998). Вып.12.

Новгород. С.14-21.Уваров А.С., 1881. Археология России. Каменный период. Т. II. М.: Синод. типогр.Шмидт Е.А., 1995. Вооружение и снаряжение воинов-всадников тушемлинских племен Поднепровья //

ГАЗ. № 6. Мн. С. 105-117. Шноре Э., Цимермане И., 1966. Поселение и могильник в Кивты (Восточная Латвия) // Pronksiajast

varase feodalismini. Uurimusi Baltimaade ja naaberalade arheoloogiast. Таллин: Ээсти раамат. С. 175-185.

Юшкова М.А., 2010. Новая группа пмятников культуры могиьников с каменными оградками (die Tarand-gräberkultur) на западе Ижорской возвышенности // Диалог культур и народов средневековой Ев-ропы. К 60-летию со дня рождения Е.Н. Носова. СПб.: Дмитрий Буланин. С. 316-329.

Callmer J., 1984. Recent Work at Åhus: Problems and Observations // Offa. Bd 41. P. 63-75.Engelhardt С., 1863. Thorsbjerg Mosefund: beskrivelse af de oldsager, som i aarene 1858–61 ere udgravede af

Thorsbjerg mose ved Sønder-Brarup i Angel. Copenhagen.Gabriel I., 1988. Hof- und Sakralkultur sowie Gebrauchs- und Handelsgut im Spiegel der Kleinfunde von Sta-

rigard / Oldenburg // Bericht der Römisch-Germanischen Komission. Bd 19/69. S.103-291.Hackman A., 1905. Die ältere Eisenzeit in Finnland. I. Die Funde aus den fünf ersten Jahrhunderten n. Chr.

Helsingfors: Aktiengesellschaft F. Tilgmanns Buch- und Steindruckerei.Ilkjær J., 1993. Illerup Ådal. 3. Die Gürtel: Bestahdteile und Zubehör. (Jutland Archaeological Society Publika-

tions XXV: 3). Aarhus: Aarhus University Press.Katalog der Ausstellung zum X. archäologischen Kongress in Riga 1896. Mit 34 Lichtdrucktafeln. Riga: Druck

von W.F. Häcker.Kivikoski E., 1939. Die Eisenzeit im Auraflussgebiet. (SMYA. XLIII). Hels.Kurila L., Kliaugaitė V., 2007. Baliulių pilkapiai (Švenčionių r.) // Lietuvos archeologija. T. 30. P. 121-180.Meinander C.-F., 1977. Svenska Österbottens Historia, 1. Vasa.Mugurēvičs E., 1998. Eisenzeitliche Funde an der unteren Daugava (Düna), Lettland // Studien zur Archäologie

des Ostseeraumes. Von der Eisenzeit zum Mittealter. Festschrift für Michael Müller-Wille. Neumünster: Wachholtz Verlag. S. 585-590.

Petersen J., 1951. Vikingetidens redskaber. Oslo.Rydh H., 1917. S. k. eldslagningsstenar från järnåldern // Fornvännen. Årgänger 12. (Stockholm). S. 172-190.Rygh O., 1885. Norske oldsager. Christiania.

182

Salo U., 1990. Fire-striking implements of iron and Finnish myths relating to the birth of fire // Iskos, 9. Hels. P. 49-61.

Serning I., 1966. Dalarnas järnålder. Stockholm.Uino P., 1997. Ancient Karelia: Archaeological studies. (SMYA, 104). Hels.Urtāns Vl.,1972. Senākie depozīti Latvijā (līdz. 1200 g.). Rīga: Zinātne.Vaitkeviċius V., 2007. Santakos Pilkapiai (Vilniaus r.) // Lietuvos archeologija. T. 30. P. 181-212. Wegraeus E., 1986. Die Pfeilspitzen von Birka // Birka II: 2. Systematische Analysen der Gräberfunde. Stock-

holm. S. 21-34.

К. Карро

Каменные могильники Аласоо и Лахепера вблизи западного побережья Чудского озера1

На прибрежных территориях Эстонии, к числу которых можно отнести и за-падное побережье Чудского озера, в течение эпохи металлов покойников хоронили в каменных могильниках разных форм: в эпоху бронзы – в могильниках с камен-ным ящиком, в период римского железного века – в основном в могильниках с оградками, а еще позже, т.е. в периоды среднего и позднего железа – в каменных могильниках без определенной конструкции (подробнее: Lang, 1993; 2007). Пере-ход от каменных могильников с оградками к могильникам без определенной кон-струкции происходил постепенно: со временем стали сооружать каменные могиль-ники, в которых форма оградок не была уже столь регулярной, как ранее. Два из таких каменных могильников частично изучены на западном побережьe Чудского озера у деревень Аласоо и Лахепера. Здесь же, в пределах бывшего прихода Кода-вере (рис. 1 см. на с. 255), обнаружены и остатки древнейшего земледельческого заселения в западном Причудье.

Оба могильника сооружены из валунов разной величины. Материал для соо-ружения каменного могильника обычно и определяется наличием доступного кам-ня – в Северной Эстонии это плитняк, а в южных частях Эстонии (к югу от линии Муствеэ – Хяэдемеэсте), где коренные отложения составляют песчаники, – это чаще всего валуны.

По имеющимся данным, в могильниках Аласоо и Лахепера такой четкой огра-дочной конструкции, как это можно видеть на каменных могильниках с оградками из Вирумаа (Северная Эстония) и Юго-Восточной Эстонии, не было обнаружено (Aun, 1972; Lavi, 1979-1980a; 1979-1980b).

В обоих могильниках открыты только трупосожжения, совершенные на сто-роне. В то же время, по способу помещения кальцинированных костей в могильник между ними наблюдаются некоторые различия. В Лахепера перегорелые кости рас-полагались, как правило, в разбросанном виде между камнями. Четкие погребаль-ные ямы или комплексы из-за смешанности культурного слоя здесь установить не оказалось возможным (Lavi, 1979-1980a; 1979-1980b). К востоку от могильника на

1 Составление настоящей статьи поддержано Европейским Союзом через Фонд Европейского регио-нального развития (Высший центр, CECT). This paper has been supported from the European Union th-rough the European Regional Development Fund (Center Excellence CECT).

183

пахотном поле было найдено углистое пятно, которое, как предполагается, было местом кремации покойников.

В могильнике Аласоо, наряду с захоронениями, кальцинированные кости ко-торых располагались в разбросанном виде, были обнаружены также и погребения, совершенные отдельными скоплениями в неглубоких материковых ямах, диаме-тром в среднем 0,3-0,4 м (Aun, 1972). В этих ямах вместе с костями встречались и мелкие угольки, мелкие фрагменты перегорелых камней, а также приношения.

Могильник Лахепера (рис. 1).Раскопками 1977 и 1978 гг. здесь изучено полностью пять оградок (II–VI) и

частично одна (VII). Могильник состоял, очевидно, из восьми оградок. Длина со-хранившейся части памятника в направлении ЗЮЗ – ВСВ равнялась 34-35 м, шири-на восточной части 9 м, средней части 10 м, а западной – 12 м (Lavi, 1979-1980a; 1979-1980b). Кроме сожженных костей человека в этом могильнике найдены также и несожженные кости животных (Lavi, 1979-1980a, lk. 15), попавшие в могильник или случайно, или в ходе более поздних ритуалов. В пользу последнего предполо-жения говорят также и обнаруженные в большом количестве фрагменты круговой керамики позднего железного века (рис. 2: 4 см. на с. 256).

Вещевые находки1 в Лахепера весьма многочисленны, но их общее количе-ство не сравнимо с богатством погребального инвентаря из каменных могильников Северо-Восточной или Юго-Восточной Эстонии. Как это характерно для каменных могильников с оградками, вещи встречались преимущественно в фрагментарном виде и имели часто следы пребывания в огне. В одном случае перегорелыми оказа-лись также и черепки глиняной посуды.

Ранний железный век2

Могильник Лахепера был, по всей вероятности, сооружен во II или III в. н.э. (в римском железном веке), о чем свидетельствуют фрагменты браслетов с незамкну-тыми концами II–III вв. плоско-выпуклого (рис. 2: 7) или округлого сечения и с бороздчатым орнаментом, а также браслеты с выпукло-вогнутым сечением и ямоч-ным орнаментом (о браслетах упомянутых типов см. подробнее: Lang, 1996, lk. 223; Laul, 2001, lk. 149-154). Треугольная подвеска с шаровидными концами (рис. 2: 5) в каменных могильниках с оградками в Юго-Восточной Эстонии и Вирумаа датиро-вана IV–V вв. (в Литве носили их до VIII в.) (Laul, 2001, lk. 141). Найденные в мо-гильнике Лахепера спиральные перстни с плоско-выпуклым сечением были харак-терным погребальным инвентарем для каменных могильников с оградками в III–V вв., причем количество перстней с таким сечением уменьшилось после V в. (Lang, 1996, lk. 127; Laul, 2001, lk. 145). В могильниках периода Великого переселе-ния народов спиральных перстней было мало, и в большем количестве они распро-странились вновь в позднем железном веке (Lang, 1993, lk. 42).

Эпоха раннего железа представлена в Лахепера также и фрагментами штрихо-ванной и текстильной керамики (рис. 2: 1, 2) (подробнее о керамике раннего железа в Эстонии см., напр., Lang, 1996, lk. 43-46; Laul, 2009).

1 Находки в AI 4976.2 О периодизации и хронологии железного века в Эстонии см. подробнее: Lang, Kriiska, 2001.

184

Средний железный векК этому времени в могильнике Лахепера может относиться упомянутая выше

треугольная подвеска с шаровидными концами, хотя украшения этого типа носили все же больше именно в конце римского железного века. Концом римского желез-ного века или периодом среднего железа (V–VII вв.) можно датировать фрагменты спиральных браслетов с треугольным сечением (подробнее: Laul, 2001, lk. 158). В это же или более позднее время в могильниках Эстонии появились и косы (Jaanits et al, 1982, lk. 291), фрагменты которых найдены также и в Лахепера. Однако похо-жая по форме лахепераской (AI 4976: 199) коса была обнаружена и в каменном могильнике Виймси в Северной Эстонии, вещевой материал которого датирован узко IV–V вв. (Lang, 1993, lk. 46, joon. 15: 2). Поэтому возможно, что и косу из Ла-хепера можно отнести к римскому железному веку. Вторая лахепераская коса (AI 4976: 93) с узким лезвием больше похожа на серп. По данным В. Ланга (подробнее: Lang, 1991, lk. 53-56, joon. 4), к среднему железному веку можно отнести также и фрагмент ребристого сосуда.

Младший железный векБольшая часть предметов из каменного могильника Лахепера относится к

концу эпохи викингов и особенно к периоду позднего железного века. При этом, как и ранее, преобладают предметы украшений. В их числе несколько фрагментов браслетов (рис. 2: 6), относящихся к X–XI вв. (Mägi-Lõugas, 1995, lk. 284-290, 294-296, 297-300). Из найденных в могильнике фрагментов двух подковообразных фи-бул одна, снабженная иглой с узким основанием, относится ко времени до второй половины XI в., а вторая, с дужкой треугольного сечения – к XI–XII вв. (Selirand 1975, lk. 154-156). Для позднего железа характерны также и нагрудные цепи, изго-товленные из двойных кольцевых звеньев.

Из предметов, связанных с одеждой, можно назвать еще и предметы поясного набора – язычок и разделитель ремня. Язычками пряжки ремня, похожими на лахе-пераские, пользовались в конце эпохи викингов, а простыми округлыми разделите-лями – как в период среднего железа, так и в эпоху викингов (Tvauri, 2010, lk. 115).

Предметы вооружения представлены двумя наконечниками копий, из которых один относится к типу А по Петерсену и датируется IX–X вв. (в Скандинавии VIII–IX вв.; см. Petersen, 1919, s. 23), а второй – к типу G по Петерсену – X–XI вв. (Lehtosalo-Hilander, 1982, s. 25-26, 32-34). У наконечника типа А прослеживались следы обгорелости, он находился вблизи стенки V погребальной оградки или в ее развале. Быть может, это можно связывать не столько с погребением, сколько с каким-то ритуальным действом, произведенным на могильнике. Так же можно ин-терпретировать и местоположение двух ножей (AI 4976: 11, 75) на границе оградок (Karro, 2008, lk. 38-39).

К позднему железному веку относятся также и найденные в каменном могиль-нике фрагменты круговой керамики XI–XII вв. или более позднего времени (под-робнее: Tvauri, 2001; 2005) (рис. 2: 4). Обнаружены и некоторые черепки ребристых сосудов позднего железа (Lang, 1991, lk. 56; Tvauri, 2005, lk. 82-83).

К востоку и северу от каменного могильника Лахепера позднее был заложен грунтовый могильник с обрядом трупоположения (рис. 1), поэтому в отношении некоторых предметов может оставаться неясным, относятся ли они изначально к данному грунтовому или же к раннему каменному могильнику. К тому же, по при-

185

чине того, что на этом месте в течение столетий располагались пахотные поля, то вполне возможно, что предметы, происходящие из могильников разных типов, были перемешаны в ходе пахоты.

Предполагается, что наиболее ранние погребения грунтового могильника от-носятся уже к X в. (Tvauri, 2010, lk. 115), но наиболее подробное изучение вещевого материала показывает все же, что в грунтовом могильнике стали хоронить не ранее XI в. Самые поздние предметы из каменного могильника датированы этим же XI в. (Karro, 2008), поэтому можно предполагать, что именно в это самое время заверши-лось и захоронение в каменном могильнике. Многочисленные фрагменты круговой керамики позднего железного века (в том числе один разрушенный горшок и в не-которых случаях множество расположенных поблизости черепков одного и того же сосуда) указывают, скорее всего, на произведенные на могильнике ритуальные тризны (Mägi, 2002).

По распределению погребального инвентаря выстраивать последователь-ность сооружения оградок трудно, так как культурный слой каменного могильника местами смешан, как в ходе пахоты, так и раскопками 1895 г. (Hausmann, 1896). Можно только сказать, что наиболее ранняя керамика (штрихованная и текстиль-ная) была найдена преимущественно в VI и VII оградках, расположенных наиболее далеко от грунтового могильника. В окрестности разрушенной ко времени раско-пок 1977-1978 гг. I оградки, рядом с которой был сооружен грунтовой могильник, найдена преимущественно круговая керамика. А. Лави считает по особенностям сооружения стены оградки наиболее древней II оградку (Lavi, 1979-1980b, lk. 3), хотя вещевой материал на это и не указывает.

Каменный могильник Аласоо (рис. 1).Расположенный близи шоссейной дороги каменный могильник Аласоо был

частично разрушен при сооружении дороги для гусеничных тракторов. Спасатель-ными раскопками 1972 г. в разрушенной части памятника было установлено, что он сооружен из довольно мелких камней, а больших камней встречалось относительно мало (Aun, 1972).1 Тем не менее, удалось проследить северную часть конструкции, сложенной из больших валунов и напоминающей оградку, вытянутую в направле-нии с запада на восток. Но из-за сильной разрушенности этой части культурного слоя могильника определить достоверно наличие здесь именно оградки все же за-труднительно.

Обнаруженный сопровождающий погребальный инвентарь встречался преи-мущественно в фрагментарном виде и имел чаще всего следы пребывания в огне (Aun, 1972, lk. 6-7). Как в Лахепера, так и в этом могильнике, среди вещевых нахо-док преобладают предметы украшений. Довольно много найдено также и черепков глиняных сосудов.

Ранний железный векВ отличие от Лахепера, в каменном могильнике Аласоо вещевых находок

было относительно мало, что характерно для поздних каменных могильников с оградками. К тому же, часть бронзовых предметов сохранилась лишь в виде кусоч-ков расплавленнего металла. Из относительно хорошо сохранившихся предметов можно отметить позолоченные стекляные бусины III–IV вв. (подробнее: Laul, 2001, lk. 137-138). Фибулы представлены одним целым экземпляром (рис. 2: 8) и несколь-1 Находки в AI 4606.

186

кими фрагментами арбалетных фибул, которые носили в основном в IV–V вв. (Lang, 1993, lk. 33; Laul, 2001, lk. 116).

Из наручных украшений встретились узкие браслеты, чуть плоско-выпуклые в сечении, относящиеся по аналогиям из Юго-Восточной Эстонии к I–V столетиям (Laul, 2001, lk. 154), и фрагмент спирального перстня с плоско-выпуклым сечением IV–V вв.

Из орудий труда и предметов обихода в Аласоо обнаружены два серповидных ножа, которые чаще всего датируются ранним железным веком (Lang, 1996, lk. 128; Laul, 2001, lk. 160).

Большую часть находок в каменном могильнике Аласоо составили относя-щиеся к раннему железному веку и к началу среднего железа фрагменты текстиль-ной и штрихованной керамики, а также единичные черепки гладкостенной посуды (о керамике см. подробнее: Lang, 1996, lk. 43-46; Laul, 2009). Черепки глиняных со-судов в этом памятнике встречались разбросанно, кучкой в некотором отдалении от погребений (AI 4606: 10), а также в погребальных ямах среди кальцинированных костей.

Средний железный векК среднему железному веку относится, по всей вероятности, боевой нож, най-

денный на границе оградки, из-за чего этот предмет можно связывать и с ритуаль-ными действиями на могильнике. Аналог боевому ножу с широким лезвием и пря-мой спинкой найден в могильнике Лехмья Лоо III в Северной Эстонии и датирован VII в. (Tvauri, 2010, lk. 130).

Из лепной керамики к среднему железному веку может относиться фрагмент ребристого сосуда (рис. 2: 3) (Lang, 1991, lk. 53-56).

Судя по вещевому материалу, в каменном могильнике Аласоо хоронили в те-чение III–VII вв.

Функции каменных могильников в ландшафте. Чудское и Псковское озера составляли, по всей вероятности, часть торгового

пути из Скандинавии в Византию (Сорокин, 1999; Karro, 2011; Mägi, 2011). В поль-зу этого торгового пути говорят, например, римские импортные вещи (в т.ч. позоло-ченные стеклянные бусины из могильника Аласоо) и монеты, найденные в основ-ном в Юго-Восточной Эстонии, на побережье Северной Эстонии и в Западной Эстонии (Kiudsoo, 2010). Упомянутые предметы указывают в основном на два на-правления торговых путей: на Псковско-Чудской и на водный путь по рекам Эмай-ыги и Пярну (Tvauri, 2001, lk. 211-212; Mägi, 2010). Вблизи устья р. Эмайыги (в Варнья и Криймани) найдены два византийских серебряных сосуда среднего желез-него века (Quast et al., 2010). Появление ранних грунтовых могильников с трупопо-ложениями со сходным вещевым материалом как на западном побережье о. Сааре-маа и северном побережье Эстонии, так и на обоих берегах Чудского озера (Раатве-ре, Лахепера, Залахтовье) можно связывать с функционированием этого торгового пути в период младшего железного века (Mägi-Lõugas, 1995; Хвощинская, 2004).

С водным путем связаны места пристаней. В Скандинавии предполагают, что места пристаней стали археологически уловимыми начиная с VI в., когда усилилась общественная иерархия. Признаком таких мест на ландшафте является прежде все-го пригодное местоположение на берегу водоема, причем часто это – именно мо-гильник. Вполне возможно, что в период раннего железного века мест выхода на

187

море или озеро было больше, но в течение периода среднего железа деятельность, связанная с водоемами, – как повседневное рыболовство, так и торговля, – все бо-лее сосредотачивалась у пристани семьи, достигшей большей власти. В Эстонии такие места известны, например, на о. Сааремаа (Carlsson, 1991; Mägi, 2004; 2007; 2011). Вполне вероятно, что подобные места для пристаней были основаны также и на берегах такого большого водоема, как Чудское озеро (Karro, 2011).

Вблизи могильников Аласоо и Лахепера могли как раз и находиться такие ме-ста для выхода на озеро, которыми пользовались как в целях рыбной ловли, так и торговли. Возможно, что у могильника Аласоо выходом на озеро оказалось невоз-можным пользоваться из-за отступления кромки воды после среднего железного века. В то же время, наличие грунтового могильника рядом с каменным могильни-ком в Лахепера в период позднего железа свидетельствует о том, что место приста-ни у могильника Лахепера существовало и после среднего железного века.

На сдвиг западной береговой линии озера к востоку указывет и то обстоятель-ство, что все остатки древней жизнедеятельности на западном берегу Чудского озе-ра, которые на ландшафте с большим озером можно считать показателями связан-ных с озером действ (могильники), находятся ныне на высотной линии 38-40 ме-тров. Свидетелями бывшего более широкого распространения Чудского озера явля-ются также и водоемы-реликты на его современной береговой части: бывший залив Чудского озера – озеро Лахепера и расположенные к юго-востоку от могильника Аласоо озера Вилаярв и Каанъярв (рис. 1).

Единственное городище округи располагается в Пеaтскиви, в излучине р. Алатскиви среди лучших пахотных земель окрестностей (рис. 1). Городище было сооружено уже в эпоху раннего металла, но им пользовались до XII в., за исключе-нием периода среднего железного века (Аун, 1974). В жизни местных людей горо-дище имело разные функции, которые иногда могли быть связаны и с торговлей (Karro, 2008). Возможно, что в период железного века городище было связано с какой-либо местной пристанью (Лахепера или Аласоо?). Когда вода озера в период раннего железного века простиралась далеко на запад, тогда последний отрезок пути к городищу Алатскиви можно было преодолеть и по р. Алатскиви.

Заключение. Каменные могильники Аласоо и Лахепера сооружены в период раннего же-

лезного века и обозначали, по всей вероятности, места выхода к озеру на тогдаш-нем берегу Чудского озера. Судя по вещевому материалу могильников, вода озера в период среднего железа отступила, и пристань Аласоо, в отличие от Лахепера, ока-залась непригодной для пользования. В то же время пристанью Лахепера продол-жали пользоваться и в последующее время, на что указывает сооруженный вблизи каменного могильника грунтовой могильник с обрядом трупоположения.

ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ

Аун М., 1974. Об исследовании городища „Ложе Калевипоэга“ в Алатскиви // Известия АН ЭССР. Общественные науки, 23 (1). С. 90-93.

Сорокин П.Е., 1999. Водный путь по Псковско-Чудскому озеру и реке Нарове // Древности Пскова. Ар-хеология, история, архитектура. К юбилею Инги Константиновны Лабутиной. Псков. С. 185-200.

Хвощинская Н.В., 2004. Финны на западе Новгородской земли (По материалам могильника Залахтовье). СПб.

188

Anonym, 1684. Fempte Deels Transporterad Charta öfwer Tredie Deelen af Dörpts Lähn // EAA, 308-2-158, с. 68.

Aun M., 1972. Aruanne Alasoo kivikalme (Tartu raj.) kaevamistest 19. juulist 16. augustini 1972. a. // АI.Carlsson D., 1991. Harbours and trading places on Gotland AD 600-1000 // Aspects of Maritime Scandinavia

AD 200-1200. Roskilde. Pp. 145-158.Hausmann R., 1896. Einleitung zur Abttheilung Archaäologie // Katalog der Ausstellung zum X archäolo-

gischen Kongress in Riga 1896. Riga.Karro K., 2008. Alatskivi asustuspiirkond rauaajal – kalmed, linnamäed ja asulakohad maastikul (lähemalt va-

adeldud Alasoo ja Lahepera leiumaterjali). Bakalaureusetöö. Tallinn // АI. Karro K., 2011. Kodavere parish by lake Peipus: the development of the cultural landscape during the iron age

//Archaeologia Baltica, 14. Vilnius. Pp. 184-196. Jaanits L., Laul S., Lõugas V., Tõnisson E., 1982. Eesti esiajalugu. Tallinn.Kiudsoo M., 2010. New interesting coin finds in 2009 // Archaeological fieldwork in Estonia 2009. Tallinn. Pp.

185-190.Lang V., 1991. Ühe savinõutüübi ajaloost Loode-Eestis // Muinasaja teadus, 1. Arheoloogiline kogumik. Tallinn.Lang V., 1993. Kaks tarandkalmet Viimsis, Jõelähtme kihelkonnas // Töid arheoloogia alalt, 2. Tallinn.Lang V., 1996. Muistne Rävala, 1.–2. kd. // Muinsaja teadus, 4. Tallinn.Lang V., 2007. Baltimaade pronksi- ja rauaaeg. Tartu.Lang V. Kriiska, A., 2001. Eesti esiaja periodiseering ja kronoloogia // Eesti Arheoloogia Ajakiri, 5 (2), lk. 83-

109.Laul S., 2001. Rauaaja kultuuri kujunemine Eesti kaguosas (500 e.Kr.–500 p.Kr.) // Muinasaja teadus, 9 / Õpe-

tatud Eesti Seltsi kirjad, 7. Tallinn.Laul S., 2009. Tekstiilkeraamika kultuur // Setomaa 2. Vanem ajalugu muinasajast kuni 1920. aastateni. Tartu.

Lk. 46-47.Lavi A., 1979-1980а. Arheoloogilistest kaevamistest Lahepera kivikalmel 1977. aastal (Kodavere khk) // АI. Lavi A., 1979-1980b. Arheoloogilistest kaevamistest Lahepera kivikalmel 1978. aastal (Kodavere khk) // АI. Lehtosalo-Hilander P.-L., 1982. Luistari II. Artefacts // Suomen Muinaismuistoyhdistys. Helsinki.Mägi M., 2002. At the crossroads of space and time. graves, changing society and ideology on Saaremaa (Ösel)

9th-13th century AD // Culture Clash and Comprimise Papers, 6. Tallinn.Mägi M., 2004. ...Ships are their main strength. Harbour sites, arable lands and chieftains on Saaremaa // Esto-

nian journal of archaeology, 8 (2), pp. 128-162.Mägi M., 2007. Iru linnusest Püha Birgitta kloostrini // Kunstiteaduslikke uurimusi, 4. Tallinn. Lk. 17-40.Mägi M., 2011. Bound for the eastern Baltic: trade and centres 800-1200 // Maritime Societies of the Viking and

Medieval World. McDonald Monograph series. Cambridge. (В печати).Mägi-Lõugas M., 1995. Eesti viikingiaegsed käevõrud ja nende ornament // Muinasaja teadus, 3.Petersen J., 1919. De norske vikingesverd. En typologisk-kronologisk studie overvikingetidens vaaben // Videnskapsselskapets Skrifter, II. Hist.-Filos. klasse, 1. Kristiania.Quast D., Tamla Ü., Felten S., 2010. Two fifth century AD Byzantine silver bowls from Estonia // Estonian

journal of archaeology, 14 (2), pp. 99-122.Selirand J., 1974. Eestlaste matmiskombed varafeodaalsete suhete tärkamise perioodil (11.-13. sajand). Tallinn. Tvauri A., 2001. Muinas-Tartu. Uurimus Tartu muinaslinnuse ja asula asustusloost // Muinasaja teadus, 10.

Tartu–Tallinn.Tvauri A., 2005. Eesti hilisrauaaja savinõud (11. sajandist 13. sajandi keskpaigani) // Muinasaja teadus, 16.

Tartu–Tallinn.Tvauri A., 2010. Keskmine rauaaeg ja viikingiaeg Eestis // Eesti arheoloogia, 4. Tartu.

189

Б. Думпе

Лощеная и подлощенная керамика из коллекции Асотского городища

Асотское городище является одним из тех исследованных археологами памят-ников, которoе сформировалo современное представление об образе жизни, строи-тельстве и ремеслах латгалов (рис. 1). Раскопки на городище под руководством ар-хеолога Элвиры Шноре происходили в период с 1949 по 1954 год, их результаты опубликованы в монографии «Асотское городище» (Шноре, 1961). Поэтому может создаться впечатление, что материалы Асотского городищаоте уже полностью изу-чены и опубликованы. Однако эта коллекция все еще хранит в себе множество воз-можностей для исследования.

На городище исследовано три раскопа – A, B и C. Находки разделены на шесть коллекций по годам проведения раскопок (1949. g. – VI 11; 1950. g. – VI 12; 1951. g. – VI 13; 1952. g. – VI 144; 1953. g. – VI 15; 1954. g. – VI 16). В этом исследовании использовалась керамика, найденная в раскопе А и охватывающая период от по-следних веков до н.э. до XIII в. н.э.

В латвийской археологии лощеную и подлощенную керамику интерпретиру-ют по-разному. Единственная работа, посвященная этой теме специально, – статья Иева Цимермане (Cimermane, 1974, 99-110. lpp.). До сих пор она служит надежной

Рис. 1. Месотнахождение Асотского городища

190

основой для определения лощеной и подлощенной керамики. Наряду с определе-ниями «лощеная» и «подлощенная» используется также название «полированная» (например: Stubavs, 1957, 30. lpp.; 1974, 144. lpp.). Большее разпространение эта керамика получает с начала н.э. (Васкс, 1991, с. 56, 57), а исчезает после появления ранней гончарной керамики. В этом небольшом исследовании осуществлена по-пытка выяснить, какие технологические особенности присущи этой группе керами-ки, и как ее можно охарактеризовать, исходя из состава формовочной массы и каче-ства отделки поверхности.

Для определения лощеной и подлощенной керамики использовались три при-знака, которые чаще всего упоминаются для ее характеристики:

1) значительно более мелкая примесь в формовочной массе, чем у хозяйствен-ной посуды;

2) особая отделка поверхности – лощение или сглаживание;3) обжиг в редуцирующей среде, о чем свидетельствует темный черепок. К лощеной керамике отнесены все те фрагменты посуды, на которых видно

лощение, т.е. поверхность в полусухом состоянии подвергалась сглаживанию твер-дым предметом с вдавливанием в массу минеральных примесей и уплотнением верхнего слоя глины. Этот технический прием иногда применялся особенно тща-тельно, в результате чего получалась действительно блестящая и гладкая поверх-ность (рис. 2: 1). Но зачастую лощение еле заметно из-за небрежного исполнения или же частичного износа (рис. 2: 2). К этой группе отнесены также лощеные об-ломки, формовочная масса которых содержит сравнительно грубые примеси – свы-ше 2 мм в диаметре.

К подлощенной керамике отнесены обломки, в черепке которых заметны мел-кие примеси или примеси средней грубости (т.е. до 1 мм и до 2 мм в диаметре), а поверхность тщательно сглажена руками. У этой керамики тоже чаще всего наблю-дается темный черепок (рис. 2: 3). Цвет черепка и состав формовочной массы по-могают определить немногочисленный отдел фрагментов донцев сосудов, у кото-рых не видна отделка поверхности.

К гладкостенной керамике отнесена керамика, изготовленная из грубой фор-мовочной массы, характерной для хозяйственной посуды конкретного периода, по-верхность которой не штрихованная, не шероховатая, не покрыта отпечатками ногтей или не подвергнута лощению. Неопределимыми признаны те фрагменты лепной посуды, которые в основном представляют собой края или донца хозяй-ственной посуды и для которых невозможно определить способ обработки поверх-ности.

Элвира Шноре датировала слои Асотского городища по найденным здесь ар-тефактам и при публикации обозначила их в обратном порядке, как в первичной документации. В данном докладе использована нумерация, зафиксированная в пер-вичной документации.

Нижний горизонт Асотского городища формируют три слоя, которые Э. Шно-ре полностью относит к периоду до н.э. Они покрыты слоем серой земли толщиной около 30 см без находок (средний горизонт). Э. Шноре делает вывод, что масштаб-ные работы по перестройке городища разрушили культурные слои раннего и сред-

191

1

2

3

Рис. 2. Обработка поверхностей: 1 – тщательно лощеная внешняя и стертая внутренная поверхность (2 группа формовочной массы, фрагмент сосуда Е; VI 13: 1125); 2 – небрежно лощеная внешняя и сглажен-ная внутренная поверхность (2 группа формовочной массы, фрагмент сосуда D; VI 13: 1134); 3 – мокры-ми руками сглаженная внешняя и стертая внутренная поверхность (5 группа формовочной массы, VI 13: 1145).

192

него железного века. Верхний горизонт полностью датируется поздним железным веком, и слои следуют один за другим, начиная с IX в. При разделении керамики на слои, которые возможно определить по документации раскопок и аннотациям к ке-рамике, формируется процентное соотношение керамики, представленное в диа-грамме (диагр. 1 см. на с. 257) Числами обозначено количество лощеной и подло-щенной керамики в каждом слое.

Несмотря на казалось бы четкую стратиграфию, пропорции керамики в слоях все же указывают на значительным образом смешанный культурный слой. Видно, что существенное количество гончарной керамики зарегистрировано в слоях IX и X вв., в свою очередь штрихованная керамика встречается до самого верхнего слоя. Не соответствует указанной датировке и большое количество лощеной, подлощен-ной, облитой керамики и керамики с отпечатками ногтей в нижних слоях. Интерес-но, что соотношение штрихованной и гладкостенной керамики в слоях нижнего горизонта приблизительно соответствует представлениям о распространенности этих видов керамики в эпоху ранних металлов и в раннем железном веке.

Чтобы лучше оценить количество и пропорции лощеной и подлощенной кера-мики, имеет смысл рассмотреть лепную керамику отдельно (диагр. 2, 3 см. на с. 258). Сравнение количества черепков показывает, что, несмотря на появление ранней гончарной керамики, объем лепной керамики снизился весьма незначитель-но. Видно также то, что в нижних слоях количество черепков не достигает сотни, поэтому их процентные соотношения следует оценивать осмотрительно. Количе-ство лощеной керамики по слоям сравнительно неизменно, а количество подлощен-ной постепенно возрастает.

Далее лощеная и подлощенная керамика была рассортирована по группам в соответствии с составом формовочной массы (табл. 1). Для обеспечения возмож-ности проследить рассеивание черепков в культурном слое, обломки одного сосуда считались как отдельные единицы и обозначались в таблице латинскими буквами от A до O, остальные черепки обозначены буквой X. Черепки, на которых видны следы лощения – подчеркнуты, а серый и черный цвет указывает на светлый или темный цвет поверхности черепков. В классификацию не включены черепки, для которых из-за небольшого размера или повреждений было невозможно четко опре-делить состав формовочной массы. Поскольку состав формовочной массы опреде-лялся только путем визуальной оценки внешнего вида черепка, группировка осно-вана на том, какая примесь или комбинация примесей в керамике является домини-рующей.

1) Чистая глина без примесей использовалась мало – не более чем в шести сосудах, кроме того, предметы A и B очень похожи – их четкие, тщательно лощеные обломки отличаются только по толщине. Признаки тщательного лощения имеются и у остальных четырех черепков этой группы. Как видно, эти черепки сгруппирова-ны в нижних слоях.

2) Группа с органическими примесями в формовочной массе не вполне одно-родна. В нее включена керамика, у которой эти примеси видны невооруженным глазом как небольшие полости, чаще всего в виде мелких соломинок. Во всей сово-купности керамики Асотского городища особо выделяется сосуд E, у которого на-

193

Таблица 1. Группы керамики в соответствии с составом формовочной массы

ряду со сравнительно большим количеством мелкой дресвы к формовочной массе добавлено много грубоватой органики, оставленные которой пустоты в истершейся внутренней поверхности сформировали своеобразную фактуру. Внешняя поверх-ность сосуда E подвергнута тщательному лощению, включая его основание. В мас-се сосуда C очень мало дресвы, но много мелкой органики, что делает черепки по-ристыми и легкими. Лощение убедительное, но не столь качественное. В сосуде D органики меньше, лощение очень слабое. Принимая во внимание рассеяние череп-ков сосудов E и C, эта группа формовочной массы тоже характерна для нижних слоев.

194

3) В третьей группе объединена керамика с выраженным песчаным, мелкозер-нистым черепком, почти у всех черепков имеется также небольшая примесь мелкой органики. Визуально эти черепки существенно отличаются друг от друга – пять фрагментов стенок и три фрагмента донцев принадлежат разным сосудам. У всех лощеных черепков поверхность обработана тщательно. Самое большое количество песчаной керамики содержится в восьмом слое, но она встречается и в нижней ча-сти культурного слоя.

4) В четвертой группе объединены твердые, плотные черепки с низким со-держанием дресвы. У всех лощеных черепков этой группы выраженная четкая, гладкая поверхность (рис. 3). Интерес представляет обработка сосуда F. Это ниж-няя часть сосуда с очень равномерной толщиной стенок и основания, что свиде-тельствует о тщательности работы мастера. Внешняя и внутренняя стороны стенок выровнены твердым предметом, край которого внутри оставил бороздки, но сосуд был слишком мягким, что не позволило придать поверхностям глянец. Технически этот сосуд подвергался лощению, но реально поверхность гладкая, но не лощеная. Плотных черепков больше всего в средней части культурного слоя.

5) Для черепков пятой и шестой групп характерной доминирующей примесью является мелкая дресва до 1 мм, но местами в массе наблюдаются отдельные зерна дресвы диаметром до 2 мм. Различить эти две группы было очень сложно по при-чине выраженного темного цвета и большой концентрации дресвы. Однако, рас-сматривая их вместе, видно, что часть черепков плотнее и тверже других. Они включены в пятую группу. Из пяти сравнительно одинаково выполненных фраг-ментов краев лощеным оказался только один. Качество обработки обломков краев

весьма неоднородно, у части лощение заметно только на выпуклостях поверхности.

6) В шестой группе объе-динены обломки посуды, в че-репке которых наряду с мелкой дресвой наблюдается также присутствие очень мелкой ор-ганики. Все шесть небольших краев посуды хорошо вылоще-ны, но на боковых обломках, подобно предыдущей группе, обработка разнородная. В эту группу включены также два похожих, с наружной стороны хорошо вылощенных облом-ков днищ, которые визуально немного отличаются от осталь-ной керамики четкостью вы-полнения основания и цветом Рис. 3. Внутренная сторона сосуда – не затвердевшая поверх-

ность сглажена твердым предметом с острым краем (4-я группа формовочной массы, фрагмент сосуда F; VI 13: 1141).

195

глины. Интересно, что черепки пятой и шестой групп в культурном слое располо-жены с небольшим сдвигом.

7) К седьмой группе отнесены черепки, доминирующей примесью в которых является средняя дресва до 2 мм в поперечнике. Сосуды K и L украшены оттисками спирали и обмотанной веревки. Эти сосуды были сравнительно похожи, но у сосуда K формовочная масса содержит также крупную дресву. Единственные хорошо вы-лощенные черепки в этой группе принадлежат сосуду J – фрагменты донца и стенок с очень ровным, гладким лощением.

8) В восьмой группе объединены черепки с очень крупной дресвой – свыше 2 мм в диаметре, что по этому признаку соответствует группе хозяйственной утва-ри – гладкостенной керамике (рис. 4). У некоторых предметов формовочная масса была приготовлена из чистой глины с небольшим количеством очень крупной дрес-вы диаметром около 5 мм, а в других черепках крупная дресва наблюдается наряду со средней или очень мелкой дресвой. Однако рассмотренные здесь фрагменты вы-деляются особенно темным черепком и черной поверхностью, а также более твер-дой, плотной структурой, что может объясняться более хорошим обжигом в реду-цирующей среде, что не характерно для хозяйственной посуды. Четыре черепка из этой группы тщательно вылощены, у сосуда M, возможно, лощению была подвер-гнута нижняя часть, но в целом поверхность была сглажена. У других черепков этой группы также наблюдается тщательная обработка поверхности. В эту группу органически вплетаются и все гладкостенные черепки, украшенные оттисками. Та-ковыми являются украшен-ные фрагменты сосудов N и O. В таблице наглядно по-казано, что эта группа кон-центрируется в верхней ча-сти культурного слоя.

Выводы.Сравнивая располо-

жение черепков в культур-ном слое, особенности по-верхности керамики и че-репка, можно сделать вы-вод о том, что к раннему железному веку можно было бы отнести совсем не-многие черепки, а осталь-ная лощеная и подлощен-ная керамика изготовлена в среднем и позднем желез-ном веке.

У большей части ке-рамики, объединенной в группы формовочной мас-

Рис. 4. Керамика с грубой дресвой (>2 мм; 8 группа формовочной массы). 1 – гладкостенная (VI 13: 971); 2 – подлощеная (фрагменты

сосуда M; VI 13: 952; 976; 1076); 3 – лощеная (VI 13: 700).

196

сы с первой по шестую, наблюдаются близкие аналогии с находками в захоронени-ях латгалов и селов, датируемых VII–VIII вв., например в Плявиню Калниеши II (Pļaviņu Kalnieši II, A 11412) и Абелю Боки (Ābeļu Boķi, A 11777). Керамике середи-ны железного века присуще большее разнообразие формовочной массы, что указы-вает на взаимодействие и смешение различных традиций в этот период.

В свою очередь керамика седьмой и восьмой групп, а также частично шестой группы близка к находкам в озерном замке Арайши, датируемым IX–X вв. (Āraišu ezerpils, VI 45). Керамика, изготовленная в позднем железном веке, значительно более однородная, к тому же чувствуется деградация традиции, что выражается в менее тщательном приготовлении формовочной массы и в замене мелкой дресвы песком.

Изготовление такой керамики в Асотском городище прекратилось в начале XII в. или даже в конце XI в.

Масштабные работы по перестройке городища, приведшие к образованию так называемого среднего горизонта, вероятнее всего, осуществлялись в конце средне-го железного века – в VIII в., поэтому часть керамики, характерной для этого пе-риода, находится под и частично над слоем насыпи, кроме того, земляные работы не полностью разрушили более ранний культурный слой. Он вместе с характерной керамикой сохранился в углублениях рельефа.


Васкс А. В., 1991. Keрамика эпохи поздней бронзы и раннего железа Латвии. Рига.Шноре Э., 1961. Αсотское городище. Рига. Cimermane I., 1974. Spodrinātā keramika Latvijā //Arheoloģija un etnogrāfija, 11. laidiens, Riga.Stubavs A., 1957. Amatniecība 6.-8. gs. pēc archeoloģiskiem atradumiem Ķentes pilskalnā un apmetnē // Arheo-

loģija un etnogrāfija, 9. laidiens, Riga.Stubavs A., 1976. Ķentes pilskalns un apmetne. Riga.

А. Вилцане

Плети в археологическом материале Латвии

Плеть – орудие с прикрепленной к рукоятке гибкой плетёной верёвкой или кожаным ремнём, используемое для управления животных и битья (на русском язы-ке – плеть; кнут; бич; на английском языке – whip, на немецком языке – peitschen, на латышском языке – pātaga). Наряду с плетьми в качестве орудия для тех же целей использовались хлысты, нагайки, хворостины.

Языковеды полагают, что латышское слово pātaga является заимствованием от русского слова потóг, ‘батог’ (на литературном языке ‘батог’, что является произво-дным от бат, ‘батог’, ‘шест’. В современной форме и значении заимствование упо-мянуто в словарях XVII в. (Karulis, 1992, 24.lpp.). Русское слово ‘плеть’ впервые встречается в документе 2-й пол. XI в., а слово ‘кнут’ лишь в XV в. (Кирпичников, 1975, c. 71).

197

В Латвии древнейшие образцы этого орудия известны в материале археологи-ческих раскопок. В археологических памятниках сохранились лишь кнутовища ― металлические (железные или бронзовые) части плетей, а также части костяной рукоятки или рожка, к которым были прикреплены кожаные полоски или верёвки. По всей вероятности, в древности, одновременно с металлическими и костяными рукоятками, пользовались и деревянными, но в культурных слоях памятников они не сохранились. В латвийской этнографической литературе имеются сведения о наиболее частом использовании для рукояток ясени, вяза или дуба, но особенно ценилась, благодаря своей гибкости и прочности, черёмуха. Параллельно с крайне незатейливыми плетями – к хворостине прикрепленными переплетенными верёв-ками – применялись плети с искусно вырезанными из дерева и даже плетёными рукоятками, имевшими также особые названия, отображающие способ изготовле-ния такой рукоятки (Bīlenstein, 1918, S. 568).

Судя по латышским народным песням, использовались как обыкновенные де-ревянные, так и металлические рукояти с плетёными или витыми льняными верёв-ками, а также изысканно сделанные плети для особых случаев (LD, 17977, 2469, 2713, 897, 10435, 10088, 18922-2, 21833-1, 17977-1, 217771-4, 33354, 29674-5, 22602-1, 27031-1-2, 23332-4, 29674-2, 20890-1,29929, 33554, 16432).

Многообразие обозначения плетей, по всей вероятности, свидетельствуют об их разнообразном практическом применении в повседневной жизни, а также о раз-личии в их изготовлении. Несомненно, плети для управления и усмирения живот-ных стали применяться гораздо раньше, чем об этом свидетельствуют археологиче-ские данные. Необходимость в подобном орудии могла возникнуть одновременно с началом скотоводства, плети изготавливали для подгонки животных (лошадей, бы-ков). Тем не менее, исторические документы свидетельствуют о том, что плети, наряду с розгами и плётками, применялись и для оказания давления на людей, их использовали при выполнении телесных наказаний, например, в византийском пра-ве Восточноримской империи (395-1453 годы), избивание кнутом имело место в виде наказания (Zemītis, 124.lpp.). Следует отметить, что в древнейших известных правах, использованных на территории Латвии в XIII–XIV вв. (правах Рижского архиепископства, Курляндии), для ливов и эстонских крестьян в качестве наказания упоминается лишь наказание розгами (Švābe, 1927, 8.lpp.).

Плети, в случае необходимости, можно было также применять и в борьбе с противником. В литературе можно найти сведения о том, что плети в качестве ору-дия применялись южными кочевыми племенами.

Следует упомянуть об ещё одном необычном применении плетей. В издании «Латышские дайны» Кр. Барона можно найти сведения о плети как о своеобразном музыкальном инструменте ― упоминается некий особый вид буянства на свадьбах, во время которых хлопали плетьми (Muktupāvels, 1999, 41.lpp.). В свою очередь, в собрании латышских народных обычаев имеются сведения о плетке как орудии для совершения магических обрядов, для поощрения плодородности и отпугивания всяких тварей (Straubergs, 1944, 210, 232.lpp.) Некоторые народные песни (дайны) также указывают на символическое значение плетей, содержание этих песен соче-тается с мифологическими представлениями и определенными обычаями и риту-альными действиями (LD, 21833-1, 22602-1, 24538, 33354).

198

Первую классификацию кнутовищ разработал финский археолог А. Хакман. Он проанализировал находки из Северной Европы (Финляндии, Швеции, Норве-гии), упомянув также и об известных по публикациям экземплярах на территории России и Литвы. Исследователь рассматривал только железные кнутовища и дати-ровал находки VII–IX вв. (Hakman, 1925, S. 207-208, Abb. 1-4; Hakman, 1938, S. 118-131, Abb. 40, 41).

В 1970-х годах вышло исследование A. Кирпичникова о снаряжении всадника и верхового коня на Руси в IX–XIII вв., где была представлена характеристика и дана классификация обнаруженных в археологических раскопках кнутовищ. A. Кирпичников подразделяет кнутовища на две группы. К первой группе отнесе-ны металлические кнутовища двух видов с подвесками (тип I и II). Во вторую груп-пу исследователь включает рукоятки плетей из бронзы и кости с боковым клюво-видным выступом (тип III-IV) (Кирпичников, 1973, с. 71-75).

Обзор металлических кнутовищ с подвесками, обнаруженных в археологиче-ском материале Литвы, представлен археологом Е. Бутенасом (Butenas, 2001, p. 227-233).

В археологических памятниках на территории Латвии железные кнутовища являются составными частями редко встречаемых принадлежностей экипировки всадника, в общей сложности имеется информация о 15 находках. Девять из них происходит с территории, обжитой латгалами. Плети обнаружены в составе погре-бального инвентаря отдельных захоронений могильников верхнего и среднего тече-ния реки Дубны (Аглонас Кристапини, Вишкю Маскевицишки, Вишки, Шкелтовас Бривери), а также на городище Ерсика и в озерном замке Арайши (Riekstiņš, 1931; Kuniga, 2000, 72.lpp.; Vilcāne, 2006, 80.lpp.; Apals, Apala, 1977, 6.lpp., 1. att.: 10; Ba-lodis, 1940, 48.lpp., 26. att.; Urtāns, 1977, 48.lpp.). Кнутовище также было среди пред-метов клада, зарытого на культовой горе Саулескалнс (Urtāns, 1977, 48.lpp.). Четыре кнутовища найдены в могильниках ливов в низовье Западной Двины (Даугавы) (Саласпилс Лаукскола, Лиелвардес парцелтуве) (Zariņa, 2006, 197.lpp.: Zariņa, 1978, 95.lpp., 19. att.: 16). Двумя экземплярами это орудие представлено из территории земгалов (городище Межотне, могильник Чунканы-Дреньгеры) (Atgāzis, Bebre, 1986, 23.lpp., 4.att.: 1; Žiemgaliai, 2005, p. 159, pav. 881). К сожалению, часть найденных кнутовищ фрагментарны.

Найденные в археологическом материале Латвии кнутовища изготовлены из железа, бронзы и кости. Гибкая часть плетей в археологическом материале пред-ставлена только одним фрагментарным экземпляром. На раскопках старой Риги, на улице Калею, 53, была найдена плетенка из четырех кожаных тесемок с узлом по-середине и в конце плетенки, длина плетенки 63,5 см (Caune, 1972). Согласно раз-работанной А. Кирпичниковым типологии, найденные кнутовища разделяются на две группы. К первой группе причисляются так называемые «звучащие» кнутови-ща. Им характерна подвижная деталь ― вдетое в рукоятку кольцо, на которое на-низана оковка окончания кожаной ленты плети и несколько подвесок. При размахи-вании плети подвески создавали шум, погоняя лошадь к более быстрому бегу. Часть рукоятки у этих кнутовищ сделана различно, и среди найденных экземпляров мож-но выделить 4 типа.

Группа I. К 1-му типу (I.1) причисляются железные кнутовища с утолщением в средней части рукоятки и коническим расширением в ее нижней части (Аглонас

199

Кристапини, Шкелтовас Брувери, Саулескалнс) (рис. 1: 3). Длина кнутовищ 23-26 см, диаметр конического расширения рукоятки 2,2-3,1 см. Кнутовищам этого типа свойственны верхние концы двух видов ― с округленным треугольным рас-ширением или с ромбовидным заключением, а в соседних странах известны экзем-пляры и с круглым заключением и с загнутым концом (Kuniga, 2000, XXVIII att.: 8; Riekstiņš, 1931).

Кнутовища 2-го типа (I.2) ― втульчатые (Арайши) (рис.1: 6). Рукоятка к верх-нему концу равномерно сужается и завершается с ромбовидным сплющиванием, в середине которого ― дырка с вдетым в неё кольцом с подвесками (Apals, Apala, 1977, 1. att.: 10). Обнаруженные в рукоятке остатки древесины указывают на то, что втулка была нанизана на деревянную рукоятку, что удлинило часть рукоятки плети. Длина кнутовища 24 см, диаметр нижней части втулки – 2,5 см. Аналогии известны из памятников Финляндии и раскопков Новгорода, где найдены также кнутовища с круглым завершением (Kivikoski, 1973, Taf. 70, Abb. 632; Медведев, 1959, с. 190, рис. 21: 3).

Кнутовища 3-го типа (I.3) ― черешковые (Саласпилс Лаукскола, Лиелвардес парцелтуве) (рис. 1: 5). Кнутовище в переходе от черешка на ярус утолщено. Как часть черешка, так и ярус кнутовища в поперечном разрезе четырехугольные. В верхней части рукоятка сплющена, образует ромб шириной 2,5 см, концевое заклю-чение острое. В середине сплющивания дырка, в которую вдето кольцо (диаметром 4,5 см) с подвесками. Длина полностью сохранившегося экземпляра – 27,5 см (Za-riņa, 1978, 19. att.: 6; Zariņa, 2006, 197.lpp., 172. att.: 2). За пределами Латвии кнуто-вище этого типа известно из могильника Залахтовье. Это кнутовище завершается круглым сплющиванием (Хвощинская, 1977, с. 63, рис. 2: 12).

Кнутовища 4-го типа (I.4) – кованые (рис. 1: 4). Оковка состоит из двух соеди-ненных перегнутых лентовидных металлических пластин. Оковка сужается к месту сгиба. У одной пластины место сгиба в сечении круглое, и таким образом при пере-гибе пластины создается петля, в которую вдевали кольцо с подвесками. Оковка прикреплена к деревянной рукоятке при помощи заклëпок. Такие рукоятки плетей найдены в могильнике Саласпилс Лаукскола (погребение 300) и в могильнике Чункани-Дреньгеры (погребение 63). (Zariņa, 2006, 197.lpp., 168. att.; Atgāzis, Bebre, 1986, 23.lpp., 4. att.: 1). Длина кованой части плети с 9 до 11 см, ширина ― 2 см. Аналогии этих кнутовищ известны в материале раскопок в Бирке (Arbman, 1943, 65, Taf. 27:3, Abb.: 12).

У всех кнутовищ группы I во вдетом в верхней части кольце были нанизаны подвески. Их количество разное (2-4), но, возможно, они не все сохранились. Чаще у найденных в Латвии кнутовищ подвески лировидные, их концы закручены как наружу, так и внутрь. Только у одного кнутовища (Лиелвардес парцелтуве) были четыре пинцетообразные подвески длиной 7-8 см. Оковка конца кожаного ремня плети обычно трапециевидная, завершающаяся петлей. Длина подвесок 3,6-8 см, диаметр кольца, в которое вденуты подвески и оковка конца кожаного ремня – до 4,5 см.

Кнутовища первой группы в археологическом материале Латвии датируются по погребальному инвентарю концом X – XII вв. Похожие кнутовища обнаружены в древнерусских землях в комплексах конца IX – XI вв. и распространены от При-ладожья до Смоленщины; в VII–VIII ве. они уже были известны в Северной Евро-

200

Рис. 1. Типы кнутовищ из архелогических памятников Латвии: 1 – тип II.1 (городище Межотне); 2 – тип II.1 (городище Ерсика); 3 – тип I.1 (могильник Аглонас Кристапини, погребение 211); 4 – тип I.4 (мо-

гильник Чунканы-Дреньгеры, погребение 63); 5 – тип I.3 (могильник Лилвардес парцелтуве, погребение 25); 6 – тип I.2 (озерный замок Арайши).

201

пе, где, по мнению исследователей, и были изобретены. Поэтому можно предполо-жить, что на територию Латвии «звучащие» кнутовища проникли из Скандинавии или северо-западной части Руси.

Группа II. Две находки из городищ Ерсика и Межотне относится к второй группы кнутовищ (тип II.1). Это затыльники рукоятей с боковым клювовидным вы-ступом, что напоминает голову хищника (согласно А. Кирпичникову – IV тип) (Ba-lodis, 1940, 48.lpp., 26. att.; Vilcāne, 2004, 58. lpp.; 15. tab.: 4, Žiemgaliai, 2005, p. 159, pav. 881). Экземпляр из Ерсикского городища изготовлен из кости, длина его 3,2 см, диаметр трубковидного тулова – 1,5 см, ширина вместе с клювом – 4 см (рис. 1: 2).

Особо выделяется роскошная рукоятка плети, найденная на городище Межот-не, она изготовлена из бронзы и украшена орнаментом в виде косого креста (рис. 1: 1). Моделированием линий клюва достигнут выразительный вид головы хищной птицы. Длина этого затыльника – 3,4 см, диаметр трубковидного тулова – 1,5 см, ширина вместе с боковым выступом – 2,8 см. Орнамент кнутовища перекликается с орнаментом бронзовых четыреугольных оковок поясов, найденных в ряде памятников Восточной Латвии и датируемых XI–XIII вв. (Мугуревич, 1965, с. 80, табл. XVI: 3,10). Этот восточного происхождения орнамент встречается в па-мятниках Приднепровья, откуда он распространился на западные и северо-западные территории. В Приднепровье и в Волжской Болгарии в комплексах XII–XIII вв. най-дены кнутовища второй группы и форма для их отливки. Именно с этими террито-риями А. Кирпичников связывает возникновение кнутовищ этой группы (Кирпич-ников, 1973, с. 75, рис. 42, табл. XXIV: 7, 8). Похожие кнутовища известны из рас-копок древнего Новгорода (Колчин, 1959, с. 190; Андриенко, 2006, c. 149-150), осо-бенно пышно орнаментированный экземпляр из кости найден на городище Лихаве-ре в Эстонии (Luik, 2010, lk. 136-138, fig. 1). Относятся эти находки к XII–XIII вв., также датируются и находки из Латвии.

Кнуты как экипировка всадника свидетельствуют об определенном способе управления лошадью при передвижении верхом. Восточному виду наездничества, пришедшему от народов южных степей, особенно после монгольского периода, и сохранившемуся до наших дней, характерно полусогнутое положение тела, опира-ясь ногами на стремена, – лошадь управляется при помощи кнута. Западному сти-лю управления характерна стабильность всадника, сидя в седле с опорой спины, – лошадь в основном управляется при помощи шпор.

Несмотря на то, что кнутовища в общем итоге распространены на весьма об-ширных территориях, общее количество находок невелико и в соседних странах. Это указывает на то, что более роскошные с металлическими рукоятками кнуты и кнуты с орнаментированными рукоятками из кости и бронзы не являлись принад-лежностью каждого всадника; и в погребальный инвентарь они включались лишь в отдельных случаях не только на територии латгалов, ливов и земгалов, но и в со-седних землях (Недошивина, Фехнер, 1985, с. 112; Хвощинская, 1977, с. 63; Bute-nas, 2001, p. 230). На территории Литвы, где широко распространена была традиция погребения всадника вместе с лошадью, выявлено лишь 9 экземпляров «звучащих» кнутовищ из 7 мест находки (Butenas, 2001, p. 227). Также редки захоронения кну-товищ в прусских землях. В могильнике Ирзекапинис найдено только одно кнуто-вище, а в могильнике Поваровка (X–XIII вв.) экипировка лошади и всадника вклю-чает стремена, удила, псалии, подпружные застежки, иногда шпоры, ботала, инкру-

202

Рис. 2. Могильный инвентарь погребения 211 Аглонас Кристапини: 1 – железный ноконечник копья; 2 – железный однолезвийный нож-кинжал и фрагменты ножен; 3 –бронзовая пряжка от пояса; 4 – брон-зовый браслет; 5 – бронзовая фибула; 6 – бронзовый военный браслет; 7 – железные кольчатые трехчаст-

ные удила; 8 – железное ботало; 9 – железный топор; 10 – железное кнутовище (рисунок Д. Земите).

203

стированные оковки узды, но ни в одном из захоронений кнутовище не обнаруже-но. (Кулаков, 1990, с. 37; Пронин, Смирнова, Мишина, Новиков, 2006, с. 366, табл. 12).

Кнутовища найдены в мужских трупоположениях, только в одном случае усопший был кремирован. В двух случаях, когда было возможно установить воз-раст погребенного, это были захоронения мужчин 18-20 лет и 40-45 лет. Кнутовища в могиле найдены у ног усопшего (Аглонас Кристапини), на туловище (Саласпилс Лаукскола), помещены вдоль голени рукояткой к голове (Вишкю Маскевичишки, Лиелвардес парцелтуве), в одном случае – у изголовья (Шкелтовас Брувери).

Для захоронений с кнутовищами характерен богатый погребальный инвен-тарь – оружие (топор, наконечники копий, боевой нож), украшения (подковообраз-ные фибулы, браслеты, кольца), роскошные пояса, упряжь (удила, ботало) и другие принадлежности всадника (шпоры), а также отдельные, в погребальных инвента-рях редко обнаруживаемые, предметы (весы и гири, мечи) (рис. 2).

Первичная функция плетей – управление и усмирение животных. Небольшое количество находок кнутовищ в захоронениях, а также одновременные находки плетей и шпор в погребальных инвентарях, дают основание предполагать о симво-лическом значении включения этих предметов. «Звучащие» кнутовища, по мнению некоторых исследователей, служили орудием отпугивания злых духов. Следует от-метить, что викинги широко применяли различные рождающие звук орудия. Их прикрепляли к седлу и использовали для устрашения врагов, а также для отпугива-ния злых духов на пути или в бою, на что указывают иногда прикрепленные к кну-товищу ножевидные подвески (Kaupang, 2007, p. 68; Vikings, 1992, p. 126). О при-менении плетей для магических действий свидетельствуют и латышские народные поверья, и народные песни, о чем уже было упомянуто в начале статьи.

Захоронения с богатым, роскошным погребальным инвентарем отличают эко-номических и политических лидеров общества, которые, возможно, использовали плеть как символический знак подтверждения власти, и он передавался человеку с собой и после смерти. Косвенным доказательством данного факта служит вырезан-ный на роговом навершии плети из раскопок Рюрикова городища под Новгородом знак рода Рюриковичей (Белецкий, Купранис, 1996, с. 78, рис. 3: б).

Оформление кнутовищ второй группы – реалистическое изображение птицы-хищника – перекликается с символами хищника в разных подвесках и на наконеч-никах ножен мечей, которые известны в Восточной Европе и Балтии с конца IX в. По мнению исследователей, этот образ птицы первоначально исполнял функции оберега воина, а со временем стал эмблемой княжеской власти (Кулаков, 1988, с. 114-116). Надо отметить, что оба кнутовища второй группы найдены на городи-щах, которые были значительными экономическими и политическими центрами X–XIII вв., резиденциями знати латгалов и земгалов. Нарядность и редкая встре-чаемость кнутовищ указывает на элитарный характер этих предметов и принадлеж-ность их верхушке знати. Подобное мнение высказывают эстонские исследователи, анализируя находку из городища Лихавере (Luik 2010, lk. 137-138).

Свидетельства о кнуте как символе власти можно обнаружить и в других странах и в значительно более древние времена (например, символы власти фарао-нов в Древнем Египте – жезл и кнут) (Klētnieks 2008, 25, 61, 209.lpp.).

204


Андриенко А.В., 2006. Находки предметов снаряжения верхового коня и всадника (по материалам Троиц-кого раскопа) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Материалы научной кон-ференции. Новгород, 24-26 января 2006. Вып. 20. С. 149-150.

Белецкий С.В., Купранис А.А., 1996. Новые сфрагистические памятники XII–XV вв. из частных собраний (материалы для Корпуса актовых печатей Древней Руси). Archeologia Petropolitana. Археология Петербурга. 1. С. 66-92.

Кирпичников A.Н., 1973. Снаряжение всадника и верховова коня на Руси IX–XIII вв. // Археология СССР. САИ. Выпуск E 1-36, Л.

Колчин Б.А., 1959. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого (Продукция, технология) // Материалы и исследования по археологии СССР. № 65. М. С. 7-120.

Кулаков В.И., 1988. Птица-хищник и птица-жертва в симболах и эмблемах IХ–ХI. вв. // СА. № 3. С. 106-116.

Кулаков В.И., 1990. Древности пруссов (VI-XIII вв.). Археология СССР. Свод археологических источни-ков. Под общей редакцией академика Б.А. Рыбакова. Г 1-9. М.

Медьведев А.Ф., 1959. Оружие Новгорода Великова // МИА. № 65. М. С. 121-191. Мугуревич Э., 1965. Восточная Латвия и соседние земли в X–XIII вв. Рига.Недошивина Н.Г., Фехнер М.В., 1985. Поребальный обряд Тимеревского могильника // СА. № 2. С. 101-

115.Пронин Г.Н., Смирнова М.Е., Мишина Т.Н., Новиков В.В., 2006. Могильник Поваровка Х–ХШ вв.

(Калининградская область) // Материалы охранных археологических исследований. Том 8. Москва.

Хвощинская Н.В., 1977. О новом тине курганов в могильнике у дер. Залахтовье // Краткие сообщения Ордена трудового Красного знамени института археологии. Вып. 150. М. С. 62-68.

Apals J., Apala Z., 1977. Āraišu arheoloģiskās ekspedīcijas darbs 1976.gadā//Zinātniskās atskaites sesijas ma-teriāli par arheologu un etnogrāfu 1976. gada ekspedīciju darba rezultātiem. R. 3-8.lpp.

Arbman H., 1943. Birka. I. Die Gräber. Text. Uppsala. Atgāzis M., Bebre, V., 1986. Pētījumi Čunkānu - Dreņģeru kapulaukā // Zinātniskās atskaites sesijas materiāli

par arheologu un etnogrāfu 1984 un 1985. gada ekspedīciju pētījumu rezultātiem. Rīga. 19-25.lpp.Balodis F., 1940. Jersika un tai 1939. gadā izdarītie izrakumi. Rīga.Bilenstein A., 1818. Die Holzbauten und Holzgeräte der Letten. Ein Beitrag zur Etnographie, Culturgeschichte

und Archaeologie der Völker Russlands im Westgebiet. Zweiter Teil. Die Holzgeräte der Letten. Petrog-rad.

Butenėnas E., 2001. Kario raitelio kapas iš Kurklių šilo pilkapyno // Lietuvos Archeologija. T. 21. Vilnius. P. 227-233.

Caune A., 1972. Arheoloģiskie izrakumi Rīgā Kalēju ielā 53. LU Latvijas Vēstures Institūta Arheoloģisko ma-teriālu krātuve - LVI Pd: 170-4:88.

Hakman A., 1925. Eisenzeitliche Peitschenstiele und Leitstobescchläge aus Finnland. Studien zur vorgechicht-lichen Arcäologie. Alfred Götze uz zeinen 60.Geburtstage dargebracht von Kollegen, Freunden und Schülern in deren Aufrag herausgegeben von Hugo Mötefindt. Leipzig. S. 207-214.

Hakman A., 1938. Das Brandgräberfeld von Pukkila in Isokyrö// Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakaus-kirja Finska Fornminnesföreningens Tidskrift. XLI. Helsinki-Helsingfors.

Karulis K., 1992. Latviešu etimoloģijas vārdnīca. II sējums. Rīga.Kuniga I., 2000. Kristapiņu kapulauks.8.gs. beigas-12.gs. Rīga.Kaupang, 2007. Kaupang in Skirigssal // Kaupang Excavation Project. Publication Series, Volume 1. Norske

Oldfunn XXII. Edited by Dagfinn Skre. Kivikoski E., 1973. Die Eisenzeit Finnlands. Bildwerk und Text. Helsinki. Klētnieks J., 2008. Mūžības valdnieki. Rīga.LD. Krišjāņa Barona Dainu skapis // www.dainuskapis.lv (10.08.2010).Luik H., 2010. Linnupeakujuline sarvest käepide Lõhavere linnamäelt // Muinasaja teadus 21. Ilusad asjad.

Tähelepanuväärseid leide Eesti arheoloogiakogudest. Tallin. Lk.127-138.Muktupāvels V., 1999. Latviešu mūzikas instrumentu historiogrāfija // www.music.lv/mukti/LatvMI_Letonica.

htm (10.08.2010).Riekstiņš, 1931. Pārskats par arheoloģiskajiem izrakumiem Aizkalnes Maskevicišķu kapulaukā. LVM AA 81. Straubergs K., 1944. Latviešu tautas paražas. Latviešu folkloras krātuves materiāli. A.11. Rīga.

205

Švābe A., 1927. Vecākās zemnieku tiesības. Rīga.Vikings, 1992. Vikings. The north atlantic saga. Edited by W. Fitzhung and E.I. Ward. Washington and London. Vilcāne A., 2004. Senā Jersika. Rīga. Vilcāne A., 2006. Arheoloģiskie izrakumi Brūveru kapulaukā // Arheologu pētījumi Latvijā 2004. un 2005. gadā.

Rīga.76.-82.lpp.Urtāns V., 1977. Senākie depozīti Latvijā (līdz 1200.g.). Rīga.Zariņa A., 1978. Izrakumi Lielvārdē 1977. gadā // Zinātniskās atskaites sesijas materiāli par arheologu un etno-

grāfu 1984 un 1985. gada ekspedīciju pētījumu rezultātiem. Rīga. 94.-98.lpp. Zariņa A., 2006. Salaspils Laukskolas kapulauks. 10.-13.gs. Rīga.Zemītis G. 2003. Ārvalstu valsts un tiesību vēsture. Rīga.Žiemgaliai, 2005. Žiemgaliai. The Semigallians. Balų archeologijos paroda. Katalogas. Baltic Archaeological

Exibition. Catalogue. Vilnius.

Н.А. Плавинский

О хронологии мечей балтийских типов и их аксессуаров на Руси

Меч представлял собой своеобразную квинтэссенцию важнейших достиже-ний средневекового оружейного производства. Именно поэтому изучению мечей эпохи Средневековья посвящена обширнейшая библиография. Работы, касающие-ся разных вопросов истории этого вида оружия в Восточной Европе, также доста-точно многочисленны (Каинов, 2001; Кирпичников, 1966; Kazakevičius, 1996 и др.). К числу наиболее важных проблем, встающих перед исследователями мечей, равно как и другого средневекового клинкового оружия, относится датировка – как от-дельных образцов, так и их типов в целом.

Данное сообщение посвящено вопросам хронологии мечей и их аксессуаров (наконечников ножен), которые имеют восточноевропейское, а именно юго-восточноприбалтийское происхождение. К числу таких предметов относятся мечи типов І и ІІ по А.Н. Кирпичникову и ряд типов наконечников ножен.

Собственно говоря, в данном сообщении будет рассматриваться датировка ме-чей типа ІІ. Мечи этого типа были впервые выделены А.Н. Кирпичниковым в пер-вом томе его «Древнерусского оружия» (Кирпичников, 1966, с. 53–54). К типу были отнесены мечи с двухчастными навершиями, состоящими из трехчастной головки и основания и выгнутым в сторону клинка перекрестьем (рис. 1: 1). Датировка типа была определена исследователем в рамках ХI – 1-й пол. XIII в., хотя в итоговой хронологической таблице они датированы несколько шире – ХI–XIII вв. (Кирпич-ников, 1966, табл. 4). В. Казакявичюс считал, что данный тип мечей датируется Х–ХІІІ вв. Следует отметить, что В. Казакявичюс не выделял в отдельный тип мечи ХІ–ХІІІ вв., а рассматривал их вместе с образцами эпохи викингов, относящимися к типу Z (рис. 1: 2). Он считал, что центры производства этих мечей находились в регионе восточного побережья Балтийского моря (Kazakevičius, 1996, p. 74-78, 159-160).

Однако ряд фактов свидетельствует о возможности более широкой датировки данного типа мечей, а точнее, о ее значительном омоложении. Во-первых, об ис-

206

Рис. 1. Типология древнерусских мечей второй половины XI–XIII в. А.Н. Кирпичникова (1); типология мечей балтов IX–XIII вв. В. Казакевичюса (2).

207

пользовании мечей типа II и позже XIII в. свидетельствует находка из раскопа 1998 г. на Верхнем городе в Кернаве в Литве. Здесь были найдены фрагменты меча – согнутый вчетверо клинок и черен рукояти с навершием (рис. 2: 1 см. на с. 259), которые могут быть датированы концом ХІІІ – XIV в. (Vaičiŭnienė, 2000, pav. 9).

Во-вторых, о возможности использования мечей типа ІІ еще в XIV в. свиде-тельствует одна из миниатюр «Псалтыри Ульяны и Глеба Смоленских». Псалтырь была создана в конце XIV в., а в 1431 г. вдова князя Глеба Смоленского Ульяна (в монашестве Елена) вложила его в храм святого Михаила Архангела в Смоленске (Нікалаеў, 2009, с. 563–65). На иллюстрации к 139-му псалму изображены два вои-на. Один из них облачен в доспех и шлем и держит в руках копье, которым проты-кает второго (рис. 2: 2 см. на с. 259). Уже пораженный в живот противник в доспехе и со щитом еще замахивается на своего врага поднятым над головой мечем. Меч, очевидно, имеет трехчастное навершие и изогнутое в сторону клинка перекрестье, что позволяет с уверенностью отнести его типу ІІ. Клинок меча плавно сужается к острию и может быть определен как рубящее-колющий. Реалистичность и деталь-ная проработка всех предметов вооружения на миниатюре и оригинальность иллю-минации псалтыри позволяют предполагать, что на восточнославянских землях мечи типа ІІ были известны и в конце XIV в. Интересно то, что данная миниатюра (рис. 2: 3 см. на с. 259) давно привлекает внимание специалистов по древнерусско-му оружию и уже публиковалась А.Н. Кирпичниковым (Кирпичников, 1971, рис. 25). Однако на форму рукояти меча до сих пор, кажется, никто внимания не обра-щал.

Названные факты, сами по себе, вряд ли заслуживают пристального внима-ния. Однако, учитывая то, что, с одной стороны, мечи типа II в Восточной Европе достаточно многочисленны, а с другой, их узкодатированные находки редки, следу-ет с большей осторожностью относиться к определению их датировки. По данным А.Н. Кирпичникова, на 1966 г. на Руси было найдено шесть мечей типа II (Кирпич-ников, 1966, табл. 3-4). Однако, исходя из новейших сведений, можно говорить, что только на землях Западной Руси (заселенная славянами часть современной терри-тории Беларуси) выявлено пять находок (Плавінскі, 2009, с. 30; Шарковская, в пе-чати). Для других регионов Руси, кроме территории Западной Украины, где мечей данного типа не найдено (Liwoch, 2008), современная статистика отсутствует.

Учитывая то, что многие из найденных на Руси мечей типа II были обнаруже-ны случайно либо происходят из археологических контекстов, не имеющих узкой датировки, при определении их хронологии нельзя не учитывать приведенные фак-ты. То же самое можно сказать и о находках с территории Юго-Восточной Прибал-тики.

Необходимой принадлежностью меча были ножны, которые часто украша-лись наконечниками. На протяжении ХІ–ХІІІ вв. прибалтийские ремесленники соз-дали целый ряд типов наконечников ножен (рис. 3: 1), которые получили распро-странение не только в Юго-Восточной Прибалтике (Kazakevičius, 1998), но и на Руси, особенно на ее западных землях (Плавінскі, 2009, с. 35-46). Датировка подоб-ных наконечников традиционно определяется ХІ–ХІІІ вв. Однако и в данном случае есть возможность для уточнения (расширения) их датировки.

208

Рис. 3. Типология наконечников ножен мечей балтов X–XIII вв. В. Казакевичюса (1); наконечник ножен типа типу Va по В. Казакевичюсу из раскопок Тверского кремля (2).

В ходе раскопок Тверского кремля в 1993-1997 гг. была исследована усадьба 6-А, датированная 1333-1364 гг. и существовавшая в период возникновения велико-го княжества Тверского. На усадьбе были найдены многочисленные социально-значимые артефакты (импортные изделия, предметы вооружения и т.д.), и в том

209

числе наконечник ножен меча (Лапшин, 2010, рис. 2:1). Наконечник относится к типу Va по В. Казакевичюсу (рис. 3: 2), который датировал этот тип XI–XIII вв. и считал, что они изготавливались в землях куршей (Kazakevičius, 1998, р. 329).

По подсчетам В. Казакевичюса, наконечники типа V найдены на землях бал-тов в количестве 126 экземпляров из общего числа в 235 находок (Kazakevičius, 1998, р. 329). На землях Руси наконечники данного типа также достаточно много-численны. К примеру, на территории Западной Украины найдено два аналогичных наконечника (Liwoch, 2008, s. 50, 52), а на территории Беларуси их число достигает 15 единиц, что составляет 3/5 от общего числа находок (Плавінскі, 2009, с. 44). Из этих 15 находок 6 являются случайными, точнее, они были обнаружены черными копателями. Тверская находка позволяет омолодить время бытования подобных на-конечников на Руси минимум на полстолетия.

Приведенные факты ценны не столько сами по себе, сколько для понимания общих тенденций и темпов эволюции клинкового оружия на Руси. В существую-щей историографии вопроса широко распространено мнение о синхронности раз-вития древнерусских типов мечей с центрально- и западноевропейскими. Однако, представляется, что данное положение может быть принято только с определенны-ми оговорками.

Так как надежных аргументов в пользу существования собственного клинко-вого производства XI–XIII вв. на территории древнерусских княжеств до сих пор не найдено, очевидна вероятность длительного использования на Руси ценных им-портных клинков (со сменой рукоятей и т.п.). Но, как свидетельствуют приведен-ные факты, продолжительно могли использоваться не только клинки, но и их рукоя-ти. Возможность использования мечей с рукоятью типа ІІ, которые своим происхо-ждением восходят еще к эпохе викингов, позволяет определенным образом судить об условиях использования и приемах фехтования этим оружием. Представляется возможным говорить о том, что достаточно легкие мечи балтийских типов могли использоваться преимущественно против достаточно легко вооруженного против-ника. А это, в свою очередь, позволяет задуматься о характере защитного вооруже-ния бывших древнерусских княжеств в XIV в. и предполагать преобладание тради-ций предыдущего периода.

По этой причине следует крайне внимательно относиться к датировке мечей балтийских типов, их фрагментов и аксессуаров с территории древнерусских кня-жеств, которые являются случайными находками или происходят из широкодатиро-ванных комплексов, и иметь в виду возможность их длительного использования.


Каинов С.Ю., 2001. Еще раз о датировке гнёздовского кургана с мечом из раскопок Ф.В. Кусцинского (К вопросу о нижней дате Гнёздовского могильника) // Археологический сборник. Гнёздово. 125 лет исследования памятника. Труды ГИМ. Вып. 124. M. С. 54-63.

Кирпичников А.Н., 1966. Древнерусское оружие. Вып. 1. Мечи и сабли IX–XIII вв. / САИ. Вып. Е1–36. М.-Л.

Кирпичников А.Н., 1971. Древнерусское оружие. Вып. 3. Доспех, комплекс боевых средств IX–XIII вв. / САИ. Вып. Е1–36. Л.

Лапшин В.А., 2010. Две усадьбы XIV в. в Тверском кремле // Краеугольный камень. Археология, исто-рия, искусство, культура России и сопредельных стран. В 2 т. Т. 1. М. С. 432-444.

210

Нікалаеў М.В., 2009. Кніжная культура Вялікага Княства Літоўскага / Гісторыя беларускай кнігі. В 2 т. Т. 1. Мн.

Плавінскі М.А., 2009. Нарысы гісторыі клінковай зброі Х–ХІІІ стагоддзяў на Беларусі. Мн.Шарковская Н.Ю., в печати. Новая находка фрагмента меча из Витебска // Acta Archaeologica Albaru-

thenica. Мн.Kazakevičius V., 1996. IX–XIII amžių baltų kalavijai. Vilnius.Kazakevičius V., 1998. Iš vėlyvojo geležies amžiaus baltų ginklų istorijos (kalavijų makštų galų apkalai) //

Lietuvos archeologija. Tom. 15. Vilnius. P. 287-332.Liwoch R., 2008. Zahodnioukraińskie miecze i trzewiki pochew mieczowych od X do połowy XIII w. // Acta

Militaria Mediaevalia. T. IV. Kraków - Sanok. S. 39–59.Vaičiŭnienė D., 2000. Kernavės viršutinio miesto tyrinėjimai // Archeologiniai tyrinėjimai Lietuvoje 1998 ir

1999 metais. Vilnius. P. 131-134.

В.А. Плавинский

О времени появления арбалета на западе Белорусского Подвинья

Вопрос о времени и пути проникновения арбалета на территорию современ-ной Беларуси, в частности, на земли, которые принадлежали Полоцку, остается от-крытым. Впервые самострел на Руси упомянут под 1159 г. (Кирпичников, 1976, с. 67). Самые ранние арбалетные болты на Руси археологически зафиксированы в слоях Новгорода последней четверти XIII в. (Медведев, 1966, с. 92). Однако в от-ношении земель Западной Руси, в частности, современной Беларуси, говорить о раннем распространении арбалета представляется проблематичным. Из письмен-ных источников о широком применении арбалета на землях, входивших в состав Великого Княжества Литовского, достоверно известно с середины XIV в. (Бохан, 2002, с. 174). В подтверждение версии о проникновении арбалета на территорию Беларуси с Запада принципиально важным представляется выяснение времени рас-пространения его в отдельных регионах, и в частности, на территории Полоцкой земли, столкнувшейся с военной техникой крестоносцев с самого начала их пре-бывания в Юго-Восточной Прибалтике.

Территория запада Белорусского Подвинья на протяжении нескольких столе-тий являлась западным пограничьем Полоцкого княжества. Материал, которым мы располагаем, позволяет достаточно уверенно говорить о времени и пути проникно-вения арбалета в рассматриваемый регион. Всего на территории запада Белорусско-го Подвинья найдено 46 арбалетных болтов (рис. 1). Из них 41 происходит из ар-хеологического комплекса Прудники Миорского района. Это самая большая для территории Беларуси коллекция арбалетных наконечников. Вопрос о причине, по которой такое большое количество болтов оказалось в культурном пласте комплек-са, подлежит детальному рассмотрению. Необходимо выяснить, попали ли сюда арбалетные стрелы вследствие использования их местными жителями, либо вслед-ствие привнесения их извне в результате некоего военного катаклизма.

Для начала рассмотрим типологическую принадлежность имеющихся в на-шем расположении артефактов. Типы болтов представлены по А.Ф. Медведеву (в

211

скобках указаны типы по А.Н. Кирпичникову / Г. Рацкевичюсу (Медведев, 1966, с. 94-96; Кирпичников, 1976, рис. 30; Rackevičius, 2002, s. 285-286)).

1. Тип 1 (I / 1) – втульчатые пирамидальные болты квадратного сечения с шей-кой (рис. 2: 1; 1 экз.). Наконечник относится к ранней разновидности типа, распро-страненной в XII–XIII вв. (Медведев, 1966, с. 94). По Г. Рацкевичюсу, подобные наконечники в Литве датируются XIII в. (Rackevičius, 2002, s. 283).

2. Тип 8 (I / 9) – лавролистные ромбического сечения (рис. 2: 2; 1 экз.). Нако-нечник относится к ранней разновидности типа, датируемой XIII–XIV вв. (Медведев, 1966, с. 94).

3–14. Тип 14 (II / 15) – квадратного сечения с ромбовидной гранью (рис. 2: 3-13; 11 экз.). 9 болтов данного типа найдены на городище Прудники, причем все исключительно в раскопах с конструкциями вала. По одному найдено на городищах «Замковая гора» в Браславе (Алексеев, 1960, рис. 46: 10) и Масковичи. Тип датиру-ется довольно широко – XII – началом XV в., согласно А.Ф. Медведеву (Медведев, 1966, с. 95). Огромное количество аналогичных болтов найдено на памятниках Литвы, Латвии, Польши, которые непосредственно столкнулись с крестоносцами. Наконечники типа 14 также найдены и на территории Белорусского Понеманья, где с начала XIV в. также отмечается активизация действий орденцев. Аналогии есть в Волковыске, Гродно (Зверуго, 1989, с. 168), Новогрудке (Гурэвіч, 2003, с. 172).

15–31. Тип 15 (II / 14) – квадратного сечения с ромбовидной гранью и срезан-ными углами (рис. 3: 1-18; 18 экз.). Все наконечники найдены в Прудниках. В боль-шинстве своем, как и болты типа 14, в раскопах с конструкциями вала. Похож на тип 14. Был распространен примерно на тех же территориях и в то же время, что и

Рис. 1. Древнерусские памятники запада Белорусского Подвинья (a – городище, б – селище). Выделены памятники, на которых найдены арбалетные болты: 1 – Браслав, 2 – Масковичи, 3 – Прудники,

4 – Дрысвяты, 5 – Ратюнки, 6 – Слабодка, 7 – Друя, 8 – Монастырь, 9 – Ушино.

212

тип 14. Аналогии встречаются в Литве, Польше, Латвии, в слоях XIII в. городищ Асоте (Шноре, 1961, с. 46), Велидона, Межонте (Медведев, с. 95), Герсика (Vilcāne, 2004, 14. tab. 9-11) и др. Так же, как и болты типа 14, найдены в Волковыске, Грод-но, Новогрудке (Зверуго, 1989, с.186; Гурэвіч, 2003, с. 172). Такие наконечники най-дены и на памятниках Полоцкой земли: на Верхнем Замке в Полоцке (Штыхов, 1975, рис. 30: 7) в Заславле (Заяц, 1995, рис. 40: 16), Минске (Загорульский, 1982, табл. X: 3), Витебске.

32–36. Тип 16 (II / 18) – ромбического сечения с ромбовидной гранью и сре-занными углами (рис. 4: 1-5; 5 экз.). Отличается от предыдущего типа только сече-нием. Аналогичен типам 14 и 15 в плане хронологии и ареала распространения: 3 подобных наконечника найдены в Прудниках, 2 – в Масковичах.

Рис. 2. Арбалетные болты с запада Белорусского Подвинья (номера в скобках соответствуют номерам в каталоге): 1 – тип 1, 2 – тип 8, 3-13 – тип 14; 3 – Браслав, городище «Замковая гора», 4 – городище

Масковичи, 1, 2, 3-13 – городище Прудники.

213

37–42. Тип 16 по Г. Рацкевичюсу – бипирамидальные квадратного сечения с квадратной шейкой (рис. 4: 6-11; 6 экз.). В типологии А.Ф. Медведева не отмечены. Соответствуют типам 14, 15 и 16 по периоду и территории распространения. 5 эк-земпляров найдены на селище Прудники, 1 на городище «Замковая гора» в Брасла-ве.

Как видим, абсолютное большинство наконечников с территории запада Бело-русского Подвинья – 40 единиц относятся к типам 14-16. Традиционно считается, что подобные болты были на вооружении у крестоносцев. Стрелы именно этих ти-пов часто находятся в Литве, Латвии, Польше, на территориях, которые непосред-ственно столкнулись с крестоносцами, либо были разрушены ими, либо являлись базами орденцев.

Как отмечалось выше, абсолютное большинство болтов найдено на террито-рии археологического комплекса Прудники. Именно прудниковская коллекция по-

Рис. 3. Арбалетные болты с запада Белорусского Подвинья (номера в скобках соответствуют номерам в каталоге): 1-18 – тип 15; 1-2 – селище Прудники 2-18 – городище Прудники.

214

зволяет непосредственно убедиться в предположении о пути и времени проникно-вения арбалета на территорию Белорусского Подвинья.

Городище и селище Прудники Миорского района размещаются на булорусско-латвийском пограничье, на берегу р. Вяты в 1,5 км от Западной Двины. На протяже-нии 18 лет комплекс был детально изучен В.И. Шадыро. За годы раскопок тут была собрана уникальная для Беларуси коллекция наконечников стрел лука и арбалета.

Рис. 4. Арбалетные болты с запада Белорусского Подвинья (номера в скобках соответствуют номерам в каталоге): 1-5 – тип 16, 6-11 – тип 16 по Г. Рацкевичюсу; 1-2 – городище Масковичи, 6 – Браслав,

городище «Замковая гора», 3-5, 7- 9 – городище Прудники, 10-11 – селище Прудники

215

Рис. 5. Планиграфия находок арбалетных болтов из археологического комплекса Прудники (номера находок соответствуют номерам в катологе). Условные обозначения: а – в пластах I–III; б – в пластах

IV–V; в – в пластах VI–VII; г – в пластах IX–X.

В нашем распоряжении имеется 41 арбалетный болт из Прудников – 36 с го-родища и 5 с селища. Интересные результаты дает рассмотрение планиграфии на-ходок (рис. 5). Из всех наконечников, место находки которых четко прослеживается,1 1 Несколько экземпляров было обнаружено на городище учителем СШ № 3 города Миоры В.А. Ерма-

лёнком во время рекреационных работ с целью его подготовки к посещению туристами.

216

26 единиц происходят из раскопов конструкций вала, у северо-восточного края го-родища. Учитывая это, можно довольно уверенно констатировать, что болты попа-ли сюда не случайно, а в результате военного нападения. Черешок деформирован у 21 экземпляра, что свидетельствует о непосредственно боевом использование бол-тов. За исключением нескольких единиц, черешки погнуты и поломаны только у болтов из раскопов с конструкциями вала.

Необходимо отметить, что большинство стрел из раскопов валовых конструк-ций обнаружены фактически на территорий одной группы квадратов – В-Е/3-6 пластов 4-7. Здесь из 11 квадратов происходят 20 болтов (из них 7 найдено в двух квадратах – Г-4 и Е-3).

В рассматриваемых раскопах конструкций вала присутствуют следы пожаров. Отметим, что в одних и тех же квадратах рядом с арбалетными болтами найдено множество наконечников стрел лука различных типов, абсолютное большинство из которых – ланцетовидные эпохи викингов. Из этого можно сделать вывод, что горо-дище Прудники подвергалось нападениям неоднократно в течение средневековья. Что же касается арбалетных наконечников, сложно сказать уверенно, попали они в культурные напластования городища в результате одного или нескольких военных нападений. С одной стороны, мы видим, что типологически все наконечники фак-тически идентичны. С другой – эти болты отличаются между собой в рамках одних и тех же типов, что проявляется в размерах и пропорциях артефактов. Однако раз-личия не очень значительны (за исключением нескольких артефактов) и не проти-воречат версии об использовании их в одно время. Такие вариации в границах од-них типов можно объяснить принадлежностью наконечников большому количеству стрелков. Таким образом, учитывая планиграфию находок и их типологическую идентичность, можно предположить, что большинство арбалетных болтов оказа-лось на городище в результате одного нападения.

Находка пяти болтов на селище Прудники, где жизнь остановилась в XI в., является, вероятнее всего, результатом отмеченных выше событий. Селище разме-щалось у юго-восточной подошвы городища (именно с этой стороны находились исследованные валы). Площадка селища идеально подходила для развертывания наступления, для обстрела городища. Обстрел мог производиться и из-за р. Вяты.

Главным вопросом является определение хронологических границ событий, в результате которых такое количество болтов попало на городище, культурные слои которого содержат материалы от эпохи раннего железа до XVI в.

Отметим, что соседнее с Прудниками городище Масковичи, где также найде-но 3 арбалетных наконечника (типы 14 и 16), было покинуто жителями в конце XIII – начале XIV века (Дучыц, 1991, с. 31). Средний слой городища «Замковая гора» в Браславе, где найден болт типа 14, датируется XIII в. (Алексеев, 1960, с. 101). Типо-логическая идентичность всех болтов с рассматриваемой территории объясняется привнесением их сюда орденцами.

Необходимо также отметить существование довольно распространенного мнения о взаимосвязи пропорций болтов и времени их использования. Так, счита-ется, что с XIV в. арбалетные болты становятся более массивными и приземисты-ми. Эта версия подтверждается и находками на самых различных памятниках. При-ведем в пример самое большое и более всего изученное городище восточной Литвы – Шайминшкеляй. Огромное количество болтов оказалось на городище вследствие

217

нахождения его на самом пограничье с Ливонским орденом. Ливонские рыцари воевали как на стороне Миндовга, так и против него. Интересующие нас болты с городища Шайминшкеляй неприземистые по своим пропорциям и датируются Г. Забелой первой половиной – серединой XIII в. (Забела, 2002, с. 143).

Пропорции, размеры и вес болтов зависели от типа арбалета, для которого предназначались. Так, крупные, массивные болты весом более 50 г. предназнача-лись для арбалета «a-tour» со стальным луком, натягиваемым коловоротом. Подоб-ное оружие широко распространилось в Европе только в XIV в. Для более ранних и более легких арбалетов предназначались болты весом менее 50 г. (Пивоваров, 2003, с. 215). Большинство наконечников из Прудников не приземистые по своим про-порциям (хотя есть и несколько исключений) и, вероятно, не были предназначены для тяжелых арбалетов «a-tour».

Необходимо вспомнить, что Матей Стрыйковский в своей хронике отмечает столкновение войск Миндовга с полочанами и немцами недалеко от Браслава. В описании сражения автор пишет:

Стрелы со свистом, как дождь, из луков кривых вылетаютОдни из арбалетов целятся, а те из пращи камни выпускают…(Stryjkowski, 1978, s. 196).Как видим, в бою одновременно принимают участие как лучники, так и арба-

летчики. Проблематично говорить абсолютно уверенно, кто из сражающихся, кро-ме крестоносцев, еще мог использовать арбалеты. Однако из «Хроники Ливонии» известно, что в самом начале XIII в. полочане еще не были вооружены ими. В 1206 г. войска князя Владимира осадили замок Гольм. Генрих Латвийский сообщает: «Русские же, не знавшие арбалетов, но привычные к стрельбе из луков, бились много дней…» (Генрих Латвийский, с. 91). С другой стороны, тот же Генрих сообщает, что в 1223 и 1224 гг. русские балистарии действовали против орденцев со стен Юрьева (Генрих Латвийский, с. 214, 226). В Ипатьевской летописи говорится, что в 1252 г. в войсках литовского князя Миндовга были отряды арбалетчиков из немецких наемников (Ипатьевская, с. 543; Медведев, 1966, с. 92).

Таким образом, к середине XIII в. рыцари уже действовали в регионе запада Белорусского Подвинья. Высказываются разные взгляды на характер отношений полочан и орденцев во второй половине XIII – начале XIV в. Существуют мнения о возможности совместных действий полочан и крестоносцев против немцев, в част-ности, против войск Миндовга. В контексте приведенного выше отрывка из хрони-ки Матея Стрыйковского, отметим, что если бы нападение на городище Прудники было совершено орденцами, которые были союзниками какого-либо войска, напри-мер того же литовского, в середине XIII в. и позже, то рядом с огромной коллекцией арбалетных болтов находилась бы значимая коллекция стрел лука, особенно гране-ных. А таких стрел в напластованиях городища немного. Поэтому можно предпо-ложить, что нападения совершались непосредственно орденцами.

Активизация походов крестоносцев вглубь Полоцкой земли приходится на ко-нец XIII – начало XIV в. Имеются сведения, что неизвестный литовский князь, пра-вивший в Полоцке в третьей четверти XIII в., был крещен и, не имея наследников, завещал княжество Рижской церкви. После его смерти Полоцк перешел рыцарям. Однако из-за злоупотреблений немцев местные жители обратились за помощью к литовскому князю Витеню, который в 1307 г. изгнал рыцарей (Варонін, 2009, с. 30).

218

Регулярными походы крестоносцев вглубь Полоцкой земли становятся после вклю-чения ее в состав Великого княжества Литовского. Письменными источниками за-фиксированы рейды инфлянтских рыцарей в 1323, 1333, 1334 гг. (Сагановіч, 2009, с. 147).

Таким образом, приведенные выше факты свидетельствуют о проникновении арбалета на территорию Полоцкой земли с Запада, от немецких рыцарей. Отметим, что большинство арбалетных болтов, не выходящих хронологически за конец XIV в., не только из региона запада Белорусского Подвинья, но и со всей террито-рии северной Беларуси, относятся к типам 14-16. Подобные арбалетные наконечни-ки найдены в Полоцке (на Верхнем замке и в Заполотье), Лукомле, Ветебске и др. Такие же стрелы доминируют в комплексе оружия дальнего боя с территории Бело-русского Понеманья, также столкнувшейся с крестоносцами. Есть они в Гродно, Волковыске, Новогрудке.

Допустив возможность единичных случаев проникновения арбалетов на за-пад Белорусского Подвинья с первых эпизодов контактов с крестоносцами, с нача-ла XIII в., можно констатировать, что широкого распространения в этот период данное оружие не получило. Как историческая канва, так и морфология болтов свидетельствуют, что арбалет начал проникать в рассматриваемый регион вследствие контактов с рыцарями, участившихся со 2-й пол. XIII в., и распространился на территории Полоцкой земли в период между серединой XIII и серединой XIV в. Малое количество арбалетных стрел на территории Полоцкой земли, на фоне большого количества стрел лука самых разнообразных типов, объ-ясняется, вероятно, тем, что широкого распространения арбалет тут не получил, по крайней мере, до 2-й пол. XIV в. Рассмотренные выше единичные находки арбалет-ных болтов на памятниках запада Белорусского Подвинья являются, скорее, след-ствием частных случаев использования здесь арбалета со 2-й пол. XIII в., которые, в свою очередь, стали результатом действий орденцев в регионе. Большое колличество арбалетных болтов в культурном пласте археологического комплекса Прудники объясняется именно военным нападением на городище.


Алексеев Л.В., 1960. Раскопки древнего Браслава // КСИА. Вып. 81. С. 95-106.Варонін В.А., 2009. Падзеі 1307 года ў Полацку: спроба крытычнага разбору // Гісторыя і археалогія

Полацка і Полацкай зямлі. Матэрыялы V Міжнароднай навуковай канферэнцыі (24-25 кастрычніка 2007 г.). Полацк. С. 30-40.

Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. Введение, перевод и комментарии С.А. Анненского. 2-е издание. М.-Л., 1938.

Гурэвіч Ф.Д., 2003. Летапісны Навагрудак. Спб. - Наваградак.Дучиц Л.В., 1977. Отчет об археологических исследованиях 1976 года / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело

№ 543.Дучиц Л.В., 1980. Отчет о полевых исследованиях группы по изучению средневековых памятников

белорусско-латышского порубежья / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 690.Дучиц Л.В., 1982. Отчет об археологических раскопках и разведках на северо-западе Витебской области

в 1981 году / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 757.Дучыц Л.У., 1991. Браслаўскае Паазер’е ў IX–XIV стст.: Гісторыка-археалагічны нарыс. Мн.Забела Г., 2002. Городище Шяйминишкеляй – предполагаемое место замка Ворута // Castrum, urbis et

bellum. Баранавічы. С. 131-145.Загорульский Э.М., 1982. Возникновение Минска. Мн.

219

Заяц Ю.А., 1995. Заславль в эпоху феодализма. Мн.Зверуго Я.Г., 1989. Верхнее Понеманье в IX–XIII вв. Мн.Ипатьевская летопись. Полное собрание русских летописей. Т. II. М., 1998.Кирпичников А.Н., 1976. Военное дело на Руси XIII–XV вв. Л.Ласкавы Г.В., 1992. Узбраенне воінаў ХІІ–ХІІІ стст. з феадальных сядзіб-замкаў паўночнага захаду

Полацкай зямлі (па матэрыялах раскопак гарадзішчаў Пруднікі і Маскавічы) // Старонкі гісторыі Беларусі. Мн. С. 47-57.

Медведев А.Ф., 1966. Ручное метательное оружие (лук и стрелы, самострел) VIII–XIV вв. / САИ. Вып. Е1–36. М. 1966.

Пивоваров С.В., 2003. Середньовічне озброєння з городища XIV ст. в зеленій Липі // Археологічні студії. К. – Чернівці, Вип. 2. С. 211-218.

Сагановіч Г.М., 2009. Полацк і Нямецкі ордэн: ад вайны да васалітэта і саюза // Гісторыя і археалогія Полацка і Полацкай зямлі. Матэрыялы V Міжнароднай навуковай канферэнцыі (24-25 кастрычніка 2007 г.). С. 144-151.

Шадыра В.І., 1994. Справаздача аб раскопках гарадзішча «Замак» каля в. Пруднікі Міёрскага р-на Віцебской вобл. / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1484.

Шадыра В.І., 2000. Справаздача аб раскопках гарадзішча Пруднікі Міёрскага раёна і Клішана Крупскага раёна ў 1999 годзе / ААНД ИИ НАН Беларуси, Дело № 1793.

Шадыро В.И., 1987. Отчет о раскопках селища и городища близ д. Прудники Миорского района Витебской области (зона затопления Даугавпилской ГЭС) в 1986 году / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 951.

Шадыро В.И., 1988. Отчет о раскопках городища и селища близ д. Прудники Миорского р-на в 1987 г. / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1013.

Шадыро В.И. 1989. Отчет о полевых исследованиях в Городокском и Миорском районах Витебской об-ласти в 1988 г. / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1090.

Шадыро В.И., 1990. Отчет о полевых исследованиях в Миорском и Глубокском р-нах Витебской обл. в 1989 году / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1138.

Шадыро В.И., 1991. Отчет о раскопках в Глубокском, Миорском и Браславском р-нах Витебской обл. в 1990 г. / ААНД ИИ НАН Беларуси. Дело № 1206.

Шадыро В.И., 1998. Отчет о раскопках селища близ д. Прудники Миорского р-на Витебской обл. в 1997 г. / ААНД ИИ НАН Беларуси, Дело № 1717.

Шноре Э.Д., 1961. Асотское городище / Материалы и исследования по археологии Латвийской ССР. Т. II. Рига.

Штыхов Г.В., 1975. Древний Полоцк (IX–XIII вв.) Мн.Штыхов Г.В., 1978. Города Полоцкой земли (IX–XIII вв.). Мн.Rackevičius G., 2002. Arbaletas ir lankas Lietuvoe XIII–XVI a. Vilnius.Stryjkowski, M., 1978. O poczatkach, wywodah, dzielnosciach, Sprawach rycerskich i domowych slawnego

narodu litewskiego, zemojdzkiego i ruskiego. Warszawa.Vilcāne A., 2004. Senā Jersika. Rīga.Zabiela G., 1995. Lietuvos medinės pilys. Vilnius.

В.А. Векленко, А. В. Мигулев

Комплекс мелкой каменной пластики северорусского происхождения

в частном собрании г. Днепропетровска

Находки изделий каменной пластики времени Киевской и Новгородской Руси на территории современных Украины и Российской Федерации на протяжении по-следних лет – достаточно редкое явление. В особенности это относится к изготов-ленным из камня предметам, поскольку они не фиксируются металлодетекторами.

220

Кроме того, в связи со значительным расширением частного коллекционирования, подобные находки быстро находят приют в личных собраниях и, в большинстве случаев, не попадают в научное обращение. Вместе с тем, в последнее время на постсоветском пространстве появляются отдельные развернутые публикации хри-стианских древностей, происходящих как из частных коллекций (Нечитайло, 1999, с. 13), так смешанные (Ягодинська, 2008). Нижеописанный комплекс, определен-ный известным специалистом проф. Г. И. Шаповаловым (Шаповалов, 2008), публи-куется с разрешения его владельцев (Векленко, Несправа, 2010).

Изделия мелкой каменной пластики собраны, по легенде, в 1990-х гг. непода-леку от летописного города Ям (Рябинин, 1984, с. 45-53) возле незначительного возвышения на берегу р. Луга, подмывавшегося на протяжении многих лет. Архео-логические исследования территории (рис. 1) не производились. Собрание проис-ходит из Кингисепского района Ленинградской области и состоит из десяти пред-метов. Вначале в комплексе насчитывалось 15 экземпляров, однако пять из них (рис. 2: 2-6) попали в частную коллекцию г. Санкт-Петербург, остальные – в г. Дне-пропетровск.

Все представленные предметы из днепропетровской части собрания изготов-лены из сланца и делятся на две группы. Первая группа, большая по количеству, относится к христианским памятникам; вторая, состоящая из двух изделий, – к язы-ческому культу. Общая стилистика изображений тяготеет к происходящим из сред-

Рис. 1. Город Ям на карте Водской земли в ХІ–XV ст.

221

невековых Новгорода и Пскова образцам и находит отображение в сохранившихся до наших дней находках.

На обратных сторонах иконок – следы обработки камня, предметы с незначи-тельными сколами и царапинами. Аналогии описываемым экземплярам даются по синхронным атрибутированным изделиям, изготовленным как из камня, так и ме-талла. Используются как полные аналогии, так и стилистические в крестах и под-весках. Ниже приводим описания предметов.

Икона «Господь Вседержитель», изготовлена из сланца серого цвета, одно-сторонняя; нижние углы – прямые, верхние – закруглены; ее размеры – изображе-ние Христа Вседержителя выполнено невысоким рельефом (рис. 3: 7). Господь вы-резан с большим крестчатым нимбом и символами власти – скипетром и державой. Черты лица четкие, пропорции тела – упрощены.

Рис. 2. Христианские предметы комплекса.

222

Икона «Божья Матерь Знамение» изготовлена из аналогичного материала, односторонняя с прямыми нижними углами и закругленными верхними, по краю – умеренно широкая рельефная рамочка (рис. 3: 5). Ее размеры – 25 х 18 мм. Погруд-ный образ Пресвятой Богородицы исполнен невысоким рельефом, в нижней части иконы – также погрудное изображение Богомладенца. Лики овальны, черты лиц – схематичны, пропорции тел упрощены. Одежда Богородицы – в многочисленных складках, разделенных врезанными косыми и сведенными под углом линиями. Аналог – как среди древностей Загорского музея-заповедника, так и в собрании Центрального музея древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева (Гну-това, 2000, с. 54, № 69; Николаева, 1983, № 42; 7, табл. 10, № 5, табл. 41, № 5, табл. 54, № 3).

Икона «Господь Благословляющий» (рис. 3: 8) изготовлена из материала и в технике, подобным вышеописанным находкам, ее размеры 29 х 26 мм. Поясное изо-бражение Иисуса Христа, с большим крестчатым нимбом и благословляющим же-стом обеих рук, исполнено невысоким, скругленным к центру рельефом. Черты Христа четкие, пропорции тела упрощены, одеждой служит хитон с подпрямоу-гольным вырезом ворота. В верхней части иконы – вырезанные вглубь надписи ІС ХС. Аналогии – в собрании Загорского музея-заповедника (Николаева, 1983, табл. 2, № 6).

Икона «Распятие Господне» (рис. 3: 2) изготовлена из материала и в технике, подобной предыдущим предметам, но с ушком для подвешивания на петельчатом узле; ее размеры 27 х 20 мм. Невысоким скругленным к фону рельефом вырезан прямой латинский крест с линейно расширенными концами балок. В центре и на нижней полубалке размещено схематичное изображение Иисуса Христа с разве-денными в стороны руками; пропорции Его тела поданы упрощенно. Неполные аналогии изображению находим как в собрании Ханенко (Ханенко, 1899, табл. Х, № 55, табл. XVІІІ, № 221), так и в современной частной коллекции (Суров 2002, с. 47, № 680).

Икона «Богородица Оранта» («Нерушимая стена») – материал и техника по-добны вышеописанным иконам, с умеренно широкой рельефной рамочкой по краю и размерами – 32 х 20 мм (рис. 3: 6). Ростовое изображение Пресвятой Богородицы исполнено невысоким скругленным к фону рельефом: с поднятых рук опускаются складки мафория, подчеркнутые врезанными косыми и сведенными в угол линия-ми. Лик, руки и одежда переданы схематично, пропорции тела упрощены. Анало-гии иконе – в собрании Ханенко (Ханенко, 1899, табл. ХІХ, № 223), Загорского музея-заповедника (Николаева, 1983, табл. 6. № 6) и Центрального музея древне-русской культуры и искусства (Гнутова, 2000, с. 25, № 11).

Икона «Ангел Большого Совета» изготовлена из сланца светлого цвета, яйце-подобной формы, заострена кверху, односторонняя; ее размеры 52 х 37 мм. По краю – широкая рельефная рамочка, увеличивающаяся в верхней части, где в спе-циальном выступе просверлена дырочка для подвешивания (рис. 2: 1). Ростовое изображение Ангела Большого Совета (архангела Михаила?) исполнено также не-высоким скругленным к фону рельефом: руки воздеты, крылья расправлены, кисти или сжаты в кулак, или с непрорезанными пальцами. Одежда украшена врезными косыми и сведенными под углом линиями. Лик ангела, его руки и одежда переданы схематично; пропорции тела упрощены, а обязательные символы (мерило и зерца-

223

ло) – отсутствуют. Аналогии – в подобных предыдущей иконе коллекциях (Гнутова, 2002, с. 31, № 32, № 105; Николаева, 1983, табл. 16, № 4; Ханенко, 1899, табл. ХХІV, № 81).

Икона «Георгий Победоносец», изготовлена из сланца серого цвета; односто-ронняя икона с прямыми нижними углами и закругленными верхними; ее разме-ры – 27 х 23 мм. По краю – умеренно широкая рельефная рамочка (рис. 3: 4). Свя-той Георгий изображен на коне, едущем вправо. В поднятой вверх правой руке свя-той держит опущенное острием вниз копье. Нимб плоский рельефный, пропорции тел упрощены. Найдены многочисленные полные или частичные аналогии (Гнуто-ва, 2000, с. 60, № 86, с. 61, № 88; 7, с. 136, № 29а; Николаева, 1968, № 89, № 90; Николаева, 1983, табл. 3, № 4, табл. 17, № 1, табл. 27, № 2, табл. 30, № 4; Покров-ский, 1909, табл. VІІІ, № 1, № 5; Ханенко, 1899, табл. ХХVІІ, № 305).

Рис. 3. Христианские (1-2, 4-8) и языческие (3, 9) изделия.

224

Икона «Димитрий Солунский», изготовлена из сланца серого цвета; односто-ронняя икона с прямыми, слегка закругленными углами и умеренно широкой ре-льефной рамочкою по краю (рис. 3: 1); ее размеры – 38 х 25 мм. Ростовое изображе-ние святого Димитрия исполнено также невысоким скругленным к фону рельефом. Святой – с копьем в правой руке и длинным изогнутым мечем в левой, одет в хитон с прямоугольным вырезом ворота, на плечи наброшен плащ, явственно читается перевязь. Черты лица четкие, пропорции тела упрощены. Известны достаточно многочисленные аналогии в собраниях российских музеев (История, 1953, с. 283; Николаева, 1960, с. 194–195, № 81; Николаева, 1983, табл. 6, № 5).

Изображение Святого Духа (?) или Сокола-Рода-Стрибога (?). Зооморфная фигурка с головой, повернутой вправо, развернутыми крыльями, на которых в ниж-ней части схематично обозначены перья, изготовлена из сланца темно-серого цвета. Над головою – выступ, в котором просверлено отверстие диаметром 3 мм для под-вешивания (рис. 3: 3). Размеры находки 32 х 24 мм. Полная аналогия неизвестна, частичные аналогии или сообщения о них находим в работах, посвященных иссле-дованиям языческого периода средневековой истории (Войтович, 2002, с. 492; Мифы, 1980, т. 1, с. 153-155, 378, т. 2. с. 384-385, 450-452; Рыбаков, 1986, с. 443).

Идол Перуна (?) изготовлен из сланца темно-серого цвета, его размеры 32 х 24 мм. Антропоморфная фигурка с непропорциональными частями тела и удлиненной головой (рис. 3: 9), ее фигура откровенно мужская, с подчеркнутыми пластинами мускулов и прикрытым половым органом; на голове – шапочка или шлем, в кото-ром просверлено отверстие диаметром 3,5 мм для подвешивания. Полные аналогии неизвестны; частичные аналогии или ссылки содержатся в исследованиях языче-ства древней Руси (Войтович, 2002, с. 363-365; История, 1953, т. 1, с. 55; Мифы, 1980, т. 2, с. 303-304, 306-307; Рыбаков, 1986, с. 436, 443).

Вышеописанные предметы относятся к периоду ХІІІ–XV вв. и по стилистиче-ским особенностям принадлежат к изделиям Северо-западной Руси. Приведенные аналогии используются для сравнения с иконографией находок, поскольку авторам неизвестны научные публикации идентичных материалов.

Иконы христианской тематики, вероятно, либо изготовлены в одной мастер-ской или одном населенном пункте с установившимися местными традициями ико-нографии и техники резьбы по камню, либо принадлежат к неизвестной ранее шко-ле. Наличие в комплексе предметов языческого культа свидетельствует о возмож-ности существования двоеверия в регионе, что не противоречит, а подтверждает данные археологических исследований новгородских и псковских земель (Попов, 1995).

Представленная коллекция – оригинальна вследствие наличия в ней редких, неизвестных ранее, вариантов образцов христианского искусства и языческих изо-бражений. Предметы коллекции – интересный комплекс древнерусского искусства, уникальный по подборке сюжетов и композиций. Безусловно, что собрание требует дальнейшего научного исследования, как с точки зрения иконографии, так и стиля. Кроме того, считаем необходимым расширение работы с частными коллекционера-ми региона, поскольку не исключается возможность существования подобных или стилистически близких изделий в собраниях Северо-западной России.

225


Векленко В. О., Несправа М. В., 2010. Колекція дрібної кам’яної пластики північноруського походження у приватному зібранні м. Дніпролпетровська // Софійські читання. Матеріали V міжнародної науково-практичної конференції «Духовний потенціал та історичний контекст християнського мистецтва». К.

Войтович В., 2002 Українська міфологія. К.Гнутова С. В., Зотова Е. Я., 2000. Кресты, иконы, складни. Медное художественное литье ХI – начала

ХХ века. М. История русского искусства. (В 12 томах) / Под ред. И. Э. Грабаря, В. Н. Лазаряна, В. С. Кеменова, 1953.

Т. 1. М. Мифы народов мира. Энциклопедия. (В 2 томах). Гл. ред. С. А. Токарев, 1980. М. Нечитайло В. В., 1999. Каталог христианских нагрудных изделий искусства периода Киевской Руси (Х –

первая половина ХІІІ ст.). К. Николаева Т. В., 1983. Древнерусская мелкая пластика из камня ХІ–XV вв. М.Николаева Т. В., 1960. Произведения мелкой пластики ХІІІ–XVІІ вв. в собрании Загорского музея. Ката-

лог. Загорск. Николаева Т. В., 1968. Собрание древнерусского искусства в Загорском музее. Л. Покровский Н. В., 1909. Церковно-археологический музей С.-Петербургской Духовной Академии. 1879-

1909. СПб. Попов С. Г., 1995. Переходные моменты от языческого погребального обряда к христианскому (по мате-

риалам могильников северной Псковщины) // Церковная археология. Материалы І Всероссийской конференции. Ч. 1. СПб.-Псков.

Рыбаков Б. А., 1986. Язычество древней Руси. М. Рябинин Е. А., 1984. Городища Водской земли // КСИА. Славянская археология. Вып. 179. М. Суров М. В., 2002. Вологодчина. Неизведанная давность. Вологда. Ханенко Б. И., Ханенко В. И., 1899. Древности Русские. Кресты и образки. Вып. I. К. Шаповалов Г. И., 2008 Экспертное заключение № 122 от 28.10.2008. Запорожье. Ягодинська М., 2008. Нові культові речі з давньоруських пам’яток Західного Поділля // Старожитності

Верхнього Придністров’я. Ювілейний збірник на честь 60-річчя Юрія Миколайовича Малєєва. К.

И.В. Стасюк

Заселение Ижорского плато в I – начале II тыс. н.э.

Ижорское плато – особый физико-географический район, заметно выделяю-щийся на фоне окружающих ландшафтов Северо-западной России. Его специфика отмечена специалистами различных дисциплин: геоморфологами, почвоведами, гидрологами, геоботаниками, климатологами и др. Так, это единственная террито-рия к востоку от Нарвы и к югу Финского залива с отметками высот более 100 м над уровнем моря. Открытые водоемы в центре плато практически отсутствуют, но его склоны и подножие изрезаны многочисленными ручьями и мелководными речка-ми. Дерново-карбонатные почвы плато весьма плодородны, но механически тяже-лы за счет обломочных карбонатных пород и тяжелых моренных фракций. Зона распространения плодородных дерново-карбонатных типичных почв практически совпадает с физическими границами возвышенности. Почвы окружающих Ижор-скую возвышенность зон (Предглинтовой низменности, бассейнов Луги и Невы) отличаются существенно меньшим плодородием и большей обводненностью.

226

В значительной мере это заболоченные территории (Матинян, 2003, с. 23-29; Гага-рина, 2004, с. 91-115; Стасюк, 2010, с. 417-418). Растительный покров плато в на-стоящее время сильно изменен хозяйственной деятельностью, однако реликтовые остатки лесов позволяют охарактеризовать плато в прошлом как зону сложных ель-ников таежного типа, с развитым подлеском, чрезвычайно густых и труднопрохо-димых.

Учитывая сказанное выше, в I – начале II тыс. н.э. Ижорское плато представ-ляло собой перспективный, но весьма сложный для освоения район. Несмотря на высокое плодородие почв, их распашка требовала значительных усилий и наличия развитых земледельческих орудий, а скотоводство осложнялось дефицитом питье-вой воды. Кроме того, освоение плато было сопряжено с расчистками вековых ле-сов, а налаживание жизни и хозяйства требовало решения проблемы водоснабже-ния, особенно в центральной части. Более доступным представляется освоение краевой зоны плато, где присутствует развитая сеть мелких рек и ручьев с роднико-вым питанием.

С природными особенностями Ижорского плато связана дискуссия о времени начала его освоения. Первые археологические раскопки, произведенные здесь в по-следней четверти XIX в. Л.К. Ивановским, затронули исключительно курганно-жальничные могильники древнерусского времени. А.А. Спицын датировал самые ранние из них X–XI вв. (Спицын, 1896, с. 5-6). В соответствии с современными раз-работками, основанными на данных новгородской дендрохронологии, наиболее ранние курганы из раскопок Л.К. Ивановского датируются временем не ранее рубе-жа XI–XII вв., а скорее даже в пределах первых десятилетий XII века (Лесман, 1982, с. 69-72). Единственное исключение — хорошо известный комплекс кургана № 45 могильника Доложское – содержал умбон типа Либенау, ромбовидный наконечник копья и железные кольчатые трехчастные удила. Этот комплекс М.М. Казанский датирует V в. (Казанский, 1999, с. 410). Но происходит он из иной геоморфологиче-ской зоны – бассейна оз. Самро, значительно южнее плато.

В конце XIX в. Н.К. Рерих исследовал на юге Ижорского плато загадочные каменные конструкции, интерпретированные им в качестве древнейших захороне-ний води. Исследователь отнес их к раннему железному веку и сопоставил с син-хронными древностями Эстляндии и Финляндии (Петербургский рериховский сборник, 1999, с. 87-96). Эти объекты вошли в литературу (Третьяков, 1970, с. 146; Лебедев, 1977, с. 152-153; Седов, 1987, с. 40). Однако детальное изучение отчетов Н.К. Рериха позволило Н.В. Хвощинской показать, что аморфные каменные фигу-ры представляют собой наброс камней на слой лесного подзола и к памятникам археологии отношения, по-видимому, не имеют (Хвощинская, 1983, с. 62-63; Ко-нецкий, Носов, Хвощинская, 1984, с. 161).

Несмотря на активные полевые исследования, в XX в. на Ижорском плато так и не были выявлены достоверные памятники, предшествующие древнерусским курганам. Под давлением этого факта концу XX в. в отечественной археологии сформировался тезис о том, что в дорусское время плато не было освоено и до XII в. представляло собой необитаемое пространство. Причиной тому назывались охарактеризованные выше физико-географические условия: тяжелые почвы и от-сутствие водоемов (Кольчатов, 1982, с. 61-65; Хвощинская, 2009, с. 306).

В ряде работ финских и эстонских исследователей, напротив, высказывался тезис о широком расселении прибалтийско-финских племен, охватившем уже в I тыс. до н.э. значительные территории северо-запада России. В числе этих террито-

227

рий рассматривалась и Ижорская возвышенность (Tallgren, 1938; Моора Х.А. и А.Х., 1965, с. 63; Лиги, 1986, с. 165; Лиги, 1987, с. 10-13). Под влиянием авторитетного мнения Х.А. Моора, В.В. Седов и Е.А. Рябинин включали ее в зону дославянского расселения води (Седов, 1984, с. 160; Рябинин, 1990, с. 191-192). Н.В. Хвощинская выступила с критикой этих взглядов, ссылаясь на отсутствие фактического материа-ла, который бы их подкреплял. Действительно, основой построений эстонских ис-следователей были лингвистические реконструкции, весьма шаткая этнографиче-ская ретроспекция и немногочисленные случайные находки (Хвощинская, 2009, с. 303-306). Применительно к Ижорскому плато Е.А. Рябинин подчеркивал, что на-ходки эти, датируемые временем от неолита до раннего железа, происходят из иных геоморфологических зон, расположенных за пределами возвышенности. Они тяго-теют к речным и озерным системам. Именно в таком геоморфологическом окруже-нии самим Е.А. Рябининым были открыты погребальные сооружения первой поло-вины I тыс. н.э. у дд. Валговицы и Великино (Рябинин, 2004, с. 20-28).

Итак, согласно взглядам большинства российских исследователей конца XX в., Ижорское плато было освоено только древнерусскими крестьянами, которые принесли с собой курганный обряд погребения и вовлекли в процесс земледельче-ской колонизации местные финские племена, заселявшие до того низинные земли по течению Луги, Ижоры, Оредежа и по побережью Финского залива. В ходе коло-низации на возвышенности сложился массив этнически смешанного населения со своеобразной материальной культурой, включающей как древнерусские, так и прибалтийско-финские элементы.

Вопрос о времени заселения самого Ижорского плато, таким образом, сводился к вопросу о датировке древнейших курганов. Взгляды исследователей здесь разнят-ся незначительно. В.А. Кольчатов, основываясь на динамике развития пахотных ору-дий Новгородской земли, считал, что освоение плато могло произойти уже на рубе-же X–XI вв. (Кольчатов, 1982, с. 65). В.В. Седов относил расселение славян и появ-ление курганов в землях води к XI–XII вв. (Седов, 1987, с. 41) Е.А. Рябинин датиро-вал древнейшие курганы из своих раскопок концом XI – началом XII в. (Рябинин, 2001, с. 84). Ю.М. Лесман, опираясь на данные новгородской хронологии, относил самые ранние курганные комплексы к началу XII в. (Лесман, 1982, с. 69-72).

В 2000-е годы петербургскими археологами был получен принципиально но-вый материал, позволивший по-иному взглянуть на историю освоения Ижорского плато в I тысячелетии н.э. В данной работе мы сделали попытку подвести некото-рые итоги исследований 2004-2010 гг. и на основании имеющихся данных обозна-чить основные вехи дорусской истории населения этого важного историко-географического региона.

Первые следы пребывания человека на территориях вокруг Ижорской возвы-шенности относятся к эпохе камня и палеометалла (Тимофеев, 1993, с. 8-32; Гурина, 1961). Нами были выявлены сланцевое долото русско-карельского типа, датирующе-еся эпохой энеолита, и каменный шлифованный топор со сверленой проушиной, от-носящийся к культуре шнуровой керамики периода позднего неолита – ранней брон-зы. Это случайные находки с полей, свидетельствующие о проникновении людей на окраины плато как минимум в III‒II тыс. до н.э. (Стасюк, 2011а. В печати).

Более отчетливая картина складывается в первой половине I тыс. н.э., когда на западной окраине плато фиксируется появление постоянного оседлого населения (рис. 1 см. на с. 260)1. К этому времени относится 4 достоверно известных могиль-1 Рисунки к статье см. на с. 260-261.

228

ника на самой возвышенности (Сорокин, Шаров, 2008, с. 170-171; Юшкова, 2010, с. 319-328; Юшкова, 2010а, с. 46-52), 2 у подножия за ее пределами (Рябинин, 2004, с. 20-25), 3 денежно-вещевых клада (Юшкова, 2010, с. 327) и одно местонахождение (Каргопольцев, Щукин, 2002, с. 78).

Остатки разрушенных погребений римского времени зафиксированы нами при раскопках раннесредневекового некрополя у д. Ратчино. Две щиткоголовые фи-булы и серповидный нож имеют аналогии в эстонских древностях III–IV вв. н.э (рис. 2 см. на с. 260). Найденные здесь ранее щиткоголовые фибулы позволяют от-нести время начала функционирования могильника к I–II вв. н.э. (Юшкова, 2010, с. 326-327). Еще один распаханный памятник того же круга, по всей вероятности, рас-положен у д. Дятлицы Ломоносовского района, где известна случайная находка бронзовой щиткоголовой фибулы.

Памятники 1-й пол. I тыс. н.э. находят ближайшие аналогии в культуре камен-ных могильников с оградками Эстонии, северной Латвии и юго-западной Финлян-дии. В литературе отмечалось их родство с эстонскими памятниками и вместе с тем наличие некоторых региональных особенностей, в частности, обилие предметов воо-ружения (Сорокин, Шаров, 2008, с. 197; Юшкова, 2010, с. 327-328). В целом, находки последних лет полностью подтверждают правоту П.Е. Сорокина и О.В. Шарова, предположивших, что в эпоху римских влияний Ижорское плато входило в ареал культуры каменных могильников с оградками (Сорокин, Шаров, 2008, с. 197).

Третья четверть I тыс. н.э. представлена пока меньшим числом находок. Из-вестны два местонахождения и один могильник. Предположительно из окрестно-стей д. Удосолово происходит железная булавка с кольцевидной головкой т.н. финско-эстонского типа, который А. Хакман датировал VII в. (Hackman, 1938, s. 105). В-образная бронзовая литая пряжка и фрагменты браслетов, зафиксирован-ные Северо-западной археологической экспедицией НИИКСИ СПбГУ на месте предполагаемого распаханного каменного могильника у пос. Коммунар, также мо-гут быть датированы VI–VII вв1.

Исследования могильника Керстово-II (Малли) начато в 2010 г. М.А. Юшко-вой. Двумя годами ранее памятник подвергся опустошающему налету кладоискате-лей, в результате которого на черный рынок была выброшена серия предметов I–VII вв. Часть из них удалось отследить и зафиксировать. Некоторые предметы, ока-завшиеся к тому времени у одного петербургского коллекционера, были безвоз-мездно переданы им в государственный музейный фонд. Среди древностей третьей четверти I тыс. н.э. наибольший интерес представляет серия предметов вооруже-ния, датирующихся VI–VII вв. Это три клинка мечей, три железных умбона и три втульчатых копейных наконечника (рис. 3 см. на с. 261). Данная серия, находящая наиболее близкие аналогии в каменных могильниках Финляндии эпохи Меровин-гов, подробно рассмотрена нами в отдельной публикации (Стасюк, 2011б, в печа-ти).

Таким образом, на протяжении I–VII вв. на западе Ижорского плато, в его кра-евой ландшафтной зоне, формируется очаг освоения, связанный с культурой камен-ных могильников. По всей видимости, население проникает сюда с территории Эстонии на рубеже эр. Наличие среди находок многочисленных железных серпов говорит об аграрной направленности хозяйства этих популяций. В VI в. в культуре местного населения ощущается заметное влияние с территории Финляндии, выра-1 Пользуюсь случаем поблагодарить Е.Р. Михайлову и И.А. Федорова за информацию об этих находках

и возможность ознакомиться с текстом работы, находящейся в печати.

229

зившееся в появлении комплекса вооружения финского облика и характерных чер-тах воинского погребального ритуала – помещение остатков трупосожжения в ка-менную насыпь, ритуальная порча оружия. Вполне вероятной кажется версия о переселении некоего коллектива с северного берега Финского залива на южный.

Период VIII–IX вв. в имеющихся материалах выделить пока не удается. Воз-можно, в этот период практиковался переходный вид погребального обряда от ка-менных могильников с сожжениями к трупосожжениям в грунтовых ямках. В каче-стве такового гипотетически может рассматриваться помещение остатков трупо-сожжения на поверхности земли без каменных конструкций. Так или иначе, пред-метов, достоверно относящихся к этому времени, пока не найдено.

Следующий этап в освоении плато фиксируется в X – начале XII вв. Это непо-средственно предкурганное, или предрусское время. Происходят принципиальные изменения, связанные с включением территории Ижорской возвышенности в со-став Новгородской земли. Могильников этого времени известно 7 (рис. 4 см. на с. 261). Выявлено также несколько местонахождений, нуждающихся в дополни-тельной проверке.

Материалы могильника Ополье, возникшего не позднее первых десятилетий XI в., большей частью опубликованы (Стасюк, 2008, с. 3-23; Стасюк, 2008а, с. 362-364). Коллекция родственных в культурно-хронологическом отношении предметов из могильника Валья хранится в Кингисеппском историко-краеведческом музее, из могильника Малли – в музее-усадьбе Н.К. Рериха в Изваре. В Бегуницах Е.А. Ряби-ниным исследованы только курганы древнерусского времени, однако ранние захо-ронения в них, в первую очередь в кургане № 17, позволяют предположить наличие не попавших в раскоп грунтовых погребений X–XI вв. Комплекс кургана № 10 мо-гильника Большие Озертицы из раскопок Л.К. Ивановского (Спицын, 1896, с. 74) относится к этому же кругу древностей. В могильнике Дятлицы в 1926 г. раскопка-ми ГАИМК под руководством С.А. Теплоухова были исследованы несколько трупо-сожжений в грунтовых ямках, содержащие предметы X–XI вв1. О грабительских находках предметов X–XII вв. из этого могильника недавно стало известно из сети Интернет. Могильник XI – нач. XII вв. в д. Вырица раскапывался Петербургским археологическим институтом в 1907 г. Его материалы, опубликованы (Лесман, 2008, с. 33-70). В этом же контексте следует рассматривать случайную находку лан-цетовидного наконечника копья со следами пребывания в огне, происходящую из распаханного кургана у д. Большая Вруда. Этот наконечник был передан местными жителями С.Л. Кузьмину и ныне хранится в музее-усадьбе Н.К. Рериха в Изваре.

Эталонным памятником рассматриваемого горизонта на Ижорском плато мо-жет рассматриваться Ратчинский могильник, исследовавшийся нами в 2009-2010 гг. Всего за два сезона было вскрыто 2 кургана и значительная площадь в межкурган-ном пространстве – всего более 200 кв. м. (Стасюк, 2011, с. 42-48). Многочислен-ные находки переотложенных предметов X – XI вв. в мешаном слое и в насыпях курганов конца XI – 1-й пол. XII вв. позволяют констатировать, что в докурганное время погребения в Ратчино совершались по обряду трупосожжения и трупополо-жения в грунтовых ямах или, возможно, в деревоземляных сооружениях типа «до-миков мертвых». Динамика развития погребального обряда и облик материальной культуры могильника Ратчино, равно как и названные выше находки с синхронных памятников Ижорского плато, демонстрируют чрезвычайную близость к культуре могильника Залахтовье на восточном берегу Чудского озера, а также ранних памят-1 Пользуюсь случаем поблагодарить В.Ю. Соболева за информацию.

230

ников северо-восточного Причудья, исследовавшихся П. Лиги: Йыуга, Кунингакю-ля, Скарятина, Ольгин Крест (Ligi, 1993).

Общей чертой всех названных раннесредневековых могильников является на-личие грунтовых погребений по обряду трупосожжения. Были ли это захоронения в простых грунтовых ямках, или в деревоземляных сооружениях типа домиков мертвых – покажут только новые раскопки. В течение XI в. получает распростране-ние новый обряд – грунтовые трупоположения. На рубеже XI–XII вв. трупоположе-ния в ямах сменяются курганными трупоположениями на горизонте. Погребаль-ный обряд и инвентарь X–XII вв. характеризуются устойчивым набором признаков, которые можно рассматривать в качестве культурного и хронологического индика-тора дорусского населения Ижорского плато (рис. 5 см. на с. 262).

Комплекс вооружения – типичный для Фенноскандии, Прибалтики и Северо-западной России в эпоху викингов. Он представлен каролингскими мечами, ланце-товидными наконечниками стрел и копий, топорами с прямой спинкой и нижней парой щекавиц типа V по А.Н. Кирпичникову; широкими симметричными секира-ми типа М по Я. Петерсену.

Весьма показателен комплекс женских украшений. К его устойчивым культу-рообразующим элементам следует отнести:

- массивные литые браслеты с утолщающимися концами;- массивные литые подковообразные фибулы с призматическими головками и

трапециевидным сечением дуги, орнаментированные пунсонами или «волчьим зу-бом»;

- дротовые шейные гривны «с рыльцами»;- одежные булавки с трехлопастным крестообразным навершием;- нагрудный убор из цепочек, крепившихся к булавкам посредством ажурных

плоских арочных цепедержателей и разделенных призматическими цепеделителя-ми;

- широкие ленточные браслеты с расширяющимися концами и сложной бога-той орнаментацией в виде различных вариантов геометрической плетенки (Более ранние варианты из трупосожжений характеризуются общей массивностью, боль-шей толщиной пластины, их орнамент проще и прочеканен отчетливее. У более поздних браслетов XII–XIII вв. пластина заметно тоньше, но шире, а орнаментация сложнее и прочеканена поверхностно);

- узкомассивные орнаментированные браслеты;- витые спиральные браслеты-наручи;- украшение тканей одежды нашивным узором из мелких бронзовых спира-

лек.Не менее характерен и керамический комплекс. В его состав входят:- лепные округлодонные сероглиняные подлощеные миски с прямым или сла-

бопрофилировнным венчиком, орнаментированные тремя горизонтальными лини-ями по плечикам;

- лепная тонкостенная столовая тара, очень аккуратно изготовленная из каче-ственного теста, с подлощеными стенками и геометричсеким орнаментом;

- грубые лепные горшки из рыхлого керамическго теста с обильной примесью крупной дресвы, плохого обжига, черные на изломе.

Во 2-й пол. XI в. вместе с распространением трупоположений фиксируется появление привозных древнерусских украшений: зонных и биконических стеклян-ных бус, подвесок-лунниц, витых трехпроволочных браслетов. На рубеже XI–

231

XII вв. трупоположения в ямах сменяются курганными трупоположениями на гори-зонте. Во всех сохранившихся трупоположениях Ратчинского могильника фиксиру-ется восточная ориентировка. Погребальный инвентарь в целом сохраняет эстон-ский («залахтовский») облик, но в нем все чаще появляются древнерусские элемен-ты. Горшки из курганных захоронений Ратчино полностью аналогичны раннегон-чарным горшкам Пскова и, видимо, представляют собой привозные изделия рус-ских городских гончаров. Показательно, что в это же самое время на Ижорском плато получают распространение типично древнерусские курганы с погребениями на горизонте, с каменной обкладкой и вещами новгородских типов. Вероятно, чуд-ское население перенимает курганный обряд именно под влиянием русских коло-нистов, приступивших к энергичному освоению Ижорского плато. Следует отме-тить, что те же самые тенденции во 2-й пол. XI–XII вв. зафиксированы Н.В. Хво-щинской в могильнике Залахтовье (Хвощинская, 2004, с. 150-163). Ранние курганы прибалтийско-финского населения Ижорского плато отличаются от синхронных древнерусских курганов региона миниатюрными размерами, расплывчатой формой и отсутствием каменных обкладок.

Не вызывает сомнения, что все находки I тыс. н.э. на Ижорском плато относят-ся к кругу западнофинских древностей. Ближайшие аналогии им известны на тер-ритории Эстонии, Финляндии, северной Латвии. Поэтому можно с полной уверен-ностью заключить, что в I–XI вв. Ижорское плато входило в ареал прибалтийско-финского расселения. При этом наиболее близкие аналогии на всех этапах просле-живаются с памятниками на территории Эстонии. Особенно ярко это выражено в XI–XII вв., когда формируется ряд специфических этнографических признаков, ха-рактерных именно для средневековых эстов. Это одежные булавки с крестовидным навершием, массивные подковообразные фибулы с трапециевидным сечением дуги и призматическими головками, широкие ленточные браслеты с орнаментом в виде сложной геометричсекой плетенки. Прямые аналогии могильникам Малли, Ополье и Ратчино находятся в восточном и западном Причудье. Говоря о памятниках на территории России, необходимо назвать могильники Залахтовье, Калихновщина и Ольгин Крест в северо-восточном Причудье. По всей видимости, памятники XI–XII вв. восточного и западного берегов Чудского озера составляют единый пласт древностей с могильниками Ижорского плато. Эталонным, наиболее исследован-ным памятником этого круга является Залахтовье.

В русских летописях эсты именуются как чудь. В связи с событиями 1241 г. НПЛ называет в округе Копорья две этнические группы – «вожан и чудцу». Грунто-вые могильники води – «вожан» XIII–XV вв. в Валговицах, Великино, Вердия от-крыл и исследовал Е.А. Рябинин. Их прямая генетическая связь с этнографической водью была им аргументировано доказана.

Выявленные нами памятники X–XI вв. существенно отличаются от грунтовых могильников води не только в хронологическом, но и в культурном отношении. Ве-роятно, они соответствуют летописной «чудце», т.е. некоей восточной группе эстов, населявших Северо-Восточное Причудье и западные склоны Ижорского плато. Еще одним подтверждением данного предположения является тот факт, что все об-наруженные могильники расположены в пределах Опольского и Ратчинского по-гостов «в чуди», сохранявших это этническое дополнение к названию еще в XVI в.

Особое место занимает Вырицкий могильник. В отличие от рассмотренных памятников, он расположен на востоке курганного ареала Ижорского плато, за гра-ницами собственно возвышенности. В публикации эрмитажной коллекции

232

Ю.М. Лесман справедливо указал на связь этого памятника с Приладожской кур-ганной культурой. Если принять во внимание опубликованные А.И. Волковицким, Н.В. Григорьевой и А.А. Селиным раннесредневековые находки приладожского круга с территории Волховского района (Волковицкий, Григорьева, Селин, 2008, с. 147-155), как бы мостиком связывающие верховья Оредежа с основным районом ПКК, можно предположить отдаленный выплеск приладожского населения в гео-морфологические родственный район верхнего Оредежа.

Подводя итоги, следует отметить несколько направлений освоения Ижорского плато в I – начале II тыс. н.э. На рубеже эр западная окраина плато заселяется носите-лями культуры каменных могильников с оградками, вероятно, с территории Эстонии. В середине I тысячелетия каменные могильники продолжают функционировать. На основании эстонских аналогий можно предположить, что погребения в них соверша-ются уже без учета их внутренней структуры и архитектуры, под неупорядоченной каменной засыпкой. На этом этапе заметен импульс с территории юго-западной Фин-ляндии, выразившийся в появлении серии воинских погребений с типично финским инвентарем и чертами воинского ритуала. Период VIII–IX вв. пока не обеспечен ис-точниками. В X–XI вв. культура местного населения развивается, составляя единое целое с культурой эстонского населения западного и восточного Причудья. На рубеже XI–XII вв. фиксируется начало древнерусского земледельческого освоения Ижорско-го плато, отмеченного появлением курганов с погребениями на горизонте и массовым распространением вещей новгородских типов. Особым памятником, ассоциируемым с восточной группой прибалтийско-финского населения (Приладожской курганной культурой) является могильник в д. Вырица.


Волковицкий А.И., Григорьева Н.В., Селин А.А., 2008. Новые средневековые находки в Южном Приладо-жье // Археологическое наследие Санкт-Петербурга. Вып. 2: Древности Ижорской земли. СПб.

Гагарина Э.И., 2004. Литологический фактор почвообразования. СПб.Гурина Н.Н., 1961. Древняя история Северо-запада европейской части СССР. М.-ЛКазанский М.М., 1999. О балтах в лесной зоне России в эпоху Великого переселения народов // Архео-

логические вести № 6. СПб.Каргопольцев С.Ю., Щукин М.Б., 2002. Новая находка оружия позднеримского времени на западе Ле-

нинградской области // Старая Ладога и проблемы археологии Северной Руси. СПб.Кольчатов В.А., 1982. О времени заселения Ижорского плато // Северная Русь и ее соседи в эпоху ран-

него средневековья. Л.Конецкий В.Я., Носов Е.Н., Хвощинская Н.В., 1984. О финно-угорском и славянском населении централь-

ных районов Новгородской земли // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л.Лебедев Г.С., 1977. Археологические памятники Ленинградской области. Л.Лесман Ю.М., 1982. Хронологическая периодизация курганов Ижорского плато // Северная Русь и ее

соседи в эпоху раннего средневековья. Л.Лесман Ю.М., 2008. Вырицкий курганный могильник // Археологическое наследие Санкт-Петербурга.

Вып. 2: Древности Ижорской земли. СПб.Лиги П.Х., 1986. О води на территории Эстонии // Известия АН Эст. ССР. Общественные науки. 2. Таллинн.Лиги П.Х., 1987. Водский этнический элемент на территории Эстонии. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.Матинян Н.Н., 2003. Почвообразование на ленточных глинах. СПб.Моора Х.А., Моора А.Х., 1965. Из этнической истории води и ижоры // Из истории славяно-

прибалтийскофинских отношений. Таллинн.Петербургский рериховский сборник. № II–III. СПб., 1999. Рябинин Е.А., 1990. Этнокультурная ситуация на Северо-Западе РСФСР в эпоху Средневековья (про-

блемы археологического изучения) // Балты, славяне, прибалтийские финны: этногенетические процессы. Рига.

233

Рябинин Е.А., 2001. Водская земля Великого Новгорода. СПб.Рябинин Е.А., 2004. У истоков этнической истории води // Прекрасное ведет нас через все мосты. Сбор-

ник статей, посвященный русско-эстонским культурным связям. Извара. Седов В.В., 1984. Водь // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л.Седов В.В., 1987. Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М.Сорокин П.Е., Шаров О.В., 2008. О новых находках римской эпохи на Северо-западе // Археологическое

наследие Санкт-Петербурга. Выпуск 2: Древности Ижорской земли. СПб.Спицын А.А., 1896. Курганы С.-Петербургской губернии в раскопках Л.К. Ивановского // Материалы по

археологии России № 20. СПб.Стасюк И.В., 2008. Могильник у поселка Ополье: новые данные к изучению ранних этапов освоения

Ижорского плато в древнерусскую эпоху // Исследование археологических памятников эпохи средневековья. СПб.

Стасюк И.В., 2008а. Могильник у поселка Ополье: новые данные о ранних этапах древнерусского осво-ения Ижорского плато // История и практика археологических исследований. СПб.

Стасюк И.В., 2009. Некоторые проблемы и перспективы историко-археологического изучения Ижор-ского плато на современном этапе // Российско-Финляндские дни музеев. Материалы междуна-родной конференции «Перспективы Российско-Финляндского музейного сотрудничества». Ии-салми.

Стасюк И.В., 2010. Средневековое расселение восточных погостов Копорского уезда Водской пятины: XII – первая четверть XVII вв. // Диалог культур и народов средневековой Европы. СПб.

Стасюк И.В., 2011. Археологические исследования Музея-усадьбы Н.К. Рериха в 2009 году // Культур-ный потенциал Северо-Запада России. Проблемы сохранения и развития. СПб.

Стасюк И.В., 2011а. Три артефакта эпохи энеолита – бронзы из северо-западной России. В печати.Стасюк И.В., 2011б. О находке оружия эпохи Меровингов на западе Ленинградской области. В печати.Тимофеев В.И., 1993. Памятники мезолита и неолита региона Петербурга и их место в системе культур

каменного века балтийского региона // Древности Северо-запада. СПб.Третьяков П.Н., 1970. У истоков древнерусской народности. Л.Хвощинская Н.В., 1983. К вопросу о древних захоронениях води // КСИА. Вып. 175. М.Хвощинская Н.В., 2004. Финны на западе Новгородской земли. СПб.Хвощинская Н.В., 2009. Племя водь и его культура в составе Новгородской земли // Великий Новгород и

средневековая Русь. М.Юшкова М.А., 2010. Новая группа памятников культуры могильников с каменными оградками (die

Tarandgräberkultur) на западе Ижорской возвышенности // Диалог культур и народов средневеко-вой Европы. СПб.

Юшкова М.А., 2010а. Могильник Керстово-I – уникальный памятник эпохи римских влияний на Северо-западе России // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. Вып. 3. СПб.

Hackman A., 1938. Das Brandgräberfeld von Pukkila in Isokyrö // SMYA 41. Helsinki.Ligi P., 1993. Vadjapärased kalmed Kirde Eestis (9. – 16. sajand) // Muinasaja teadus 2. Tallinn.Tallgren A.M., 1938. The prehistory of Ingria // ESA. XII.

Р. Йонайтис

Раскопки на территории „CIVITAS RUTENICA“. Продолжение исследования

В 2010 г. археологические исследования на предполагаемой центральной части русского конца города Вильнюса были продолжены. Это был уже четвертый сезон. О предыдущих раскопках мною были сделаны доклады на Псковском семинаре им. академика В.В. Седова ) (Йонайтис, 2009, с. 414-425; Йонайтис, 2010, в печати).

234

В 2010 г. на территории данного объекта было заложено 5 раскопов общей пло-щадью около 318 м2 (рис. 1)1. Четыре раскопа были заложены в западном дворе ком-плекса и один раскоп – в восточном. Так же в восточном дворе были начаты еще два раскопа, но они еще не закончены, в 2011 г. планируем продолжить их исследование.

Раскоп № 15, общей площадью 34,5 м2 был заложен в западном дворе ком-плекса, возле южной стены корпуса № 1. На глубине 90 см был обнаружен фраг-мент каменной мостовой, прелиминарно датируемой концом XVII в. Мостовая ча-стично разрушена при прокладке газопровода. Чуть глубже, примерно на глубине 150 см, были выявлены фрагменты еще одной каменной мостовой. Эта мостовая предположительно датируется концом XVI в. – началом XVII в. Больше никаких археологических структур на данном раскопе не было выявлено. Также не было обнаружено и погребений. Общая толщина культурного слоя в этом раскопе соста-вила 260 см, слой датируется XV–XX вв.

Раскоп № 16 был заложен в северной части западного двора, между корпусами № 1 и № 3. Площадь этого раскопа составила 40 м2. Поперек раскопа, с востока на запад, пролегал коллектор XIX в, который разделял раскоп на две неравномерные по площади части – северную и южную. В северной части обнаружено 7 погребе-ний в два яруса. Лишь в одном обнаружен погребальный инвентарь, это два сигнет-ных перстня. На данный момент они находятся на реставрации, потому о них что-то конкретное сказать пока невозможно. В южной части раскопа обнаружено 5 по-гребений без погребального инвентаря. Одно из этих погребений было обнаружено еще в 2009 году, тогда была обнаружена только нижняя часть костяка. Остальную часть было решено раскопать в следующем году, т. е. в 2010.

Следующий раскоп № 17 был заложен к югу от раскопа № 16 с сохранением между ними контрольной бровки шириной в 1 м. Площадь данного раскопа соста-вила 64 кв. м. После вскрытия культурного слоя до горизонта погребений на мате-рике проявилось несколько темных пятен. На первый взгляд, они составляли какую-то систему: некоторые пятна напоминали параллельные линии (остатки срубов?), между этими линиями было несколько небольших, диаметром около 20 см, пятен, напоминающих столбовые ямы (рис. 2 см. на с. 263). Конкретнее об этих пятнах и о присутствии (или отсутствии) какой-то общей системы их расположения, можно будет сказать чуть позже. А именно, когда на план первичного рельефа будут на-ложены все пятна, тогда можно будет увидеть общую картину. На данный момент, как раз и ведется работа с полевыми чертежами. Кроме этих пятен, на материке четко прослеживались и контуры погребальных ям. В северной части раскопа было обнаружено 12 захоронений в три яруса. Погребальный инвентарь при этих захоро-нениях отсутствовал (рис. 3 см. на с. 264). Кроме того, в восточной части раскопа, у самой восточной бровки, были закончены препарирования погребений, обнаружен-ных годом раньше.

В юго-западной части раскопа был обнаружен фрагмент фундамента, точнее, северо-восточный угол какого-то строения. Фундамент был выложен из больших камней с маленькими камнями между ними. По находкам, в основном фрагментам бытовой керамики, обнаруженным внутри и вокруг строения, данный фундамент прелиминарно можно датировать началом – серединой XVII в.

1 Рисунки к статье см. на с. 263-265.

235

Раскоп № 19 был заложен к северу от раскопа № 16, между этим раскопом и корпусом № 1. До погребального горизонта здесь фиксировался культурный слой, предварительно датируемый началом XV–XX вв. Можно отметить два «гнезда» бы-товой и строительной керамики, обнаруженные в слое конца XVI – начала XVII вв. Одно «гнездо» составили черепки горшков, другое – горшковидные изразцы. На горизонте погребений было выявлено 8 темных пятен – контуров могильных ям. При расчистке погребений выяснилось, что все они были безинвентарные. Надо также отметить, что в этом раскопе были обнаружены два погребения, выделяв-шиеся из общего числа всех захоронений своим погребальным обрядом (рис. 4 см. на с. 264). Это два погребения – № 225 и № 226, в них захоронены младенец 18 ± 6 мес. и мужчина 40-45 лет. Эти два погребения были обложены небольшими камня-ми. Погребение ребенка – пятью, погребение мужчины – тринадцатью, в изголовье стоял плоский камень формы неправильного треугольника. Отличаются и сами позы погребенных – младенец похоронен в позе «спящего», лежащего на левом боку; у мужчины неестественное положение ног, они как бы скрещены. Такой об-ряд погребения, когда могила обкладывается камнями, известен на территории за-селенной ятвяжскими племенами (Квятковская, 1998, c. 187). Но, также такой об-ряд – жальники – встречаются и в Приильменье, на Новгородчине. Об одновремен-ном могильнике, найденном рядом с Кярнаве, первой столицей Литвы, автор рас-копок говорит о значимом присутствии ятвяжского элемента (Vėlius, 2005, psl. 90). Здесь же, в Вильнюсе, по письменным источникам знаем, что тут был Русский Ко-нец и среди находок немало украшений, керамики свойственной славянам. Тем бо-лее общая картина погребений указывает на христианскую традицию. Напомним, что католическое крещение Литвы произошло лишь в 1387 г., тогда как Русь креще-на в 988 г. Находки говорят о том, что данный могильник был использован с конца XIII в. (100 лет до официального крещения Литвы) и вплоть до середины XV в. Так что с точной уверенностью сказать какой этнической группе – ятвягам или славя-нам – принадлежали эти два погребения, пока не представляется возможным. Над этим еще предстоит немало поработать.

Раскоп № 18 был уже заложен на восточном дворе, в северо-западной его части. Площадь этого раскопа составила 100 м2. К северу от раскопа был корпус № 3, в ко-тором при раскопках в 2009 г. были обнаружены богатые погребения в три яруса. Такой же погребальный материал мы надеялись обнаружить и здесь. К сожалению тут лишь в одном погребении был обнаружен погребальный инвентарь. Но зато уда-лось выявить много интересного, что касается погребального обряда. На глубине 180-220 см на горизонте погребений, по всему периметру раскопа, на поверхности виднелось большое количество камней. Сами же погребальные ямы не прослежива-лись. При расчистке горизонта погребений, выяснилось, что камни не просто так раз-бросаны. Было выявлено свыше 10 погребений, которые были обложены этими кам-нями (рис. 5 см. на с. 265). Камни, чаще по несколько штук, были сложены красиво в ряд на груди погребенного. Они были не только на груди погребенного: выявлено не-сколько захоронений, где камень был на бедре скелета, на бедре и на груди, редко на ногах. Одно погребение (№ 271), было не только с камнем на бедре, но было еще и обложено камнями, в виде жальника (рис. 6 см. на с. 265). Похожие погребения с камнями были обнаружены и в западном дворе комплекса. Но там их было меньше, и они располагались поодиночке здесь же фиксировалась концентрация таких погребе-

236

ний. Остается открытым вопрос, с какой целью использовались камни на погребени-ях. Пока что существуют две версии о погребениях с камнями. Первая версия говорит о том, что в то время могильные ямы были не глубокие, до 50 см, камни ложились на могилу, чтобы ее не разворошили звери, например собаки. Вторая говорит о принад-лежности таких усопших к «нечистым» силам. Но эта версия под большим вопросом: если бы было бы одно или два таких погребения, об этом еще можно говорить. Так как таких погребений свыше 10, и они фиксируются по всей территории могильника, думается, что ведьмы и вурдалаки не могли быть массовым явлением.

На данный момент раскопана площадь примерно в 3600 м2. Из них 2640 м2 на месте корпусов (с подвалами); 866 м2 на западном дворе и 100 м2 на восточном дворе. По всей вероятности исследована большая часть могильника, но что-то более кон-кретно о занимаемой им территории сказать нельзя. Южная граница еще не обнару-жена, западная и северная условно совпадают с линиями улиц (неясно есть ли погре-бения под этими улицами); восточная граница так же условная. О восточной и южной границе яснее можно будет говорить, когда исследуем весь восточный двор.

До нынешнего дня, в общем счете, начиная с раскопок 2006-2007 гг., выявлено 344 погребения. Проведя анализ ориентациии этих погребений выявляем опреде-ленную закономерность их расположения. Соединив воедино ориентацию самых ранних погребений, выясняем, что их направление указывает на какую-то одну точ-ку. Может, этим ориентиром служило культовое строение, например церковь. Ори-ентация ранних погребений соответствовала также линии восточной части улицы Ишганитоё. Как известно, эта улица состоит как бы из двух частей – восточной и западной. Восточная, более ранняя, ориентирована с северо-запада на юго-восток, западная – с юго-запада на северо-восток. В свое время эти две части имели про-должения и в месте раскопок был перекресток. Ориентация остальных погребений уже соответствовала линии западной части улицы. Может быть, предполагаемое культовое строение являлось церковью Рождества Христова, на разных этапах раз-вития „Civitas Rutenica“ менявшая места – в конце XIII – начале XIV вв. она стояла по правую сторону улицы, т.е. на территории исследуемого комплекса, а с середины XIV в. уже по левую сторону нынешней улицы Ишганитоё.

Нет единого мнения по поводу местоположения церкви Рождества Христова, об этом уже сообщалось на Псковском семинаре (Йонайтис, 2009, с. 424). Может, будущие раскопки помогут разрешить эту проблему.

Исследуемый могильник интересен тем, что он отражает городскую культуру в переходный период от язычества к христианству. В погребениях прослеживается сосуществование этих двух религий: языческие традиции еще не исчезли, а христи-анские еще не укоренились. Хотя, большинство признаков говорит в пользу того, что это христианский могильник: это и ориентация запад-восток, и захоронения по обряду трупоположения, в могильных ямах, в гробах, с богатыми ювелирными украшениями. В пользу языческого обряда могло бы говорить то, что во время ис-следования не был обнаружен ни один предмет личного благочестия – нательный крест, кроме одного детского погребения с серебряным крестиком. Но нательные кресты редкая находка на северо-западе России, не говоря уже о языческой Литве. Тем более что на Руси “регулярные захоронения с крестами начинаются не ранее XVI в. ...” (Мусин, 2002, с. 47).

237

Вся эта смесь в большинстве христианских и отчасти языческих традиций и обрядов, фиксируемая на земле язычников, хотя, как предполагается, на ней жили православные, говорит о том, что здесь могли быть похоронены не только русские, но и местное население, принявшее православную веру.

Как уже упоминалось выше, исследования на территории могильника будут продолжены в этом году. Надеемся уточнить восточную и южную границы могиль-ника, и, хотелось бы надеяться, обнаружить какие-нибудь материальные признаки существования церкви.


Йонайтис Р., 2009. Новейшие раскопки на территории CIVITAS RUTENICA в Вильнюсе: предварительный анализ результатов // АИППЗ. Псков

Йонайтис Р., 2011. Община Русского города XIII–XIV вв. в Вильнюсе в свете новейших археологически открытий // АИППЗ. Псков.

Квятковская А.В. 1998. Ятвяжские могильники Беларуси (к. XI–XVII вв.) . Vilnius.Мусин А.Е., 2002. Христианизация Новгородской земли в IX–XIV веках. Погребальный обряд и христи-

анские древности. СПб. Vėlius G., 2005. Kernavės miesto bendruomenė XIII–XIV amžiuje. Vilnius.

И. Каплунайте

Католический пригород в Вильнюсе в XIV–XV вв. по данным археологии

С момента своего основания на рубеже XIII–XIV вв., Вильнюс был тем ме-стом, где сосуществовали представители разных этнических групп и конфессий. Рядом с язычниками и православными здесь жили и католики. Они, как часть го-родского населения, как показывают письменные и археологические источники, были представлены монахами, ремесленниками и купцами. В этой статье будет об-суждаться локализация, формирование, и развитие католической части Вильнюса и показано общее представление о католическом пригороде и связанные с этим глав-ные проблемы.

Проблемы появляются уже в самой локализации пригорода. Впервые католи-ческий пригород упомянут в хронике Быховца, написанной около третьего десяти-летия шестнадцатого века. Здесь пригород связан с событиями конца XIV в. и лока-лизирован в западной части Вильнюса, на территории называемой «ИН АРЕНА» (Lietuvos metraštis, 1971, psl. 77-80). Однако, из писем великого князя литовского Гядимина, написанных в 1323 г. (Gedimino laiškai, 2003, psl. 46), становится ясно, что католики в Вильнюсе обосновались раньше, уже в 1-й пол. XIV в. Таким обра-зом, до католического пригорода «ин арена», надо говорить о католической миссии, бывшей в Вильнюсе.

238

В историографии укоренилось мнение, что с самого начала католики в Виль-нюсе основались в западной части города, а первый францисканский костел - это находящийся здесь костел Святого Николая (например, см. Balinskis, 2007, psl. 27; Jurginis, Merkys, Tautavičius, 1968, psl. 24-27). Однако исторические и архитектур-ные исследования данного костела показали, что он был построен не раньше 9-го десятилетия XIV в. (Firkovičius, 1989, psl. 39-45). Надо обратить внимание на то, что в письме великого князя Гядимина, местонахождение костела не было указано. А первое упоминание данной местности связано с событиями 9-го – 10-го десяти-летий (Lietuvos metraštis, 1971, psl. 77-80). В конечном счете, археологические ис-следования этого и сопредельных районов не выявили материала старше, чем по-следняя треть XIV в. При написании данной работы использовались данные более чем 200 археологических отчетов, хранящихся в отделе рукописей института исто-рии Литвы. B западной части Вильнюса, в 29 кварталах, занимающих площадь око-ло 30 га, раскопки проводились на более чем 140 объектах (рис. 1 см. вкладку). Такое количество и плотность раскопок позволяют делать статистически достовер-ные выводы об этом районе. Данные обстоятельства свидетельствуют, что укоре-нившееся в историографии утверждение о локализации раннего католического при-города в западной части Вильнюса, является ошибочным. И первую католическую миссию следует искать в другом месте.

Ранний этап развития Вильнюса четко показывает археологический материал. Находки на территории Вильнюсских замков обратили внимание на юго-западное подножье горы Гядимина (рис. 1). Здесь была обнаружена ранняя каменная по-стройка, датируемая 2-м десятилетием XIV в. (Vaitkevičius, 2010, psl. 60). Это под-ножие занимает площадь примерно в 1,8 га. Оно выделяется своим топографиче-ским местоположением, изоляцией как снаружи, так и со стороны других подножий горы. Снаружи оно отгорожено рекой и болотами, у северного подножья – склоном горы, а с южной стороны территория была ограничена руслом безымянного ручья. Несмотря на изолированность, место данного подножья очень удобно в смысле коммуникации – здесь находилось перепутье нескольких важных дорог. В юго-западном направлении – дорога на Рудининкай, в южном – дорога на Мядининкай, в западном и северном направлениях – дорога на Ливонию (рис. 1). С северно-западной стороны был натуральный брод через болота.

Территория с южной стороны была огорожена каменной стеной, фрагменты которой были выявлены во время раскопок (рис. 1). Скорее всего, это первая обо-ронительная стена города, строительство которой было начато в 1328 г. Фрагменты еще одной каменной постройки были обнаружены в центральной части (рис. 1). Эту постройку можно идентифицировать как миссионерский костел францискан-цев, упомянутый в письмах великого князя Гядимина (Gedimino laiškai, 2003, psl. 46-47). Эти каменные постройки являются самыми ранними каменными строе-ниями в Вильнюсе. Как заметил археолог Г. Вайткявичюс, в этой части подножья горы, в слоях начала XIV в., одновременно появляются кирпичи, напольные плит-ки, черепица и глазурованная керамика (Vaitkevičius, 2010, psl. 59-61). Такое резкое появление новых ремесел и технологий, может свидетельствовать о появлении и поселении новых людей на данной территории. Вероятно, что эта часть города была отдана здесь поселенным ремесленникам католикам, с целью внедрения ка-менного строительства в Литве.

239

В середине XIV в., в Вильнюсе отмечался рост численности и плотности на-селения, что привело к освоению новых территорий. Неясно, как это сказалось на межэтнических – конфессионных отношениях. Перемены могли быть вызваны ро-стом влияния православных, особенно, если иметь в виду деятельность княгини Юлианы. Период с середины XIV в. и до крещения Литвы в 1387 г., отмечен массо-вым строительством церквей, ростом и процветанием Русского конца (Йонайтис, 2011, в печати). Еще один фактор касается военно-политических реалий того вре-мени. В середине XIV в. начались походы Ордена на Литву, проникающие вглубь страны (в 1365 г. крестоносцы достигли Вильнюса). Поэтому стратегически удоб-ное место, в котором была расположена католческая миссия, стало важным для кня-жеского двора.

На фоне всех этих обстоятельств, в 1369 г.1, состоялось второе мученичество францисканских монахов. Предположительно, что вскоре после этих событий, и произошло переселение католиков в западную часть старого города Вильнюса.

С этого момента и можно говорить о католическом пригороде, как таковом, впервые упомянутом в хронике Быховца, находящемся «ин арена», за источниками Вингряй (Lietuvos metraštis, 1971, psl. 77-80). Его развитие позволяют проследить письменные источники, архитектурные исследования, и, особенно, археологиче-ский материал. Как уже упоминалось раньше, в этой части Вильнюса, раскопки разного масштаба проводились в ста сорока объектах (рис. 1). Во время этих ис-следований собран обширный археологический материал. Так же фиксированы де-ревянные постройки и частоколы, датируемые XIV–XV вв. (например, Girlevičius, 2003, 2005; Vainilaitis, 2003).

Обобщение имеющихся данных показало, что на раннем этапе своего развития, в конце XIV в., католический пригород занимал территорию площадью около 16 га (рис. 1). В северо-восточной части, граница пригорода шла вдоль нынешней улицы Вокечю (Немецкой), на востоке достигала улицы Рудининку, с южной и юго-западной стороны пригород граничил с руслом речушки Вингряй (Качярга) (ныне исчезнув-шая), а на севере пригород доходил до нынешней улицы Клайпедос (рис. 1). Нет дан-ных, было ли в конце XIV в. развитие города регламентировано какими-нибудь зако-нами. Надо думать, что пригород развивался в соответствии с удобными условиями местности. Рельеф западной части Вильнюса особенно ничем не выделялся, поэтому при основании в этом месте католического пригорода должны были приниматься во внимание другие критерии. Видно, что пригород основался у западного подъезда к Вильнюсу, в стратегически удобном месте (Валенене, 2007, c. 351). Здесь пересека-лись пути, ведущие на Пруссию (Тракай – Каунас – Пруссия) и Ливонию (рис. 1). Основным источником питьевой воды были источники и речушка Вингряй, чья вода в то время была чистой и пригодной для питья (Jurkštas, 1990, psl. 49-52). В северной и северно-западной части пригорода (район между улицами Тракай и Клайпедос) были огороды. Это показывают культурные напластования фиксируемые во время археологических раскопок (например, Daminaitis, 1989, 1997; Girlevičius, 2007). К за-паду от пригорода, была не пригодная для жилья болотистая местность (улицы Пили-мо, Лидос, Кядайню, Траку), в историографии называемая как «болота Вингряй» (Lietuvos metraštis..., 1971, psl. 77-80).

1 Эту дату мученичества указывает историк Д. Баронас (Baronas, 2010, psl. 84-89).

240

В южной части пригорода стоял костел Святого Николая (рис. 1), как уже упо-миналось выше, построенный в 9-м десятилетии XIV в. (Firkovičius, 1989, psl. 39- 45). Его основателем считается Ганул, советник великого князя Литовского Йогай-лы, старший вильнюсской немецкой общины (Firkovičius, 1989, psl. 40). На севере пригорода стоял костел и монастырь Пресвятой Девы Марии (рис.1). Их строитель-ство относится ко времени крещения Литвы – к 1387 г. (Firkovičius, 1990, psl. 5-8).

Правители Великого княжества литовского, определившись принять креще-ние от Запада, способствовали расцвету католического пригорода, и его рост про-должался в течение всего XV в. За это время территория пригорода с 16 га увеличи-лась до 30 га. Как показывает распространение археологического материала, раз-витие города происходило в юго-восточном направлении – в сторону Русского кон-ца, и в северно-восточном направлении – в сторону неофитов (рис. 1). Похоже, что разделяющей гранью между этими тремя частями города уже во 2-й четверти XV в. стало общественное пространство – рынок на нынешней ратушной площади. На юго-западе католический пригород не перешел русла речушки Вингряй.

О католическом пригороде, как об отдельной части города, можно говорить до начала XVI в. В то время, огородив Вильнюс оборонительной стеной, отдельные пригороды неизбежно слились воедино.


Валенене O., 2007. Средневековый Вильнюс. Становление плановой структуры в XIV–XV веках // АИППЗ. Псков.

Balinskis M., 2007. Vilniaus miesto istorija. Vilnius.Baronas D., 2010. Vilniaus pranciškonai kankiniai ir jų kultas XIV–XX a. Vilnius.Daminaitis V., 1989. Sklypo vaikų lopšeliui – darželiui Klaipėdos g. Nr. 7 archeologinių tyrimų ataskaita. LII

f. 1, b. 1652. Vilnius.Daminaitis V., 1997. Vilnius, Vilniaus apskrities viešoji A.Mickevičiaus biblioteka (Trakų g. 10). Žvalgomųjų

archeologijos tyrimų ataskaita. LII f. 1, b. 2977. Vilnius.Firkovičius R., 1989. Kulto pastatai ir jų vietos Vilniaus mieste. Katalikų bažnyčių ir vienuolynų istorijos apy-

braižos (XIII–XX a.). VAA 5-5033. Vilnius.Firkovičius R., 1990. Kulto pastatai ir jų vietos Vilniaus mieste. Katalikų bažnyčių ir vienuolynų istorijos apy-

braižos (XIII–XX a.). VAA 5-5563. Vilnius.Gedimino laiškai, 2003. Составитель S. C. Rowell. Vilnius.Girlevičius L., 2003. Archeologijos tyrinėjimų ir žvalgymų, vykdytų Vilniuje, Trakų g. 2/24, 2002-2003 metais

ataskaita. LII f. 1, b. 3919. Vilnius.Girlevičius L., 2005. Archeologinių tyrinėjimų ir žvalgymų, vykdytų Trakų g. 2, Vilniuje, 2004-2005 m., atas-

kaita. LII f. 1, b. 4313. Vilnius.Girlevičius L., 2007. Trakų g. 8, Vilniuje, 2007 m. atliktų archeologinių žvalgomųjų tyrinėjimų ataskaita. LII f.

1, b. 4807. Vilnius.Jonaitis R., 2011. Cerkvės „Civitas Rutenica“ teritorijoje Vilniuje. Lokalizacijos problema // Archaeologia Bal-

tica. Klaipėda. Spaudoje.Jurginis J., Merkys V., Tautavičius A., 1968. Vilniaus miesto istorija nuo seniausių laikų iki Spalio revoliucijos.

T. 1. Vilnius.Jurkštas J., 1990. Senojo Vilniaus vandenys. Vilnius.Lietuvos metraštis. Bychovco kronika. 1971. Vilnius.Vainilaitis V., 2003. 2002 m. archeologijos tyrimai tarp Ašmenos – Mėsinių – Dysnos gatvių Vilniuje. LII f. 1,

b. 3961. Vilnius.Vaitkevičius G., 2010. Vilniaus įkūrimas. Vilnius.

241

ИЛЛЮСТРАЦИИЕ.А. Яковлева. Изучение и сохранение археологичес-

кого наследия в Псковской области в 2010 году

Рис. 1. Археологические раскопки в Пскове в 2010 году.

242

И.К. Лабутина. Роль археологических данных в изучении топографии Пскова

243

Рис. 1 Археологические раскопы (с 1912 по 2007 г.) на территории Пскова. Схема с указанием раскопов, содержавших отложения XIV, XIV–XV, XV вв.

Местоположение раскопов по Б.Н. Харлашову:

а, б — раскопы в Пскове: а — с отложениями XIV–XV вв., б — без отложений XIV–XV вв. или без до-статочных данных о дате слоя; в — памятники архитектуры; 1 — 1912 г., у Мстиславской башни (место указано ориентировочно); 2, 3 — 1930 г., Кром; 4 — 1936 г., Кром; 5 — 1941, 1946, 1947 гг., Кром; 6 — 1945, 1956, 1958-1969, 1986, 1987 гг., Довмонтов город; 7 — 1946-1949, 1977-1978, 1985 гг., Кром; 8 — 1947 г., Полонище, у церкви Анастасии; 9 — 1954 г., Октябрьская площадь; 10 — 1955, 1958—1960 гг., ул. Советская; 11 — 1955 г., ул. Некрасова; 12 — 1956 г., ул. Советская; 13, 14 — 1960-1961 г., Кром; 13а — 1960 г., Кром (траншея у центральной абсиды Троицкого собора); 15 — 1965-1986 гг., Довмонтов город; 16 — 1966, 1972 гг., Кром; 17 — 1967 г., ул. Ленина; 18 — 1967 г., ул. К. Маркса; 19 — 1968 г., Кром (Средняя башня и Троицкий собор); 20 — 1968-1970, 1973-1974 гг., ул. Ленина (у педагогического института); 21 — 1970, 1972-1979 гг., Кром; 22 — 1972 г., ул. Набережная р. Великой; 23 — 1973 г., ул. Советская; 24 — 1974 г., ул. Калинина; 25 — 1974-1975 гг., ул. Некрасова; 26 — 1974-1976, 1978, 1979 гг., Мирожский монастырь (раскопы I–XIV); 27 — 1976, 1978, 1981-1985, 1987 гг., ул. Ленина (рас-копы I–IX, IXа); 28 — 1977-1978 гг., ул. Некрасова; 29 — 1977 г., ул. Гоголя; 30 — 1977 гг., ул. Школьная; 31 — 1978-1979 гг., ул. Гоголя; 32 — 1978 г., ул. Первомайская; 33 — 1978 г., ул. Школьная; 34 — 1979 г., ул. Ленина; 35 — 1979 г., ул. Первомайская, у церкви Образа; 36 — 1979, 1981, 1982 гг., ул. Первомай-ская; 37 — 1980 г., ул. Гоголя; 38 — 1980 г., Запсковье, участок стены между Высокой и Варлаамской башнями; 39 — 1980, 1985, 1986 гг., ул. Школьная (Богоявленский, Богоявленский 2); 40 — 1981 г., ул. Советская; 41 — 1981 г., Октябрьский проспект; 42 — 1981 г., Комиссаровский пер.; 43 — 1981 г., ул. Некрасова; 44 — 1981, 1982 г., ул. Спегальского (Михайловский); 45—1981 г., ул. Школьная (Вос-кресенский); 46 — 1982 г., ул. Некрасова; 47 — 1982, 1984 гг., Поганкины палаты; 48 — 1983-1985 гг., ул. Первомайская (Ильинский); 49 — 1983-1985 гг., ул. Ленина (Лужский); 50 — 1983 г., ул.Детская; 51 — 1983 г., ул.Первомайская (Толокнянский); 52 — 1984 г., ул. О. Кошевого; 53 — 1985-1986 гг., ул. К. Маркса (Петровские 1-2); 54 — 1985 г., ул. Калинина (Покровский); 55 — 1986-1989, 1990 гг., ул. Ленина (раскопы X–XIII); 56 — 1986 г., ул. Школьная (Богоявленский 3); 57 — 1986 г., ул. Р. Люксем-бург (Изборский 1); 58 — 1986 г., ул. Первомайская; 59 — 1987 г., ул. Конная (Изборский 2); 60 — Крас-ноармейская набережная (Изборский 3); 61 — 1987 г., ул. Некрасова; 62 — 1987 г., ул. К. Маркса (Пе-тровский 3); 62а — 2000 г., ул. К. Маркса-Гоголя (Петровский 4); 63 — 1987 г., ул. Школьная (Богоявленский 5); 64 — 1987 г., ул. Школьная (Богоявленский 4); 65 — 1987 г., ул. Школьная (Богояв-ленский 6); 66 — 1988, 1989 гг., ул. Ленина (раскоп XIV); 67 — 1988 г., ул. Гоголя (Кузнецкий); 68 — 1988 г., ул. Советская; 69 — 1988, 1989, 1993 гг., ул. Герцена (Козмодемьянские 1, 2, 6, 7); 70 — 1989 г., ул. О. Кошевого; 71 — 1989 г., ул. Первомайская (Богоявленский 7); 72 — 1989 г., ул. Первомайская (Богоявленский 8); 73 — 1989 г., ул. Детская; 74 — 1989 г., дом Ксендза; 75 — 1990 г., Кром (Темные ворота); 76 — 1990 г., ул. Ленина (раскопы XV, XVI); 77 — 1990 г., ул. Советская (Васильевский); 78 — 1990 г., ул. Урицкого (Георгиевский); 79 — 1989, 1990, 1991, 1992, 1993 гг., Романиха; 80 — 1990 г., ул. Гоголя (Кузнецкий 2); 81 — 1990 г., Музейный переулок; 82 — 1990 г., Палаты Подзноевых; 83 — 1990, 1991 г., ц. Сергия с Залужья; 84 — 1990 г., ул. Герцена (Козмодемьянский 3); 85 — 1990 г., ц. Богоявле-ния на Запсковье; 86 — 1990 г., Мирожский монастырь (раскоп XV); 87 — 1991, 1994 гг., ул. Некрасова, 45 (Никольские 1 и 2); 88 — 1991, 1992 гг., ул. Гоголя, 2 (Кузнецкий 3); 89 — 1991,1992 гг., ул. Некрасо-ва, 9 (Кузнецкий 4); 90 — 1991 г., Комсомольский пер. (дом Масона); 91 — 1991 г., ул. Ленина (шурфы); 92 — 1991 г., ул. Калинина-Свердлова (Покровский 2); 93 — 1991 г., Мирожский монастырь (раскоп XV); 94 — 1991 г., Мирожский монастырь (раскоп XVI); 95 — 1991,1992 гг., Приказная палата; 96 — 1991 г., ц. Петра и Павла с Буя (шурфы); 97 — 1983, 1984, 1991, 1992 гг., Кром; 98 — 1991 г., ул. Совет-ская, 47; 99 — 1991 г., Милицейский островок; 100 — 1992 г., ул. Некрасова, палаты Подзноевых; 101 — 1992, 1993 гг., Советская набережная (Лубянский); 102 — 1992 г., ул. К. Маркса, 8 (Борисоглебский); 103 — 1989-1992 гг., Варлаамовская башня и примыкающие прясла стен Окольного города; 104 — 1992 г., ул. Красных Партизан, 4 (Казанский 1); 105 — 1992 г., ул. Красных партизан, 15 (Казанский 2); 106 — 1992 г., ул. Некрасова, дом Печенко; 107 — 1992 г., Комсомольский пер. (дом Масона); 108 — 1991,1992 г., палаты Подзноевых; 109 — 1992 г., Приказная палата (шурфы); 110 — 1992 г., Мирожский монастырь (дом настоятеля); 111 — 1992 г., дом Батова (Изборский 4); 112 — 1993 г., ул. Герцена (Коз-модемьянский 4); 113 — 1993 г., ул. Герцена (Козмодемьянский 5); 114 — 1993 г., ул. Герцена (Козмоде-мьянский 8); 115 — 1993, 1995 гг., ц. Петра и Павла с Буя; 116 — 1993 г., дом Батова (Изборский 5); 117 — 1993 г., ул. М. Горького; 118 — 1993 г., ул. Некрасова, 52; 119 — 1993 г., ул. Свердлова, 74 (Ми-хайловский 2); 120 — 1993 г., ц. Богоявления на Запсковье; 121 — 1992 г., ул. Советская; 122 — 1994-

244

1995 гг., ул. Советская-Некрасова (Нововознесенский); 123 — 1994 г., ул. Некрасова, 11 (Кузнецкий 5); 124 — 1994 г., ц. Успения с Пороменья; 125 — 1995 г., ул. Герцена, 6б (Козмодемьянский 9); 126 — 1995, ул. Герцена 1/1, 3, 5 (Козмодемьянский 10); 127 — 1995 г., ул. Некрасова, 56 (Благовещенский 2); 128 — 1995 г., ул. Свердлова, 76а (Михайловский 3); 129 — 1995 г., ул. Плехановский посад (шурфы); 130 — 1995 г., ул. К. Маркса (шурфы); 131 — 1996 г., ул.Свердлова, 76а (Михайловский 4); 132 — 1996 г., ул. Советская (Васильевский 2); 133 — 1997 г., ул. Гремячая и ул. Герцена; 134 — 1997-1998 гг., ул. Во-ровского; 135 — 1997 г., ул. Первомайская, 47; 136 — 1997 г., ул. Волкова, 9 (Ильинский Мокрый); 137 — 1998 г., Приказная палата; 138 — 1998 г., Октябрьский просп., ул. Пушкина, ул.Ленина (Трупеховские I–VII); 139 — 1998 г., ул. К. Маркса, 31; 140 — 1999 г., ул. Первомайская (Богоявленский 9); 141 — 1999 г., ул. Герцена (Богоявленские 10, 12, 14); 142 — 1999 г., ул. Герцена (Богоявленский 11); 143 — 1999 г., ул. Герцена (Богоявленский 13); 144 — 1999-2000 г., ул. Герцена (Богоявленский 15); 145 — 1999-2000 г., ул. Герцена (Богоявленский 16); 146 — 1999, 2002 гг., ул. Герцена (Богоявленский 17); 147 — 2000 г., ул. Герцена (Богоявленские 18, 19, 21, 22); 148 — 2000 г., ул. Первомайская, 30а (Об-разский); 149 — 2000 г., ул.Воровского, 15а (Благовещенский 3); 150 — 2000-2001 гг., ул. Профсоюз-ная,16 (Печерский); 151 — 2000 г., ул. Школьная (Богоявленский 20); 152 — 2001 г., ул. Герцена (Бого-явленские 23, 24); 153 — 2001 г., ул. Воровского (Благовещенский 4); 154 — 2001 г., ул. Советская, 5 (Городецкий); 155 — 2001-2002 гг., ул.Свердлова — К.-Либкнехта — Калинина (Покровские III–XI); 156 — 2000-2001 гг., ул. Некрасова (Кузнецкие 6, 7); 157 — 2002 г., ул. Школьная (раскоп 1); 158 — 2002 г., ул. Школьная (раскоп 2); 159 — 2002 г., ул. Герцена (Богоявленский XXV); 160 — 2002-2003 гг., ул. Ленина (раскоп XVII); 161 — 2002 г., ул. Кр. Партизан (Казанский 3); 162 — 2002 г., 2005 г., ул. Кр. Партизан (Казанский 4); 163 — 2002 г., ул. Ленина, 17 (шурфы); 164 — 2002 г., ул. Гоголя, 3 (Златоустов-ский); 165 — 2002 г., Комсомольский пер., 6 (Дом Масон); 166 — 2002 г., ул. Некрасова, 9; 167 — 2002 г., Рижский просп. (Изборский 6); 168 — 2003 г., Советская наб. (Званицкий); 169 — 2003 г., Советская наб. (Лубянские 2, 3); 170 — 2003 г., ул. Волкова; 171 — 2003 г., ул. Герцена (Богоявленские 27, 28); 172 — 2003 г., ул. Волкова (Богоявленский 26); 173 — 2003 г., ул. Волкова (Богоявленский 29); 174 — 2003 г., ул. Волкова-Герцена (Богоявленский 30); 175 — 2003 г., Кремль (траншеи Рыбники и Кром); 176 — 2003 г., ул. Кр. Партизан (Казанские 5, 6); 177 — 2003 г., ул. Некрасова (Смолиговский); 178 — 2003 г., ул. Советская (Мстиславский); 179 — 2003 г., ул. Свердлова (Сергиевский); 180 — 2003 г., ул. Р. Люксембург-Петровская (Изборский 7); 181 — 2003-2004 гг., ул. Советская (Старовознесенские 1-3); 182 — 2004 г., ул. Л. Поземского (Варлаамовский); 183 — 2004 г., Советская наб. (Лубянский 4); 184 — 2004-2005 гг., ул. Волкова (Богоявленский 31); 185 — 2004 г., ул. Верхнебереговая (Богоявленский 32); 186 — 2004 г., ул. Герцена (Богоявленский 33); 187 — 2004 г., ул. Ленина (раскоп XVIII); 188 — 2004-2005 гг., ул. Кр. Партизан (Казанские 7-9); 189 — 2004 г., ул. Некрасова (Смолиговский 2); 190 — 2004 г., ул. Воровского (Благовещенские 5, 6); 191 — 2004 г., ул. Воровского (Никольский 3); 192 — 2004 г., ул. Советская (Незнанова Горка); 193 — 2004 г., ул. Советская (Васильевский 3); 194 — 2004 г., ул. Р. Люк-сембург (Изборский 8); 195 — 2004 г., ул. К. Либкнехта (Покровские XII–XXIV); 196 — 2004 г., ул. К. Либкнехта (Покровский XXV); 197 — 2004 г., ул. К. Либкнехта (Покровский XXVI); 198 — 2004 г., ул. М. Горького (шурфы); 199 — 2004 г., ул. Некрасова («Дом Марины Мнишек»); 200 — 2005 г., Советская наб. (Лубянский 5); 201 — 2005 г., ул. Труда, 15 (Богоявленский 34); 202 — 2005 г., ул. Первомайская, 24; 203 — 2005 г., ул. К. Маркса; 204 — 2005 г., ул. Некрасова; 205 — 2005 г., ул. Советская, 42в (Васильев-ский 4); 206 — 2005 г., ул. М. Горького, 2 (шурфы); 207 — 2006 г., ул. М. Горького (Ольгинские I–III); 208 — 2006 г., Рижский проспект - ул. Пароменская (Пароменский I); 208а – 2006 г., Рижский проспект-ул. Пароменская (Пароменский II); 209 — 2006 г., ул. М. Горького (Изборские 9-11); 210 — 2006 г., ул. К. Маркса, 42 (Петровский 5); 211 — 2006-2007 гг., ул. Гоголя, 39 (Петровские 6, 7); 212 — 2006 г., ул. Некрасова, Палаты Подзноевых; 213 — 2006 г., ул. Некрасова (Старовознесенский 4); 214 — 2006 г., ул. Свердлова (Покровский XXVII); 215 — 2006 г., ул. Свердлова-Калинина (Покровские ХХVIII-ХХIХ); 216 — 2007 г., ул. Свердлова-Калинина (Покровские ХХХ–ХХХI); 217 — 2007 г. ул. Некрасова-Советская (Старовознесенские 5-7 раскопы); 218 — 2007 г. ул. Некрасова; 219 — 2007 г. ул. Гоголя, 33 (Петровские 8, 9 раскопы); 220 — 2007 г. ул. Кр. Партизан, 9б (Казанский 12); 221 — 2007 г. ул. Кр. Партизан (шурфы у гостиницы «Колос»); 222 — 2007 г. ул. Кр. Партизан-Воровского (Казанские 10, 11); 223 — 2007 г., ул.Горького (Ольгинский IV); 224 — 2007 г. Рижский проспект - ул. М. Горького (Паро-менский III); 224а – 2007 г., Рижский проспект – ул. М. Горького (Пароменский IV); 225 – 2007 г., ц. Ва-силия на Горке (шурфы).

245

С.А. Салмин, А.В. Стрельченко. Два меча из раскопок на ул. Ленина в Пскове

Рис. 2. Перекрестье и верхняя часть клинка меча из раскопа ПЛ-Х-87.

Рис. 4. Эфес меча из раскопа ПЛ-Х-87.

246

Л.Я. Костючук, Ю.В. Колпакова.Надписи на псковских нательных крестах

(итоги работ по расшифровке)

Рис.1. Примеры монограмм на лицевой части псковских нательных крестов.

Рис. 2. Нательные кресты с текстом «Да воскреснет…»: 1 – МЗИ-311, №5; 2 – МЗИ-311, №3; 3 – МЗИ-311, №11; 4 – МЗИ – 311, №18; 5 – ПЗП-77, VI-189/2, ПГОИАХМЗ 25389, № 175, VI-89/2; 6, 7 – лицевая и оборотная сторона, П-02-Мас, №12, помещение 2, пл. 9, кв. 28, погребение 12, № пол. 1; 8 – ПЛ-76- I, Е-72- 6 (-102), № пол.1, ПГОИАХМЗ 9152, № 8. Здесь и далее: под номерами приводятся шифры вещей по месту постоянного хранения (коллекция и номер по описи) или временного хранения (номер по описи и паспортные данные: шифр раскопа, участок, пласт, квадрат, полевой номер и проч.).

247

Рис. 3. Нательные кресты со строфами «Похвалы Кресту»: 1 – П-02-Мас, № 1, помещение 2, пл. 9, кв. 29, погребение 4, № пол. 6; 2 – ППМ-81, К-162-4, зачистка материка, ПГОИАХМЗ 15438, № 366; 3 – ПЛ-76-III, ПГОИАХМЗ 9152, № 68, Ч -312- 7(-133), №пол.1; 4 – ППМ-82, ПГОИАХМЗ 16959, № 240, уч.З, кв. 83, яма, черный слой; 5 – ЦБОГ-2001, шурф 3, №4, пл. 11(-209) яма 2, слой с пере-отложенными костями, № пол. 2; 6 – ПОКР-XXV-04, № 2, Г-10 (-181)-38, № пол. 2; 7, 8 – лицевая и оборотная сторона, ЦБОГ-2001, шурф 3, № 50, пл. 12 (-223), погребение 31, № пол. 1; 9 – П-02-Мас, № 13, помещение 2, пл. 9, кв. 34, погребение 13, № пол. 1; 10 – П-02-Мас, № 27, помещение 3, пл.5, кв. 12, погребение 54, № пол. 1; 11, 12 – лицевая и оборотная сторона, ЦБОГ-2001, шурф.3, № 39, пл. 10 (-188), яма 1, № пол. 3.

248

Рис. 4. Нательные кресты с уникальными надписями: 1 – ПОКР-XIX-04, № 9, Б-8 (-158)-20, №пол. 3; 2 – ПГОИАХМЗ 16427, №25/213, коллекция подъемного материала; 3 – ПГОИАХМЗ 2519, №23/114,

коллекция подъемного материала.

О. В. Кузьмина. Детский костюм русского средневекового города

Рис. 1. Детская обувь – сапожок и туфелька. Конец XIV в. Новгородский музей-заповедник, выставка «Новгород в истории Российского государства».

249

Рис. 2. Фрагмент иконы «Митрополит Алексий с житием», конец XV в.

250

Рис. 3. Фрагмент иконы «Молящиеся новгородцы», 1467 г.

251

Й. Шнеевайсс. Саксы, франки, славяне – пятилет-ний научно-исследовательский проект в нижнем

Приэльбье (Германия)

Рис. 3. Топографический план фортификации castellum Hohbuoki на Хёбеке. Раскопанная площадь до 1964 г. (серый цвет) достигала 4000 кв. м. Раскопки 2008 г. (красный цвет) расположены в западном

валу, который хорошо сохранился.

252

Рис. 4. Памятник Мечов. Топографический план и магнитограмма. Хорошо видны остатки одного горо-дища в виде возвышенности (слева) и другого городища полукольцом в магнитограмме у берега озера. Между ними читаются многочисленные археологические структуры и дополнительные фортификаци-

онные системы.

253

Рис. 8. Памятник Мечов. Разрушенная деревянная конструкция внешней стены славянского городища in situ и ее реконструкция.

Рис. 10. Памятник Мечов. Особые находки из культурного слоя X в. Они доказывают высокое значение городища в X в.: шпоры из железа (1) и бронзы (2), а также бронзовая книжная застежка с золотой

накладкой (3).

254

Рис. 11. Поселенческие памятники Брюнкендорф-13 (21-23, 26, 30-42) и Фитце-63 (1-20, 24-29). Вещи из культурного слоя X/XI вв: бусины (1 – сердолик; 2, 8 – янтарь, 3-7, 9-15 – стекло), серебряные монеты X в. (16, 17 – «Саксонский пфенниг») и XI в. (18-23: «нижнеэльбские агриппины»), гирьки (24,

26-30 – бронза/железа), весы (25 – бронза) и накладки ножен ножей (31-42 – бронза).

255

К. Карро. Каменные могильники Аласоо и Лахепе-ра вблизи западного побережья Чудского озера

Рис.

1. К

амен

ные

моги

льни

ки А

ласо

о и

Лах

епер

а. 1

– к

амен

ный

моги

льни

к; 2

– г

рунт

овы

й мо

гиль

ник;

3 –

пос

елен

ие; 4

– го

роди

ще.

Осн

ова

карт

ы: E

esti

Maa

-am

et (Д

епар

таме

нт зе

мли

Эст

онии

), па

мятн

ики

на к

арте

: Кри

ста

Карр

о.

256

Рис. 2. Находки из каменных могильников Аласоо и Лахепера: 1 – AI 4976:26; 2 – AI 4976:82; 3 – AI 4606:21; 4 – AI 4976:195, 5 – AI 4976:119; 6 – AI 4976:143; 7 – AI 4976:243; 8 – AI 4606:8).

Фото: Эйко Лайнъярв, рисунки: Криста Карро.

257

Б. Думпе. Лощеная и подлощенная керамика из коллекции Асотского городища

Диаграмма 1. Керамика в раcкопе А Асотского городища

258Диаграмма 3. Лепная керамика в раcкопе А Асотского городища (%)

Диаграмма 2. Лепная керамика в раcкопе А Асотского городища (количество)

259

Н.А. ПлавинскийО хронологии мечей балтийских типов

и их аксессуаров на Руси

Рис. 2. Фрагменты меча типа ІІ из раскопок Верхнего города в Кернаве (1); иллюстрация к псалму 139 «Псалтыри Ульяны и Глеба Смоленских» с изображением сражающихся воинов

(1 – по Н.В. Николаеву, 2 – по А.Н. Кирпичникову).

260

И.В. Стасюк. Заселение Ижорского плато в I – начале II тыс. н.э.

Рис. 1. Памятники и местонахождения первой – третьей четверти I тыс. н.э.:1 – Доложское (Спицын, 1896); 2 – Валговицы (Рябинин, 2004); 3 – Великино (Рябинин, 2004); 4 – Глу-мицы (Каргопольцев, Щукин, 2002); 5 – Удосолово (Сорокин, Шаров, 2008); 6 – Керстово-I (Юшкова,

2010); 7 – Керстово-II (Юшкова, 2010); 8 – Ратчино (Стасюк, 2009; Юшкова, 2010); 9 – Дятлицы (? местонахождение); 10 – Копорские клады (Юшкова, 2010); 11 – Юрьевский клад (Юшкова, 2010);

12 – Бежаны (Лапшин, 1990).

Рис. 2. Находки III–IV вв. из Ратчино: две щиткоголовые фибулы (бронза) и серповидный нож (железо). Раскопки 2010 г.

261

Рис. 3. Комплекс вооружения VI–VII вв. из Малли (Керстово-II): 1-3 – клинки мечей, железо; 4, 7, 8 – наконечники копий, железо; 5, 6 – умбоны, железо.

Рис. 4. Памятники и местонахождения X–XI вв.:1 – Озертицы (Спицын, 1896); 2 – Вырица (Лесман, 2008); 3 – Дятлицы (? местонахождение); 4 – Бегу-

ницы (Рябинин, 2001); 5 - Ополье (Стасюк, 2008; Стасюк, 2008а); 6 – Валья; 7 – Малли; 8 – Ратчино (Стасюк, 2011).

262

Рис. 5. Развитие погребального обряда и материальной культуры населения Ижорского плато в I – начале II тыс. н.э.

263

Р. Йонайтис. Раскопки на территории „CIVITAS RUTENICA“. Продолжение исследования

Рис. 1. План раскопок 2010 г.

Рис. 2. Общий вид раскопа № 17. Вид с Юга.

264

Рис. 3. Погребения в северной части раскопа № 17. Вид с Востока.

Рис. 4. Погребения № 225 и 226.

265

Рис. 5. Раскоп № 18. Общий вид погребений. Вид с северо-востока.

Рис. 6. Погребение № 271.

266

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ААНД ИИ НАН Беларуси – Архив археологической научной документации Института истории Национальной академии наук БеларусиАИП – Археологическое изучение ПсковаАИППЗ – Археология и история Пскова и Псковской земли. Семинар им. академика В.В. СедоваАНО ПАЦ – Автономная некоммерческая организация «Псковский археологический центр»АН ЭССР – Академия наук Эстонской Советской Социалистической республикиАО – Археологические открытия. М.АСГЭ – Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Л.БГУ – Беларусский государственный университетБЛДР – Библиотека литературы Древней РусиБСВ – Балтийская система высотВОЛС – Волоконно-оптическая линия связиГАЗ – Гiстарычна-археалагiчны зборнiк (Минск).ГИМ – Государственный исторический музейГИС – географическая информационная системаГУК АЦПО – Государственное учреждение культуры – Археологический центр Псковской областиГЭ – Государственный ЭрмитажESA – Eurasia septentrionalis antiqua (Helsinki)ЗОРСА РАО – Записки Отдела русской и славянской археологии Русского археологического обществаИА РАН – Институт археологии РАН. М.ИИМК РАН – Институт истории материальной культуры РАН. СПб.ИИ НАН Беларуси – Институт истории Национальной академии наук БеларусиКСИА – Краткие сообщения Института археологии РАНКСИИМК – Краткие сообщения Института истории материальной культурыЛСА – Лихачев Н.П. Сфрагистический альбом. РА ИИМК РАН, ф.35, оп.2, д.444МАБ – Материалы по археологии БеларусиМГУ – Московский государственный университетМИА – Материалы и исследования по археологии СССРМКСА – Международный конгресс славянской археологииНА ИИМК РАН – научный архив ИИМК РАННИИКСИ – научно-исследовательский институт комплексных социальных исследованийНГОМЗ – Новгородский государственный объединенный музей-заповедникНПЛ – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // ПСРЛ. Т. III. М., 2000ННЗ – Новгород и Новгородская земля: история и археология. Материалы научной конференции. Великий НовгородПАЦ – Псковский археологический центр

267

ПАЭ – Псковская археологическая экспедицияПВЛ – Повесть Временных лет Ч.1, М.-Л. 1950 ПГОИАХМЗ – Псковский государственный объединенный историко-архитектурный и художественный музей-заповедникПГПИ – Псковский государственный педагогический институтПГПУ – Псковский государственный педагогический университетПЛ – Псковские летописи. Вып. 1. М.–Л, 1941; Вып.2. М., 1955П1Л – Псковская первая летописьП2Л – Псковская вторая летописьПЛ3 – Псковская третья летописьПСРЛ – Полное собрание русских летописейПФИ «СПР» – Псковский филиал института «Спецпроектреставрация»РА – Российская археология. Журнал. М.РАН – Российская Академия НаукРГНФ – Российский государственный научный фондРГО – Российское географическое обществоРИБ – Русская историческая библиотека.РОВД – районный отдел внутренних делСА – Советская археология. Журнал. М.САИ – Свод археологических источников. М.СГЭ – Сборник Государственного Эрмитажа. Л.СПбГУ – Санкт-Петербургский государственный университетСССР – Союз Советских Социалистических республикТГУ – Тартуский государственный университетТОДРЛ –Труды Отдела древнерусской литературыУК РФ – Уголовный кодекс Российской федерацииФСБ – Федеральная служба безопсности

AI – Археологические коллекции и архив Института истории Таллиннского университета, ТаллиннEAA – Исторический архив Эстонии, ТартуLD ‒ Latviešu Dainas (Латышские дайны)LII – Институт истории ЛитвыLVI Pd ‒ шифр документации раскопок в Фондохранилище археологических материалов Института истории Латвии при Латвийском Государственном УниверситетеLVM AA ‒ шифр архива фондохранилища Археологического отдела Национального музея истории ЛатвииSMYA – Suomen muinaismuistoyhdistyksen aikakusikirja (Helsinki)VAA – Вильнюсский окружной архив

АРХЕОЛОГИЯИ ИСТОРИЯПСКОВАИ ПСКОВСКОЙЗЕМЛИ

Documents